Джон Голсуорси. Из сборника ""Маленький человек" и другие сатиры" ---------------------------------------------------------------------------- Переводы с английского под редакцией М. Абкиной и В. Хинкиса. Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 12. Библиотека "Огонек". М., "Правда", 1962 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- В ЗЕНИТЕ МОГУЩЕСТВА Перевод О. Атлас И сказал ангел, ведущий запись деяний людских: - Человек! Ты существуешь уже миллионы лет, и теперь, когда ты научился летать и голос твой без помощи проводов слышен с одного конца земли на другом, ты можешь смело сказать, что нет ничего, что было бы тебе не по силам. Ты добился таких триумфов архитектуры, музыки, литературы, живописи и науки, каких тебе, быть может, уже не превзойти. Ты подверг испытанию все ресурсы своей планеты и все движения своей души. Ты создал цивилизацию, в этом нет сомнений. Но что она собой представляет? Ты ежегодно убиваешь и пожираешь больше биллионов других живых существ, чем когда-либо раньше на протяжении всей истории человечества. Это ты делаешь ради своего здоровья! Ты украшаешь себя мехами и перьями, как это делали твои отдаленнейшие предки, и варварски истребляешь мириады живых существ, чей естественный покров вводит тебя в искушение. Это ты делаешь во имя красоты! Ты облекаешься в одежды, сделанные руками других людей, чей труд настолько мизерно оплачивается, что они лишены всего, представляющего для тебя ценность в жизни. Это ты делаешь ради процветания коммерции! Ты из года в год производишь орудия уничтожения, смертоноснее и страшнее тех, какие знали мрачнейшие века твоего существования. Это ты делаешь во имя мира! Ты пускаешь в ход эти орудия уничтожения и с гораздо большей жестокостью уничтожаешь гораздо больше людей, чем когда-либо раньше. Это ты делаешь во имя своей чести! Ты с каждым годом накапливаешь все более громадные состояния и создаешь объединения капитала, более могущественные, чем когда-либо знал мир, эксплуатируя труд других людей, таких обездоленных и несчастных, какими только могут быть люди, в городах, громаднее, мрачнее и беспокойнее всех когда-либо существовавших на земле. Это ты делаешь во имя прогресса! Ты с неслыханной доселе быстротой и совершенством создаешь и распространяешь прессу, все более и более умело приспособленную к самым дурным вкусам общества. Это ты делаешь во имя просвещения! Ты придумываешь зрелища - картинные галереи, представления, состязания, - которые давали бы полнейший отдых от умственного и физического напряжения. Это ты делаешь во имя культуры! Ты окружаешь себя комфортом - в твоих домах, отелях, поездах - таким, о каком твои предки не мечтали даже в минуты наивысшего экстаза. Это ты делаешь, чтобы лучше сохранить себя! Ты ведешь научные исследования и до тонкости изучил происхождение и способы лечения почти всех недугов. Это ты делаешь для успокоения своих нервов! Ты так критикуешь все под солнцем, что больше уже не веришь ни во что. Это ты делаешь, чтобы обрести внутреннее удовлетворение! Всем этим ты чрезвычайно гордишься. Человек! Ты в зените могущества! И ответил Человек: - О ангел, ведущий запись деяний людских! Ты судишь нас теперь, когда мы в зените могущества. Выслушай же наш ответ. Когда на еще не отвердевшей поверхности нашей планеты впервые появилась протоплазма, ты, неисповедимый, наблюдал, как эта студенистая масса оскверняла дыханием жизни величие первозданного хаоса, как она развивалась, становилась рыбой, птицей, зверем, человеком. Ютясь в пещерах и свайных постройках, наши предки боролись за жизнь. По снежным пустыням и непроходимым лесам бродили они, бороздили неведомые моря и не знали надежд, знали лишь страх смерти, подстерегавшей их на каждом шагу. Ты же все время, сидя там, наверху, только хладнокровно наблюдал это. В течение тысячелетий, в муках, пройдя через всяческое зло, преодолев все противодействия природы, наши предки обрели сознание своей силы. Ты же, оттуда, сверху, с неодобрением взирал на них! Пройдя через невообразимые тяготы, узнав печаль чернее ночи и горечь горше воды морской, наши предки научились любить ближнего своего. Ты же там наверху, вынул перо из своего крыла! Ощупью, еще не совсем прозрев, преследуемые и терзаемые звериными инстинктами, оступаясь и ошибаясь, наши предки положили начало человеческой справедливости. Ты же там, наверху, погрузил свое перо в багряное облако! Отчаянно борясь с неумолимой смертью, страшась простиравшейся перед ними извечной пучины неведомого, наши предки из непролазных трясин, из непроходимых джунглей страхов и суеверий пробились к убежищу веры, веры в свое собственное сердце. Ты же там, наверху, только записывал их прегрешения! А мы, их потомки, теперь в зените могущества - с той силой и верой, что мы унаследовали, не зная покоя и мечтая о совершенстве, рискуя и неистовствуя в лихорадке открытий, то апатичные, то полные буйной энергии, но всегда стремясь вперед, - делаем все, что под силу нам, бедным смертным. Ты же оттуда, сверху, читаешь нам перечень наших ошибок! Ангел! Все человеческое нам дороже суда небесного! ГОЛОС СВЫШЕ... Перевод Г. Журавлева Хозяин варьете "Парадиз" уверенно заявил, что "она ошеломит всех". Этому крупному, цветущему человеку, по глазам которого видно было, что он одарен воображением, все верили, когда он отзывался так о своих новых "звездах". И на этот раз чувствовалось, что он опять сделал отличное приобретение. Днем, во время генеральной репетиции новой "звезды", все заметили, что он наблюдает за ней, сидя в первом ряду партера и спокойно покуривая сигару. Когда она закончила свое выступление и удалилась, дирижер-итальянец, складывая партитуру, почувствовал, как что-то защекотало ему ухо. - Бенсони, это отличный товар! Повернув бесцветное, помятое лицо с торчащими нафабренными усами, синьор Бенсони ответил: - Да, удачный номер, босс! - Так вот, сегодня вечером, когда они заревут от восторга, пришлите за мной в кабинет. - Непременно. Наступил вечер. Зал под высоким куполом с позолоченными звездами был переполнен. Здесь собрались солидные любители развлечений, занявшие все передние ряды, и обычная толпа тех, кто привык сюда "заглядывать"; постоянные посетители, лысые или с шевелюрами, во фраках и смокингах, пришедшие прямо из своих контор или со скачек; декольтированные дамы, которые рассаживались в креслах; дамы, которые никогда не садились, а стояли, глядя из-под своих огромных шляп куда-то в пространство, или расхаживали по залу и вдруг останавливались, тихонько напевая себе под нос; скучающие молодые люди в высоких воротничках, поджимая губы, беззастенчиво или украдкой рассматривали окружающих; элегантные иностранцы с эспаньолками, без устали дефилировали по залу. И, как всегда, у дверей стояли рослые служители в длинных, застегнутых на все пуговицы сюртуках. Уже протанцевали перуанские медвежата. Труппа Вольпо в красных трико еще раз проделала без сучка и задоринки все свои акробатические трюки. Квартет Миллигатауни показал "несравненную игру на черепках". "Человек-осел" прокричал ослом. Синьор Бенсони довел до конца попурри и тем дал возможность очень многим размять ноги. Арсенико с поразительной безнаказанностью проглотил множество предметов, клоуны передрались и помирились. Пела очаровательная вокалистка фрейлейн Тици, а потом вдруг, сняв парик и корсаж, превратилась в мужчину. Никто не скучал, и все же в течение всего вечера в зале чувствовалось ожидание еще более интересного номера - выступления новой "звезды". Наконец она вышла, блистая белизной плеч и рук на фоне черного платья. Красавица, прибывшая прямо из Бразилии. Высокая, с черными, как вороново крыло, волосами и прелестным лицом цвета слоновой кости. Она спокойно улыбалась одними глазами и, казалось, приглашала всех заглянуть в таинственные родники танца. Протянув руки, более прекрасные и округленные, чем у других женщин, она сказала: "Леди и джентльмены, я хочу показать вам новинку: "Бразильское пугало, или как ползает гусеница". В свете прожектора, направленного на нее со средней галерки, она отступила в угол сцены. Движение в зале прекратилось. Глаза всех обратились на нее. Растянув рот чуть не до ушей, широко расставив ноги и судорожно подергивая животом, она двигалась по сцене боком к затемненному залу. Ее голова была повернута так резко, что, казалось, вот-вот переломится шея. Лицо исказилось так, что сразу стало из красивого неописуемо безобразным. Она достигла кулис и двинулась обратно. Кто-то выкрикнул: "Epatant" {Восхитительно! (франц.).}. Ее руки, эти прекрасные белые руки, теперь казались желтыми и костлявыми. Вихляния ее стройных бедер стали неестественными. Все движения ее тела создавали законченную гармонию уродства. Дважды она так великолепно прошла по сцене. Зал затаил дыхание. Но вот музыка умолкла, лучи прожектора погасли, и она опять стояла перед зрителями, стройная и прекрасная. Глаза ее улыбались. Тишину сменил рев восторга, неумолкаемые взрывы аплодисментов, крики "браво" и возгласы одобрения. "Превосходно!", "Оригинальный номер... послушайте... какой эксцентризм!", "Какой шик!", "Wunderschon!", {Чудесно! (нем.).} "Великолепно!". И опять подняв руки, чтобы восстановить тишину, она сказала совсем просто: - Хорошо! Теперь, леди и джентльмены, я спою вам новую патагонскую песенку "Вопль индианки". Но сначала исполню арию Орфея "Потерял я Эвридику" своим обычным голосом!... чтобы вы могли сравнить. И она низким приятным голосом запела: "Потерял я Эвридику, Эвридики нет со мной". Во всем зале слышались легкий шум и шарканье - все ждали следующего номера, и как только с ее широко раскрытых губ сорвались первые звуки ужасной какофонии, сразу наступила тишина. Это было похоже на пронзительные крики попугаев и мяуканье дерущихся в джунглях тигровых кошек; эти звуки приковывали к себе внимание даже тех, кто ничего не смыслил в музыке. Не успела певица кончить первый куплет, как ее голос потонул в громе неудержимых аплодисментов; не кланяясь, она спокойно стояла и теперь улыбалась уже не только глазами, но и своим прелестным ртом. Подняв тонкий указательный палец, она начала второй куплет. С ее губ, еще более обезображенных, летели теперь еще более резкие и нестройные звуки. И как бы в тон им прожекторы светили все ярче, так что вся ее фигура казалась окутанной пламенем. И вдруг, прежде чем снова поднялась буря восторга в зале, с галерки раздался голос: - Женщина! Ты кощунствуешь! Ты оскверняешь красоту! Секунду в зале стояла мертвая тишина, а потом многоголосое, яростное "замолчи" обрушилось на кричавшего, и снова глаза всех обратились к сцене. Там стояла она, прекрасное создание, стояла неподвижно, устремив глаза вверх. И снова послышался голос с галерки: - Слепцы воздают тебе хвалу. Это понятно. Но ты сознательно извращаешь природу... Изыди! Прекрасная женщина откинула назад голову, как от удара в челюсть, и с протянутыми руками убежала со сцены. Тогда под шум и крики тысячи голосов: "Вон! Негодяй!", "Выгнать его!", "Где распорядитель?", "Бис, бис!" - из-за кулис появился распорядитель. Он остановился посредине сцены, подняв голову, и смотрел туда, откуда лился яркий свет. Мгновенно установилась тишина. - Эй! Там, наверху! Поймали? С галерки донесся слабый голос: - Здесь никого нет, сэр! - Что? Эй, Лаймс! Кто кричал рядом с вами? Другой голос так же глухо донесся с галерки: - Здесь никто не шумел, сэр. - Выключите прожекторы. Снова сверху послышался дрожащий голос: - Я их уже раньше выключил, сэр! - Что? - Да, да. Я все выключил... - А это? - Указав на сверкающий луч, все еще падавший на сцену, от которой, казалось, поднимался дымок, распорядитель ушел за кулисы. По залу пронесся шелест и тихое жужжание, как будто сотни людей шептались о чем-то, и вскоре из этого неясного шума возник тревожный возглас: "Пожар!" Из каждого ряда зрители поодиночке уже прокрадывались к выходу. Женщины в больших шляпах собирались кучками и двигались к дверям. Через пять минут "Парадиз" опустел, остались только служащие театра. Но нигде не было и признаков пожара. Распорядитель уже стоял внизу, в оркестре, чтобы лучше видеть, откуда струится таинственный поток света. - Осветитель! - крикнул он. - Да, сэр! - Выключите весь свет. - Слушаю, сэр. Раздался характерный щелчок, и свет в зале погас. Все погрузилось во мрак, но золотая дорожка, падавшая сверху, все еще прорезала темноту. Некоторое время распорядитель молча смотрел на это таинственное свечение. Потом послышался его испуганный голос: - Пошлите за хозяином... да поживей! Где Лаймс? Сбоку появился смуглый быстроглазый человечек с привычной маской простака и нерешительно ответил: - Я здесь, сэр. - Что вы на это скажете?! Утирая лоб, Лаймс внимательно посмотрел на сверкающий золотой луч, уже побледневший и серебрившийся по краям. - Я выключил все прожекторы, а этот непонятный луч продолжает светить. Не знаю, что и делать. Ему неоткуда взяться. Можете пойти туда и сами убедиться сэр! - Он провел рукой по губам и добавил тихо: - А может, и этот луч и голос... я бы не удивился, если бы они... Это что-то сверхъестественное! Может, это голос свыше?.. Распорядитель резко перебил его: - Не будьте ослом, Лаймс! И вдруг они увидели хозяина, который прошел мимо будки суфлера, недалеко от того места, куда падал луч. - Почему в театре темно? Куда девались зрители? Что случилось? Распорядитель ответил: - Мы как раз стараемся это выяснить, сэр. Какой-то сумасшедший - обнаружить его не удалось - вызвал беспорядок. Он крикнул с галерки, что новый номер "извращает природу". А теперь вот чудеса с этим лучом. Все выключено, а он, видите, светит. - Почему все разошлись? Распорядитель указал на сцену: - Подумали, что это от пожара... Беда с этим лучом! Мы не можем выяснить, откуда он берется. Из-за спины распорядителя вдруг высунулось испуганное лицо сеньора Бензони. - Босс, - сказал он, заикаясь, - это очень странно... потрясающе... ничего подобного я не видел... Лаймс думает, что... - Да? - Хозяин повернулся и очень быстро спросил: - Ну, так что же думает Лаймс? - Он думает... гмм... что голос был не с галерки. Что это был голос... свыше... В глазах хозяина засверкал огонек. - Вот как? - прошипел он. - Вот как? - Да, что это был голос... Ох! Луч света внезапно исчез. Наступила полная темнота. Кто-то крикнул: - Включите свет! И когда в зале вспыхнул свет, все видели, что "босс" бросился к тому месту на сцене, куда раньше падал луч. - Ну и чудеса! Эй!.. Там, наверху!.. Алло! Но ни звук, ни луч не ответили на этот настойчивый призыв. Босс завертелся на месте: - Ну и осветитель! Проклятый осел! Держу пари, что это вы испортили мне все дело и разогнали клиентов, включив такой яркий свет! Голос свыше, как бы не так! Но ведь какой замечательный номер! Я бы дал за него тысячу в неделю! Какой номер! Эй, там, наверху! Алло! Но из-под купола с позолоченными звездами ответа не было. ЖИВ ИЛИ МЕРТВ? Перевод Г. Журавлева Весной 1950 года один адвокат и его приятель беседовали за бутылкой вина, заедая его грецкими орехами. Адвокат сказал: - На днях я просматривал бумаги отца и наткнулся на газетную вырезку декабря 19.. года. Довольно любопытный документ! Хотите прочту? - Пожалуйста, - ответил его приятель. И адвокат начал читать: - "Вчера в лондонском полицейском суде бедно одетый, но приличный на вид мужчина вызвал некоторую сенсацию, обратившись к судье за советом. Мы дословно приводим их разговор. - Ваша милость, разрешите задать вам один вопрос? - Пожалуйста, если это вопрос, на который я могу ответить. - Скажите, я жив? - Убирайтесь отсюда! - Ваша милость, я говорю совершенно серьезно. Для меня это вопрос первостепенной важности, мне необходимо узнать правду. Видите ли, я канатчик... - А вы в своем уме? - Ваша милость, я совершенно здоров. - Так зачем же вы явились сюда и задаете мне такие вопросы? - Ваша милость, я безработный. - Какое это имеет отношение к суду! - Сейчас объясню, ваша милость. Я потерял работу не по своей вине. Это случилось два месяца назад. Вы, наверное, знаете, что сейчас сотни тысяч таких, как я. - Ну и что же? - Ваша милость, я не член профсоюза. Как вам известно, у людей моей профессии нет союза. - Так, так... продолжайте. - Ваша милость, три недели назад истощились мои сбережения. Я делал все возможное, чтобы найти работу, но безуспешно. - Вы обращались в благотворительный комитет своего округа? - Да, ваша милость, но к ним не протолкнешься. - А в приходском комитете были? - Да, ваша милость. Я побывал и у приходского священника. - Неужели у вас нет родственников или друзей, которые могли бы помочь вам? - Половина из них, ваша милость, в таком же положении, а из остальных я уже все выкачал... - Что такое? - Я говорю, выкачал... взял у них все, что они могли мне уделить. - У вас есть жена и дети? - Нет, ваша милость, и это даже хуже; поэтому меня везде принимают в последнюю очередь. - Понятно... но ведь существует закон о бедных. И вы имеете право на... - Ваша милость, я был в двух таких домах... Но вчера вечером десяткам таких, как я, было отказано: там нет больше мест. Ваша милость, я голодаю. Есть у меня право на работу? - Только в соответствии с законом о бедных. - Я уже сказал вам, сэр, что я не мог попасть туда вчера вечером. Нельзя ли мне где-нибудь еще потребовать работы? - Боюсь, что негде. - Ваша милость, я страшно голодаю. Может быть, вы разрешите мне просить милостыню? - Нет, нет... Этого я не могу. Вы знаете, что это запрещено. - Ну, тогда... красть мне можно, ваша милость? - Перестаньте! Вы напрасно отнимаете у суда время. - Но, ваша милость, для меня это очень важно. Поверьте, я умираю с голоду. Вы разрешите мне продать пиджак или штаны? - Проситель стал расстегивать пиджак, и под ним оказалось голое тело. - Больше продать мне нечего. - Вы не имеете права появляться на улице в неприличном виде. Я не могу допустить нарушения закона. - Хорошо, сэр, но разрешите мне хотя бы спать на улице! Иначе меня арестуют за бродяжничество. - Я заявляю вам в последний раз, что не в моей власти разрешить вам подобные вещи. - Но что же мне тогда делать, сэр? Я говорю вам чистую правду. Я не хочу нарушать закона. Может быть, вы посоветуете мне, как жить дальше, без еды? - К сожалению... - Тогда я вас спрашиваю, сэр: являюсь ли я перед лицом закона живым человеком? - Это такой вопрос, на который я не могу вам ответить, мой друг. Если вы нарушите закон, с вами поступят, как с живым, но я верю, что вы этого не сделаете. Мне очень жаль вас. Можете получить в кассе суда шиллинг... Следующий!" Адвокат замолчал. - Да, - сказал его приятель, - это в самом деле очень интересно. Своеобразная была жизнь в те времена! ПОЧЕМУ БЫ НЕТ? Перевод В. Лимановской Как-то раз по дороге от Эшфорда до Чаринг-Кросса я разговорился с одним господином в соломенной шляпе. После короткого вступления он спросил меня, чем я занимаюсь. Я удовлетворил его любопытство и, желая, в свою очередь, проявить дружеский интерес к собеседнику, задал тот же вопрос ему. На миг он замялся, потом ответил: - Я агент по страхованию жен. - По страхованию чего? - По страхованию жен. - Он протянул мне свою визитную карточку и спросил: - Разве вы не слыхали о моей конторе? Я ответил, что не имел удовольствия о ней слышать. - Да что вы! - воскликнул он. - Удивительно! А мне казалось, что все уже обо мне знают. - Простите, если не ошибаюсь, вы сказали: агент по страхованию жен? - Именно так, - ответил он. - Разрешите, я объясню. Я, видите ли, был много лет стряпчим, и эта мысль осенила меня однажды во время исполнения моих профессиональных обязанностей. И поверьте, мне не пришлось долго думать, чтобы понять, какие тут открываются широкие возможности. Несколько минут он молча курил, потом заговорил опять: - Вначале меня беспокоил вопрос, как дать о себе знать широкой публике; ведь вопрос о женах - больное место, и я очень боялся его затронуть. Дело тонкое, сами понимаете. А вдруг твои намерения истолкуют превратно и газеты начнут тебя клевать... Да вы сами знаете, как это бывает! И, представьте себе, меня вывела из этого затруднения моя собственная жена! "Не надо, - говорит, - никаких объявлений, лучше ты обойди потихоньку всех своих женатых знакомых. Это дело правильное, оно само пробьет себе дорогу!" Мой новый знакомый помолчал, вынул сигару изо рта и улыбнулся. - И верите ли, сэр, она оказалась права. Я в первый же год оформил пятьсот полисов. А дальше дела мои быстро пошли в гору: в прошлом году я застраховал четыре тысячи человек, а в нынешнем эта цифра обещает быть вдвое больше. - Простите, - перебил я его. - Я все еще не понимаю, от чего вы страхуете. Он посмотрел на меня так, словно хотел сказать: "Ну и балда же ты, братец!", - но ответил весьма вежливо: - Сейчас я к этому перейду. Мысль о создании такой страховки возникла у меня однажды в суде. Я вел порученный мне бракоразводный процесс. Клиент мой был милейший человек, мой добрый знакомый, наилучший образец англичанина. Бедняга сказал мне - собственно говоря, это слышишь от многих: "Я не хочу подавать иск об убытках. Может быть, так нужно, но мне это почему-то кажется не совсем приличным". Я объяснил ему, что по закону так полагается, но добавил: - Мне весьма понятны ваши чувства. Это действительно как-то неловко. Кстати, вы вовсе не обязаны это делать, если не хотите! - Да нет уж, - сказал он, - видимо, придется, раз это принято. - Ну вот, слушал я в тот день в суде его свидетельские показания, и вдруг меня осенила мысль: почему должен честный человек переживать мучительные колебания, прежде чем требовать денежного возмещения от соблазнителя жены, и потом долго еще ощущать неприятный осадок? Ведь, что ни говори, это в самом деле неловко, если у человека есть чувство собственного достоинства или чувство юмора, - право, не знаю, как лучше это назвать. Мне вот, например, вспоминается один из моих клиентов, светский человек, - вы, вероятно, помните его историю из газет. Он четыре дня подряд приходил ко мне - то решит, то передумает, и отважился он на возбуждение иска только тогда, когда ему случайно стало известно, что его жена действительно любит его соперника... Ну и вот, сидя в зале суда, я подумал так: "Почему бы не учредить страховку от подобных несчастных случаев? С точки зрения закона какая разница между несчастным случаем такого рода и любым другим? В данном случае тоже причинен ущерб чужой собственности, которая известным образом оценена и за которую уплачено наличными, не говоря уже об оскорбленных чувствах и нравственном ущербе. Что же, это меньше, чем потеря пальца на ноге из-за неисправности машины на фабрике? И сколько я ни размышлял, я не мог обнаружить никакой разницы, напротив - все больше убеждался, что мне пришла гениальная идея. И главное - все абсолютно просто! Надо было только узнать, какой процент составляют разводы по отношению к бракам. К счастью, я немного знаком со страховой статистикой и быстро и точно установил шкалу страховых премий. Принцип тот же, что и при страховании жизни, а в целом - расход небольшой. Ну вот это я и считаю гениальной идеей, причем учтите, моей собственной! Если за двадцать пять лет застрахованный не развелся с женой, он получает солидную премию. Этим я опровергаю могущие возникнуть любые обвинения меня в том, что я поощряю безнравственность. Ведь вот как обстоит дело: закон позволяет вам извлечь материальную пользу из безнравственного поведения вашей супруги, и тот же принцип положен мною в основу моей страховки. Но зато закон не предоставляет мужу никакой материальной выгоды, если он помирится с женой, моя же страховка это предусматривает, если учесть премию, которая, по сути дела, является премией за мирную семейную жизнь. Правда, никто еще пока не получил у меня премии - ведь сама-то страховка учреждена всего лишь три года назад! Но принцип будет твердо соблюден. Иначе говоря, вместо того, чтобы извлечь предусмотренную законом выгоду только от неверности вашей жены, вы теперь можете использовать и ее верность. Я особо подчеркиваю моральный фактор. Пожалуй, вы спросите, как я могу себе позволить выплату таких премий. О, у меня все точно рассчитано. Таким образом, моя система не только выше государственной в моральном отношении, она и в деловом отношении первоклассная. - Он сделал паузу, но так как я молчал, то снова заговорил он: - Мне очень хотелось учредить еще один вид страховки - от нарушения брачного обещания. Но это еще не удалось осуществить. Пока брак не заключен, могут возникнуть всякие неожиданности, и, кроме того, имеется большая опасность тайного сговора для получения компенсации нечестным путем. И все же моя система будет иметь успех. Я не отчаиваюсь, ибо хорошо знаю, что иск о нарушении обещания жениться связан с тем же вопросом собственного достоинства, и женщины стесняются возбудить такой иск. Однако, как я уже сказал, риск от malafides {Предательства (лат.).} пока еще слишком велик. Конечно, вы можете возразить, что не меньше и риск при моем страховании жен, но здесь меня охраняет наше гражданское законодательство. - Он прижал палец к носу и заговорил полушепотом: - Понимаете, если нет постановления суда о расторжении брака, я не выплачу страховку; я требую свидетельства суда, что жена тайно вела распутный образ жизни и что они с мужем жили, как кошка с собакой. Если это не доказано, суд не расторгнет брак; я же, не имея на руках решения суда, и не подумаю платить страховку... Дальше он продолжал бодрым и громким голосом: - Я горжусь тем, что строго придерживаюсь буквы закона и верен его духу. Моя система создана для того, чтобы оберегать деликатные чувства моих клиентов. Застраховавшись у меня, вы можете обратиться в суд, но не требовать возмещения убытков и обрести свободу, ничем не запятнав своей чести. У вас не будет того унизительного сознания, что вы выгадали на бесчестии вашей жены и что все это знают. А потом вы идете ко мне, и я исцеляю вашу рану. Подумайте, и вы поймете, что я предлагаю людям верное дело. Вы выходите из зала суда с чистыми руками. Возбудив иск, вы чувствовали бы, что над вами все смеются: мол, нажил деньги на неверности жены. А теперь - ни одна душа ничего не узнает, кроме меня. Само собой разумеется, я гарантирую полное сохранение тайны. Тут мы подъехали к остановке, и он поднялся. - Мне выходить, сэр, - сказал он, приподнимая шляпу. - Запомните мой девиз: что допускает закон, то допустимо и для меня. У вас есть моя визитная карточка. В случае чего я всегда к вашим услугам. ХАТОР (Воспоминания) Перевод Н. Банникова Хатор, богиня древних египтян! Божественная корова {Хатор - богиня неба и плодородия, у древних египтян почиталась в образе коровы.} с кроткими, блестящими глазами, с горделивой и мягкой поступью - вечно желанная, неизменно плодовитая, ты словно окутана тем нежным лучезарным сиянием, которым светятся все великие творения искусства, вызывая у каждого, кто глядит на тебя, сладостный трепет, необоримое желание склониться перед тобой, благоговейно простирая к тебе руки. Далекая грубого земного вожделения, божественная корова с рогами, изогнутыми как полумесяцы, - благая египетская Хатор!.. Когда лагерь у Сеннуреса, в Фаюмском оазисе, окутали сумерки и мы кончили обед, Махмуд Ибрагим позвал танцовщицу. До чего же она была красива, эта танцовщица, явившаяся в вечернем сумраке, - быстрая, как тигрица, легкая, как светлячок, нежная, как цветок гибискуса! Кожа у нее была лишь чуть смуглее, чем у нас, глаза - агатовые, с зеленым отливом, зубы - белые как кипень зубы - и в правой ноздре золотое кольцо полумесяцем; на чудесном, будто точеном, подбородке - синяя татуировка. Войдя, она поклонилась нам с изяществом светской дамы. В шатре, который считался священным, ибо на нем были вышиты изречения из корана, а внутри обитал Халлила (праотец всех богов), кроме нас, сидел наш переводчик Махмуд Ибрагим, одетый в свое лучшее платье, Садик, в белом костюме официанта, и десяток людей в черных плащах - погонщик верблюдов по прозвищу Маргаритка со странным детским голосом, в чалме, закрывшей уши; пройдоха Мабрук с богатым прошлым и не менее богатым будущим; смуглый добродушный Клоун; святой Ахмет, которому не мешало бы быть поскромнее; погонщик араб, совсем еще желторотый, и белый погонщик - эти ждали представления, разинув рты; Карим со своей неизменной улыбкой; три темнокожих погонщика, которые торжественно и усердно дудели в дудки, - всего нас было пятнадцать человек, мы расположились, кто стоя на коленях, кто сидя на корточках, и ждали; не было только повара да ночного караульщика... ах, да, - не было еще и Самарры. Скоро танцовщица снова появилась в шатре; на этот раз она вошла в сопровождении, барабанщика и своего брата, который играл на дудке. Глаза у него были еще красивее, чем у нее. Плащ девушка сняла, на ней была теперь только толстая темная юбка да бусы и шнуровка на груди; талия оставалась обнаженной. Встав у столба посреди шатра, она медленно оглядела зрителей. Затем, широко раскрыв рот, она запела; при этом нам был виден весь ее рот, а пела она как-то в нос, и звуки ее пения напоминали удары двух металлических дисков друг о друга. Она пела и медленно кружилась, широко раскинув руки, и на ее пальцах звенели маленькие колокольчики; при виде их на память приходили кастаньеты, но по сравнению с этими колокольчиками они показались бы вульгарными. - А она хороша, эта плясунья, - сказал Махмуд Ибрагим. Теперь девушка уже не пела, она начала танцевать. Ноги ее почти не двигались, она лишь сильно раскачивала пышными бедрами, скользя пылающим взглядом по лицам зрителей. И отовсюду со всех сторон на нее глядели лица с широко раскрытыми глазами и оскаленными зубами. А там, за полотнищем шатра, скрывшего эти искаженные темной страстью лица, небо сияло звездами и под двурогой луной трепетали на ветру ажурные кроны пальм. Там, во мраке, расхаживал взад и вперед, потупив глаза, долговязый угрюмый погонщик Самарра. Этот танец - ну, разве это не разврат, не блуд для тех, кто сидит в теплом шатре? - А ведь она хоть куда, эта плясунья, - сказал Махмуд Ибрагим. И вдруг мы увидели, что у входа в шатер среди других арабов сидит на корточках Самарра. Следя за каждым движением девушки, он один ни разу не улыбнулся и все время прижимал к худому темному лицу худую темную руку. Но вскоре, как видно, не выдержав этого зрелища, он вскочил, вышел из шатра и снова стал расхаживать в темноте, трепеща, как пламя на ветру. А она - она все танцевала, извиваясь, раскачивая бедрами и позвякивая колокольчиками. А пройдоха Мабрук и остальные арабы смеялись и вопили от восторга и тянулись к девушке, а потом святой Ахмет, уже не в силах владеть собой, обхватил ее талию. Но кто это кинулся на него, кто бросил ему прямо в лицо слова, полные злобы, и опять выбежал из шатра? - Поглядите на Самарру, - сказал Махмуд Ибрагим. - Он ревнует. Так и рычит: "Уходи отсюда!" А она хороша, эта плясунья, аллах свидетель! И вот наконец она спела все свои песни, станцевала все танцы, даже тот, что назывался танцем спящей, выпила все вино, выкурила последнюю сигарету - "турецкое развлечение" кончилось. Мы поблагодарили девушку и разошлись. Когда лагерь затих, я вышел из своего шатра, чтобы полюбоваться пальмами, поблескивавшими под светлыми рогами Хатор, послушать, как жуют свою жвачку верблюды, как тихо переговариваются у костра погонщики. Ко мне подошел Махмуд Ибрагим. - Почти все люди ушли в деревню, - и святой Ахмет и другие! Глупцы, как они распалились... Конечно, она недурна, эта плясунья, даже очень хороша собой, но уж больно тощая! - Махмуд Ибрагим вздохнул и посмотрел на звезды. - Вот лет десять назад в этом же лагере была красотка - лучше я никогда не видал. Я ехал за ней до самого Каира; мы платили ей за танец пятнадцать фунтов. Ах, до чего ж она была красива, а я был тогда очень молод. Однажды, когда она кончила танец, я подошел к ней; я дрожал от волнения, да, да, дрожал. Она была прекрасна, как цветок. Я умолял ее поговорить со мной хотя бы пять минут, но она посмотрела на меня - да, она посмотрела на меня так, как смотрят на пустое место. У меня, видите ли, было мало денег. А на прошлой неделе я встретил ее в Каире на улице. Я бы ни за что не узнал ее, ни за что. Но она сказала мне: "Ты не хочешь со мной говорить? Помнишь, как много лет назад я пришла к вам в лагерь в Фаюме танцевать?" Тогда-то я вспомнил ее, - мы платили ей пятнадцать фунтов. Куда делась теперь ее гордость! - Махмуд Ибрагим покачал своей красивой головой. - Да, она стала безобразной, и она плакала, бедная женщина, плакала! Тишину нарушали только жующие жвачку верблюды; под пальмами, в сиянии двурогой луны мы увидели высокую темную фигуру человека. Прежде он был как пламя на ветру, а теперь стоял совсем неподвижно. - Смотри, - сказал Махмуд Ибрагим, - это Самарра! Наша плясунья тоже не захотела с ним разговаривать. У него, видите ли, мало денег! И еще раз в эту ночь я вышел из шатра. Погонщики спали подле своих верблюдов, тела их темными буграми выделялись на сером песке. Спал и караульщик. Даже ветер спал; лишь по небу плыл двурогий полумесяц... Ах, Хатор! Любовь и Красота! Далекая грубого земного вожделения, бессмертная корова с кротким сияющим взглядом, с рогами, изогнутыми как полумесяцы! СЕКХЕТ (Сон) Перевод В. Хинкиса Секхет! О ты, пожирающая грешные души в преисподней! У тебя темная голова львицы и смуглое тело обнаженной женщины; одна нога протянута вперед, руки прижаты к бедрам, а глаза, каких не бывает ни у женщины, ни у львицы, устремлены во тьму, выискивая очередную жертву! Она стоит там, бодрствуя днем и ночью, вечно окутанная мраком. Не диво, что простой народ думает, будто она пожирает детей. И вот, после того как я увидел Секхет в ее темной нише в Карнаке, мне приснился сон... Пятеро судей, призванные судить мертвых, сидели в лимонной роще у стен Карнака. А за опушкой рощи стояли мы, мертвые, ожидая суда, - тысячи и тысячи нас теснились на земле египетской, по всей Фиванской равнине. Пятеро судей сидели рядом. Сомбор, этот маленький вершитель правосудия, худой, с длинным, желтым, как пергамент, лицом, со впалыми щеками и жгучими черными щелками глаз, держал в тонких пальцах цветок папируса. Диарнак, рослый, с осанкой воина, сидел прямо, не шевелясь, с серьезным выражением лица, обрамленного острой бородкой, а над его головой среди бела дня кружила летучая мышь. Мемброн, чье широкое, жреческое лицо блестело так, словно он на ночь умащивал его благовониями, то улыбался, то принимал торжественный вид, держа в одной руке золотую монету, а в другой - маленького идола. Марроскуин, самый просвещенный из них, с пухлым, расплывшимся телом и морщинистым, дряблым, хитрым лицом, гладил кошку, свернувшуюся на его круглых коленях. Бутта, коренастый, краснолицый, деловитый человек с седой бородой и маленькими кабаньими глазками, носивший на пальце массивное золотое кольцо с печаткой, казалось, дремал. И вот заговорил Сомбор. - Братья, Секхет ждет! И тут я увидел, что первый из нас уже стоит перед ними, - высокий молодой человек с беспомощным выражением приятного лица. На его губах, слегка пузырившихся пеной, блуждала слабая улыбка, а глаза, полные отчаяния, слезились от яркого солнца. - Я здесь, господа, - сказал он. И допрос начался. Сомбор. Твое имя? Вархет? Ты умер прошлой ночью? Говори правду, нам ведь и без того она известна. Пьянствовал? Вархет. Да, господа. Диарнак. Сколько раз был под судом? Вархет. Ни разу, господа. В нашей деревне и полицейского-то нет. Диарнак. А как называется твоя деревня? Бутта. Послушай, Диарнак! Давай ближе к делу! Скажи-ка нам, молодой человек, отчего ты стал пьянствовать? Вархет. Да я и сам не знаю, господа. Когда выпьешь, все кажется не таким мрачным. Бутта. Что ж, я и сам не хуже всякого другого люблю выпить шотландского виски - только в меру. Продолжай, молодой человек. Вархет. Слушаюсь, господин. Чем больше я пил, тем менее был счастлив; а чем менее я был счастлив, тем больше пил. Бутта. Что ж, понимаю. Тебе хотелось весело пожить. Я и сам это люблю; и, уверяю тебя, когда я много работаю, играю в кегли и изредка молюсь, я доволен жизнью, как большинство людей. Вархет (с живостью). Да, господа, в том-то и дело. Я хотел только счастья себе и другим. А когда я понял, что это невозможно, я взял ружье и застрелился. Бутта. Ну нет! Этого ты не должен был делать! Это сумасбродство. Вот уж чего не переношу, так это сумасбродства. Сомбор. Застрелился. Ха! Марроскуин. И такая мучительная смерть! Почему ты не избрал себе смерть полегче, Вархет? Вархет. Господин, я жил в деревенской глуши. Mемброн. Но ведь ты разрушил храм своего тела. Вархет. Господин, он все ветшал и ветшал, от него не было пользы ни мне, ни другим. Вот я и подумал... Диарнак. Меньше всего это пристало солдату! Тебе нет прощения. Сомбор. Можешь ты сказать что-нибудь вразумительное в свою защиту, Вархет? Вархет. Господа, с тех пор как я умер, мне все кажется, что если бы я мог описать счастье, когда был несчастен, это спасло бы меня. Марроскуин. Ты хочешь сказать, что из тебя мог выйти романтический писатель? Это любопытно! Я всегда полагал, что оптимизм в искусстве возможен только в том случае, если художник болен или несчастен. Бутта. Эй! Ближе к делу, Марроскуин. Сомбор. Голосуем! Кто за Секхет? Марроскуин. Одну секунду! По его собственному признанию, этот человек мог бы стать художником. Мне кажется, нам следовало бы... Сомбор. Марроскуин! Если оставить безнаказанным этого несчастного пьяницу, лишившего себя жизни, множество несчастных последует его примеру. А кто они, эти несчастные? Те самые люди, которых я призван судить, из которых Диарнак вербует своих солдат, перед которыми Мемброн произносит свои проповеди; это они дают тебе возможность наслаждаться культурой, Марроскуин, и создают богатство Бутты, основу его страны. Эти люди, которые стали бы безрассудно убивать себя, - опора общества. Нет, этому нужно положить конец. Голосуем! Кто за Секхет? Все, кроме Марроскуина. Уведите его! Вархет все улыбался, и его влажные, трагические глаза блуждали по лицам судей. Его отвели в сторону, поставили под самым большим лимонным деревом. И тогда из нашей толпы выступил второй подсудимый, загорелый, весь в грязи; на вид ему было лет пятьдесят. Его черные глаза сверкали из-под спутанных волос, все лицо заросло бородой, а одет он был в такое отрепье, что походил на матерчатую швабру. Диарнак. Твое имя? Наин? Говори, Наин! Наин. Я бродяга. Диарнак. Это мы видим. Наин. Я умер час назад. Ди