ор! Мы совсем не ожидали... Мы считаем за честь... Уэйс. Как вы поживаете, сударыня? Кэтрин. А вы, мистер Уэйс? Уэйс. Благодарю вас, сударыня, превосходно! Шелдер. Как ваше здоровье, миссис Мор? Кэтрин. Очень хорошо, спасибо, мистер Шелдер. Бэннинг (говорит с явно провинциальным акцентом). Вот повод-то для встречи с вами не ахти какой удачный, мэм. Кэтрин. К сожалению, да, мистер Бэннинг. Прошу вас, джентльмены. (Видя, что раньше нее они не усядутся, садится за стол.) Все постепенно рассаживаются. Каждый член делегации по-своему старается уклониться от прямого разговора на волнующую всех тему, а Кэтрин столь же упорно стремится заставить их заговорить об этом. Мой муж вернется через несколько минут. Он здесь рядом, в палате общин. Шелдер (который занимает более высокое положение в обществе и лучше образован, чем остальные). Вы живете в прелестном месте, миссис Мор! Так близко к... э... центру... как бы сказать... притяжения, а? Кэтрин. Я читала отчет о вашем втором собрании в Толмине. Бэннинг. Дело плохо, миссис Мор, дело плохо. Нечего и скрывать это. Его речь - просто какое-то помешательство. Да-с, вот что это такое! Нелегко будет это уладить. И как только вы ему позволили, а? Я уверен, что вы-то не разделяете этих взглядов. Он смотрит на нее, но вместо ответа она только крепче сжимает губы. Я скажу вам, больше всего поразило меня, да и всех избирателей тоже, что когда он выступал с этой речью, он уже знал, что наши войска перешли границу. Кэтрин. Не все ли равно, знал он или не знал! Xоум. Но это же запрещенный прием - удар в живот. Вот мое мнение! Вы уж извините меня!.. Бэннинг. Пока война не началась, миссис Мор, каждый, конечно, может говорить что ему угодно, но после! Это уже значит выступить против своей родины! Да-с, его речь произвела сильное впечатление, знаете ли, сильное впечатление. Кэтрин. Он уже давно решил выступить. Просто по роковому стечению обстоятельств в этот момент пришло известие о том, что война уже началась. Пауза. Бэннинг. Ну, я полагаю, все это верно. Но нам сейчас нужно одно - чтобы это не повторилось. Xоум. Конечно, его взгляды весьма благородны и все такое, но надо же принимать во внимание и людское стадо, вы уж извините меня! Шелдер. Мы пришли сюда, преисполненные самых дружеских чувств, миссис Мор, но вы сами понимаете: это уже никуда не годится! Уэйс. Мы сумеем его урезонить! Вот увидите, сумеем! Бэннинг. Нам, пожалуй, лучше не упоминать о том, что он знал о начале военных действий! При этих словах с террасы входит Мор. Все встают. Мор. Добрый день, джентльмены! (Подходит к столу, не пожимая никому руки.) Бэннинг. Так как же, мистер Мор? Вы совершили прискорбную ошибку, сэр. Я говорю вам это прямо в лицо. Мор. Не вы один, Бэннинг. Садитесь, пожалуйста, зачем вы встали? Все постепенно снова усаживаются, а Мор садится в кресло Кэтрин. Она одна остается стоять, прислонившись к стене у портьеры, и наблюдает за выражением лиц присутствующих. Бэннинг. Вы утренние телеграммы видели? Говорю вам, мистер Мор, - еще одна такая неудача на фронте, и вас попросту сметут с лица земли. И тут уж ничего не поделаешь. Такова природа человека. Мор. В таком случае не отказывайте и мне в праве быть человеком. Когда я выступил вчера вечером, это мне тоже кое-чего стоило! (Показывает на свое сердце.) Бэннинг. Уж больно внезапный поворот, - вы ведь ничего такого не говорили, когда выступали у нас на выборах в мае. Мор. Будьте справедливы и припомните, что даже тогда я был против нашей политики. Три недели тяжелой внутренней борьбы - вот чего стоило мне решение выступить с этой речью. К таким решениям, Бэннинг, приходишь очень медленно. Шелдер. Вопрос совести? Мор. Да, Шелдер, даже в политике приходится иногда думать о совести. Шелдер. Ну, видите ли, наши идеалы, естественно, не могут быть такими высокими, как ваши! Мор улыбается. Кэтрин, которая подошла было к мужу, снова отходит от него, как бы испытывая облегчение от этого проблеска сердечности. Уэйс потирает руки. Бэннинг. Вы забываете одну вещь, сэр. Мы послали вас в парламент как своего представителя; но вы не найдете и шести избирателей, которые уполномочили бы вас выступить с такой речью. Мор. Мне очень жаль, но я не могу идти против своих убеждений, Бэннинг. Шелдер. Что там говорится насчет пророка в своем отечестве? Бэннинг. Э, нам сейчас не до шуток. Мистер Мор, я никогда не видел, чтоб люди так волновались. На обоих собраниях все были решительно настроены против вас. В избирательный комитет идут потоки писем. И некоторые из них от очень достойных людей - ваших хороших друзей, мистер Мор. Шелдер. Ну, ладно, ладно! Еще не поздно поправить дело. Дайте нам возможность вернуться и заверить их, что вы больше этого не повторите. Мор. Это что же, приказ надеть намордник? Бэннинг (без обиняков). Примерно так! Мор. Отказаться от своих принципов, чтобы сохранить местечко в парламенте! Тогда действительно меня вправе будут называть выродком. (Слегка касается газет на столе.) Кэтрин делает порывистое и горестное движение, но затем принимает прежнюю позу, прислонившись к стене. Бэннинг. Ну, ну! Я знаю. Но мы и не просим вас брать свои слова назад, мы только хотим, чтобы вы в будущем вели себя более осмотрительно. Мор. Заговор молчания! А потом будут говорить, что банда газетчиков затравила меня и принудила к этому! Бэннинг. О вас этого не скажут. Шелдер. Дорогой Мор, вы уже начинаете спускаться со своих высот до нашего обывательского уровня. С вашими принципами вам следовало бы плевать на то, что говорят люди. Mор. А я не плюю. Но и не могу предать того, в чем я вижу достоинство и мужество настоящего общественного деятеля. А если господствующим предрассудкам будет дано право подчинять себе высказывания политических деятелей, тогда - прощай Англия! Бэннинг. Ну что вы, что вы! Я ведь не говорю, что ваша точка зрения была лишена здравого смысла до качала военных действий. Мне и самому никогда не нравилась наша политика в этом вопросе. Но сейчас льется кровь наших ребят, и это совершенно меняет дело. Не думаю, конечно, чтобы я там понадобился, но сам я готов пойти в любой момент. Мы все готовы пойти в любой момент. И пока мы не поколотим этих горцев, мы не можем допустить, чтобы человек, который представляет нас в парламенте, нес всякую чушь. Вот и вся недолга. Мор. Я понимаю ваши чувства, Бэннинг. Я подам в отставку. Я не могу и не хочу занимать пост, на котором я нежелателен. Бэннинг. Нет, нет, нет! Не делайте этого! (Волнуясь, начинает говорить все более неправильно.) Ну, сболтнули разок и - хватит! Вот те раз! Да вы уже девять лет с нами - в дождь и в ведро - все одно. Шелдер. Мы не хотим потерять вас, Мор. Ну, не надо! Дайте нам обещание, и дело с концом! Мор. Я не даю пустых обещаний. Вы просите от меня слишком многого. Пауза. Все четверо смотрят на Мора. Шелдер. У правительства достаточно серьезных оснований для той политики, которую оно проводит. Мор. Всегда легко найти серьезные основания для того, чтобы расправиться с тем, кто слабее. Шел дер. Дорогой Мор, как вы можете ратовать за этих мерзавцев, за каких-то угонщиков скота? Мор. Лучше угонять скот, чем загонять в подполье свободу! Шелдер. Послушайте, единственное, чего мы добиваемся, - это, чтобы вы не разъезжали по стране, выступая с такими речами. Мор. Но именно это я и считаю себя обязанным делать! Опять все в немом ужасе уставились на Мора. Xоум. К нам-то вы носа не покажете, вы уж извините меня! Уэйс. Ну, знаете, сэр... Шелдер. Время крестовых походов прошло, Мор. Мор. Вы так думаете? Бэннинг. Да нет, не в том дело, но мы не хотим расставаться с вами, мистер Мор. Это тяжело, очень тяжело после трех избирательных кампаний. Ну, взгляните вы на все это попросту, по-человечески! Разве можно порочить свою родину теперь, после этого ужасного побоища на перевале? Подумайте хотя бы о своей жене! Я знаю, что полк, в котором служит ее брат, сегодня отбывает. Ну посудите сами, что она должна испытывать! Мор отходит к нише. Члены делегации обмениваются взглядами. Мор (оборачиваясь). Стараться заткнуть мне рот таким способом - это уже слишком. Бэннинг. Мы только хотим уберечь вас от греха. Mор. Я девять лет занимал свое место в парламенте в качестве вашего избранника, как вы говорите - и в дождь и в ведро. Вы все ко мне всегда хорошо относились. И я был всей душой предан своей работе, Бэннинг. Я вовсе не хочу в сорок лет закончить свою политическую карьеру. Шелдер. Совершенно верно, и мы не хотим, чтобы у вас были такого рода неприятности. Бэннинг. Совсем уж не по-дружески было бы создавать у вас неправильное впечатление о том, какие чувства к вам питают. Сейчас вам остается только одно, мистер Мор: помолчать, пока не уймутся страсти. Если уж таковы ваши взгляды. Ох, и язык же у вас!.. Но вспомните, что вы ведь и нам кое-чем обязаны. Вы большой человек, и взгляды у вас должны быть как у большого человека. Мор. Я и стремлюсь к этому по мере сил. Xоум. А в чем, собственно, заключаются ваши взгляды? Вы уж извините, что я задаю этот вопрос. Мор (поворачиваясь к нему). Мистер Хоум, великая держава, подобная нашей, должна свято хранить самые высокие и благородные идеалы человечества. Разве несколько случаев нарушения законности могут служить оправданием того, что у этого маленького народца отнимают свободу? Бэннинг. Отнимают свободу? Это уж вы перехватили! Мор. Ага, Бэннинг, вот мы и подошли к самой сути дела. В глубине души никто из вас не сочувствует этому, вы против того, чтобы порабощать другой народ, будь то силой или обманом. А ведь вы отлично знаете, что мы вторглись туда, чтобы остаться надолго, как уже делали это с другими странами, как все великие державы делают с другими странами, если они маленькие и слабые. На днях премьер-министр произнес следующие слова: "Если нас теперь принуждают проливать кровь и тратить деньги, мы должны сделать так, чтобы нас больше никогда к этому не принудили". Это может означать только одно - призыв проглотить эту страну. Шелдер. Ну что же, откровенно говоря, это было бы не так уж плохо. Xоум. Не нужна нам их проклятая страна, нас просто вынудили принять такие меры. Мор. Нет, нас никто не вынуждал. Шелдер. Дорогой Мор, что такое вообще цивилизация, как не логически неизбежное заглатывание низших человеческих формаций более высокими и совершенными? Разве здесь не происходит то же самое? Мор. Тут мы никогда не поймем друг друга, Шелдер, даже если будем спорить целый день. Но дело не в том, кто из нас прав - вы или я, а дело вот в чем: что должен делать тот, кто всем сердцем убежден в своей правоте? Ответьте мне, пожалуйста. Некоторое время царит молчание. Бэннинг (просто). Я все время думаю об этих беднягах, о наших несчастных солдатах на перевале. Мор. Они у меня перед глазами, так же как и у вас, Бэннинг! Но вообразите себе такую картину: в нашем собственном графстве, допустим, где-нибудь в Черной Долине... тысяча бедняг-иностранцев, мертвых и умирающих... и уже вороны вьются над ними. В нашей собственной стране, в нашей родной долине - в нашей, нашей поруганной, оскверненной. Разве вы стали бы горевать о них, называть их "несчастными"? Нет, для вас это будут захватчики, вторгшиеся на чужую землю, вороватые псы! Убить их, уничтожить их! Вот как вы бы к этому отнеслись, и я тоже. Страстность этих слов потрясает и берет за живое сильнее всяких логических доводов. Все молчат. Ну вот, видите! В чем же тут разница? Мне не настолько чужды человеческие чувства, чтобы мне тоже не хотелось стереть позорное пятно катастрофы на перевале! Но что было, то было, и несмотря на все мои добрые чувства к вам, несмотря на все мои честолюбивые стремления, - а они занимают далеко не последнее место (очень тихо), - несмотря на мучения моей жены, я должен от всего этого отрешиться и возвысить голос против войны. Бэннинг (говорит медленно и как бы советуясь взглядом с остальными). Мистер Мор, никого на свете я так не уважаю, как вас. Я не знаю, что они там скажут, когда мы вернемся, но я лично чувствую, что я больше не в силах принуждать вас отказаться от своих убеждений. Шелдер. Мы не отрицаем, что по-своему вы правы. Уэйс. Да, безусловно. Шелдер. Я полагаю, что каждый должен иметь возможность свободно высказывать свое мнение. Мор. Благодарю вас, Шелдер. Бэннинг. Ну что же, ничего не поделаешь! Надо брать вас таким, какой вы есть; но чертовски жаль, что все так получилось, - будет тьма неприятностей. Его глаза останавливаются на Хоуме, который наклонился вперед и вслушивается, приложив ладонь к уху. Издалека очень слабо доносятся звуки волынок. Все сейчас же улавливают их и прислушиваются. Xоум. Волынки! Фигурка Олив промелькнула мимо двери на террасу. Кэтрин оборачивается, как бы желая последовать за ней. Шелдер. Шотландцы! (Встает.) Кэтрин быстро выходит на террасу. Один за другим все подходят к окну и в том же порядке выходят на террасу. Мор остается один в комнате. Он поворачивается к нише. Звуки музыки нарастают, приближаются. Мор отходит от окна, его лицо искажено внутренней борьбой. Он шагает по комнате, невольно впадая в ритм марша. Музыка медленно замирает в отдалении, уступая место барабанному бою и тяжелой поступи марширующей роты. Мор останавливается у стола и закрывает лицо руками. Депутация возвращается с террасы. Их лица и манеры уже совершенно другие. Кэтрин останавливается в дверях. Xоум (странным, почти угрожающим тоном). Так не годится, мистер Мор. Дайте нам слово, что вы будете молчать. Шелдер. Да ну же! Не упрямьтесь, Мор! Уэйс. Да, действительно, действительно. Бэннинг. Мы должны получить от вас обещание... Мор (не поднимая головы). Я... я... Слышна барабанная дробь марширующего полка. Бэннинг. Неужели вы можете слышать это равнодушно, когда вашей родине только что нанесен удар? Теперь слышится нестройный говор толпы, провожающей войска. Mор. Я даю вам... Затем ясно и отчетливо над всеми другими звуками раздаются слова: "Задайте им жару, ребята! Оботрите сапоги об их паршивую землю! Утопите все в крови до последнего акра!" И взрыв хриплых возгласов одобрения. (Вскинув голову.) Вот она, реальная действительность! Клянусь небом! Нет! Кэтрин. О! Шелдер. В таком случае мы удаляемся. Бэннинг. Вы это серьезно? Тогда вы потеряете наши голоса. Мор кланяется. Хоум. Тем лучше для нас! (Мечет злобные взгляды то на Мора, то на Кэтрин.) Поездите-ка со своими дурацкими речами по всей стране! Вы увидите, что о вас думают! Уж вы меня извините! Молча один за другим они выходят в переднюю, только Бэннинг еще раз оглядывается. Мор садится за стол перед грудой газет. Кэтрин неподвижно стоит в дверях. Олив входит с террасы и идет к матери. Олив. Какие славные солдатики! А за ними столько грязных людей, а некоторые совсем чистые, мамочка. (По лицу матери видит - произошло что-то серьезное; глядит на отца, затем тихонько подходит к нему.) Папа, дядя Хьюберт уехал и тетечка Элен плачет и... посмотри на мамочку! Мор поднимает голову и смотрит. Ну, перейди же на нашу сторону, папочка, пожалуйста! (Трется щекой об его щеку. Видя, что он не отвечает ей тем же, отходит от него и с удивлением глядит то на него, то на мать.) Занавес ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ КАРТИНА ПЕРВАЯ Мощенный булыжником переулок без тротуара, куда выходит задний фасад пригородного театра. Высокая Грязно-желтая стена без окон вся заклеена обрывками старых театральных афиш и объявлениями "Сдается в наем!", несколькими разорванными и одной еще не тронутой афишей со следующим объявлением: "1 октября. Антивоенный митинг. Выступят Стивен Мор, эсквайр и другие". На мостовой - мусор, обрывки бумаги. Три каменные ступеньки ведут к двери за кулисы. Вечер. Темно. Свет падает только от уличного фонаря около стены. Слышен слабый, неясный шум, похожий на отдаленное гиканье или улюлюканье. Внезапно в ту сторону, откуда доносится шум, пробегает мальчишка, за ним спешат две вульгарного вида девицы. Некоторое время в переулке опять никого нет. Затем дверь открывается, и швейцар, высунув голову, озирается кругом. Он исчезает, но через секунду появляется вновь, за ним следуют три джентльмена в черных костюмах. Швейцар. Никого нет. Вы можете уходить, джентльмены. Сначала налево, потом сразу направо за угол. Трое (отряхиваются от пыли и поправляют галстуки). Большое спасибо! Спасибо! Первый джентльмен в черном. А где Мор? Он еще не уходит? К ним присоединяется четвертый джентльмен в черном. Четвертый джентльмен в черном. Идет вслед за мной. (Швейцару.) Благодарю вас. Они торопливо уходят. Швейцар скрывается за дверью. Мимо пробегает еще один юнец. Затем дверь снова открывается. Выходят Стил и Мор. Мор в нерешительности стоит на ступеньках. Затем поворачивается, как бы желая вернуться. Стил. Идемте же, сэр, идемте! Мор. Не по душе мне это, Стил! Стил (берет Мора под руку и почти тащит его вниз по ступенькам). Идемте, нельзя подводить тех, кто сдал вам помещение. Мор все еще колеблется. Мы рискуем застрять здесь еще на час, а вы обещали миссис Мор быть дома в половине одиннадцатого. Не заставляйте ее волноваться. Ведь она не видела вас уже полтора месяца. Мор. Ну, хорошо. Не вывихните мне руку. Они спускаются по ступенькам и идут налево, когда в переулке появляется бегущий мальчишка. Увидев Мора, он останавливается, как вкопанный, поворачивается кругом, потом с пронзительным криком: "Он здесь! Это он! Вот он!" - мчится обратно. Стил. Быстрее, сэр, быстрее! Мор. Это уже предельный конец, как выразился один иностранный посол. Стил (тащит его назад к двери). Ну, тогда хотя бы вернитесь назад! Слева, толкая друг друга, выбегают мужчины, мальчишки и несколько девиц. Это пестрая, жаждущая развлечений толпа: праздные гуляки, ремесленники, чернорабочие, девицы явно вульгарного вида. Похожи на стаю псов, увлеченных погоней и уже отведавших крови. Они толпятся вокруг ступенек, пока еще обнаруживая нерешительность и любопытство, которое возникает, когда начинается новый этап любой травли. Мор, стоя на нижней ступеньке, поворачивается и обводит их взглядом. Девица (с краю). Который из них он? Старый или молодой? Мор поворачивается и поднимается на верхнюю ступеньку. Высокий юноша (с прилизанными черными волосами и в котелке). Эй ты, проклятый предатель! Мор оборачивается, чтобы встретить лицом к лицу залп насмешек и издевок; хор злобных выкриков сперва нарастает, затем постепенно стихает, как будто хулиганы поняли, что они портят себе забаву. Одна из девиц. Не пугайте бедняжку! Девица, стоящая за нею, визгливо хохочет. Стил (упорно тянет Мора за руку). Пойдемте, сэр. Мор (вырывает руку и обращается к толпе). Ну, чего же вы хотите? Голос. Речь! Мор. Вот как! Это новость! Грубый голос (откуда-то сзади). Смотрите, как он труса празднует. По лицу видно. Огромный чернорабочий (впереди). Заткнись! Дайте человеку высказаться! Высокий юноша. Молчать перед проклятым изменником?! Какой-то юноша заиграл на концертино, раздается смех, затем внезапно наступает молчание. Mор. Я скажу все в двух словах! Мальчишка из лавки (швыряет скорлупу от грецкого ореха, которая попадает Мору в плечо). Ага! Попал! Мор. Идите домой и поразмыслите как следует. Если бы к нам вторглись иноземцы, разве вы не стали бы драться не на жизнь, а на смерть, как дерутся там сейчас горцы? Высокий юноша. Подлые собаки! Почему они не хотят драться в открытую? Мор. Они сражаются, как могут. Новый взрыв свиста и улюлюканья; заводилой выступает солдат в хаки, стоящий с краю. Мой друг в хаки взял на себя труд первым начать сейчас вой и гиканье. Но я не сказал ни слова против наших солдат. Если я кого-нибудь обвиняю, то в первую очередь правительство за то, что оно посылает в огонь солдат, и газеты за то, что они подстрекают правительство, и вас всех за то, что вы у них на поводу и творите такое, чего каждый из вас сам по себе никогда бы не сделал. Высокий юноша начинает, а толпа не очень дружно подхватывает новый поток проклятий и ругательств. Я утверждаю, что ни один из вас не полезет в драку против слабейшего! Раздаются голоса в толпе. Грубый голос. Нечего трепаться! Женский голос. Подмазывается! Голос высокого юноши. Омерзительный трус! Чернорабочий (внезапно проталкиваясь вперед). Эй вы, мистер! Нечего вам лаять на тех, у кого на войне друзья! Убирайтесь-ка лучше домой подобру-поздорову! Язвительный голос. И пусть вам жена заткнет уши ватой. Взрыв смеха. Дружеский голос (откуда-то издали). Стыд и позор! Браво, Мор! Держитесь! Начавшаяся драка заглушает этот крик. Мор (неистово). Перестаньте! Перестаньте! Вы... Высокий юноша. Предатель! Ремесленник. Штрейкбрехер! Человек средних лет. Расстрелять - и все! Он помогает врагам родины. Mор. Неужели вы не понимаете, что эти горцы защищают свои дома?! Два голоса. Слушайте, слушайте! Их насильно заставляют замолчать. Высокий юноша. Шут гороховый! Мор (с внезапной яростью). Защищают свои дома! А не накидываются толпой на безоружных людей. Стил снова тянет его за руку. Хулиган. Заткнись, не то мы тебя пристукнем! Мор (вновь обретая хладнокровие). Ага! Ну что ж, пожалуйста! Да вы этим нанесли бы такой удар по всякой подлой, трусливой толпе, какого наше поколение не забудет! Стил. Ради бога, сэр! Мор (вырывая руку). Ну что же вы? Начинается яростный натиск толпы, но несколько человек, стоявших впереди, падают, прижатые к нижней ступеньке, и не дают пройти остальным. Толпа отступает. Недолгое затишье, во время которого Мор спокойно смотрит на них сверху вниз. Язвительный голос. А язык у него неплохо подвешен! Экий говорун! Несколько ореховых скорлупок и кусок апельсинной корки летит Мору прямо в лицо. Он не обращает на это внимания. Грубый голос. Так его! Расшевелите его еще немножко! От презрительной улыбки Мора издевательский смех замирает и сменяется гневом. Высокий юноша. Изменник! Голос. Что ты там застыл, как заколотый боров? Хулиган. Давай тащи его оттуда вниз! (Осмелев от шумного одобрения, которыми были встречены эти слова, он хлестнул Мора ремнем по ногам.) Стил бросается вперед. Мор, протянув руку, отводит его назад и снова обращает спокойный и пристальный взгляд на толпу; от сознания того, что это молчание расстраивает их планы, людей охватывает ярость. Толпа. Говори или слезай! Сойди оттуда! Убирайся прочь, вон, или мы тебя заставим! Давай, живо! Мор остается недвижным. Юноша (улучив минуту, когда в толпе замешательство). Я заставлю его говорить! Глядите! Он выскакивает вперед и плюет Мору прямо на руку. Мор отдернул руку, как будто его ужалили, но затем продолжает стоять так же спокойно, как и раньше. Легкий взрыв смеха угасает и сменяется дрожью отвращения, вызванной таким поступком. Но при взгляде на презрительное лицо Мора чувство стыда сменяется у них новой вспышкой ярости. Высокий юноша. Катись отсюда! А то получишь... Голос. Уноси свою харю подальше. Хулиган. Дай-ка я вдарю ему! Два брошенных камня попадают в Мора. Он шатается и чуть не падает, но снова выпрямляется. Голос девицы. Как не стыдно! Дружеский голос. Браво, Мор! Держитесь! Хулиган. А ну-ка, подбавь ему еще! Голос. Нет! Голос девицы. Оставьте его в покое! Пошли, Билли, нечего тут больше глазеть! Все еще не отрывая глаз от Мора, толпа погружается в неловкое молчание, нарушаемое лишь шарканьем ног. Затем огромный чернорабочий в переднем ряду поворачивается и прокладывает себе путь в толпе. Чернорабочий. Оставьте его, ребята! С угрюмым и пристыженным видом толпа постепенно расходится; переулок пустеет. Мор (как бы приходя в себя от оцепенения, вытирает руку и отряхивает костюм). Ну что ж, Стил, пошли! И в сопровождении Стила он спускается по ступенькам и уходит. Проходят два полисмена, замечают разбитый фонарь. Один из них останавливается и начинает что-то записывать в записную книжку. Занавес КАРТИНА ВТОРАЯ Спальня Кэтрин: комната, панелированная светлым деревом. Свет от четырех свечей падает на Кэтрин, которая сидит перед серебряным зеркалом, поставленным на старинный дубовый туалетный столик, и расчесывает волосы. Дверь налево приотворена. У стены возле окна стоит еще одно дубовое кресло. В окно видна голубая ночь и туман, стелющийся по деревьям; лишь там и сям в лунном свете маячат темные массы ветвей. Когда занавес поднимается, Кэтрин прислушивается, застыв со щеткой в руке. Она снова начинает причесываться, потом, отложив щетку, берет пачку писем из ящика туалета и начинает читать. За приотворенной дверью слышен голос Олив. Олив. Мамочка, я проснулась! Но Кэтрин продолжает читать, и Олив в длинной ночной рубашке прокрадывается в комнату. (Подойдя к Кэтрин, смотрит на ее часы.) Без четырнадцати минут одиннадцать. Кэтрин. Олив, Олив! Олив. Я только хотела посмотреть, который час. Я никогда не могу уснуть, если я стараюсь; понимаешь, ну, просто ничего не получается! Мы уже победили? Кэтрин качает головой. О! А я нарочно помолилась лишний разок, чтобы в вечерних газетах напечатали о победе. (Крутясь около матери.) Папа приехал? Кэтрин. Нет еще. Олив. Ты ждешь его? (Зарывается лицом в волосы матери.) У тебя такие хорошие волосы, мамочка. Особенно сегодня. Кэтрин роняет щетку и смотрит на дочь почти с тревогой. Папы сколько времени не было? Кэтрин. Полтора месяца. Олив. А кажется, что сто лет, правда? И он все время выступает с речами? Кэтрин. Да. Олив. И сегодня тоже? Кэтрин. Да. Олив. В тот вечер, когда здесь был человек с совсем лысой головой - ты знаешь, мамочка, тот, который так здорово чистит зубы, - я слышала, как папа говорил на ветер. А ветер разбил бокал. Папины речи, должно быть, хорошие, правда? Кэтрин. Очень. Олив. Как-то странно: ветра ведь нельзя увидеть! Кэтрин. Говорить на ветер - это образное выражение, Олив. Олив. А папа часто так говорит? Кэтрин. Теперь да. Олив. А что это значит? Кэтрин. Это значит, что он говорит перед людьми, которые не хотят его слушать. Олив. А что же они делают, если не слушают? Кэтрин. Его хотят слушать только некоторые люди, а потом собирается большая толпа и старается помешать ему говорить; или они подстерегают его на улице, и швыряют в него разные предметы, и визжат, и свистят. Олив. Бедный папочка! А эти люди, которые швыряют предметы, они на нашей стороне? Кэтрин. Да, но только это грубые люди. Олив. А зачем он все говорит и говорит? Я бы не стала. Кэтрин. Он считает, что это его долг. Олив. Перед ближними или только перед богом? Кэтрин. И перед богом и перед ближними. Олив. А-а... А это его письма? Кэтрин. Да. Олив (читает письмо). "Моя любимая!" Он всегда называет тебя своей любимой, мамочка? Это очень красиво, правда? "Я буду дома завтра вечером около половины одиннадцатого. Пламя чисти-ли-ща перестанет пылать на несколько часов..." Что такое пламя чистилища? Кэтрин (убирая письма). Довольно, Олив! Олив. Нет, что это все-таки такое? Кэтрин. Папа хочет сказать, что он очень несчастен. Олив. А ты тоже? Кэтрин. Да. Олив (радостно). Ну и я тоже. Можно мне открыть окно? Кэтрин. Нет. Ты напустишь сюда туману. Олив. Какой забавный туман - как будто его прогладили утюгом! Кэтрин. Ну, теперь иди спать, лягушонок! Олив (стараясь выиграть время). Мама, а когда дядя Хьюберт вернется? Кэтрин. Мы этого не знаем, дорогая. Олив. А тетечка Элен останется с нами, пока он не вернется? Кэтрин. Да. Олив. Вот это хорошо, правда? Кэтрин (берет ее на руки). Ну, теперь пора! Олив (блаженно нежась на руках у матери). Может быть, мне лучше помолиться за ближних, раз победа все равно наступит не скоро? (Уже в дверях.) Ты мне щекочешь под коленкой! (Слышно, как Олив хохочет от удовольствия; затем наступает молчание. Немного погодя раздается ее сонный голос.) Я не хочу засыпать, пока не вернется папа. Кэтрин возвращается. Она хотела оставить дверь приотворенной, но в это время стучат в другую дверь, которая открывается, и слышен голос няни: "Можно войти, мэм?" Няня входит. Кэтрин (плотно закрывает дверь в детскую и идет к няне). Что такое, няня? Няня (тихо). Я хотела... я не могла бы сделать это днем. Я хочу предупредить вас о своем уходе. Кэтрин. Няня! И вы тоже! Она в смятении глядит на дверь детской. Няня размазывает по щеке медленно текущую слезу. Няня. Я хочу уйти сейчас же, сразу. Кэтрин. Покинуть Олив?! Вот это поистине называется воздавать детям сторицею за грехи отцов! Няня. Я получила еще одно письмо от сына. Нет, мисс Кэтрин, пока хозяин защищает этих чужеземных убийц, я не могу жить в этом доме, особенно сейчас, когда он должен вернуться. Кэтрин. Но, няня... Няня. Я ведь не как они (с выразительным жестом) там внизу, не потому ухожу, что боюсь толпы, или что опять будут бить окна, или что мальчишки болтают всякое на улице. Нет, вовсе не потому! У меня сердце исстрадалось! Я мучусь от тоски день и ночь, все думаю о сыне, как он там лежит ночью без теплого одеяла и сухой одежды, и вода у них такая, что и скот пить не станет, и мясо тухлое, с червями.... И каждый день кто-нибудь из его товарищей остается лежать на земле, неподвижный и холодный. Наступит день - и, может быть, он сам тоже... Если что-нибудь случится с ним, я никогда этого себе не прощу. Ах, мисс Кэтрин, я удивляюсь, как вы все это переносите - каждый день плохие новости... И у сэра Джона такое мрачное лицо... И хозяин все время выступает против нас, как сам пророк Иона. Кэтрин. Но, няня, как вы можете оставить нас, вы? Няня (размазывая слезы по щекам). Сердце говорит мне, что если я останусь, то накличу беду... А ведь сегодня возвращается мистер Мор. Нельзя служить сразу богу и маммоне, как говорится в библии. Кэтрин. Разве вы не знаете, чего это ему стоит? Hяня. Да, это стоило ему места в парламенте и доброго имени... И это ему еще дороже обойдется, потому что нельзя выступать против родной страны. Кэтрин. Он следует велению своей совести. Няня. Так пусть и другие тоже следуют своей совести. Нет, мисс Кэтрин, напрасно вы допускаете это: ведь у вас три брата на войне, а ваш отец весь иссох от тоски. Да вы и сами-то как страдаете уже три месяца. А что вы почувствуете, если что-нибудь там случится с нашими мальчиками, с моим дорогим мистером Хьюбертом, которого я сама грудью кормила, когда у вашей матушки не было молока? Что бы она сказала, узнав, что вы в лагере его врагов? Кэтрин. Няня, няня! Няня. Я читала в газете, что он подстрекает этих язычников и дает иностранцам пищу для разговоров и что за каждый лишний день войны, за каждую каплю пролитой крови ответственность падает на этот дом. Кэтрин (отворачиваясь). Няня, я не могу... я не буду слушать! Няня (пристально глядя на нее). Вы-то сумели бы заставить его бросить все это! Я вижу ваше сердце насквозь, милочка. Но если вы этого не сделаете, тогда я должна уйти! (Важно кивает головой, идет к двери в комнату Олив, тихо открывает ее, минуту стоит и смотрит, затем со словами "Мой ягненочек!" бесшумно входит в детскую и закрывает за собой дверь.) Кэтрин снова поворачивается к зеркалу, отбрасывает назад волосы и проводит рукой по лицу. Дверь из коридора открывается, и раздается голос Элен: "Кэт! Ты не спишь?" Кэтрин. Нет. Элен тоже в халате, с кружевной косынкой на голове. На ее лице написаны испуг и горе; она бросается в объятия Кэтрин. Дорогая моя, в чем дело? Элен. Я видела сон! Кэтрин. Шш! Ты разбудишь Олив! Элен (устремив взор вперед). Я только заснула, как сразу увидела равнину, которая как будто врезалась прямо в небо, как этот туман. А на ней какие-то темные предметы. Один из них превратился в тело без головы, а рядом лежало ружье. Дальше сидел человек, весь скорчившись, стараясь зажать рану на ноге. По лицу это был вестовой Хьюберта Рефорд. А потом я увидела Хьюберта. Лицо у него было исхудалое, потемневшее; и у него была рана, страшная рана, вот здесь. (Притрагивается к своей груди.) Из раны текла кровь, и он старался остановить ее... о, Кэт... поцелуями! (Умолкает, подавленная волнением.) Потом я услышала, как Рефорд засмеялся и сказал, что стервятники не трогают живых. А потом откуда-то раздался голос: "О боже! Я умираю!" И Рефорд начал ругаться, а Хьюберт сказал: "Не надо, Рефорд! Оставь беднягу в покое!" А голос псе звучал и звучал, кто-то стонал и плакал: "Я буду лежать здесь всю ночь и умирать, а потом я умру!" И Рефорд пополз по земле, и на лице у него было дьявольское выражение, как у убийцы... Кэтрин. Дорогая моя! Как все эта страшно! Элен. А голос все продолжал звучать, и я увидела, как Рефорд взял ружье мертвеца. Тогда Хьюберт вскочил на ноги и пошел шатаясь, такой изможденный, такой страшный, но не успел он дойти до него и остановить, как Рефорд выстрелил в того, кто плакал. А Хьюберт крикнул: "Скотина!" - и сразу упал. А когда Рефорд увидел, что Хьюберт лежит, он начал стонать и рыдать, но Хьюберт уже не шевелился. А потом все опять заволоклось тьмою, и я могла только различить темную женскую фигуру, она ползла сначала к человеку без головы, потом к Рефорду, потом к Хьюберту, и коснулась его, и отпрянула. И она закричала: "А! Ай! Ах!" (Показывая на туман.) Смотри! Смотри туда! Темные фигуры! Кэтрин (обнимая ее). Да, дорогая, да! Ты, должно быть, смотрела в туман. Элен (охваченная странным спокойствием). Он умер. Кэтрин. Это был только сон. Элен. Ты не слышала этого плача. (Прислушивается.) Стивен пришел. Прости меня, Кэт. Не надо было тебя расстраивать, но я не могла удержаться - и пришла! (Уходит.) Кэтрин, которой передалось ее волнение, лихорадочно бросается к окну, открывает его и высовывается наружу. Входит Мор. Мор. Кэт! (Увидев в окне ее фигуру, быстро идет к ней.) Кэтрин. Здравствуй. (Она уже справилась с волнением.) Мор. Дай мне взглянуть на тебя! (Увлекает ее от окна ближе к свечам и долго смотрит на нее.) Что ты сделала со своими волосами? Кэтрин. Ничего. Мор. Они сегодня какие-то необыкновенные. (Жадно берет их и погружает в них лицо.) Кэтрин (откидывая волосы). Что же ты ничего не говоришь? Мор. Наконец-то я с тобой! Кэтрин (показывая на комнату Олив). Шш! Мор. Как она? Кэтрин. Хорошо. Мор. А ты? Кэтрин пожимает плечами. Полтора месяца! Кэтрин. Зачем ты вернулся? Мор. Зачем?! Кэтрин. Послезавтра ты начнешь все сначала. Стоило ли приезжать? Мор. Кэт! Кэтрин. Так мне будет еще труднее, только и всего. Мор (удивленно смотрит на нее). Что с тобой случилось? Кэтрин. Нелегко полтора месяца подряд сидеть к читать о твоих выступлениях. Мор. Забудь об этом сегодня. (Касается ее.) Вот что чувствует путник, когда выходит из пустыни к... воде! Кэтрин (внезапно замечая запекшуюся кровь у него на лбу). Что у тебя со лбом? Он рассечен! Мор. Царапина! Кэтрин. Дай я промою! Мор. Не надо, дорогая! Это пустяки. Кэтрин (отворачиваясь). Элен только что рассказывала мне свой сон... о смерти Хьюберта. Мор. Бедная девочка! Кэтрин. Видеть ужасные сны, и ждать, и прятаться от людей - больше ничего не оставалось делать. Ничего, Стивен, ничего! Мор. Прятаться? Из-за меня? Кэтрин кивает. (С жестом отчаяния.) Так, так... По твоим письмам мне казалось, что ты начинаешь понимать... Кэт! Ты сегодня так хороша! (Вдруг видит, что она плачет, и быстро идет к ней.) Дорогая, не плачь! Видит бог, я не хочу портить тебе жизнь. Хочешь, я уйду? Она отшатывается от него, а он, пристально взглянув на нее, садится к туалету и начинает перебирать щетки и другие туалетные принадлежности, пытаясь найти нужные слова. Никогда не надо загадывать наперед. После всего того, что на меня обрушилось... я думал, что сегодня... будет опять лето... и я думал, что будешь ты... и что... Пока он говорит, Кэтрин неслышно подходит к нему. Она внезапно падает около него на колени и окутывает его руку своими волосами. Он оборачивается и сжимает ее в объятиях. Кэт! Кэтрин. Да! Но... завтра все начнется сначала. Ах, Стивен! Сколько... сколько еще времени мне разрываться надвое? (Откидываясь назад в его объятиях). Я не могу так больше, не могу! Мор. Моя любимая! Кэтрин. Откажись от всего этого! Ради меня! Откажись! (Теснее прижимаясь к нему.) И я буду с тобой... и... Мор. Боже мой! Кэтрин. Все будет... если... если... Мор (в ужасе). Как, ты ставишь мне условие? Предлагаешь мне сделку? Ради бога, Кэт! Кэтрин. Ради бога, Стивен! Мор. Ты! Даже ты! Кэтрин. Стивен! На мгновение Мор самозабвенно сдается в плен, но затем отшатывается. Мор. Пойти на сделку! Продать душу! (Освобождается из ее объятий, встает и стоит молча, пристально глядя на нее и вытирая пот со лба.) Кэтрин еще несколько секунд остается стоять на коленях, глядя на него и не понимая, что произошло. Потом ее голова поникает, она тоже встает и стоит поодаль от него, плотно запахнувшись в халат. Как будто на них обоих повеяло ледяным холодом и смертельным стыдом. Неожиданно Мор поворачивается и, не оглядываясь, еле-еле волоча ноги, уходит из комнаты. Когда он ушел, Кэтрин падает на колени и застывает в неподвижности, окутанная своими волосами. Занавес ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ На следующий день в столовой Мора. Сумерки. Окна закрыты, но портьеры не задернуты. Стил сидит за бюро и пишет письмо под диктовку Мора. Стил (перечитывает письмо). "Затруднения, конечно, возникнут. Но если городские власти в последний момент запретят нам воспользоваться залом, мы проведем митинг на улице. Пусть объявления будут расклеены, слушатели так или иначе соберутся..." Мор. Да, в этом можно не сомневаться. Стил. "Искренне ваш..." Я подписался за вас. Мор кивает головой. (Прикладывает пресс-пап