поднимавшимся возбуждением. Когда любишь по-настоящему, думал он, женщина интересует тебя потому, что она нечто от тебя отличное; но потом мало-помалу она к тебе применяется, перенимает твои привычки, твои идеи, даже твои выражения и становится частью тебя. Какой же интерес она может тогда представлять? Нельзя ведь любить самого себя, нельзя долго жить рядом с самим собой; всякий нуждается в том, чтобы в постели лежал кто-то чужой, а проститутка всегда остается чужой. На ее теле расписывалось так много мужчин, что ты уже никак не можешь там разобрать свою подпись. Когда они затихли и ее голова опустилась ему на плечо, где ей и было положено мирно, любовно лежать, она сказала фразу, которую он по ошибке принял за слишком часто произносимые слова: - Эдуардо, это правда? Ты в самом деле... - Нет, - твердо ответил он. Он думал, что она ожидает ответа на все тот же банальный вопрос, который постоянно вымогала у него мать после того, как они покинули отца. Ответа, которого рано или поздно добивалась каждая из его любовниц: "Ты в самом деле меня любишь, Эдуардо?" Одно из достоинств публичного дома - слово "любовь" там редко или вообще никогда не произносится. Он повторил: - Нет. - А как ты можешь быть в этом уверен? - спросила она. - Только что ты так твердо сказал, что он жив, а ведь даже полицейский думает, что его убили. Доктор Пларр понял, что ошибся, и от облегчения поцеловал ее чуть не в самые губы. Новость сообщила местная радиостанция, когда они сидели за обедом. Это была их первая совместная трапеза, и оба чувствовали себя неловко. Есть, сидя рядом, казалось доктору Пларру чем-то гораздо более интимным, чем лежать в постели. Им подавала служанка, но после каждого блюда она пропадала где-то в обширных, неубранных помещениях обветшалого дома, куда он еще ни разу не проникал. Сперва она подала им омлет, потом отличный бифштекс (он был много лучше гуляша в Итальянском клубе или жесткого мяса в "Национале"). На столе стояла бутылка чилийского вина из запасов Чарли, гораздо более крепкого, чем кооперативное вино из Мендосы. Доктору было странно, что он так чинно и охотно ест с одной из девушек сеньоры Санчес. Это открывало неожиданную перспективу совсем другой жизни, семейной жизни, равно непривычной и ему и ей. Словно он поплыл в лодке по одному из мелких притоков Параны и вдруг очутился в огромной дельте, такой, как у Амазонки, где теряешь всякую ориентацию. Он почувствовал внезапную нежность к Кларе, которая сделала возможным это странное плавание. Они старательно выбирали слова, ведь им впервые приходилось их выбирать; темой для разговора было исчезновение Чарли Фортнума. Доктор Пларр заговорил о нем так, будто он и в самом деле наверняка мертв, казалось, что так спокойнее: ведь в противном случае Клара заинтересовалась бы, на чем покоится его оптимизм. И только когда она заговорила о будущем, он изменил этой тактике, чтобы уклониться от опасной темы. Он заверил ее, что Чарли еще, может быть, жив. Вести свое суденышко по этим просторам Амазонки, полным омутов и мелей, оказалось не так легко - даже глагольные времена путались. - Вполне возможно, что ему удалось выбраться из машины, а потом, если он ослабел, его сильно отнесло течением... Он мог вылезти на сушу далеко от всякого жилья... - Но почему его машина оказалась в воде? - Она с огорчением добавила: - Ведь это новый "кадиллак". Он хотел продать его на будущей неделе в Буэнос-Айресе. - Может, у него было какое-то дело в Посадасе. Он же такой человек, который вполне мог... - Ах нет, я же знаю, что он вовсе не собирался в Посадас. Он ехал ко мне. Он не хотел ездить на эти развалины. И не хотел быть на обеде у губернатора. Он беспокоился обо мне и о ребенке. - Почему? Не вижу причин. Ты такая крепкая девушка. - Я иногда делаю вид, что больна, чтобы он тебя позвал. Тебе тогда проще. - Ну и мерзавка же ты, - сказал он не без восхищения. - Он взял самые лучшие солнечные очки, те, что ты подарил. Теперь мне их больше не видать. А это мои самые любимые очки. Такие шикарные. Да еще из Мар-дель-Платы. - Завтра схожу к Груберу и куплю тебе другие, - сказал он. - Таких там больше нет. - Он сможет заказать еще одну пару. - Чарли их у меня уже брал и чуть не разбил. - Наверное, вид у него в этих очках был довольно нелепый, - сказал доктор Пларр. - А ему все равно, как он выглядит. В подпитии он вообще почти ничего не видел. Прошедшее и настоящее времена качались взад-вперед, как стрелка барометра при неустойчивой погоде. - Он любил тебя, Клара? Вопрос этот никогда раньше его не занимал. Чарли Фортнум как муж Клары всегда представлял для него только неудобство, когда он чувствовал потребность поскорее получить его жену. Но Чарли Фортнум, лежавший под наркозом на ящике в грязной каморке, превратился в серьезного соперника. - Он всегда был со мной очень добрым. Им подали мороженое из авокадо, Пларр снова почувствовал к ней влечение. До вечера у него не было визитов к больным; можно насладиться послеобеденным отдыхом, не прислушиваясь к рокочущему приближению "Гордости Фортнума", и продлить удовольствие почти на весь день. После того, первого, раза у него в квартире она никогда больше не пыталась изображать страсть, и ее равнодушие даже начало слегка его бесить. Когда он бывал один, он иногда мечтал вызвать у нее искренний возглас удовольствия. - Чарли когда-нибудь говорил, почему он на тебе женился? - Я же тебе сказала. Из-за денег. Когда он умрет. А теперь он умер. - Может быть. - Хочешь еще мороженого? Я позову Марию. Тут есть звонок, но звонит всегда только Чарли. - Почему? - Я не привыкла к звонкам. Все эти электрические штуки - я их боюсь. Ему было забавно видеть, как чинно она сидит за столом, словно настоящая хозяйка. Он вспомнил о своей матери; в прежние времена в поместье, когда няня приводила его к десерту в столовую, там тоже часто подавали мороженое из авокадо. Мать была гораздо красивее Клары, никакого сравнения, но он вспоминал, сколько всякой косметики для своей красоты она тогда покупала: притирания стояли в два ряда вдоль длинного туалетного стола, который тянулся от стены до стены. Иногда он подумывал, что даже в те дни отец у нее занимал второе место после "Герлена" и "Элизабет Арден" [парфюмерные фирмы]. - А как он в постели? Клара даже не потрудилась ответить. Она сказала: - Радио... надо его послушать. Могут передать что-нибудь новое. - Новое? - Ну о Чарли, конечно. О чем ты думаешь? - Думаю, что мы можем вместе провести весь день. - А если он явится? Пойманный врасплох, он ответил: - Не явится. - Почему ты так уверен, что он уже умер? - Я вовсе в этом не уверен, но, если он жив, он сначала позвонит по телефону. Не захочет тебя напугать, тебя и ребенка. - Все равно, надо слушать радио. Он нашел сперва Асунсьон, потом переключился на местную станцию. Никаких новостей не сообщили. В эфире звучала только грустная индейская песня и арфа. Клара спросила: - Ты любишь шампанское? - Да. - У Чарли есть шампанское. Ему его обменяли на виски "Лонг Джон", он сказал, что это настоящее французское шампанское. Музыка прекратилась. Диктор назвал станцию и объявил выпуск новостей; начал он с сообщения о Чарли Фортнуме. Похищен британский консул - диктор опустил уничижительный эпитет. Об американском после не упоминалось. Леон, по-видимому, как-то связался со своими сообщниками. Без эпитета титул Чарли звучал довольно внушительно. Делал его фигурой, достойной того, чтобы его похитили. Диктор сообщил, что власти считают, будто консула похитили парагвайцы. Думают, что его вывезли за реку, а похитители предъявляют свои требования через аргентинское правительство, чтобы запутать следы. По-видимому, они требуют освобождения десяти политических заключенных, содержащихся в Парагвае. Любая полицейская акция в Парагвае или Аргентине поставит под угрозу жизнь консула. Заключенных следует отправить самолетом в Гавану или в Мехико-Сити... За этим последовал обычный подробный перечень условий. Сообщение было сделано всего час назад по телефону из Росарио газете "Насьон" в Буэнос-Айресе. Диктор сказал, что нет оснований предполагать, будто консула прячут в столице, потому что машину обнаружили возле Посадаса, более чем в тысяче километров от Буэнос-Айреса. - Не понимаю, - сказала Клара. - Помолчи и послушай. Диктор продолжал объяснять, что похитители довольно ловко выбрали время, так как генерал Стреснер в настоящее время находится с неофициальным визитом на юге Аргентины. Ему сообщили о похищении, но, по слухам, он сказал: "Меня это не касается. Я приехал ловить рыбу". Похитители дают правительству Парагвая срок до полуночи в воскресенье; о согласии на их условия должно быть объявлено по радио. Когда это время истечет, они будут вынуждены пленного казнить. - Но при чем тут Чарли? - Наверное, произошла ошибка. Другого объяснения быть не может. Не волнуйся. Через несколько дней он будет дома. Скажи служанке, что ты никого не хочешь видеть: боюсь, что сюда нагрянут репортеры. - Ты останешься? - Да, на какое-то время останусь. - Мне сегодня что-то не хочется... - Да. Конечно. Понимаю. Она пошла по длинному коридору, увешанному спортивными гравюрами, и доктор Пларр остановился, чтобы еще раз взглянуть на узкий ручей, затененный ивами, который тек на маленьком северном островке, где родился его отец. Ни один генерал не ездил со своими полковниками ловить рыбу в таких ручьях. Мысль о покинутом доме отца преследовала его и в спальне. Он спросил: - Тебе хочется вернуться в Тукуман? - Нет, - сказала она, - конечно, нет. Почему ты спрашиваешь? Она прилегла на кровать, не раздеваясь. В загороженной ставнями комнате с кондиционером было прохладно, как в морском гроте. - А что делает твой отец? - Когда наступает сезон, режет сахарный тростник, но он уже стареет. - А не в сезон? - Они живут на деньги, которые я посылаю. Если я умру, они помрут с голоду. Но я же не умру, правда? Из-за ребенка? - Да, конечно, нет. А у тебя есть братья или сестры? - Был брат, но он уехал, никто не знает куда. - Он сидел на краю кровати, и ее рука на миг дотронулась до его руки, но она тут же ее отняла. Может быть, испугалась, что он примет это за попытку изобразить нежность и будет недоволен. - Как-то утром в четыре часа он пошел резать тростник и не вернулся. Может, умер. А может, просто уехал. Это напомнило ему исчезновение отца. Тут ведь они живут на материке, а не на острове. Какое это огромное пространство земли с зыбкими границами - повсюду горы, реки, джунгли и болота, где можно потеряться, - на всем пути от Панамы до Огненной Земли. - И брат ни разу не написал? - Как же он мог? Он не умел ни читать, ни писать. - Но ты же умеешь. - Немного. Сеньора Санчес меня научила. Она хочет, чтобы девушки у нее были образованные. Чарли мне тоже помогал. - А сестер у тебя не было? - Сестра была. Она родила в поле ребенка, придушила его, а потом и сама умерла. Он никогда раньше не расспрашивал ее о родне. Непонятно, что заставило его спросить теперь - может быть, захотелось выяснить, чем объясняется его наваждение. Чем она отличалась от других девушек, которых он видел в заведении сеньоры Санчес? Быть может, если он определит эту особенность, наваждение пройдет, как болезнь после того, как найдешь ее причину. Он бы с радостью придушил это наваждение, как ее сестра своего ребенка. - Я устал, - сказал он. - Дай я прилягу рядом с тобой. Мне надо поспать. Я сегодня не спал до трех часов утра. - А что ты делал? - Навещал больного. Ты разбудишь меня, когда стемнеет? Кондиционер возле окна жужжал так, словно наступило настоящее лето; сквозь сон ему показалось, что он слышит, как звонит колокол, большой пароходный колокол, подвешенный на веревке к стропилам веранды. Он смутно почувствовал, что она встала и ушла. Вдали послышались голоса, шум отъезжающей машины, а потом она вернулась, легла рядом, и он снова заснул. Ему приснилось, как уже не снилось несколько лет, поместье в Парагвае. Он лежал на своей детской кроватке над лестницей, прислушиваясь к шуму защелкиваемых замков и задвигаемых щеколд - отец запирал дом, - и все равно ему было страшно. А вдруг внутри заперли того, кого надо было оставить снаружи? Доктор Пларр открыл глаза. Металлический край кроватки превратился в прижатое к нему тело Клары. Было темно. Он ничего не видел. Протянув руку, он дотронулся до нее и почувствовал, как шевельнулся ребенок. Пларр коснулся пальцем ее лица. Глаза у нее были открыты. Он спросил: - Ты не спишь? Но она не ответила. Тогда он спросил: - Что-нибудь случилось? Она сказала: - Я не хочу, чтобы Чарли вернулся, но и не хочу, чтобы он умер. Его удивило, что она проявила какое-то чувство. Она не выказала ни малейшего чувства, когда сидела и слушала полковника Переса, а в разговоре с ним самим после того, как Перес ушел, вспомнила только о "кадиллаке" и о пропаже очков от Грубера. - Он так хорошо ко мне относился, - сказала она. - Он очень добрый. Я не хочу, чтобы его мучили. Я только хочу, чтобы его здесь не было. Он стал гладить ее, как гладил бы напуганную собачонку, и потихоньку, ненамеренно они обнялись. Он не чувствовал вожделения и, когда она застонала, не почувствовал и торжества. Пларр с грустью подумал: почему я когда-то так этого хотел? Почему я думал, что это будет победой? Играть в эту игру не было смысла, ведь теперь он знал, какие ходы ему надо сделать, чтобы выиграть. Ходами были сочувствие, нежность, покой - подделки под любовь. А его привлекало в ней ее безразличие, даже враждебность. Она попросила: - Останься со мной на ночь. - Разве я могу? Служанка узнает. А вдруг она расскажет Чарли? - Я могу уйти от Чарли. - Слишком рано об этом думать. Надо прежде его как-нибудь спасти. - Конечно, но потом... - Ты ведь только что о нем беспокоилась. - Не о нем, - сказала она. - О себе. Когда он здесь, я ни о чем не могу разговаривать, только о ребенке. Ему хочется забыть, что сеньора Санчес вообще существует, поэтому я не могу видеться с подругами, ведь они все там работают. А что ему за радость от меня? Он со мной больше не бывает, боится, что это повредит ребенку. Как? Иногда меня так и тянет ему сказать: ведь все равно он не твой, чего ты так о нем заботишься? - А ты уверена, что ребенок не его? - Уверена. Может, если бы он о тебе узнал, он бы меня отпустил. - А кто сюда недавно приходил? - Два репортера. - Ты с ними разговаривала? - Они хотели, чтобы я обратилась с воззванием к похитителям - в защиту Чарли. Я не знала, что им сказать. Одного из них я видела раньше, он иногда меня брал, когда я жила у сеньоры Санчес. По-моему, он рассердился из-за ребенка. Наверное, про ребенка ему рассказал полковник Перес. Говорит, ребенок - вот еще новость! Он-то думал, что нравится мне больше других мужчин. Поэтому считает, что оскорблен его machismo. Такие, как он, всегда верят, когда ты представляешься. Это тешит их гордость. Он хотел показать своему приятелю-фотографу, что между нами что-то есть, но ведь ничего же нет! Ничего. Я разозлилась и заплакала, и они меня сняли на фото. Он сказал: "Хорошо! О'кей! Хорошо! Как раз то, что нам надо. Убитая горем жена и будущая мать". Он так сказал, а потом они уехали. Причину ее слез было нелегко понять. Плакала ли она по Чарли, со злости или по себе самой? - Ну и странный же ты зверек, Клара, - сказал он. - Я сделала что-нибудь не так? - Ты же сейчас опять разыгрывала комедию, правда? - Что ты говоришь? Какую комедию? - Когда мы с тобой занимались любовью. - Да, - сказала она, - разыгрывала. А я всегда стараюсь делать то, что тебе нравится. Всегда стараюсь говорить то, что тебе нравится. Да. Как у сеньоры Санчес. Почему же нет? Ведь у тебя тоже есть твой machismo. Он почти ей поверил. Ему хотелось верить. Если она говорит правду, все еще осталось что-то неизведанное, игра еще не кончена. - Куда ты идешь? - Я и так тут потратил чересчур много времени. Наверное, я все же как-то могу помочь Чарли. - А мне? А как же я? - Тебе лучше принять ванну, - сказал он. - А то твоя служанка по запаху догадается, чем мы занимались. 2 Доктор Пларр поехал в город. Он твердил себе, что надо немедленно чем-то помочь Чарли, но не представлял себе, чем именно. Может, если он промолчит, дело будет улажено в обычном порядке: английский и американский послы окажут необходимое дипломатическое давление, Чарли Фортнума как-нибудь утром обнаружат в одной из церквей, и он отправится домой... домой?.. а десять узников в Парагвае будут отпущены на свободу... не исключено, что среди них окажется и его отец. Что он может сделать кроме того, чтобы дать событиям идти своим ходом? Он ведь уже солгал полковнику Пересу, значит, он замешан в этом деле. Конечно, чтобы облегчить совесть, можно обратиться с прочувствованной просьбой к Леону Ривасу отпустить Чарли Фортнума "во имя былой дружбы". Но Леон себе не хозяин, да к тому же доктор Пларр не очень хорошо себе представлял, как его найти. В квартале бедноты все топкие дороги похожи одна на другую, повсюду растут деревья авокадо, стоят одинаковые глинобитные или жестяные хижины и дети со вздутыми животами таскают канистры с водой. Они уставятся на него бессмысленными глазами, уже зараженными трахомой, и будут молчать в ответ на все его вопросы. Он потратит часы, если не дни, чтобы отыскать хижину, где прячут Чарли Фортнума, а что в любом случае даст его вмешательство? Он тщетно пытался уверить себя, что Леон не из тех, кто совершает убийства, да и Акуино тоже, но они только орудия - там ведь есть еще этот никому не известный Эль Тигре, кем бы он ни был. Пларр впервые услышал об Эль Тигре вечером, когда прошел мимо Леона и Акуино, сидевших рядышком в его приемной. Они были такими же для него посторонними, как и другие пациенты, и он на них даже не взглянул. Всеми, кто сидел в приемной, должна была заниматься ею секретарша. Секретаршей у него служила хорошенькая молодая девушка по имени Ана. Она была умопомрачительно деловита и к тому же дочь влиятельного чиновника из отдела здравоохранения. Доктор Пларр иногда недоумевал, почему его к ней не тянет. Может, его останавливал белый накрахмаленный халат, который она ввела в обиход по своей инициативе, - если до нее дотронешься, он, глядишь, заскрипит или хрустнет, а то и подаст сигнал полиции о налете грабителей. А может, его удерживало высокое положение отца или ее набожность - искренняя или напускная. Она всегда носила на шее золотой крестик, и однажды, проезжая через соборную площадь, он увидел, как она вместе со своей семьей выходит из церкви, неся молитвенник, переплетенный в белую кожу. Это мог быть подарок к первому причастию, так он был похож на засахаренный миндаль, который раздают в подобных случаях. В тот вечер, когда к нему пришли на прием Леон и Акуино, он отпустил остальных больных, прежде чем очередь дошла до этих двух незнакомцев. Он их не помнил, ведь его внимания постоянно требовали все новые лица. Терпение и терапия - тесно связанные друг с другом слова. Секретарша подошла к нему, потрескивая крахмалом, и положила на стол листок. - Они хотят пройти к вам вместе, - сказала она. Пларр ставил на полку медицинский справочник, в который часто заглядывал при больных: пациенты почему-то больше доверяли врачу, если видели картинки в красках - эту особенность человеческой психологии отлично усвоили американские издатели. Когда он повернулся, перед его столом стояли двое мужчин. Тот, что пониже, с торчащими ушами, спросил: - Ведь ты же Эдуардо, верно? - Леон! - воскликнул Пларр. - Ты Леон Ривас? - Они неловко обнялись. Пларр спросил: - Сколько же прошло лет?.. Я ничего о тебе не слышал с тех пор, как ты пригласил меня на свое рукоположение. И очень жалел, что не смог приехать на церемонию, для меня это было бы небезопасно. - Да ведь с этим все равно покончено. - Почему? Тебя прогнали? - Во-первых, я женился. Архиепископу это не понравилось. Доктор Пларр промолчал. Леон Ривас сказал: - Мне очень повезло. Она хорошая женщина. - Поздравляю. Кто же в Парагвае отважился освятить твой брак? - Мы дали обет друг другу. Ты же знаешь, в брачном обряде священник всего-навсего свидетель. В экстренном случае... а это был экстренный случай. - Я и забыл, что бывает такой простой выход. - Ну, можешь поверить, не так-то это было просто. Тут надо было все хорошенько обдумать. Наш брак более нерушим, чем церковный. А друга моего ты узнал? - Нет... по-моему... нет... Доктору Пларру захотелось содрать с лица другого жидкую бородку, тогда бы он, наверное, узнал кого-нибудь из школьников, с которыми много лет назад учился в Асунсьоне. - Это Акуино. - Акуино? Ну как же, конечно, Акуино! - Они снова обнялись, это было похоже на полковую церемонию: поцелуй в щеку и медаль, выданная за невозвратное прошлое в разоренной стране. Он спросил: - А ты что теперь делаешь? Ты же собирался стать писателем. Пишешь? - В Парагвае больше не осталось писателей. - Мы увидели твое имя на пакете в лавке у Грубера, - сообщил Леон. - Он мне так и сказал, но я подумал, что вы полицейские агенты оттуда. - Почему? За тобой следят? - Не думаю. - Мы ведь действительно пришли оттуда. - У вас неприятности? - Акуино был в тюрьме, - сказал Леон. - Тебя выпустили? - Ну, власти не так уж настаивали на моем уходе, - сказал Акуино. - Нам повезло, - объяснил Леон. - Они перевозили его из одного полицейского участка в другой, и завязалась небольшая перестрелка, но убит был только тот полицейский, которому мы обещали заплатить. Его случайно подстрелили их же люди. А мы ему дали только половину суммы в задаток, так что Акуино достался нам по дешевке. - Вы хотите здесь поселиться? - Нет, поселиться мы не хотим, - сказал Леон. - У нас тут есть дело. А потом мы вернемся к себе. - Значит, вы пришли ко мне не как больные? - Нет, мы не больные. Доктор Пларр понимал всю опасность перехода через границу. Он встал и отворил дверь. Секретарша стояла в приемной возле картотеки. Она сунула одну карточку на место, потом положила другую. Крестик раскачивался при каждом движении, как кадильница. Доктор затворил дверь. Он сказал: - Знаешь, Леон, я не интересуюсь политикой. Только медициной. Я не пошел в отца. - А почему ты живешь здесь, а не в Буэнос-Айресе? - В Буэнос-Айресе дела у меня шли неважно. - Мы думали, тебе интересно знать, что с твоим отцом? - А вы это знаете? - Надеюсь, скоро сможем узнать. Доктор Пларр сказал: - Мне, пожалуй, лучше завести на вас истории болезни. Тебе, Леон, запишу низкое кровяное давление, малокровие... А тебе, Акуино, пожалуй, мочевой пузырь... Назначу на рентген. Моя секретарша захочет знать, какой я вам поставил диагноз. - Мы думаем, что твой отец еще, может быть, жив, - сказал Леон. - Поэтому, естественно, вспомнили о тебе... В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. - Я привела в порядок карточки. Если вы разрешите, я теперь уйду... - Возлюбленный дожидается? Она ответила: - Ведь сегодня суббота, - словно это должно было все ему объяснить. - Знаю. - Мне надо на исповедь. - Ага, простите, Ана. Совсем забыл. Конечно, ступайте. - Его раздражало, что она не кажется ему привлекательной, поэтому он воспользовался случаем ее подразнить. - Помолитесь за меня, - сказал он. Она пропустила его зубоскальство мимо ушей. - Когда кончите осмотр, оставьте их карточки у меня на столе. Халат ее захрустел, когда она выходила из комнаты, как крылья майского жука. Доктор Пларр сказал: - Сомневаюсь, чтобы ей долго пришлось исповедоваться. - Те, кому не в чем каяться, всегда отнимают больше времени, - сказал Леон Ривас. - Хотят ублажить священника, подольше его занять. Убийца думает только об одном, поэтому забывает все остальное, может грехи и почище. С ним мало возни. - А ты все еще разговариваешь как священник. Почему ты женился? - Я женился, когда утратил веру. Человеку надо что-то беречь. - Не представляю себе тебя неверующим. - Я говорю ведь только о вере в церковь. Или скорее в то, во что они ее превратили. Я, конечно, убежден, что когда-нибудь все станет лучше. Но я был рукоположен, когда папой был Иоанн [Иоанн XXIII (1881-1963); избран папой в 1958 году]. У меня не хватает терпения ждать другого Иоанна. - Перед тем, как идти в священники, ты собирался стать abogado. А кто ты сейчас? - Преступник, - сказал Леон. - Шутишь. - Нет. Поэтому я к тебе и пришел. Нам нужна твоя помощь. - Хотите ограбить банк? - спросил доктор. Глядя на эти торчащие уши и после всего, что он о нем узнал, Пларр не мог принимать Леона всерьез. - Ограбить посольство, так, пожалуй, будет вернее. - Но я же не преступник, Леон. - И тут же поправился: - Если не считать парочки абортов. - Ему хотелось поглядеть, не дрогнет ли священник, но тот и глазом не моргнул. - В дурно устроенном обществе, - сказал Леон Ривас, - преступниками оказываются честные люди. Фраза прозвучала чересчур гладко. Видно, это была хорошо известная цитата. Доктор Пларр вспомнил, что Леон сперва изучал книги по юриспруденции - как-то раз он ему объяснил, что такое гражданское правонарушение. Потом на смену им пошли труды по теологии. Леон умел при помощи высшей математики придать достоверность даже троице. Наверное, и в его новой жизни тоже есть свои учебники. Может быть, он цитирует Маркса? - Новый американский посол собирается в ноябре посетить север страны, - сказал Леон. - У тебя есть связи, Эдуардо. Все, что нам требуется, - это точный распорядок его визита. - Я не буду соучастником убийства. - Никакого убийства не будет. Убийство нам ни к чему. Акуино, расскажи, как они с тобой обращались. - Очень просто, - сказал Акуино. - Совсем несовременно. Без всяких электрических штук. Как conquistadores [конкистадоры (исп.)] обходились ножом... Доктора Пларра мутило, когда он его слушал. Он был свидетелем многих неприятных смертей, но почему-то переносил их спокойнее. Можно было что-то сделать, чем-то помочь. Его тошнило от этого рассказа, как когда-то, когда много лет назад он анатомировал мертвеца с учебной целью. Только когда имеешь дело с живой плотью, не теряешь любопытства и надежды. Он спросил: - И ты им ничего не сказал? - Конечно, сказал, - ответил Акуино. - У них все это занесено в картотеку. Сектор ЦРУ по борьбе с партизанами остался мною очень доволен. Там были два их агента, и они дали мне три пачки "Лаки страйк". По пачке за каждого человека, которого я выдал. - Покажи ему руку, Акуино, - сказал Леон. Акуино положил правую руку на стол, как пациент, пришедший к врачу за советом. На ней не хватало трех пальцев; рука без них выглядела как нечто вытащенное сетью из реки, где разбойничали угри. Акуино сказал: - Вот почему я начал писать стихи. Когда у тебя только левая рука, от стихов не так устаешь, как от прозы. К тому же их можно запомнить наизусть. Мне разрешали свидание раз в три месяца (это еще одна награда, которую я заслужил), и я читал ей свои стихи. - Хорошие были стихи, - сказал Леон. - Для начинающего. Что-то вроде "Чистилища" в стиле villancico [старинные испанские народные песни, нечто вроде рождественских колядок (исп.)]. - Сколько тут вас? - спросил доктор Пларр. - Границу перешло человек двенадцать, не считая Эль Тигре. Он уже находился в Аргентине. - А кто он такой, ваш Эль Тигре? - Тот, кто отдает приказания. Мы его так прозвали, но это просто ласковая кличка. Он любит носить полосатые рубашки. - Безумная затея, Леон. - Такие вещи уже проделывали. - Зачем похищать здешнего американского посла, а не того, что у вас в Асунсьоне? - Сперва мы так и задумали. Но Генерал принимает большие предосторожности. А здесь, сам знаешь, после провала в Сальте гораздо меньше опасаются партизан. - Но тут вы все же в чужой стране. - Наша страна - Южная Америка, Эдуардо. Не Парагвай. И не Аргентина. Знаешь, что сказал Че Гевара? "Моя родина - весь континент". А ты кто? Англичанин или южноамериканец? Доктор Пларр и сейчас помнил этот вопрос, но, проезжая мимо белой тюрьмы в готическом стиле при въезде в город, которая всегда напоминала ему сахарные украшения на свадебном торте, по-прежнему не смог бы на него ответить. Он говорил себе, что Леон Ривас - священник, а не убийца. А кто такой Акуино? Акуино - поэт. Ему было бы гораздо легче поверить, что Чарли Фортнуму не грозит гибель, если бы он не видел, как тот в беспамятстве лежит на ящике такой странной формы, что он мог оказаться и гробом. 3 Чарли Фортнум очнулся с такой жестокой головной болью, какой он у себя еще не помнил. Глаза резало, и все вокруг он видел как в тумане. Он прошептал: "Клара" - и протянул руку, чтобы до нее дотронуться, но наткнулся на глинобитную стену. Тогда в его сознании возник доктор Пларр, который ночью стоял над ним, светя электрическим фонариком. Доктор рассказывал ему какую-то чушь о якобы происшедшем с ним несчастном случае. Сейчас был уже день. В щель под дверью в соседнюю комнату, падая на пол, пробивался солнечный свет, и, несмотря на резь в глазах, он видел, что это не больница. Да и жесткий ящик, на котором он лежал, не был похож на больничную койку. Он спустил ноги и попытался встать. Голова закружилась, и он чуть не упал. Схватившись за край ящика, он обнаружил, что всю ночь пролежал на перевернутом гробе. Это, как он любил выражаться, просто его огорошило. - Тед! - позвал он. Доктора Пларра он не представлял себе способным на розыгрыши, но тут требовались объяснениями ему хотелось поскорее назад, к Кларе. Клара перепугается. Клара не будет знать, что делать. Господи, она ведь боится даже позвонить по телефону. - Тед! - прохрипел он снова. Виски еще никогда на него так не действовало, даже местное пойло. С кем же, дьявол его побери, он пил и где? Мейсон, сказал он себе, а ну-ка, не распускайся. Он всегда сваливал на Мейсона худшие свои ошибки и недостатки. В детстве, когда он еще ходил на исповедь, это Мейсон вставал на колени в исповедальне и бормотал заученные фразы о плотских прегрешениях, но из кабинки выходил уже не он, а Чарли Фортнум, после того как Мейсону были отпущены его грехи, и лицо его сияло блаженством. - Мейсон, Мейсон, - шептал он теперь, - ах ты, сопляк несчастный, что же ты вчера вытворял? Он знал, что, выпив лишнее, способен забыть, что с ним было, но до такой степени все забыть ему еще не приходилось... Спотыкаясь, он шагнул к двери и в третий раз окликнул доктора Пларра. Дверь толчком распахнулась, и оттуда появился какой-то незнакомец, помахивая автоматом. У него были узкие глаза, угольно-черные волосы, как у индейца, и он закричал на Фортнума на гуарани. Фортнум, несмотря на сердитые уговоры отца, удосужился выучить всего несколько слов на гуарани, но тем не менее понял, что человек приказывает ему снова лечь на так называемую кровать. - Ладно, ладно, - сказал по-английски Фортнум - незнакомец так же не мог его понять, как он гуарани. - Не кипятись, старик. - Он с облегчением сел на гроб и сказал: - Ну-ка, мотай отсюда. В комнату вошел другой незнакомец, голый до пояса, в синих джинсах, и приказал индейцу выйти. Он внес чашку кофе. Кофе пах домом, и у Чарли Фортнума стало полегче на душе. У человека торчали уши, и Чарли припомнился соученик по школе, которого Мейсон за это безбожно дразнил, хотя Фортнум потом раскаивался и отдавал жертве половину своей шоколадки. Воспоминание вселило в него уверенность. Он спросил: - Где я? - Все в порядке, успокойтесь, - ответил тот и протянул ему кофе. - Мне надо поскорей домой. Жена будет волноваться. - Завтра. Надеюсь, завтра вы сможете уехать. - А кто тот человек с автоматом? - Мигель. Он человек хороший. Пожалуйста, выпейте кофе. Вы почувствуете себя лучше. - А как вас зовут? - спросил Чарли Фортнум. - Леон. - Я спрашиваю, как ваша фамилия? - Тут у нас ни у кого нет фамилий, так что мы люди без роду, без племени. Чарли Фортнум попытался разжевать это сообщение, как непонятную фразу в книге; но, и прочтя ее вторично, так ничего и не понял. - Вчера вечером здесь был доктор Пларр, - сказал он. - Пларр? Пларр? По-моему, я никого по имени Пларр не знаю. - Он мне сказал, что я попал в аварию. - Это сказал вам я. - Нет, не вы. Я его видел. У него в руках был электрический фонарь. - Он вам приснился. Вы пережили шок... Ваша машина серьезно повреждена. Выпейте кофе, прошу вас... Может, тогда вы вспомните все, что было, яснее. Чарли Фортнум послушался. Кофе был очень крепкий, и в голове у него действительно прояснилось. Он спросил: - А где посол? - Я не знаю ни о каком после. - Я оставил его в развалинах. Хотел повидать жену до обеда. Убедиться, что она хорошо себя чувствует. Я не люблю ее надолго оставлять. Она ждет ребенка. - Да? Для вас это, наверное, большая радость. Хорошо быть отцом. - Теперь вспоминаю. Поперек дороги стояла машина. Мне пришлось остановиться. Никакой аварии не было. Я уверен, что никакой аварии не было. А зачем автомат? - Рука его слегка дрожала, когда он подносил ко рту кофе. - Я хочу домой. - Пешком отсюда слишком далеко. Вы для этого еще недостаточно окрепли. А потом вы же не знаете дорогу. - Дорогу я найду. Могу остановить любую машину. - Лучше вам сегодня отдохнуть. После перенесенного удара. Завтра мы, может, найдем для вас какое-нибудь средство передвижения. Сегодня это невозможно. Фортнум плеснул остаток своего кофе ему в лицо и кинулся в другую комнату. Там он остановился. В десятке шагов от него, у входной двери, стоял индеец, направив автомат ему в живот. Темные глаза блестели от удовольствия - он водил автоматом то туда, то сюда, словно выбирал место между пупком и аппендиксом. Он сказал что-то забавное на гуарани. Человек по имени Леон вышел из задней комнаты. - Видите? - сказал он. - Я же вам говорил. Сегодня уехать вам не удастся. - Одна щека у него была красная от горячего кофе, но говорил он мягко, без малейшего гнева. У него было терпение человека, больше привыкшего выносить боль, чем причинять ее другим. - Вы, наверное, проголодались, сеньор Фортнум. Если хотите, у нас есть яйца. - Вы знаете, кто я такой? - Да, конечно. Вы - британский консул. - Что вы собираетесь со мной делать? - Вам придется какое-то время побыть у нас. Поверьте, мы вам не враги, сеньор Фортнум. Вы нам поможете избавить невинных людей от тюрьмы и пыток. Наш человек в Росарио уже позвонил в "Насьон" и сказал, что вы находитесь у нас. Чарли Фортнум начал кое-что понимать. - Ага, вы, как видно, по ошибке схватили не того, кого надо? Вам нужен был американский посол? - Да, произошла досадная ошибка. - Большая ошибка. Никто не станет морочить себе голову из-за Чарли Фортнума. А что вы тогда будете делать? Человек сказал: - Уверен, что вы ошибаетесь. Вот увидите. Все будет в порядке. Английский посол переговорит с президентом. Президент поговорит с Генералом. Он сейчас тут, в Аргентине, отдыхает. Вмешается и американский посол. Мы ведь всего-навсего просим Генерала выпустить нескольких человек. Все было бы так просто, если бы один из наших людей не совершил ошибки. - Вас подвели неверные сведения, правда? С послом ехали двое полицейских. И его секретарь. Поэтому мне не нашлось места в его машине. - Мы бы с ними справились. - Ладно. Давайте ваши яйца, - сказал Чарли Фортнум, - но скажите этому Мигелю, чтобы он убрал свой автомат. Портит мне аппетит. Человек по имени Леон опустился на колени перед маленькой спиртовкой, стоявшей на глиняном полу, и стал возиться со спичками, сковородой и кусочком топленого сала. - Я бы выпил виски, если оно у вас есть. - Прошу извинить. У нас нет никакого алкоголя. На сковороде запузырилось сало. - Вас ведь зовут Леон, а? - Да. - Человек разбил о край сковороды одно за другим два яйца. Когда он держал половинки скорлупы над сковородой, пальцы его чем-то напомнили Фортнуму жест священника у алтаря, ломающего облатку над потиром. - А что вы будете делать, если они откажутся? - Я молю бога, чтобы они согласились, - сказал человек на коленях. - Надеюсь, что они согласятся. - Тогда и я надеюсь, что бог вас услышит, - сказал Чарли Фортнум. - Не пережарьте яичницу. Ближе к вечеру Чарли Фортнум услышал о себе официальное сообщение. Леон в полдень включил портативный приемник, но батарейка отказала посреди передачи индейской музыки, а запасной у него не было. Молодой человек с бородкой, которого Леон звал Акуино, пошел за батарейками в город. Его долго не было. С базара пришла женщина, принесла продукты и сварила им еду - овощной суп с несколькими кусочками мяса. Она стала энергично наводить в хижине порядок, поднимая пыль в одном углу, после чего та сразу же оседала в другом. У нее была копна нечесаных черных волос и бородавка на лице, к Леону она обращалась с угодливой фамильярностью. Он звал ее Мартой. Смущаясь присутствием женщины, Чарли Фортнум признался, что ему нужно в уборную. Леон приказал индейцу отвести его на двор в кабинку за хижиной. На двери уборной не хватало петли, и она не затворялась, а внутри была лишь глубокая яма, на которую набросили парочку досок. Когда он оттуда вышел, индеец сидел в нескольких шагах и поигрывал автоматом, нацеливаясь то в дерево, то в пролетающую птицу, то в бродячую дворнягу. Сквозь деревья Чарли Фортнум разглядел другую хижину, еще более жалкую, чем та, куда он возвращался. Он подумал, не побежать ли туда за помощью, но не сомневался, что индеец будет только рад пустить оружие в ход. Вернувшись, он сказал Леону: - Если вы сможете достать парочку бутылок виски, я за них заплачу. Кошелек его, как он заметил, никто и не думал красть, и он вынул оттуда нужную сумму. Леон передал деньги Марте. - Придется потерпеть, сеньор Фортнум, - сказал он. - Акуино еще не вернулся. А пока он не придет, никто из нас уйти не может. Да и до города не близко. - Я заплачу за такси. - Боюсь, что ничего не выйдет. Тут нет такси. Индеец снова сел на корточки у двери. - Я немного посплю, - сказал Фортнум. - Вы мне вкатили сильное снотворное. Он пошел в заднюю комнату, растянулся на гробе и попытался уснуть, но мысли мешали ему спать. Его беспокоило, как Клара управляется в его отсутствие. Он ни разу не оставлял ее на целую ночь одну. Чарли ничего не смыслил в деторождении, он боялся, что потрясение или даже беспокойство могут дурно отразиться на еще не родившемся ребенке. После женитьбы на Кларе он даже пытался поменьше пить - если не считать той первой брачной ночи с виски и шампанским в отеле "Италия" в Росарио, когда они впервые могли остаться наедине без помехи; отель был старомодный, и там приятно пахло давно осевшей пылью, как в старинных книгохранилищах. Он остановился там потому, что боялся, как бы Клару не испугал отель "Ривьера" - новый, роскошный, с кондиционерами. Ему надо было выправить кое-какие бумаги в консульстве на Санта-Фе, 9-39 (он запомнил номер, потому что это была цифра месяца и года его первого брака), бумаги, которые, если поступит запрос, докажут, что никаких препятствий к его второму браку не существует; не одна неделя прошла, прежде чем он получил копию свидетельства о смерти Эвелин из маленького городка Айдахо. К тому же в сейфе консульства он оставил в запечатанном конверте свое завещание. Консулом тут был симпатичный человек средних лет. Почему-то речь у них зашла о лошадях, и они с Чарли Фортнумом сразу нашли общий язык. После гражданской и религиозной церемоний консул пригласил молодоженов к себе и откупорил бутылку настоящего французского шампанского. Эт