ете, - сказал Минти. - Они платят десять процентов. - Признаться, я попался на удочку, - ответил посланник. Он откинулся в кресле и самодовольно улыбнулся: - Это окупит мой зимний отпуск. - Как насчет обеда? - настаивал Минти. Он повел дело всерьез; оставляя на ковре мокрые следы, подошел ближе к столу. - Это ведь нужно. Мы поддерживаем связь. Одни вечер в году не чувствуем себя иностранцами. - Да бросьте, Минти, тут все же не Сахара. Мы в тридцати шести часах пути от Пикадилли. К чему эта тоска по родине? Отправляйтесь в субботу и к понедельнику возвращайтесь. Берите пример с Галли. Он постоянно ездит домой. Лично я предпочитаю выждать и под рождество закатиться на целый месяц. Для Англии это лучшее время. Сейчас подумываю махнуть на несколько деньков поохотиться. Так что не преувеличивайте, мы тут не в ссылке. Что и говорить, он не в ссылке - в этой-то комнате с белыми панелями, и вазой осенних роз на столе; в его благополучии Минти видел умышленное оскорбление для себя. Даже не предложил мне сесть, боится за свои гобеленовые кресла - пальто у меня, видите ли, мокрое. - Обед - это нужное дело, - повторил Минти, чтобы протянуть время, вспомнить случай, шутку, сплетню и поубавить посланнику счастья. - Я видел рецензию на вашу книгу в "Манчестер Гардиан", - сказал он. - Да что вы! - клюнул тот. - Серьезно? И что там? Я не читаю рецензий. - А я не интересуюсь стихами, - ответил Минти. - Я прочел только заголовок: "Покушение на Даусона". Так вы купили новые акции Крога? - спросил он без перехода. - Будьте осторожны. Ходят слухи. - Что такое? Какие слухи? - Минти обязан кое-что знать. Говорят, на заводе чуть не произошла стачка. - Чепуха, - возразил посланник. - Крог был у меня вчера и сам посоветовал покупать. - Хорошо, а куда он отправился потом? Вот что всех занимает сейчас. Ему сюда звонили? - Два раза. - Я так и думал, - сказал Минти. - Я приобрел много акций последнего выпуска, - сказал посланник. - Дело хозяйское, - сказал Минти. - В конце концов, никто ничего не знает. Может, они немного понизят цены, хотя это уже будет игра с огнем. Впрочем, вы поэт, вам не понять эту премудрость. - Минти тихо рассмеялся. - Что вас рассмешило? - "Покушение на Даусона", - объяснил Минти. - Сильно сказано, а? Имейте меня в виду, если что надо узнать. Откуда дипломату ведать, что происходит на улице? Имейте в виду Минти. - И оставляя на ковре мокрые следы, он направился к двери. - Я всегда помогу однокашнику. В длинном белом коридоре он задержался перед портретами предшественников сэра Рональда; стараниями местных художников дипломаты обзавелись брыжами, алонжевыми париками, приняли варварские черты: у них были очень скандинавские раскосые глаза, на груди, скрывая кирасы, лежали меха. За спиной придворного эпохи Стюартов маячила пара оленей, вздымались горы, сверкали льды. Зато поздние портреты были совершенно лишены национального колорита. Эти затянутые в официальные мундиры и бриджи господа, в лентах и орденах, представляли интернациональное искусство в духе Сарджента и Де Ласло. Минти знал, что эти портреты чрезвычайно нравятся сэру Рональду, который скоро составит им компанию на стене, и привычное раздражение сменилось у Минти симпатией к обремененным париками вельможам: для них здешняя жизнь тоже была своего рода ссылкой, хотя и не бессрочной, как у Минти; эти "любопытные", по отзыву сэра Рональда, портреты были дороги сердцу Минти. Оставляя на серебристо-сером ковре мокрые следы, он неслышно подошел к двери и вышел на улицу. Дождь перестал, восточный ветер собирал над озером Меларен серые стада облаков, солнце вспыхивало и гасло на мокром камне дворца, оперы, риксдага. Под Северным мостом моторки рассыпали брызги, ветер подхватывал их и мелким дождем швырял в стеклянные ставни заброшенного ресторанчика. С влажно блестевшего пьедестала на Гранд-Отель взирал поверх беспокойных волн обнаженный мужчина, показывая зад прохожим на мосту. Минти зашел в телефонную будку и набрал номер "Крога". Он спросил вахтера: - Герр Крог еще у себя? Это Минти. - Да, герр Минти. Он еще не выходил. - Он идет вечером в оперу? - Он еще не распорядился насчет автомобиля. - Если можно, попросите к телефону герра Фарранта. Ждать пришлось порядочно, но Минти был из терпеливых. На пыльном стекле будки он чертил пальцем фигурки, крестики, нарисовал голову в берете. - Алло! Фаррант? Это Минти. - Я только что вернулся, покупал барахло, - сообщил Энтони. - Ботинки, носки, галстуки. Мы сегодня идем в оперу. - Вы и Крог? - Я и Крог. - Вас уже водой не разлить. Слушайте, вы не могли бы что-нибудь узнать для меня про эту забастовку? - Он не страдает излишней разговорчивостью. - Я хорошо заплачу за материал. - Хотите пополам? Минти большим пальцем расчистил от пыли овал лица, берет, нарисовал еще один крестик, терновый венец, нимб. - Слушайте, Фаррант. Я с этого живу, это мой кусок хлеба с маслом и, если хотите, Фаррант, даже сигареты. У вас хорошая работа, вам нет нужды тянуть с меня половину. Я дам вам треть. Ей-богу, не вру. - Он почти машинально скрестил пальцы, снимая с себя ответственность за обман. - Соглашайтесь на треть, а? - Он приготовился долго уламывать, в его голосе появились попрошайнические интонации ребенка, когда тот клянчит у старших булочку или плитку шоколада. - Нет, правда, Фаррант... - Но Энтони буквально сразил его на месте, приняв его условия. - Ладно-ладно, Минти, я возьму даже четверть, раз такое дело. До свидания. Увидимся. Не вешая трубки, Минти застыл, раздираемый сомнениями: что это значит? Уж не ведет ли он двойную игру? Вдруг к нему пристроился кто-то еще? Они на все способны, эти оборванцы, что вроде него маялись у ворот "Крога", подкупали вахтера, торчали около ресторанов, где обедал Крог, и глубокой ночью голодные брели на дальние набережные в свои каморки на пятом этаже. Не перехватил ли его Пилстрем? Или Бейер? Может, его уже купил Хаммарстен? Он представил себе, как Пилстрем в забрызганном грязью костюме безуспешно старается обмануть автомат иностранными монетками; как Бейер подсовывает соседу бумажные блюдечки из-под своего пива; как Хаммарстен... Им нельзя доверять, подумал он, нельзя. Он повесил трубку, ладонью смазал кресты и нимбы и вышел в серый осенний день. Пора бы и перекусить, Минти? Итоги первого финансового дня: письмо от родных; новый поручитель в сопроводиловке стряпчего; кукиш редактору, пилюля Галли, шпилька посланнику; вроде бы можно и кутнуть - итак, завтрак. Но сначала дело, Минти; дело - прежде всего. Он позвонил в газету и велел прислать фотографа к опере. Ну, завтракать. И опять выходила задержка: церковь звала его. Полумрак, огонь лампады манили его сильнее голода. Разумеется, это всего-навсего лютеранская церковь, но и в ней держится истый дух гипсовых скульптур, негасимого света, прощенных грехов. Минти огляделся по сторонам, опустил голову и, словно тайный развратник, с пересохшим от возбуждения ртом воровато юркнул в распахнутые двери. Пока в зале не погасли огни, Энтони чувствовал, что его разглядывают, но сейчас это его не беспокоило. Он знал, что вечерний костюм ему идет, даже если он куплен готовым. Два кресла по левую руку от него пустовали, и справа от Крога два кресла тоже были не заняты. Их места в четвертом ряду были надежно изолированы от окружающих - два кресла у них за спиной тоже были свободны. Энтони принялся подсчитывать, во что обходится Крогу поход в театр. - Вы часто бываете здесь, мистер Крог? - спросил он, обводя взглядом сверкающие ложи с пышными гроздьями шляп, проникаясь достопримечательным духом старины: обнаженные плечи, бриллианты, седовласые головы; какая-то женщина разглядывала их в лорнет. Создавалось впечатление, что они участвуют в традиционной, неизменной от века церемонии. - Я посещаю все премьеры, - ответил Крог. - Вы заправский меломан, - сказал Энтони. Королевская ложа была обитаема; самого короля не было (он играл в теннис за границей), зато присутствовал с супругой наследный принц, терпеливо выставлявший себя на обозрение стокгольмской публики; показываться народу было его обязанностью до тех пор, пока не погасят свет. Интерес публики разрывался между его ложей и партером, где сидел Крог, между властью и деньгами; Энтони вынес убеждение, что деньги победили. - Вы знакомы? - спросил он. - Вы знаете наследника? - Нет, - ответил Крог. - Я только однажды был во дворце. На приеме. Я знаю его брата. В продолжение их беседы за ними не отрываясь наблюдали величественного вида дамы; колыхались пышные шляпы, сверкали стекла театральных биноклей; седой высохший человечек с яркой лентой через крахмальную грудь, улыбнувшись, поклонился, ловя взгляд Крога. Взглянув на королевскую ложу, Энтони убедился, что их разглядывает даже принц. Забавно: Крог, вероятно, был единственным незнакомцем, которого принц знал заочно. К ним было обращено умное, с правильными чертами лицо, сохранявшее выражение терпеливого интереса. У обоих был утомленный вид, только усталость Крога производила впечатление физического переутомления. Смокинг поджимал ему в плечах, что-то пошлое было в бриллиантовых запонках, казавшихся одолженными; словно он натянул на себя чужой костюм и с ним чужую пошлость. - Слушайте, Фаррат, - сказал он, - если я вздремну, вы должны разбудить меня перед антрактом. Нельзя, чтобы меня видели спящим. - И добавил: - Вторник у меня всегда очень трудный день. Погасли лампочки в огромной центральной люстре; темнота поглотила ярус, спустилась в партер. _Вторник_. Скрипки, примериваясь, стали искать что-то, не нашли, заметались и потерянно сникли. _Вторник_. Какая-то женщина чихнула. Светлячком упала дирижерская палочка. _Во вторник вечером_. Я ей обещал, вспомнил Энтони, выходит, подвел, и скрипки, откликнувшись, подхватили раскаяние, воздавая за утраты, причиняемую боль и забывчивость. Она такая дурочка - наверное, прождала весь день. Трепещут, рыдают звуки, над серым полем вскрикивает птица, глоток отравленного питья, неисцелимая любовь, смерть, которой все кончается, опять кто-то чихнул; как я ее подвел, каменные ступени, "сегодня молока нет". Глупая девочка. Дэвидж. Черные паруса смерти. Поднялся занавес; длиннополые ядовито-зеленые и фиолетовые балахоны мели пыль по сцене; встряхивая песочными косицами, пела почтенных лет дама; свет рампы, сверкая, отражался в жестяных нагрудниках; глоток вина сделан, корабль отплыл. Господи, какая ерунда. _Вторник_. В антракте позвоню. Чувствуешь себя виноватым (плывет вероломный друг прямо к королю Марку) - такие они все безответные и, главное, влюбляются сразу по уши. Тоже своего рода наивность. Ей надо научиться следить за собой: та губная помада совершенно не смотрелась с кремом для загара; и шнапс она пила в Гетеборге с таким видом, словно крепче хереса ничего не пробовала в жизни. Подкрашенная вода в чаше, актриса с пустым бокалом, дурманящий напиток, сопрановое колдовство, эта чепуха с неисцелимой любовью. А тут даже и не любовь; но когда в тебя так вот сразу влюбляются, хочется - как бы это сказать? - отнестись к ним бережно, лучше, чем относились к тебе самому (пронзительно горькое воспоминание об исчезнувшей Аннет вытеснило музыку - настоящее страдание узнаешь не на слух, а глазами, у той испещренной надписями стены, на тех скользких от мыла ступеньках). Не будь она такой глупышкой, не попадись так просто на все мои идиотские басни, я бы не стал и расстраиваться. Он взглянул на Крога. - Мистер Крог. - Он потряс его за локоть, и Крог проснулся. - Очень громко стали играть, - прошептал он. - По-моему, скоро конец. И точно: могучие порывы музыки волновали фиолетовый бархат одежд; не прерывая пения, к рампе потянулись отважные викинги; предательство; из тяжело вздымавшейся груди вырывалось рыдающее сопрано; мой друг; занавес падает. - Вы не возражаете, если я сбегаю позвонить? - спросил Энтони. - Нет, - заволновался Крог, - ни в коем случае. Ко мне подойдут с разговорами. Спросят мнение о постановке. - Скажите, что вы устали и плохо слушали. - Все не так просто, - сказал Крог. - Это же Искусство. Великое Искусство. - Он понизил голос. - Я что-то читал об этой опере. Это одна из великих любовных историй. - Нет, - возразил Энтони. - Вы ошибаетесь. Вы спутали ее с "Кармен". - Правда? - Безусловно. Я-то не спал и все видел. Кроме того, я знаю эту легенду. Там рассказывается об одном человеке, который послал своего друга привезти ему жену. Потом происходит путаница с напитком, который будто бы внушает людям страсть, этот друг с девушкой выпивают его и они влюбляются друг в друга. Но она все равно должна ехать и выйти замуж за первого. Не знаю, что здесь великого, в этой истории. Все слишком фантастично. Зачем эта чепуха с напитком? Чтобы влюбиться, совсем не обязательно что-то пить. - Может, вы правы, - сказал Крог. - Так я схожу позвонить? С внезапной подозрительностью Крог спросил: - А это не пресса? Я вас и дня не буду держать, если вы свяжетесь с прессой. - Нет-нет, мистер Крог, - успокоил его Энтони, - это одна девушка. - Стал объяснять: - Мы договорились на сегодня, а я забыл. - Вы договорились побыть сегодня вместе? - уточнил Крог. - Ну да. Пошли бы в кино или в парк. Тут есть местечко, где можно с толком посидеть? - И вам не будет скучно? - допытывался Крог. Повернувшись в кресле, он понизил голос и продолжал уяснять. - Вы придете в парк и будете... как у вас говорят? - Будем тискаться. - Мы тоже так говорили! Помню, мои друзья... давно, в Чикаго... - В его голосе прозвучало радостное удивление: - Мерфи. О'Коннор. Вильямсон. Как странно. Мне казалось, я напрочь забыл их имена. Мы там работали на мосту. Это еще до того, как я изобрел резак... По-моему, Холла там не было. Вот еще: Эронстайн... - Скажите, мистер Крог, вам здесь нравится? - спросил Энтони. Публика терпеливо выждала, когда принц кончит аплодировать, затем потекла к роскошной лестнице, в фойе, сверкая драгоценностями и орденами, словно лампочками светофоров. - Конечно, нравится, - ответил Крог. - Но это же скучно. Знаете, что вам нужно после трудного дня? Немного песен и танцев. Что-нибудь легкое. Неужели здесь нет никаких кабаре? - Не знаю, - ответил Крог и не спеша продолжал: - Я всегда доверял вашей сестре. Без нее ничего не делал. Вам можно сказать, вы ее брат. - Казалось, он готовится сделать крайне важное признание. - Да, мне это тоже кажется скучным. И та статуя. Но Кейт она нравится. - Мистер Крог, - сказал Энтони, - пойдемте сейчас со мной. Где-нибудь выпьем, послушаем музыку, а потом я провожу вас спать. - И добавил: - Из ресторана и позвоню. - Невозможно, - ответил Крог. - Это будет замечено. - Никто не заметит. Все выходят в фойе. - После антракта они увидят наши пустые кресла. Подумают, что я заболел. Вы не можете себе представить, какие поползут слухи. А у нас на днях новая эмиссия. На улице наверняка торчат репортеры. - Тогда - пусть я заболел. Вы провожаете меня домой. Меня же никто не знает. Подумают, что я ваш друг. Крог сказал: - Мне очень жаль, Фаррант, но их вы не проведете. Еще два часа осталось сидеть. А вы - что, немножко актер? - Немножко? - переспросил Энтони. - Жаль, вы не видели меня в "Личном секретаре". Вся школа смеялась, даже учителя. Директорша (мы ее звали негритоской) подарила мне коробку шоколада. Конечно, я не тот, что прежде, но разыграть комедию смогу. Но Крог сказал - нет, ничего не выйдет. Все это очень заманчиво, но Фаррант не знает, как пристально следит за каждым его шагом пресса. В особенности один плюгавый оборванец. - Меня не оставляют в покое уже много лет. Что называется: оказывают честь. Без этой опеки я, честно говоря, почувствую себя неспокойно. Идите. Позвоните и возвращайтесь. - Он впервые за весь вечер раскрыл программу и внимательно, страницу за страницей стал ее читать, начав с большой рекламы "Крога" и добравшись до списка действующих лиц. В фойе публика оставила свободное пространство для принца, который прогуливался в сопровождении супруги, пожилого господина с колючими седыми усиками и молодящейся длинноволосой дамы с прыщеватым лицом, не тронутым пудрой; группа ходила взад и вперед, взад и вперед, как звери в клетке. Вслед удаляющимся спинам вскипала волна шепота, сменяясь деланно безразличным разговором, когда те четверо возвращались. На блокноте в телефонной будке кто-то нарисовал сердце, нескладное кривобокое сердце. Телефонист долго не понимал Энтони; пришлось несколько раз повторить: "Отель Йорк". В сердце был записан номер телефона, художник начал было рисовать стрелу, но бросил. В фойе взад и вперед расхаживал принц, дамы жадно разглядывали платье принцессы, мужчины перешептывались. Что-то безыскусное и трогательное было в нарисованном сердце, но потом, ожидая с трубкой в руке, Энтони заметил в уголке страницы французский стишок, какие обычно завертывают в рождественские хлопушки, и все сразу предстало умной стилизацией, утонченной шуткой. - Мисс Дэвидж у себя? - Швейцар в "Йорке" понимал по-английски. - Трудно сказать. Пойду посмотрю. Как, вы сказали, ее зовут? - и Энтони расслышал затихающие шаги. Он взглянул на часы - четверть десятого. Кстати: как ее зовут? Она говорила, только он забыл. Выяснилось, что он даже не может толком вспомнить, какая она: в памяти застряли лишь подмеченные недостатки - не та помада, не та пудра. То, что она никакая, больно кольнуло его. Появилось чувство ответственности, словно ему доверили щенка, а он потерял его. "Только кликните - сразу прибежит..." Хорошо, а если забыл кличку? - Это Энтони говорит, - сказал он. Он узнал голос, узнал это беззащитное простодушие, когда через озеро, мост и набережную, чудом не потерявшись в проводах, донесся короткий и слабый выдох безотчетной радости, надежды, освобождения. Он спросил: - Кто говорит? - Лючия. - Как же он забыл это до глупости претенциозное имя! Она еще говорила, что ее брата зовут Родерик. Отцовские причуды. Тот обожал забытых классиков, что давным-давно собирают пыль на полках публичных библиотек. В Гетеборге он не выпускал из рук любимую книгу, с которой вообще почти никогда не расставался, - "Испанские баллады" Локкарта; Родерик пришел из этой книги. Откуда явилась Лючия, она уже не помнила. За обедом мистер Дэвидж пообещал Энтони дать почитать Локкарта. - Скоттовского Локкарта, - уточнил он. Выяснилось, что он очень любит поэзию. Понизив голос, мистер Дэвидж восторженно отозвался о Хорне и Александре Смите. - Я люблю что-нибудь основательное, - говорил он, - не лирику, эпос. - Страдая от его навязчивой разговорчивости, дочь ядовито ввернула, что его круг чтения исчерпывается букинистической макулатурой. - Взгляните. Убедитесь сами, - и она презрительно ткнула пальцем в Локкарта, лежавшего рядом с селедкой: на корешке черного истрепавшегося переплета различался старый библиотечный штамп. - Лючия, - повторил Энтони. - Теперь слышу. Я бы узнал ваш голос из тысячи. Я боялся - вдруг подойдет кто-нибудь из стариков. Не хочется, чтобы у вашей матушки случился разрыв сердца. - Наверное, - сказал упавший голос, - вы забыли. - Ни в коем случае, - возразил Энтони. - Видите ли, я получил довольно важную работу в "Кроге". Только сейчас выдалась минута позвонить. Сбился с ног. Вы бы знали, чем я занимаюсь! Слушайте, вам нравятся тигры? - Тигры? - Игрушечные. Я сегодня купил одного для вас. Видите, я ничего не забыл. Можно я его принесу в отель? - А когда? - Я бы смог подойти часам к двенадцати. - Ах, Энтони, если бы пораньше. Сейчас уже ничего не получится. Я скоро ложусь спать. - Еще нет десяти. - Дома мы всегда ложимся в десять. - Если мне повезет вырваться, то завтра вечером... - Господи, вот бедняга-то, подумал он, в десять уже ложится; вот скука-то. Надо ее развлечь. Сделать доброе дело. Со щемящим чувством благодарности он думал: в ее глазах я шикарный парень. Верит буквально каждому слову. Дурочка, но очень славная девчушка. - Опять не получится: мама достала куда-то билеты. - Тогда послезавтра вечером... - Один папин друг... Энтони, ничего не выходит. А на той неделе мы уезжаем. - Давайте пообедаем вместе. Звучавший безнадежностью голосок начал раздражать его. - Ничего не получается, Энтони. Вы бы видели папин распорядок! Ратуша, музеи, у нас все обеды расписаны. Мы же знакомимся с городом. На полную катушку. - Ладно, - сдался Энтони, - остается завтрак. - Беззаботно предложил: - Закатимся куда-нибудь на автомобиле. Когда вы можете? - Может завтра? - Она возбужденно зашептала в трубку: - Мама идет. Я не хочу, чтобы она знала. Еще увяжется. Придете завтра в восемь на Северный мост? - Хорошо, - ответил Энтони, вешая трубку. Все же это чертовски рано - в восемь. Это значит встать придется в половине восьмого, в такую рань здесь страшно холодно; ему представилось безрадостное зрелище его комнаты: торчащая в стакане зубная щетка, говорливый клубок водопроводных труб, окно, выходящее в переулок с мусорными ящиками, кран горячей воды, откуда идет холодная, картинки, приклеенные мылом, - он забыл купить кнопки. Ладно, сделаем доброе дело. В дверь будки постучали. Когда-нибудь это все сорвется. Они меня доконают. Но кто эти "они", он не знал. Повернувшись, он увидел, что у будки стоит Крог, и в ту же минуту его лицо залила улыбка, он весь осветился радушием, он опять был славным парнем. - Я очень задержался? - Я подумал, - сказал Крог, - и ушел. - Словно с трудом веря, что все обстоит так просто, он удивленно продолжал: - Все вернулись в зал, а мы остались. - Окинул взглядом широкую опустевшую лестницу. - Куда теперь? - Прекрасно, - откликнулся Энтони. - Сначала выберемся на улицу. С пальто и машиной канителиться не будем. Крог улыбнулся: - Как просто, - сказал он. - Мне это в голову не приходило. - Они спускались по пустой лестнице. Слабее, чем в телефонной трубке, доносился чей-то поющий голос. - Для меня это целое приключение, Фаррант. Я уже давно не переживал таких приключений. - Однако я ваш телохранитель, - вспомнил Энтони, - я за вас отвечаю, а со мной нет револьвера. - Это были нервы. Никакого телохранителя мне не нужно. - А нужно просто выпить. - Вот именно. - Он взял Энтони под руку, и мимо изумленных швейцаров они вышли на площадь. Пробежал человек с какой-то рамой на палке, сверкнула вспышка света, и на мгновение все разлетелось на куски в этой ослепительной яркости, перед глазами качнулся, отступая, черно-белый мир. - Такси. Скорее. Берите такси, - приказал Крог. Уже подходили двое мужчин, что-то говоря по-шведски, но подкатило такси и Крог заспешил к задней дверце. На площади с невероятной быстротой стала расти толпа. Из машины Энтони видел, как через мост спешат еще шесть-семь человек. Какая-то женщина под памятником Густаву выкрикнула: - Герру Крогу - ура! - и слабый хор неуверенных восклицаний проводил отъехавший автомобиль. - Дураки, - пробурчал Крог. Он глубоко, чтобы не видели, откинулся на подушки; мимо проплыли огни Гранд-Отеля. В стекла хлестнула и откатилась волна танцевальной музыки. - Может, зайдем сюда? - предложил Энтони. - Нет-нет, - поспешно возразил Крог. - Поищем что-нибудь потише. Поедем в Хассельбакен, это около Тиволи. Я не был там двадцать лет. - А в Тиволи есть что посмотреть? - Я там не был. - Надо как-нибудь съездить вечерком. Машина забиралась все выше над озером, оставив позади залитую лунным светом каменную массу Северного Музея. Из Тиволи струилась музыка и увязала в холодном воздухе: так глыба льда бережет от разложения два тела - застывший жар, ледяная отрешенность. - Что я буду делать в Тиволи? - недоумевал Крог. - Вы отчаянный человек, Фаррант. С вами беспокойно. Взять и уехать из оперы! Завтра это будет во всех газетах. Вы слышали, они мне что-то сказали? Им хотелось знать, что случилось: не понравилась постановка, плохое самочувствие или дурные новости? - За нами кто-то едет, - сказал Энтони, выглянув в заднее стекло: пышный желтый пушок света сновал на дороге возле Скансена. - Они наверняка накроют нас в ресторане. Скажите шоферу, чтобы ехал в Тиволи. Другого выхода нет. В толпе они нас не найдут. - Он сам постучал в стекло кабины; - Тиволи, - сказал он. - Тиволи. - Нет, - запротестовал Крог. - Этого делать нельзя. Что скажут газеты? Променять оперу на Тиволи! Меня сочтут сумасшедшим. Вы представляете, что будет на бирже? - Не думайте об этом, - сказал Энтони. - Не думать о бирже, - изумился Крог. У него вырвался испуганный виноватый смешок. - Отчаянный человек, - повторил он. - Этот шрам - вы тоже тогда ни о чем не думали? - Шрам? - подхватил Энтони. - Это долгая история. Вы помните, как несколько лет назад в Индийском океане затонул "Нептун"? Впрочем, у вас, наверное, об этом не писали. На корабле возникла паника, пассажиры сломя голову рвались к шлюпкам, а я помогал старшему офицеру поддерживать порядок - ну, кто-то мне и удружил. Крог рассмеялся. Энтони растерянно и недоверчиво спросил: - Вы не верите? - Ни единому слову, - ответил Крог. Такси остановилось, но Энтони, изумлено расширив глаза, даже не шелохнулся. - Почему же вы не поверили? Где я ошибся? - Он стал вполголоса разбирать весь рассказ: - "Нептун"... паника... все рвутся к шлюпкам... - Выходите, - скомандовал Крог. - То второе такси подъезжает. - Пройдя через турникет, он рукой задержал Энтони. - Я хочу посмотреть, кто это. Машина вплотную подъехала к первому такси. Наружу выбрался человек в сером летнем костюме; расплачиваясь, он неторопливо и цепко осмотрелся; худое лицо, мешки под глазами и подбородком. - Это Пилстрем. - Такси не отъезжало. Ища ступеньку, высунулись ноги в узких черных брюках и повисли над землей, длинные, тонкие и бескостные, как макароны. - Их двое! - воскликнул Крог. - Мне всегда казалось, что Пилстрем охотится в одиночку. Погодите, да это же... как, однако, мы заинтриговали их... - Длинный фрак, тонкий, как шнурок, галстук завязан бантиком на старческой шее, седая щетина, длинное постное лицо. - ...Это же профессор Хаммарстен, - черная мягкая шляпа, очки в стальной оправе, пепельно-серые щеки. - Быстро! - заторопился Крог. - Пока нас не увидели. - Он шел впереди; ловя вокруг удивленные взгляды, он вспомнил, что он в вечернем костюме и без шляпы, но странное безразличие охватило его; он вспомнил Холла с накладным носом, шумную толкучку фиесты, тревожные расспросы Холла: - А с трением-то как? - И остановившись позади тира перевести дух, он сказал: - Бедняга Холл, как бы он на все это посмотрел? - Верный Холл. На него можно рассчитывать во всем, кроме соучастия в этой стремительной потере тормозов, в этом безумстве. Такое можно себе позволить только с человеком, который даже не умеет убедительно соврать. Еще не отдышавшись, ой тихо сказал: - Это было не в Индийском океане. - Черт возьми, - пробормотал Энтони. Щурясь от света прожекторов, он неловко улыбнулся: - Я впервые испробовал эту историю. Обычно я даю рассказ о бомбе. Ладно, - решился он, - вам скажу. Кроме Кейт, никто не знает. Я снимал шкурку с кролика и у меня сорвался ножик. - Пилстрем, - сказал Крог. Со стороны центральной аллеи из-за угла осторожно вышел человек в сером костюме, ступая мягко, как кошка вокруг мусорного ящика. Крог усталым голосом сказал: - Игра кончилась. - И словно обманывая кого-то близкого, сплавив ему акции, которые ладно бы обесценились в будущем, но уже сейчас ничего не стоят, хоть выбрось, мучаясь угрызениями совести, Крог добавил: - Мы сваляли дурака. - Сейчас разберемся, - сказал Энтони. Он подошел к Пилстрему, взял его за локоть, развернул и толкнул за угол палатки. Пилстрем несколько раз пронзительно крикнул: - Хаммарстен! Хаммарстен! - Профессор Хаммарстен замешкался возле медных ручек призового аттракциона. - Хаммарстен! - Кажется, спорили из-за монеты, которую пытался всучить Хаммарстен. - Хаммарстен! - Тот быстро обернулся и уронил очки. - Пилстрем! - Он трепетной ногой ощупывал гравий, обводя очки подобием круга. - Пилстрем! - жалобно отозвался он. Энтони с новой силой потащил Пилстрема. - Хаммарстен! - Профессор Хаммарстен нагнулся за очками, но сейчас же дернулся вперед, с болезненным воплем схватившись за поясницу. - Пилстрем! - Держа в пальцах монету, владелец павильона взывал к свидетелям. Энтони ослабил хватку и толкнул Пилстрема прямо профессору в руки. - Хаммарстен! - Они немного постояли, держась друг за друга, потом Пилстрем нагнулся и подобрал очки Хаммарстена. Энтони и Крог издали наблюдали за ними. Вскоре парочка рассталась, каждый отправился в свою сторону. Шли они медленно, понуро. - Вам что, приходилось быть вышибалой? - спросил Крог. Энтони вздохнул: - Нет. У меня пропало настроение рассказывать истории. Особенно после той осечки. Но я готов поклясться, что это было в Индийском океане. - Верно, верно, - успокоил Крог. - Господи, - воскликнул Энтони, - выходит, я ничего не перепутал! Знаете что, не садитесь против меня в покер, с вами можно играть только в рамми - там уж как повезет, без блефа. А у вас лицо прямо для покера. - Но хоть стрелять-то вы умеете? - Стрелять? - оживился Энтони. Он взял Крога под руку и увлек за собой. Через две аллеи им попался тир, но Энтони его отверг ("это для детей"). Наконец нашел то, что нужно. Разыгрывалось ограниченное число призов. - Хотите портсигар? - спросил Энтони. - У меня уже есть. - Крог вынул из кармана деревянный инкрустированный портсигар. Рисунок для него выполнил все тот же скульптор, что изваял статую и отлил пепельницы; на портсигаре стояла монограмма: "ЭК". Крог гордился портсигаром. Он сказал: - Другого такого нет во всем мире. - Портсигар лежал на ладони, легкий, как пудреница. - Очень красивый, - похвалил Энтони, - но вам нужно еще нечто официальное, из свиной кожи. Вот тот хотя бы - он будет очень хорош с золотой монограммой. Сейчас я вам его добуду. Сказано - сделано. - Теперь не грех, и выпить. Он не знал ни слова по-шведски, но это ему уже не мешало. Им принесли пиво. - Вода, - отозвался Энтони. - Приезжайте в Англию, я вас кое-чем угощу. Что бы я сейчас взял? "Янгер"? Пожалуй. Или пару кружек "Стоун-особый". Больше пары и не надо. Он заворожил Крога своей непринужденностью, искушенностью в вещах, о которых Крог имел весьма смутное представление. Наверное, пожилая дама, воспитанная по старинке, будет такими же глазами смотреть на юную девицу, которая разбирается в косметике, знает, что нужно для коктейля, подскажет врача, если нежелательно сохранить известное положение. Крог немного завидовал ему, отчасти любовался им, все это даже интересно, но гораздо сильнее его занимала мысль о времени, которое так быстро у него пролетело, а у этого тянулось помаленьку, так что совсем молодым он знал очень многое. - Не желаете размяться? - Не понимаю. - Потанцевать. Мелодии, лившиеся из репродуктора, были, надо думать, самые модные; обступив площадку, дуговые лампы заливали светом деревянный настил; белые пятна лиц выдавали напряжение, с которым танцующие ловили трудный ритм; девушки медленно переступали изящными ножками и благоговейно, как некий ритуал, повторяли движения партнеров - шаг в сторону, шаг вперед, шаг назад, между тем как из головы не шли мастерская, контора, платье не по карману ("в тиши моей одинокой комнаты"), пролетевшее лето ("днем и ночью"), зимние моды. - Нет. Я не буду. А вы танцуйте. Я посмотрю. Напрасно подстегивать себя: я - Крог, вспоминать выложенные лампочками инициалы, заводы, работающие в две смены, с семи утра и с трех часов ночи: он робел пригласить какую-нибудь из этих девушек, и ничего с этим не поделаешь. Он видел, как поодаль, присматривая девушку, расхаживает Энтони; человек ни слова не знает по-шведски и все-таки здесь он не больше иностранец, чем швед Крог, который родился в развалюхе на Веттерне, в деревенской школе учил арифметику. Энтони взял девушку за руку и повел к танцующим; просто я все перезабыл, думал Крог. Ведь в молодости... Но себя не обманешь; воздух Тиволи вызывал на откровенность; сюда не приходят с неясными побуждениями, здесь удовольствие - единственная и неприкрытая приманка, и ни к чему лицемерить. И в молодости, подумал он, я был точно таким же. В Стокгольме ходили легенды о его детстве, уже обещавшем коммерсанта и изобретателя: как он построил перископ, чтобы не пропустить, когда из-за угла школы появляется учитель; как менял почтовые марки на фрукты, сохранял их в соломе и в разгар лета прибыльно устраивал обратный обмен с изнемогавшими от жажды однокашниками. Крог знал все эти легенды, знал, что в них нет ни капли правды, но еще знал, какая она скучная, эта правда: каторжный труд, прилежанием добытые свидетельства - он, в сущности говоря, и не видел жизни, пока однажды весною в Чикаго ему не пришла в голову идея нового резака. Он даже запомнил, в каком положении была перечеркнувшая небо стрелка огромного экскаватора, он как раз стоял у окошка в будке мастера, высунулся и крикнул экскаваторщику: - Еще пять футов влево! - Кончилась долгая и суровая североамериканская зима, сквозь запахи жидкого битума, дыма и вымоченного дождем металла он улавливал дыхание весны; шоссе трескались, уступая подспудному натиску травы. Впрочем, природа его не волновала, и этот весенний день в его глазах ничем не отличался от других, а запомнил он его единственно потому, что, переведя взгляд с раскачивающейся, падающей, кромсающей бледно-голубой воздух стрелы экскаватора на план моста, приколотый к чертежной доске, он подумал: если я поставлю нож вот так, желоб у меня скользящий, тормоз отпускает палец - неужели и в этом случае будет большое трение? Его никогда не занимали мелочи, все эти до глупости дешевые и необходимые вещи, которые впоследствии станут называться "Крогом". Однажды, еще мальчиком, он услышал от отца, что у такого-то, наверное, уже миллионный капитал; и вот, он неделю проработал в мастерских в Нючепинге, увидел в действии резак старой модели - и взял расчет: в такой допотопной фирме даже самое похвальное усердие не обещало успеха. А тут нежданно-негаданно, без всяких усилий родилась идея нового резака, и в памяти на всю жизнь остался весенний день, запах зелени и битума, ныряющая вниз и отмахивающая в сторону стрела экскаватора. Чем-то напоминало то время и новое чувство раскованности, которые он испытывал в обществе Энтони. Недаром он вспомнил эти имена: Мерфи, О'Коннор, Уильямсон и Эронстайн (О'Коннор погиб в Панаме; сломался экскаватор, и на беднягу обрушились сорок тонн земли; Эронстайн ушел на нефтяные промыслы; Уильямсон и Мерфи, кажется, умерли во Франции). И хотя они проработали вместе восемнадцать месяцев, он не узнал их близко, но он и не стеснялся их, а вот с Андерссоном он чувствовал себя неловко, и этих загорелых продавщиц, чинно танцующих там, - их он тоже стеснялся. Ему захотелось неспешно наведаться в прошлое, поворошить годы с их яростными свершениями - так, взяв в руки забытый календарь, обрываешь листки, рассеянно просматривая эпиграфы, стихи, пошлые изречения древних риторов и нет-нет, да задумаешься над какой-нибудь уберегшейся живой строкой. 1912 - он вступил в товарищество; 1915 - откупил долю своего компаньона; 1920 - начал борьбу за мировой рынок; 1927 - великий год: он скупил германские капиталовложения, предоставил заем французскому правительству, закрепился в Италии... И как скверно все кончается: краткосрочные займы, угроза забастовки, идиотский голос Лаурина по телефону, заклинающий быть осторожным. Зачем я здесь? - подумал он. Какая глупость. Под ногами танцующих поскрипывает деревянный настил; дисциплинированная публика движется двумя потоками: сначала все направляются к тирам, потом текут обратно, задерживаясь около предсказателей судьбы, глазея на американские горы и действующий макет железной дороги; в начале и конце променада холодные зоны: между черным небом и белым бетоном шелестят подсвеченные цветными лампами фонтаны; вдоль озера вытянулись скамейки; по темному зеркалу воды, точно велосипедный фонарик, скользит огонек парома, - все это такое же шведское, как серебряные березы по берегам Веттерна, и ярко раскрашенные деревянные домишки, и утка, затрепетавшая высоко в воздухе, и терпеливая мать на крошечной пристани. Но все эти образы уже ничего не говорили ему; он походил на человека без паспорта, без национальности, на человека, знающего только эсперанто. Столик качнулся. Крог поднял глаза и увидел высокого тощего старика Хаммарстена, тянувшего к себе стул. - Добрый вечер, герр Крог. - Он потер пальцем седую щетину на подбородке и, пригнувшись, доверительно сообщил: - Я отослал Пилстрема домой. Я сразу понял, что вам не до него. Я сказал, что видел, как вы уезжали в такси. - И он вам поверил? - Я не так прямо сказал, герр Крог. Я попросил одолжить мне денег на такси, чтобы успеть за вами. - Ловко, профессор, но... - И разумеется, он сам сел в такси и уехал. - Старик часто задышал, словно хватил кипятку, и удовлетворенно кончил: - Сейчас он уже на другом берегу озера. - Как продвигается обучение языкам, профессор? - Неважно, герр Крог, неважно. Приходится подрабатывать пером. Незаметно оказываешься в странном обществе: Пилстрем, англичанин Минти, Бейер. Вы знаете Бейера? - Не имею чести, - ответил Крог. - Бейеру нельзя доверять, - предостерег Хаммарстен. - Ведь это он приложил руку к недавней статье о вашем жизненном пути. - Хвалебная была статья. - Но какая неточная! Только мы, старики, охраняем Истину от козней этой - скажу вам честно, герр Крог, - не очень приличной профессии. - И с неожиданной злобой пробормотал: - Пасквилянты. - Там все было достаточно верно. - Но сказать, что вы вступили в товарищество, герр Крог, в 1911-м! Согласитесь, что 1912 был бы, с вашего позволения, ближе к истине. - Да, это был 1912-й. - Я-то знаю! Пусть я не хватаю звезд с неба, но я скрупулезно, по годам расписал жизнь величайшего шведского... - Старик невероятно разволновался. От избытка чувств запотели его стальные очки, речь стала нечленораздельной. - Мне представляется тот день, когда рядом с памятником Густаву Адольфу... - Кружку пива, профессор? - оборвал Крог, не пытаясь скрыть усталость и раздражение. Он думал о том, что уже много лет этот опустившийся педагог вытягивает у него интервью, и он уступает - не из жалости, а по необходимости; все-таки человек представляет самую влиятельную шведскую газету и ему в самом деле есть чем похвастаться - он действительно старается быть точным. Не получив ответа, он коротко повторил: - Пива? - Благодарю, герр Крог, - спускаясь на землю, грустно ответил Хаммарстен. Он замолчал и, поглаживая ладонью кружку, пустыми глазами уставился на танцующих. - Вы хотели поговорить со мной? - спросил Крог. - Я подумал, - ответил старик, - что вы захотите сделать заявление. Ваш уход из оперы после первого акта будет замечен. Поползут слухи. - Он помолчал и, подняв кружку, уронил в нее: - Поверьте, я знаю, что вы думаете о нас, герр Крог. Мы вам докучаем, вы от нас никуда не можете деться. - Стальные очки съехали вниз по переносице. - Но и вы поймите нас - это наш хлеб. - Никакого заявления не будет, - сказал Крог. - Неужели я не могу иногда поступить как мне хочется, не задумываясь и не отчитываясь потом перед вами? - Это абсолютно исключено; - сказал профессор. - Вам можно, а мне нельзя? - И нам нельзя, - ответил Хаммарстен, - причем нам даже нечем себя за это вознаградить. - Он склонился над кружкой и обмакнул в белую пену кончик носа. Платка на месте не оказалось; краснея и тревожно озир