за, познакомься с мистером Уилсоном. - Я уж слышала о мистере Уилсоне, - чопорно произнесла Луиза. - Видите, какая вы знаменитость, - пошутил Скоби. - Простой смертный, а пробились в святая святых. - Я и не подозревал, что нарушаю правила. Меня пригласил майор Купер. - Да, чтобы не забыть, - сказал Рейт, - надо записаться к Куперу. По-моему, у меня флюс. - И он ускользнул в другой конец комнаты. - Купер мне говорил, что тут есть библиотека, - пролепетал Уилсон. - И я понадеялся... - Вы любите книги? - спросила Луиза, и Скоби вздохнул с облегчением: теперь она будет приветлива с этим беднягой! У Луизы никогда ничего не поймешь заранее. Иногда она ведет себя, как самый последний сноб, но сейчас, подумал Скоби с щемящей жалостью, она, верно, считает, что не может позволить себе чваниться. Каждый новый человек, который еще "не знает, что Скоби обошли", для нее дар божий. - Да в общем... - пробормотал Уилсон, отчаянно теребя жидкие усики, - в общем... - У него был такой вид, будто он хочет исповедоваться в чем-то очень страшном или, наоборот, что-то очень важное скрыть. - Детективные романы? - спросила Луиза. - Да, пожалуй... и детективные, - сбивчиво подтвердил Уилсон. - Правда, не все... - Лично я люблю стихи, - сказала Луиза. - Стихи, - повторил Уилсон, - да. - Он нехотя оставил в покое усики, и что-то в этом собачьем взгляде, полном благодарности и надежды, обрадовало Скоби. Неужели я в самом деле нашел ей друга? - Я и сам люблю стихи, - сказал Уилсон. Скоби отошел от них и направился в бар; у него отлегло от сердца. Вечер теперь пройдет хорошо - она вернется домой веселая и веселая ляжет спать. За ночь настроение не изменится, продержится до утра, а там уж Скоби пора будет идти на дежурство. Он сегодня выспится... В баре он увидел компанию своих младших офицеров. Там были Фрезер, Тод и новый, из Палестины, с комичной фамилией Тимблригг. Скоби колебался, стоит ли ему входить. Они веселятся, и присутствие начальника вряд ли будет им приятно. - Чудовищное нахальство! - воскликнул Тод. Очевидно, и тут речь шла о бедном Уилсоне. Но прежде чем Скоби успел уйти, он услышал голос Фрезера: - Он за это наказан. Его зацапала Ученая Луиза. Тимблригг утробно захихикал, и на его пухлой губе пузырьком вздулась капля джина. Скоби поспешно вернулся в гостиную. Он на всем ходу налетел на кресло. Потом пришел в себя: перед глазами больше не ходили круги, но он чувствовал, что правый глаз щиплет от пота. Он потер глаз; пальцы дрожали, как у пьяного. Он сказал себе: "Берегись. Здешний климат вреден для волнений. Здешний климат создан для низости, злобы, снобизма, но ненависть или любовь могут тут свести с ума". Он вспомнил, как выслали на родину Бауэрса за то, что тот на балу дал пощечину адъютанту губернатора, и миссионера Мэкина, который кончил свои дни в сумасшедшем доме в Чайзлхерсте. - Дьявольская жара, - сказал он какой-то фигуре, маячившей перед ним, словно в тумане. - Вы плохо выглядите. Скоби. Выпейте чего-нибудь. - Нет, спасибо. Мне еще надо проверить посты. Возле книжных шкафов Луиза оживленно болтала с Уилсоном, но Скоби чувствовал, что злоязычье и чванство шныряют вокруг нее, как волки. Они не дадут ей порадоваться даже книгам, подумал он, и руки у него снова затряслись. Подходя к ней, он слушал, как она милостиво предлагает тоном доброй феи: - Приходите как-нибудь к нам пообедать. У меня много книг, может, вам будет интересно. - С большим удовольствием, - сказал Уилсон. - Рискните нам позвонить: вдруг мы окажемся дома. Скоби в это время думал: "Ах вы, ничтожества, как вы смеете издеваться над человеком?" Он сам знал ее недостатки. Его самого часто передергивало от ее покровительственного тона, особенно с незнакомыми. Он знал каждую фразу, каждую интонацию, которые восстанавливали против нее людей. Иногда ему хотелось предостеречь ее, как мать предостерегает дочь: не надевай этого платья, не повторяй этих слов, - но он должен был молчать, заранее терзаясь оттого, что она потеряет друзей. Хуже всего было, когда он замечал у своих сослуживцев какое-то сочувствие к себе, словно они его жалели. Он едва сдерживался, чтобы не крикнуть: какое вы имеете право ее осуждать? Это я во всем виноват. Я ее такой сделал. Она не всегда была такая. Он быстро к ней подошел. - Дорогая, мне надо объехать посты. - Уже? - Увы, да. - Я побуду еще немножко. Миссис Галифакс довезет меня до дому. - Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной. - Куда? Проверять посты? Я не ездила уже целую вечность. - Вот поэтому я тебя и зову. - Он взял ее руку и поцеловал; это был вызов. Он объявлял им всем, что его нечего жалеть, что он любит свою жену, что они счастливы. Но никто из тех, кому он хотел это доказать, его не видел: миссис Галифакс возилась с книгами, Рейт давно ушел, Бригсток пил в баре, Феллоуз был поглощен беседой с миссис Касл - никто ничего не видел, кроме Уилсона. - Мы поедем с тобой в другой раз, милый, - сказала Луиза. - Миссис Галифакс обещала подвезти мистера Уилсона до гостиницы, она все равно поедет мимо нашего дома. Я хочу ему дать почитать одну книжку. Скоби почувствовал к Уилсону глубочайшую благодарность. - Прекрасно, - сказал он, - прекрасно. Но лучше чего-нибудь выпейте. Подождите меня, я сам довезу вас до "Бедфорда". Я скоро вернусь. Он положил руку на плечо Уилсона и мысленно взмолился: "Господи, не дай ей вести себя с ним слишком покровительственно; не дай ей быть слишком нелепой; не дай ей потерять хоть эту дружбу!" - Я не прощаюсь, - сказал он вслух. - Надеюсь вас увидеть, когда вернусь. - Вы очень любезны, сэр. - Не зовите меня так почтительно, Уилсон. Вы же не полицейский. И благодарите бога, что не полицейский. Скоби вернулся позже, чем предполагал. Задержала его встреча с Юсефом. На полпути в город он наткнулся на машину Юсефа, стоявшую на обочине; сам Юсеф мирно спал на заднем сиденье; свет фар упал на его крупное одутловатое лицо и седой клок на лбу, скользнул по жирным бедрам, обтянутым белым тиком. Рубашка у Юсефа была расстегнута, и колечки черных волос на груди обвивались вокруг пуговиц. - Может, вам помочь? - нехотя осведомился Скоби, и Юсеф открыл глаза; золотые зубы, вставленные его братом, зубным врачом, на мгновение вспыхнули, как факел. Если сейчас мимо поедет Феллоуз, ему будет что рассказать завтра утром в Администрации. Помощник начальника полиции ночью тайком встречается с лавочником Юсефом! Оказать помощь сирийцу было почти так же опасно, как воспользоваться его помощью. - Ах, майор Скоби! - сказал Юсеф. - Сам бог мне вас посылает! - Чем я могу помочь? - Мы торчим здесь уже полчаса. Машины проходят мимо, не останавливаясь, и я все жду, когда же появится добрый самаритянин. - У меня нет лишнего елея, чтобы возлить вам на раны, Юсеф. - Ха-ха! Вот это здорово, майор Скоби! Но если бы вы согласились подвезти меня в город... Юсеф вскарабкался в "моррис" и уперся толстой ляжкой в ручку тормоза. - Пусть ваш слуга сядет сзади. - Нет, он останется здесь. Скорее починит машину, если будет знать, что иначе ему домой не добраться. - Сложив жирные руки на коленях, Юсеф сказал: - У вас хорошая машина, майор Скоби. Вы за нее заплатили, наверно, не меньше четырехсот фунтов. - Сто пятьдесят. - Я бы вам дал за нее четыреста. - Она не продается. Где я достану другую? - Не сейчас, а когда вы будете уезжать... - Я не собираюсь уезжать. - Ну? А я слышал, что вы подаете в отставку. - Это неправда. - В лавках чего только не болтают... Да, все это просто сплетни. - Как идут дела? - Не так уж плохо. Но и не слишком хорошо. - А я слышал, что вы за войну нажили не одно состояние. Но это, конечно, тоже сплетни. - Да вы же сами все знаете, майор Скоби. Моя лавка в Шарп-тауне торгует хорошо, потому что я в ней сижу сам, а хозяйский глаз всегда нужен. Моя лавка на Маколей-стрит торгует сносно - там сидит моя сестра. Но вот в лавках на Дурбан-стрит и на Бонд-стрит бог знает что творится. Обжуливают меня безбожно. Ведь я, как и все мои соплеменники, грамоты не знаю, и надуть меня ничего не стоит. - Люди болтают, будто вы помните наизусть, сколько у вас товара в каждой лавке. Юсеф ухмыльнулся и расцвел. - Память у меня и правда неплохая. Но зато ночи напролет не сплю. Если не выпью побольше виски, все думаю, как там у меня на Дурбан-стрит, и на Бонд-стрит, и на Маколей-стрит. - К какой из них вас подвезти? - Ну, сейчас я поеду домой, спать. Живу я, если вас не затруднит, в Шарп-тауне. Может, зайдем ко мне, выпьем рюмочку виски? - Никак нет. Я на дежурстве, Юсеф. - Это было очень любезно с вашей стороны, майор Скоби, что вы меня подвезли. Можно мне вас поблагодарить и послать миссис Скоби кусок шелка? - Мне бы это было крайне неприятно, Юсеф. - Да, да, понимаю. Ах, эти сплетни! До чего же противно! И все потому, что среди сирийцев есть такие люди, как Таллит. - Вам бы очень хотелось избавиться от Таллита, Юсеф? - Да, майор Скоби. И мне было бы хорошо, да и вам было бы хорошо. - Вы ведь в прошлом году продали ему несколько фальшивых алмазов, правда? - Ах, майор Скоби, неужели вы верите, что я могу кого-нибудь так надуть? Сколько бедных сирийцев пострадало из-за этих алмазов, майор Скоби! Ведь это же позор - обманывать своих соплеменников! - Не надо было нарушать закон и скупать алмазы! А ведь кое-кто еще имел наглость пожаловаться в полицию! - Темные люди, что поделаешь! - Ну, вы-то не такой уж темный человек, Юсеф! - Если вы спросите меня, майор Скоби, во всем виноват Таллит. Не то зачем было ему врать, будто я продал ему алмазы? Скоби ехал медленно. Немощеная улица была запружена людьми. В пригашенном свете фар раскачивались длинноногие худые черные тела. - Долго еще будет в городе туго с рисом, Юсеф? - Да ведь я знаю об этом не больше вашего, майор Скоби. - Я знаю, что эти бедняги не могут купить риса по твердой цене. - А я слышал, что они не могут получить свою долю продовольственной помощи, если не дадут взятки полицейскому. И это была сущая правда. На всякое обвинение во взяточничестве ты слышал здесь контробвинение. Всегда можно было сослаться на еще более бесстыдную продажность в другом месте. Сплетники из Администрации делали нужное дело: они внушали мысль, что доверять нельзя никому. Это все-таки лучше, чем преступная терпимость. И за что только, думал он, круто сворачивая, чтобы объехать дохлую собаку, я так люблю эти места? Неужели потому, что человеческая натура еще не успела здесь прикрыться личиной? Никто тут не станет болтать насчет земного рая. Рай находился на своем положенном месте - по ту сторону могилы, а по эту сторону царят несправедливость, жестокость и подлость, которые в других местах люди так ловко умеют скрывать. Тут можно любить человека почти так, как его любит бог, зная о нем самое худшее; тут вы любите не позу, не красивое платье, не надуманные чувства... Он вдруг почувствовал нежность к Юсефу и сказал: - Чужими грехами не отмоешься. Смотрите, Юсеф, как бы ваш толстый зад не отведал моего пинка. - Все может быть, майор Скоби. А вдруг мы с вами еще и подружимся... Как бы я этого желал! Они остановились возле дома в Шарп-тауне; оттуда выбежал с фонариком управляющий Юсефа, чтобы посветить хозяину. - Майор Скоби, - сказал Юсеф, - мне было бы так приятно предложить вам рюмку виски. Ведь я бы мог вам серьезно помочь. Я настоящий патриот, майор Скоби. - Поэтому вы и придерживаете ситец на случай вторжения вишистов? Надеетесь продать тогда товар дороже, чем на английские фунты. - "Эсперанса" приходит завтра? - Вероятно. - Ну разве не пустая трата времени искать на таком большом корабле маленькие алмазы? Если, конечно, не знаешь заранее, где они лежат. Разве вы не понимаете, что когда судно возвращается в Анголу, моряки докладывают, в каких местах вы искали. Ну, вы пересыплете весь сахар в трюме. Ну, прощупаете сало в кухне, потому что кто-то когда-то сказал капитану Дрюсу, что алмаз можно нагреть и бросить в банку с салом. Ну, вы обшарите кабины, вентиляторы и матросские сундучки. Даже выдавите зубную пасту из тюбика. Неужели вы верите, что когда-нибудь найдете хоть один маленький алмазик? - Нет, не верю. - Вот и я тоже. Возле уложенных пирамидами ящиков по бокам горели керосиновые фонари. Скоби с трудом разглядел на черной глади воды плавучую базу - списанный лайнер, который, как говорили, сидел на рифе из пустых бутылок из-под виски. Он тихонько постоял, вдыхая резкий запах моря; в полумиле от него бросил якорь целый караван судов, но видны были только длинный темный силуэт плавучей базы и цепочки красных огоньков - словно по склону холма взбегала улица; да и слышно тут ничего не было, кроме плеска воды, шлепавшей о причалы. Скоби всегда чувствовал притягательную силу этих мест: тут был его опорный пункт на границе неведомого материка. Где-то в темноте прошмыгнули две крысы. Портовые крысы были величиной с зайца, черные звали их свиньями, жарили и ели; эта кличка помогала отличать их от портовых крыс человечьей породы. Скоби шел вдоль узкоколейки, направляясь к базару. Возле одного из складов он встретил двух полицейских. - Никаких происшествий? - Никаких, начальник. - В той стороне были? - Как же, начальник, только что оттуда. Он знал, что полицейские врут: они ни за что не пойдут одни в тот конец пристани - прибежище портовых "крыс", - если с ними нет белого начальника. "Крысы" трусливы, но опасны - это парни лет по шестнадцати, вооруженные бритвами или битым стеклом: они тучами вьются возле складов, высматривая, что бы стащить, если легко вскрыть ящик; стаей налетают на хмельного матроса, если он попадется им на глаза, а то и полоснут бритвой полицейского, если он чем-нибудь досадил кому-то из их несметной родни. Никакие заборы от них не спасали: они добирались вплавь из негритянской части города или с рыбачьих отмелей. - Пойдемте, - сказал Скоби, - проверим еще разок. Полицейские устало, но покорно брели за ним: полмили в один конец и полмили - в другой. На пристани слышалась только беготня "свиней" да плеск воды. Один из полицейских умиротворенно заметил: - Спокойная ночка, начальник. Они с показным усердием водили фонарями по сторонам, выхватывая из темноты брошенный остов машины, пустой грузовик, край брезента, поставленную возле склада бутылку, заткнутую пальмовыми листьями. Скоби спросил: - Это что? Ему повсюду мерещились зажигательные бомбы - их так легко приготовить. А ведь каждый день с территории вишистов приходят люди с контрабандным скотом; это даже поощряется: не хватает мяса. По эту сторону границы туземцев обучают диверсиям на случай вторжения; наверно, то же делается и по ту сторону границы. - Дайте мне, я погляжу, - сказал он, но полицейские не решались до нее дотронуться. - Просто туземное снадобье, начальник, - пробормотал один из них с видом превосходства. Скоби поднял бутылку. Она была из-под шотландского виски, и когда он ее откупорил, оттуда пахнуло собачьей мочой и какой-то падалью. От раздражения у него застучало в висках. Почему-то он вспомнил красное лицо Фрезера и хихиканье Тимблригга. От вони его затошнило, пальцы были словно вымараны прикосновением к пальмовым листьям затычки. Он кинул бутылку в воду, и ненасытная утроба, чавкнув, проглотила ее, но содержимое выплеснулось по дороге, и застоявшийся воздух вокруг сразу же пропитался кислым запахом аммиака. Полицейские молчали; Скоби чувствовал, что они его осуждают. Надо было оставить бутылку там, где она была; ее подсунули с определенной целью - во вред определенному человеку, а теперь, когда ее содержимое выпустили на волю, злой наговор словно слепо носится вокруг и того и гляди падет на чью-нибудь неповинную голову. - Спокойной ночи, - сказал Скоби и круто повернулся кругом. Не пройдя и двадцати шагов, он услышал, как торопливо шлепают подметки полицейских, унося их подальше от опасного места. Скоби поехал в полицию по Питт-стрит. Возле публичного дома, на левой стороне улицы вдоль тротуара сидели девицы - они вышли подышать воздухом. Ночью, за шторами затемнения в полиции еще пронзительнее пахло обезьяньим питомником. Дежурный сержант снял ноги со стола и вытянулся. - Никаких происшествий? - Пятеро пьяных хулиганили, начальник. Я запер их в большой камере. - Что еще? - Два француза без паспортов. - Черные? - Да, сэр. - Где их взяли? - На Питт-стрит, начальник. - Я с ними поговорю утром. Что катер? В порядке? Мне надо будет поехать на "Эсперансу". - Поломался, начальник. Мистер Фрезер чинил его, начальник, но катер все время дурит. - Когда мистер Фрезер дежурит? - С семи, начальник. - Передайте, что ему не надо будет ехать на "Эсперансу". Я поеду сам. Если катер не будет работать, я поеду с береговой охраной. Садясь опять в машину и нажимая на неподатливый стартер. Скоби подумал, что на такую месть человек, ей-богу же, имеет право! Месть закаляет характер, месть учит прощать. Проезжая через негритянский квартал, он стал потихоньку насвистывать. Он даже развеселился - эх, если бы только знать, что после его отъезда из клуба там ничего не случилось и что сейчас, в 22:55, Луиза спокойна и довольна своей судьбой. Тогда ему не страшно будущее, что бы это будущее ему не сулило. Прежде чем войти, он обогнул дом и проверил затемнение со стороны, выходящей к океану. Из комнаты доносился монотонный голос Луизы: она, видимо, читала стихи. Он подумал: господи, кто дал право этому щенку Фрезеру ее презирать? Но потом гнев его прошел - он вспомнил, какое разочарование ждет Фрезера утром - ни прогулки на португальское судно, ни подарка для девушки; вместо этого скучный день в раскаленной от жары канцелярии. Нашаривая впотьмах ручку задней двери, - Скоби не хотел зажигать фонарик, - он поранил себе правую кисть. Войдя в освещенную комнату, он заметил, что с руки капает кровь. - Милый, что ты наделал! - воскликнула Луиза и закрыла руками лицо. Она не выносила вида крови. - Разрешите помочь вам, сэр, - сказал Уилсон. Он сделал тщетную попытку встать, так как сидел на низеньком стульчике у ног Луизы и на коленях у него была целая груда книг. - Чепуха, - сказал Скоби. - Просто царапина. Я сам с ней справлюсь. Скажи только Али, чтобы он принес наверх воды. Дойдя до середины лестницы, он снова услышал голос Луизы. Она сказала: - Прекрасное стихотворение о портале... Скоби вошел в ванную и спугнул крысу, дремавшую на прохладном борту ванны, словно кошка на надгробной плите. Скоби сел на край ванны и вытянул руку над клозетным ведром с опилками, давая крови стечь. Тут, совсем как в служебном кабинете, у него сразу возникло ощущение, что он дома Луиза, при всей своей изобретательности, ничего не могла поделать с этой комнатой: эмаль на ванне облупилась; кран всегда переставал подавать воду к концу засухи, цинковое ведро под унитазом опорожнялось лишь раз в день; над раковиной в стене был еще один кран, но из него тоже не шла вода; дощатый пол был голый, а на окнах висели жухлые зеленые занавески для затемнения. Усовершенствования, внесенные Луизой, ограничились пробковым ковриком у ванны и белоснежным шкафчиком для лекарств на стене. Все остальное здесь было его собственное. Словно реликвия юности, которую возишь за собой из дома в дом, Такая ванная была много лет назад в его первом доме, еще до женитьбы. В этой комнате он всегда был один. Вошел Али, шлепая розовыми подошвами по дощатому полу, и принес бутылку воды из фильтра. - Задняя дверь меня подвела, - объяснил Скоби. Он вытянул руку над раковиной, и Али стал промывать рану. Слуга тихонько прищелкнул языком в знак сочувствия; руки его были нежны, как у девушки. Когда Скоби нетерпеливо крикнул: "Хватит!" - Али не обратил на это никакого внимания. - Много грязи, - заявил он. - Теперь йод. - Малейшая царапина в этих краях уже через час начинала гноиться. - Еще лей! - сказал он, вздрогнув, когда стало жечь. Снизу из ровного гудения голосов вырвалось слово "красота"; долетев сюда, оно заглохло в раковине. - Теперь пластырь. - Нет, - сказал Али, - нет. Лучше бинт. - Ладно. Забинтуй. - Много лет назад он научил Али делать перевязки; теперь тот орудовал бинтом не хуже врача. - Спокойной ночи, Али. Ступай спать. Ты мне больше не понадобишься. - Миссис хочет пить. - Я сам напою ее. Иди спать. Оставшись один, он снова уселся на край ванны. Рана немножко вывела его из равновесия, к тому же ему вовсе не хотелось идти к тем двоим, - он знал, что будет стеснять Уилсона. Человек не может слушать при посторонних, как женщина читает ему стихи. "Нет, лучше буду я котеночком мяукать..." Неправда, он к этому так не относится. Он не презирает, ему просто непонятен такой обнаженный показ сокровенных чувств. И к тому же ему хорошо в своем отдельном мирке, на том месте, где восседала крыса. Он стал думать об "Эсперансе" и о работе, которая ждет его завтра. - Милый! - крикнула снизу Луиза. - Как ты себя чувствуешь? Ты можешь отвезти мистера Уилсона домой? - Я отлично дойду пешком, миссис Скоби! - Ерунда! - Нет, в самом деле... - Сейчас, - крикнул Скоби. - Конечно, я вас отвезу. Когда он сошел к ним, Луиза нежно взяла его забинтованную руку в свои. - Бедная ручка, - сказала она. - Тебе больно? Чистый белый бинт ее не пугал, как не пугает раненый в палате, заботливо прикрытый простыней до самой шеи. Ему можно принести фрукты и не думать о том, как выглядит рана, раз ты ее не видишь. Она приложилась губами к перевязке и оставила на ней оранжевое пятнышко помады. - Пустяки, - сказал Скоби. - Право же, сэр, я могу дойти пешком. - Никуда вы не пойдете пешком. Лезьте в машину. Свет от щитка упал на экстравагантное одеяние Уилсона. Тот высунулся из окна и закричал: - Спокойной ночи, миссис Скоби. Мне было так приятно! Не знаю даже, как вас благодарить! Голос его задрожал от искреннего волнения - это придало словам какой-то чужеземный оттенок - так их произносили только на родине. Тут интонация менялась через несколько месяцев после приезда - становилась визгливой, неискренней или тусклой и нарочито невыразительной. Сразу было видно, что Уилсон недавно из Англии. - Приходите к нам поскорее, - сказал Скоби, когда они ехали по Бернсайд-роуд к гостинице "Бедфорд": он вспомнил, какое счастливое лицо было у Луизы. Ноющая боль в правой руке разбудила Скоби в два часа ночи. Он лежал, свернувшись, как часовая пружина, на самом краю постели, стараясь не прикасаться к Луизе: стоило им дотронуться друг до друга хотя бы пальцем, сразу же выступал пот. Даже когда их тела не соприкасались, между ними вибрировала жара. Лунный свет лежал на туалетном столе прохладным озерком, освещая пузырьки с лосьоном, баночки с кремом, край фотографии в рамке. Он прислушался к дыханью Луизы. Она дышала неровно. Она не спала. Он протянул руку и дотронулся до ее влажных, горячих волос; она лежала как деревянная, словно боялась выдать какую-то тайну. С душевной болью, заранее зная, что он найдет, Скоби провел пальцами по ее лицу и нащупал веки. Луиза плакала. Скоби почувствовал безмерную усталость, но пересилил себя и попытался ее утешить. - Что ты, дорогая, - сказал он, - ведь я же тебя люблю. Он всегда так начинал. Слова утешения, как и акт любви, постепенно превращаются в шаблон. - Знаю, - сказала она, - знаю. - Она всегда так отвечала. Он выругал себя за бессердечность, потому что помимо воли подумал: сейчас уже два часа, это будет тянуться без конца, а в шесть надо вставать и идти. Он откинул волосы у нее со лба. - Скоро пойдут дожди. Ты себя почувствуешь лучше. - Я и так хорошо себя чувствую, - вымолвила она и разрыдалась. - Что с тобой, детка? Скажи. Ну, скажи своему Тикки. - Он чуть не поперхнулся. Он ненавидел кличку, которую она ему дала, но эта уловка всегда оказывала действие. - Ох, Тикки, Тикки, - простонала она. - Я больше не могу. - А мне казалось, что сегодня вечером ты была довольна. - Да, но ты подумай: довольна потому, что какой-то конторщик был со мною мил. Тикки, почему они все меня не любят? - Не глупи, дорогая! На тебя дурно влияет жара, ты выдумываешь бог знает что. Тебя все любят. - Только Уилсон, - повторила она со стыдом и отчаянием и опять зарыдала. - Что ж, Уилсон парень неплохой. - Они не хотят пускать его в клуб. Он явился незваный, с зубным врачом. Теперь они будут смеяться над ним и надо мной. Ох, Тикки, Тикки, дай мне уехать и начать все сначала. - Ладно, дорогая, ладно, - сказал он, глядя сквозь москитную сетку в окно, на ровную гладь кишащего миазмами океана. - Но куда? - Я могла бы поехать в Южную Африку и пожить там, покуда ты получишь отпуск. Тикки, ты же все равно скоро выйдешь в отставку. А я налажу пока для тебя дом. Он чуть заметно отстранился от нее, а потом поспешно, боясь, как бы она этого не заметила, взял ее влажную руку и поцеловал в ладонь. - Это будет дорого стоить, детка. Мысль об отставке сразу же взбудоражила его и расстроила: он всегда молил бога, чтобы смерть пришла раньше. Надеясь на это. Скоби застраховал свою жизнь. Он представил себе дом, который она ему сулила наладить, постоянное их жилье: веселенькие занавески в стиле модерн, книжные полки, заставленные книжками Луизы, красивую кафельную ванну, щемящую тоску по служебному кабинету - дом на двоих до самой смерти и больше никаких перемен, пока в права свои не вступит вечность. - Тикки, я здесь больше не могу жить. - Надо все как следует обдумать, детка. - В Южной Африке Этель Мейбэри. И Коллинзы. В Южной Африке у нас есть друзья! - Но там все очень дорого. - Ты мог бы отказаться хотя бы от части своей дурацкой страховки. И потом, Тикки, без меня ты бы меньше тратил. Мог бы питаться в столовой и обойтись без повара. - Он стоит немного. - Но и такая экономия будет кстати. - Я буду по тебе скучать, - сказал он. - Нет, Тикки, не будешь, - возразила она, удивив его глубиной своей неожиданной горестной интуиции. - И, в конце концов, нам ведь не для кого копить. Он сказал очень ласково: - Хорошо, детка, я непременно что-нибудь устрою. Ты же знаешь, я сделаю для тебя все, что можно. - А ты меня не просто утешаешь, потому что сейчас уже два часа ночи? Ты, правда, что-нибудь придумаешь? - Да, детка. Я что-нибудь придумаю. Он был удивлен, что она так быстро уснула: она была похожа на усталого носильщика, который наконец-то скинул свою ношу. Она уснула, не дослушав фразу, вцепившись, как ребенок, в его палец и по-детски легко дыша. Ноша теперь лежала возле него, и он готовился взвалить ее себе на плечи. 2 В восемь часов утра по дороге к пристани Скоби заехал в банк. В кабинете управляющего было полутемно и прохладно. На несгораемом шкафу стоял стакан воды со льда. - Доброе утро, Робинсон. Робинсон, высокий человек с впалой грудью, был озлоблен тем, что его не назначили в Нигерию. Он пожаловался: - Когда наконец переменится эта гнусная погода? Дожди запаздывают. - В Протекторате они уже пошли. - В Нигерии всегда знаешь, на каком ты свете. Чем могу быть вам полезен, Скоби? - Не возражаете, если я присяду"? - Конечно, нет. Я лично никогда не сажусь до десяти. Когда стоишь, лучше переваривается пища. - Он беспокойно сновал по кабинету на тонких, как ходули, ногах, потом с отвращением хлебнул ледяной воды, словно это было лекарство. На столе Скоби увидел книгу "Болезни мочевых путей", открытую на цветной таблице. Робинсон повторил: - Чем я могу быть полезен? - Дайте двести пятьдесят фунтов, - нервно отшутился Скоби. - Вы все, видно, считаете, что банк набит деньгами, как копилка, - сухо осклабился Робинсон. - Сколько вам на самом деле нужно? - Триста пятьдесят. - А сколько у вас сейчас на счету? - По-моему, фунтов тридцать. Сейчас ведь конец месяца. - Давайте-ка мы это проверим. - Он позвал конторщика, и пока они ждали, Робинсон вышагивал по кабинету: шесть шагов до стены и столько же обратно. - Сто семьдесят шесть раз взад и вперед - будет миля. Я стараюсь до обеда сделать три мили. Берегу здоровье. В Нигерии я ходил пешком в клуб завтракать, полторы мили туда и еще полторы - назад в контору. А здесь гулять негде, - говорил он, делая полуоборот на ковре. Служащий положил ему на стол листок бумаги. Робинсон поднес его к самым глазам, словно хотел понюхать. - Двадцать восемь фунтов, пятнадцать шиллингов и семь пенсов. - Я хочу отослать жену в Южную Африку. - Ах, вот что. Понятно. - Пожалуй, я могу чуть-чуть ужаться, - сказал Скоби. - Хотя из моего жалованья много я ей дать не смогу. - Не вижу, к сожалению, как... - Я думал, вы мне позволите превысить кредит, - сказал не очень уверенно Скоби. - Многие ведь так делают. Вы знаете, я брал вперед только раз, да и то лишь на несколько недель, фунтов пятнадцать. Мне было очень неприятно. Меня это даже пугало. Почему-то казалось, что я задолжал лично управляющему. - Беда в том, Скоби, что мы получили приказ ни в коем случае не допускать кредитования вкладчиков. Идет война. Никто сейчас не может предложить в качестве обеспечения самое ценное - свою жизнь. - Да, понимаю. Но моя жизнь пока что в безопасности: я не собираюсь никуда двигаться. Подводные лодки мне не страшны. И работе моей никто не угрожает, - продолжал он все с той же неубедительной игривостью. - Начальник полиции как будто выходит в отставку? - спросил Робинсон, дойдя до несгораемого шкафа в конце комнаты и поворачивая назад. - Он - да, но я-то нет. - Рад это слышать, Скоби, Тут пошли слухи... - Когда-нибудь и мне придется выйти в отставку, но до этого еще далеко. Я предпочту умереть на своем посту. И я ведь застрахован, Робинсон. Разве мой полис не может служить обеспечением? - Вы же отказались от трети страховки три года назад. - Да, в тот год, когда Луиза ездила на родину делать операцию. - Не думаю, чтобы вы много выплатили в счет остальных двух третей. - Но все же страховка вас гарантирует на случай моей смерти. Не правда ли? - Да, если вы будете аккуратно делать взносы... А какая у нас в этом уверенность. Скоби? - Никакой, - сказал Скоби. - Это верно. - Мне очень жаль. Скоби. Не думайте, что это относится лично к вам. Такие уж у банка правила. Если бы вам нужно было фунтов пятьдесят, я бы дал вам их сам. - Не стоит об этом больше говорить, Робинсон, - сказал Скоби. - Не такое уж это спешное дело. Ребята из Администрации скажут, что мне легко набрать эти деньги взятками, - застенчиво засмеялся он. - Как поживает Молли? - Очень хорошо, спасибо. Жаль, что не могу этого сказать о себе. - Вы слишком много читаете медицинских книг. - Надо же человеку знать, что у него болит. Приедете вечером в клуб? - Вряд ли. Луиза немножко прихворнула. С ней всегда это бывает перед дождями. Простите, что отнял у вас время. Мне пора двигаться. Понурив голову, он быстро пошел вниз. У него было скверное чувство, будто его поймали в каком-то неблаговидном поступке, - он выпрашивал деньги, а ему отказали. Луиза заслуживает большего. Ему казалось, что в каком-то смысле он оплошал как мужчина. Дрюс сам выехал на "Эсперансу" со своим отрядом береговой охраны. На трапе их ждал буфетчик, который передал приглашение капитана выпить с ним у него в каюте. Начальник морской охраны был уже на борту. Это была часть церемониала, повторявшегося два раза в месяц: устанавливались дружеские отношения с командиром нейтрального корабля; принимая его приглашение, пытались подсластить горькую пилюлю досмотра; в это время внизу, под капитанским мостиком, обыск шел полным ходом. Пока у пассажиров первого класса проверяли паспорта, их каюты обшаривал отряд береговой охраны. Другие осматривали трюм - там происходила унылая, бессмысленная процедура пересыпки риса. Как сказал Юсеф? "Вы когда-нибудь нашли хоть один маленький алмазик? Неужели вы верите, что найдете?" Через несколько минут, когда все выпьют и дружеские отношения наладятся; Скоби предстоит неприятная задача - обыскать каюту самого капитана. Принужденный, несвязный разговор вел в основном морской офицер. Капитан отер одутловатое, желтое лицо и сказал: - Конечно, к англичанам я питаю в своем сердце огромное восхищение. - Нам, поверьте, и самим это противно, - уверял лейтенант. - Просто беда, что вы - судно нейтральной державы! - Мое сердце полно восхищения перед вашей величественной борьбой. В нем нет места обиде. Кое-кто из моих людей обижается. Я - нет, - говорил португальский капитан. С лица его ручьями лил пот, белки были воспалены. Он все говорил о своем сердце, но Скоби подумал, что трудно было бы найти это сердце даже при помощи серьезной хирургической операции. - Весьма признательны, - отвечал лейтенант. - Мы глубоко ценим ваше расположение... - Еще по рюмке портвейна, джентльмены? - Что ж, спасибо. Такого на берегу не найдешь. А вы, Скоби? - Нет, благодарю. - Надеюсь, майор, вы нас здесь не задержите на ночь? - Боюсь, что вам не удастся выйти раньше, чем завтра в полдень, - ответил Скоби. - Мы сделаем все, что возможно, - утешил лейтенант. - Положа руку на сердце, - джентльмены, могу вас заверить, что среди моих пассажиров вы не найдете ни одного преступника. Ну, а команда - их-то я всех знаю, как свои пять пальцев. - Такой уж теперь порядок, капитан, - сказал Дрюс, - мы не имеем права его нарушать. - Возьмите сигару, - предложил капитан. - По особому заказу. Бросьте вы эту сигарету. Дрюс закурил сигару, которая начала искриться и трещать. Капитан захохотал: - Я вас разыграл, джентльмены. Невинная шутка. Эту коробку я держу для друзей. У англичан необыкновенное чувство юмора. Я знал, что вы не рассердитесь. Немец непременно бы обозлился, англичанин - никогда! По всем правилам игры, да? - Забавно, - кисло сказал Дрюс, положив сигару в пепельницу, которую подставил ему капитан. Пепельница (капитан нажал на нее пальцем) заиграла дребезжащий мотивчик. Дрюс снова дернулся: он не получил отпуска, и нервы у него были не в порядке. Капитан скалил зубы и обливался потом. - Швейцарская штучка! - сказал он. Поразительный народ. И тоже нейтральный. Вошел один из полицейских береговой охраны и сунул Дрюсу записку. Тот передал ее Скоби. "Буфетчик, которого собираются уволить, сообщил, что у капитана в ванной спрятаны письма". - Пожалуй, пойду, потороплю их там в трюме, - сказал Дрюс. - Идемте, Эванс. Большое спасибо за портвейн, капитан. Они оставили Скоби наедине с капитаном. Эту часть своей работы Скоби не выносил: такие люди, как капитан, не были преступниками, хотя и нарушали правила, навязанные нейтральным пароходствам воюющими странами. Во время обыска никогда не знаешь заранее, что ты найдешь. Спальня человека - это его личная жизнь; роясь в ящиках, нападаешь на следы унижений, уличаешь в мелких страстишках, которые старательно прячут, как грязный носовой платок; под стопкой белья можно обнаружить беду, которую хозяин всячески старался забыть. Скоби мягко сказал: - Увы, капитан, придется мне и у вас тут пошарить немножко. Сами знаете, такой порядок. - Что ж, исполняйте ваш долг, майор. Скоби быстро и тщательно обыскал каюту: каждую вещь он заботливо клал на место, как хорошая хозяйка. Капитан стоял, повернувшись к Скоби спиной, и смотрел на мостик; казалось, он не хочет смущать гостя, занятого непотребным делом. Скоби кончил обыск, закрыл коробку с презервативами и аккуратно поставил ее назад, на верхнюю полку шкафчика, где лежали носовые платки, пестрые галстуки и пачка порнографических открыток. - Все? - вежливо осведомился капитан, поворачивая голову. - А это что за дверь? - спросил Скоби. - Что там у вас? - Ванная и уборная. - Пожалуй, надо заглянуть и туда. - Прошу, майор, но где там можно что-нибудь спрятать?.. - Если вы не возражаете... - Конечно, прошу вас. Это ваш долг. Ванная была пустая и необычайно грязная. На стенках ванны серой каймой осело засохшее мыло, а под ногами на кафельном полу хлюпала вода. Задача состояла в том, чтобы сразу же найти тайник. Долго здесь оставаться нельзя, - капитан сразу поймет, что кто-то донес. Обыск должен носить формальный характер - не слишком поверхностный, но и не слишком дотошный. - Тут мы скоро справимся, - весело сказал Скоби, бросив взгляд в зеркало для бритья на одутловатое спокойное лицо капитана. Донос к тому же мог быть ложным, буфетчик его сделал со зла. Скоби отворил шкафчик для лекарств и бегло проверил его содержимое: отвинтил крышечку у тюбика с зубной пастой, распечатал пакет с лезвиями, сунул палец в крем для бритья. Он не рассчитывал там что-нибудь найти. Но поиски давали ему время подумать. Он подошел к раковине, пустил воду, сунул палец в отверстие крана. Осмотрев пол, понял, что там ничего не спрячешь. Теперь иллюминатор: он проверил винты и подвигал взад и вперед задвижку. Всякий раз, оборачиваясь, он видел в зеркале спокойное, покорное лицо капитана. Как в детской игре, оно словно говорило ему: "холодно, холодно!" Наконец - уборная. Скоби поднял деревянное сиденье - между фаянсом и деревом не было ничего. Он взялся за цепочку и тут увидел, что лицо в зеркале стало напряженным: карие глаза больше на него не смотрели, они были устремлены на что-то другое, и, следуя за этим взглядом, Скоби увидел свою руку, сжимавшую цепочку. Может быть, в бачке нет воды? - подумал он и дернул цепочку. Журча и колотясь о стенки труб, вода хлынула вниз. Скоби отвернулся, и португалец воскликнул с самодовольством, которого не мог скрыть: - Вот видите, майор! И Скоби тут же все понял. "Я становлюсь невнимательным", подумал он и поднял крышку бачка. К ней изнутри было приклеено пластырем письмо. Вода до него не доставала. Скоби прочел адрес: "Лейпциг. Фридрихштрассе, фрау Гренер". Он произнес: - Простите, капитан... - Тот не отвечал, и, подняв на него глаза, Скоби увидел, как по воспаленным толстым щекам катятся слезы, смешиваясь со струйками пота. - Мне придется это забрать и сообщить куда следует... - Проклятая война, - вырвалось у капитана, - как я ее ненавижу! - Да и нам не за что ее любить, - сказал Скоби. - Человек должен погибнуть потому, что написал письмо дочери! - Это ваша дочь? - Да. Фрау Гренер. Распечатайте и прочтите. Увидите сами. - Не имею права. Должен сдать в цензуру. А почему вы не подождали с этим письмом, пока не придете в Лиссабон? Португалец опустился на край ванны всей своей тушей, словно уронил тяжелый мешок, который больше не мог нести. Он тер глаза тыльной стороной руки, как ребенок, - несимпатичный ребенок: толстый мальчик, над которым потешается вся школа. Можно вести беспощадную войну с красивым, умным и преуспевающим противником, а вот с несимпатичным как-то неловко: сразу словно камень давит на сердце. Скоби знал, что должен взять письмо и уйти, сочувствие тут неуместно. - Будь у вас дочь, вы бы меня поняли, - простонал капитан. - Но у вас, видно, нет дочери, - обличал он так, словно бесплодие это смертный грех. - Нет. - Она обо мне беспокоится. Она меня любит, - твердил он, подняв мокрые от слез глаза, будто стараясь что-то втолковать Скоби и сам понимая, как это неправдоподобно. - Она меня любит, - горестно повторил он. - Но почему бы вам не написать ей из Лиссабона? - опять спросил Скоби. - Зачем было так рисковать? - Я человек одинокий. У меня нет жены, - сказал капитан. - Не терпится отвести душу. А в Лиссабоне - сами знаете, как это бывает - друзья, выпивка. У меня там есть женщина, ревнует даже к родной дочери. Ссоры, скандалы - время бежит незаметно. Не пройдет и недели, как опять надо в море. До сих пор мне везло. Скоби ему верил. История была слишком дикая, чтобы ее выдумывать. Даже в военное время нельзя терять способность ве