ясно. - Выглядите вы довольно хорошо. - Да я в общем здоров, только вот сердце иногда немножко побаливает и сплю неважно. - Работа ответственная, в этом все дело. - Возможно. Скоби казалось, что он бросил в землю достаточно зерен - но для какой жатвы? Этого он и сам не мог бы сказать. Попрощавшись, он вышел на улицу, где ослепительно сияло солнце. Шлем он держал в руке, и раскаленные лучи били прямо по его редким седеющим волосам. Он призывал на себя кару всю дорогу до полицейского управления, но ему было в ней отказано. Последние три недели ему казалось, что люди, проклятые богом, находятся на особом положении; как молодежь, которую торговая фирма посылает служить в какое-нибудь гиблое место, - их выделяют из числа более удачливых коллег, облегчают им повседневный труд и всячески берегут, чтобы, не дай бог, их не миновало то, что им уготовано. Вот и у него теперь все идет как по маслу. Солнечный удар его не берет, начальник административного департамента приглашает обедать... Злая судьба от него, видно, отступилась. Начальник полиции сказал: - Входите, Скоби. У меня для вас хорошие вести. И Скоби приготовился к тому, что от него отступятся снова. - Бейкер сюда не едет. Он нужен в Палестине. Они все же решили назначить на мое место самого подходящего человека. Скоби сидел на подоконнике, опустив на колено руку, и смотрел, как она дрожит. Он думал: ну вот, всего этого могло и не быть. Если бы Луиза не уехала, я никогда не полюбил бы Элен, меня не шантажировал бы Юсеф, я никогда не совершил бы с отчаяния этого поступка. Я бы остался собой, тем, кто пятнадцать лет живет в моих дневниках, а не разбитым слепком с человека. Но ведь только потому, что я все это сделал, ко мне пришел успех. Я, выходит, один из слуг дьявола. Он-то, уж заботится о своих. И теперь, думал он с отвращением, меня ждет удача за удачей. - Я подозреваю, что вопрос решил отзыв полковника Райта. Вы на него произвели прекрасное впечатление. - Слишком поздно, сэр. - Почему? - Я стар для этой работы. Сюда надо человека помоложе. - Чепуха. Вам только пятьдесят. - Здоровье у меня сдает. - Первый раз слышу. - Я сегодня как раз жаловался Робинсону в банке. У меня какие-то боли и бессонница. - Он говорил быстро, барабаня пальцами по колену. - Робинсон просто молится на Тревиса. Говорит, что тот сотворил с ним чудо. - Бедняга этот Робинсон! - Почему? - Ему осталось жить не больше двух лет. Это, конечно, строго между нами, Скоби. Люди не перестают друг друга удивлять: значит, этот смертный приговор вылечил Робинсона от воображаемых болезней, от чтения медицинских книг, от ходьбы из угла по своему кабинету! Так вот как бывает, когда узнаешь самое худшее. Остаешься с ним один на один и обретаешь нечто вроде покоя. - Дай бог, чтобы всем нам удалось умереть так спокойно. Он собирается ехать домой? - Не думаю. Скорее, ему придется лечь в больницу. Скоби думал: эх, а я не понял тогда того, что вижу. Робинсон показывал мне самое заветное свое достояние: легкую смерть. Этот гад даст большую смертность, хотя, пожалуй, и не такую большую, если вспомнить, что делается в Европе. Сначала Пембертон, потом ребенок в Пенде, а теперь Робинсон... Нет, это немного, но ведь я не считаю смертей от черной лихорадки в военном госпитале. - Вот так-то обстоят дела, - сказал начальник полиции. - В будущем году займете мое место. Ваша жена будет рада. Я должен буду терпеливо вынести ее радость, думал Скоби без всякой злобы. Я виноват, и не мне ее осуждать или показывать свое раздражение. - Я пойду домой, - сказал он. Али стоял возле машины, разговаривая с каким-то парнем, который, увидев Скоби, скрылся. - Кто это такой, Али? - Мой младший брат, хозяин. - Как же я его не знаю? Одна мать? - Нет, хозяин, один отец. - А что он делает? Али молча вертел рукоятку стартера, с лица его лил пот. - У кого он работает, Али? - Что, хозяин? - Я спрашиваю, у кого он работает? - У мистера Уилсона, хозяин. Мотор завелся, и Али сел на заднее сиденье. - Он тебе что-нибудь предлагал, Али? Просил, чтобы ты доносил на меня - за деньги? Ему было видно в зеркале лицо Али - хмурое, упрямое, скрытное, каменное, как вход в пещеру. - Нет, хозяин. - Мною интересуются и платят за доносы хорошие деньги. Меня считают плохим человеком, Али. - Я ваш слуга, - сказал Али, глядя ему прямо в глаза. Одно из свойств обмана, думал Скоби, - это потеря доверия к другим. Если я могу лгать и предавать, значит, на это способны и другие. Разве мало людей поручилось бы за мою честность и потеряло бы на этом свои деньги? Зачем же я буду зря ручаться за Али? Меня не поймали за руку, его не поймали за руку, вот и все. Тупое отчаяние сдавило ему затылок. Он думал, уронив голову на руль: я знаю, что Али честный слуга; я знаю его пятнадцать лет; мне просто хочется найти себе пару в этом мире обмана. Ну, а какова следующая стадия падения? Подкупать других? Когда они приехали, Луизы не было дома; кто-нибудь, по-видимому, за ней заехал и увез на пляж. Она ведь не ждала, что он вернется до темноты. Он написал ей записку: "Повез кое-какую мебель Элен. Вернусь рано. У меня для тебе хорошие новости", - и поехал один к домику на холме по пустой, унылой полуденной дороге. Кругом были только грифы - они собрались вокруг дохлой курицы на обочине и пригнули к падали стариковские шеи; их крылья торчали в разные стороны, как спицы сломанного зонта. - Я привез тебе еще стол и пару стульев. Твой слуга здесь? - Нет, пошел на базар. Они теперь целовались при встрече привычно, как брат и сестра. Когда грань перейдена, любовная связь становится такой же прозаической, как дружба. Пламя обожгло их и перекинулось через просеку на другую часть леса; оно оставило за собой лишь чувство ответственности и одиночества. Вот если только ступишь босой ногой, почувствуешь в траве жар. - Я помешал тебе обедать, - сказал Скоби. - Да нет, я уже кончаю. Хочешь фруктового салата? - Тебе давно пора поставить другой стол. Смотри, какой этот неустойчивый. - Он помолчал. - Меня все-таки назначают начальником полиции. - Твоя жена обрадуется. - А мне это безразлично. - Ну нет, извини, - сказала она энергично. Элен была твердо убеждена, что страдает она одна. Он будет долго удерживаться, как Кориолан, от того, чтобы выставлять _свои_ раны напоказ, но в конце концов не выдержит; будет преувеличивать свои горести в таких выражениях, что они ему самому начнут казаться мнимыми. Что ж, подумает он тогда, может, она и права. Может, я и в самом деле не страдаю. - Ну да, начальник полиции должен быть выше всяких подозрений, - продолжала она. - Как Цезарь. - (Ее цитаты, как и правописание, не отличались особенной точностью.) - Видно, нам приходит конец. - Ты же знаешь, что у нас с тобой не может быть конца! - Ах, нельзя же начальнику полиции тайком держать любовницу в какой-то железной лачуге! Шпилька была в словах "тайком держать", но разве он мог позволить себе хоть малейшее раздражение, помня ее письмо, где она предлагала себя в жертву: пусть он делает с ней, что хочет, даже выгонит! Люди не бывают героями беспрерывно; те, кто отдает все богу или любви, должны иметь право иногда, хотя бы в мыслях, взять обратно то, что они отдали. Какое множество людей вообще не совершает героических поступков, даже сгоряча. Важен поступок сам по себе. - Если начальник полиции не может быть с тобой, значит, я не буду начальником полиции. - Это глупо. В конце концов, какая нам от всего этого радость? - спросила она с притворной рассудительностью, и он понял, что сегодня она не в духе. - Для меня большая, - сказал он и тут же спросил себя: что это - опять утешительная ложь? Последнее время он лгал столько, что маленькая и второстепенная ложь была не в счет. - На часок-другой, да и то не каждый день, а когда тебе удастся улизнуть. И ты уж никогда не сможешь остаться на ночь. Он сказал без всякой надежды: - Ну, у меня есть всякие планы. - Какие планы? - Пока еще очень неопределенные. Она сказала со всей холодностью, какую смогла на себя напустить: - Что ж, надеюсь, ты мне сообщишь о них заранее, чтобы я подготовилась. - Дорогая, я ведь пришел не для того, чтобы ссориться. - Меня иногда удивляет, зачем ты вообще сюда ходишь. - Вот сегодня я привез тебе мебель. - Ах да, мебель. - У меня здесь машина. Давай я свезу тебя на пляж. - Нам нельзя показываться вместе на пляже! - Чепуха. Луиза сейчас, по-моему, там. - Ради Христа, избавь меня от этой самодовольной дамы! - воскликнула Элен. - Ну хорошо. Я тебя просто покатаю на машине. - Это безопаснее, правда? Скоби схватил ее за плечи и сказал: - Я не всегда думаю только о безопасности. - А мне казалось, что всегда. И вдруг он почувствовал, что выдержка его кончилась, - он закричал: - Не думай, что ты одна приносишь жертвы! С отчаянием он видел, что между ними вот-вот разразится сцена: словно смерч перед ливнем, черный, крутящийся столб скоро закроет все небо. - Конечно, твоя работа страдает, - сказала она с ребячливым сарказмом. - То и дело урываешь для меня полчасика! - Я потерял надежду. - То есть как? - Я пожертвовал будущем. Я обрек себя на вечные муки. - Не разыгрывай, пожалуйста, мелодраму! Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты только что сказал мне, что будущее твое обеспечено - ты будешь начальником полиции. - Я говорю о настоящем будущем - о вечности. - Вот что я в тебе ненавижу - это твою религию! Ты, наверно, заразился у набожной жены. Все это такая комедия! Если бы ты в самом деле верил, тебя бы здесь не было. - Но я верю, и все же я здесь, - сказал он с удивлением. - Ничего не могу объяснить, но это так. И я не обманываю себя, я знаю, что делаю. Когда отец Ранк приблизился к нам со святыми дарами... Элен презрительно прервала его: - Ты мне все это уже говорил. Брось кокетничать! Ты веришь в ад не больше, чем я! Он схватил ее за руки и яростно их сжал. - Нет, тебе это так легко не пройдет! Говорю тебе - я верю! Я верю, говорю тебе! Верю, что если не случится чуда, я проклят на веки вечные. Я полицейский. Я знаю, что говорю. То, что я сделал, хуже всякого убийства, убить - это ударить, зарезать, застрелить, сделано - и конец, а я несу смертельную заразу повсюду. Я никогда не смогу от нее избавиться. - Он отшвырнул ее руки, словно бросал зерна на каменный пол. - Не смей делать вид, будто я не доказал тебе свою любовь. - Ты хочешь сказать - любовь к твоей жене. Ты боялся, что она узнает. Злость покинула его. Он сказал: - Любовь к вам обоим. Если бы дело было только в ней, выход был бы очень простой и ясный. - Он закрыл руками глаза, чувствуя, как в нем снова просыпается бешенство. - Я не могу видеть страданий и причиняю их беспрерывно. Я хочу уйти от всего этого, уйти совсем. - Куда? Бешенство и откровенность прошли; через порог снова прокралась, как шелудивый пес, хитрость. - Да просто мне нужен отпуск. - Он добавил: - Плохо стал спать. И у меня бывает какая-то странная боль. - Дорогой, может, ты нездоров? - Смерч, крутясь, промчался мимо; буря теперь бушевала где-то вдали, их она миновала. - Я ужасная стерва. Мне иногда становится невтерпеж, и я устала, но ведь все это чепуха. Ты был у доктора? - На днях заеду в больницу к Тревису. - Все говорят, что доктор Сайкс лучше. - Нет, к Сайкс я не пойду. Теперь истерика и злость оставили его, и он видел ее точно такой, какой она была в тот первый вечер, когда выли сирены. Он думал: господи, я не могу ее бросить. И Луизу тоже. Ты во мне не так нуждаешься, как они. У тебя есть твои праведники, твои святые, весь сонм блаженных. Ты можешь обойтись без меня. - Давай я тебя прокачу на машине, - сказал он Элен. - Нам обоим надо подышать воздухом. В полутьме гаража он снова взял ее за руки и поцеловал. - Тут нет чужих глаз... Уилсон нас видеть не может. Гаррис за нами не следит. Слуги Юсефа... - Мой дорогой, я бы завтра же с тобой рассталась, если бы знала, что это поможет. - Это не поможет. Помнишь, я написал тебе письмо и оно потерялось? Я старался сказать там все напрямик. Так, чтобы потом нечего было остерегаться. Я писал, что люблю тебя больше, чем жену... - Он замялся. - Больше, чем бога... - Говоря это, он почувствовал за своей спиной, возле машины, чье-то дыхание. Он резко окликнул: - Кто там? - Где, дорогой? - Тут кто-то есть. - Он обошел машину и громко спросил: - Кто здесь! Выходи. - Это Али, - сказала Элен. - Что ты здесь делаешь, Али? - Меня послала хозяйка, - отвечал Али. - Я жду здесь хозяина: сказать, что хозяйка вернулась. Его едва было видно в темноте. - А почему ты ждал здесь? - Голова дурит, - сказал Али. - Я сплю, совсем немножко поспал. - Не пугай его, - взмолилась Элен. - Он говорит правду. - Ступай домой, Али, - приказал ему Скоби, - и скажи хозяйке, что я сейчас приду. - Он смотрел, как Али, шлепая подошвами, мелькает на залитой солнцем дороге между железными домиками. Он ни разу не обернулся. - Не волнуйся, - сказала Элен. - Он ничего не понял. - Али у меня пятнадцать лет, - заметил Скоби. И за все эти годы ему первый раз-было стыдно перед Али. Он вспомнил ночь после смерти Пембертона, как Али с чашкой чая в руках поддерживал его за плечи в тряском грузовике; но потом вспомнил и другое: как воровато ускользнул слуга Уилсона возле полицейского управления. - Ему ты можешь доверять. - Не знаю, - сказал Скоби. - Я потерял способность доверять. Наверху спала Луиза, а Скоби сидел перед раскрытым дневником. Он записал против даты 31 октября: Начальник полиции сегодня утром сказал, что меня назначают на его место. Отвез немножко мебели Э.Р. Сообщил Луизе новости, она обрадовалась". Другая его жизнь - открытая, незамутненная, реальная - лежала у него под рукой, прочная, как римская постройка. Это была та жизнь, которую, по общему мнению, он вел: никто, читая эти записки, не мог бы себе представить ни постыдной сцены в полутемном гараже, ни встречи с португальским капитаном; ни Луизу, слепо бросающую ему в лицо горькую правду, ни Элен, обвиняющую его в лицемерии. И немудрено, думал он: я слишком стар для всех этих переживаний. Я слишком стар для жульничества. Пусть лгут молодые. У них вся жизнь впереди, чтобы вернуться к правде. Он поглядел на часы: 11:45. И записал: "Температура в 2:00 +33o". Ящерица прыгнула вверх по стене, крохотные челюсти защелкнулись, схватив мошку. Что-то царапается за дверью - бродячая собака? Он снова положил перо, в лицо ему через стол глядело одиночество. Разве можно быть одиноким, когда наверху жена, а на холме, в пятистах шагах отсюда, любовница? Однако с ним за столом, как молчаливый собеседник, сидело одиночество. Скоби казалось, что он никогда еще не был так одинок. Теперь уж некому сказать правду. Кое-чего не должен был знать начальник полиции, кое-чего - Луиза; даже Элен и той он не мог сказать всего: ведь он принес такую жертву, чтобы не причинять ей боли, зачем же сейчас ему зря ее огорчать? Ну а что касается бога, он мог с ним разговаривать только как с врагом - такая у них была друг на друга обида. Он пошевелил на столе рукой, и казалось, будто зашевелилось и одиночество, оно коснулось кончиков его пальцев. "Ты да я, - сказало одиночество, - да мы с тобой". Если бы посторонние все о нем знали, подумал он, пожалуй, ему бы даже позавидовали: Багстер позавидовал бы, что у него есть Элен, Уилсон - что у него Луиза. "В тихом омуте..." - воскликнул бы Фрезер, плотоядно облизываясь. Им еще, пожалуй, кажется, что мне от всего этого есть какая-то корысть, мысленно удивился он, хотя вряд ли кому-нибудь на свете дано меньше, чем мне. И я не могу даже себя пожалеть: ведь я точно знаю, как я виноват. Видно, он так далеко загнал себя в пустыню, что даже кожа его приняла окраску песка. Дверь за его спиной осторожно скрипнула. Скоби не шевельнулся. Сюда крадутся соглядатаи, думал он. Кто это - Уилсон, Гаррис, слуга Пембертона, Али?.. - Хозяин, - прошептал чей-то голос, и босая нога шлепнула по цементному полу. - Кто это?.. - спросил Скоби, не оборачиваясь. Из розовой ладони на стол упал комочек бумаги, и рука исчезла. Голос произнес: - Юсеф сказал приходить тихо, пусть никто не видит. - А чего Юсефу опять надо? - Он посылает подарок, очень маленький подарок. Дверь снова закрылась, и в комнату вернулась тишина. Одиночество сказало: "Давай прочтем вместе - ты да я". Скоби взял комочек, он был легкий, но в середине лежало что-то твердое. Сначала Скоби не сообразил, что это такое, - наверно, камушек, положенный в записку, чтобы ее не сдуло ветром, и стал искать, где же самое письмо, которого, конечно, не оказалось - разве Юсеф кому-нибудь доверит написать такое письмо? Тогда он понял, что в бумаге бриллиант. Он ничего не понимал в драгоценных камнях, но по виду этот стоил не меньше, чем весь его долг Юсефу. Видимо, тот получил сообщение, что алмазы, посланные им на "Эсперансе", благополучно прибыли. Это не взятка, а знак благодарности, объяснил бы ему Юсеф, прижав толстую руку к своему открытому, ветреному сердцу. Дверь распахнулась, и появился Али. Он держал за руку хныкающего парня. Али сказал: - Этот вонючка шатался по всему дому. Пробовал двери. - Кто ты такой? - спросил Скоби. Парень залепетал, заикаясь от злости и страха: - Я слуга Юсефа. Я принес хозяину письмо. - Он показал пальцем на стол, где в скомканной бумажке лежал камешек. Али перевел взгляд туда. Скоби сказал своему одиночеству: "Нам с тобой надо побыстрей шевелить мозгами!" Он спросил парня: - Почему ты не пришел, как все люди, и не постучал в дверь? Почему ты прокрался, как вор? Парень был худой, с грустными, добрыми глазами, как у всех племен менде. Он заявил: - Я не вор. - Ударение на первом слове было таким незаметным, что, может быть, он и не собирался сказать дерзость. - Хозяин приказал идти очень тихо. - Отнеси это обратно Юсефу и скажи ему, что я хотел бы знать, откуда он берет такие камни. Я думаю, что он ворует камни, и скоро все разузнаю. Ступай. На, возьми. Ну-ка, Али, выбрось его отсюда. Али вытолкал парня в дверь, и Скоби услышал шарканье их подошв по дорожке. Что они делают, шепчутся? Он подошел к двери и крикнул им вслед: - Скажи Юсефу, что я как-нибудь ночью к нему заеду и мы уж с ним поговорим по душам! Он захлопнул дверь, подумав: как много знает Али. Недоверие к слуге снова забродило у него в крови, словно лихорадка. Али может меня погубить, подумал он, и не только меня, но даже их. Он налил себе виски и взял со льда бутылку содовой. Сверху крикнула Луиза: - Генри! - Что, дорогая? - Уже двенадцать? - Около того, по-моему. - Пожалуйста, не пей ничего после полуночи. Ты ведь помнишь про завтрашний день? - Конечно, помню, подумал он, осушая стакан; завтра первое ноября, день Всех святых, а сегодня - ночь всех усопших. Чей дух пролетит над этим бокалом? - Ты ведь пойдешь к причастию, дорогой? - И он подумал устало: когда же всему этому будет конец? Но чего мне теперь церемониться? Если уж губить душу, так губить до конца. Единственный дух, который сумело вызвать виски, было все то же одиночество: оно кивало, сидя напротив, отхлебывая из его стакана. "Следующим испытанием, - напомнило ему одиночество, - будет рождество, ночная служба, и тебе не отвертеться, никакие отговорки тебе в ту ночь не помогут, да и потом тоже... целой вереницей пойдут праздники, а обедни весной и летом потянутся бесконечной чередой". Перед глазами его возникло залитое кровью лицо, глаза, закрытые под градом ударов, откинутая набок от боли голова Христа. - Где же ты, Тикки? - позвала Луиза как будто с тревогой, словно в лицо ей дохнуло подозрение, и он опять подумал: можно ли в самом деле доверять Али? И бездушный здравый смысл африканского побережья - тех, кто торгует, тех, кто живет за счет казны, ему подсказал: "Никогда не верь черным. В конце концов они тебя подведут. Вот у меня, например, пятнадцать лет прожил слуга..." Тени недоверия собрались вокруг него в эту ночь всех усопших. - Сейчас, дорогая, иду. - "Тебе ведь стоит сказать только слово, - обратился он к богу, - и легионы ангелов..." Рукой, на которой было кольцо, он ударил себя по щеке и увидел, что из ссадины пошла кровь. Он крикнул Луизе: - Ты что-то сказала, дорогая? - Да нет, я только хотела тебе напомнить, что завтра у нас такой праздник! Мы опять вместе, и тебя назначают начальником полиции... Как хорошо, Тикки! Вот это моя награда, сказал он гордо своему одиночеству, расплескивая по столу виски, бросая вызов самым злым духам и глядя, как бог истекает кровью. 4 Сразу было видно, что Юсеф допоздна заработался в своей конторе на пристани. Белый двухэтажный домик стоял у деревянного причала на самом краю Африки, как раз за военными складами горючего, и в окне, выходившим в город, из-под занавески блеснула полоска света. Когда Скоби пробирался туда между ящиками, полицейский отдал ему честь. - Все спокойно, капрал? - Все спокойно, начальник. - Вы обошли порт со стороны негритянского квартала? - Да, начальник. Все спокойно, начальник. - Он ответил так быстро, что сразу стало видно: он лжет. - Портовые крысы уже за работой, а? - Нет, нет, начальник. Везде тихо, как в могиле. - Избитая, книжная фраза показывала, что полицейский воспитывался в миссионерской школе. - Ну что ж, спокойной ночи. - Спокойной ночи, начальник. Скоби пошел дальше. Он уже давно не видел Юсефа - с той самой ночи, когда сириец его шантажировал, - и вдруг почувствовал странное влечение к своему мучителю. Белый домик притягивал его, как магнит; казалось, там - единственная близкая ему душа, единственный человек, которому он мог доверять. По крайней мере, этот шантажист знал его, как никто; он мог посидеть с этим толстым нелепым человеком и рассказать ему всю правду, без утайки. В непривычном для Скоби мире лжи шантажист чувствовал себя как рыба в воде, он знал тут все ходы и выходы, мог посоветоваться, даже помочь... Из-за большого ящика появился Уилсон. Фонарик Скоби осветил его лицо, как географическую карту. - Уилсон! - удивился Скоби. - Поздно же вы разгуливаете. - Да, - согласился Уилсон, и Скоби с огорчением подумал: как он меня ненавидит! - У вас есть пропуск на пристань? - Да. - Держитесь подальше от той части, которая примыкает к негритянскому кварталу. Одному там ходить опасно. Из носа кровь больше не идет? - Нет, - сказал Уилсон. Он и не думал трогаться с места - у него была манера вечно загораживать дорогу, так что приходилось его обходить. - Что ж, спокойной ночи, Уилсон. Загляните к нам, Луиза... - Я ее люблю, Скоби. - Я это заметил. И вы ей нравитесь, Уилсон. - А я ее люблю, - повторил Уилсон. Он подергал брезент, прикрывавший ящик. - Разве вам понять, что это значит! - Что именно? - Любовь. Вы никого не любите, кроме себя, подлец вы этакий! - У вас расходились нервы, Уилсон. Это климат. Вам надо полежать. - Вы бы не вели себя так, если бы ее любили. По черной воде с невидимого корабля донеслись звуки патефона - надрывно звучала модная песенка. Часовой кого-то окликнул, и тот ответил паролем. Скоби опустил фонарик, теперь он освещал только противомоскитные сапоги Уилсона. - Любовь не такая простая штука, как вы думаете, Уилсон, - сказал он. - Вы начитались стихов. - А что бы вы сделали, если бы я ей все сказал... насчет миссис Ролт? - Но вы ведь ей уже сказали, Уилсон. То, что вы об этом думаете. Однако она предпочитает мою версию. - Смотрите, Скоби, я до вас доберусь. - Вы думаете, Луизе будет лучше? - Со мной она будет счастлива! - простодушно похвастал Уилсон дрогнувшим голосом, который перенес Скоби на пятнадцать лет назад и напомнил ему человека куда моложе, чем тот замаранный субъект, который разговаривал сейчас с Уилсоном на берегу моря, прислушиваясь к тихому плеску воды о деревянный причал. Скоби негромко сказал: - Да, вы постараетесь. Я знаю, вы постараетесь. Может быть... - Но он и сам не знал, как договорить фразу, какое слабое утешение приберег он для Уилсона - оно смутно промелькнуло у него в мозгу и исчезло. Вдруг его охватило раздражение против этой долговязой "романтической" фигуры там, у ящика, - он просто невежда, хотя и знает так много. Скоби сказал: - Пока что мне бы хотелось, чтобы вы перестали за мной шпионить. - Это моя обязанность, - признался Уилсон, и сапоги его задвигались в луче фонарика. - Все, что вы пытаетесь выяснить, ничего не стоит. Скоби оставил Уилсона возле склада горючего и пошел дальше. Когда он поднимался по ступенькам в контору Юсефа, он оглянулся и увидел в темноте густую черную тень - там стоял Уилсон, смотрел ему вслед и ненавидел. Он вернется домой и напишет донесение: "В 23:25 я заметил майора Скоби, который явно направлялся на заранее назначенное свидание..." Скоби постучался и вошел. Юсеф полулежал за столом, положив на него ноги, и диктовал чернокожему конторщику. Не прерывая фразы "...пятьсот рулонов в клетку, семьсот пятьдесят с ведерками на песочном фоне, шестьсот рулонов искусственного шелка в горошек", он поглядел на Скоби с надеждой и тревогой. Потом резко приказал конторщику: - Убирайся. Но потом вернись. Скажи слуге, чтобы никого не впускал. - Он снял ноги со стола, приподнялся и протянул дряблую руку. - Добро пожаловать, майор Скоби. - Но рука упала, как ненужная тряпка. - Вы впервые почтили мою контору своим присутствием, майор Скоби. - Да я толком не знаю, зачем я сюда пришел, Юсеф. - Мы так давно не виделись. - Юсеф сел и устало подпер огромную голову огромной, как тарелка, ладонью. - Время для разных людей течет по-разному: для кого медленно, для кого быстро. Все зависит от их симпатии друг к другу. - На этот счет у сирийцев, наверно, есть стихи. - Есть, майор Скоби, - живо подтвердил Юсеф. - Вам бы дружить не со мной, а с Уилсоном, Юсеф. Он любит стихи. У меня прозаическая душа. - Выпьете виски, майор Скоби? - Не откажусь. Он сидел по другую сторону письменного стола; между ними возвышался неизменный синий сифон. - Как поживает миссис Скоби? - Зачем вы послали мне бриллиант, Юсеф? - Я ваш должник, майор Скоби. - Ну нет, это неправда. Вы расплатились со мной сполна той бумажкой. - Я изо всех сил стараюсь забыть все это дело. Я уговариваю себя, что это была просто дружеская услуга и ничего больше. - Стоит ли лгать самому себе, Юсеф? Себя ведь не обманешь. - Майор Скоби, если бы я чаще с вами встречался, я стал бы лучше. - В стаканах зашипела содовая, и Юсеф с жадностью выпил. - Сердцем чувствую, майор Скоби, что вы встревожены, огорчены... Я всегда мечтал, что вы придете ко мне в трудную минуту. - А ведь было время, когда я смеялся над мыслью, что могу к вам прийти. - У нас в Сирии есть притча про льва и мышь... - У нас она тоже есть, Юсеф. Но я никогда не считал вас мышью, да и сам я не лев. Вот уж никак не лев! - Вы встревожены из-за миссис Ролт. И вашей жены. Правда, майор Скоби? - Да. - Передо мной вам нечего стыдиться, майор Скоби. У меня было в жизни немало неприятностей из-за женщин. Теперь мне легче, я многому научился. Я научился плевать на все, майор Скоби. Я говорю обеим: "Мне плевать на все. Я сплю, с кем хочу. Не нравится - не живи со мной. А мне плевать". И они с этим мирятся, майор Скоби. - Юсеф вздохнул, глядя на свое виски. - Иногда я даже предпочел бы, чтобы они не мирились. - Я на очень многое пошел, Юсеф, чтобы моя жена ничего не подозревала. - Я знаю, на что вы пошли, майор Скоби. - Нет, всего вы не знаете. История с алмазами - это еще чепуха по сравнению... - С чем? - Вы не поймете. Но дело в том, что теперь знает еще один человек - Али. - Но вы ведь доверяете Али? - Кажется, доверяю. Но он знает и про вас. Он вошел вчера и видел бриллиант. Ваш слуга был очень неосторожен. Крупная, широкая рука шевельнулась на столе. - Я займусь моим слугой, не откладывая. - Слуга Уилсона - сводный брат Али. Они друг с другом видятся. - Вот это нехорошо, - сказал Юсеф. Теперь Скоби выложил все свои тревоги, все, кроме самой главной. У него было странное чувство, будто первый раз в жизни он переложил свое бремя на чужие плечи. И Юсеф взвалил на себя это бремя, он явно взвалил его на себя. Поднявшись со стула, он пододвинул свою громадную тушу к окну и стал разглядывать зеленую штору, словно там был нарисован пейзаж. Он поднес руку ко рту и стал грызть ногти - щелк, щелк, щелк, зубы его прикусывали каждый ноготь поочередно. Потом он принялся за другую руку. - Не думаю, чтобы тут было что-нибудь серьезное, - сказал Скоби. Его охватило беспокойство; казалось, он нечаянно пустил в ход мощную машину и теперь не мог уже с ней совладать. - Плохо, когда не доверяешь, - сказал Юсеф. - Слуг надо иметь таких, которым доверяешь. Ты о них всегда должен знать больше, чем они о тебе. - В этом для него, видимо, и состояло доверие. - Я всегда ему доверял, - сказал Скоби. Юсеф поглядел на свои обкусанные ногти. - Не беспокойтесь, - сказал он. - Я не хочу, чтобы вы беспокоились. Предоставьте это дело мне, майор Скоби. Я выясню, можете ли вы ему доверять. - Он неожиданно объявил: - Я о вас позабочусь. - Каким образом? - Меня это даже не возмутило, подумал Скоби не без удивления. Обо мне позаботятся, и я чувствую себя спокойно, как ребенок на руках у няньки. - Только ни о чем не спрашивайте, майор Скоби. На этот раз предоставьте все мне. Я в таких делах знаю толк. Отойдя от окна, Юсеф перевел взгляд на Скоби: глаза его, как задвижки на телескопе, были пустые и блестящие. Он сказал, ласково взмахнув широкой, влажной рукой: - Вы только напишите вашему слуге записочку, майор Скоби, и попросите его прийти сюда. Я с ним поговорю. Мой слуга отнесет ему записку. - Но Али не умеет читать. - Тем лучше. Вы пошлете с моим слугой какой-нибудь знак, что он от вас. Ваше кольцо с печаткой. - Что вы хотите сделать, Юсеф? - Я хочу вам помочь, майор Скоби. Вот и все. Медленно, неохотно Скоби стал снимать с пальца кольцо. - Он прожил у меня пятнадцать лет. До сих пор я ему всегда доверял. - Вот увидите, - сказал Юсеф, - все будет в полном порядке. - Он подставил ладонь, чтобы взять кольцо, и руки их соприкоснулись; это было похоже на рукопожатие заговорщиков. - Напишите несколько слов. - Кольцо не слезает, - сказал Скоби. Он почувствовал какое-то странное нежелание его снимать. - Да в общем это не нужно. Он и так придет, если ваш слуга скажет, что я его зову. - Не думаю. Они не любят ходить по ночам в порт. - Ничего с ним не случится. Он ведь будет не один. С ним пойдет ваш слуга. - Да, да, это конечно. И все же, по-моему, если вы ему что-нибудь пошлете в доказательство, что это не ловушка... Слуге Юсефа верят не больше, чем самому Юсефу... - Пусть он тогда придет завтра. - Нет, лучше сегодня, - сказал Юсеф. Скоби пошарил в карманах и задел пальцем разорванные четки. - Нате, пусть возьмет, - сказал он, - хотя это и не обязательно... - Он замолчал, встретившись с пустым взглядом Юсефа. - Спасибо, - произнес Юсеф. - Это вполне подойдет. - У двери он добавил: - Располагайтесь как дома, майор Скоби. Налейте себе еще виски. Я только дам распоряжение слуге... Его не было очень долго. Скоби в третий раз налил себе виски и, так как в маленькой конторе совсем нечем было дышать, погасил свет и отдернул штору окна, выходившего на море; из бухты чуть заметно потянул ветерок. Вставала луна, и плавучая база блестела, как серый лед. Скоби беспокойно подошел к другому окну, выходившему на пристань, к навесам и лесному складу негритянского квартала. Он увидел, как оттуда возвращается конторщик Юсефа, и подумал: какую, видно, власть имеет Юсеф над портовыми крысами, если его служащий может безнаказанно разгуливать один по _их_ владениям. Я пришел за помощью, говорил себе он, и видишь, обо мне позаботились - но как и за чей счет? Сегодня день Всех святых; Скоби вспоминал, как привычно, почти без страха и стыда, он во второй раз встал на колени возле алтарной решетки, дожидаясь приближения священника. Даже смертный грех и тот может войти в привычку. Мое сердце окаменело, думал он и вспомнил раковины с прожилками, похожими на кровеносные сосуды, которые собираются на пляже. Берегись, ты наносишь слишком много ударов своей вере, еще один - и все тебе станет безразлично. Ему казалось, что его душа прогнила насквозь и теперь уже всякая попытка спасти ее безнадежна. - Вам жарко? - послышался голос Юсефа. - Давайте посидим в темноте. С другом и темнота не страшна. - Вас очень долго не было. Юсеф объяснил с нарочитой неопределенностью: - Много всяких дел. Скоби решил, что сейчас самое время спросить у Юсефа, что тот намерен предпринять, но вдруг почувствовал такое отвращение к своей подлости, что слова замерли у него на языке. - Да, жара, - сказал он. - Давайте попробуем устроить сквозняк. - Он отворил боковое окно на набережную. - Интересно, отправился Уилсон домой или нет? - Уилсон? - Он следил за мной, когда я шел сюда. - Не беспокойтесь, майор Скоби. Я думаю, что ваш слуга больше не будет вас обманывать. Скоби спросил с облегчением и надеждой: - Значит, вы сумеете его чем-нибудь припугнуть? - Не спрашивайте. Увидите сами. Надежда и чувство облегчения сразу увяли. - Но, Юсеф, я _должен_ знать... - начал он. - Юсеф его перебил: - Я давно мечтал спокойно посидеть с вами вечерок вот так, в темноте, со стаканчиком виски в руках, майор Скоби, и поговорить о важных вещах. О боге. О семье. О поэзии. Я глубоко почитаю Шекспира. У артиллеристов прекрасные актеры-любители, они научили меня ценить жемчужины английской литературы. Я без ума от Шекспира. Из-за Шекспира мне иногда даже хочется научиться читать, но я уже слишком для этого стар. Да и боюсь, не потеряю ли я тогда память. А без нее пострадают дела. Хоть я и не для них живу, но они мне необходимы, чтобы жить. Я об очень многом хотел бы с вами поговорить. Мне бы так хотелось узнать, каковы ваши взгляды на жизнь. - У меня их нет. - А та нить, за которую вы держитесь, чтобы не заблудиться в лесу? - Я потерял дорогу. - Что вы! Такой человек, как вы, майор Скоби! Я так вами восхищаюсь. Вы человек справедливый. - Никогда им не был, Юсеф. Я просто не знал себя, вот и все. Есть такая поговорка насчет того, что конец - это начало. Когда я родился, я уже сидел с вами и пил виски, зная... - Что именно, майор Скоби? Скоби выпил до дна. - Ваш слуга уже, наверно, дошел до моего дома. - У него велосипед. - Тогда они уже идут сюда. - Наберемся терпения. Нам, может, долго придется ждать, майор Скоби. Вы же знаете, что такое слуги. - Мне казалось, что знаю. Он заметил, как дрожит его левая рука на столе, и зажал ее между колен. Он вспомнил долгий переход вдоль границы, бесчисленные биваки в лесной тени, когда Али что-то стряпал в коробке из-под сардин; снова пришла на память та последняя поездка в Бамбу: долгое ожидание у парома, приступ малярии, неизменное присутствие Али. Он отер пот со лба и на секунду подумал: это просто болезнь, лихорадка. Я скоро очнусь. События последних шести месяцев: первая ночь в домике на холме, письмо, в котором было слишком много сказано, контрабандные алмазы, поток лжи, причастие, принятое для того, чтобы успокоить женщину, - все это казалось таким же призрачным, как тени над кроватью, отбрасываемые керосиновым фонарем. Он сказал себе: сейчас я проснусь и услышу, как ревут сирены, совсем как в ту ночь, в ту самую ночь... Он тряхнул головой и пришел в себя: в темноте напротив сидел Юсеф, во рту был вкус виски, а в душе - сознание, что все это наяву. Он устало сказал: - Они уже должны были бы прийти. - Вы же знаете, что такое слуги. Пугаются сирен и прячутся где попало. Нам остается только сидеть и ждать, майор Скоби. Для меня это счастливый случай. Мне бы хотелось, чтобы утро никогда не настало. - Утро? Я не собираюсь ждать Али до утра. - Может, он перепугался. Понял, что вы его раскусили, и сбежал. Слуги иногда бегут к себе, в лес... - Какая чепуха, Юсеф. - Еще немножко виски, майор Скоби? - Ладно. Ладно. - Он подумал: неужели я еще и спиваюсь? Видно, от меня уже ничего не осталось - ничего, что можно потрогать и сказать: это Скоби. - Майор Скоби, ходят слухи, что справедливость в конце концов восторжествует и вас назначат начальником полиции. Скоби осторожно ответил: - Не думаю, чтобы до этого дошло. - Я только хочу вас заверить, майор Скоби, что на мой счет вы можете быть спокойны. Я хочу вам добра, только добра. Я исчезну из вашей жизни, майор Скоби. Я никогда не буду для вас обузой. Хватит с меня того, что был такой вечер, как сегодня, - долгая беседа в темноте обо всем на свете. Эту ночь я никогда не забуду. Вам не о чем беспокоиться. Я обо всем позабочусь. Через окно, из-за спины Юсефа, откуда-то из темной массы хижин и складов донесся крик, крик страха и боли; он поднялся, словно тонущий зверь, и снова пропал в темноте комнаты - в стакане виски, под столом, в корзинке для бумаг, - крик, который уже откричали. Юсеф сказал как-то слишком уж быстро: - Это пьяный. Куда вы, майор Скоби! - завопил он с испугом. - Одному там опасно... Вот как Скоби в последний раз видел Юсефа: силуэт, неподвижно и криво обозначенный на стене; лунный свет, льющийся на сифон и два пустых стакана. У подножья лестницы стоял конторщик и вглядывался в даль набережной. В зрачки ему ударил лунный свет, и они заблестели, как дорожные знаки, показывая, куда повернуть. В пустых складах по сторонам, между хижинами и грудами ящиков, которые Скоби освещал на бегу фонариком, все было неподвижно; если портовые крысы и вылезли из своих нор, тот крик загнал их обратно. Его шаги гулко отдавались в пустых амбарах, где-то в стороне выла бродячая собака. В этом лабиринте можно было проплутать до утра. Что же привело его так уверенно и быстро к мертвому телу, словно он сам выбирал место преступления? Сворачивая то в одну, то в другую сторону по этим проходам из брезента и ящиков, он чувствовал, будто какая-то жилка в виске сигнализирует ему, где Али. Мертвый лежал, нелепо свернувшись, будто сломанная часовая пружина, возле груды пустых бочек из-под бензина; казалось, что его вышвырнули сюда, не дождавшись рассвета и птиц, которые питаются падалью. У Скоби, пока он не повернул к себе тело, еще мелькала какая-то надежда - ведь Али шел не один, а со слугой Юсефа. Но по темно-серой шее раз и другой полоснули ножом. Да, подумал он, теперь я могу ему доверять. Желтые глазные яблоки с красными прожилками были обращены к нему, но смотрели отчужденно, будто это мертвое тело отвергало его, от него отрекалось: "Я тебя не знаю". Дрожащим голосом он поклялся: - Клянусь богом, я найду того, кто это сделал! Но под этим незнакомым взглядом нельзя было лицемерить. Он подумал: "Это сделал я". Разве я не знал все время, пока сидел у Юсефа, что он что-то затевает? Разве я не мог заставить его мне ответить? Чей-то голос сказал: - Начальник? - Кто это? - Капрал Ламина, начальник. - Вы не видите где-нибудь поблизости разорванные четки? Посмотрите внимательно. - Я ничего не вижу, начальник. Скоби думал: если бы только я мог плакать, если бы я мог чувствовать боль! Неужели я и в самом деле стал таким подлым? Помимо воли, он взглянул вниз, на мертвеца. Неподвижный воздух был густо пропитан бензиновыми парами, и лежавшее у ног тело вдруг показалось ему очень маленьким, темным и далеким, как разорванная нитка четок, которую он искал: несколько черных бусин и образок на конце нитки. О господи, подумал он, ведь это я тебя убил; ты служил мне столько лет, а я тебя убил. Бог лежал под бензиновыми бочками, и Скоби почувствовал вкус слез во рту,