ра молодых американцев, которые все время держались за руки, у парня волосы были такие же длинные, как у девушки. Они тщательно пересчитали деньги и отказались от второй чашки кофе. - Где Тули? - спросила тетушка. - Вчера вечером ей было нехорошо. Мне неспокойно за нее, тетя Августа. Ее молодой человек отправился в Стамбул автостопом, и может случиться, что он еще не доехал или уехал без нее. - Куда? - Она точно не знает. В Катманду или Вьентьян. - Стамбул - место довольно непредсказуемое, - сказала тетушка. - Я и сама не знаю, что меня там ждет. - А что должно ждать? - Мне надо обговорить одно дельце со старым другом, генералом Абдулом. Я ждала телеграмму в "Сент-Джеймсе и Олбани", но она так и не пришла. Остается надеяться, что какая-то весточка оставлена для меня в "Пера палас". - Что за генерал? - Я познакомилась с ним еще во времена бедного мистера Висконти. Он оказался очень полезным при переговорах с Саудовской Аравией. Он тогда был турецким послом в Тунисе. Какие банкеты мы закатывали в "Эксельсиоре"! Это тебе не "Корона и якорь" и выпивки с беднягой Вордсвортом. Пейзаж постепенно менялся, пока мы подъезжали к Стамбулу. Травяное море осталось позади, и экспресс шел теперь со скоростью маленького пригородного поезда. Высунувшись из окна, я заглянул поверх стены и увидел дворик и при желании мог заговорить с девушкой в красной юбке, глядевшей на меня, пока поезд медленно тащился мимо; человек на велосипеде некоторое время ехал вровень с нами. Птицы на красных черепичных крышах сидели, опустив клювы, и судачили, как деревенские кумушки. - Я очень боюсь, что у Тули будет ребенок, - сказал я. - Ей следовало принять меры предосторожности. Генри, но в любом случае тебе еще рано волноваться. - Господь с вами, тетушка. Я совсем не это имел в виду. Как вам такое могло прийти в голову? - Это естественное умозаключение. Вы так много времени проводили вместе. В девчушке, несомненно, есть какой-то щенячий шарм. - Я уже стар для таких вещей. - Ты еще молодой, подумаешь - пятьдесят! - ответила тетушка. Дверь повернулась и лязгнула, и появилась Тули, но Тули совершенно преображенная. Может быть, она на сей раз не так сильно подвела глаза, которые сияли, как никогда до этого. - Привет! - крикнула она через весь вагон. Четверо молодых людей повернулись, поглядели на нее и тоже крикнули "Привет!", будто старой знакомой. - Привет, - ответила она им, а я почувствовал укол ревности, такой же необъяснимый, как и утренние приступы раздражения. - Доброе утро, доброе утро, - сказала она нам - со старшим поколением она, видимо, разговаривала на другом языке. - Мистер Пуллинг, все в порядке. - Что в порядке? - Цикл. Месячный цикл. Видите, я была права. Вагонная болтанка... Словом, помогло. У меня ужасно болит живот, но настроение обалденное. Прямо не дождусь, чтобы сказать Джулиану. Ой, я так надеюсь, что он будет в Гульханэ, когда я доберусь туда. - Ты куда? В Гульханэ? - крикнул американец. - Да, а ты? - Тоже. Мы можем поехать вместе. - Колоссально. - Садись к нам и возьми себе кофе, если у тебя есть деньги. - Вы не обидитесь? - спросила Тули тетушку. - Они тоже едут в Гульханэ. Вы были так добры, мистер Пуллинг, - обратилась она ко мне. - Не знаю, что бы я без вас делала. Это был период полного душевного мрака. Как ни странно, но мне захотелось, чтобы она называла меня Клякса. - Не увлекайтесь сигаретами, Тули, - посоветовал я. - Теперь-то уж можно не экономить. Их там легко достать - в Гульханэ, я имею в виду. В Гульханэ все можно достать. Даже кислоту. Мы ведь с вами не расстаемся? Мы еще увидимся, правда? Но увидеться нам больше не довелось. Она теперь принадлежала молодым, и мне ничего не оставалось, как только помахать ей в спину, когда она прошла впереди нас через таможню. Американская пара шла, по-прежнему держась за руки, а вьетнамский парнишка в одной руке тащил сумку Тули, а другой обнимал ее за плечи, чтобы защитить от толпы, протискивающейся за барьер в зал таможни. Ответственность с меня была снята, но Тули не уходила из памяти, как упорная глухая боль, которая, несмотря на свою незначительность, не перестает тебя мучить. Вот так, наверное, и начинаются серьезные заболевания, вроде рака. Интересно, ждет ли ее Джулиан? И поедут ли они в Катманду? Будет ли она всегда помнить, что нужно вовремя принять таблетку? Когда я второй раз за день тщательно брился в номере "Пера палас", то обнаружил, что в полумраке купе не заметил на щеке пятнышко от губной помады. Вот откуда проистекал скоропалительный вывод тетушки. Я стер пятно и тотчас же снова стал думать о ней. Я мрачно поглядел на свое лицо в зеркале, но на самом деле мой мрачный взгляд был направлен на ее мать, живущую в Бонне, и отца, болтающегося неизвестно где по делам ЦРУ, а также на Джулиана, боящегося кастрации, - на всех тех, которые должны были заботиться о ней, а вместо этого сняли с себя всякую ответственность. Мы с тетей Августой позавтракали в ресторанчике под названием "У Абдуллы", после чего она повезла меня осматривать главные туристские достопримечательности - Голубую мечеть и Святую Софию. Меня все время не покидало чувство, что тетушка сильно обеспокоена - в отеле на ее имя не было никакой корреспонденции. - А вы не можете позвонить генералу? - спросил я ее. - Даже когда он служил в тунисском посольстве, он не доверял своему телефону. Мы стояли в почтительной позе посреди Святой Софии - здание, когда-то прекрасное, теперь было испещрено уродливыми бледными арабскими надписями цвета хаки и напоминало огромный неряшливый зал ожидания на железнодорожной станции, когда нет наплыва пассажиров. Несколько человек изучали расписание поездов, и один из посетителей держал чемодан. - Я забыла, какая она безобразная, - сказала тетушка. - Пойдем домой. Странно звучало слово "дом" применительно к "Пера палас", напоминающему павильон в восточном стиле, специально построенный для международной ярмарки. Тетушка заказала две порции ракии в баре, где были сплошь зеркала и резьба. От генерала Абдула все еще не было никаких вестей, и я впервые увидел тетушку в растерянности. - Когда он дал знать о себе в последний раз? - спросил я. - Я говорила тебе. Я получила письмо в Лондоне, на следующий день после визита этих полицейских. А потом весточку в Милане через Марио. Он сообщал, что все в порядке. Если бы произошли какие-то изменения, Марио бы знал. - Уже почти время обеда. - Я не хочу есть. Прости меня, Генри, я немного расстроена. Может быть, из-за тряски в поезде. Я прилягу и буду ждать звонка. Не могу допустить, что он меня подвел. Мистер Висконти всегда полагался на генерала Абдула, а ведь он мало кому доверял. Я один пообедал в отеле, в огромном ресторане, который напомнил мне Святую Софию - обед был весьма посредственный. Я выпил несколько стопок ракии, для меня непривычной, и не исключено, что именно отсутствие тетушки придало мне легкомыслия. Я не собирался ложиться спать так рано, и мне хотелось, чтобы со мной была Тули. Я вышел из отеля и сразу же нашел шофера такси, немного говорящего по-английски. Он сказал, что он грек, но Стамбул знает, как родной город. "Со мной вы в безопасности, в полной безопасности", - повторял он, выразительным жестом указывая мне на стены домов и проулки, как будто там притаились волки. Я просил его покатать меня по городу. Мы нырнули в узкую улочку, потом в другую, без всякой перспективы и почти без света. Затем он подъехал к какой-то темной, подозрительного вида двери, на пороге которой спал бородатый ночной стражник. - Безопасный дом, - сказал шофер. - Безопасный, чистый. Совсем безопасный. И вдруг я вспомнил с тяжелым чувством то, что так хотел поскорее забыть, - дом с диванами позади "Мессаджеро". - Нет, нет. Поезжайте дальше. Я не это имел в виду, - попытался я ему объяснить. - Отвезите меня в какое-нибудь тихое местечко, куда пошли бы сами. Выпить с друзьями. Понимаете, с вашими друзьями. Мы проехали несколько миль по берегу Мраморного моря и остановились перед незамысловатым неприглядным зданием с вывеской: "Отель "Западный Берлин". Меньше всего оно отвечало моим представлениям о Стамбуле. Здание имело три этажа и вполне могло быть построено на развалинах Берлина по дешевке каким-нибудь местным подрядчиком. Шофер повел меня в зал, который занимал почти весь нижний этаж. Молодая женщина стояла возле небольшого рояля и пела, как мне показалось, сентиментальные песенки перед публикой, состоящей из пожилых мужчин в рубашках с засученными рукавами - они сидели за массивными столами и пили пиво. У большинства из них, как и у моего шофера, были длинные седые усы, когда песня кончилась, они громко и старательно захлопали. Перед нами поставили стаканы с пивом, и мы выпили за здоровье друг друга. Пиво было отличное, это я успел заметить, но оно наслоилось на солидную дозу ракии и вина, которые я пил до прихода сюда, и от всей этой мешанины дух мой взыграл. В девушке я нашел сходство с Тули и даже вообразил, что эти грузные мужчины вокруг... - Вы случайно не знаете генерала Абдула? - спросил я шофера. Он испуганно сделал мне знак молчать. Я поглядел кругом и увидел, что, кроме певицы, в этом большом зале нет ни одной женщины. Когда рояль умолк, девушка, взглянув на часы, которые показывали ровно полночь, торопливо схватила сумочку и исчезла за дверью в дальнем конце зала. После того как снова наполнили стаканы, тапер заиграл, на этот раз что-то более веселое и энергичное, и все эти пожилые мужчины разом поднялись с места и, обняв друг друга за плечи, начали танцевать, то смыкая, то размыкая круг: они наступали и отступали назад, притопывая в такт музыке. Они танцевали молча, в них не было и следа хмельного веселья, я чувствовал себя посторонним, присутствующим на какой-то религиозной церемонии, символического смысла которой он не в состоянии понять. Даже мой шофер бросил меня, чтобы положить руки на плечи соседа, а я сидел и пил с горя пиво, пытаясь залить ощущение своей непричастности. Я был пьян и знал это - в глазах моих стояли пьяные слезы, и мне хотелось швырнуть стакан об пол и присоединиться к танцующим. Но я был им чужой, всегда и повсюду чужой. Тули ушла со своими молодыми друзьями, а мисс Кин уехала к родственникам в Коффифонтейн, оставив свое кружевное плетение на стуле под Вандервельде. Я же всю жизнь буду защищен, как в бытность мою кассиром, гигиеническим экраном из пластика. До меня даже не долетало дыхание танцующих, когда они кружили вокруг моего стола. Тетушка, очевидно, сейчас обсуждает какие-то важные для нее дела с генералом Абдулом. Она встретила своего приемного сына в Милане гораздо теплее, чем она встречает меня. Она, прощаясь с Вордсвортом в Париже, посылала ему воздушные поцелуи, и в глазах у нее стояли слезы. У нее свой мир, в который мне доступа нет, и лучше мне было оставаться с моими георгинами и прахом матушки, которая - если можно верить тетушке - вовсе не была моей матерью. И так я сидел в отеле "Западный Берлин", проливая пьяные слезы от жалости к себе, и завидовал мужчинам, которые танцевали, положив руки на плечи друг другу. - Уедем отсюда, - сказал я шоферу, когда он вернулся за столик. - Допивайте пиво, и поедем. - Вам не понравилось? - спросил он, когда мы поднимались на холм по дороге в отель. - Я просто устал, в этом все дело. Я хочу лечь спать. Возле отеля путь нам преградили две полицейские машины. Пожилой человек с тростью, висящей на левой руке, выбираясь из машины, поставил на землю правую негнущуюся ногу, как раз когда мы подъехали. Шофер сказал мне с почтительным ужасом: - Это полковник Хаким. На полковнике был классический серый костюм из фланели в белую полоску, и я заметил небольшие седые усы. Он был похож на ветерана армии или флота, выходящего из автомобиля у своего клуба. - Очень большой человек, - сказал шофер, - к грекам хорошо относится. Я прошел в отель мимо полковника. Администратор стоял в дверях явно для того, чтобы встретить его. Я для него был столь незначительной особой, что он даже не посторонился, чтобы дать мне пройти, и не ответил, когда я пожелал ему доброй ночи. Мне пришлось обойти его. Я поднялся в лифте на пятый этаж. Увидев свет под дверью тетушкиного номера, я постучался и вошел. В ночной кофточке она сидела очень прямо в постели и читала роман в яркой бумажной обложке. - Знакомился со Стамбулом, - сказал я. - Я тоже. Шторы были раздвинуты, и внизу под нами лежал город с его тысячами огней. Она положила книжку рядом с собой. На обложке была изображена обнаженная молодая женщина. Она лежала в постели, из спины у нее торчал нож. Рядом стоял мужчина со зверским лицом и красной феской на голове. Книга называлась "Турецкие услады". - Погружаюсь в местную атмосферу, - сказала она. - Этот человек в феске и есть убийца? - Нет, это полицейский. Неприятный тип по имени полковник Хаким. - Как странно... Дело в том, что... - Убийство произошло в этом самом отеле "Пера палас", но тут очень много перевранных деталей, как обычно у романистов. В девушку влюблен агент британской секретной службы, несгибаемый человек с чувствительной душой по имени Эмис, и в последний вечер перед убийством он пригласил ее на обед в ресторан "У Абдуллы" - помнишь, мы там завтракали? Потом следует любовная сцена в Святой Софии и покушение на жизнь Эмиса в Голубой мечети. Мы с тобой словно совершили литературное паломничество. - Вряд ли это имеет отношение к литературе. - Ты все же сын своего отца. Он все пытался заставить меня читать Вальтера Скотта, особенно "Роб Роя", но я всегда предпочитала такое вот чтение. Действие развертывается гораздо быстрее и описаний куда меньше. - И этот Эмис убил ее? - Нет, конечно, но его подозревает полковник Хаким, который использует очень жестокие методы ведения допроса, - сказала она со смаком. Раздался телефонный звонок. Я снял трубку. - Может, это наконец генерал Абдул, - сказала она, - хотя вряд ли он станет звонить так поздно. - Говорит портье. Мисс Бертрам у себя? - Да. А в чем дело? - Простите, что вынужден ее побеспокоить, но ее хочет видеть полковник Хаким. - В такой поздний час? Абсолютно невозможно. Что случилось? - Он уже поднимается к вам. - В трубке послышались гудки. - Полковник Хаким сейчас идет к вам, - сказал я. - Полковник Хаким? - Невымышленный полковник Хаким. Он тоже полицейский чин. - Полицейский чин? Снова? Я готова поверить, что вернулись старые времена. Времена мистера Висконти. Генри, будь любезен, открой мой чемодан. Зеленый. Там лежит светлое пальто. Желтовато-коричневое, с меховым воротником. - Да, тетушка. Оно здесь. - А под ним в картонной коробке свеча, декоративная свеча. - Нашел коробку. - Достань свечу, но смотри, будь осторожен - она довольно тяжелая. Поставь ее сюда, на тумбочку, и зажги. При свечах я выгляжу гораздо лучше. Свеча была необыкновенно тяжелая, и я едва не выронил ее. Я решил, что для устойчивости в основание свечи вделан свинец. Большой алый брусок, высотой в фут, был с четырех сторон украшен геральдическими значками и завитушками. Понадобилось немало искусства, чтобы отлить все это в воске, которому суждено было так быстро сгореть. Я зажег фитиль. - А теперь потуши свет, - сказала тетушка. Она оправила кофту и взбила подушку. В дверь постучали, и вошел полковник Хаким. Он остановился в дверях и поклонился. - Мисс Бертрам? - спросил он. - Да. А вы полковник Хаким? - Да. Я должен извиниться перед вами за такой поздний визит без предупреждения. - Он говорил по-английски с еле уловимым акцентом. - Мне кажется, у нас есть общий знакомый, генерал Абдул. Разрешите мне сесть. - Конечно. Прошу вас. Кресло у туалетного столика самое удобное. Это мой племянник Генри Пуллинг. - Добрый вечер, мистер Пуллинг. Я надеюсь, вам понравился дансинг в отеле "Западный Берлин"? Веселое место, почти неизвестное туристам. Могу я зажечь свет, мисс Бертрам? - Я бы попросила вас этого не делать. У меня слабые глаза, и я предпочитаю поэтому читать при свече. - Очень красивая свеча. - Их делают в Венеции. Это гербы их четырех дожей, самых великих, но только не спрашивайте меня их имена. Как поживает генерал Абдул? Я надеялась повидать его. - Боюсь, что генерал Абдул тяжело болен. Прежде чем сесть в кресло, полковник Хаким повесил палку, зацепив ее ручкой за зеркало. Он наклонился к тетушке, слегка вытянув шею, что придало почтительность всей его позе. Объяснялось, однако, все просто - в правом ухе, как я заметил, у него был маленький слуховой аппарат. - Насколько я понимаю, генерал Абдул был вашим большим другом... и другом мистера Висконти? - сказал он. - Вы хорошо осведомлены, полковник, - сказала тетушка с обворожительной улыбкой. - Такая у меня работа - совать нос в чуждые дела. - Чужие. - Эх, давно не говорил по-английски. - Вы следили за мной, когда я ездил в "Западный Берлин"? - спросил я. - Нет, но это я посоветовал шоферу отвезти вас туда, - ответил полковник. - Мне казалось, вам будет интересно, и потому я надеялся, что вы пробудете там подольше. Фешенебельные ночные клубы здесь очень банальные, без местной экзотики. Они мало чем отличаются от парижских или лондонских, с той только разницей, что там шоу получше. Я, естественно, велел шоферу отвезти вас сперва в какое-нибудь другое место. Но разве угадаешь? - Расскажите мне про генерала Абдула, - нетерпеливо прервала его тетушка. - Что с ним случилось? Полковник Хаким наклонился к тетушке еще больше и сказал, понизив голос, будто выдавал какой-то секрет: - Он был застрелен, когда пытался бежать. - Бежать?! - воскликнула тетушка. - Бежать от кого? - От меня. Полковник Хаким скромно потупил глаза и поправил слуховой аппарат. Затем наступила долгая пауза. Казалось, никто не находил слов. Даже тетушка пребывала в замешательстве. Она откинулась на подушку, слегка приоткрыв рот. Полковник достал из кармана жестяную коробочку. - Ментоловые пастилки. Прошу прощения. Совсем замучила астма. - Он положил пастилку под язык и принялся сосать. Снова наступило молчание, которое наконец нарушила тетушка. - От этих пастилок мало пользы, - сказала она. - Мне думается, дело в самоощущении. Астма относится к нервным болезням. А пастилки как бы смягчают приступ. Но, наверное, только потому, что я верю, что они смягчают. Чувствовалось, что ему трудно говорить из-за одышки. - У меня обычно начинается обострение, когда дело, которым я занимаюсь, достигает кульминации. - Мистер Висконти тоже страдал от астмы, - сказала тетушка. - Его вылечили гипнозом. - Я бы не хотел отдать себя целиком в чужие руки. - Мистер Висконти, разумеется, сам держал в руках гипнотизера. - Тогда другое дело, - сказал одобрительно полковник Хаким. - А где сейчас мистер Висконти? - Представления не имею. - Генерал Абдул тоже не имел. Нам эти сведения нужны исключительно для архива "Интерпола". Дело более чем тридцатилетней давности. Я спросил вас между прочим. Лично я не заинтересован. Не это цель моего допроса. - А вы меня допрашиваете? - В каком-то смысле да. Надеюсь, форма вас устраивает. Мы нашли ваше письмо, адресованное генералу Абдулу. Там речь идет о вкладе, который он вам рекомендовал сделать. Вы писали ему о том, что находите целесообразным поместить вклад пока в Европе, притом анонимно. Но что и это связано с какими-то трудностями. - Полагаю, вы не работаете на английский банк? - К сожалению, я не тот счастливчик, но генерал Абдул затеял кое-какие делишки. Ему сильно не хватало финансов, и он вспомнил о старых друзьях, которые участвовали в его денежных махинациях в прежние времена. Таким образом, он вошел в контакт с вами (может быть, он надеялся через вас снова связаться с Висконти), с немцем по фамилии Вайсман, о котором вы, по всей вероятности, никогда не слышали, и еще с неким человеком, которого зовут Гарвей Краудер, он упаковщик мяса в Чикаго. Он давно находится под наблюдением ЦРУ, и они сообщили нам. Я, как вы понимаете, упомянул эти имена только потому, что эти люди арестованы и дали показания. - Если вам нужны сведения для ваших досье, - сказала тетушка, - я могу сообщить, что генерал Абдул советовал мне купить конвертируемые облигации "Дойче Тексако" - в Англии это исключено из-за больших комиссионных надбавок, а за границей для проживающей там англичанки все это совершенно незаконно. Поэтому мне только и оставалось сделать это анонимно. - Неплохая версия, - сказал полковник Хаким. Он снова стал задыхаться и положил в рот еще одну пастилку. - Я упомянул эти имена только для того, чтобы показать, что генерал Абдул слегка выжил из ума. Нормальный человек не станет финансировать такого рода операцию в Турции, да еще иностранными деньгами. Умная женщина, как вы, могла бы сообразить, что, если бы его операция имела хоть малейший шанс на успех, он нашел бы поддержку здесь, на месте. Он не стал бы предлагать чикагскому упаковщику мяса двадцать пять процентов дохода и долю в прибыли. - Мистер Висконти безусловно сообразил бы все это, - сказала тетушка. - Но сейчас вы живете одна и не можете воспользоваться советами Висконти. Не исключено, что вас прельстили легкие доходы... - Помилуйте, полковник. У меня нет детей, и мне не для кого копить. - А может быть, и авантюрность этой затеи. - В моем возрасте? - Тетушка просияла от удовольствия. В дверь постучали, и вошел полицейский. Он что-то сказал полковнику, который перевел нам: - Ничего предосудительного в багаже мистера Пуллинга не найдено, - сказал он. - А теперь, если вы не возражаете... Мой человек будет очень осторожен, он наденет чистые перчатки, и, могу вас заверить, он ничего не сомнет... Вы не будете возражать, если я зажгу электрический свет, пока он работает? - Буду, и даже очень, - сказала тетушка, - я забыла в поезде темные очки, и если вы не хотите, чтобы у меня потом раскалывалась голова... - Конечно, нет, мисс Бертрам. Он справится и так. Вы простите нас, если обыск из-за этого немного затянется? Полицейский начал с тетушкиной сумочки и часть бумаг из нее передал полковнику Хакиму. - Сорок фунтов в туристских чеках, - сказал он. - Я обменяла десять, - сказала тетушка. - Я вижу по вашему билету, вы собираетесь лететь завтра, то есть сегодня. Недолго вы здесь пробыли. Что заставило вас ехать поездом, мисс Бертрам? - Мне хотелось встретиться в Милане с пасынком. Полковник поглядел на тетушку с недоумением. - Как же так? Судя по паспорту, вы не были в браке. - Это сын мистера Висконти. - И тут мистер Висконти. Полицейский рылся в тетушкином чемодане. Он заглянул в картонную коробку от свечи, потряс ее и понюхал. - Это коробка для свечи, - сказала тетушка. - По-моему, я вам уже говорила - эти свечи делают в Венеции. Одной хватает на все путешествие. Гарантия, кажется, двадцать четыре часа непрерывного горения. А то и сорок восемь. - Вы сжигаете истинное произведение искусства. - Генри, подержи свечу, чтобы полицейскому было лучше видно. Меня снова поразил вес свечи, когда я ее поднял. - Не беспокойтесь, мистер Пуллинг, он кончает. Я с облегчением поставил свечу на место. - Ну хорошо, - сказал полковник. - Ничего компрометирующего мы в вашем багаже не нашли. Полицейский теперь укладывал вещи обратно в чемодан. - Сейчас мы должны будем осмотреть весь номер, это уже чистая формальность. И постель мисс Бертрам, если вы будете так-любезны и согласитесь пересесть на стул, - сказал полковник. Он сам принял участие в обыске: волоча ногу, он обходил всю комнату, шарил палкой под кроватью и за шкафом. - А теперь ваши карманы, мистер Пуллинг. Еле сдерживая злость, я выложил содержимое карманов на журнальный столик. Он внимательно пролистал записную книжку и вынул из нее вырезку из "Дейли телеграф". Нахмурив брови, он с недоумевающим видом прочитал ее вслух: "Мне особенно понравились карминно-красный "Мэтр Роже", светло-красный с белыми кончиками "Черио", кармазинная [темно-малиновая] "Арабская ночь", "Черная вспышка" и "Алый Бахус"... - Объясните, пожалуйста, мистер Пуллинг. - Тут нечего объяснять, - сказал я сухо. - Простите мне мое невежество. - Это отчет о выставке георгинов. В Челси. Я интересуюсь георгинами. - Это цветы? - Разумеется. - Названия звучат так странно, будто лошадиные клички. Меня ввело в заблуждение слово "кармазинная". - Он положил вырезку обратно и, припадая на одну ногу, подошел к тетушке. - А теперь я хочу пожелать вам доброй ночи, мисс Бертрам. Вы сегодня скрасили мне исполнение моих неприятных обязанностей. Вы даже не представляете, как надоели мне все эти сцены с оскорбленной невинностью. Завтра я пришлю за вами полицейскую машину - она отвезет вас на аэродром. - Не беспокойтесь, пожалуйста. Мы можем взять такси. - Мы бы не хотели, чтобы вы опоздали на самолет. - Может быть, нам отложить самолет еще на один день и повидаться с бедным генералом Абдулом? - Боюсь, к нему не допускают посетителей. А что за книжку вы читаете? Что за отвратный тип в красной феске? Это он всадил нож в девушку? - Нет. Это полицейский. Его зовут полковник Хаким, сказала тетушка, на лице у нее было написано злорадное удовлетворение. Как только за полковником закрылась дверь, я сердито напустился на тетушку. - Тетя Августа, что все это значит? - спросил я. - Небольшой политический скандал, насколько я понимаю. В Турции к политике относятся серьезней, чем у нас в Англии. Совсем недавно они казнили какого-то премьер-министра. Мы только мечтаем об этом, а они действуют. Должна признаться, я так и не поняла, что затевал генерал Абдул. Глупо в его возрасте. Ему уже стукнуло восемьдесят. Но в Турции, мне кажется, столетних больше, чем в любой европейской стране. Сомнительно, однако, чтобы бедняжка Абдул дожил до своего столетия. - Вы осознали, что нас депортируют? Я думаю, нам надо позвонить в британское посольство. - Ты преувеличиваешь, дорогой. Они просто предоставляют в наше распоряжение полицейскую машину. - Ну а что, если мы откажемся? - Я не собираюсь отказываться. У нас зарегистрированы места в самолете. Я сделала вклад и больше не намерена тут болтаться. Я не надеюсь на быструю прибыль, но двадцать пять процентов - это всегда риск. - Какой вклад, тетя Августа? Сорок фунтов в туристских чеках? - Что ты, дорогой. Я купила довольно крупный золотой слиток в Париже. Помнишь того человека из банка? - Вот что они искали. А где, скажите на милость, вы его прятали? Я поглядел на свечу и вспомнил, как меня поразил ее вес. - Да, дорогой. Ты умница, что догадался. Про полковника Хакима этого не скажешь. Подумать только, как нам повезло, что они застрелили бедного генерала Абдула до того, как я передала ему свечу, а не после. Интересно, жив ли он еще. Они, наверное, просто не хотели обсуждать все эти ужасные подробности с женщиной. В любом случае я закажу заупокойную мессу. Сомнительно, чтобы человек в его возрасте мог долго протянуть после пулевого ранения. Один шок чего стоит, если даже они не прострелили ему жизненно важные органы... Я прервал ее рассуждения. - Надеюсь, вы не повезете слиток обратно в Англию? - спросил я. Меня вдруг разозлило это полузабытое слово "слиток". Прямо из романа о пиратах. - Неужели у вас совсем нет уважения к закону? - Все зависит, дорогой, от закона, на который ты ссылаешься. К примеру, возьми десять заповедей. Я не могу воспринимать серьезно заповедь о воле и осле. - Английских таможенников провести не так легко, как турецкую полицию. - Полусгоревшая свеча выглядит очень убедительно. Я и раньше этим пользовалась. - А что, если они попытаются взять ее в руки? - Но они не станут этого делать, дорогой. Будь фитиль и воск нетронутыми, они могли бы еще заставить меня заплатить пошлину или же какой-нибудь подозрительный чиновник решил бы, что это фальшивая свеча, в которой спрятаны наркотики. Но это всего лишь полусгоревшая свеча. Нет-нет. Риск невелик. И кроме того, мой возраст - надежная защита. - Я отказываюсь лететь в Англию с этим слитком. - Меня опять передернуло. - У тебя нет выбора, дорогой. Полковник, безусловно, сам придет проводить нас, а посадки до Лондона не будет. В чем главная прелесть депортации? Нам не надо еще раз проходить через турецкую таможню. - Скажите на милость, тетя Августа, для чего вы все это делаете? Брать на себя такой... - Мистеру Висконти нужны деньги. - Но он украл ваши. - Это было очень давно. Сейчас они все наверняка кончились. 16 Вернувшись домой, я словно попал в другой, какой-то более светлый мир; я приехал под вечер, когда тени уже начали удлиняться; где-то вдалеке по Норман-лейн на бешеной скорости пронесся мопед; подросток насвистывал мотив из битлов. С непередаваемым облегчением я позвонил в "Петушок" и заказал протертый суп из шпината, бараньи котлетки и "чеддер" - в Стамбуле я ничего подобного не ел. Затем я вышел в сад. Майор Чардж забросил мои георгины; с каким удовольствием я стал поливать их, пересохшая почва впитывала воду, как мучимый жаждой человек, и казалось, будто я вижу, как в ответ цветы расправляют лепестки. "Траур по королю Альберту" было уже не спасти, но "Бен Гуры" засияли ярче, как будто долгое иссушающее состязание на колесницах осталось далеко позади. Майор Чардж заглянул ко мне в сад поверх изгороди и спросил: - Удачное было путешествие? - Да, спасибо, интересное, - ответил я сухо, направляя мощную струю воды прямо на корни. Дурацкий наконечник я давно снял, пользы от него было мало. - Я старался не заливать их, - сообщил майор. - Оно и видно, земля совсем пересохла. - Я держу золотых рыбок, - пояснил майор. - Когда я уезжаю, приходящая служанка, черт бы ее побрал, всегда их перекармливает. К моему возвращению половина околевает. - Цветы не рыбки, майор. В такую сухую осень им требуется много воды. - Я против крайностей, - отрубил майор Чардж. - И в политике тоже. Мне что фашисты, что коммунисты - ни тех, ни других не перевариваю. - Вы либерал? - Помилуй бог, с чего вы взяли? - Майор мгновенно ретировался. Вечерняя почта пришла ровно в пять: проспект из "Литтлвудза" [крупная торгово-посылочная фирма, владеет рядом универсамов и универмагов в разных городах Великобритании; основана в 1932 г.], хотя меня это мало интересует, счет из гаража, брошюра от лоялистов Британской империи, которую я тут же выбросил в мусорную корзину, и письмо с южноафриканским штемпелем. Адрес на конверте был напечатан на машинке, поэтому я не сразу понял, что письмо от мисс Кин. Еще меня поставила в тупик коробка порошка "Омо", прислоненная к нижней ступеньке. Я определенно не заказывал никаких моющих средств. Всмотревшись, я разобрал, что это подарок от фирмы. Какую уйму денег сэкономили бы изготовители, если бы поручали рекламировать их продукцию местным магазинам - здесь-то знали, что я и так регулярно покупаю "Омо". Я унес коробку на кухню и с удовольствием убедился, что мой порошок почти весь вышел, так что теперь я был избавлен от покупки нового. Сделалось прохладно, и, прежде чем вскрыть конверт, я включил электрокамин. Письмо было от мисс Кин, понял я наконец. Она купила себе пишущую машинку, но практики ей явно еще не хватало. Интервалы между строчек неровные, масса опечаток - часто она по ошибке стукала не ту букву, а многие вообще пропускала. Она съездила, писала она, в Коффифонтейн - три часа езды на машине, - чтобы посмотреть в кино "Унесенные метром", в здешнем кинотеатре возобновили показ этого фильма. Мисс Кин сообщала, что Кларк Фейбл не так хорош, как ей помнилось. Она даже не пыталась исправлять опечатки - я увидел в этом характерную для нее кротость и смирение, а может быть, и привычную покорность судьбе. Возможно, она считала непорядочным скрывать свои провинности. "Раз в неделю, - писала она, - кузина ездит в бак. У нее очень хорошие отношения с управляющим, но все-таки он не такой настоящий друг, каким были вы для моего отца и для меня. Мне очень не хватает церкви св.Иоанна и проповедей нашего викария. Здесь поблизости имеется только голландская деформатская церковь, но она мне совсем не нравится". В слове "деформатская" она все-таки исправила "д" на "р". Вероятно, испугалась, что я могу принять это за намеренный выпад. Я задумался над тем, как ей ответить. Я знал, что приятнее всего ей было бы письмо, содержащее новости о Саутвуде, самые будничные детали - вплоть до состояния моих георгинов. А как же быть с моим эксцентричным путешествием в Стамбул? Упомянуть о нем вскользь выглядело бы неестественно и даже претенциозно, а если описать все приключения, рассказав про полковника Хакима, золотой слиток и генерала Абдула, она решит, что мой образ жизни полностью переменился, и это усилит ее чувство оторванности и одиночества в своем Коффифонтейне. Я стал уже сомневаться, стоит ли вообще отвечать, но вот на последней странице (бумага, видимо, съехала, и строчка побежала вверх, залезая на предыдущую строку) она писала: "Я так жду Ваших писем, они приближают ко мне Саутвуд". Я положил письмо в ящик письменного стола, где хранились другие ее письма. Уже совсем стемнело, но до того, как принесут заказанный обед, оставалось все равно больше часу, поэтому я подошел к полкам, чтобы выбрать какую-нибудь книгу. Как и мой отец, я редко покупаю новые книги, хотя в отличие от него не ограничиваю свое чтение фактически одним-единственным автором. Современная литература меня не привлекает - на мой взгляд, наивысшего уровня английская поэзия и проза достигли в викторианскую эпоху. Если бы я стал писателем (а в юности, до того как матушка подыскала мне место в банке, я порой мечтал об этом), я взял бы себе за образец кого-нибудь из второстепенных прозаиков-викторианцев (подражать гениям - и пытаться бесполезно), скажем Р.Л.Стивенсона или даже Чарлза Рида. У меня много сочинений Уилки Коллинза, хотя его детективные вещи нравятся мне меньше остальных в этом отношении я не разделяю вкусов тетушки. Если бы мне выпало быть поэтом, я бы удовольствовался весьма скромным местом и был бы счастлив заслужить, если бы довелось, титул английского Маэни [Маэни, Фрэнсис Сильвестр (1804-1866) - ирландский поэт, более известный под псевдонимом Отец Праут], воспев Саутвуд, как он воспел Шендон [предместье ирландского города Корка]. Это одно из любимых моих стихотворений в "Золотой сокровищнице" Палгрейва. Быть может, упоминание в письме мисс Кин церкви св.Иоанна, чей колокольный звон доносится до меня воскресным утром, когда я работаю в саду, напомнило мне о Маэни, и я снял с полки антологию. Звонят в Москве колокола. В Константинополе мулла Взбирается на минарет Святой Софии - И, возвещая рамадан, Зовет к молитве мусульман; Его призывы для меня - Слова пустые. Они звучат в чужих краях - Пускай внимает им Аллах; Но есть напев, который мне Всего милее, - То Шендона вечерний звон: Плывет величественно он Над полноводной речкой Ли И душу греет. Строки о Святой Софии никогда прежде не были для меня наполнены таким смыслом: этот унылый мавзолей не идет ни в какое сравнение с нашим св.Иоанном, и упоминание о нем теперь всегда будет связываться в моем сознании с полковником Хакимом. Одна книга вызывает в памяти другую, и вдруг впервые за много лет я достал том Вальтера Скотта. Я вспомнил, как отец любил гадать по его романам - это называлось играть в Sortes Virgilianae. Мать считала эту игру кощунственной, если только не гадать всерьез, по Библии. Я подозревал, что отец загибал уголки у определенных страниц, чтобы сразу попасть на подходящую фразу с целью подразнить и ошеломить мою мать. Однажды, когда он жестоко мучился от запора, он открыл "Роб Роя" якобы наугад и прочел вслух: "Вошел мистер Оуэн. С такой регулярностью действовал мозг и организм сего достойного человека..." И сейчас я решил погадать и подивился уместности попавшегося мне отрывка: "Один лишь добротный обед способен был поднять мое настроение, дабы я мог воспротивиться унынию, незаметно завладевавшему моей душой". Я и вправду впал в угнетенное настроение, не знаю уж из-за чего: то ли сыграло роль письмо мисс Кин, то ли мне больше, чем я мог предполагать, не хватало общества моей тетушки, а может быть, Тули оставила некую брешь в моей душе. Теперь, когда у меня не было обязательств ни перед кем, кроме себя самого, радость от возвращения в свой дом и сад как-то начала меркнуть. В надежде отыскать утешительное изречение я снова раскрыл "Роб Роя" - и обнаружил между страницами любительский снимок: пожелтевший прямоугольник, изображающий хорошенькую девушку в старомодном купальном костюме, сделанный старомодной камерой Брауни. Девушка стояла, чуть пригнувшись, она уже успела спустить лямку с одного плеча и сейчас улыбалась, как будто ее застигли в момент переодевания. Я не сразу узнал тетушку Августу, а когда узнал, подумал прежде всего, как она была тогда привлекательна. Кто ее фотографировал? Сестра? Но в таком случае вряд ли она подарила бы подобную карточку моему отцу. Я заключил, что, скорее всего, он фотографировал ее сам и спрятал снимок в Вальтера Скотта, которого матушка наверняка не стала бы читать. Так вот какой она была в те далекие - сколько ей тут, едва ли больше восемнадцати - времена, когда она еще не свела знакомство с Карраном, или мсье Дамбрезом, или мистером Висконти. Судя по виду, от нее уже тогда можно было ожидать чего угодно. Мне попалась на глаза фраза о Диане Вернон [героиня романа "Роб Рой"] на одной из страниц, между которыми была вложена карточка: "Будь терпелив и покоен и предоставь мне следовать своим путем: коль скоро я закушу удила, никакая узда меня не удержит". Нарочно ли мой отец выбрал именно эту страницу, когда прятал снимок? Меня охватила тоска - тоска, какую я испытывал порой в банке, когда по долгу службы листал хранившиеся там старые документы, свидетельства давно утихших страстей. Я почувствовал прилив нежности к отцу - к этому ленивцу, лежавшему в пустой ванне прямо в пальто. Я ни разу не был на его могиле, так как он умер во время единственной в своей жизни поездки за пределы Англии, и я даже не знал, где она находится. Я позвонил тетушке. - Просто хочу пожелать доброй ночи и удостовериться, что все в порядке. - В квартире пустовато без Вордсворта. - Мне тоже что-то тоскливо - без вас и без Тули. - Никаких новостей за время отсутствия? - Только письмо от знакомой. Ей, видимо, тоже тоскливо. - Я запнулся, потом продолжал: - Тетя Августа, сам не знаю почему, но я думаю об отце. Странно, как мало знаешь о своих близких. Представляете, я не знаю даже, где он похоронен. - Не знаешь? - Нет. А вы? - Знаю, конечно. - Мне захотелось хотя бы раз побывать на могиле. - У меня кладбища вызывают отвращение. Там всегда какой-то душный болотистый запах, как в джунглях. Вероятно, из-за всей этой влажной зелени. - С возрастом, мне кажется, проникаешься большей привязанностью ко всему семейному - к домам и к могилам. Мне очень неприятно, что матушка закончила свой путь в полицейской лаборатории. - Приемная мать, - поправила тетушка. - Так где же мой отец? - Как недостаточно верующая католичка, я не могу ответить на твой вопрос с определенностью, но его тело или, во всяком случае, то, что от него осталось, покоится в Булони. - Так близко? Почему же его не перевезли в Англию? - Моя сестра была человек несентиментальный и прагматичный. Твой отец уехал в Булонь на один день без ее ведома. Там после обеда он почувствовал себя плохо и почти сразу же умер. Пищевое отравление. Антибиотиков тогда еще не было. Приш