ом случае мне пришлось бы самой идти искать ее. 5 Наутро меня разбудил отдаленный рокот толпы. Сперва мне померещилось, что я снова в Брайтоне и море ворочает гальку. Тетушка была уже на ногах и успела приготовить завтрак, подав на стол также плоды грейпфрута, подобранные в саду. Из города урывками доносилась музыка. - Что происходит? - Сегодня День независимости. Вордсворт меня предупреждал, но я забыла. Если поедешь в город, возьми с собой что-нибудь красное. - Зачем? - Это цвет правящей партии. Цвет либералов синий, но носить синий небезопасно. Никто этого не делает. - Но у меня нет ничего красного. - У меня есть красный шарф. - Не могу же я надеть женский шарф. - Засунь его в нагрудный карман. Как будто носовой платок. - А вы не пойдете со мной, тетя Августа? - Нет. Я должна ждать мистера Висконти. Сегодня он наверняка появится. Или хотя бы даст о себе знать. Как выяснилось, я зря стеснялся шарфа. У большинства мужчин красным шарфом была повязана шея, на многие шарфы нанесен портрет Генерала. Буржуа ограничивались красным носовым платком, а некоторые даже и платок не выставляли напоказ, а сжимали его в руке, так что он едва проглядывал между пальцами. Вероятно, они предпочли бы носить синий цвет. Повсюду развевались красные флаги. Можно было подумать, что в городе у власти коммунисты, однако красный здесь был цветом консерваторов. То и дело на перекрестках мне преграждали путь процессии женщин в красных шарфах, они несли портреты Генерала и лозунги в честь великой партии Колорадо. В город верхом въехали группы гаучо, поводья у них были алые. Какой-то пьяный вывалился из дверей таверны и лежал вниз лицом на мостовой; во всю спину у него улыбался Генерал; лошади осторожно переступали через пьяного. Празднично украшенные машины везли хорошеньких девушек с алыми цветками камелий в волосах. Даже солнце, проглядывавшее сквозь туман, было красным. Поток людей понес меня к проспекту маршала Лопеса, по которому двигалось шествие. На противоположной стороне проспекта стояли трибуны для правительства и дипломатов. Я узнал Генерала, принимавшего приветствия; соседнюю трибуну, очевидно, занимало американское посольство - во всяком случае, в заднем ряду я увидел моего друга О'Тула, зажатого в угол дородным военным атташе. Я помахал ему, и, по-моему, он меня заметил, потому что застенчиво улыбнулся и что-то сказал толстяку рядом. Тут прошла процессия и заслонила его. Процессия состояла из немолодых мужчин в поношенной одежде, кое-кто шел на костылях, у некоторых не хватало руки. Они несли знамена тех частей, в которых сражались. Они были участниками войны с чако [индейское племя; речь идет о мелких национальных войнах с местным населением], и раз в году, как я понял, они переживали свой звездный час. У них был несравненно более человеческий вид, чем у полковников, ехавших вслед за ними в машинах: полковники ехали стоя, в парадных мундирах с золотыми кистями и эполетами, все до одного с черными усами, совершенно неотличимые друг от друга; они были похожи на раскрашенные кегли, и не хватало только шара, чтобы сшибить их. Через час я уже насмотрелся досыта и направился к центру, в сторону нового отеля-небоскреба, чтобы купить газету на английском языке. Но там нашлась только "Нью-Йорк таймс" пятидневной давности. Перед входом в отель со мной доверительным тоном заговорил какой-то человек: вид у него был утонченный, интеллигентный, и он вполне мог быть дипломатом или университетским профессором. - Простите? - переспросил я. - Есть американские доллары? - быстро спросил он, и, когда я отрицательно покачал головой (я не имел ни малейшего желания нарушать местные валютные правила), он отошел в сторону. На мою беду, когда я вышел на улицу, уже с газетой, он стоял на противоположной панели и не узнал меня. - Есть американские доллары? - прошипел он. Я снова ответил "нет", и он поглядел на меня с таким презрением и негодованием, как будто я его дурачу. Я двинулся обратно в сторону окраины и соответственно тетушкиного дома; на перекрестках меня задерживали хвосты процессий. На одном роскошном особняке, утыканном знаменами, висело множество лозунгов, вероятно, это был штаб партии Колорадо. По широкой лестнице поднимались и спускались плотные мужчины в штатских костюмах, обливавшиеся потом под лучами утреннего солнца. Все они были с красными шарфами. Один из них остановился и, как мне показалось, спросил, что мне нужно. - Колорадо? - задал я вопрос. - Да. Американец? Я обрадовался, что нашелся человек, говорящий по-английски. У него было лицо приветливого бульдога, но ему не мешало побриться. - Нет, - ответил я, - англичанин. Он издал какое-то рычанье, которое отнюдь не показалось мне приветливым, и в этот момент, наверное из-за жары, солнца и аромата цветов, я изо всей силы чихнул. Машинально я вытащил тетушкин шарф из кармашка и высморкался. Это был крайне неосмотрительный поступок. В мгновение ока я очутился на мостовой, и из носа у меня потекла кровь. Меня окружили толстяки, все в темных костюмах, все с бульдожьими физиономиями. На балконе дома Колорадо появились еще толстяки, точно такие же, и уставились на меня сверху с любопытством и неодобрением. Я услышал довольно часто повторявшееся слово "ingles" [англичанин (исп.)], а затем меня рывком поднял на ноги полицейский. Впоследствии я невольно подумал, что мне здорово повезло: высморкайся я около группы гаучо, не миновать бы мне ножа под ребро. Несколько толстяков, включая моего обидчика, повели меня в полицию. Мой толстяк нес тетушкин шарф - доказательство преступления. - Все это ошибка, - уверял я его. - Ошибка? - У него были очень слабые познания в английском. В полицейском участке - весьма внушительном здании, построенном с расчетом на то, чтобы выдержать осаду, - все заговорили разом, шумно, с яростью размахивая руками. Я растерялся, не зная, как себя вести. Я твердил "ingles" без всякого успеха. Один раз я вставил "посол", но такого слова в их словарном запасе не оказалось. Полицейский был молод, вид у него был озабоченный, все его начальство, вероятно, было на параде. Когда я произнес "ingles" в третий раз и "посол" во второй, он ударил меня, но как-то неуверенно, и удар получился почти безболезненный. Я сделал открытие: когда тебя бьют, боль, как и от бормашины, не так страшна, как думают. Я опять помянул "ошибку", но никто не мог перевести этого слова. Шарф передавали из рук в руки, тыча в мокрое пятно и показывая его полицейскому. Он взял со стола что-то вроде удостоверения личности и помахал перед моим носом. Я решил, что он требует от меня паспорт. - Я забыл его дома, - сказал я, и несколько человек заспорили. Быть может, у них были разногласия по поводу смысла сказанного мною. Как ни странно, именно мой обидчик отнесся ко мне сочувственно. Кровь из носу продолжала течь, и он дал мне свой платок. Платок был не очень чистый, и я опасался заражения, но мне не хотелось отвергать его помощь, поэтому я довольно робко вытер нос и протянул ему платок. Он великодушным жестом отказался взять платок назад. Потом написал что-то на клочке бумаги и показал мне. Я прочел название улицы и номер. Он ткнул пальцем в пол, потом в меня и протянул мне карандаш. Все с любопытством подступили поближе. Я покачал головой. Я представлял, как пройти к тетушкиному дому, но абсолютно не знал, как называется улица. Мой друг - так я про себя начал его называть - написал название трех гостиниц. Я опять покачал головой. И тут я все испортил. Неизвестно почему, в то время как я стоял у стола дежурного в жаркой, набитой людьми комнате с вооруженным часовым у дверей, в моей памяти вдруг возникло утро похорон моей матушки, часовня, полная дальних родственников, и голос тетушки, прорезавший благоговейный шепот: "Мне уже однажды довелось присутствовать на преждевременной кремации". Я тогда ожидал, что похороны помогут мне встряхнуться, отдохнуть от упорядоченной рутины моего пенсионерского существования, но встряска вышла из-за другого. Я вспомнил, как я волновался из-за газонокосилки, мокнувшей на дожде!.. Я засмеялся вслух, и, как только я засмеялся, враждебное отношение ко мне вернулось. В их глазах я снова стал наглым иностранцем, который высморкался во флаг партии Колорадо. Мой обидчик вырвал у меня свой платок, а полицейский, растолкав стоявших у него на пути, подошел ко мне и съездил меня по уху, отчего оно тут же начало кровоточить. Отчаянно пытаясь назвать какую-нибудь знакомую им фамилию, я выговорил псевдоним мистера Висконти: "Сеньор Искьердо", но результата не последовало, и тогда я произнес: "Сеньор О'Тул". Полицейский, замахнувшийся было во второй раз, задержал руку, и я выпалил: "Посольство американо". Слова эти возымели действие, не уверен только, в мою пользу оно было или нет. Вызвали еще двоих полицейских, меня провели по коридору и втолкнули в камеру. Я услышал, как дежурный звонит по телефону. Мне оставалось только надеяться, что отец Тули не обманул меня и он действительно знает ходы и выходы. Сидеть в камере было не на чем, лишь кусок мешковины валялся на полу под зарешеченным окошком, расположенным так высоко, что я видел только клочок однотонного неба. На стене кто-то нацарапал по-испански то ли молитву, то ли непристойность - я не знал. Я уселся на мешковину и приготовился к долгому ожиданию. Стена напротив напомнила мне слова тетушки; я начинал приучать себя быть благодарным за то, что стена пока стоит на месте. Чтобы скоротать время, я вынул перо и принялся писать на штукатурке. Я нацарапал мои инициалы и не в первый уже раз почувствовал досаду, так как они означали распространенный острый соус. Затем я написал год моего рождения, 1913, и оставил после года черточку, чтобы кто-то другой мог потом вписать дату смерти. Мне пришло в голову записать хронологию семейных событий - это помогло бы мне убить время, если предстоит сидеть долго. Я написал дату смерти отца, 1923, и моей матери - меньше года назад. Я ничего не знал про моих бабушек и дедушек, так что из родных у меня оставалась только тетушка. Она родилась, кажется, в 1895 г. - рядом с датой я поставил знак вопроса. Мне пришла мысль, а не дать ли вехи тетушкиной биографии на этой стене, в которой уже появилось что-то дружелюбное, домашнее. Я не вполне доверял всем тетушкиным историям, и сейчас я как раз мог выявить какой-нибудь хронологический огрех. Она присутствовала на моих крестинах, но больше не видела меня до прошлого года. Стало быть, она оставила дом моего отца где-то около 1913 года, когда ей было восемнадцать, то есть, вероятно, вскоре после того, как был сделан снимок. Какой-то период она провела с Карраном в Брайтоне - вне всяких сомнений, это было после первой мировой войны, поэтому после слов "собачья церковь, 1919" я поставил еще один знак вопроса. Карран оставил тетушку, она перебралась в Париж и там, в заведении на улице Прованс, встретилась с мистером Висконти примерно в то время, когда в Булони умер мой отец. Тогда ей было, должно быть, за двадцать. Я принялся разрабатывать итальянский период - разъезды из Милана в Венецию и обратно, смерть дяди Джо, совместная жизнь с мистером Висконти, прервавшаяся из-за того, что потерпела фиаско его затея с Саудовской Аравией. Я поставил гипотетическую дату - 1937 - против Парижа и мсье Дамбреза, потому что она вернулась в Италию и опять встретилась с мистером Висконти в доме позади газеты "Мессаджеро" как раз накануне второй мировой войны. О последних двадцати годах ее жизни, до появления Вордсворта, я не знал ничего. Мне пришлось признать, что никаких существенных сбоев в хронологии не обнаружилось. Для всего, о чем она рассказывала, времени было более чем достаточно. Я принялся размышлять о сути ее ссоры с моей так называемой матерью. Должно быть, она состоялась примерно в период мнимой беременности матушки, если считать эту историю правдивой... Дверь камеры распахнулась, и полицейский внес стул. Я усмотрел в этом акт благожелательности и встал с мешковины, чтобы им воспользоваться, но полицейский грубо меня оттолкнул. Вошел О'Тул. Вид у него был смущенный. - Вы, кажется, попали в беду, Генри, - сказал он. - Произошла ошибка. Я чихнул и нечаянно высморкался... - ...в цвета Колорадо как раз перед их штабом. - Да. Но я-то думал, это мой носовой платок. - Вы попали в отчаянный переплет. - Видимо, да. - Вы можете схлопотать десять лет. Вы извините, если я присяду. Столько часов простоял на этом проклятом параде. - Да, конечно, садитесь. - Я могу попросить второй стул. - Не беспокойтесь. Я уже привыкаю к мешковине. - Ведь худо, что вы сделали это в их День независимости, - сказал О'Тул. - Как будто умышленно. Если бы не День независимости, вас выслали бы из страны, и дело с концом. С чего это вы назвали меня? - Вы говорили, что знаете все ходы и выходы, а на "английское посольство" они не реагировали. - Боюсь, ваша нация тут не в чести. Мы все-таки доставляем им оружие... и еще помогаем гидроэлектростанцию строить... недалеко от водопада Игуасу. Бразилия тоже будет ею пользоваться, но ей придется платить Парагваю за право пользования. Великое дело для их страны. - Безумно интересно, - сказал я не без горечи. - Мне, конечно, хотелось бы вам помочь, - продолжал О'Тул. - Вы друг Люсинды. От нее, кстати, пришла открытка. Она не в Катманду, она во Вьентьяне. Не знаю, чего ради. - Послушайте, О'Тул, - сказал я, - если вы не можете ничего сделать, позвоните хотя бы в британское посольство. Раз уж мне суждено провести в тюрьме десять лет, то я хотел бы иметь кровать и стул. - О чем речь, - сказал О'Тул, - я все устрою. Я, наверно, мог бы даже вызволить вас из полиции. Шеф полиции - мой добрый приятель... - Тетушка, по-моему, тоже хорошо с ним знакома. - Не очень-то на это рассчитывайте. Видите ли, к нам поступила свежая информация о вашей родственнице. Полиция бездействует - очевидно, не обошлось без взятки. Но мы оказываем на нее нажим. Вы, похоже, связались с весьма сомнительными личностями, Генри. - Моей тетушке семьдесят пять лет. - Я взглянул на свои настенные записи: улица Прованс, Милан, "Мессаджеро". Девять месяцев назад я и сам счел бы ее карьеру сомнительной, но теперь в ее curriculum vitae [жизнеописание (лат.)] я не видел ничего плохого - ничуть не хуже, чем тридцать лет работы в банке. - Не понимаю, что вы имеете против нее? - К нам заходил ваш знакомый, тот черный парень. - Уверен, что о тетушке он не сказал вам ничего плохого. - Правильно, он и не говорил, но зато много чего порассказал про мистера Искьердо. Так что я уговорил полицию на некоторое время изъять Искьердо из обращения. - Это тоже входит в ваши социологические исследования? Наверное, он страдает от недоедания? - Тут я вас немного обманул, Генри, - проговорил он. Вид у него опять был слегка пристыженный. - Значит, вы все-таки служите в ЦРУ, как и говорила Тули? - Ну... вроде того... не совсем... - Он цеплялся за клочья своего обмана, как за вывернутый порывом ветра зонтик. - Что вам сообщил Вордсворт? - В состоянии он был довольно скверном. Не будь ваша тетя такой старой, я бы сказал, что тут замешана любовь. Он вроде ревнует ее к этому типу Искьердо. - Где Вордсворт сейчас? - Где-то болтается поблизости. Хочет увидеться с вашей тетей, когда вся заваруха рассосется. - А может рассосаться? - Отчего же. Генри, может. Если все будут вести себя благоразумно... - К чиханью это тоже относится? - Да, и к чиханью тоже. Что до контрабандных делишек мистера Искьердо, так всем на это плевать, лишь бы он вел себя разумно. Вы же знаете мистера Искьердо. - В глаза не видел. - Может, вы знаете его под другой фамилией? - Нет. О'Тул вздохнул. - Генри, - сказал он, - я хочу вам помочь. Друг Люсинды вправе на меня рассчитывать. Мы можем затормозить это дело запросто. Висконти не такая уж важная фигура, не то что Менгеле или Борман. - Речь, кажется, шла об Искьердо. - И вы, и я, и ваш приятель Вордсворт знаем, что это одно лицо. Полиция тоже знает, но она покрывает этих людей - по крайней мере покуда у них есть деньги. У Висконти деньги почти вышли, но тут появилась мисс Бертрам и заплатила за него сполна. - Мне об этом ничего не известно. Я просто приехал в гости. - Я догадываюсь, что были основательные причины, почему Вордсворт встречал вас в Формосе, Генри. Так или иначе, я бы хотел переговорить с вашей тетей, а если бы вы замолвили за меня словечко, мне бы это облегчило дело. Если бы я убедил полицию отпустить вас, мы с вами могли бы пойти к ней вместе... - Что именно вам нужно? - Она, наверно, уже беспокоится о Висконти. Я могу ее успокоить. Его продержат в каталажке считанные дни, пока я не дам распоряжения его отпустить. - Вы хотите предложить ей какую-то сделку? Предупреждаю, она не согласится, если это может повредить мистеру Висконти. - Я просто хочу с ней поговорить, Генри. В вашем присутствии. Одному мне она может не поверить. Мне стало уже невмоготу сидеть на мешковине, и вообще я не видел причин отказывать ему. - Пока вас выпустят, уйдет, наверно, час или два. Нынче везде такой беспорядок. Он поднялся. - Как поживает статистика, О'Тул? - Этот парад совсем выбил меня из колеи. Я даже кофе боялся сегодня выпить. Столько часов простоять - и ни разу даже не помочиться. Сегодняшний день придется вычеркнуть. Нормальным его никак не назовешь. На переговоры ушел не час и не два, но стул после ухода О'Тула унести забыли и дали мне какой-то жидкой каши, и я принял все это за добрый знак. К моему удивлению, я не испытывал скуки, хотя ничего нового к тетушкиной биографии на стене я прибавить не мог, за исключением двух предположительных дат, относящихся к периодам Туниса: и Гаваны. Я принялся сочинять в уме письмо к мисс Кин с описанием моего настоящего положения: "Я нанес оскорбление правящей партии Парагвая и причастен к делам военного преступника, за которым охотится "Интерпол". За первое мое преступление максимальное наказание - десять лет. Я нахожусь в тесной камере площадью десять футов на шесть, для спанья имеется только кусок мешковины. Не представляю, что будет со мной дальше, но, признаюсь, больших страданий не испытываю - мне все глубоко интересно". Такого письма я на самом деле никогда бы писать не стал, потому что в ее представлении никак не совместились бы автор письма с тем человеком, кого она знала раньше. На улице уже совсем стемнело, когда за мной наконец пришли. Меня опять провели по коридору, в дежурку, там мне торжественно вручили тетушкин шарф, и полицейский дружески хлопнул меня по спине, подтолкнув к двери на улицу, где в допотопном "кадиллаке" меня ждал О'Тул. - Простите, - сказал он. - Все получилось дольше, чем я думал. Боюсь, мисс Бертрам волнуется теперь еще и из-за вас. - Рядом с мистером Висконти я не много значу. - Кровь не вода, Генри. - К мистеру Висконти слово "вода" неприменимо. В доме виднелись только два огонька. Когда мы шли через рощу, кто-то осветил фонариком наши лица, но фонарь погас раньше, чем я успел увидеть, кто его держит. Я оглянулся, проходя по газону, но ничего не заметил. - Вы поставили кого-то наблюдать, за домом? - спросил я. - Нет, Генри, я ни при чем. Я видел, что он нервничает. Он сунул руку за пазуху. - Вы вооружены? - спросил я. - Приходится соблюдать меры предосторожности. - Против старой женщины? Дома она одна. - Кто знает. Мы пересекли газон и поднялись по лестнице. Лампочка под потолком столовой освещала два пустых бокала и пустую бутылку из-под шампанского. Она еще хранила холод, когда я взял ее в руку. Ставя ее на место, я опрокинул бокал, и по всему дому разнесся звон. Тетушка, должно быть, находилась на кухне - она сразу же показалась в дверях. - Боже мой, Генри, где ты пропадал? - В тюрьме. Мне помог освободиться мистер О'Тул. - Вот уж никогда не думала увидеть его у себя в доме. Принимая во внимание то, как он обошелся с мистером Искьердо в Аргентине... Стало быть, вы и есть мистер О'Тул? - Да, мисс Бертрам. Я решил, что неплохо бы нам побеседовать по-дружески. Я знаю, как вы, наверно, волнуетесь из-за мистера Висконти... - Я нисколько не волнуюсь. - Я думал... раз вы не знаете, где он находится... столь долгое отсутствие... - Я прекрасно знаю, где он находится, - прервала его тетушка. - Он в уборной. И в доказательство, как удачно приуроченная реплика, раздался шум спускаемой воды. 6 Я ждал мистера Висконти, изнывая от любопытства. Не много найдется мужчин, кого бы так любили или кому столько прощали. В воображении моем сложился образ высокого черноволосого сухощавого итальянца под стать своей аристократической фамилии. В комнату, однако, вошел низенький, толстый и лысый человек; когда он протянул мне руку, я заметил, что мизинец у него скрючен и от этого рука напоминает птичью лапу. Его выцветшие карие глаза ровно ничего не выражали. В них можно было прочесть что угодно. Если тетушке было угодно читать в них любовь, то О'Тул, не сомневаюсь, прочел в них отсутствие совести. - Вот наконец и вы, Генри, - проговорил мистер Висконти. - Ваша тетушка беспокоилась. - По-английски он говорил отлично, фактически без всякого акцента. - Вы мистер Висконти? - спросил О'Тул. - Моя фамилия Искьердо. С кем имею удовольствие?.. - Меня зовут О'Тул. - В таком случае "удовольствие", - мистер Висконти улыбнулся, и в передних зубах обнажилась большая дыра, отчего улыбка получилась фальшивой, - не совсем удачное слово. - Я считал, что вы надежно упрятаны за решетку. - Мы с полицией сумели договориться. - За этим и я сюда пришел, - сказал О'Тул, - чтобы попробовать договориться. - Договориться можно всегда, - произнес мистер Висконти так, словно цитировал известный источник, скажем Макиавелли, - если обе стороны получают равные преимущества. - Думаю, в данном случае так оно и есть. - Мне кажется, - обратился к тетушке мистер Висконти, - на кухне осталось еще две бутылки шампанского. - _Две_? - переспросила тетушка. - Нас четверо, дорогая. - Он повернулся ко мне. - Шампанское не самого лучшего качества. Оно проделало долгий и весьма бурный путь через Панаму. - Из этого следует, - вставил О'Тул, - что с Панамой у вас все утряслось. - Именно, - подтвердил мистер Висконти. - Когда полиция арестовала меня по вашему наущению, она предполагала, что опять имеет дело с неимущим. Но я сумел убедить их, что я потенциально человек со средствами. Тетушка принесла из кухни шампанское. - И бокалы, - напомнил мистер Висконти, - вы забыли бокалы. Я наблюдал за тетушкой как зачарованный. Впервые я видел, чтобы ею командовали. - Садитесь, садитесь, друзья мои, - сказал мистер Висконти. - Не взыщите, если стулья несколько жесткие. Мы пережили период лишений, но теперь, я хочу надеяться, наши затруднения позади. Скоро мы сможем принимать наших гостей подобающим образом. Мистер О'Тул, я поднимаю свой бокал за Соединенные Штаты. Я не питаю неприязни ни к вам, ни к вашей великой стране. - Очень великодушно с вашей стороны, - отозвался О'Тул. - А скажите, что за человек у вас в саду? - В моем положении приходится принимать меры предосторожности. - Он нас не остановил. - Меры только по отношению к моим врагам. - Как вас лучше называть - Искьердо или Висконти? - Я успел уже привыкнуть и к той, и к другой фамилии. Давайте докончим эту бутылку и откроем вторую. Шампанское, если вы хотите дознаться истины, развязывает язык лучше всякого детектора лжи. Оно поощряет человека к откровенности, даже к опрометчивости, в то время как детекторы лжи побуждают его лгать изощреннее. - Вам приходилось сталкиваться с ними? - поинтересовался О'Тул. - Да, один раз перед тем, как я покинул Буэнос-Айрес. Результаты, подозреваю, не принесли большой пользы ни полиции... ни вам. Ведь вы, полагаю, ознакомились с ними? Я заранее подготовился самым тщательным образом. Мне обмотали обе руки резиновыми бинтами, и я даже решил было, что они собираются измерять кровяное давление. Возможно, они и это заодно проделали. Меня предупредили, что, сколько бы я ни лгал, прибор всегда распознает ложь. Можете себе представить мою реакцию. Скепсис у католиков в крови. Сперва мне задали ряд невинных вопросов: например, какое мое любимое кушанье и задыхаюсь ли я, когда поднимаюсь по лестнице. Отвечая на эти невинные вопросы, я усердно думал о том, какое счастье будет в один прекрасный день встретиться вот с этим моим милым дружочком, и сердце у меня колотилось, пульс скакал, и они никак не могли взять в толк, почему одно упоминание о подъеме по лестнице или поедании canneloni [нечто вроде толстых фаршированных макарон (итал.)] приводит меня в такое возбуждение. Они дали мне успокоиться, а затем неожиданно выпалили мое имя - Висконти. "Вы - Висконти? Вы - военный преступник Висконти?!" Но на меня это не произвело никакого впечатления, потому что я научил мою старую приходящую служанку, отдергивая по утрам шторы, будить меня криком: "Висконти, эй ты, военный преступник, просыпайся!" Для меня эта фраза стала обыденной, домашней, означающей "Кофе готов". После этого они вернулись к одышке на лестнице, и на сей раз я был совершенно спокоен, но, когда меня спросили, почему мне нравятся canneloni, я опять начал думать о моей любимой и снова возбудился, зато при следующем вопросе, вполне серьезном, кардиограмма - она, кажется, так называется? - получилась спокойной, потому что я перестал думать о моем сокровище. Под конец они совершенно разъярились и на прибор, и на меня. Замечаете, как подействовало на меня шампанское? Я разговорился, я готов рассказать вам все. - Я пришел, чтобы заключить соглашение, мистер Висконти. Вообще-то у меня был план изъять вас на время из обращения и попробовать договориться в ваше отсутствие с мисс Бертрам. - Я не поддалась бы ни на какие уговоры, - заметила тетушка, - пока не посоветовалась бы с мистером Висконти. - Мы еще и сейчас можем причинить вам кучу неприятностей. Всякий раз, как мы будем оказывать нажим на полицию, для вас это будет означать все новые взятки. А вот если, скажем, нам удастся убедить "Интерпол" закрыть ваше дело и мы известим полицию, что вы нас больше не интересуете и вам разрешается ездить взад-вперед когда заблагорассудится... - ...то я бы вам не поверил, - закончил мистер Висконти. - Я бы предпочел остаться здесь. Я уже свел кое-какие знакомства. - Само собой, оставайтесь, коли хотите. Полиция не сможет вас больше шантажировать. - Любопытное предложение, - сказал мистер Висконти, - и вы, очевидно, думаете, в обмен на него у меня что-то имеется? Разрешите, я налью вам еще. - Мы готовы заключить с вами сделку, - подтвердил О'Тул. - Я бизнесмен, - проговорил мистер Висконти. - В свое время я вел дела со многими правительствами. С Саудовской Аравией, Турцией, Ватиканом. - И с гестапо. - Увы, поведение их нельзя было назвать джентльменским. Обстоятельства вынудили меня войти с ними в контакт. - Его манера выражаться напомнила мне тетушку Августу: должно быть, годы сделали их похожими. - Вы, разумеется, понимаете, что у меня есть и другие предложения неофициального порядка. - Человек в вашей ситуации не может позволить себе принимать неофициальные предложения. Если вы не пойдете на соглашение с нами, и не мечтайте жить в этом доме. Я бы на вашем месте не стал обзаводиться мебелью. - Мебель, - возразил мистер Висконти, - уже не составляет проблем. Моя "дакота" вернулась вчера из Аргентины не пустая. Мисс Бертрам заранее договорилась с магазином "Харродз" в Буэнос-Айресе, чтобы мебель доставили в estancia одного нашего знакомого. Столько-то люстр за столько-то сигарет. Дороже всего обошлась кровать. Сколько ящиков виски мы за нее отдали, дорогая? Моему знакомому, конечно, а не магазину "Харродз". "Харродз" - фирма почтенная. В нынешнее время требуется много виски и сигарет, чтобы обставить хотя бы несколько жилых комнат. Откровенно говоря, мне очень не помешала бы небольшая сумма наличными. Бифштекс подчас нужнее люстры. Из Панамы поставок не будет в течение двух недель. Мне гарантирован солидный бизнес с хорошей перспективой, но мне не хватает мелких сумм. - Я предлагаю вам безопасность, - сказал О'Тул, - но не денежное обеспечение. - Я привык к опасности. Она меня не беспокоит. В моем положении значение имеет только наличность. Я размышлял, какое превышение кредита я предоставил бы мистеру Висконти исключительно под его апломб, когда тетушка вдруг взяла меня за руку. - По-моему, надо оставить их одних, - шепнула она. А вслух сказала: - Генри, выйдем на минутку. Мне надо кое-что тебе показать. - В мистере Висконти есть еврейская кровь? - спросил я, когда мы оказались за дверью. - Нет. Сарацинская - возможно. Он всегда отлично ладил с Саудовской Аравией. Он тебе нравится. Генри? - спросила она. Она словно молила ответить ей "да", и это растрогало меня - не в ее характере было просить о чем бы то ни было. - Рано еще судить, - ответил я. - Большого доверия он, на мой взгляд, не внушает. - А разве я полюбила бы его. Генри, если бы он внушал доверие? Она провела меня через кухню - один стул, сушилка для посуды, старая газовая плита, гора консервных банок на полу у задней двери. Двор был завален деревянными упаковочными ящиками. Тетушка произнесла с гордостью: - Это все мебель. Хватит на две спальни и столовую. И садовая мебель для нашего праздника. - А как быть с едой и напитками? - Вот об этом мистер Висконти как раз сейчас и ведет переговоры. - Он что же, действительно думает, что ЦРУ заплатит за вашу вечеринку? Куда же делись все деньги, которые у вас были в Париже, тетя Августа? - Договоренность с полицией стоила дорого, а потом пришлось подыскать дом, достойный положения мистера Висконти. - А у него есть положение? - В свое время он знался с кардиналами и арабскими принцами крови. Неужели ты думаешь, что такая незначительная страна, как Парагвай, удержит его надолго? В конце сада зажегся и погас фонарик. - Кто там шныряет? - спросил я. - Мистер Висконти не вполне доверяет своему партнеру. Его слишком часто предавали. Скольких же людей предавал он сам, невольно подумал я, - мою тетушку, свою жену, кардиналов и принцев крови, даже гестапо. Тетушка присела на ящик поменьше. - Я так счастлива, Генри, - сказала она. - Ты здесь, и мистер Висконти благополучно вернулся. Наверное, я начала стареть - я уже, кажется, могу довольствоваться очарованием семейного очага. Ты, я и мистер Висконти будем работать вместе... - Переправлять контрабандные сигареты и виски. - Ну что ж. - И иметь постоянного телохранителя в саду. - Глупо было бы, Генри, кончить свои дни по простой небрежности. Из глубины дома послышался голос мистера Висконти, он звал: - Сокровище мое! Вы слышите меня? - Да! - Принесите фотографию, дорогая! Тетушка встала с ящика. - Сделка, видимо, заключена. Пойдем, Генри. Но я не пошел за ней. Я направился в глубь сада, к роще. Звезды сияли так ярко на низком небе, что меня, вероятно, было отчетливо видно тому, кто наблюдал из рощи. Теплый ветерок обдал меня ароматом цветущих апельсинов и жасмина. Я словно погрузил лицо в коробку со срезанными цветами. Едва я ступил в мрак под деревья, по моему лицу скользнул луч фонарика и погас, но на этот раз я был начеку и теперь точно знал, где стоит человек. Я держал наготове спичку в пальцах и тут же чиркнул ею. Прислонившись к стволу лапачо, стоял маленький старичок с длинными усами, он раскрыл рот от удивления и растерянности, так что я успел увидеть беззубые десны, прежде чем спичка потухла. - Buenas noches, - произнес я одно из немногих выражений, которые запомнил из разговорника. Он что-то пробормотал в ответ. Я повернул назад и споткнулся о какую-то кочку, и он услужливо посветил фонариком. Мне подумалось, что мистер Висконти еще не может позволить себе нанять телохранителя получше. Возможно, после второй партии товара из Панамы он уже наймет себе кого-нибудь пошикарнее. Войдя в столовую, я застал там всех троих - они рассматривали фотографию. Я узнал ее издали, недаром она четыре дня простояла у меня в каюте. - Не понимаю, - произнес О'Тул. - Я тоже, - сказал мистер Висконти. - Я ожидал увидеть фотографию Венеры Милосской. - Вы же знаете, что я не переношу обрубков, друг мой, - сказала тетушка. - Помните, я вам рассказывала об убийстве на железной дороге. Эту фотографию я нашла в комнате у Вордсворта. - Ни черта не пойму, о чем вы, - вмешался О'Тул. - При чем тут убийство на железной дороге? - История слишком длинная, не стоит ее рассказывать сейчас, - отозвалась тетушка. - И кроме того, Генри ее слыхал, а он не одобряет моих историй. - Неправда, - запротестовал я. - Просто тогда в Булони я устал... - Слушайте, - прервал О'Тул, - мне не интересно знать, что случилось в Булони. Я сделал вам предложение в обмен на картину, которую мистер Висконти украл... - Я ее не крал, - возразил мистер Висконти. - Князь дал мне ее сам, по доброй воле, чтобы я подарил ее фельдмаршалу Герингу в знак... - Да-да, уже слыхали. Однако князь не давал вам снимка с толпой африканских женщин. - Но здесь была Венера Милосская. - Мистер Висконти сокрушенно покачал головой. - Совершенно ни к чему было менять ее на что-то другое, дорогая. Фотография была превосходная. - Речь идет о рисунке Леонардо да Винчи, - сказал О'Тул. - Что вы сделали с фотографией? - осведомился мистер Висконти у тетушки. - Выбросила вон. Я не желаю, чтобы какие-то обрубки все время напоминали мне... - Утром я вас снова засажу, - пригрозил О'Тул, - и никакие взятки вам не помогут. Сам посол... - Мы порешили на десяти тысячах долларов, но я соглашусь получить сумму в местной валюте, если так удобнее. - За толпу черных баб, - уточнил О'Тул. - Если вам так нравится фотография, я прикину ее в придачу к той. - Какой той? - Полученной от князя. Мистер Висконти перевернул снимок и принялся отдирать подкладку. - Хочет кто-нибудь виски? - спросила тетушка. - Ну что вы, дорогая, после шампанского. Мистер Висконти вытащил маленький квадратик размером восемь дюймов на шесть, не больше, который был спрятан под фотографией. О'Тул смотрел на него с изумлением. - Пожалуйста, - произнес мистер Висконти. - Что-нибудь не так? - Я-то думал, это будет Мадонна. - Леонардо прежде всего интересовали совсем не Мадонны. Он был главным инженером в папской армии. Папы Александра VI. Слыхали про такого? - Я не католик. - Он из Борджиа. - Темная личность? - В некоторых отношениях он напоминал моего патрона, - подтвердил мистер Висконти, - покойного маршала Геринга. Это, как вы можете видеть, хитроумное устройство для разрушения городских стен. Нечто вроде землечерпалки, похожей на те, что используют в наше время на строительных площадках. Только тогда их приводили в действие человеческие мускулы. Она подкапывается под стену, забрасывает камни вверх, в катапульту, а та мечет их в город. Фактически город бомбардируется с помощью своих же стен. Остроумно, не правда ли? - Десять тысяч долларов за остроумие. А эта штука сработает? - Я не инженер, - ответил мистер Висконти, - и не могу оценить ее с практической стороны, но хотел бы я видеть того, кто сегодня сделал бы такое прекрасное изображение землечерпалки. - Пожалуй, вы правы, - ответил О'Тул и добавил с уважением: - Вот, значит, какой он, этот шедевр. Чуть не двадцать лет мы гонялись за ним и за вами. - И куда ее передадут теперь? - Князь умер в тюрьме, так что, скорей всего, мы передадим ее итальянскому правительству. - О'Тул испустил вздох. Я не понял, разочарования или удовлетворения. - Рамку можете оставить себе, - любезно добавил мистер Висконти. Я проводил О'Тула через сад до ворот. Престарелого телохранителя нигде не было видно. - Где тут здравый смысл? Правительство Соединенных Штатов выкладывает десять тысяч долларов за краденую картинку. - Доказать, что она краденая, трудно, - сказал я. - Может быть, это был своеобразный подарок Герингу. Интересно, почему они посадили князя? Мы постояли около его машины. Он проговорил: - Сегодня я получил письмо от Люсинды. Первое за девять месяцев. Пишет про своего дружка. Они добираются на попутках в Гоа. Вьентьян ее дружку не подошел. - Он художник, - объяснил я. - Художник? - О'Тул аккуратно пристроил Леонардо да Винчи на заднем сиденье. - Он рисует картины, на которых изображены банки консервированных супов "Хайнца". - Вы шутите. - Нарисовал же Леонардо землечерпалку, а вы уплатили за нее десять тысяч. - Наверно, я так никогда и не научусь разбираться в искусстве, - сказал О'Тул. - Где это - Гоа? - На индийском побережье. - Девчонка вот где у меня сидит. Одни сплошные заботы, - сказал он. Но если бы не она, подумалось мне, он все равно нашел бы себе другой источник забот, заботы всегда будут липнуть к нему, как мухи к открытой ране. - Спасибо за то, что вызволили меня из тюрьмы, - сказал я. - Друг Люсинды всегда... - Передайте Тули привет, когда будете ей писать. - Я отправлю вашего приятеля Вордсворта со следующим рейсом в Европу. Почему бы и вам с ним не уехать? - У меня тут семья... - Висконти вам не родня. И он не вашего поля ягода, Генри. - Моя тетя... - Подумаешь - тетя. Тетя не мать. - Мотор у него никак не желал заводиться. - Пора бы дать мне машину поновее. Так подумайте, Генри. - Подумаю. Когда я вернулся в дом, мистер Висконти хохотал, а тетушка смотрела на него с неодобрением. - Что такое? - Я сказала, что десять тысяч долларов слишком малая цена за Леонардо. - Но ведь Леонардо ему не принадлежал, - возразил я. - И вдобавок он получил безопасность. Дело закрыто. - Мистера Висконти не волнует безопасность. - Послезавтра отправляется обратно пароход, и О'Тул отсылает на нем Вордсворта. Он хочет, чтобы я тоже уехал. - Она считает, что надо было просить вдвое больше, - проговорил мистер Висконти. - За Леонардо. - Да, считаю, - сказала тетушка. - Но это вовсе не подлинный Леонардо. Это копия. Потому-то немцы и арестовали князя. - Мистер Висконти слегка задыхался от смеха. - Копия безупречная. Князь боялся грабителей и держал оригинал в банке. К несчастью, в банк попала американская бомба. И никто, кроме князя, не знал, что подлинный Леонардо уничтожен вместе с банком. - Но если копия была так совершенна, каким образом гестапо догадалось? - спросил я. - Князь был очень стар, - сказал мистер Висконти с законной гордостью восьмидесятилетнего. - Когда я зашел к нему по просьбе маршала - он послал меня за обещанной картиной, - князь сказал мне, что это всего лишь копия, но я ему не поверил. И тогда он мне кое-что показал. Если посмотреть в лупу на шестерню землечерпалки, то можно разглядеть инициалы копииста, написанные зеркальным способом. Я сохранил чертеж на память о князе - ведь он мог когда-нибудь и пригодиться. - Вы и сообщили в гестапо? - Я боялся, что они, чего доброго, дадут чертеж на экспертизу, - ответил мистер Висконти. - А ему оставалось жить недолго. Он был очень стар. - Как вы сейчас. - Ему не для чего было жить, а у меня есть ваша тетушка. Я взглянул на тетушку Августу. Уголок рта у нее подергивался. - Вы поступили очень дурно, - только и сказала она. - Очень-очень дурно. Мистер Висконти встал и, взяв фотографию Фритауна, изорвал ее на мелкие клочки. - А теперь - на заслуженный отдых. - Я же хотела отослать ее Вордсворту, - запротестовала было тетушка. Но мистер Висконти обнял ее за плечи, и они начали подниматься