рил мне красивые слова. Сейчас я не в состоянии повторять их, просто не хочу... Оглушительно трещали кузнечики. Мы шли и шли... Аллеи, по которым мы проходили, были залиты лунным светом. Потом мы оказались в тени деревьев затем снова под светом луны, чтобы через минуту опять погрузиться в темноту... - Господи, какой у вас большой сад, Феридэ! - вставила нетерпеливая Мишель. Я испугалась: "Может, у меня получается неестественно?" - Не такой уж он большой. Просто мы не торопились, - продолжала я. - Наконец мы очутились... в конце сада, у забора, отделяющего нас от соседей, где растет огромная чинара. Дойдя до нее, мы остановились. Я привстала на цыпочки и сделала вид, будто смотрю через забор. Мой кузен нерешительно потирал руки, словно хотел что-то сделать и не мог осмелиться... - Но ведь ты смотрела в соседский сад! Как ты могла все это заметить? - На забор падала тень кузена, мне было все видно. Очевидно, я неплохо вошла в роль: тело мое вздрагивало, голос прерывался, на глаза набегали слезы. - Ну, а дальше, Феридэ, дальше... - Потом вдруг кузен схватил меня за руки... - Ах, как чудесно! Дальше... - Дальше? Откуда я знаю... - Боже, ты остановилась на самом интересном месте! - Потом вдруг на дереве закричала какая-то птица, гадкая, отвратительная птица... Мы испугались и убежали. Я не смогла сдержать слез, припала к груди Мишель и разрыдалась. Неизвестно, сколько бы я так плакала, но, к счастью, наше исчезновение было замечено. Послышались крики девочек, нас разыскивали: Мишель откликнулась: - Идем!.. Мы не можем быстро!.. У Чалыкушу болит нога!.. - Ты правильно сказала, Мишель... И я плачу именно поэтому. Теперь мы можем пойти быстрее... В ту ночь я ревела и в постели, когда все уже спали. Только теперь слезы уже не нужны были для роли, просто я сердилась на себя. Допустим, мне надо было солгать, чтобы доказать подружкам, что я не gourde. Но неужели на свете нет других имен? Почему я заговорила о своем кузене, о Кямране, которого я ненавидела больше всего в жизни? Я поклялась, что завтра утром, как только проснусь, возьму Мишель за руку, отведу ее в сторонку и скажу, что мой любовный рассказ - выдумка. Но, увы, проснувшись на другое утро, я почувствовала, что от моего стыда и гнева не осталось и духу. Так я и не осмелилась сказать правду Мишель, которая теперь смотрела на меня совсем другими глазами и относилась, как к больному ребенку. Постепенно эта легенда стала известна всем. Правда, Мишель, видимо, строго наказывала хранить тайну, так как в глаза мне никто ничего не говорил. Но по взглядам девочек, по их смеху я понимала, что они хотят сказать. Это наполняло меня удивительной гордостью. Мне пришлось даже отказаться от болтовни и проказ. Теперь в глазах подружек я стала молодой девушкой, влюбленной в кузена. В этой роли мне никак не подходило прыгать, точно кукла на веревочке, и проказничать. Но, как говорится, от самой себя не убежишь. Когда по вечерам на последней перемене я брала Мишель под руку и продолжала шепотом выдумывать все новые и новые небылицы, я иногда снова становилась похожей на бесенка. Однажды мы опять возвращались с прогулки. Мишель в тот день почему-то не ходила с нами. Она встретила меня у ворот, схватила за руку и стремительно потащила в глубь сада. - У меня для тебя новость, - сказала она. - Она тебя обрадует и огорчит. Лицо мое выразило недоумение. - Сегодня в пансион приходил твой блондин-кузен. Я была поражена. - Разумеется, он хотел повидаться с тобой. Ах, если б и ты осталась!.. Я не могла поверить. Разве Кямран пришел бы в пансион, не будь на то какой-нибудь важной причины? Наверное, Мишель ошиблась. Однако я не высказала Мишель этих сомнений и, сделав вид, будто верю, сказала: - Что же, вполне естественно. Молодой человек пришел повидать девушку, за которой ухаживает. - Как, наверное, досадно, что тебя не было, да? - Разумеется. Мишель погладила меня по щеке. - Но ведь он опять придет, раз любит... - Несомненно. В тот же вечер сестра Матильда вызвала меня и передала две разрисованные коробки конфет, перевязанные серебряной тесьмой. - Это принес твой кузен, - сказала она. Я не любила сестру Матильду, но в эту минуту с трудом удержала себя, чтобы не броситься ей на шею и не расцеловать в обе щеки. Значит, Мишель не ошиблась: Кямран действительно приходил в пансион. Если среди воспитанниц еще и оставались такие, которые сомневались в достоверности моей сказки, то теперь, увидев эти две коробки, они должны были подумать иначе. Как чудесно!.. В одной коробке были разноцветные конфеты с ликером, в другой - шоколад в позолоченных бумажках. Случись это полгода назад, я утаила бы сладости даже от самых близких подруг. Но в этот вечер, когда мы готовили в классе уроки, мои коробки ходили по рукам. Каждая девочка брала одну, две или три конфетки, кому сколько совесть позволяла. Некоторые девочки издали делали мне многозначительные знаки. Я же, изображая смущение, отворачивалась в сторону, улыбалась. Как чудесно!.. Возвращая мне назад коробки, в которых, к сожалению, уже виднелось позолоченное дно, Мишель зашептала: - Феридэ, представь, будто эти конфеты преподнесли тебе по случаю обручения. Моя сказка обошлась мне слишком дорого. Но что поделать? Прошло три дня. Шел урок географии. Я трудилась над цветной картой для экзаменов. Рисовать красками мне всегда было трудно; от неловкости я без конца путала краски, пачкала себе руки и губы. И вот, когда я была занята этой мазней, вошла дочь привратника и сказала, что в прихожей сидит мой кузен, который хочет меня видеть. Помню, я растерянно оглянулась по сторонам, обернулась к воспитательнице, не зная, как поступить. - Ну, что ты ждешь, Феридэ, - сказала она. - Оставь карту на месте. Иди повидайся с гостем. Оставить карту - нетрудно. Но с каким лицом я выйду к Кямрану? Девочка, рядом с которой я сидела, смеясь, протянула мне маленькое зеркальце. На лицо, особенно на рот, страшно было смотреть. На уроках, где приходилось писать, я вечно совала ручку в рот, теперь же, во время рисования, мусолила кисть, поэтому губы мои пестрели желтыми, красными и даже фиолетовыми пятнами. Что предпринять? Оттереть платком, а тем более смыть водой с мылом - сейчас невозможно, только еще больше размажешь краски. Дело было, конечно, не в Кямране. Ему я могла показаться в любом виде. Но перед подругами, которые, узнав, кто пришел, уже ехидно посмеивались, я должна была изображать влюбленную девицу или даже невесту. Ах, будь она неладна, вся эта комедия! Проходя по коридору, я заглянула в зеркало. Боже мой, что делать? Будь я одна в эту минуту, здесь, перед дверью в прихожую, я никогда бы не осмелилась туда войти. Но, увы, вокруг были посторонние, которые могли иначе истолковать мои действия. Итак, делать нечего. Я с силой толкнула дверь и бурей влетела в прихожую. Кямран стоял у окна. Подойти к нему сразу?.. Но тогда надо что-то делать - например, обменяться рукопожатием. А ведь так можно испачкать чистенькие и нежные ручки кузена. Я опять увидела на столе два пакета, перевязанные серебряной тесьмой. Не трудно было догадаться, что они предназначались мне. У меня не оставалось иного выхода, как превратить все в очередной фарс, а раскрашенные руки и губы объяснить обычным моим детским сумасбродством. Приподняв подол черного передника, я сделала перед коробками самый изысканный, глубокий реверанс. Потом, предусмотрительно вытерев пальцы о подол, я послала коробкам несколько воздушных поцелуев и утерла при этом лишний раз свои размалеванные губы. Кямран, улыбаясь, подошел ко мне. Я принялась его благодарить: - Какая трогательная забота, Кямран-бей-эфенди... Хотя шоколад и конфеты с ликером являются в какой-то степени платой за мое молчание, однако меня уже мучают угрызения совести... В чем дело?.. Всего несколько дней назад вы приносили мне сладости. Очевидно, и в этих коробках я найду то же самое. Поистине, невозможно описать их прелесть! По мере того как они тают во рту человека, тает и его сердце... - На этот раз, - сказал Кямран, - вы увидите нечто более ценное, Феридэ. С наигранным волнением и нетерпением я развязала пакет, который мне протянул Кямран. Там оказались две книги в позолоченных переплетах, наподобие детских сказок с картинками, какие дарят маленьким детям на рождество. Очевидно, кузен по какой-то непонятной для меня причине решил подшутить надо мной. Если он только ради этого решил сюда прийти, право, это уже нехорошо. Я не выдержала и дала ему нагоняй. Я говорила суровым тоном, который никак не вязался с моими размалеванными губами: - За каждый из ваших подарков следует благодарить. Но позвольте сделать небольшое замечание. Несколько лет тому назад вы были ребенком. Правда, всем своим важным и серьезным видом вы походили на взрослого, однако все-таки оставались ребенком, не так ли? Слава аллаху, вы мужаете с каждым годом, превращаясь в молодого человека, похожего на героя из романов с картинками. Но почему вы думаете, что я все это время должна топтаться на месте? Кямран сделал большие глаза. - Простите, Феридэ, я вас не понял. - Тут нет ничего непонятного. Выходит, вы растете, а я по-прежнему остаюсь младенцем, читающим сказки из "Золотой библиотеки", ребенком, которого никак не признают достойным обращения как с пятнадцатилетней девушкой? Кямран все так же недоуменно смотрел на меня. - Я опять ничего не понял, Феридэ! Я сделала жест, выражающий удивление такой непонятливостью, скривила губы, но, откровенно говоря, сама уже не понимала, что я хотела сказать. Я раскаивалась в своих словах и искала, как бы избежать дальнейшего объяснения. Нервным движением я разорвала тесьму на второй коробке. В ней были конфеты с ликером. Кямран поклонился, почти официально. - Я счастлив услышать лично от вас, Феридэ, что с вами уже следует обращаться как со взрослой девушкой. Не вижу необходимости извиняться за книги, конфеты вам доказывают, что книги всего-навсего шутка. Уж если б я действительно хотел подарить вам книгу, то постарался бы принести один из тех романов, о которых вы только что упомянули. Безусловно, Кямран шутил. Но если это даже и так, мне все равно было очень приятно, что он говорит со мной таким тоном, в таких выражениях. Чтобы избавить себя от необходимости отвечать, я сложила руки, как на молитве, и изобразила крайнее восхищение. Когда Кямран кончил говорить, я глянула ему в лицо, тряхнула головой, чтобы убрать упавшие на глаза волосы, и сказала: - Я не слушала, о чем вы говорили. Конфеты настолько восхитительны, что... увидев их, я сейчас же все вам простила. Вот и все!.. Я очень благодарна вам, Кямран. Кажется, мое признание в том, что я не слушала его, огорчило Кямрана, однако он решил почему-то не показывать этого и, вздохнув, с притворной мрачностью сказал: - Ну что ж! Раз детские подарки уже не годятся, будем дарить вам серьезные вещи, как взрослым людям. Я сделала вид, будто всецело поглощена сладостями, восторженно смотрела на коробку, словно то была шкатулка с драгоценностями, доставала оттуда конфеты, раскладывала их и болтала без умолку. - Уничтожать конфеты - это тоже искусство, Кямран, - говорила я. - И честь открытия этого искусства принадлежит вашей покорной слуге. Смотри... Ты, например, не видишь никакой разницы в том, если съешь вот эту желтенькую после красной. Не так ли? Но тогда все будет испорчено! Красненькая чересчур сладкая, да и мятная к тому же. Если ты съешь ее раньше, то не почувствуешь тонкого вкуса и божественного аромата желтой. Ах, мои дорогие конфетки!.. Взяв одну, я поднесла ее к губам и принялась ласково разговаривать с ней, словно это был крошечный птенчик. Мой кузен протянул руку: - Дай мне ее, Феридэ. Я недоуменно посмотрела на Кямрана. - Что это значит? - Я съем... - Кажется, я напрасно открыла коробку при тебе. Что же это будет, если ты начнешь сам есть то, что принес мне? - Дай мне только одну, вот эту. Действительно, что это могло означать? Человек не брезгует конфеткой, которая была почти у меня во рту! Кажется, я растерялась... Неожиданно мой кузен протянул руку, пытаясь выхватить конфетку. Но я оказалась проворней, спрятала руку и показала язык. - Прежде я что-то не замечала у вас такого проворства, - пошутила я. - Где вы этому научились? Смотрите, сейчас я продемонстрирую, как надо лакомиться такими чудесными конфетами, тогда и отнимайте! Запрокинув голову, я высунула язык и положила на него конфету. Конфета во рту таяла, а я покачивала головой и жестами (язык-то у меня был занят) рассказывала Кямрану о ее божественной сладости. Мой кузен так странно, так растерянно смотрел мне в рот, что я не выдержала и рассмеялась, но, тут же взяв себя в руки, серьезно сказала, протягивая коробку Кямрану: - Ну, можно считать, что вы научились. Разрешаю вам взять одну. Кямран, и шутя и гневаясь, оттолкнул коробку. - Не хочу. Пусть все будут твои. - И за это тоже большое спасибо! Кажется, нам уже не о чем было разговаривать. Справившись, как этого требовал этикет, о домашних и передав всем приветы, я сунула коробку под мышку и уже собиралась выйти, но вдруг из соседней комнаты донесся легкий шум. Я так и замерла, превратившись в слух. Стукнула дверь в комнате, где хранились наши учебные таблицы и карты. Потом я услышала, как одна из этих таблиц упала на пол. За стеклянной дверью началась какая-то мышиная возня. Незаметно для кузена я бросила взгляд на дверь, и что же я увидела?! На матовом стекле огромная тень головы. Я тотчас смекнула в чем дело. Это была Мишель. Очевидно, сказав глупой сестре, будто ей нужна какая-то карта, она пробралась в эту комнату и начала подсматривать за нами. Тень исчезла. Теперь я была уверена, что Мишель подглядывает в замочную скважину. Что мне было делать? Считая нас влюбленными, она, конечно, ждала чего-то необычайного. Если она увидит, что, прощаясь с кузеном, я скажу обычное: "Ну, счастливо, привет домашним!" - то все тотчас же поймет, а потом, поймав в коридоре, взлохматит мои волосы и скажет со смехом: "Так ты мне сказки рассказывала, да?" Страх перед разоблачением заставил меня пойти на вероломство. Это было нехорошо, но раз уж я начала играть роль, следовало продолжать ее до конца. Как и большинство моих подруг, Мишель не знала турецкого языка. Поэтому не важно, о чем мы будем говорить, достаточно того, чтобы наши голоса, жесты создавали впечатление влюбленной пары. - Ах, чуть не забыла! - неожиданно сказала я Кямрану. - Внук кормилицы еще дома? Это был сирота, который уже несколько лет жил у нас. Кямран удивился. - Конечно, дома... Куда же он денется? - Ну, конечно... Я знаю... Впрочем... Как знать... Я так люблю этого ребенка, что... Кузен улыбнулся. - Не понимаю, откуда такая любовь? Ты, кажется даже не смотрела на бедняжку. Сделав неопределенный жест, я ответила: - Ну и что с того, что не смотрела? Разве это доказывает, что я не люблю его? Какой абсурд! Напротив, я безумно люблю мальчика! Так люблю!.. Слово "люблю" я произнесла с тем особым чувством, склонив голову, прижимая руки к груди, как это сделала бы актриса, играя "Даму с камелиями". Краем глаза я все время следила за стеклянной дверью. Если Мишель знала хоть шесть слов по-турецки, то три из них были: "любить", "любовь", "люблю". Впрочем, я могла ошибаться в своем предположении. Но тогда моей подружке ничего не стоило заглянуть в словарь или спросить знающих турецкий язык, и она тут же узнала бы, какой "ужасный" смысл таят в себе слова: "Так люблю..." Однако мне надо было думать не только о Мишель, но еще и о наших отношениях с Кямраном; и вот тут-то я, кажется, терпела поражение. Мои слова и жесты страшно рассмешили кузена. - Что с тобой, Феридэ? - удивлялся он. - Откуда в тебе такая нежность? Не важно, откуда появились эти чувства. Сейчас не время было философствовать. - Что поделаешь? Это так. Люблю - и все! - сказала я с прежним жаром. - Обещай мне: как только приедешь домой, ты этому бедному младенцу, этому малышу передай на память... Сувенир... Ну, сам понимаешь, сувенир d'amour*. ______________ * То есть на память о любви. Ах, как мне хотелось в присутствии Мишель дать Кямрану какую-нибудь безделушку для внучонка кормилицы! Но, как назло, в кармане у меня не было ничего, кроме бумажного катышка, которым я собиралась запустить в престарелую сестру, всегда дремавшую на вечерних занятиях. И тогда безвыходное положение вдохновило меня на нечто большее. Словно желая заключить Кямрана в свои объятия, я схватила его за руки. - Ты должен обнять за меня этого малыша и много, много раз поцеловать его. Понимаешь? Обещаешь мне это? Мы были почти в объятиях друг друга. Я чувствовала его дыхание. Мой бедный неосведомленный кузен не мог понять этой бури чувств и пребывал в страшной растерянности. Роль была сыграна великолепно. Можно было опускать занавес. Я отпустила руки Кямрана и, задыхаясь, выскочила из комнаты. Я ждала, что Мишель догонит меня в коридоре, бросится на шею. Однако ничего не случилось. Я не услышала за собой шагов и остановилась, потом тихонько подошла к комнате, где хранились наши карты, и прислушалась. Изнутри не доносилось ни звука. Я не вытерпела и толкнула дверь. Кого же я увидела?! Это был старый брат Ксавье, который иногда приходил к нам давать уроки музыки. Он стоял на скамейке, согнув в коленях старческие ноги, и искал в верхнем ящике шкафа нотные тетради. Ах, будь он неладен! Принять старикашку за Мишель!.. Только опозорилась перед Кямраном! Я чувствовала, что лицо мое пылает огнем, как во время приступа лихорадки. Вместо того чтобы вернуться в класс, я вышла в сад, подошла к источнику и сунула голову под струю воды. Мало того, что я вся пылала, тело мое охватывала какая-то странная дрожь. Вода стекала по волосам, по лицу, проникая за рубашку, а я стояла и думала: "Если уже игра в любовь заставляет человека так гореть и трепетать, так какова же сама любовь?!" x x x В этот год Кямран часто приходил ко мне в пансион, так часто, что всякий раз, когда в классе открывалась дверь, сердце мое начинало учащенно биться, словно это опять пришли за мной из прихожей. Можно сказать, что шоколада, печенья и пирожных, которые мне преподносил Кямран, хватало на весь класс. Моя подружка по классу Мари Пырлантаджиян, знаменитая не только прилежанием, но и своим обжорством, разгрызая большими белыми зубами мои конфеты, говорила с нескрываемой завистью и восхищением: - Как, наверно, любит тебя твой поклонник, если он приносит такие вкусные вещи! Вместе с тем вся история начала мне уже надоедать. Меня часто мучили угрызения совести: подарки Кямрана - это была плата болтливой девчонке за молчание, а я выдавала их подружкам за знаки внимания. Как это было нечестно! Да и почему Кямран так зачастил в пансион? Всякий раз у него была какая-нибудь причина: "Шел проведать больного товарища, который живет тут неподалеку..." Или: "Хотел послушать музыку в саду Таксим..." Как-то во время очередного визита он сказал, хотя я его ни о чем не спрашивала: - Был у Нишанташи у старого приятеля отца. Отец его очень любил. Не удержавшись, я кинулась в атаку: - Как его звать? Чем он занимается? По какому адресу живет? Мой кузен растерялся. Нападение было так неожиданно, что он не успел даже выдумать имя и адрес. Покраснев, смущенно улыбаясь, он хотел было обмануть меня словами: - Зачем тебе это знать? Для чего тебе? Какое странное любопытство! Я вела себя так, будто вопрос был очень важный. - Хорошо же. Я спрошу об этом у тети на той неделе. Кямран сделался совсем пунцовым. - Прошу тебя, - взмолился он, - не говори об этом маме. Она не хочет, чтобы мы встречались. Коварный скорпион, вечно ты будешь меня обманывать!.. Я знаю, что ты собой представляешь! Рассердившись, я вскочила с кресла и сунула в карманы передника руки, которые он пытался схватить. - Если вы считаете, что меня интересуют друзья вашего отца или ваши собственные друзья, вы ошибаетесь. - Я выпалила это совершенно неожиданно, ни с того ни с сего, и вышла. После этого случая всякий раз, когда Кямран появлялся в пансионе, я под разными предлогами не выходила к нему. Коробки, которые он продолжал приносить, я открывала в саду или классе и тут же отдавала на разграбление подругам, даже не притронувшись к ним. Все было ясно. Несомненно, счастливая вдовушка жила где-нибудь недалеко от пансиона. Они договорились еще в ту ночь... Мой кузен часто хаживал к ней в гости, а на обратном пути заглядывал в пансион. Какое мне дело до их нравственности?! Но меня бесило, что я стала игрушкой в их руках. Всякий раз, когда я думала об этом, меня бросало в жар и я кусала губы, чтобы не заплакать от злости. Было, конечно, очень просто узнать, где живет Нериман, спросив об этом дома. Но я не представляла себе, как можно произнести вслух имя этой женщины. Однажды в воскресенье я гостила дома. Кто-то обратился к Неджмие: - Ты знаешь, два дня тому назад я получила письмо от Нериман... Кажется, она очень счастлива... В этот момент я собиралась выйти из комнаты, чтобы искупать в бассейне маленького пуделя. Услышав это известие, я остановилась у порога, присела на корточки и осторожно выпустила собачонку на пол. Расспрашивать о счастливой вдовушке я, конечно, не стала бы, но никто не мог запретить моим ушам слушать. - Нериман очень довольна мужем. Ах, если бы бедняжка хоть на этот раз оказалась счастливой! - продолжала гостья. А Неджмие, как глухое эхо под куполом бани, повторила: - Да, да, пусть хоть в этот раз будет счастлива, бедняжка! На этом разговор прекратился. Неожиданно все выяснилось само собой. Я спросила шутливо: - Ханым-эфенди вторично вышли замуж? - Какая ханым-эфенди? - Та, от которой вы получили письмо. Нериман-ханым. Неджмие ответила мне за гостью: - Как, разве ты не знала? Давно... Нериман вышла замуж за инженера. Вот уже полгода они с мужем в Измире. Тут я сама пропела, как молитву: - Ах, пусть бедняжка хоть на этот раз будет счастлива! - подхватила собачонку на руки и выскочила из дома. Но к бассейну я уже не пошла, а помчалась по саду, не разбирая дороги. x x x В то же лето я совершила небольшое путешествие в Текирдаг*. Как известно, аллах очень щедро наградил меня тетками. Так вот, одна из них жила в Текирдаге. Ее супруг Азиз-бей много лет служил там мутасаррифом**. У них была дочь Мюжгян. Среди многочисленных двоюродных братьев и сестер я, кажется, любила ее больше всех. ______________ * Текирдаг - город в европейской части Турции, на берегу Мраморного моря. ** Мутасарриф - начальник округа. Мюжгян была очень некрасива, но для меня это не имело никакого значения. Я была младше всего на три года, но с детства привыкла считать Мюжгян совсем взрослой. И теперь, хоть разница в летах проявлялась все меньше, мое отношение к ней не изменилось, и я по-прежнему величала ее абла*. ______________ * Абла - старшая сестра. Мюжгян-абла была моей полной противоположностью. Насколько я считалась сумасбродной и озорной, настолько она слыла серьезной и вдумчивой. Вдобавок ко всему она была крайне деспотична. Можно сказать, что только она могла заставить меня сделать все, что ей захочется. Даже если наставления ее обижали меня или я упрямилась, не считаясь с ее желаниями, в конечном счете мне всегда приходилось уступать. Почему? Не знаю. Наверно, потому, что познавший несчастье любви всегда превращается в пленника. Обычно раз в два-три года Мюжгян вместе с матерью приезжала в Стамбул и гостила у нас или у других теток по нескольку недель. Но в то лето мне прислали из Текирдага почти официальное приглашение. Тетка Айше писала сестре: "На вас я не рассчитываю, но Феридэ мы ждем в эти каникулы непременно, хотя бы на два месяца. Я ведь тоже ей как-никак тетя. Если Феридэ не приедет, и дядя Азиз, и я, и Мюжгян - мы все очень обидимся". Текирдаг казался тетке Бесимэ и Неджмие краем света. Они щурились, словно смотрели на далекие звезды, и твердили: - Виданное ли это дело? Возможно ли? - Если вы разрешите, я буду иметь честь доказать вам, что невозможного не бывает, - отвечала я, склоняясь перед ними с шутливой почтительностью. Многие из моих подруг на летние каникулы уезжали куда-нибудь вместе с родителями и потом страшно хвастались перед другими девочками. Выходит, и мне представлялся подобный случай. А хорошо бы к прошлогодней сказке о возлюбленном в этом году прибавить еще рассказ о путешествии! Как хотелось мне, взяв в руки портфель, самостоятельно, подобно американским девицам, о которых мы читали в романах, подняться одной на борт парохода. Но какими воплями встретили тетки мое желание! Они ни за что не соглашались отправить меня в Текирдаг без провожатого. Мало того, они испортили мне настроение всякими обидными наставлениями: "В темноте не свешивайся с палубы... Ни с кем не разговаривай... Не бегай, как сумасшедшая, по пароходным трапам..." Можно подумать, что у старенького, величиной с калошу, пароходишка, курсирующего до Текирдага, были стометровые трапы, как у трансатлантического гиганта. С Мюжгян мы не виделись два года. За это время она сильно выросла и превратилась в настоящую даму. Мне было даже страшновато с ней разговаривать. И все-таки мы очень быстро подружились опять. У тетки Айше и Мюжгян было много знакомых. Поэтому каждый день нас приглашали куда-нибудь в гости, то в город, то на дачу. Мне все время твердили, что я уже совсем взрослая и нехорошо, если меня станут стыдить за легкомысленное поведение. Вот и приходилось теперь внимательно следить за своими поступками. Говорить комплименты незнакомым дамам, стараться серьезно и деликатно отвечать на их вопросы, - как это было похоже на детскую игру "в гости"! Но, честно сказать, я даже испытывала некоторую гордость от общения со взрослыми. Все эти приемы меня, конечно, развлекали, но больше всего я любила часы, когда мы с Мюжгян оставались одни. Дом дяди Азиза стоял на обрыве, недалеко от моря. В первое время Мюжгян-абла приходила в ужас, видя, как я спускаюсь с обрыва, который в некоторых местах был похож на отвесную стену, пыталась запретить мне это, но потом привыкла. Мы часами валялись с ней на песке, швыряли с берега плоские камешки и глядели, как они скользят и подпрыгивают по водной глади, или же уходили далеко-далеко по берегу моря. Море в это время года красивое, тихое, но скучное. Случалось, на нем часами нельзя было увидеть парус или хотя бы тоненькую струйку дыма. Особенно к вечеру водяной простор как бы еще больше раздавался, казался совсем пустынным и навевал тоску. Однажды, сговорившись заранее, мы с Мюжгян направились к мысу, который виднелся вдали. У нас был план: добраться до залива по ту сторону скал, образующих мыс. Но, как назло, начался прилив, и берег залило водой. Не оставалось ничего другого, как разуться и пойти по воде. Я даже обрадовалась этой необходимости. Но как быть с такой взрослой барышней, как Мюжгян? Я знала, что ее ни за что не заставишь снять чулки и туфли, поэтому предложила: - Хочешь, Мюжгян-абла, я перенесу тебя на спине? - Сумасшедшая девчонка, разве ты сможешь поднять взрослого человека! - запротестовала Мюжгян. Бедная Мюжгян считала, что если она старше меня и выше ростом, то у меня не хватит силенок поднять ее. Тогда я незаметно подкралась к ней. - Посмотрим, попытаемся. Выйдет замечательно! - воскликнула я, подхватила ее на руки и двинулась в воду. Мюжгян сначала подумала, что я только пробую силы. Она весело протестовала, пытаясь освободиться: - Ты с ума сошла! Отпусти! Все равно не донесешь! Но, увидев, что я уже шлепаю босыми ногами по воде, Мюжгян совсем обезумела. - Ты легче пушинки, абла, - успокаивала я. - Будешь дергаться - свалишься в воду, плохо нам придется. Веди себя спокойно, страшного ничего не случится. Бедная девушка смертельно побледнела, вцепилась в мои волосы, зажмурила глаза, стиснула зубы, точно боялась, что произнесенные слова нарушат равновесие и мы упадем. Вода доходила мне всего лишь до колен, а несчастная Мюжгян жмурилась, боялась пошевельнуться, словно мы шагали над пропастью. Что же мы увидели, обогнув мыс? У лодки, вытащенной на берег, сидели за едой три рыбака и смотрели на нас. Мюжгян неожиданно испугалась, до боли стиснула мне руки и зашептала: - Что ты натворила, Феридэ? Что теперь делать? - Да ведь это рыбаки, не людоеды, - засмеялась я в ответ. Все же наше положение было действительно щекотливым. Особенно у меня. С голыми до колен ногами, с чулками в руках, я никак не была подготовлена к встрече с людьми. Мюжгян уже готова была кинуться бежать, словно тонконогий паучок от швабры. Мне стало стыдно за нее, но я не подала виду и принялась болтать с рыбаками. Я спросила, почему вода в этот день затопила берег, поинтересовалась, в какие часы и где они ловят рыбу. Словом, это были пустяковые вопросы, только для того, чтобы что-то сказать. Двое из рыбаков были молодыми парнями лет по двадцати - двадцати пяти, третий - бородатый старик. Парни казались смущенными. Старик отвечал за всех. Однако ясно было, что он, как и я, испытывает неловкость. Он спросил, кто я. Замявшись немного, я ответила: - Меня звать Марика. Я приехала из Стамбула погостить у своего дяди-купца... - и пошла прочь. Мюжгян вцепилась мне в руку и потащила назад. - Да накажет тебя аллах, - причитала она, - зачем ты обманула? - А что такое я сказала? Тетушки в Стамбуле строго наказывали мне: "Не болтай лишнего... Не мели чепухи... В тех краях все люди сплетники..." Вот я и ответила, чтобы рыбаки не сказали: "Ну и мусульманская девица! Не то что лицо, даже ноги открыты". Словом, эта трусиха Мюжгян сделала из мухи слона... x x x Вечером, когда мы с Мюжгян гуляли под руку, я заметила, что невдалеке от нас кружит верхом молоденький кавалерийский офицер. Можно было подумать, что он здесь, как на плацу, дрессирует лошадь. Неужели для конных прогулок мало места в степи? Однако он продолжал ездить взад и вперед, а поравнявшись с нами, бросал на нас такие выразительные взгляды, что, казалось, вот-вот остановит лошадь и заговорит. Когда наконец он чуть ли не в десятый раз проехал у нас под носом, гарцуя на своем скакуне так лихо, что нам пришлось даже отступить за деревья, я легонько кашлянула и, улыбнувшись, сказала: - Все ясно, Мюжгян-абла! Мюжгян глянула на меня удивленно. - Что ты этим хочешь сказать, Феридэ? - Хочу сказать, что мы уже не дети, как прежде, абла. Здорово же вы флиртуете с господином офицером. Мюжгян засмеялась: - Я? Сумасшедшая девчонка... - А что может случиться, если вы снизойдете до того, чтобы поболтать с ним немного по-приятельски? - Ты думаешь, офицер гарцует из-за меня? - Надо быть глупой, чтобы не видеть этого. Мюжгян опять улыбнулась, на этот раз в глазах ее мелькнуло что-то похожее на страдание. - Дитя мое, - вздохнула она, - я ведь не из тех, за которыми увиваются... Это он из-за тебя крутится вокруг нас. - Что ты говоришь, абла! - воскликнула я, широко раскрыв глаза. - Да, да, из-за тебя. Я видела его и до твоего приезда. Но тогда он проезжал мимо, не отличая меня вот от этих придорожных деревьев. Он проезжал и больше не возвращался. В тот же вечер после ужина мы вышли с Мюжгян из дома и молча двинулись к морю. - У тебя какое-то горе, Феридэ? - нарушила наконец молчание Мюжгян. - Ты молчишь. - У меня не выходит из головы чепуха, которую ты мне сказала днем. Мне грустно, - помедлив, ответила я. - Почему? В чем дело? - удивилась Мюжгян. - Ты сказала: "Я не из тех, за которыми увиваются!" Мюжгян тихо засмеялась: - Хорошо, но тебе-то что? Глаза мои наполнились слезами, я схватила кузину за руки и глухим голосом спросила: - Разве ты некрасивая, абла? Мюжгян опять улыбнулась, щелкнула меня легонько по щеке и сказала: - Я, конечно, не урод, но и не красавица, давай считать - обыкновенная и не будем больше спорить об этом. Что касается тебя... Знаешь, ты стала просто изумительной! Я притянула Мюжгян за плечи к себе, коснулась носом ее носа, словно собиралась поцеловать, и шепнула: - Давай и про меня скажем, что я обыкновенная... И на этом покончим. Мы подошли к обрыву. Я принялась подбирать с земли камни и швырять в море. Мюжгян последовала моему примеру, у бедняжки ничего не получалось, слишком слабы были руки. Брошенный мною камень на миг исчезал в воздухе, затем падал в воду, разбрызгивая во все стороны сотни сверкающих звезд. А камни Мюжгян едва долетали до обрыва и стукались о гальку, издавая какой-то смешной звук, или же зарывались в прибрежный песок. Нас это ужасно забавляло. Казалось бы, залитое лунным светом море должно было вдохновлять нас, двух молодых девушек, отнюдь не на шалости. Но что поделаешь, все было наоборот. Вскоре Мюжгян устала и села на большой камень. Я опустилась на землю у ее ног. Мюжгян расспрашивала меня о школьных подругах. Я поведала ей несколько историй, связанных с Мишель. Потом как-то само собой начала рассказывать историю моей выдуманной любви. Зачем меня дернуло это сделать? Была ли это просто потребность поболтать?.. Не знаю. Я несколько раз пыталась остановиться, чувствуя, что говорю вздор, но не могла. В общем, я рассказала, как обманула всех подружек сказкой про белого бычка. В пансионе мне приходилось прикидываться страдающей - уж такую я себе придумала роль, - но и теперь мне тоже вдруг становилось грустно, хотя для этого не было никаких оснований. Голос мой как-то затухал, на глаза навертывались слезы... Я старалась не смотреть в лицо Мюжгян, теребила подол ее платья или же клала голову ей на колени и все время смотрела вдаль, на море... Сначала я хотела скрыть от Мюжгян героя этой сказки, но потом проговорилась. Мюжгян слушала молча, только поглаживала рукой мои волосы. - Конечно, выдать моим подружкам ложь за правду, а вымысел за действительность очень стыдно... - закончила я свой рассказ. И как вы думаете, что мне на это ответила Мюжгян? - Моя бедная Феридэ, - сказала она, - ты и в самом деле любишь Кямрана. Я с криком накинулась на Мюжгян, повалила ее на сухую траву и принялась что было силы трясти. - Что ты сказала, абла? Что ты сказала? Я?.. Этого коварного желтого скорпиона?.. Мюжгян отбивалась и, задыхаясь, старалась вырваться. - Пусти меня... Платье порвешь... Увидит кто-нибудь... Стыд-то какой! Отпусти, ради аллаха! - умоляла она. - Ты должна непременно взять свои слова обратно! - Непременно возьму, сделаю все, что хочешь, только отпусти. - Нет, не для того, чтобы не обидеть меня, без обмана... - Хорошо. Не для того, чтобы не обидеть... Без обмана... По-настоящему... Мюжгян поднялась, поправила платье. - А ты и в самом деле сумасшедшая, Феридэ, - засмеялась она. Я сидела на земле и дрожала. - Как ты можешь так клеветать на меня! Побойся аллаха, абла! Ведь я еще ребенок! - И слезы ручьем хлынули у меня из глаз. В эту ночь у меня начался сильный жар. Я никак не могла заснуть, бредила, металась по кровати, точно рыба, попавшая в сеть. К несчастью, ночи были короткие. До самого рассвета Мюжгян не отходила от меня. Я испытывала к себе отвращение, смешанное с непреодолимым страхом. Казалось, во мне что-то изменилось. Я без конца всхлипывала, прижимаясь к Мюжгян, и повторяла, как капризный ребенок: - Зачем ты так сказала, абла? Мюжгян отмалчивалась, видимо, боялась подвергнуться новому нападению; она положила мою голову к себе на колени, гладила волосы, стараясь успокоить меня. Но под утро Мюжгян так разнервничалась, что не выдержала, взбунтовалась и как следует пробрала меня: - Сумасшедшая, разве любить - стыдно? Светопреставления-то не случилось! И если в будущем ничего не произойдет - вы поженитесь. Вот и все... Теперь спи, я рядом. Мне твое хныканье надоело. И тут-то я спасовала. У меня уже не было сил сопротивляться такому неожиданному натиску. Я сдалась, как коза из детской сказки, которая всю ночь в горах сражалась с волком, но под утро все-таки угодила ему в пасть. Уже сквозь сон я услышала, как Мюжгян опять повторила ласковым голосом: - Наверно, и он к тебе неравнодушен. Но у меня уже не было сил возмущаться, я уснула. На следующий день нас пригласили в усадьбу одного из местных богачей. Кажется, за всю свою жизнь я еще никогда так не веселилась и в то же время никогда так не безумствовала, как в этот день. Предоставив тетке и Мюжгян сплетничать у бассейна со взрослыми, я во главе младших обитателей усадьбы как угорелая носилась по саду, сметая все на своем пути. Я не побоялась даже попробовать вскарабкаться, правда безуспешно, на неоседланную лошадь. Когда я попадалась на глаза тетке и Мюжгян, они делали мне отчаянные знаки. Я прекрасно понимала, что они хотят сказать, но притворялась, будто до меня не доходит смысл этих жестов, и вновь исчезала среди деревьев. Конечно, неприлично здоровой, как кобыла (деликатное и любимое выражение моих теток), пятнадцатилетней девице проказничать среди слуг и работников усадьбы, носиться растрепанной, с непокрытой головой и оголенными ногами... Я это и сама хорошо понимала, но никак не могла заставить себя внять голосу разума. Улучив момент, когда Мюжгян осталась одна, я схватила ее за руку. - Неужто тебе интересно с этими манерными, как армянская невеста, барышнями? Пойдем поиграем с нами! Мюжгян даже рассердилась: - Ты меня всю ночь терзала до утра! Удивительное существо! Прямо чудовище какое-то! В каком ты состоянии была этой ночью, Феридэ! Двух часов не поспала, вскочила ни свет ни заря; неужели ты не чувствуешь ни капли усталости? Щеки румяные, глаза блестят. Посмотри, на кого я похожа! Бедная Мюжгян действительно плохо выглядела. От бессонницы лицо ее вплоть до белков глаз было воскового цвета. - А я не помню, что было ночью... - ответила я и снова убежала. Под вечер мы возвращались домой пешком, наш экипаж где-то задержался. По-моему, это было гораздо приятнее, да и имение находилось недалеко от нашего особняка. Тетушка Айше и две соседки ее возраста плелись позади. Я и Мюжгян, которая наконец решила немного оживиться, ушли далеко вперед. По одну сторону дороги тянулись сады, огороженные плетнями, изредка попадались полуразвалившиеся стены когда-то стоявших здесь домов; по другую - простиралось безнадежно-пустынное море без парусов, без дымков, дышавшее молчаливым отчаянием. В садах уже хозяйничала поздняя осень. Зелень, обвивающая плетни и заборы, поблекла. Изредка попадались увядшие полевые цветы. На пыльную дорогу ложились дрожащие тени чахлых