ись; они взглянули на дело так же, как она сама, и согласились, что ничем еще не отблагодарили Лэфемов за прошлое лето, когда оказались так им обязаны; а еще хуже, что потом обратились к миссис Лэфем за деньгами на благотворительную цель. Долг благодарности не был уплачен, и даже наросли проценты. Чем же повредит обед? - сказали они. Можно без ущерба для себя пригласить на него любых знакомых; но легко также придать обеду тот характер, какой они захотят; Лэфемы не разберутся и все равно будут довольны. Труднее будет с Томом, если он серьезно интересуется девушкой; но что он может возразить, если обед будет в семейном кругу. Каждая из них, когда они обменялись мнениями, подумала о том родственном круге, который вызывает и восхищение, и ужас постороннего, оказавшегося в бостонском обществе. На каждом шагу разветвленные родственные связи отнимают у него всякую надежду высказать свое мнение о людях; менее всего может он чувствовать себя в безопасности, когда слышит, как один бостонец обличает или высмеивает другого. Пусть же он остережется поддакивать этой критике, какой бы ни казалась она справедливой, ибо возможно, что объект ее доводится кузеном тому, кто осуждает. Когда посторонний человек слышит, как группа бостонских дам называет друг друга и всех упоминаемых ими знакомых джентльменов уменьшительными именами, он остро чувствует свою отчужденность, но хотя бы находится в относительной безопасности; тогда как в обществе, где Мидлсексы в течение двухсот пятидесяти лет женились на Эссексах и производили на свет Саффолков, все эти скрытые родственные связи на каждом шагу ставят ему ловушки. Эта обстановка, столь опасная для чужака, для уроженца города является, напротив, источником силы и безопасности. Не слишком желательного знакомого можно столь успешно укрыть родственной сетью, что вне ее о нем никто не услышит; поразительные истории рассказывают о людях, которые провели в Бостоне целую зиму в качестве гостей Саффолков и вращались в свете, а потом обнаружили, что не встретили никого, кроме Эссексов и Мидлсексов. Миссис Кори прежде всего подумала о своем брате Джеймсе и с необычной терпимостью вспомнила его беспечную добродушную жену. Джеймс Беллингем всегда был главным советчиком ее сына и, можно сказать, способствовал его поступлению к Лэфему. Затем она подумала о вдове своего кузена Генри Беллингема, которая выдала дочь за пароходчика с Запада и любила своего зятя; эта уж наверное стерпит короля краски и его семейство. Дочери миссис Кори так настаивали на кандидатуре Чарлза, сына миссис Беллингем, что она включила в список и его, - если он будет в это время в городе; он может оказаться в Центральной Америке, но знается он с самыми разными людьми. Этим, видимо, можно было бы и ограничиться: четверо Лэфемов, пятеро Кори и четверо Беллингемов. - Но выходит тринадцать, - сказала Нэнни. - Можно еще позвать мистера и миссис Сьюэлл. - Хорошая мысль, - одобрила миссис Кори. - Он наш пастор, так что нам вполне подобает... - Почему бы не пригласить Роберта Чейза? Жаль, если он не увидит ее - при ее-то красках. - Это мне не совсем нравится, - сказала миссис Кори, - но можно и его, если не получится слишком много. - Художник Чейз был женат на бедной родственнице семьи Кори; жена его умерла. - Может быть, еще кого-то? - Мисс Кингсбери. - Мы ее и так часто приглашаем. Она может подумать, что для чего-то нам нужна. - Она не обидится; она такая добродушная. - Тогда подсчитаем, - сказала мать. - Четверо Лэфемов, пятеро Кори, четверо Беллингемов, Чейз, Кингсбери - пятнадцать. Да, еще супруги Сьюэлл. Семнадцать. Десять дам и семь джентльменов. Не поровну и слишком много. - Может быть, кто-то из дам не придет, - предположила Лили. - О, дамы всегда приходят, - сказала Нэнни. Мать размышляла. - Приглашу всех. Дамы откажутся вовремя, и мы успеем пригласить еще мужчин; например, художников. Ах да! Надо позвать мистера Сеймура, архитектора. Он холостяк, и он им строит дом, я слышала от Тома. Имя сына она назвала упавшим голосом, а когда он вечером пришел домой, сообщила ему свой план с явным опасением. - Зачем ты это делаешь, мама? - спросил он, глядя на нее своими ясными глазами. Она смущенно опустила свои. - Я не стану, милый, если ты не одобряешь. Но я подумала... Мы ведь никак не расквитались за все, что они для нас сделали в Байи-Сент-Пол. А зимой, стыдно сказать, я еще взяла у нее денег на свое благотворительное заведение. Терпеть не могу так _использовать_ людей. И ты бывал у них летом; выходит, что мы ими гнушаемся; ну, и твое деловые отношения с ними... - Понимаю, - сказал Кори. - И ты считаешь, что из-за этого нужен обед? - Сама не знаю, - ответила мать. - Мы ведь не позовем почти никого, кроме родственников. - Что ж, - согласился Кори, - может, и правда... Ты ведь хочешь доставить им удовольствие. - Разумеется. Ты полагаешь, что они придут? - Прийти-то они придут; но окажется ли обед удовольствием для них - это другой вопрос. Мне думается, что им больше понравился бы обед в нашем семейном кругу. - Я сперва так и хотела, но твой отец считает, что может показаться, будто мы не уверены в их положении в обществе; а этого мы не должны допустить, даже перед самими собой. - Пожалуй, отец прав. - К тому же они могут подумать... Последние слова Кори пропустил без внимания. - Кого же ты хочешь пригласить? Мать назвала ему гостей. - Что ж, сойдет, - сказал он, все же не вполне довольный. - Обеда и совсем не будет, если ты не хочешь, Том. - Нет, нет; вероятно, так надо. Да, конечно. А о чем они могут подумать? Мать колебалась. Ей не хотелось напрямик выкладывать ему свои опасения. Вынужденная что-то ответить, она сказала: - Не знаю. Я не хотела бы дать этой девушке или ее матери основания думать, что мы стремимся к более близкому знакомству, чем... чем у тебя с ними, Том. Он взглянул на нее рассеянно и словно не понимая. Однако сказал: - Да, конечно. И миссис Кори, оставаясь в той же неуверенности относительно этого дела, в какой ей, видимо, было суждено пребывать и дальше, пошла писать приглашение миссис Лэфем. Позже вечером, когда они снова остались наедине, сын сказал: - Я, кажется, не сразу тебя понял, мама, насчет Лэфемов. Сейчас понял. Я, конечно, не хочу, чтобы ты сближалась с ними больше, чем я. Это не нужно, да и ни к чему хорошему не приведет. Не давай этого обеда! - Поздно, - сказала миссис Кори. - Я уже час назад послала записку миссис Лэфем. - Она ободрилась, видя озабоченное лицо Кори. - Но не огорчайся, Том. Это не будет семейный обед, и все обойдется без всякой неловкости. Если сделать это сейчас, будет явно, что ты просто оказывал им внимание по нашей просьбе. Они не могут увидеть в этом нечто большее. - Ладно, пускай. Пожалуй, сойдет. Во всяком случае, теперь уже ничему _не поможешь_. - Зачем _помогать_, Том? - сказала миссис Кори с веселым оживлением, какого до сих пор не вызывали у нее мысли о Лэфемах. - Я уверена, что мы поступаем правильно и доставим им удовольствие. Это добрые, безобидные люди; мы перед самими собой обязаны не бояться показать, что помним их доброту и услуги и то, как он ценит тебя. - Да, - сказал Кори. Озабоченность, которую перестала чувствовать мать, была теперь в его тоне, но ее это не огорчило. Пора ему всерьез подумать о своих отношениях с этими людьми, если он не думал об этом раньше, а просто волочился, как говорит его отец. Такой взгляд на характер сына едва ли был бы ей приятен при других обстоятельствах, но сейчас он был утешением, пусть и не большим. Если она теперь думала о Лэфемах, то с той покорностью судьбе, с какой мы ощущаем беды наших ближних, даже если они не сами навлекли их на себя. Со своей стороны, миссис Лэфем за время, прошедшее между визитом миссис Кори и возвращением мужа из конторы, пришла к тому же заключению относительно Кори; и когда они сели ужинать, была в совершенном унынии. Айрин разделяла ее настроение, Пенелопа была подчеркнуто весела; полковник, после первого куска нашпигованного чесноком вареного окорока, который возвышался перед ним на большом блюде, начал замечать царившую вокруг атмосферу; но тут зазвенел дверной звонок, и служанка, подававшая на стол, пошла открыть дверь. Она принесла миссис Лэфем записку, которую та прочла и, беспомощно оглядев свою семью, прочла еще раз. - Что-нибудь случилось, мама? - спросила Айрин; а полковник, который снова приступил к окороку, замер с ножом в руке. - Не понимаю, что бы это _значило_, - сказала миссис Лэфем дрожащим голосом и передала записку дочери. Айрин проглядела ее; увидя подпись, она радостно вскрикнула и покраснела до корней волос. Потом стала читать снова. Полковник бросил нож и нетерпеливо нахмурился. Миссис Лэфем сказала: - Прочти вслух, Айрин, если понимаешь, в чем тут дело. Но Айрин, нервно отмахнувшись, передала записку отцу, который прочел вслух: "Дорогая миссис Лэфем, прошу вас и генерала Лэфема..." - Вот не знал, что я генерал, - проворчал Лэфем. - Надо будет востребовать жалованье за все годы. Однако же кто это пишет? - и он перевернул листок, ища подпись. - Не важно! Прочти до конца! - крикнула жена, с торжеством глядя на Пенелопу, и он дочитал: "...а также ваших дочерей пожаловать к нам на обед в четверг 28-го в половине седьмого. Искренне ваша, Анна Б.Кори". Краткое приглашение, размашисто написанное, занимало две стороны листка, и полковник не сразу разобрал подпись. Когда же разобрал и прочел вслух, он взглянул на жену, ожидая объяснения. - _Не знаю_, что это значит, - сказала та, качая головой, но приятно взволнованная. - Она нынче днем приезжала, и, по-моему, для того, чтобы нас обидеть. В жизни еще никто так меня не унижал. - Что же она делала? Что говорила? - Лэфем в своей гордости приготовился дать отпор любой обиде, нанесенной его семье; однако приглашение как будто доказывало обратное, и он усомнился, была ли нанесена обида. Миссис Лэфем попыталась объяснить, но ведь, в сущности, ничего обидного и не было сказано, пытаясь облечь неуловимое в слова, она ничего не сумела доказать. Муж выслушал ее взволнованную речь, потом изрек тоном беспристрастного судьи: - По-моему, Персис, никто тебя обидеть не хотел. Зачем бы ей сразу после этого звать тебя на обед, если она и вправду так себя вела? Это действительно казалось невозможным, так что и сама миссис Лэфем стала сомневаться. Она могла только сказать: - Вот и Пенелопа почувствовала то же самое. Лэфем взглянул на дочь, и та сказала: - _Я_ ничего доказать не могу! Начинаю думать, что она нам привиделась. Да, наверное, так. - Гм! - сказал отец и некоторое время молча хмурился, пренебрегая иронией или решив понять ее буквально. - Ничего определенного ты так и не сказала, - заметил он жене, - должно быть, ничего и не было. А уж сейчас она к тебе со всем уважением. В душе миссис Лэфем боролись не прошедшая обида и польщенное тщеславие. Она переводила взгляд с непроницаемого лица Пенелопы на сияющие глаза Айрин. - Ну, значит, так оно и есть, Сайлас. Пожалуй, она и впрямь дурного не хотела. Может, и сама смутилась немного... - Я ведь так тебе и сказала, мама, - прервала Айрин. - Не говорила я разве, что ничего особенного у нее на уме не было? Она так же вела себя и в Байи-Сент-Пол, когда оправилась и увидела, что ты для нее сделала. Пенелопа рассмеялась. - Ах, так это ее манера выражать благодарность? Жаль, что я не поняла этого раньше. Айрин не стала отвечать. Она смотрела то на мать, то на отца, всем своим огорченным видом прося защиты. Лэфем сказал: - Кончим ужин, и пошли ей ответ, Персис. Напиши, что придем. - С одним исключением, - сказала Пенелопа. - Что такое? - спросил отец, пережевывая кусок окорока. - Так, пустяк. Просто я не пойду. Лэфем проглотил кусок, а заодно и подымавшийся в нем гнев. - Надеюсь, ты передумаешь, когда придет время, - сказал он. - Напиши, Персис, что придем все, а если Пенелопа не захочет, ты там на месте придумаешь извинение. Так-то оно будет лучше. Никто из них, очевидно, не усомнился в том, что так можно поступить, - они не знали, насколько обязывает приглашение на обед. Даже предполагая, что Пенелопа не передумает и не придет, миссис Лэфем была уверена, что миссис Кори охотно ее извинит. Труднее оказалось сочинить ответ на приглашение. Миссис Кори написала "Дорогая миссис Лэфем", но миссис Лэфем опасалась, не будет ли ответное "Дорогая миссис Кори" рабским подражанием; она мучилась над каждой фразой и не знала, какой именно температуры должны быть ее вежливые слова. Почерк у нее был круглый, невыработанный, тот самый, каким она в школе задавала детям прописи. После некоторого колебания - подписаться ли только собственным именем или с инициалами мужа - она подписалась: "Уважающая вас м-с С.Лэфем". Пенелопа ушла к себе, не дожидаясь, когда с ней посоветуются; бумагу выбрала Айрин, и, в общем, записка миссис Лэфем выглядела очень прилично. Когда пришел истопник, полковник послал его опустить письмо в почтовый ящик на углу. Он решил не упоминать больше об этом при дочерях, не желая показывать им своего ликования; стараясь придать происшедшему обыденный характер, он разом прекратил обсуждение, сказав, чтобы миссис Лэфем ответила согласием; но теперь, заслонясь газетой, он надувался от гордости, пока миссис Лэфем мучилась над письмом; когда вслед за сестрой ушла и Айрин, он не мог более скрывать своего торжества. - Ну, Перри, - вопросил он, - что ты теперь скажешь? Но затруднения с письмом вернули миссис Лэфем часть ее опасений. - Не знаю я, что сказать. Совсем запуталась. И как еще у нас получится, а обещали прийти. Думаю, - вздохнула она, - мы все в последнюю минуту можем извиниться, если так уж не захочется идти. - Все будет отлично, и никаких извинений посылать не придется, - бодро сказал полковник. - Если уж мы хотим выйти в люди, надо пойти и посмотреть, как это делается. Нам, наверное, придется устроить какой-то вечер, когда въедем в новый дом; вот тогда и мы их пригласим. Не станешь же ты теперь жаловаться, что они не сделали первого шага? - Да, - сказала миссис Лэфем устало. - Не знаю только, на что мы им. Нет, нет, все правильно, - добавила она, видя, что ее самоуничижение вызывает гнев мужа. - Но по мне, если и дальше будет так же трудно, как с письмом, пусть бы меня лучше высекли. Не знаю, что мне надеть, и девочкам тоже. Я слышала, будто на обед ходят с голыми шеями. Как, по-твоему, так принято? - Откуда _мне_ знать? - спросил полковник. - По-моему, тряпок у тебя достаточно. Но зачем изводиться. Ступай к Уайту или к "Джордану и Маршу" и спроси обеденный туалет. Уж они-то знают. Купи из этих, из заграничных. Я их вижу в витрине всякий раз, как прохожу мимо, их там полно. - Дело даже не в платье, - сказала миссис Лэфем. - С этим авось как-нибудь справлюсь. Я хочу как лучше для девочек, а о чем там с ними говорить, не знаю. У нас ведь с ними ничего общего. Я не про то, что они лучше, - снова поспешила она утишить гнев мужа. - Этого я не думаю; с чего бы им быть лучше? Если кто имеет право высоко держать голову, так это ты, Сайлас. У тебя много денег, и каждый цент ты добыл сам. - Мне мало что удалось бы без тебя, Персис, - заметил Лэфем, движимый справедливостью и тронутый ее похвалой. - Ну, обо _мне_ что говорить! - возразила жена. - А теперь, когда ты все уладил с Роджерсом, кто против тебя хоть слово скажет? А все же, я вижу, а когда не вижу - чувствую... мы на этих людей непохожи. Они дурного не подумают, они извинят, но мы уже стары у них учиться. - Мы, но не дети, - хитро заметил Лэфем. - Да, не дети, - согласилась жена, - только ради них я и готова... - Видела, как Айрин радовалась, когда я читал приглашение? - Да, она радовалась. - И Пенелопа наверняка передумает, как подойдет время. - Да, мы это делаем для них. А вот хорошо ли это для них, один бог знает. Я ничего не хочу сказать против _него_. Айрин очень повезет, если он ей достанется. Но понимаешь? По мне, так в десять раз лучше был бы для нее такой парень, каким был _ты_, Сай. Чтобы он сам пробивал себе дорогу, а она бы ему помогала. Уж она бы _сумела_! Лэфем засмеялся от удовольствия при этих выражениях любви; других проявлений не ждали ни она, ни он. - Если б не я, ему тоже нелегко было бы выбиваться в люди, и полно тебе изводиться. А об обеде и вовсе не думай волноваться. Все пройдет как по маслу. Этой храбрости Лэфему не вполне хватило до конца следующей недели. Он решил не показывать Кори, что так уж осчастливлен приглашением; и, когда молодой человек вежливо сказал, что его мать рада, что они сумеют прийти, Лэфем ответил ему очень кратко. - Да, - сказал он, - кажется, миссис Лэфем и дочери придут. Он тут же испугался, что Кори мог не понять его и решить, что сам он не придет, но не знал, как к этому вернуться, а Кори об этом больше не заговаривал; так оно и осталось. Его раздражали приготовления, которыми занялись жена и Айрин, и он всячески их высмеивал, раздражало его и то, что Пенелопа ничего не готовила для себя и только помогала остальным. Он спросил, как она поступит, если в последний момент передумает и решит идти; она ответила, что скорей всего не передумает, а нет - так пойдет с ним к Уайту и попросит его выбрать ей заграничное платье, они ему, кажется, очень нравятся. Гордость не позволила ему снова заговорить с ней об этом. В конце концов вся эта возня с туалетами вселила в него смутные опасения относительно собственного костюма. Приняв решение идти, он представил себе тот идеальный вид, в каком хотел бы появиться. Фрака он не наденет, во-первых, потому что человек выглядит в нем дураком, во-вторых, потому что такого не имел - не имел из принципа. Он пойдет в сюртуке и черных брюках, может быть, наденет белый жилет, и уж непременно - черный галстук. Но едва он обрисовал все это своим близким, величаво презирая их тревоги насчет туалетов, как они заявили, что в таком виде он не пойдет. Айрин напомнила ему, что он был единственным, кто не надел фрак на деловой банкет, куда он водил ее несколько лет назад, и как ей было тогда неловко. Миссис Лэфем, которая сама, быть может, и не возражала бы, качала неодобрительно головой. - Придется тебе завести себе фрак, Сай, - сказала она. - Сдается мне, без фрака никогда не ходят в частный дом. Он противился, но на другой день, по пути домой, в приступе внезапной паники, остановился у дверей своего портного, и с него сняли мерку для фрака. Затем он начал тревожиться по поводу жилета, к которому до тех пор относился безразлично и беспечно. Он спросил мнение семьи, но этот пункт был для них менее ясен, чем тот, что касался фрака; кончилось тем, что они приобрели книгу об этикете, в которой этот вопрос решался не в пользу белого жилета. Однако автор ее, подробно объяснив им, что нельзя есть с ножа и ни в коем случае нельзя ковырять в зубах вилкой - чего не позволит себе ни одна дама и ни один джентльмен, - никак не высказался относительно того, какой галстук следует надеть полковнику Лэфему; побежденный в других пунктах, Лэфем стал сомневаться и в черном галстуке. Вопрос о перчатках, как-то вечером внезапно возникший перед полковником, видимо, вообще не пришел в голову этикетчику, как назвал его Лэфем. Другие авторы также хранили об этом молчание, и только Айрин вспомнила, что где-то слыхала, будто джентльмены сейчас реже носят перчатки. Пот выступал на лбу Лэфема во время этих дебатов; он стонал и даже ругался, хотя грубых ругательств не признавал. - Я прямо скажу, - заявила Пенелопа, близоруко щурясь над каким-то шитьем для Айрин, - с туалетом полковника оказалось не меньше хлопот, чем с другими. Почему бы и тебе не сходить к "Джордану и Маршу" и не заказать себе заграничное платье, а, отец? Это предложение дало всем желанный повод посмеяться, и даже полковник издал какой-то жалобный смешок. Ему очень хотелось выяснить все эти тонкости у Кори. Он составил и мысленно повторял небрежный вопрос, вроде: "Кстати, Кори, где вы покупаете перчатки?" Это неминуемо повело бы к разговору, из которого все и выяснилось бы. Лэфему легче было бы умереть, чем задать этот вопрос или снова заговорить об обеде. Сам Кори больше к этой теме не возвращался, а Лэфем избегал ее прямо-таки со свирепым упорством. Он вообще перестал разговаривать с Кори и мучился в угрюмом молчании. Однажды, уже засыпая, жена сказала ему: - Я сегодня читала эту книжку. Выходит, мы сделали ошибку, если Пэн так и не захочет идти. - Какую? - спросил Лэфем в растерянности, которая охватывала его всякий раз, когда всплывала эта тема. - В книжке сказано, что быстро не ответить на приглашение очень невежливо. Так что тут мы все сделали правильно, я даже боялась, не слишком ли поспешили; но дальше там сказано: если вы решили не идти, то самое невежливое - не уведомить об этом тотчас же, чтобы ваше место за столом успели заполнить. Полковник некоторое время молчал. - Черт меня подери, - сказал он, - будет когда-нибудь конец этой дьявольщине? Если бы знать, отказался бы за всех. - Я уже сто раз пожалела, зачем они нас пригласили, но _теперь_ поздно. Теперь надо думать, как быть с Пенелопой. - Пойдет. Надумает в последнюю минуту. - Она говорит, нет. Она невзлюбила миссис Кори с самого того дня и ничего с собой не может сделать. - Тогда надо бы завтра с утра пораньше написать, что она не придет. Миссис Лэфем беспомощно вздохнула. - Не знаю я, как написать. Поздно, да и духу у меня не хватит. - Ну, значит, придется ей пойти. Вот и все. - Она говорит, что не пойдет. - А я говорю - пойдет, - сказал Лэфем громко и упрямо, как человек, чьи женщины всегда все делают по-своему. Это твердое заявление не помогло миссис Лэфем. Она не знала, как подступиться к Пенелопе, и не предприняла ничего. В конце концов, девочка имеет право не идти, если ей не хочется. Так считала миссис Лэфем и так и сказала наутро мужу, прося оставить Пенелопу в покое, если она сама не передумает. Миссис Лэфем решила, что теперь поздно что-нибудь сделать, а при встрече с миссис Кори она придумает какое-нибудь оправдание. Ей уже и самой хотелось, чтоб в гости пошли только Айрин с отцом, а за нее тоже извинились. Она не удержалась и сказала это, и тут у нее с Лэфемом произошло неприятное объяснение. - Послушай-ка! - кричал он. - Кто первый захотел с ними знаться? Не ты ли в прошлом году, когда приехала, только о них и говорила? Не ты ли хотела, чтобы я отсюда выехал и куда-то переселялся, потому что им здесь не поглянулось? А сейчас валишь все на меня! Я этого не потерплю. - Тсс! - сказала жена. - Хочешь, чтобы слышали во всем доме? Я на тебя не _валю_, не говори. Ты сам на себя все взял. Как этот малый зашел в новый дом, так ты прямо помешался на знакомстве с ними. А теперь до того боишься перед ними оплошать, что ходишь ни жив ни мертв. Если станешь надоедать мне с этими перчатками, Сайлас Лэфем, никуда я не пойду. - А я для себя, что ли, иду? - спросил он в ярости. - Уж, конечно, нет, - признала она. - Знаю, что ради Айрин. Но не мучай ты нас больше, ради бога. И не будь для детей посмешищем. На этой частичной уступке с ее стороны ссора прекратилась, и Лэфем замкнулся в мрачном молчании. Настал канун обеда, а вопрос о перчатках все еще не был решен и решиться, видимо, не мог. На всякий случай Лэфем купил пару и, стоя у прилавка, потел, пока продававшая их молодая особа помогала ему их примерять; под ногтями у него набился тальк, который она щедро насыпала в перчатки, с трудом налезавшие на его толстые пальцы. Но он не был уверен, что наденет их. Они наконец раздобыли книжку, где говорилось, что дамы снимают перчатки, садясь за стол; но о мужских перчатках ничего не было сказано. Он оставил жену перед зеркалом в новом полузастегнутом платье и спустился вниз в свой маленький кабинет рядом с гостиной. Закрывая за собой дверь, он увидел Айрин, которая расхаживала перед высоким зеркалом в своем новом платье, и ползающую следом за ней на коленях портниху. Рот у портнихи был полон булавок, и она иногда останавливала Айрин, чтобы вколоть одну из них в шлейф. Пенелопа сидела в углу, критикуя и подавая советы. Лэфем почувствовал отвращение и презрение к себе и своему семейству и всем этим хлопотам. Но тут он увидел в зеркале лицо девушки, сиявшее красотой и счастьем, и сердце его смягчилось отцовской нежностью и гордостью. Для Айрин этот вечер будет огромным удовольствием, и она, конечно же, всех затмит. Он подосадовал на Пенелопу, зачем та не идет; пусть бы там послушали, как она умеет говорить. Он даже оставил свою дверь приоткрытой, прислушиваясь к тому, что она "отпускает" Айрин. Решение Пенелопы очень его огорчало, и, когда они на следующий вечер собрались ехать без нее, мать девушки заставила ее утешить отца: - Постарайся увидеть во всем этом хорошую сторону. Вот посмотришь, будет даже лучше, что я не поехала. Айрин не надо и рта раскрывать - все и без того увидят, как она хороша; а мне, чтобы блеснуть остроумием, надо заговорить, а это может и не понравиться. Он рассмеялся вместе с ней над своим отцовским тщеславием; и вот они уехали, а Пенелопа закрыла дверь и пошла наверх, плотно сжав губы, чтобы не вырвалось рыдание. 14 Семья Кори была одним из немногих старых семейств, еще оставшихся на Беллингем-Плейс, красивой и тихой старой улице, на которой, к сожалению сочувствующего наблюдателя, скоро останутся одни меблированные комнаты. Дома там высокие и величавые, и на всем лежит печать аристократической уединенности, которую отец миссис Кори, когда завещал ей дом, считал навеки неизменной. Дом этот один из двух явно созданных одним и тем же архитектором; он же выстроил в том же духе и несколько домов на Бикон-стрит, напротив Общинного Луга. Дом имеет деревянный портик, стройные колонны с каннелюрами, всегда окрашенными в белый цвет и вместе с изящной лепкой на карнизе составляющими единственное и достаточное украшение фасада; ничего не может быть проще и красивее. Во внутренней отделке архитектор также обнаружил свою склонность к классике; низкий потолок вестибюля опирается на мраморные колонны с такими же каннелюрами, что и у деревянных колонн фасада; широкая, изящно изогнутая лестница поднимается над мозаичным полом. Вдоль стен тянулось несколько резных венецианских scrigni [ларцов (ит.)], у подножия лестницы лежал ковер; но, в общем, и в меблировке соблюдалась простота архитектурного замысла, и глазам Лэфемов комната показалась пустоватой. Прежде Кори держали лакея, но когда Кори-младший стал наводить экономию, лакея заменила чистенькая горничная, которая провела полковника в приемную, а дам попросила подняться на второй этаж. Айрин наставляла его, чтобы в гостиную он вошел вместе с ее матерью, и он целых пять минут натягивал перчатки, которые с отчаяния решил все же надеть. Когда эти перчатки - шафранного цвета, рекомендованного продавщицей, - были наконец надеты, его большие руки стали похожи на окорока. Он вспотел от сомнений, подымаясь по лестнице; ожидая на лестничной площадке миссис Лэфем и Айрин, он смотрел на свои руки, сжимая и разжимая кулаки и тяжело дыша. За портьерой послышался негромкий говор; появился Том Кори. - Очень рад вас видеть, полковник Лэфем. Лэфем пожал ему руку и, чтобы объяснить свое присутствие здесь, сказал, задыхаясь: - Жду миссис Лэфем. - Правую перчатку ему так и не удалось застегнуть, и теперь он, стараясь принять равнодушный вид, стягивал обе, так как увидел, что Кори был без перчаток. Когда он засунул их в карман, его жена и дочь появились на лестнице. Кори приветствовал их очень радушно, но с некоторым недоумением. Миссис Лэфем поняла, что он безмолвно справляется о Пенелопе, но не знала, надо ли извиняться сперва перед ним. Она ничего не сказала, а он, бросив взгляд наверх, где, видимо, задержалась. Пенелопа, отодвинул перед Лэфемами портьеру и вошел в гостиную вместе с ними. Миссис Лэфем взяла на себя решение, отменявшее оголенную шею, и явилась в черном шелку, в котором была очень красива. Платье Айрин было того неуловимого оттенка, который только женщина и художник могут определить как зеленый или голубой, а несведущие не назовут ни тем, ни другим, или обоими вместе. Платье было скорее бальное, чем обеденное, но оно было прелестно. Айрин, как дивное видение, плыла по ковру вслед за темной фигурой матери, и сознание успеха сияло на ее лице. Лэфем, бледный от боязни как-нибудь осрамиться, благодарный Богу за то, что на нем, как и на других, перчаток не было, но вместе с тем в отчаянии от того, что Кори все-таки их видел, имел из-за всех этих чувств необычный для него утонченный вид. Миссис Кори, идя навстречу гостям, обменялась с мужем быстрым взглядом, выражавшим удивление и облегчение; благодарная им за их безупречный вид, она приветствовала их с теплотой, не всегда ей свойственной. - Генерал Лэфем? - сказала она, быстро пожав руки миссис Лэфем и Айрин и обращаясь теперь к нему. - Нет, мэм, всего-навсего полковник, - признался он честно, но она его не слышала. Она представила своего мужа жене и дочери Лэфема, и вот Бромфилд Кори пожимает ему руку, говорит, что очень рад снова видеть его, а сам не сводит с Айрин своего взгляда художника. Лили Кори приветствовала миссис и мисс Лэфем, и холодна была только ее рука, но не приветствие; а Нэнни задержала руку Айрин в своей, любуясь ее красотой и элегантностью с великодушием, которое она могла себе позволить, ибо и сама была безукоризненно одета в строгом бостонском вкусе и выглядела прелестно. Наступила пауза; каждый из присутствующих мужчин успел оценить красоту Айрин и взглядами передать это друг другу; а потом, так как гостей было немного, миссис Кори познакомила каждого с каждым. Лэфем, когда ему случалось недослышать, задерживал руку представленного в своей и, учтиво наклоняя голову, говорил: - Позвольте, как имя? - Он делал это потому, что так однажды обратилось к нему одно важное лицо, которому он был представлен на трибуне собрания, и значит, так полагалось. После представлений снова наступило затишье, и миссис Кори негромко спросила миссис Лэфем: - Не послать ли горничную помочь мисс Лэфем? - словно Пенелопа задержалась в гардеробной. Миссис Лэфем стала пунцовой; изящные фразы, которые она приготовила, чтобы оправдать отсутствие дочери, вылетели у нее из головы. - Ее нет наверху, - брякнула она напрямик, как деревенские люди, когда они смущены. - Не захотела ехать, видно, нездоровится. Миссис Кори издала маленькое - о! - очень маленькое, очень холодное, - но оно становилось все больше и горячее и жгло миссис Лэфем; а миссис Кори добавила: - Очень жаль. Надеюсь, ничего серьезного? Художник Роберт Чейз не приехал; не было и миссис Джеймс Беллингем, так что без Пенелопы пары за столом распределялись даже лучше. Но миссис Лэфем не знала этого и не заслуживала знать. Миссис Кори обвела взглядом комнату, словно пересчитывая гостей, и сказала мужу: - Кажется, мы все в сборе, - тот предложил руку миссис Лэфем. И она поняла, что, решив ни за что не являться первыми, они оказались последними и задержали остальных. Лэфем никогда прежде не видел, чтобы люди шли к столу попарно, но понял, что хозяин, идя с его женой, оказал ей особую честь; в ревнивом нетерпении он ждал, что Том Кори предложит руку Айрин. Тот предложил ее высокой девушке по имени мисс Кингсбери, а Айрин повел к столу красивый пожилой человек, которого миссис Кори представила как своего кузена. Лэфем очнулся от вызванного этим неприятного удивления, когда миссис Кори продела руку под его локоть; он рванулся вперед, но она мягко его удержала. Они пошли последними; он не знал, почему, но подчинился; а когда все сели, увидел, что Айрин, хоть и шла с Беллингемом, но за столом оказалась все-таки рядом с молодым Кори. Опускаясь на стул, он вздохнул с облегчением и решил, что не попадет впросак, если будет следить за другими и делать только то, что и они. У Беллингема были свои привычки; он, например, засовывал за воротничок салфетку; признаваясь, что не всегда твердо держит ложку, он отстаивал свою привычку доводами разумности и аккуратности, Лэфем и свою салфетку заткнул за воротничок, но, увидя, что так поступил только Беллингем, встревожился и незаметно ее выдернул. Дома у него не бывало за столом вина, и он был убежденным трезвенником; сейчас он не знал, что делать с бокалами, стоявшими справа от его тарелки. Он подумал было поставить их вверх дном; он где-то читал, что так поступал на приеме один видный политический деятель, чтобы показать, что вина не пьет; однако, повертев бокалы в руках, он решил, что лишь привлечет этим всеобщее внимание. И он позволил слуге наполнить их все и, чтобы не выделяться, отпивал понемногу из каждого. Позже он заметил, что барышни вина не пили; и был рад, что Айрин тоже отказалась от вина, а миссис Лэфем к нему не притронулась. Он не знал, положено ли отказываться от каких-то блюд или оставлять часть еды на тарелке, и решить не мог; а потому брал все подряд и ел тоже все. Он заметил, что миссис Кори не более других заботилась о том, как протекает обед, а мистер Кори даже менее. Он разговаривал с миссис Лэфем, и Лэфем по долетавшим отдельным словам убедился, что она вовсе перед ним не робеет. У него самого отлично шла беседа с миссис Кори, которая расспрашивала его о новом доме; он рассказывал о нем подробно и высказывал свое мнение. В разговор, естественно, вступил архитектор, сидевший напротив. Лэфем обрадовался и про себя удивился, увидев его в числе гостей. После каких-то слов Сеймура разговор стал общим, и темой его был прелестный дом, который он строит для полковника Лэфема. Кори-младший засвидетельствовал все его достоинства, а архитектор, смеясь, сказал, что если ему удалось создать нечто стоящее, то лишь благодаря пониманию и помощи его клиента. - Понимание и помощь - это хорошо сказано, - заметил Бромфилд Кори; доверительно склонив голову к миссис Лэфем, он спросил: - Очень он разоряет вашего мужа, миссис Лэфем? Выуживать деньги на стройку он умеет как никто. Миссис Лэфем засмеялась, покраснела и сказала, что полковник вполне способен о себе позаботиться. Полковнику, только что осушившему бокал сотерна, этот ответ жены показался чрезвычайно удачным. Бромфилд Кори на мгновение откинулся на стуле: - И все-таки, при всех ваших новомодных штучках, разве можете вы сказать, что работаете много лучше старых мастеров, строивших такие дома, как наш? - Никто, - сказал архитектор, - не может сделать лучше, чем хорошо. Ваш дом построен с безупречным вкусом; вы знаете, что я всегда им восхищался; и он ничуть не хуже оттого, что старомоден. Мы ведь именно и стараемся вернуться назад, уйти от ужасной безвкусицы, а она воцарилась, когда перестали строить дома вроде вашего. Но думаю, что мы лучше чувствуем конструкцию. Мы строим разумнее и из лучших материалов; и постепенно добьемся чего-то более оригинального и самобытного. - В шоколадных и оливковых тонах и со множеством безделушек? - Нет, это-то как раз плохо, и я не о том. Не хочу вызывать у вас зависть к полковнику Лэфему, да и скромность не позволяет мне сказать, что мой дом красивее, - хотя свое мнение я имею, - но он лучше построен. Все новые дома лучше построены. А ваш дом... - Дом миссис Кори, - поправил хозяин, торопясь шутливо снять с себя ответственность, чем рассмешил всех присутствующих. - Мой родовой замок находится в Сейлеме; там, говорят, не вобьешь гвоздя в вековые бревна; впрочем, зачем бы вам это делать? - Я счел бы это святотатством, - ответил Сеймур, - и против дома миссис Кори тоже не скажу больше ни слова. Эти слова Сеймура тоже вызвали общий смех, а Лэфем про себя удивился, почему этот малый никогда не говорил подобных вещей ему. - В сущности, - сказал Кори, - только вы, архитекторы, да еще музыканты, настоящие творцы. Все мы остальные - скульпторы, живописцы и портные - имеем дело с уже видимой нам формой; мы пытаемся подражать, пытаемся изобразить. А вы форму создаете. Когда же вы просто что-то изображаете, то терпите неудачу. Вы умудряетесь создать верблюда собственным внутренним видением. - Не протестую против столь лестного обвинения, - сказал скромно архитектор. - Еще бы! И признайтесь, что я еще очень великодушен после ваших непростительных нападок на собственность миссис Кори. Бромфилд Кори снова повернулся к миссис Лэфем; разговор, как и перед тем, разделился между обедавшими. Он ушел так далеко от только что обсуждавшейся темы, что у Лэфема пропала напрасно одна довольно удачная мысль, которую он не успел высказать. Ближе всего разговор вернулся к прежней теме, когда Бромфилд Кори предостерег миссис Лэфем по какому-то поводу, которого Лэфем не уловил, против мисс Кингсбери. - Выманить деньги она умеет лучше самого Сеймура. Поверьте, миссис Лэфем, раз она познакомилась с вами, покоя вам не будет. Милосердие ее жестоко. Вспомните Библию, и вы договорите за меня. Бойтесь же ее и всех дел ее. Она их зовет благотворительностью; но один бог знает, так ли это. Не может же быть, чтобы она отдавала бедным _все_ деньги, какие выжимает из нас. Я убежден, - тут он перешел на шепот, слышный всему столу, - что она тратит их на шампанское и сигары. Подобного рода разговоры были Лэфему неведомы; однако мисс Кингсбери, по-видимому, оценила шутку не меньше остальных, и он тоже засмеялся. - Комитет пригласит вас на ближайшую оргию, мистер Кори; тогда вы больше не решитесь нас изобличать, - сказала мисс Кингсбери. - Удивляюсь, почему вы не повели Кори в приют на Чардон-стрит, чтобы он говорил с неимущими итальянцами на их языке, - сказал Чарлз Беллингем. - Я только что прочел в "Транскрипте", что вы ищете кого-нибудь на эту работу. - Мы думали о мистере Кори, - сказала мисс Кингсбери, - но решили, что он не станет с ними беседовать, а попросит их позировать ему и позабудет об их нуждах. Сочтя этот ответ отличным реваншем за шутки Кори, все снова засмеялись. - Есть один вид благотворительности, - сказал Кори, делая вид, что вовсе не сражен словами мисс Кингсбери, - столь трудный, что я дивлюсь, как он, при вашей изобретательности, не пришел вам в голову. - Да? - сказала мисс Кингсбери. - Что же это? - Вселение достойных, опрятных бедняков во все прекрасные, чистые, хорошо проветренные дома, которые пустуют все лето, пока их владельцы живут в хижинах у моря. - Ужасно, не правда ли? - серьезно сказала мисс Кингсбери, и глаза ее увлажнились. - Я часто думаю, что наши просторные, прохладные дома пустуют, а тысячи несчастных задыхаются в своих конурах, и маленькие дети умирают от этих нездоровых условий. Как мы себялюбивы и жестоки! - Весьма похвальные чувства, мисс Кингсбери, - сказал Кори, - и вам, вероятно, уже кажется, будто вы распахнули перед всем Норт-Эндом двери дома N_31. Однако я отношусь к этому серьезно. Сам я провожу лето в городе, и мой дом не пустует, так что я могу быть объективным; и должен сказать, что, когда я прохожу по Холму и вниз вдоль Бэк-Бэй, только зрелище полисмена мешает мне лично вторгнуться в эти красивые дома, жестокосердно закрывшие свои ставни. Будь я бедняком и мой больной ребенок хирел бы на чердаке или в подвале где-нибудь в Норт-Энде, я бы вломился в один из этих домов и улегся на рояле. - Ты забываешь, Бромфилд, - сказала ему жена, - во что эти люди превратили бы обстановку приличного дома. - Верно, - смиренно согласился Кори, - об этом я не подумал. - И если бы ты был бедняком с больным ребенком, ты не так легко решился бы взломать замок, - заметил Джеймс Беллингем. - Удивительно, до чего они терпеливы, - сказал пастор. - Тяжко трудящемуся