ы сознаете, что это было бы глупо, жестоко и возмутительно. Вы знаете, что такое брак; и чем он является без взаимной любви. - Лицо у пастора пошло красными пятнами. - Я теряю всякое терпение! - продолжал он с жаром. - Ваша бедная девочка внушила себе, что ее сестра умрет, если не получит того, что ей не принадлежит и чего никакая сила в мире и ни одна душа в мире не могут ей дать. Да, сестра будет страдать - жестоко! - страдать будут и ее сердце и ее гордость; но она не умрет. Будете страдать и вы от жалости к ней, но вы должны исполнить свой долг. Вы должны помочь ей смириться. Если вы сделаете меньше, тут уж будет ваша вина. Помните, что вы избрали правильный, единственно правильный путь. И да поможет вам Бог! 19 - Он все верно сказал, Персис, - осторожно заметил Лэфем, садясь в коляску рядом с женой и медленно направляясь к дому в сгустившихся сумерках. - Да, сказал-то он все верно, - признала она. Но добавила с горечью: - Но легко ему было _говорить_! Конечно, он прав, так и надо поступить. Это разумно, да и справедливо. - Они дошли до своих дверей, оставив лошадь на платной конюшне за углом, где Лэфем держал ее. - Надо сейчас же позвать Айрин в нашу комнату. - Может, сперва поужинаем? - робко спросил Лэфем, вставляя ключ в замок. - Нет. Я не могу терять ни минуты. А иначе и совсем не сумею. - Слушай, Персис, - сказал ее муж с нежностью. - Давай-ка _я_ ей скажу. - _Ты_? - переспросила жена, и в голосе ее прозвучала презрительная жалость женщины к беспомощности мужчины в подобном случае. - Пришли ее поскорей наверх. Я чувствую, будто... - Она замолчала, чтобы не терзать его дольше. Она открыла дверь и быстро пошла к себе наверх, мимо Айрин, которая вышла в холл, услышав звук ключа в двери. - Сдается мне, мать хочет поговорить с тобой, - сказал Лэфем, глядя в сторону. Айрин вошла в комнату сразу вслед за матерью, которая не успела даже снять шляпу, а накидку еще держала в руках. Мать обернулась и встретила удивленный взгляд дочери. - Айрин! - сказала она резко, - придется тебе кое-что вытерпеть. Мы все ошибались. Вовсе он тебя не любит. И никогда не любил. Так он сказал Пэн вчера вечером. Он _ее_ любит. Слова падали как удары. Но девушка приняла их не дрогнув. Она стояла неподвижно, только нежно-розовый румянец отхлынул от лица, и оно стало белым. Она не проронила ни слова. - Что ж ты молчишь? - крикнула мать. - Ты, верно, хочешь меня убить, Айрин? - _Тебя-то_ за что, мама? - ответила девушка твердо, но чужим голосом. - А говорить тут не о чем. Мне бы на минутку увидеть Пэн. И вышла из комнаты. Пока она подымалась наверх, где были комнаты ее и сестры, мать растерянно шла вслед. Айрин вошла в свою комнату и вышла, оставив дверь открытой и газовый свет зажженным. Мать увидела, что она выбросила кучу каких-то вещей из ящиков секретера на его мраморную доску. Она прошла мимо матери, стоявшей в дверях. - Иди и ты, мама, если хочешь, - сказала она. Не постучав, она открыла дверь в комнату Пенелопы и вошла. Пенелопа, как и утром, сидела у окна. Айрин не подошла к ней; направившись к ее секретеру, она положила на него золотую заколку для волос и сказала, не глядя на сестру: - Эту заколку я купила сегодня, потому что у его сестры такая же. К темным волосам она подходит меньше; но возьми. - Потом заткнула какую-то бумажку за зеркало Пенелопы. - А это - то самое описание ранчо мистера Стэнтона. Ты, верно, захочешь прочесть. - Потом положила рядом с заколкой увядшую бутоньерку. - Это его бутоньерка. Он ее оставил у своей тарелки, а я потихоньку взяла. В руке у нее была сосновая стружка, причудливо перевязанная лентой. Она подержала ее, потом, глядя в лицо Пенелопы, молча положила ей на колени. Повернувшись, прошла несколько шагов и пошатнулась, чуть не упав. Мать кинулась к ней с умоляющим криком: - О Рин! Рин! Айрин оправилась, прежде чем мать подбежала к ней. - Не трогай меня, - сказала она ледяным тоном. - Мама, я пойду сейчас оденусь. Пусть папа со мной пройдется. Я здесь задыхаюсь. - Айрин, деточка, не могу я тебя отпустить, - начала мать. - Придется, - ответила девушка. - Скажи папе, пусть скорее ужинает. - Бедный! Не хочет он ужинать. _Он_ тоже уже все знает. - Об этом я говорить не хочу. Скажи ему, пусть одевается. И она снова ушла. Миссис Лэфем с отчаянием взглянула на Пенелопу. - Ступай скажи ему, мама, - сказала та. - Я бы сама сказала, если б могла. Раз она может ходить, пускай. Это для нее самое лучшее. - Пенелопа не двигалась. Она даже не стряхнула с колен причудливую вещицу, слабо пахнувшую сухими духами, которые Айрин любила держать в своих ящиках. Лэфем вышел на улицу со своим несчастным ребенком и сразу начал что-то ей говорить, горячо и бессвязно. Она милосердно остановила его. - Не надо, папа. Я не хочу разговаривать. Он повиновался, и они шли молча. Бесцельная прогулка привела их к новому дому на набережной Бикона; она остановила его и остановилась сама, глядя на дом. Леса, так долго безобразившие дом, уже убрали, и в свете газового фонаря видна была безупречная красота фасада и многих тонких архитектурных деталей. Сеймур добился всего, чего хотел; да и Лэфем явно не поскупился. - Что ж, - сказала девушка, - я никогда не буду жить в этом доме. - И пошла прочь. - Еще как будешь, Айрин, - сказал Лэфем упавшим голосом, едва поспевая за ней. - И не раз будешь здесь веселиться. - Нет, - ответила она и больше об этом не заговаривала. Об их беде они не сказали ни слова. Лэфем понял, что она решила гулять до полного изнеможения; он был рад, что может молчать, и не прекословил ей. Второй раз она остановила его перед красно-желтым фонарем аптеки. - Кажется, есть какие-то лекарства, чтобы уснуть? - спросила она. - Мне надо сегодня уснуть! Лэфем задрожал. - По-моему, не стоит, Айрин. - Нет, стоит! Достань мне что-нибудь! - настойчиво продолжала она. - Иначе я умру. Я _должна_ уснуть. Они вошли в аптеку, и Лэфем спросил что-нибудь успокаивающее и снотворное. Пока аптекарь готовил рекомендованное им снотворное, Айрин разглядывала витрину со щеточками и всякой другой мелочью. Лицо ее ничего не выражало и было точно каменное, тогда как на лице отца читалась мучительная жалость. Он выглядел так, словно не спал неделю; тяжелые веки нависали над остекленевшими глазами, щеки и шея обвисли. Он вздрогнул, когда аптекарская кошка, неслышно подойдя, потерлась об его ногу. К нему-то и обратился аптекарь: - Принимайте по столовой ложке, пока не заснете. Много ложек наверняка не понадобится. - Хорошо, - сказал Лэфем, уплатил и вышел. - Кажется, и мне оно тоже понадобится, - сказал он с невеселым смешком. Айрин подошла и взяла его под руку. Он положил свою тяжелую лапу на ее затянутые в перчатку пальчики. Немного спустя она сказала: - А завтра отпусти меня в Лэфем. - В Лэфем? Завтра воскресенье, Айрин! Нельзя уезжать в воскресенье. - Ну тогда в понедельник. Один день я вытерплю. - Хорошо, - сказал послушно отец. Он не стал спрашивать, почему она хочет ехать, и не пытался ее отговаривать. - Дай мне эту бутылку, - сказала она, когда он распахнул перед ней дверь дома, и быстро поднялась к себе. Наутро Айрин позавтракала с матерью; полковник и Пенелопа не появились; миссис Лэфем выглядела невыспавшейся и измученной. Дочь посмотрела на нее. - Не мучайся из-за меня, мама. Я уж как-нибудь... - Сама она казалась спокойной и твердой, как скала. - Нехорошо, что ты так себя сдерживаешь, Айрин, - ответила мать. - Этак хуже будет, когда прорвется. Ты бы немножко дала себе волю. - Ничего не прорвется, и волю я себе дала, сколько надо. Завтра я еду в Лэфем - хорошо бы и ты со мной, мама, - а здесь уж как-нибудь один день перетерплю. Главное, ничего не говорите и не смотрите _так_. И что бы я ни делала, вы меня не удерживайте. А первое, что я сделаю, - отнесу ей завтрак. Нет! - крикнула она, не давая матери возразить. - Я постараюсь, чтобы Пэн не мучилась. Она ни делом, ни мыслью передо мной не виновата. Я не удержалась вчера вечером и кинулась на нее, но теперь это прошло, и я знаю, что мне предстоит вынести. Они ей не мешали. Она отнесла Пенелопе завтрак и оказала ей все внимание, какое могло сделать жертву полной, героически делая вид, что все это в порядке вещей. Они не разговаривали; она только сказала отчетливо и сухо: - Вот твой завтрак, Пэн, - а сестра ответила дрожащим голосом: - Спасибо, Айрин. - И хотя они несколько раз оборачивались друг к другу, пока Айрин оставалась в комнате, машинально наводя порядок, глаза их так и не встретились. Потом Айрин сошла в нижние комнаты, прибралась и там, а кое-где с каким-то ожесточением подмела пол и вытерла пыль. Она застлала все постели; а обеих служанок отпустила в церковь, как только они позавтракали, сказав, что вымоет за ними посуду. Все утро отец и мать слышали, как она готовила обед, а иногда наступала тишина - в те короткие минуты, когда она останавливалась и стояла не двигаясь, потом снова принималась за работу, неся на себе тяжелое бремя своей беды. Они сидели одни в общей комнате, из которой, казалось, обе их дочери ушли навсегда, словно умерли. Лэфем был не в силах читать свои воскресные газеты, а ей не хотелось идти в церковь, куда прежде она понесла бы свою беду. В тот день она смутно чувствовала, что на церкви каким-то образом лежит вина за совет мистера Сьюэлла, которому они последовали. - Хотела бы я знать, - заговорила она, снова возвращаясь к прежней теме, - каково бы ему было решать, будь это его собственные дети. Думаешь, он бы так же легко последовал своему совету? - Он нам правильно присоветовал, Персис, - только так и нужно. Иначе нам было нельзя, - сказал кротко муж. - А мне противно смотреть на Пэн. Айрин держится куда лучше. Мать сказала это, давая отцу возможность защитить перед ней дочь. И он ее не упустил. - Айрин, по-моему, куда легче. Вот увидишь, Пэн тоже поведет себя как надобно, когда придет время. - Что ей, по-твоему, надо сделать? - Об этом я еще не думал. А как нам теперь быть с Айрин? - Что, по-твоему, надо сделать Пенелопе, - повторила миссис Лэфем, - когда придет время? - _Во-первых_, я бы не хотел, чтобы она приняла предложение, - сказал Лэфем. Миссис Лэфем была, по-видимому, удовлетворена такой позицией мужа; но теперь она вступилась за Кори. - А _он-то_ чем виноват? Это все мы сами наделали. - Сейчас не в этом суть. Как быть с Айрин? - Она говорит, что завтра уедет в Лэфем. Ей хочется уехать отсюда. Оно и понятно. - Да, это, пожалуй, для нее самое лучшее. И ты с ней поедешь? - Да. - Хорошо. - Он опять уныло взялся за газету, а жена поднялась со вздохом и пошла к себе уложить кое-какие вещи в дорогу. После обеда, когда Айрин с неумолимой тщательностью убрала все следы его в кухне и в столовой, она сошла вниз одетая для улицы и попросила отца опять погулять с ней. Они повторили бесцельную прогулку предыдущего вечера. Когда они вернулись, она приготовила чай, а потом они слышали, как она возится в своей комнате, словно у нее было множество дел, но не решились заглянуть к ней, даже когда все стихло и она, видимо, легла. - Да, ей надо самой с этим справиться, - сказала миссис Лэфем. - Думаю, она справится, - сказал Лэфем. - Только не осуждай Пэн. Она ни в чем не виновата. - Я знаю. Но не могу так сразу признать это. Я ее осуждать не стану, только не жди, что я так быстро примирюсь с этим. - Мама, - спросила Айрин утром, торопясь с отъездом, - что она ему сказала, когда он объяснился? - Что сказала? - переспросила мать, а потом добавила: - Ничего она ему не сказала. - А про меня что-нибудь говорила? - Она сказала, чтобы он больше не приходил. Айрин отвернулась и пошла в комнату сестры. - До свидания, Пэн, - сказала она, целуя ее и стараясь при этом не глядеть на нее и не касаться ее. - Я хочу, чтобы ты ему объяснила все. Если он мужчина, он не отступится, пока не узнает, почему ты ему отказала; и он имеет право это знать. - Это ничего не изменит. Не могу я принять его после... - Как хочешь. Но если ты не скажешь ему про меня, я _сама_ скажу. - Рин! - Да! Не говори, что я его любила. Но можешь сказать, что все вы считали, будто он любит - меня. - О Рин... - Не надо! - Айрин выскользнула из объятий, готовых сомкнуться вокруг нее. - Ты ни в чем не виновата, Пэн. Ты ничего мне плохого не сделала. Ты очень старалась мне помочь. Но я еще не могу - пока. Она вышла из комнаты, позвала миссис Лэфем повелительным: - Пора, мама! - и принялась укладывать оставшиеся вещи в чемоданы. Полковник поехал с ними на вокзал и усадил их в поезд. Он взял им отдельное купе в пульмановском вагоне; стоя на перроне и опираясь поднятыми руками о дверцу, он старался сказать что-нибудь утешительное и обнадеживающее: - Вам хорошо будет ехать, Айрин! Ночью прошел дождь, пыли, значит, уж точно не будет. - Не жди, пока отправится поезд, папа, - сказала девушка, сурово отметая ненужные слова. - Иди домой. - Хорошо, если ты хочешь, я пойду, - сказал он, радуясь, что может хоть чем-то ей угодить. Но он оставался на платформе до самого отхода поезда. Он видел, как Айрин хлопотала в купе, поудобнее устраивая мать; но миссис Лэфем не подымала головы. Поезд тронулся, а он тяжелыми шагами отправился по своим делам. В течение дня, когда удавалось мельком увидеть патрона, Кори пытался по его лицу угадать, известно ли ему, что произошло между ним и Пенелопой. Когда подошло время закрывать, пришел Роджерс и заперся с Лэфемом в кабинете; молодой человек ждал, пока оба не вышли вместе и не расстались; по их обыкновению, без прощальных приветствий. Лэфем не обнаружил удивления, увидев, что Кори не ушел; он лишь ответил: - Ладно, - когда молодой человек изъявил желание поговорить с ним, и вернулся с ним в кабинет. Кори закрыл за ними дверь. - Я буду говорить с вами только в том случае, если вам уже обо всем известно; в противном случае я связан обещанием. - Вероятно, я знаю, о чем вы. О Пенелопе. - Да, о мисс Лэфем. У меня к ней сильное чувство, - простите, что говорю об этом, но иначе мне не было бы оправданий. - Вам не в чем оправдываться, - сказал Лэфем. - О, я рад, что вы так говорите, - радостно воскликнул молодой человек. - Поверьте, мое чувство не что-то для меня поспешное и необдуманное, хотя для нее оно, видимо, оказалось полной неожиданностью. Лэфем тяжело вздохнул. - Что до нее, так мы с ее матерью, что ж, мы ничего. Вы нам обоим очень нравитесь. - Да? - Но у Пенелопы есть что-то на уме... не знаю... - Полковник смущенно опустил глаза. - Она упоминала о чем-то... я не понял... но надеялся... что с вашего разрешения... преодолев препятствие, каково бы оно ни было. Мисс Лэфем... Пенелопа... дала мне надежду... что я... что я ей небезразличен... - Да, думаю, что оно так, - сказал Лэфем. Он внезапно поднял к честному лицу молодого человека свое, столь непохожее, но такое же честное лицо. - А вы за кем другим не ухаживали в это самое время? - Никогда! Кому такое могло прийти на ум? Если дело только в этом, я легко могу... - Я не говорю, что только в этом или вообще в этом. Такое вы и в голову не берите. Но, может быть, вы не подумали... - Разумеется, не подумал! Для меня это настолько невозможно, что я и подумать не мог, и мне так обидно, что не знаю, что и сказать. - Ладно, не принимайте этого слишком уж к сердцу, - сказал Лэфем, испуганный его волнением. - Я не говорю, что она так подумала. Я просто предположил... предположил... - Могу я хоть что-нибудь сказать или сделать, чтобы убедить вас?.. - Никакой в этом нужды нет. Меня убеждать не надо. - Но мисс Лэфем? Можно мне увидеть ее? Я бы попытался убедить ее, что... Он горестно умолк; а Лэфем рассказывал потом жене, что перед ним все время стояло лицо Айрин, каким он видел его в окне вагона, перед отъездом; и, желая сказать "да", он не мог открыть рта. В то же время он сознавал право Пенелопы на то, что ей принадлежало, и снова вспомнил слова Сьюэлла. К тому же они уже нанесли Айрин самый тяжелый удар. И Лэфем, как ему казалось, сделал уступку. - Если хотите, приходите вечером ко мне, - сказал он и угрюмо выслушал благодарные излияния молодого человека. Пенелопа вышла к ужину и заняла место своей матери во главе стола. Лэфем молчал при ней, сколько мог. Потом он спросил: - Как ты себя чувствуешь сегодня, Пэн? - Как вор, - ответила девушка. - Как вор, которого еще не арестовали. Лэфем подождал немного и сказал: - Твоя мать и я, мы хотим, чтобы ты так не думала. - Это от вас не зависит. _Не могу_ я так не думать. - Я считаю, что можешь. Если я знаю, что случилось, то в случившемся винить некого. И мы хотим, чтобы ты видела тут хорошее, а не дурное. А? Ведь Рин не станет легче оттого, что ты причинишь горе и себе и еще кому-то; и я не хочу, чтобы ты вбивала себе в голову всякую чушь. Насколько я знаю, ты ничего не украла, и что имеешь - все твое. - Отец, он с тобой говорил? - Со мною говорила твоя мать. - А он с тобой говорил? - Это к делу не относится. - Значит, он не сдержал слова, и я с ним больше не знаюсь! - Если он такой дурак, чтоб обещать, что не будет говорить со мной, - Лэфем сделал глубокий вдох и отважился, - когда я сам об этом заговорил... - Ты сам заговорил? - Ну, все равно что сам - а он чем скорее нарушил обещание, тем лучше; так и знай. Помни, это не только твое, но и мое с матерью дело, и мы свое слово скажем. Он не сделал ничего плохого, Пэн, и наказывать его не за что. Пойми ты это. Он имеет право знать, почему ты ему отказываешь. Я не говорю, что ты обязана согласиться. Я хочу, чтобы ты свободно все решала; но причину ему объяснить ты должна. - Он сегодня придет? - Не то чтобы придет... - Значит, придет, - сказала девушка, невесело улыбаясь его уверткам. - Он придет ко мне... - Когда? - Может, и сегодня. - И ты хочешь, чтобы я с ним увиделась? - Пожалуй, оно бы лучше. - Хорошо. Увижусь. Лэфем отнесся к этому согласию недоверчиво. - Что ты надумала? - спросил он. - Еще не знаю, - печально ответила девушка. - Смотря по тому, что сделает он. - Ну что ж, - сказал Лэфем, и по тону его было понятно, что ответ его не успокоил. Когда карточку Кори принесли в комнату, где он сидел с Пенелопой, он вышел к нему в гостиную. - Кажется, Пенелопа хочет вас видеть, - сказал он; указав на дверь в малую гостиную, он прибавил: - Она там, - но сам туда не вернулся. Кори вошел к девушке с робостью, которая не уменьшилась от ее печального молчания. Она сидела в том же кресле, что и тогда, но теперь она не играла веером. Он подошел и нерешительно остановился. При виде его подавленности на лице ее мелькнула слабая улыбка. - Сядьте, мистер Кори, - сказала она. - Почему бы нам не поговорить обо всем спокойно; я знаю, вы признаете, что я права. - Я уверен в этом, - ответил он с надеждой. - Когда я сегодня узнал, что вашему отцу все известно, я упросил его позволить мне снова увидеться с вами. Боюсь, что я нарушил данное вам обещание - в буквальном смысле слова... - Вам ничего иного не оставалось. Это ободрило его. - Но я пришел только затем, чтобы исполнить все, что вы прикажете, а не... не докучать вам... - Да, вы вправе все знать, а в тот раз я не могла ничего объяснить. Теперь все считают, что я должна это сделать. Она взглянула прямо на него, и по его лицу пробежала тревога. - Мы думали, что... что это Айрин... Он на мгновение опешил, а потом воскликнул с улыбкой облегчения, укора, протеста, удивления, сочувствия... - О, никогда! Ни на миг! Как вы могли подумать? Невозможно! Я о ней и не помышлял. Но я понимаю... понимаю почему! Я могу объяснить... нет, объяснять тут нечего! Я с самого начала ни разу сознательно не сделал и не сказал ничего, что заставило бы вас так подумать. Я понимаю, что все получилось ужасно! - сказал он, но все еще улыбаясь, точно не принимая этого всерьез. - Я любовался ее красотой - кто бы не любовался? - и считал ее очень хорошей и разумной. Прошлой зимой в Техасе я рассказал Стэнтону, как встретился с ней в Канаде, и мы решили - это я рассказываю, чтобы показать вам, как я был далек от того, что вы подумали, - мы решили, что ему надо приехать на Север и познакомиться с ней, ну и... вышло, наверное, глупо... он прислал ей газетную вырезку с описанием его ранчо... - Она решила, что она от вас. - Боже мой! Он мне сказал об этой вырезке, когда уже послал ее. Все это была наша глупая шутка. А когда я опять увидел вашу сестру, я по-прежнему только любовался ею. Теперь я понимаю, что выглядело это так, будто я ищу ее общества; а я хотел только одного - говорить с ней о вас, - ни о чем другом я с ней не говорил, а если иногда и менял тему, то лишь потому, что стеснялся вечно говорить о вас. Вижу, как все это оказалось огорчительно для всех вас. Но скажите, что вы мне верите! - Должна верить. Это ведь наша ошибка... - Да, да! Но в моей любви к вам, Пенелопа, ошибки нет, - сказал он, и это старомодное имя, которое она так часто высмеивала, в его устах прозвучало удивительно приятно. - Тем хуже! - ответила она. - О нет! - ласково возразил он. - Не хуже, а лучше. Этим я оправдан. Почему хуже? Что тут плохого? - Неужели вы не понимаете? Уж теперь-то вам надо бы понять. Ведь и она в это поверила, и если она... - Продолжать она не могла. - Ваша с стра... тоже... в это поверила? - ужаснулся Кори. - Она только о вас и говорила со мной; и когда вы уверяете, что любите меня, я чувствую себя гнусной лицемеркой. В тот день, когда вы дали ей список книг и она приехала в Нантакет и твердила только о вас, я помогала ей тешить себя надеждами - о, не знаю, сможет ли она простить меня. Но она знает, что я-то никогда не прощу себе! Вот поэтому и сможет простить. Теперь я понимаю, - продолжала она, - как старалась отвлечь вас от нее. Невыносимо! Остается только никогда не видеть вас, никогда не говорить с вами! - Она невесело засмеялась. - Жестокое для вас решение, если вы меня любите. - О да, больше всего на свете! - Жестокое, если вы останетесь верны своей любви. А этого не произойдет, если вы не станете приходить к нам. - Значит, все? Значит, это конец? - Это - не знаю уж что. Я не могу не думать о ней. Сперва я решила, будто смогу, но теперь поняла, что нет. Похоже на то, что становится все хуже. Порой мне кажется, что я сойду с ума. Он смотрел на нее потускневшим взглядом. Но вдруг глаза его снова блеснули. - Неужели вы думаете, я мог бы полюбить вас, если бы вы лицемерили перед ней? Я знаю, вы были верны ей и еще вернее себе самой. Никогда я не пытался увидеть ее без надежды увидеть и вас. Я считал, что она знает о моей любви к вам. С первого раза, как я увидел вас, вы заполнили мои мысли. Неужели вы думаете, что я флиртовал с девочкой? Нет, вы _не думаете_ этого! Мы не сделали ничего дурного. Намеренно мы никому не вредили. Мы имеем право друг на друга... - Нет! Нет! Никогда больше не говорите мне об этом. Иначе я буду считать, что вы презираете меня. - Но разве это ей поможет? Ведь я ее не люблю. - Не говорите мне этого! Слишком часто я сама себе это повторяла. - Если вы запретите мне любить вас, это не заставит меня полюбить ее, - настаивал он. Она хотела что-то сказать, но у нее перехватило дыхание, и она только смотрела на него. - Я вынужден вам повиноваться, - продолжал он, - но что это ей даст? Вы не можете дать ей счастье ценой собственного несчастья. - Вы склоняете меня пойти неправедным путем? - Ни за что на свете. Но тут нет ничего неправедного. - Что-то все же есть - не знаю что. Между нами стена. И мне предстоит всю жизнь биться о нее, и все равно это ее не разрушит. - О! - простонал он. - Мы ни в чем не виноваты, Почему мы должны страдать за чужую ошибку, словно за собственный грех? - Не знаю. Но страдать мы должны. - А я не буду и вам не дам. Если вы меня любите... - Вы не имели права знать это. - Но это позволяет мне помешать поступить во зло во имя добра. Я всей душой сожалею об этой ошибке, но винить себя не могу; и я не пожертвую своим счастьем, когда ничем этого не заслужил. Я никогда от вас не откажусь. Я буду ждать столько, сколько вам угодно, пока вы не почувствуете себя свободной от этой ошибки; но вы будете моей. Помните это. Я мог бы уехать отсюда на несколько месяцев, даже на год, но это будет похоже на трусость, на сознание вины, а я не боюсь, и вины за мной нет, и я останусь здесь и сделаю все, чтобы видеть вас. Она покачала головой. - Это ничего не изменит. Разве вы не понимаете, что у нас нет надежды? - Когда она вернется? - спросил он. - Не знаю. Мама хочет, чтобы туда поехал отец и увез ее на время на Запад. - Она там с вашей матерью? - Да. Он помолчал, потом сказал с отчаянием: - Пенелопа, она ведь так молода; она наверняка... наверняка встретит... - Это ничего не изменит. Не изменит для меня. - Вы жестоки - жестоки к себе, если любите меня, и жестоки ко мне. Помните, в тот вечер, перед тем как я объяснился вам - вы говорили о той книге и сказали, как глупо и дурно поступать так, как поступила ее героиня. Почему же вы не считаете это верным для меня, ведь вы ничего не даете мне и никогда не сможете дать, если отнимете себя у меня. Будь это кто-нибудь другой, вы бы наверняка сказали... - Но это не кто-нибудь другой, и это-то и делает все невозможным. Иной раз мне кажется, что это возможно, стоит мне убедить себя в этом, но потом вспоминается все, что я говорила ей о вас... - Я буду ждать. Не вечно же это будет вам вспоминаться. Сейчас я больше настаивать не стану. Но вы сами увидите все в ином свете... яснее. Прощайте - нет! Спокойной ночи! Завтра я приду опять. Все наверняка уладится, и, как бы там ни было, вы ничего дурного не сделали. Помните это. А я очень счастлив, несмотря ни на что! Он хотел взять ее руку, но она спрятала ее за спину. - Нет! Не могу я вам позволить это - пока еще не могу. 20 Миссис Лэфем возвратилась через неделю, оставив Айрин одну в их старом доме в Вермонте. - По-моему, ей там хорошо - насколько ей вообще может быть хорошо, - сказала она мужу по пути с вокзала, где он ее встретил, повинуясь ее телеграмме. - Она все время занимает себя хлопотами по дому, ходит к нашим рабочим. Там многие сейчас болеют, а ты знаешь, как она умеет ухаживать за больными. Она не жалуется. Я, кажется, и слова жалобы от нее не слыхала с тех пор, как мы с ней уехали; но боюсь я, Сайлас, как бы это ее не подкосило. - Ты и сама не очень-то хорошо выглядишь, Персис, - сказал муж участливо. - Не обо мне речь. А вот не выкроишь ли ты время, чтобы куда-нибудь с ней съездить? Я уже писала тебе о Дюбюке. А то она, боюсь, измучит себя работой. И не знаю, удается ли ей забыться. Ей бы куда-нибудь поехать, развлечься - повидать новых людей... - Время я найду, - сказал Лэфем, - если надо. А сейчас мне как раз нужно съездить по делам на Запад - могу взять Айрин с собой. - Прекрасно, - сказала жена. - Ничего лучше и не придумаешь. А куда ты едешь? - Как раз в сторону Дюбюка. - Что-нибудь стряслось у Билла? - Нет. Дела. - Ну, а что Пэн? - Ей, по-моему, не лучше, чем Айрин. - А он приходит? - Да, только это что-то не очень помогает. - Эх! - Миссис Лэфем откинулась на сиденье экипажа. - Что ж ей - брать человека, который, как мы все думали, хотел ее сестру? Нехорошо это, по-моему. - Хорошо, - твердо сказал Лэфем, - да она вроде бы не хочет, а лучше бы хотела. Никакого выхода, как я понимаю, нет. Тут сам черт ногу сломит. Только ты не обижай Пэн. Миссис Лэфем ничего не ответила; но увидев Пенелопу, вглядевшись в ее осунувшееся лицо, она обняла ее и заплакала. Пенелопа свои слезы уже выплакала. - Что ж, мама, - сказала она, - ты вернулась почти такая же веселая, как уезжала. Я уж не спрашиваю, в каком настроении Айрин. Веселье изо всех нас прямо брызжет. Видно, это один из способов поздравлять меня. Миссис Кори, та еще с поздравлениями не являлась. - Ты с ним помолвлена, Пэн? - Судя по моим чувствам, скорее нет. По-моему, это больше похоже на составление завещания. Но ты лучше спроси его, когда он придет. - Глаза бы мои на него не смотрели. - Он, кажется, уже привык к этому. И не ждет, чтобы на него смотрели. Итак, все мы там, откуда начали. Интересно, сколько это может длиться? Вечером миссис Лэфем сообщила мужу - он уходил из конторы, чтобы встретить ее на вокзале, а после мрачного обеда дома вернулся туда, - что с Пенелопой не легче, чем с Айрин. - Она не умеет себя занять. Айрин все время чего-то делает, а Пэн сидит у себя и хандрит. И даже не читает. Я поднялась к ней нынче побранить за беспорядок в доме - сразу видно, что нет Айрин; но поглядела на нее в щелку, и у меня духу не хватило. Сидит, руки положила на колени и смотрит в одну точку. А меня увидела, господи, аж подпрыгнула! Потом засмеялась и говорит: "Мне показалось, это мой призрак, мама!" Еще бы минутка, и я бы не выдержала, расплакалась. Лэфем устало слушал и ответил невпопад: - Мне скоро ехать, Персис. - Когда? - Завтра утром. Миссис Лэфем молчала. Потом сказала: - Ладно. Я тебе все приготовлю в дорогу. - Я заеду в Лэфем за Айрин, а оттуда поедем через Канаду. Получится ненамного дальше. - Ты мне ничего не можешь рассказать, Сайлас? - Могу, - сказал Лэфем. - Но это длинная история, а тебе сейчас некогда. Я зря просадил много денег, все думал покрыть убытки, и вот надо посмотреть, что уцелело. Миссис Лэфем спросила, помолчав: - Это - Роджерс? - Да, Роджерс. - А я ведь не хотела, чтобы ты с ним больше связывался. - Да. Но ты и не хотела, чтобы я требовал с него долг, а пришлось выбирать одно из двух. Вот я с ним и связался. - Сайлас, - сказала жена, - боюсь, что это я тебя... - То, что ты говорила, Персис, это Бог с ним. Я и сам был рад с ним все уладить и воспользовался случаем. А Роджерс, кажется, почуял у меня слабину и решил поживиться. Но все в конце концов утрясется. - Лэфем сказал это так, точно больше об этом говорить не хотел. Он добавил как бы между прочим: - Сдается мне, все, кроме тех, кто мне задолжал, требуют от меня крупных сделок и только за наличные. - То есть ты должен платить наличными, а _тебе_ долги не платят? Лэфем поморщился. - Что-то вроде того, - сказал он и закурил сигару. - Но раз я говорю тебе, что все уладится, значит, так и будет, Персис. Я тоже не стану сидеть сложа руки, особенно когда Роджерс обеими руками тянет меня ко дну. - Что же ты задумал? - Раз дошло до этого, я его хорошенько прижму. - Лицо Лэфема засияло удовольствием, чего не случалось с того дня, когда они ездили в Бруклин. - Если хочешь знать, Милтон К.Роджерс - мошенник, или я уж ничего не смыслю. Но теперь он, кажется, получит, что заслужил. - И Лэфем сжал губы, так что вздернулась его короткая рыжая с проседью борода. - А что он сделал? - Что сделал? Ладно, скажу тебе, что он сделал, раз ты считаешь, будто Роджерс прямо-таки святой, а я поступил с ним плохо, когда от него отделался. Он брался за все что ни попадя - сомнительные акции, патенты, земельная спекуляция, нефтяные участки - все перепробовал. Но у него осталось немало собственности на железнодорожной линии П.-Игрек-Икс - лесопилки, мельницы, земельные участки, и он вот уже восемь лет проворачивал там очень выгодные сделки. Другой бы на этом разбогател. Но Милтону К.Роджерсу разбогатеть - это все равно что откормить тощего жеребенка. Не идут к нему деньги. Дай ему волю, так он за полгода спустит состояние Вандербильда, Джея Гулда и Тома Скотта, а потом станет занимать у тебя деньги. Так вот - у меня он их больше не получит; и если он думает, что я меньше его смыслю в этих его лесопилках, то очень ошибается. Я купил их и думаю, что во всем разобрался. Билл держал меня в курсе. Вот я и еду туда поглядеть, не удастся ли их перепродать, и не стану сильно печалиться, если Роджерс на этом погорит. - Я что-то не пойму тебя, Сайлас. - А дело вот в чем. Большая Озерная и Полярная железная дорога арендовала линию П.-Игрек-Икс на девяносто девять лет - можно сказать, купила - и построит возле этих лесопилок вагоностроительные мастерские, так что лесопилки могут ей понадобиться. И Милтон К.Роджерс это знал, когда продал их мне. - Но если они нужны дороге, значит, на них и цена высокая? И ты сможешь взять за них сколько запросишь. - Думаешь? Кроме П.-Игрек-Икс там нет ни одной дороги на пятьдесят миль кругом; ни одного куба древесины, ни одного фунта муки оттуда не вывезешь, как только по ней. Пока он имел дело с маленькой местной дорогой вроде этой П.-Игрек-Икс, Роджерс еще мог делать дела. А с такой крупной линией, как Б.О. и П., у него не было бы никаких шансов. Если такая дорога захочет приобрести лесопилку и мельницу, думаешь, она заплатит его цену? Нет, сэр! Ему придется взять, что дадут, или дорога предложит ему самому везти на рынок свою муку и древесину. - И ты думаешь, он знал, что Б.О. и П. нужны лесопилка и мельница, когда продавал их тебе? - спросила пораженная миссис Лэфем, повторяя за ним эти сокращенные названия. Полковник насмешливо засмеялся. - А когда это было, чтобы Милтон К.Роджерс не знал своей выгоды? Не понимаю только, - добавил он задумчиво, - почему он все-таки всегда ее упускает. Должно быть, у него какого-то винтика не хватает. Миссис Лэфем была в замешательстве. Она только и сказала: - А ты спроси-ка себя, не потому ли Роджерс стал таким и пошел по плохой дороге, что ты его вытеснил из дела? Подумай, не ты ли в ответе за все, что он с тех пор натворил? - Уложи-ка мой чемодан, - сказал угрюмо Лэфем. - А я сам о себе позабочусь. И Милтон К.Роджерс тоже, - добавил он. Тот вечер Кори провел в своей комнате, по временам он нетерпеливо заглядывал в библиотеку, где кроме матери сидели отец и сестры, явно не намереваясь уходить. Наконец, спускаясь вниз, он встретил миссис Кори на лестнице. Оба в смущении остановились. - Мне надо с тобой поговорить, мама. Я ждал, когда мы останемся наедине. - Пойдем ко мне, - сказала она. - Я чувствую, ты знаешь, что я хочу сказать, - начал он, когда они туда пришли. Он стоял у камина, и она, взглянув на него, спросила: - Вот как? - стараясь говорить бодро и весело. - И я чувствую, что это тебе не понравится, что ты меня не одобряешь. А я хотел бы - чтобы одобрила. - Мне обычно нравится все, что ты делаешь, Том. И если сейчас мне не сразу что-то понравится, я постараюсь... ты ведь знаешь... ради тебя одобрить, что бы то ни было. - Я буду краток, - сказал он, вздохнув. - Это касается мисс Лэфем. - И поспешно добавил: - Надеюсь, что ты _не так уж_ удивлена. Я бы рассказал тебе раньше, если бы мог. - Нет, не удивлена. Я боялась - я подозревала что-то в этом роде. Наступило тяжелое молчание. - Так как же, мама? - спросил он наконец. - Если твое решение окончательно... - Да. - И если ты уже говорил с ней... - Конечно. С этого мне и надо было начать. - Тогда бесполезно противоречить, даже если бы мне это и не нравилось. - Значит, не нравится! - Нет! Этого я бы не сказала. Разумеется, я предпочла бы, чтобы ты выбрал какую-нибудь милую девушку среди тех, с кем вместе воспитывался, - подругу твоих сестер, из семьи, которую мы знаем... - Да, я понимаю, и твои желания мне не безразличны, уверяю тебя. Я считаюсь с ними, потому и колебался так долго, к стыду своему, ведь это не совсем красиво в отношении - другой стороны. Но я помню о твоих желаниях, о желаниях сестер и, если бы был в силах полностью им подчиниться... Даже такой хороший сын и брат, как Кори, когда дело коснулось его любви, полагал, что сделал большую уступку уже тем, что хотя бы помнил о желаниях своей семьи. Мать поспешила успокоить его. - Я знаю - знаю. Я уже давно поняла, что это может произойти, Том, и я приготовилась. Я обо всем переговорила с твоим отцом, и мы решили, что наши чувства не должны быть тебе препятствием. И все же - это неожиданность, иначе и быть не может. - Я знаю. И понимаю ваши чувства. Но я уверен - так будет, только пока вы не узнаете ее как следует. - Я тоже в этом уверена, Том. Уверена, что все мы полюбим ее - пусть сперва только ради тебя. И надеюсь, что и она полюбит нас. - Я убежден в этом, - сказал Кори с уверенностью, которая в подобных случаях не всегда подтверждается. - И ты так приняла это, что у меня с души свалилось огромное бремя. Но он так тяжко вздохнул и выглядел таким озабоченным, что мать сказала: - Ну, а теперь не думай больше об этом. Мы желаем твоего счастья, сын, и готовы примириться со всем, даже для нас в чем-то неприятном. Полагаю, о ее семье мы говорить не будем. О ней у нас с тобой, конечно же, одинаковое мнение. У них есть свои... недостатки, но это очень порядочные люди, и я за тем обедом убедилась, что бояться их нечего. - Она встала и обняла его. - Желаю тебе счастья, Том! Если она хоть в половину такая же хорошая, как ты, вы будете счастливы. - Она хотела поцеловать его, но что-то в нем остановило ее - смятение, тревога, которые тут же выразились в словах. - Я должен объяснить тебе, мама. Тут вышло осложнение... ошибка... не обошлось и без моей вины... и я не знаю, как быть. Мне порой кажется, что нам не выпутаться из этого. Если бы ты могла нам помочь! Они все думали, я влюблен - в другую сестру. - О Том! Как они _могли_? - Не знаю. Все, казалось, было так ясно - я даже поначалу стеснялся обнаруживать свои чувства. Но так они подумали. И даже она сама. - Неужели они не видели, что у тебя есть глаза... есть вкус? Кто бы не пленился такой красотой! И я уверена, что она не только красивая, но и хорошая. Удивляюсь им! Подумать, что ты мог предпочесть это маленькое, темненькое, странное существо с этими ее шуточками и... - Мама! - крикнул молодой человек, повернув к ней искаженное лицо, которое должно было бы предупредить ее. - Что с тобой, Том? - Ты тоже - ты тоже подумала, что это Айрин? - Конечно! Он смотрел на нее с отчаянием. - О мальчик мой! - только и сказала она. - Не упрекай меня, мама! Я этого не вынесу. - Нет, нет, не буду. Но как - как это могло случиться? - Я и сам не знаю. Когда она мне сказала, как они все истолковали, я чуть не рассмеялся - до того это было от меня далеко. А сейчас, когда и у тебя явилась та же мысль... И вы все так думали? - Да. Они долго смотрели друг на друга. Потом миссис Кори начала: - Однажды у меня мелькнуло - в тот день, когда я пришла к ним с визитом, - что мы, может быть, ошибаемся. Но я так мало знала о... о... - Пенелопе, - машинально подсказал Кори. - Вот как ее зовут?.. Я забыла... так мало, что я тут же бросила эту мысль - о ней и о тебе. Когда мы в прошлом году увидели ту, другую, мне показалось, что у тебя, действительно, возникло чувство... - Да, так и они подумали. Но для меня она всегда была только хорошеньким ребенком. Я был с ней учтив, потому что этого хотела ты, а когда снова встретился с нею здесь, то старался видеться с ней только для того, чтобы говорить о ее сестре. - Передо мной, Том, тебе не надо оправдываться, - сказала мать, гордая тем, что едина с сыном в его беде. - А вот для них, бедных, это действительно ужасно, - добавила она. - Не представляю, как они справились с этим. Но, конечно, разумные люди должны же понять... - Они и не справились. Во всяком случае, она. С тех пор я все больше горжусь ею и люблю ее! Сперва она меня очаровала и восхитила, уж не знаю, чем, но она - самый интересный человек, каких я когда-либо встречал. Теперь я об этом и не думаю. Думаю только о том, какая она хорошая - как терпелива со мной и как сурова к себе. Если бы дело касалось ее одной... если бы дело не касалось и меня... все скоро было бы кончено. Но она ни о чем другом не думает, только о чувствах сестры и о моих. Я хожу туда... я понимаю, что не должен, но н