на него беспомощный взгляд. Он пришел ей на выручку. - Я понимаю, вы просто не хотели, чтобы несчастья вашего отца ударили и по мне. - Да, именно так; и очень уж много всяких различий. Надо ведь и о них подумать. Не притворяйтесь, будто вы этого не знаете. Ваша мать никогда не примет меня, а может быть - и я ее. - Что ж, - сказал Кори, слегка опешив. - Вы ведь выходите не за моих родных. - Ох, не в том дело! - Я знаю, - признал он. - И не стану притворяться, будто не понимаю, о чем вы, но я уверен, что все различия сгладятся, когда вы лучше узнаете моих родных. И не сомневаюсь, что вы с моей матерью понравитесь друг другу, потому что - как вы можете не понравиться! - воскликнул он уже не столь убежденно, чем прежде, и стал приводить множество других, тоже не менее шатких доводов. - У нас свои обычаи, у вас свои; и конечно, поначалу моя мать и сестры покажутся вам немного чужими, но это скоро пройдет - для обеих сторон. Не может быть между вами таких уж неодолимых различий, а если бы и были, мне это безразлично. - Думаете, мне будет приятно, когда вы станете принимать мою сторону против матери? - Никаких сторон не будет. Лучше скажите мне, чего вы так боитесь. - Боюсь? - Ну тогда о чем думаете. - Сама не знаю. Дело не в том, что они говорят или делают, - объяснила она, глядя ему прямо в глаза, - а в том, какие они есть. Я не могу быть с ними сама собой, а когда я не могу быть с кем-то сама собой, я становлюсь неприятной. - А со мной вы можете быть сама собой? - О, вас я не боюсь. И никогда не боялась. Вот в чем была беда, с самого начала. - Ну что ж, раз так, это все, что требуется. Я тоже вас не боялся с самого начала. - Вот я и предала Айрин. - Перестаньте! Никогда вы ее не предавали. - Она вас первая полюбила. - Но я-то вообще никогда ее не любил, - взмолился он. - Она думала иначе. - Тут нет виноватых, и я не позволю вам винить в чем-то себя. Моя дорогая... - Подождите. Давайте постараемся понять друг друга, - сказала Пенелопа, вставая со стула, чтобы помешать ему приблизиться. - Я хочу, чтобы вам все было ясно. Нужна ли вам девушка, у которой нет ни цента, которая чувствует себя чужой в обществе вашей матери и которая обманула и предала собственную сестру? - Мне нужны _вы_! - Так вот: этому не бывать. Я бы вечно презирала себя. По всем этим причинам я должна от вас отказаться. Да, да, должна. Она смотрела на него, и в ее убеждении была явная неуверенность. - Таков ваш ответ? - спросил он. - Ну что ж, я вынужден повиноваться. Простите, если я требовал от вас слишком многого. И - прощайте. Он протянул руку, и она пожала ее. - Наверно, я кажусь вам капризной и непостоянной, - сказала она. - Но я ничего не могу с собой поделать - я и сама себя не понимаю. Меняю свои решения по два раза на дню. Но нам ничего не остается, как расстаться, да, другого пути нет. Другого пути нет, - повторила она. - И я постараюсь запомнить это. Прощайте! Я все сделаю, чтобы запомнить это, вы тоже - и очень скоро вы и думать обо всем этом забудете. Нет, нет, не об _этом_. Я ведь знаю, какой вы верный; и все же вы скоро посмотрите на меня другими глазами и поймете, что, даже не случись всего с Айрин, я вам не подхожу. Ведь правда? - говорила она срывающимся голосом, все еще не выпуская его руки. - Я совсем не та, какую желали бы видеть ваши родные; я это почувствовала. Я маленького роста, и смуглая, и некрасивая, и они не понимают мою манеру разговаривать, а теперь мы еще и разорены. Нет, я им не гожусь. Прощайте. Вы и так были слишком терпеливы. Я достаточно вас испытывала. Мне бы решиться и выйти за вас замуж наперекор их желаниям, раз вы этого хотите, но на такую жертву я не способна - для этого я слишком эгоистична... - И вдруг она бросилась ему на грудь. - Я даже отказаться от вас не могу! Как я взгляну кому-нибудь в глаза? Уезжайте! Уезжайте, но возьмите меня с собой! Я так старалась от вас отказаться. Я все испробовала - и все напрасно. Бедная Айрин! Каково-то ей было от вас отказаться! Кори немедленно вернулся в Бостон, предоставив Пенелопе сообщить сестре о предстоящей свадьбе. Случай или недоразумение избавили ее от этого. Едва Кори вышел, как в комнате появилась Айрин и спросила: - Пенелопа Лэфем, неужели ты так глупа, что отослала этого человека из-за меня? - Пенелопа растерялась от проявления такого удивительного мужества; она не ответила прямо, и Айрин продолжала: - Если это так, то будь любезна, верни его. Я не допущу, чтобы он думал, будто я сохну о человеке, который меня никогда не любил. Это оскорбительно, и я этого не допущу. Немедленно верни его! - Хорошо, хорошо, Рин, - пролепетала Пенелопа. И добавила, устыдясь своих увиливаний перед гордым великодушием Айрин: - Я уже... то есть... он вернется. Айрин на мгновение застыла, глядя на нее; что было у нее в мыслях, неизвестно, но вслух произнесла она только: - Ну-ну! - и оставила сестру, испытавшую смятение, - смятение и вместе с тем облегчение, ибо обе они знали, что говорят об этом в последний раз. Свадьба состоялась после стольких бед и несчастий и породила столько сожалений о прошлом и опасений за будущее, что не принесла Лэфему того торжества, которое прежде вызывала у него мысль о родстве с семейством Кори. Неудачи преследовали его так долго, что лишили всякой надежды на преуспеяние, ради которого люди пресмыкаются и раболепствуют, и, проведя через сомнения и душевные муки, вернули мужественность, которую едва у него не отняло процветание. Ни он, ни его жена и думать не думали теперь о том, что их дочь выходит за представителя семьи Кори; они думали только о том, что их дочь идет за того, кто ее любит; присутствие Айрин еще более их отрезвляло. Сердцем они были с нею. Миссис Лэфем не уставала повторять, что не представляет себе, как выдержит это. - Все мне кажется, будто тут что-то неправильно. - Нет, _правильно_, - твердо отвечал полковник. - Я знаю. А все кажется, что нет. Мне не составит большого труда указать те черты в характере Пенелопы, за которые семейство ее мужа в конце концов примирилось с ней и полюбило ее. Такое постоянно происходит в романах; и семейство Кори, как и намеревалось, постаралось увидеть в женитьбе Тома лучшее, а не худшее. Они оказались людьми, способными оценить поведение Лэфема, о котором рассказал им Том. Они гордились им, и Бромфилд Кори, которому доставлял тонкое эстетическое наслаждение героизм, с каким Лэфем противился Роджерсу и его искушениям, - героизм неосознанный, но истинно драматический, - написал ему письмо, которое прежде безмерно польстило бы этой простой душе, хотя теперь он как бы его и не заметил. - Ну и что ж, может, Пэн станет там полегче, - сказал он жене. И все же различия между семьей Кори и женой Тома не стерлись, да и не могли стереться. - Вот бы Том женился на полковнике, - тонко заметила Нэнни Кори. Перед отъездом в Мексику, когда Том привез жену к себе домой, стороны временно проявили учтивость и терпимость: свекор по своей доброте сделал вид, будто ему нравится ее манера говорить, хотя сомнительно, что даже он находил в ней такое же удовольствие, что и ее муж. Лили Кори сделала с нее неудачный набросок, который отложила вместе с другими, чтобы когда-нибудь закончить, и нашла в ее внешности что-то живописное. Нэнни поладила с ней лучше остальных и считала, что страна, куда она едет, пойдет ей на пользу. - У нее еще совершенно отсутствуют какие-либо светские манеры, - пояснила Нэнни матери, - а если она проживет там достаточно долго, то наверняка приобретет их - на испанский лад - и вернется, полная экзотического очарования, пусть даже благоприобретенного. Я рада, что она уезжает в Мексику. На таком расстоянии можно ладить. Мать вздохнула и в ответ мужественно признала, что они и так отлично поладили, и если Том доволен, то и она тоже. В ее словах о том, что они поладили с Пенелопой, было немало правды. Решив с самого начала видеть хорошее в плохом, они за свои добрые намерения были вознаграждены высшими силами. Брак этот, по милости провидения, не обрушил на них череды чаепитий у Лэфемов, чего так опасался Бромфилд Кори; Лэфемы были далеко, в своих родных местах; Лили и Нэнни Кори не пришлось приносить себя в жертву ради разговоров с Айрин; не надо было даже устраивать приемов в честь Пенелопы, хотя это не составило бы особого труда, поскольку многие еще не вернулись с курортов, - и она, и Том очень просили не устраивать ничего подобного; и, хотя никто из семейства Кори не успел хорошо узнать ее за ту неделю, что она провела с ними, ладить с ней оказалось нетрудно. Случалось даже, что Нэнни Кори улавливала - что не раз удавалось и ее отцу - суть того, что Том называл ее юмором, но юмор этот, видимо, совсем не походил на их собственный, и распознать его было не так-то просто. Было ли Пенелопе труднее достигать гармонии, я сказать не могу. На ее долю усилий досталось куда как больше, ибо соотношение было четыре к одному; ей на долю выпали до этого испытания куда более серьезные. Когда захлопнулись дверцы экипажа, увозившего на вокзал ее и мужа, она глубоко вздохнула. - Что такое? - спросил Кори, хотя и сам обо всем догадывался. - О, ничего. Просто мне кажется, что теперь уже я не буду чувствовать себя чужой среди мексиканцев. Он взглянул на нее с недоумевающей улыбкой, потом стал серьезнее и привлек ее к себе. Она расплакалась у него на плече. - Я только хотела сказать, что там ты будешь целиком мой. - Хотела ли она сказать что-то большее, доказать трудно, но одно несомненно: наши нравы и обычаи ценятся в жизни дороже наших качеств. Та цена, которую мы платим за цивилизацию, это - разграничение обычаев, создавшее между людьми неодолимые преграды. Быть может, мы платим чересчур дорого, но невозможно убедить в этом тех, кто от этого выиграл. Быть может, они и правы; во всяком случае, семья Кори после отъезда молодоженов ощутила тоску и непреходящее чувство разочарования. Для них это была потеря сына и брата; они это чувствовали; а ведь они были люди отнюдь не плохие и не злобные. Он отсутствовал три года. За это время произошли некоторые перемены. Одной из них было приобретение Компанией Канауа-Фоллз залежей и фабрики в Лэфеме. Эта сделка избавила Лэфема от долгов, которые он еще продолжал выплачивать, и оставила ему определенную долю в более крупном деле молодых людей, которое он когда-то тщетно надеялся забрать целиком в свои руки. Это показалось ему весьма примечательным; взявшись более энергично за сбыт специальных сортов, которые они ему оставили, он совсем по-прежнему стал хвастаться его размахом. Мой зять, говорил он, сбывает их в Мексике и Центральной Америке, а это было в свое время задумано нами вместе. Молодая кровь - вот то, что движет такими делами. Вот и парни из Западной Виргинии: молодая и дружная команда! Что до него самого, он признавал, что наделал много ошибок, и точно знал, каких именно. Но одно он мог сказать: он вредил только самому себе и никому другому; каждый доллар, каждый цент пошел у него на уплату долгов; а он остался чист. Обо всем этом и о многом другом рассказывал он мистеру Сьюэллу в то лето, когда продал дело; пастор и его жена остановились в Лэфеме по пути с Белых Гор к озеру Чэмплейн - Лэфем повстречался с ними в вагоне и уговорил погостить у них. Порой и миссис Лэфем не меньше его самого гордилась тем, что он вышел из игры с чистыми руками, однако ее удовлетворение не было столь постоянным. Бывало, что, вспоминая искушения, которые он преодолел, она считала его благороднейшим из людей; но ни одна женщина не может долго жить под одной крышей с идеальным героем; так что случались и другие минуты, когда она напоминала ему, что, если бы он сдержал данное ей обещание и не стал спекулировать акциями; если бы позаботился о страховании имущества так же, как заботился о двух недостойных женщинах, которым ничем не был обязан, - они не оказались бы в своем нынешнем положении. Он смиренно признавал все это и ждал, когда она вспомнит также и о Роджерсе. Она, конечно, вспоминала, и это неизменно пробуждало в ней прежнюю ее нежность. Не знаю, как удается пасторам и докторам удержаться и не поделиться с женами тайнами, которые им вверяют; может быть, они полагаются на то, что жены сами до всего дознаются, когда захотят. Сьюэлл рассказал своей жене про беды Лэфемов, когда те пришли советоваться с ним насчет предложения, которое Кори сделал Пенелопе; он хотел убедиться, что дал им правильный совет, правда, он не назвал их имен, а имени Кори он и сам тогда не знал. Теперь он мог, не стесняясь, обсуждать с ней это дело, и она уже не притворялась незнающей, заявив, что все поняла, едва только услышала о помолвке Кори и Пенелопы. - Да и в тот день на обеде я могла бы сказать девочке, что он влюблен не в нее, а в ее сестру. Я ведь слышала, как он о ней говорил, и не будь малышка так слепо влюблена, она бы и сама догадалась. Признаюсь, до сих пор не могу отделаться от чувства презрения к ее сестре. - Но ты совсем не права! - воскликнул Сьюэлл. - Это несправедливо и жестоко. Все это у тебя от чтения романов, а не от сердца. Не надо. Меня огорчает, что ты так говоришь. - Надеюсь, что эта хорошенькая девочка излечилась от своей любви. А какую твердость духа она проявила! Не сомневаюсь, она еще кого-нибудь встретит на своем пути. Сьюэллу пришлось удовлетвориться этой частичной уступкой. Однако, не считая одного из молодых виргинцев, приезжавшего в Лэфем по случаю покупки фабрики, Айрин еще никого не встретила; а было ли между ними что-нибудь, это пришлось бы выяснять особо. Известно только, что спустя пять лет после разочарования, которое она перенесла так мужественно, она все еще была не замужем. Но даже и тогда она была еще очень молода, и ее жизнь в Лэфеме разнообразили поездки на Запад. Разнообразие внесло также приглашение погостить в Бостоне, на которое из учтивости решилась миссис Кори и которое девушка с такой же учтивостью не приняла. Сьюэлла весьма интересовали те нравственные перемены, какие он ожидал увидеть в Лэфеме. Они с миссис Сьюэлл прогостили у полковника, который чувствовал себя здесь, среди этих холмов, куда больше полковником, чем когда-либо на Бэк-Бэй, целые сутки; Лэфем показал пастору фабрику и повез на ферму. Для этой поездки он запряг резвого жеребенка, еще не достигшего совершенных лет, в открытую двухместную коляску более чем зрелого возраста, гордясь своим выездом ничуть не меньше, чем некогда роскошным экипажем, в котором разъезжал на Мельничной Плотине. Одежда его была теперь поношенной и небрежной, он отпустил на деревенский манер волосы и бороду и носил грубые сапоги. Простой деревенский дом его был обставлен самой простой мебелью, какая была в доме на Нанкин-сквер. Все необходимое, конечно, в нем имелось, но никакой роскоши, если не считать статуэток Молитвы и Веры. Освещался дом, конечно же, керосиновыми лампами и не имел парового отопления; то были единственные неудобства, на какие жаловался полковник, но он уверял, что как только компания начнет снова выплачивать дивиденды - а он явно гордился расходами, из-за которых это пока было невозможно, - он проведет в дом и паровое отопление и газ. О своем разорении он говорил открыто и доверительно, видимо, памятуя прежнее сочувствие к нему Сьюэлла, и вел себя с ним как с близким другом, а не со знакомым, которого и видел-то всего два-три раза. Рассказал он ему и о начале своих отношений с Роджерсом и вынес на суд Сьюэлла свои заключения о них. - Иной раз, - сказал он, - раздумаешься, и выходит, что я с ним с самого начала поступил плохо, а с этого все и пошло. Вроде как толкнул штабель кирпичей. Ты их хватаешь, удерживаешь, а они все равно валятся. И никакой силой их не остановить, пока весь штабель не развалится. С женой я теперь про это не говорю, а вот вам как оно кажется? - В материальном мире мы видим, как зло влечет за собою зло, - ответил пастор, - но в нравственном этот вопрос для меня становится все более и более загадочным. Зло идет там очень неясными путями, и часто, насколько нам дано видеть, его не постигает кара. А в вашем случае, как я понимаю, вы ведь не признаете, вы не уверены, что причинили этому человеку зло... - Нет, не признаю. То есть... Он недоговорил; а Сьюэлл, помолчав, сказал со свойственной ему деликатной добротой: - Я склонен думать, что ничто не исчезает бесследно; и не может быть, чтобы грехи наши только отнимали у нас душевные силы. Ваши опасения, что вы поступили с этим человеком как себялюбец, заставили вас быть настороже и укрепили вас перед лицом более серьезного, - он хотел сказать "искушения", но пощадил гордость Лэфема и сказал, - "случая". - Вы правда так считаете? - Да, считаю, что в моих соображениях есть доля истины. - Не знаю, что это было, - сказал Лэфем, - но только знаю, что, как дошло до главного, не мог я войти в сделку с англичанами, хоть и знал, что без этого пойду ко дну; и не смог я позволить тому человеку вложить в мою фабрику деньги, пока не скажу ему, как все обстоит на самом деле. Сьюэлл позднее рассказал жене, что понял: разорение оказалось для Лэфема таким тяжким испытанием именно потому, что его благополучие казалось таким вещественным и осязаемым; и тогда ему очень захотелось узнать истинное, глубинное отношение Лэфема ко всему случившемуся. - И вы никогда ни о чем не жалеете? - деликатно спросил он. - О том, как я поступил? Иной раз мне кажется, будто я и никак не поступал, - ответил Лэфем. - Будто открылся для меня выход из ямы, я из нее и выбрался. Не знаю, - добавил он задумчиво, покусывая кончик жесткого уса, - не знаю, всегда ли я буду держаться того, что это окупилось; но если мне когда-нибудь снова доведется пережить такое, сдается мне, я поступлю в точности так же.