бровями, из-под которых смотрят необыкновенно добрые ясные глаза. - Нет, сегодня я не произносил проповеди. Вы для того и призвали меня, чтобы задать этот вопрос? Феликс видел, что мистер Брэнд раздражен, и очень об этом сожалел, но он ни секунды не сомневался, что в конце концов ему удастся его ублаготворить. Он взглянул, улыбаясь, на своего гостя и положил руку ему на локоть. - Нет, нет, не для того, совсем не для того. Мне надо кое о чем спросить вас, кое-что вам сказать. Я уверен, что это не может вас не заинтересовать. Но поскольку речь пойдет о вещах сугубо личных, не лучше ли нам перейти в мою мастерскую; одно из окон там выходит на запад, закат нам будет виден. Andiamo! [Пошли! (ит.)] - И он снова погладил рукой локоть гостя. Феликс повел мистера Брэнда в дом; и тот покорно и скованно следовал за ним. В мастерской к этому времени еще больше стемнело, но стена напротив западного окна рдела отблеском заката. Там, в розоватом отсвете, висело множество рисунков и неоконченных полотен. Углы комнаты тонули в серовато-коричневом полумраке. Феликс предложил мистеру Брэнду сесть и, оглядевшись, воскликнул: "Боже, до чего красиво!" Но мистер Брэнд сесть не пожелал; отойдя к окну, он прислонился к нему спиной; он спрашивал себя, зачем он понадобился Феликсу. В тени, на почти не освещенной части стены, смутно виднелись две-три поразительные фантастические картины. На них были как будто изображены обнаженные фигуры. Склонив слегка голову, Феликс стоял и смотрел на своего гостя, он изо всех сил улыбался ему и теребил усы. Мистеру Брэнду сделалось не по себе. - Дело мое очень деликатного свойства, - начал Феликс, - но я много о нем думал. - Если можно, не тяните, пожалуйста, скажите поскорее, - проговорил мистер Брэнд. - Понимаете, это только потому, что вы священник, - продолжал Феликс, - будь вы таким же обыкновенным человеком, как все, я никогда бы не решился вам этого сказать. Мистер Брэнд помолчал. - Если речь идет о том, чтобы не стерпеть обиды или поддаться слабости, боюсь, я такой же обыкновенный человек, как и все. - Любезный друг! - воскликнул Феликс. - Об обиде и речи нет, речь идет о вашем благе, о величайшей услуге. - В полумраке он все так же усердно улыбался своему гостю. - Вам очень это придется по душе, только, как я уже предупреждал, дело крайне деликатное. Видите ли, я принимаю живейшее участие в моих кузинах - в Шарлотте и Гертруде Уэнтуорт. Нужны ли вам еще доказательства, если ради того, чтобы их увидеть, я пропутешествовал ни много ни мало пять тысяч миль. - Мистер Брэнд ничего на это не сказал, и Феликс продолжал говорить: - Поскольку прежде я их не знал, то, попав в незнакомое для себя общество, естественно, оказался очень восприимчив к новым впечатлениям. И впечатления мои отличались большой остротой и живостью. Вы понимаете, что я хочу сказать? - Я в этом не уверен; но продолжайте, я вас слушаю. - Я сказал бы, впечатления мои вообще отличаются большой живостью, - продолжал занимать своего гостя любезный хозяин. - Но в данном случае нет ничего удивительного в том, что, явившись, как я уже сказал, со стороны, я был поражен кое-какими вещами, которых сами вы не замечали. Ну, и, кроме того, мне очень помогла моя сестра; нет женщины более наблюдательной, чем она. - Я ничуть не удивлен, - сказал мистер Брэнд, - что двое умных людей нашли в нашем маленьком кружке достаточную пищу для наблюдений. Поверьте, я и сам с некоторых пор нахожу ее там немало. - Постойте, я все же вас удивлю! - вскричал, смеясь, Феликс. - Мы, моя сестра и я, прониклись большой симпатией к нашей кузине Шарлотте. - К кузине Шарлотте? - переспросил мистер Брэнд. - Мы влюбились в нее с первого же взгляда. - Вы влюбились в Шарлотту? - пробормотал мистер Брэнд. - Dame! [Ну конечно! (фр.)] - воскликнул Феликс. - Она совершенно очаровательна; Евгения - та просто от нее без ума. - Мистер Брэнд изумленно на него смотрел, и Феликс продолжал: - Как вы сами знаете, когда люди к кому-то всем сердцем расположены, это придает им зоркости, и мы кое-что заметили. Шарлотта несчастлива. Шарлотта влюблена! - И, придвинувшись к своему собеседнику. Феликс снова положил руку ему на локоть. Мистер Брэнд, уже не таясь, смотрел на Феликса как завороженный. И все же пока он еще настолько владел собой, что с немалой внушительностью произнес: - Если она влюблена, то не в вас. Феликс усмехнулся и, как отважный мореход, почувствовавший, что попутным ветром ему надувает парус, с необыкновенной живостью подхватил: - О нет, если бы она была влюблена в меня, я бы уже это знал! Я не так слеп, как вы. - Как я? - Мой дорогой сэр, можно только поражаться тому, как вы слепы. Бедняжка Шарлотта до смерти влюблена в вас. Мистер Брэнд стоял несколько секунд молча; он тяжело дышал. - Это и есть то, что вы хотели мне сказать? - спросил он. - Я уже три недели хочу вам это сказать. Понимаете, в последнее время все очень усугубилось. Я ведь предупреждал вас, - добавил Феликс, - дело крайне деликатное. - Ну знаете, сэр... Ну знаете... - Я убежден, что вы ни о чем не догадывались, - продолжал Феликс. - Но теперь, как только я об этом заговорил, не правда ли, все встало на свои места? Мистер Брэнд ничего ему не ответил; он поискал глазами стул и медленно на него опустился. Феликс видел, как он покраснел. До сих пор мистер Брэнд смотрел своему собеседнику прямо в глаза, теперь он отвел взгляд. В нем прежде всего восстала его скромность. - Разумеется, - сказал Феликс, - я ничего не предлагаю. С моей стороны было бы крайне самонадеянно что-либо вам советовать. Но сам факт, как мне кажется, сомнению не подлежит. Мистер Брэнд сидел с полминуты, не поднимая глаз. Он был подавлен разнообразием охвативших его чувств. Феликс не сомневался, что одно из них - величайшее удивление. Наивный молодой человек не подозревал, что в груди у Шарлотты скрыт тайный пламень. Феликс воспрял духом, он не сомневался, что мистер Брэнд очень польщен. Полагая, что видит своего гостя насквозь, Феликс не ошибался. Этот молодой человек был столь же неспособен таить свои истинные чувства, сколь проявлять ложные. - Даже не знаю, как мне с этим быть, - сказал он наконец, не поднимая глаз. И Феликса потрясло, что он не делает попытки возражать, противоречить. Очевидно, от спички, поднесенной Феликсом, одно за другим вспыхивали воспоминания, проливая задним числом свет. Изумленным взорам мистера Брэнда предстало изрядное пламя; вторым его чувством было удовлетворенное самолюбие. - Поблагодарите меня за то, что я вам сказал, - ответил Феликс. - Это надо знать. - Я в этом не уверен, - сказал мистер Брэнд. - Не заставляйте ее томиться понапрасну, - обронил легко и непринужденно Феликс. - Стало быть, вы все же мне советуете? - спросил, вскидывая на Феликса глаза, мистер Брэнд. - Я поздравляю вас! - ответил Феликс. Ему показалось сначала, что гость взывает к нему, сейчас он убедился, что тот слегка иронизирует. - Это в ваших интересах; вы расстроили мои планы, - продолжал молодой священник. Феликс по-прежнему стоял и улыбался. В маленькой комнате было теперь совсем темно; малиновый отблеск угас, но мистер Брэнд видел тем не менее эту сияющую улыбку. - Я не хочу притворяться, будто мне непонятен смысл ваших слов, - сказал наконец Феликс. - Но на самом деле я не расстроил ваши планы. Там - я имею в виду другое лицо - вы, собственно говоря, ничего не утратили. Зато подумайте, что вы обрели! - Предоставьте судить о том и о другом мне! - заявил мистер Брэнд. Он поднялся и, приложив шляпу полями к губам, смотрел в сгустившемся сумраке на Феликса. - Вы утратили иллюзию, - сказал Феликс. - Что вы называете иллюзией? - Уверенность в том, что вы знаете... что вы когда-либо действительно знали Гертруду Уэнтуорт. Признаюсь вам, - продолжал Феликс, - что я ее еще не знаю, но у меня нет на этот счет никаких иллюзий. Я на это не притязаю. Мистер Брэнд все так же пристально смотрел на него поверх полей шляпы. - Она всегда была натурой ясной и прозрачной, - сказал он внушительно. - Она всегда была дремлющей натурой; она ждала, пока пробьет ее час. Теперь она начинает пробуждаться. - Не расхваливайте ее мне, - сказал дрогнувшим голосом мистер Брэнд. - Раз вы одержали надо мной верх, это, с вашей стороны, невеликодушно. - Мой дорогой сэр, я просто исхожу великодушием. И я не расхваливаю мою кузину, а пытаюсь подвергнуть ее критическому разбору. Ей дороги не отвлеченные истины (в противовес тому, что вы всегда полагали), на чем вы возводили ваше здание. Она поглощена вполне реальными вещами. И мне эти реальные вещи тоже дороги. Но Гертруда сильнее меня, она увлекает меня за собой, как вихрь. Мистер Брэнд несколько секунд смотрел внутрь своей шляпы. - Она необычайно интересная натура. - О, да, - сказал Феликс. - Но она мчит... мчит, словно закусившая удила лошадь. Ну а я люблю, когда лошадь мчит закусив удила, и если меня выбросит на ходу из экипажа, не велика беда. А вот если выбросило бы вас, мистер Брэнд, - тут Феликс многозначительно помолчал, - еще одно лицо оказалось бы жертвой несчастного случая. - Кто именно? - Шарлотта Уэнтуорт. Мистер Брэнд покосился недоверчиво на Феликса, после чего взгляд его блуждал некоторое время по потолку. Феликс не сомневался, что гость его втайне потрясен сей глубоко романтической ситуацией. - Думаю, это не наше с вами дело, - пробормотал молодой священник. - Согласен - не мое, но уж ваше-то оно безусловно. Мистер Брэнд, глядя на потолок, медлил; очевидно, его мучила какая-то мысль. - Что вы имели в виду, назвав мисс Гертруду сильной? - спросил он. - То, - сказал Феликс задумчиво, - что она проявила большую твердость духа. Она ждала - долгие годы ждала; даже когда могло показаться, что она живет не будущим, а настоящим. Она умела ждать, у нее была цель. Вот что я имел в виду, назвав ее сильной. - Какова же была ее цель? - Ну... цель ее - увидеть мир. Мистер Брэнд снова покосился недоверчиво на своего необыкновенного собеседника, но ничего не сказал. Наконец он повернулся с тем, чтобы уйти. Но, по-видимому, он был до такой степени ошеломлен, что направился не к двери, а в противоположную сторону. Феликс несколько секунд наблюдал, как он движется чуть ли не ощупью в темноте. Потом почти что с братской заботливостью подвел его к двери. - Это все, что вы хотели мне сказать? - спросил мистер Брэнд. - Да, все... Но согласитесь, здесь есть над чем подумать. Феликс проводил гостя до садовой калитки и стоял и смотрел, как тот с опущенными плечами, пытаясь распрямить их, однако, медленно исчезает в сгустившемся сумраке. "Он уязвлен, взволнован, ошеломлен, растерян... и восхищен! - сказал себе Феликс. - Отменное разнообразие чувств!" 11 После визита баронессы к миссис Эктон, который был описан более или менее подробно в середине нашего повествования, отношения между этими двумя дамами не приняли характера частого и тесного общения. И не потому, что миссис Эктон не смогла оценить по достоинству очарование мадам Мюнстер, напротив, она слишком даже остро восприняла все изящество манер и речей своей блистательной гостьи. Миссис Эктон была, как в Бостоне говорят, "слишком впечатлительна", и впечатления ее подчас оказывались ей не под силу. Состояние здоровья бедной дамы обязывало ограждать ее от волнений, и, сидя в своем неизменном кресле, она принимала очень немногих из числа наиболее скромных местных жителей, - вот почему она вынуждена была ограничить свои встречи с баронессой, чей туалет и манеры воскресили в ее воображении - а у миссис Эктон было чудо какое воображение - все, что она когда-либо читала о самых бурных исторических эпохах. Тем не менее она без конца посылала баронессе написанные витиеватым слогом послания, букеты из цветов собственного сада и корзины великолепных фруктов. Феликс съедал фрукты, баронесса расставляла букеты и отсылала назад корзины и ответные послания. На следующий день после вышеупомянутого дождливого воскресенья Евгения решила отправиться с "visite d'adieux" [прощальным визитом (фр.)] к столь заботливой больной - так по крайней мере сама она определила предстоящее ей посещение. Следует, пожалуй, отметить, что ни в воскресенье вечером, ни в понедельник утром ожидаемого визита со стороны Роберта Эктона не последовало. Очевидно, по его собственному мнению, он просто "не показывался", а поскольку баронесса, в свою очередь, не показывалась в доме дяди, куда ее несмущающийся гонец Феликс вот уже три дня приносил извинения и сожаления баронессы по поводу ее отсутствия, то нечаянный случай не спутал предназначенных судьбой карт. Мистер Уэнтуорт и его дочери не нарушали уединения Евгении; периоды таинственного затворничества составляли, на их взгляд, неотъемлемую часть изящного ритма сей необыкновенной жизни; с особой почтительностью относилась к этим паузам Гертруда; она гадала, чем мадам Мюнстер заполняет их, но никогда не позволила бы себе проявить излишнее любопытство. Продолжительный дождь освежил воздух, а светившее двенадцать часов подряд ослепительное солнце осушило дороги; так что баронесса, пожелав в конце дня пройти пешком до дома миссис Эктон, не подвергла себя большому неудобству. Когда своей прелестной плавной походкой она шла под развесистыми ветками фруктовых деревьев по сплошь заросшему травой краю дороги в этот тихий предвечерний час, в эту достигшую пышной зрелости летнюю пору, она ощущала даже какую-то сладкую грусть. За баронессой водилась эта милая слабость - способность привязываться к местам и в тех случаях, когда сначала они вызывали у нее неприязненное чувство; теперь же, ввиду скорого отъезда, она испытывала нежность к этому тенистому уголку западного мира, где закаты так прекрасны, а помыслы так чисты. Миссис Эктон смогла принять ее, но, войдя в просторную, пахнущую свежестью комнату, баронесса сразу же увидела, что больная очень плоха. Бледная, почти прозрачная, она сидела в своем с цветочным узором кресле совершенно неподвижно. Но она слегка вспыхнула - совсем как молоденькая девушка, подумала баронесса, - и посмотрела ясными улыбающимися глазами прямо в глаза гостье. Голос ее звучал тихо, ровно; казалось, ему не был никогда знаком язык страстей. - Я пришла пожелать вам всего доброго, - сказала Евгения. - Я скоро уезжаю. - Когда вы уезжаете? - Скоро. Со дня на день. - Как жаль, - сказала миссис Эктон. - Я думала, вы останетесь навсегда. - Навсегда? - переспросила Евгения. - Я хотела сказать - надолго, - ответила своим слабым мелодичным голосом миссис Эктон. - Мне говорили, у вас там так хорошо... что у вас чудесный домик. Евгения только широко открыла глаза - точнее говоря, она улыбнулась; она мысленно представила себе свое убогое маленькое шале и подумала, уж не изволит ли хозяйка дома шутить. - Да, домик у меня великолепный, - сказала она, - хотя не идет ни в какое сравнение с вашим. - И мой сын так любит бывать у вас, - добавила миссис Эктон. - Боюсь, моему сыну будет очень вас недоставать. - Но, дорогая сударыня, - сказала, слегка усмехнувшись, Евгения, - не могу же я остаться в Америке ради вашего сына. - Разве Америка вам не нравится? Баронесса посмотрела на корсаж своего платья. - Если бы Америка мне нравилась, я осталась бы уже не ради вашего сына! Миссис Эктон внимательно смотрела на нее своими грустными ласковыми глазами, словно пытаясь проникнуть в смысл ее слов. Баронессу стал наконец раздражать этот неотступно устремленный на нее нежный и кроткий взгляд; если бы не безусловная необходимость проявлять милосердие к тяжелой больной, она, возможно, позволила бы себе мысленно назвать ее дурой. - Боюсь, в таком случае я никогда вас больше не увижу, - сказала миссис Эктон. - Знаете, я ведь умираю. - Бог с вами, дорогая сударыня, - пробормотала баронесса. - Я хочу оставить моих детей радостными и счастливыми. Моя дочь, наверное, выйдет замуж за своего кузена. - У вас такие прелестные дети, - сказала рассеянно баронесса. - Я жду своего конца со спокойной душой, - продолжала миссис Эктон. - Он приближается так легко, так неотвратимо. Она замолчала, по-прежнему не спуская своего мягкого взгляда с гостьи. Баронесса терпеть не могла, когда ей напоминали о смерти, но, даже столкнувшись с ее неизбежностью постольку, поскольку речь шла о миссис Эктон, сохранила всю свою благовоспитанность. - Ах, сударыня, вы и в болезни очаровательны, - заметила она. Но вся тонкость замечания гостьи, очевидно, пропала даром, так как хозяйка рассудительным тоном продолжала: - Я хочу оставить моих детей веселыми и довольными. Мне кажется, вы все здесь очень счастливы... вот так, как есть. Поэтому я и хотела, чтобы вы не уезжали. Роберту это было бы так приятно. Евгения спросила себя, что могут означать слова: "Роберту это было бы так приятно". Но тут же подумала: ей никогда не понять, что могут означать слова женщины подобного толка. Евгения встала, она боялась снова услышать от миссис Эктон, что та умирает. - Позвольте мне пожелать вам всего доброго, дорогая сударыня, - сказала она. - Я помню, что ваши силы драгоценны, их надо беречь. Миссис Эктон на мгновение задержала ее руку в своей. - Но вы ведь были здесь счастливы, не правда ли? И вы полюбили нас всех? Мне жаль, что вы не можете остаться... в вашем чудесном маленьком домике. Она объяснила Евгении, что за дверью ее дожидается служанка, которая проводит ее вниз; но на лестничной площадке никого не оказалось, и Евгения стояла там некоторое время, оглядываясь по сторонам. Она испытывала раздражение: про умирающую даму, как известно, не скажешь, что у нее la main heureuse [легкая рука (фр.)]. Продолжая оглядываться, Евгения стала неторопливо спускаться. Широкая лестница круто поворачивала, и в углу было высокое, обращенное на запад окно, а под ним широкая скамья, уставленная цветами в старинных причудливой формы горшках из синего фарфора. Желтый вечерний свет, пробиваясь сквозь цветы, играл на белой стенной панели; Евгения приостановилась; в доме стояла глубокая тишина, только где-то вдали тикали большие часы. Вестибюль у подножия лестницы был чуть ли не весь устлан огромным персидским ковром. Евгения еще помедлила, по-прежнему оглядываясь и подмечая все мелочи. "Comme c'est bien!" [Как хорошо! (фр.)] - сказала она себе; все вокруг как бы указывало на то, что жизнь здесь построена на прочном, надежном, безукоризненном основании. И вдруг у нее мелькнула мысль, что миссис Эктон должна скоро из этой жизни уйти. Мысль эта не оставляла Евгению все время, пока она спускалась по лестнице; внизу она снова постояла, глядя вокруг. В просторном вестибюле два больших в глубоких проемах окна по обе стороны парадной двери отбрасывали назад разнообразные тени. Вдоль стены стояли стулья с высокими спинками, на столиках громоздились восточные вазы, справа и слева высились две горки, за стеклянными дверцами которых смутно виднелись фарфоровые безделушки. Раскрытые двери вели в окутанные полумраком гостиную, библиотеку, столовую. Во всех трех комнатах, судя по всему, не было ни души. Евгения, проходя мимо, постояла в каждой из них на пороге. "Comme c'est bien!" - прошептала она снова; именно о таком доме она и мечтала, когда надумала ехать в Америку. Она сама открыла парадную дверь - шаги ее были так легки, что на них никто из прислуги не отозвался, - и, уже стоя на пороге, еще раз окинула все прощальным взглядом. Однако и вне дома она сохранила свое любознательное расположение духа и, вместо того чтобы направиться прямо по аллее к воротам, уклонилась в сторону раскинувшегося справа от дома сада. Пройдя совсем немного по густой траве, она вдруг застыла на месте, увидев распростертого на зеленой лужайке под деревом джентльмена. Не подозревая о ее присутствии, он лежал совершенно неподвижно на спине, заложив под голову руки, уставившись в небо. Благодаря последнему обстоятельству, баронесса могла свободно разрешить свои сомнения: она убедилась, что перед ней тот самый джентльмен, который в последнее время постоянно занимал ее мысли, и тем не менее первым ее побуждением было повернуться и уйти, ибо она вовсе не хотела, чтобы он подумал, будто ее привело сюда желание отыскать Роберта Эктона. Однако джентльмен на лужайке решил все за нее. Он не мог долго оставаться нечувствительным к столь приятному соседству. Посмотрев назад, он издал удивленный возглас и вмиг вскочил на ноги. Несколько секунд он стоял и смотрел на нее. - Простите мне мою смешную позу, - сказал он. - У меня нет сейчас желания смеяться, а если у вас оно есть, все равно не воображайте, что я пришла сюда ради того, чтобы увидеть вас. - Берегитесь! - сказал Эктон. - Как бы вам не навести меня на эту мысль. Я думал о вас. - Какое бесцельное занятие, - сказала баронесса. - К тому же, когда о женщине думают в такой позе, это совсем для нее не лестно. - А я не сказал, что думал о вас хорошо, - подтвердил, улыбаясь, Эктон. Бросив на него взгляд, она тут же отвернулась. - Хоть я и пришла не ради того, чтобы увидеть вас, - сказала она, - не забывайте, что я у вас в саду. - Я счастлив... Благодарю вас за честь! Не угодно ли войти в дом? - Я только что оттуда вышла. Я навещала вашу матушку. Приходила к ней прощаться. - Прощаться? - спросил Эктон. - Я уезжаю, - ответила баронесса и, словно для того чтобы подчеркнуть смысл сказанного, двинулась прочь. - Когда вы уезжаете? - спросил Эктон и на миг замер на месте. Но баронесса ничего не ответила, и он двинулся следом за ней. - Я забрела сюда полюбоваться вашим садом, - сказала она и, ступая по густой траве, повернула к воротам. - Однако я спешу домой. - Позвольте мне по крайней мере проводить вас. Он поравнялся с ней, но они хранили молчание и, пока не дошли до ворот, не обменялись больше ни словом. Калитка была раскрыта, и они постояли там, глядя на дорогу, на которую легли длинные причудливые тени кустарника. - Вы очень спешите домой? - спросил Эктон. Она не ответила; потом, помолчав, сказала: - Почему вы у меня все это время не были? - Ответа не последовало, и она продолжала: - Почему вы не отвечаете? - Пытаюсь придумать ответ, - признался Эктон. - Как! У вас нет ничего наготове? - Ничего, что я мог бы вам сказать, - проговорил он. - Но позвольте мне проводить вас. - Поступайте как вам угодно. Она медленно двинулась по дороге, Эктон шел рядом с ней. - Если бы я поступал так, как мне угодно, - сказал он, помолчав, - я бы уже не раз к вам пришел. - Вы сейчас это придумали? - спросила Евгения. - Нет, это истинная правда. Я не появлялся потому... - А! Сейчас мы услышим причину. - Потому что мне хотелось о вас подумать. - Потому что вам хотелось лежать! - сказала баронесса. - Я насмотрелась, как вы лежите - или только что не лежите - у меня в гостиной. Эктон остановился, он словно всем своим видом молил ее не спешить. Она замедлила шаги, и несколько секунд он на нее смотрел; он находил ее совершенно обольстительной. - Вы пошутили, - сказал он. - Но если вы правда уезжаете, это очень серьезно. - Если я останусь, - сказала она с легкой улыбкой, - это будет еще серьезнее. - Когда вы уезжаете? - Постараюсь как можно скорее. - Почему? - А почему я должна здесь оставаться? - Потому что мы все вами восхищаемся. - Это не причина. Мной восхищаются и в Европе. И она снова пошла по направлению к дому. - Что я должен сделать, чтобы удержать вас? - спросил Эктон. Он правда хотел ее удержать, и он не преувеличил, говоря, что всю эту неделю думал о ней. Теперь он в самом деле был в нее влюблен; так он чувствовал или, во всяком случае, так ему казалось; и единственное, что его останавливало, - он не знал, можно ли ей доверять. - Что вы должны сделать, чтобы удержать меня? - повторила она. - Так как я всей душой стремлюсь уехать, то сообщать это вам не в моих интересах. Да и, право, мне ничего не приходит в голову. Он молча шел рядом с ней; то, что она сказала ему, подействовало на него гораздо сильнее, чем это можно было предположить. С того вечера, когда он возвратился из Ньюпорта, она, смущая его покой, неотступно стояла у него перед глазами. То, что ему сказал Клиффорд Уэнтуорт, тоже на него подействовало, только противоположным образом, не освободив, однако, из-под власти ее чар, как ни восставал против них его ум. "Она не честна, она не честна", - твердил он себе. Он твердил это десять минут назад и летнему небу. К несчастью, он не мог решить этого окончательно и бесповоротно, а сейчас, когда она была возле него, это вдруг стало так мало значить. "Эта женщина способна солгать", - повторял он всю неделю. Когда сейчас он напомнил себе о своем открытии, оно почти не испугало его. Он чуть ли не хотел заставить ее солгать, чтобы потом, уличив во лжи, посмотреть, как это ему понравится. Он не переставая об этом думал, идя рядом с ней, а она тем временем шла вперед своей легкой изящно-величавой походкой. До этого Эктон сидел рядом с ней, катался с ней в коляске, но ему ни разу еще не случалось идти с ней рядом. "Бог мой, до чего же она comme il faut", - сказал он себе, незаметно на нее поглядывая. Когда они подошли к домику среди яблонь, баронесса, не пригласив Эктона зайти, вошла в калитку; но она обернулась и пожелала ему доброй ночи. - Я задал вам на днях вопрос, и вы так мне на него и не ответили, - сказал Эктон. - Вы отослали бумагу, которая возвращает вам свободу? Она какую-то долю секунды помедлила - очень естественно. - Да, - сказала она просто. Идя домой, он спрашивал себя, та ли это ложь, которую он хотел услышать, или ему этого недостаточно. В тот же вечер он встретился с баронессой снова; она опять появилась в доме дяди. Однако говорить с ней ему почти не довелось; в гости к мистеру Уэнтуорту и его дочерям приехали в кабриолете двое джентльменов из Бостона, и, разумеется, больше всего их интересовала мадам Мюнстер. Впрочем, один из них не вымолвил за весь вечер ни слова, он только сидел и с величайшей серьезностью смотрел на нее, и всякий раз, как она роняла какое-нибудь замечание, торжественно подавался всем корпусом вперед, подставляя, как глухой, свое внушительных размеров ухо. Очевидно, его угнетала мысль о выпавших на ее долю несчастьях и злоключениях; он так ни разу и не улыбнулся. Спутник его - тот вел себя иначе: он подсел с веселым и непринужденным видом к мадам Мюнстер и, стараясь заставить ее разговориться, предлагал каждые пять минут новую тему. Евгения не так живо, как обычно, отзывалась на все и не так пространно высказывалась о сравнительных достоинствах европейских и американских установлений, как ожидал от нее наслышавшийся о ее красноречии собеседник. Тем не менее она была недоступна Роберту Эктону, который, заложив руки в карманы, слонялся по веранде, прислушиваясь, не раздастся ли скрип подаваемой к заднему крыльцу бостонской коляски. Но, сколько он ни прислушивался, все было напрасно. И в конце концов он потерял терпение, и, когда к нему подошла сестра и позвала домой, он тут же с ней и ушел. Евгения, видевшая, что они уходят, и находившаяся в раздраженном расположении духа, еще больше утвердилась в своем мнении, что сей джентльмен куда как хорош. "Даже эта mal-elevee [невоспитанная (фр.)] девчонка, - подумала она, - вертит им, как ей вздумается". Евгения сидела поблизости от одного из выходивших на веранду высоких окон, но, вскоре после того как Роберт Эктон ушел - как раз в тот момент, когда словоохотливый джентльмен из Бостона поинтересовался, что она думает о нравах вышеупомянутого города, - вдруг поднялась с места. На веранде ей попался навстречу шедший с другого конца дома Клиффорд Уэнтуорт. Она остановила его, сказав, что ей надо с ним поговорить. - Почему вы не пошли провожать вашу кузину? - спросила она. Клиффорд удивленно на нее посмотрел. - Как почему? С ней пошел Роберт. - Совершенно верно, но ведь обычно вы этого ему не передоверяете? - Да, но я хочу отправить бостонцев - видно, они первый раз в жизни взяли в руки вожжи. - Так вы не поссорились с вашей кузиной? Клиффорд секунду подумал, потом с тем полным простодушием, которое больше всего и сбивало баронессу с толку, сказал: - Да нет, мы помирились. Баронесса устремила на него взгляд, но Клиффорд начал с некоторых пор побаиваться этих взглядов баронессы и старался быть вне пределов их досягаемости. - Почему вы ко мне не приходите? - спросила она. - Вы мной недовольны? - Недоволен вами? Еще не хватало, - сказал Клиффорд, смеясь. - Тогда почему же вы не приходите? - Да боюсь снова угодить в заднюю комнату и сидеть там впотьмах. - Я думала, вам это придется по вкусу, - сказала, не сводя с него взгляда, Евгения. - По вкусу! - воскликнул Клиффорд. - Мне бы пришлось, будь я молодым человеком, который явился с визитом к очаровательной женщине. - Что мне за польза от очаровательной женщины, когда я заперт в этой задней комнате? - Боюсь, от меня вам везде мало пользы! - сказала мадам Мюнстер. - А я ведь так хотела быть вам полезна. - Вот и коляска, - заметил вместо ответа Клиффорд. - Забудьте вы на минуту про эту коляску. Вы знаете, что я вас покидаю? - Вы имеете в виду - сейчас? - Я имею в виду - через несколько дней. Я уезжаю совсем. - Вы возвращаетесь в Европу? - Вы угадали, и вы должны побывать в Европе и навестить меня там. - Да, да, я там побываю. - Но до того, - заявила Евгения, - вы должны навестить меня здесь. - Ладно, только я уж буду держаться подальше от этой темной комнаты! - заявил ее наивный молодой родственник. Баронесса помолчала. - Вы правы, вы должны прийти смело... открыто. Так будет гораздо лучше. Теперь я это вижу. - И я вижу, - воскликнул Клиффорд. - Ах ты... что там с этой коляской! - добавил он тут же, уловив своим привычным ухом какой-то неположенный скрип колес у подаваемого в этот момент к крыльцу бостонского экипажа и бросаясь со всех ног выяснять причину столь серьезной неисправности. Баронесса, возвращаясь домой одна при свете звезд, спрашивала себя: неужели она так и уедет ни с чем? Неужели она так ни с чем и уедет? В маленьком кружке, составившемся возле двух джентльменов из Бостона, Гертруда Уэнтуорт сидела молчаливой зрительницей. Сами гости были ей неинтересны; она наблюдала за мадам Мюнстер, как наблюдала теперь за ней постоянно. Она знала, что и Евгении гости неинтересны, что она скучает, и Гертруда прилежно изучала, каким образом Евгения, несмотря на все свое безразличие, свою рассеянность, умудряется сохранить этот чарующий тон. Гертруда тоже хотела бы обрести этот тон; она решила выработать его в себе и желала одного, чтобы - ради большего очарования - ей впредь приходилось как можно чаще скучать. В то время как Гертруда занималась своими скрупулезными наблюдениями, Феликс Янг отправился на поиски Шарлотты, которой ему надо было кое-что сказать. Ему вот уже несколько дней как надо было кое-что сказать Шарлотте. И нынче вечером диктуемая чувством приличия необходимость этого важного разговора окончательно назрела и переросла в радостное нетерпение. Он слонялся по просторному нижнему этажу, переходя из одной пустынной комнаты в другую, и наконец набрел на эту молодую леди в небольшом помещении, именуемом по не совсем понятным причинам "конторой" мистера Уэнтуорта и представлявшем собой тщательно прибранную, без единой пылинки, комнату, где на одной стене выстроились стройными рядами своды законов в потемневших от времени кожаных переплетах, на другой висела огромная карта Соединенных Штатов с теснившимися по обе стороны от нее гравюрами Рафаэлевых мадонн, а на третьей было несколько витрин с засушенными жуками и бабочками. Сидя под лампой, Шарлотта вышивала по канве комнатную туфлю. Феликс не стал спрашивать, кому она предназначается; туфля была очень большая. Придвинув поближе к Шарлотте стул, Феликс сел, улыбаясь по своему обыкновению, но сначала ни слова не говоря. Задержав в воздухе иглу, Шарлотта смотрела на него с тем робким и трепещущим видом, который появлялся у нее всякий раз, как к ней приближался ее иностранный кузен. Было в нем что-то, удесятерявшее скромность Шарлотты, ее застенчивость; если бы это зависело только от нее, она предпочла бы никогда не оставаться с ним наедине; и в самом деле, знал бы ее иностранный кузен, которого она, между прочим, считала человеком в высшей степени незаурядным, блестящим, доброжелательным, - знал бы он, к каким она прибегала боязливым ухищрениям, чтобы, упаси бог, не оказаться с ним tete-a-tete [с глазу на глаз (фр.)]. Бедняжка Шарлотта вряд ли могла бы объяснить, чем это вызвано, не погрешив против себя или своего кузена; единственное, что она могла бы сказать - вернее, чего она в жизни бы не сказала, - что в таком слишком уж мужском обществе ей не по себе. Поэтому она не испытала успокоения, когда Феликс, сияя восторгом, еще больше подчеркивавшим смысл его слов, начал: - Моя дорогая кузина, какое счастье, что я застал вас одну. - Я очень часто сижу одна, - заметила Шарлотта и тут же добавила: - Но я не чувствую себя от этого одинокой. - Такая умная женщина, как вы, не может чувствовать себя одинокой, - сказал Феликс, - ведь с ней всегда ее верный друг, ее прекрасная работа. - И он бросил взгляд на большую комнатную туфлю. - Я люблю работать, - сказала Шарлотта просто. - И я тоже, - заявил ее собеседник. - Правда, я люблю и побездельничать, но к вам я пришел не от безделья. Мне надо сказать вам одну важную вещь. - Ну конечно, - пробормотала Шарлотта, - если вам надо... - Моя дорогая кузина, - сказал Феликс. - Я не собираюсь говорить ничего такого, что не предназначено для ушей молодой леди. По крайней мере так мне кажется. Впрочем, voyons [послушайте (фр.)], предоставляю судить об этом вам. Я без памяти влюблен. - Но, Феликс... - начала Шарлотта Уэнтуорт очень сдержанно. Однако именно ее сдержанность и не позволила ей докончить фразу. - Я влюблен в вашу сестру, влюблен без памяти, Шарлотта, без памяти! - продолжал молодой человек. Шарлотта опустила на колени вышивание и, положив поверх него свои сжатые руки, сидела, не поднимая глаз. - Одним словом, моя дорогая кузина, я влюблен, - сказал Феликс. - И я хочу, чтобы вы мне помогли. - Помогла вам? - спросила дрожащим голосом Шарлотта. - Я не имею в виду вашу сестру, с ней мы прекрасно друг друга понимаем; о, какой у нее дар понимания! Я имею в виду вашего отца и вообще всех, в том числе и мистера Брэнда. - Бедный мистер Брэнд! - сказала медленно и с такой искренностью Шарлотта, что Феликсу сразу стало ясно: молодой священник не посвятил ее в их недавний разговор. - Полно вам говорить "бедный" мистер Брэнд! Мне совсем не жаль мистера Брэнда. Мне жаль немного вашего отца; я не хотел бы его ничем огорчить. Поэтому я и прошу вас похлопотать за меня. Как, по-вашему, я выгляжу не слишком неприглядно? - Неприглядно?! - ахнула Шарлотта, в глазах которой Феликс был олицетворением всего, что есть в джентльменах изысканного и блестящего. - Я говорю не про свой внешний вид, - сказал, рассмеявшись, Феликс, поскольку Шарлотта упорно смотрела на его ботинки. - Я говорю про свое поведение. Как, по-вашему, я не нарушил законы гостеприимства? - Тем... тем, что полюбили Гертруду? - спросила Шарлотта. - Тем, что я объяснился. Потому что объяснение состоялось, Шарлотта; я не хочу ничего от вас скрывать... Оно состоялось. Конечно, я хочу на ней жениться, в этом-то вся и трудность. Я держался сколько мог; но она так пленительна! Она очень необычна, Шарлотта, я не думаю, что вы ее на самом деле знаете. - Шарлотта снова взялась за вышивание и тут же снова его отложила. - Мне известно, что ваш отец мечтал о лучшей для нее партии, - продолжал Феликс. - И, наверное, вы разделяли его мечты. Вы хотели выдать ее замуж за мистера Брэнда. - О нет, - сказала Шарлотта, - мистер Брэнд всегда восхищался ею. Но мы ничего такого не хотели. Феликс удивленно на нее посмотрел. - Но ведь речь шла о браке? - Да. Но мы не хотели выдавать ее. - A la bonne heure! [В добрый час! (фр.)] Дело в том, что это очень рискованно. С этими вынужденными браками потом не оберешься бед. - Никто не стал бы ее вынуждать, Феликс, - сказала Шарлотта. - Я рад это слышать. Потому что в этих случаях даже самая безупречная женщина невольно начинает думать о том, чем себя вознаградить. На горизонте появляется какой-нибудь красавчик, и voila! [вот вам! (фр.)] - Шарлотта сидела молча, не поднимая глаз, и Феликс через секунду добавил: - Почему вы отложили туфлю? Мне так приятно смотреть на вас, когда вы вышиваете. Шарлотта взялась за свою многоцветную канву и с отсутствующим видом украсила несколькими синими стежками большую круглую розу. - Если Гертруда так... так необычна, - сказала она, - почему же вы хотите на ней жениться? - Именно поэтому, дорогая Шарлотта. Мне нравятся необычные женщины, всегда нравились. Спросите Евгению! А Гертруда неповторима, она говорит такие бесподобные вещи. Шарлотта подняла глаза и, как бы желая подчеркнуть укоризненный смысл своих слов, чуть ли не в первый раз на него посмотрела. - Ваше влияние на нее очень велико. - И да, и нет! - сказал Феликс. - Сначала, наверное, это было так. А сейчас неизвестно, кто на кого влияет больше: скорей всего, в равной мере. Ее власть надо мной сильна - ведь Гертруда очень сильная. Я не думаю, что вы ее знаете; она такая одаренная натура! - О да, Феликс, я всегда считала, что Гертруда - одаренная натура. - Это вы говорите сейчас. Постойте, то ли еще будет! - вскричал молодой человек. - Она нераспустившийся цветок. Дайте мне сорвать ее с отчего древа, и вы увидите, как она расцветет. Я уверен, вы этому порадуетесь. - Я вас не понимаю, - пробормотала Шарлотта. - Я неспособна, Феликс. - Но это вы ведь способны понять - я прошу вас замолвить за меня слово перед вашим отцом. Он считает меня, что вполне естественно, легкомысленным малым, богемой, прожигателем жизни. Скажите ему, что это не так, а если когда-то и было так, я все забыл. Я люблю радости жизни, не спорю, но невинные радости. Горе - оно и есть горе. А вот радости, как вы знаете, бывают самого разного толка. Скажите ему, что Гертруда - нераспустившийся цветок и что я человек серьезный. Шарлотта встала и медленно свернула свое вышивание. - Мы знаем, Феликс, что сердце у вас доброе, - сказала она. - Но нам жаль мистера Брэнда. - Ну конечно, вам в особенности! Потому что, - поспешил он добавить, - вы женщина. Но мне ничуть его не жаль. Любому мужчине на его месте достаточно было бы того, что в нем принимаете участие вы. - Мистеру Брэнду этого недостаточно, - сказала просто Шарлотта и замерла, как бы послушно дожидаясь, не скажет ли ей Феликс еще чего-нибудь. - Мистер Брэнд теперь не так уж стремится к этому браку, - не замедлил сказать Феликс. - Ваша сестра пугает его; она кажется ему слишком легкомысленной. Шарлотта смотрела на него умоляюще своими прекрасными глазами, в которых, казалось, вот-вот появятся слезы. - Феликс, Феликс! - воскликнула она. - Что вы с ней сделали? - Думаю, она спала, а я ее разбудил! Судя по всему, Шарлотта не смогла удержать слез; она тут же вышла из комнаты. И Феликс, который о чем-то размышлял, глядя ей вслед, был, очевидно, так жесток, что испытал от ее слез удовлетворение. В ту-же ночь Гертруда, молчаливая и серьезная, вышла к нему в сад; это было что-то вроде свидания. Гертруде, как оказалось, свидания нравились. Сорвав веточку гелиотропа, она воткнула ее в корсаж; но она не произнесла ни слова. Они шли по садовой дорожке, и Феликс смотрел на этот едва обозначавшийся при свете звезд прямоугольный гостеприимный дом, где во всех окнах было темно. - Меня немного мучит совесть, - сказал он. - Я не должен был так с вами вс