Уотервилу: "Elle ne se doute de rien". Внезапно миссис Хедуэй вскочила с места: она ехала на званый обед, пора было переодеваться. - Я хочу, чтобы вы обещали мне кое-что, прежде чем вы уйдете, - сказала она так, словно это только что пришло ей в голову, но по брошенному на него уже знакомому ему взгляду он понял, что это для нее весьма важно. - Вас обязательно будут расспрашивать обо мне... - Она умолкла. - Откуда известно, что мы с вами знакомы? - Вы этим не хвастались? Так надо вас понимать? Вы умеете быть очень жестоким, когда хотите. Так или иначе, это известно. Возможно, я упоминала об этом. К вам придут, чтобы обо мне расспросить. Я имею в виду - от леди Димейн. Она в ужасном состоянии... она так боится, что ее сын женится на мне. Литлмор не мог удержаться от смеха. - А я нет, раз он этого еще не сделал. - Он не может решиться. Я ему очень нравлюсь, а вместе с тем он полагает, что на мне жениться нельзя. Поразительно! Так, словно со стороны, говорить о самой себе! - Жалкий он человек, если он не может взять вас такую, какая вы есть, - сказал Литлмор. Не очень-то это было любезно с его стороны, но миссис Хедуэй предпочла пропустить его слова мимо ушей. - Что же, он осторожен, - только и сказала она, - и таким ему и следует быть. - Если он задает слишком много вопросов, не стоит он того, чтобы за него выходить. - Прошу прощения, но за него стоит выходить, что бы он ни делал... во всяком случае, для меня он стоит того. И я хочу за него выйти... ничего другого я не хочу. - Что же, он ждет, чтобы я решил это за него? - Он ждет я сама не знаю чего... чтобы кто-нибудь пришел и сказал ему, что я лучше всех на свете. Тогда он в это поверит. Кто-нибудь, кто жил в Америке и все обо мне знает. Ясное дело, вы - этот самый кто-нибудь, вы созданы для этого. Помните, еще в Париже, я говорила вам, что он хочет все расспросить. Ему стало стыдно, и он отказался от этой мысли; он попытался забыть меня. Но теперь все началось снова, только за это время в дело вмешалась его мать. Она обрабатывает его днем и ночью, точно крот, копает под меня яму, доказывает, что я ему не ровня. Он очень к ней привязан и легко поддается влиянию, я имею в виду - ее влиянию, больше он никого не станет слушать. Кроме меня, разумеется. Ах, уж я старалась на него повлиять, я объясняла ему все сто раз подряд. Но, сами знаете, некоторые вещи так запутаны, а он возвращается к ним снова и снова. Он хочет, чтобы я объяснила ему все до мельчайших подробностей. Он к вам не придет, скорее - мать, сама, или пришлет какое-нибудь доверенное лицо. Я думаю, она пришлет адвоката... они называют его семейным стряпчим. Она хотела отправить его в Америку, чтобы навести там обо мне справки, только не знала куда. Само собой, она не могла ожидать, что я подскажу, куда ехать, тут уж им придется самим поискать. Она все о вас знает, она познакомилась с вашей сестрой. Видите, как много мне известно. Она вас ждет не дождется, она намерена вас подловить. Она полагает, что доберется до вас и вы пойдете ей навстречу... скажете, что ей надо. А она выложит это сэру Артуру. Так что, будьте добры, начисто все отрицайте. Литлмор внимательно выслушал монолог миссис Хедуэй, но заключительная фраза заставила его изумленно взглянуть на нее. - Неужели вы думаете, будто от того, что я скажу, хоть что-нибудь зависит? - Не притворяйтесь! Вы знаете это не хуже меня. - Вы считаете его порядочным идиотом. - Неважно, кем я его считаю. Я хочу выйти за него, вот и все. Я прошу, я умоляю вас! Вы можете меня спасти, вы же можете меня погубить. Если вы трус, вы погубите меня. Стоит вам промолвить против меня хоть слово - я погибла. - Идите, переодевайтесь к обеду, в этом ваше спасенье, - ответил Литлмор, расставаясь с ней у верхней площадки лестницы. 9 Взять с ней такой тон было, конечно, нетрудно, но что ему сказать людям, намеренным, как выразилась миссис Хедуэй, "подловить" его, Литлмор действительно не знал, хоть и думал об этом всю дорогу домой. Заклинания миссис Хедуэй в какой-то мере подействовали на него; ей удалось заставить его почувствовать свою ответственность. Однако ее успех в свете ожесточил его сердце, ее триумф вызвал в нем раздражение. В тот вечер Литлмор обедал один; его сестра с мужем, получившие приглашения на каждый день месяца, делили эту трапезу с кем-то из друзей. Однако миссис Долфин вернулась довольно рано и тут же постучалась в небольшую комнату у подножия лестницы, уже получившую название "берлога Литлмора". Реджиналд отправился еще куда-то на вечеринку, а она без промедления поехала домой, ибо ей не терпелось поговорить с братом о важном предмете; она просто не в состоянии была ждать до утра. Миссис Долфин не скрывала своего нетерпения, - она ничем не походила на Джорджа Литлмора. - Я хочу, чтобы ты рассказал мне о миссис Хедуэй, - заявила она. Литлмор даже вздрогнул: сестра словно прочла его мысли - он как раз пришел, наконец, к решению с ней поговорить. Миссис Долфин развязала мантилью и кинула ее на стул, затем стянула длинные черные перчатки - не такие тонкие, как перчатки миссис Хедуэй: казалось, она готовится к серьезной беседе. Миссис Долфин была невысокая, изящная женщина, в прошлом миловидная, с негромким, тонким голосом, приятными, спокойными манерами и абсолютной уверенностью в том, как следует поступать в каждом конкретном случае. Так именно она всегда и поступала и настолько четко представляла, к чему должен привести каждый ее поступок, что, соверши она оплошность, ей не было бы никаких оправданий. Ее обычно принимали за англичанку, но она неукоснительно подчеркивала, что она - уроженка Америки, ибо льстила себя мыслью, что принадлежит к тому типу американок, которые тем именно выделяются среди других, что редко встречаются. Она была по природе своей чрезвычайно консервативна и, выйдя замуж за консерватора, перегнала в этом качестве даже мужа. Кое-кто из ее старых друзей считал, что со времени замужества она чрезвычайно изменилась. Она знала об английском обществе все, до малейших подробностей, точно сама его изобрела; любое платье сидело на ней как амазонка; у нее были тонкие губы и превосходные зубы, и держалась она столь же самоуверенно, сколь любезно. Она сказала брату, что миссис Хедуэй выдает его за своего близкого друга, не странно ли, что он ни разу не упоминал о ней. Литлмор признал, что знаком с миссис Хедуэй уже давно, поведал, при каких обстоятельствах возникло их знакомство, и добавил, что виделся с нею днем. Он сидел с сигарой в руке, глядя на потолок, а миссис Долфин обстреливала его вопросами. Правда ли, что миссис Хедуэй ему нравится? Считает ли он, что на ней можно жениться? Правда ли, что у нее весьма своеобразная биография? - Не буду скрывать от тебя, что я только что получила письмо от леди Димейн. Оно пришло, как раз когда мы ехали на обед; оно у меня с собой. Она вынула из кармана эту эпистолу с явным намерением прочитать вслух, но Литлмор не проявил охоты ее услышать. Он знал, что сестра хочет вытянуть у него признание, которое поможет сорвать планы миссис Хедуэй, а хотя взлет этой дамы в высшие сферы общества не доставлял ему особого удовольствия, Литлмор терпеть не мог, чтобы его к чему-нибудь понуждали. Он питал глубокое уважение к миссис Долфин, которая среди всех прочих верований, приобретенных в Хэмпшире, уверовала в превосходство мужской ветви семьи и посему оказывала ему такое большое внимание, что иметь сестру в Англии доставляло одно удовольствие. При всем том Литлмор сразу дал ей понять, что рассчитывать на него в отношении миссис Хедуэй нечего. Он признал без лишних слов, что миссис Хедуэй не всегда была образцом добродетели - не стоило спорить о мелочах, - но не считал ее намного хуже других женщин, и его совершенно не волновало, выйдет она замуж за сэра Артура или нет. Это вообще его не касается, как, кстати, не касается и миссис Долфин; он не советует ей вмешиваться в чужие дела. - Но этого требует простая человечность, - возразила ему сестра и добавила, что он очень непоследователен. Он не уважает миссис Хедуэй, он знает о ней самые ужасные вещи, он не считает ее подходящей компанией для собственной сестры и в то же время охотно допускает, чтобы она поймала в свои сети бедняжку сэра Артура. - Вполне охотно! - воскликнул Литлмор. - Единственное, чего мне не следует делать, жениться на ней самому. - А тебе не кажется, что у нас есть моральные обязательства перед другими людьми? - Не знаю, что ты имеешь в виду. Если она сумеет добиться успеха, буду только рад за нее. Это великолепное зрелище... в своем роде. - В каком смысле великолепное? - Да она взлетает вверх, как белка по дереву! - Это верно, она смела a route epreuve [во всех смыслах (фр.)]. Но и английское общество стало до неприличия доступно. Кому только там не покровительствуют! Не успела миссис Хедуэй появиться, как ее встретил горячий прием. Стоит им подумать, что в вас есть какая-то червоточинка, и за вами бегом побегут. Словно в Риме времен упадка. Достаточно взглянуть на миссис Хедуэй, сразу видно, что она не леди. Я не спорю, она очень красива, но ведь она выглядит как гризетка. В Нью-Йорке она потерпела полное фиаско. Я встречала ее три раза. Должно быть, она много выезжает. Я ни с кем о ней не говорила, я хотела знать, что намерен сделать ты. Оказалось, что ты вообще ничего не намерен делать, а это письмо было последней каплей. Оно написано специально, чтобы я показала его тебе, чтобы ты знал, чего леди Димейн от тебя хочет. Она писала мне еще в Хэмпшир, и как только я приехала, я отправилась ее навестить. Положение очень серьезное. Я сказала леди Димейн: пусть она кратко изложит свои вопросы, и я передам их тебе, как только мы здесь обоснуемся. Для нее это настоящее горе. Мне казалось, что ты должен бы посочувствовать леди Димейн и сообщить ей действительные факты. Женщина просто не имеет права требовать, чтобы ее принимали в свете, если она ведет себя так, как вела себя эта Хедуэй. Возможно, она уладила это со своей совестью, но она не может так легко уладить это с обществом. Вчера вечером на приеме у леди Давдейл я испугалась, что она догадается, кто я, и заговорит со мной. Мне стало так страшно, что я уехала. Если сэр Артур хочет взять ее в жены такую, как она есть, это, конечно, его личное дело. Но в любом случае ему следует знать правду. Миссис Долфин говорила спокойно, без запинки; она приводила свои резоны с уверенностью человека, привыкшего к тому, что здравый смысл на его стороне. Она горячо желала, чтобы триумфальное шествие миссис Хедуэй было приостановлено, та и так достаточно злоупотребила предоставленными ей возможностями. Миссис Долфин, сама вступившая в брак с англичанином, естественно, хотела, чтобы сословие, к которому она принадлежит, сплотило ряды и высоко несло свое знамя. - А на мой взгляд, она ничем не хуже баронетика, - возразил Литлмор, зажигая другую сигару. - Не хуже? Что ты имеешь в виду? Никто никогда и слова против него не сказал. - Возможно. Но он ничтожество, а она по крайней мере личность. К тому же она весьма неглупа. Да и чем она хуже тех женщин, на которых женятся многие из них? Вот уж не думал, что английская знать столь безупречна. - Я ничего не знаю о других случаях, - сказала миссис Долфин, - но об этом я знаю. Так уж вышло, что он стал мне известен и что ко мне обратились за помощью. Англичане весьма романтичны... самые романтичные люди на свете, если ты это имеешь в виду. Под действием страсти даже те, от кого этого меньше всего ожидаешь, совершают очень странные поступки - женятся на своих кухарках... выходят замуж за кучеров, и все эти романтические истории имеют самый плачевный конец. Я уверена, что тот эпизод, о котором мы говорим, ни к чему хорошему не приведет. И ты еще пытаешься сделать вид, будто такой женщине, как миссис Хедуэй, можно доверять! Я вижу только одно - прекрасный старинный род, один из старейших и наиболее почтенных в Англии, людей, всегда отличающихся пристойностью поведения и высокими принципами, и ужасную, вульгарную женщину с сомнительной репутацией, которая даже понятия не имеет о подобных вещах, старающуюся проникнуть в их круг. Я не в силах смотреть на это, мне сразу хочется прийти на помощь. - А мне нет, меня мало заботит судьба прекрасного старинного рода. - Ну, разумеется, ведь ты ни в чем здесь не заинтересован... как и я. Но ты считаешь, что она ведет себя красиво и пристойно? - Миссис Хедуэй не непристойна, ты заходишь слишком далеко. Не забывай, что она - моя давнишняя приятельница. Голос Литлмора звучал сурово: миссис Долфин явно позабыла, как, по понятиям англичан, подобает относиться к братьям. Однако она забылась еще больше. - Ну, если ты и сам в нее влюблен... - проговорила она вполголоса, отворачиваясь от него. Литлмор ничего не ответил, ее слова никак его не задели. Наконец, чтобы покончить с этим, он спросил, чего же надо от него старой даме? Чтобы он вышел на Пиккадилли и сообщил всем прохожим, что однажды даже родная сестра миссис Хедуэй не знала, кто ее муж? В ответ миссис Долфин прочла ему письмо леди Димейн. В то время как она вновь складывала его, Литлмор воскликнул, что в жизни еще не слыхивал ничего подобного. - Это очень грустное письмо... это мольба о помощи, - сказала миссис Долфин. - Весь его смысл в том, что она хочет повидаться с тобой. Она не пишет этого прямо, но я читаю между строк. Да она и говорила мне, что ей крайне необходимо тебя увидеть. Уверяю тебя: поехать к ней - твой прямой долг. - Поехать, чтобы поносить Нэнси Бек? - Поезжай и превозноси ее, если хочешь! - Весьма неглупый ответ со стороны миссис Долфин, но ее брата не так-то легко было поймать. Он отнюдь не разделял ее взгляда на то, что является его долгом, и категорически отказался переступить порог дома ее светлости. - Тогда она сама приедет к тебе, - решительно сказала миссис Долфин. - Что ж, я скажу ей, что Нэнси Бек - ангел. - Если ты можешь сказать это положа руку на сердце, леди Димейн будет счастлива слышать твои слова, - ответила ему миссис Долфин, беря со стула мантилью и перчатки. На следующее утро, встретив, как обычно, Руперта Уотервила в клубе Сент-Джордж (*25), предоставлявшего свои гостеприимные стены благородным секретарям дипломатических миссий и туземцам тех стран, которые эти секретари здесь представляли, Литлмор сообщил своему другу, что его пророчество сбылось, - леди Димейн ищет с ним встречи. - Сестра прочитала мне ее письмо. Удивительное письмо, - сказал он. - В каком смысле? - Она до того напугана, что готова на все. Может быть, это и жестоко с моей стороны, но ее испуг меня смешит. - Вы находитесь в положении Оливье де Жалэна из "Demi-Monde", - заметил Уотервил. - Из "Demi-Monde"? - переспросил Литлмор; он не так уж был силен в литературе. - Ну, помните, та пьеса, что мы видели в Париже? Или Дон Фабриче в "L'Aventuriere". Грешная женщина пытается выйти замуж за почтенного человека, который не знает, до какой степени она грешна, и они - те, которые это знают, - вмешиваются и толкают ее назад. - Да, вспомнил. Чего только они на нее не наговорили! - Зато помешали браку, что самое главное. - Да, если вас это волнует. Один из них был близкий друг жениха, другой - его отец. Димейн мне никто. - Он очень приятный человек, - сказал Уотервил. - Что ж, пойдите и доложите ему. - Сыграть роль Оливье де Жалэна? Нет, не могу: я не Оливье. Но хотел бы, чтобы он здесь появился. Право же, нельзя позволить, чтобы миссис Хедуэй пробралась в общество. - Господи, хоть бы они оставили меня в покое, - пробормотал Литлмор, уставившись в окно. - Вы все еще придерживаетесь прежних взглядов? Вы готовы лжесвидетельствовать в ее пользу? - спросил Уотервил. - Я могу просто отказаться отвечать на вопросы... даже на этот вопрос. - Как я вам уже говорил, это будет равносильно приговору. - Пусть это будет равносильно чему угодно. Я думаю, я уеду в Париж. - Ну, это все равно что не отвечать на вопросы. Пожалуй, лучшего вы ничего не можете сделать. Я много думал обо всей этой истории, и, право же, мне кажется, если глядеть на это с точки зрения света, ее, как я уже сказал, нельзя пропустить в общество. У Уотервила был такой вид, будто он смотрит на все происходящее откуда-то с высоты; тон его голоса, выражение лица - все говорило о том, что он вознесся в подоблачную высь, отчего раздражение, вызванное в Литлморе сентенциями его молодого друга, еще усилилось. - Нет, черт возьми, им не удастся прогнать меня отсюда! - внезапно воскликнул он и вышел из комнаты, сопровождаемый взглядом своего собеседника. 10 На следующее утро после этого разговора Литлмор получил от миссис Хедуэй письмо - коротенькую записку всего в несколько слов: "Я буду дома сегодня днем. Не придете ли вы ко мне в пять часов? Мне очень надо с вами поговорить". Он не послал ей никакого ответа, но в час, указанный хозяйкой уютного домика на Честерфилд-стрит, стучался у ее дверей. - Нет, вы меня не понимаете, вы не знаете, что я за женщина! - воскликнула миссис Хедуэй, как только он переступил порог. - О, боже!.. - простонал Литлмор, падая в кресло. Затем добавил: - Не начинайте все с самого начала. - Именно начну... об этом я и хотела говорить. Для меня это очень важно. Вы не знаете... не понимаете меня. Вам кажется, что понимаете, а на самом деле - нет. - Но не из-за того, что вы не старались мне объяснить... много-много раз! - и Литлмор улыбнулся, хотя с тоской думал о том, что ему предстоит. В конечном итоге можно было сказать одно: миссис Хедуэй до смерти ему надоела. Она не заслуживает того, чтобы ее жалеть. В ответ миссис Хедуэй гневно взглянула на него; казалось, лицу этому была незнакома улыбка; черты ее заострились, глаза метали молнии, она выглядела чуть ли не старухой - ее просто нельзя было узнать. Но тут же она сердито рассмеялась. - Мужчины так глупы! Они знают о женщинах только то, что женщины говорят им о себе. А женщины нарочно их дурачат, чтобы убедиться в том, насколько они глупы. Вот и я рассказывала вам всякие небылицы для развлечения, когда мне было скучно. Если вы им поверили, не моя вина. Но сейчас я говорю серьезно. Я хочу, чтобы вы по-настоящему меня узнали. - А я не хочу. Я и так достаточно знаю. - Что значит - достаточно?! - вскричала она, и ее лицо запылало огнем. - Какое вы имеете право вообще что-нибудь обо мне знать?! Бедняжка, в своей страстной целеустремленности она вовсе не обязана была быть последовательной, и громкий смех, которым Литлмор встретил этот вопрос, наверно, показался ей чрезмерно жестоким. - Все равно вам придется выслушать то, что я хочу сказать. Вы считаете меня дурной женщиной... вы не уважаете меня; я уже говорила вам это в Париже. Не спорю, я делала вещи, которые сейчас сама себе не могу объяснить, я полностью это признаю. Но я совершенно переменилась и хочу переменить свою жизнь. Вы должны это понять, должны увидеть, чего я хочу. Я ненавижу свое прошлое, я презираю его, я гнушаюсь им. Мне приходилось идти тем путем, которым я шла, пробуя то одно, то другое... Но теперь я получила то, что хочу. Чего вам надо - чтобы я стала на колени перед вами? Что же, и стану, мне так нужна ваша помощь... Лишь вы можете мне помочь... никто, кроме вас... они все только ждут, решится он или нет. Я просила вас об этом в Париже и прошу сейчас; мне без вас не обойтись. Замолвите за меня словечко, бога ради! Вы же и пальцем не шевельнули, не то я бы уже об этом знала. Это все сразу изменит. Или если бы ваша сестра навестила меня... тогда бы мне не о чем было волноваться. Женщины безжалостны, да и вы тоже. Не в том дело, что она такая уж важная персона, многие из моих друзей поважнее нее! Но она - единственная женщина, которая _знает_, и людям известно, что она знает. _Ему_ известно, что она знает, известно и то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит... губит! Я так хорошо понимаю, чего ему нужно... я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится со мной поближе... так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах? Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь, наконец, я попала в страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы, вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за вами. Литлмор внезапно перестал скучать, и вместо одного чувства - скуки - на него нахлынуло множество самых разнообразных чувств. Он был невольно тронут; она искренне верила в то, что говорила. Мы не можем изменить своей природы, но наши цели, идеалы, пути их достижения меняются на протяжении жизни. Эта пылкая и бессвязная речь служила заверением того, что миссис Хедуэй мечтает пользоваться уважением света. Но что бы она ни делала, бедняжка была осуждена, как сказал Литлмор Уотервилу в Париже, быть лишь полуреспектабельной. Столь бурное проявление чувств - пусть даже ею двигали страх и эгоизм - вызвало краску на щеках Литлмора. Она не очень-то хорошо распорядилась прежними годами своей жизни, но падать перед ним на колени ей не было нужды. - Мне очень тяжело это слышать, - сказал он. - Вы вовсе не обязаны все это мне говорить. У вас совершенно неправильное представление о моем отношений к вам... о моем влиянии. - Ах, вы увиливаете... вы хотите лишь одного - увильнуть! - воскликнула она, яростно отшвыривая в сторону диванную подушку, на которую она облокачивалась. - Выходите за кого вам угодно! - чуть не в голос закричал Литлмор, вскакивая на ноги. Не успел он договорить этих слов, как дверь распахнулась, и слуга доложил о приходе сэра Артура Димейна. Баронет проворным шагом вошел в комнату, но, увидев, что миссис Хедуэй не одна, остановился как вкопанный. Однако тут же, узнав в ее посетителе Литлмора, издал негромкое восклицание, могущее сойти за приветствие. Миссис Хедуэй поднялась с места, когда он вошел, и с необычайной серьезностью глядела поочередно на своих гостей, затем, словно на нее вдруг снизошло наитие, стиснула руки и вскричала: - Я так рада, что вы встретились! Если бы я захотела подстроить это свидание, мне бы это так хорошо не удалось. - Подстроить? - переспросил сэр Артур, слегка наморщив высокий белый лоб; а у Литлмора тут же мелькнула мысль, что, вне сомнения, она и подстроила их встречу. - Я сейчас сделаю очень странную вещь, - продолжала миссис Хедуэй, и блеск ее глаз подтверждал ее слова. - Вы возбуждены, боюсь, вы не совсем здоровы, - сэр Артур стоял со шляпой и тростью в руках; было видно, что он раздосадован. - Это такой удобный случай, лучше не придумаешь, вы должны простить меня, если я воспользуюсь им, - и она кинула на баронета нежный, умоляющий взгляд. - Я давно этого хочу... вы, возможно, и сами это видели. Мистер Литлмор знает меня уже много лет, он мой старый-престарый друг. Я говорила вам об этом в Париже, помните? К тому же здесь он - мой единственный друг, и я хочу, чтобы он замолвил за меня словечко. Теперь ее глаза были обращены к Литлмору; она смотрела на него с обвораживающей улыбкой, делающей ее поступок еще более дерзким. Да, она уже снова улыбалась, хотя было видно, что она дрожит. - Он - мой единственный друг, - повторила она. - Очень жаль, что я не могу познакомить вас с остальными. Но я здесь одинока. Я вынуждена обратиться за помощью к тому, кто у меня есть. Мне так хочется, чтобы кто-нибудь замолвил словечко за меня. Обычно с просьбой о такой услуге обращаются к родным или к другой женщине. К сожалению, мне некого об этом попросить, но это моя беда, а не моя вина. Здесь нет никого из моих родных, я ужасно здесь одинока. Мистер Литлмор все вам расскажет, ведь он знает меня много лет. Он скажет, есть ли какие-нибудь основания... известно ли ему что-нибудь плохое обо мне. Он давно хотел это сделать, но ему не представлялся случай; он считал, что не может первый с вами об этом заговорить. Вы видите, я отношусь к вам как к старому другу, дорогой мистер Литлмор. Я оставляю вас с сэром Артуром. Разрешите мне покинуть вас. Лицо ее, обращенное к Литлмору, в то время как она произносила эту странную речь, было сосредоточено, как у чародея, творящего магические заклинания. Она снова улыбнулась, теперь сэру Артуру, и величественно вышла из комнаты. Ни один из мужчин не тронулся с места, чтобы открыть ей дверь, - она поставила их обоих в немыслимое положение. После ее ухода в комнате повисла глубокая, зловещая тишина. Сэр Артур Димейн, очень бледный, вперил взгляд в ковер. - Это совершенно невозможная ситуация, - произнес наконец Литлмор, - я думаю, для вас она столь же неприемлема, как и для меня. Баронет ничего не ответил, он по-прежнему смотрел на пол. Литлмора захлестнуло внезапной волной жалости. Конечно, ситуация эта была неприемлема и для сэра Артура, и при всем том баронета томило страстное желание услышать, как этот загадочный для него американец, столь же необходимый ему, сколь и лишний, столь же знакомый, сколь непроницаемый, ответит на вызов миссис Хедуэй. - У вас есть ко мне вопросы? - продолжал Литлмор. Сэр Артур поднял глаза. Литлмор уже видел однажды этот взгляд; он описал его Уотервилу после того, как баронет навестил его в Париже. Но теперь сюда примешивалось еще кое-что: стыд, раздражение, гордость; однако надо всем этим преобладало главное - неудержимое стремление _знать_. "О, господи, как мне сказать ему?" - воскликнул про себя Литлмор. Колебания сэра Артура продолжались, вероятно, какие-то секунды, но Литлмор слышал, как маятник стенных часов отсчитывал их одну за другой. - Разумеется, у меня нет к вам вопросов, - надменно ответил ему молодой человек с холодным удивлением в голосе. - В таком случае до свидания. - До свидания. И Литлмор оставил гостиную в распоряжении сэра Артура. Он ожидал, что найдет миссис Хедуэй у подножия лестницы, но покинул дом без помехи. На следующий день, после полудня, когда он выходил из своего особняка на Куин-Эннз-Гейт, почтальон вручил ему письмо. Литлмор вскрыл его и прочитал тут же, на ступенях дома; это заняло у него всего несколько мгновений. Вот что он прочел: "Дорогой мистер Литлмор, вам, вероятно, будет интересно узнать, что сэр Артур Димейн сделал мне предложение и что наше бракосочетание совершится, как только закроется сессия этого дурацкого парламента. Однако помолвка наша еще некоторое время останется в тайне; надеюсь, что я могу положиться на вашу осмотрительность. Всегда ваша, Нэнси Х. P.S. Он устроил мне за вчерашнее ужасную сцену, но вечером вернулся, чтобы помириться со мной. Тут-то все и было решено. Он не пожелал рассказать мне о вашем разговоре... попросил меня никогда не вспоминать о нем. Мне все равно. Я дала себе слово, что вы с ним поговорите!" Литлмор сунул это послание в карман и продолжал свой путь. Он вышел из дому по делам, но теперь совершенно забыл об этом и, сам не заметив как, очутился в Гайд-парке. Оставив поток экипажей и всадников в стороне, он зашагал Серпентайном (*26) в Кенсингтон-парк и прошел его из конца в конец. Литлмор не понимал, почему испытывает досаду и разочарование; он не смог бы этого объяснить, даже если бы предпринял такую попытку. Теперь, когда Нэнси Бек достигла цели, ее успех казался ему возмутительным, и он был готов пожалеть, что не сказал накануне сэру Артуру: "Да, знаете, она достаточно дурно себя вела". Но как бы там ни было, раз все решено, они по крайней мере оставят его в покое. Быстрая ходьба одержала победу над раздражением, и, еще прежде чем Литлмор приступил к делам, из-за которых вышел из дому, он перестал думать о миссис Хедуэй. Он вернулся домой к шести часам, и слуга, открывший ему, сообщил, что миссис Долфин просила ему передать, когда он придет, что она ждет его в гостиной. "Еще одна ловушка", - подумал Литлмор, но, не вняв внутреннему голосу, направился наверх. Войдя в покой, где обычно пребывала миссис Долфин, он обнаружил, что она не одна. Гостья - высокая пожилая женщина, - судя по всему, собиралась уже уходить; обе дамы стояли посреди комнаты. - Я очень рада, что ты вернулся, - сказала миссис Долфин, стараясь не встретиться с ним взглядом. - Мне давно хочется познакомить тебя с леди Димейн, я так надеялась, что ты придешь... Вам непременно надо идти? Может быть, вы еще немного побудете? - добавила она, обращаясь к гостье, и, не дожидаясь ответа, торопливо продолжала: - Мне надо вас на минутку оставить... простите. Я сейчас вернусь. Не успел Литлмор опомниться, как очутился с глазу на глаз с леди Димейн; он понял, что, поскольку он не проявил желания ее посетить, она решила сама сделать первый шаг. И все-таки было удивительно видеть, что его сестра прибегла к той же уловке, что и Нэнси Бек. "Она ужасно волнуется", - подумал он, стоя напротив леди Димейн. Она казалась хрупкой, сдержанной, почти застенчивой, насколько так может выглядеть высокая невозмутимая женщина с гордой посадкой головы; всем своим обликом леди Димейн столь решительно отличалась от миссис Хедуэй, что по контрасту с Нэнси Бек, торжествующей свою победу, Литлмору увиделось в ней своего рода величие побежденных. Это не могло не вызвать в нем сочувствия к ней. Леди Димейн не теряла времени и сразу приступила к делу. По-видимому, она понимала, что в том положении, в которое она сама себя поставила, она может выиграть при одном условии: если будет держаться просто и деловито. - Я так рада, что могу побыть с вами наедине. Я очень хочу попросить вас сообщить мне то, что вам известно об одной знакомой вам особе, о которой я писала миссис Долфин. Я имею в виду миссис Хедуэй. - Может быть, вы присядете? - сказал Литлмор. - Нет, благодарю, в моем распоряжении всего несколько минут. - Могу я спросить, почему вы обращаетесь ко мне с этой просьбой? - Конечно, я должна привести вам свои основания. Я боюсь, что мой сын женится на ней. Литлмор удивленно взглянул на нее, затем догадался, что ей еще не известна новость, сообщенная ему в письме миссис Хедуэй. - Она вам не нравится? - спросил он, невольно делая ударение на отрицательной частице. - Решительно нет, - сказала леди Димейн, глядя на него с улыбкой. Улыбка была мягкой, беззлобной и показалась. Литлмору удивительно привлекательной. - Что вы хотите от меня услышать? - спросил он. - Считаете ли вы ее добропорядочной женщиной? - Что это вам даст? Как это может повлиять на ход событий? - Это ничего мне не даст, разумеется, если вы отзоветесь о ней с похвалой. В противном случае я смогу сказать ему, что единственный человек в Лондоне, знающий миссис Хедуэй более полугода, считает ее дурной женщиной. Этот эпитет, отчетливо произнесенный устами леди Димейн, не вызвал в душе Литлмора никакого протеста. Он внезапно ощутил потребность сказать ей правду - ту неприкрытую правду, что он сказал Руперту Уотервилу в ответ на его первый вопрос в Комеди Франсез. - Я не считаю миссис Хедуэй добропорядочной, - произнес он. - Я была уверена, что вы это скажете, - леди Димейн говорила, чуть-чуть задыхаясь. - Ничего больше я сказать не могу... ни единого слова. Это просто мое мнение. Не думаю, чтобы оно вам помогло. - А я думаю, что поможет. Мне хотелось услышать его из ваших уст. Это совершенно пленяет дело, - возразила леди Димейн. - Я вам чрезвычайно обязана, - и она протянула ему руку, после чего он молча проводил ее до дверей. Литлмор не испытывал ни неловкости, ни раскаяния в своих словах; он испытывал лишь облегчение. Возможно, потому, что знал: они ничего не изменят. Дело менялось лишь для него одного - в том, к чему в конечном итоге все сводилось: правильно ли он поступил. Надо было только сказать леди Димейн, что скорее всего миссис Хедуэй будет ее сыну превосходной женой. Но это уж действительно ничего бы не изменило; Литлмор попросил сестру, чрезвычайно удивленную краткостью его беседы с леди Димейн, уволить его от расспросов, и некоторое время миссис Долфин пребывала в приятной уверенности, что английскому обществу не грозят ужасные американки, могущие бросить тень на ее родную страну. Однако заблуждение ее было недолговечным. Ничто ничего не изменило; возможно, поздно уже было что-либо менять. В первых числах июля лондонское великосветское общество услышало не о том, что сэр Артур Димейн намерен жениться на миссис Хедуэй, а что пара эта без особой огласки вступила в брачный союз, которому, как можно было надеяться, на этот раз не грозило быть расторгнутым миссис Хедуэй. О леди Димейн не было ни слуху ни духу, - она сразу же удалилась в свое загородное имение. - Полагаю, что тебе следовало поступить иначе, - сказала, побледнев, миссис Долфин. - Конечно, теперь все выйдет наружу. - О да, и она еще больше войдет в моду, чем раньше, - с циническим смехом ответил ей брат. После краткой беседы со старшей леди Димейн он не чувствовал себя вправе навестить младшую и так никогда не выяснил - да и выяснять не хотел, - простила ли она его, достигнув наконец предела своих мечтаний. Уотервил - как ни странно - был скандализирован ее успехом. Он считал, что надо было воспрепятствовать браку миссис Хедуэй с доверчивым джентльменом, и употребил в разговоре с Литлмором те же слова, что и миссис Долфин. Он полагал, что Литлмору следовало поступить иначе. Уотервил говорил с таким жаром, что Литлмор пристально взглянул на него... настолько пристально, что заставил его покраснеть. - Вы что же, сами хотели жениться на ней? - осведомился он у своего младшего друга. - Мой дорогой, да вы в нее влюблены! Вот в чем, оказывается, дело! Однако, покраснев еще пуще, Уотервил с негодованием отверг его подозрения. Спустя некоторое время, как он узнал из письма, в Нью-Йорке стали спрашивать: кто такая, собственно, эта миссис Хедуэй? КОММЕНТАРИИ 1. Бессмертные - ироническое прозвище членов Французской академии, куда Ожье был избран в 1857 году. 2. Ниже говорится, что этот город расположен на территории Нью-Мексико. Однако города с таким названием есть лишь в Калифорнии и Техасе. Сопоставление деталей позволяет предположить, что имеется в виду техасский Сан-Диего. 3. Речь идет о статуе сидящего Вольтера (1781) французского скульптора Жана-Антуана Гудона (1741-1828); другой авторский экземпляр этой статуи находится в Ленинграде, в Эрмитаже. 4. В последнем действии донья Кларинда, раскаявшись, покидает с братом-авантюристом Падую, где происходит действие комедии. 5. Журнал "Ярмарка тщеславия. Еженедельная выставка политических, общественных и литературных товаров" (1868-1929); при нем выходило приложение "Альбом Ярмарки тщеславия" (1869-1912). 6. Фактотум - слуга для разных поручений. 7. "Фигаро" - одна из ведущих французских газет. 8. Пиккадилли - одна из главных улиц в фешенебельном районе Лондона. 9. Поблизости от посольств Великобритании и США. Вокруг Триумфальной арки селились в Париже американцы. 10. Итон - старинный колледж для отпрысков аристократических семей; находится в местечке Итон, расположенном на Темзе, западнее Лондона. 11. Здесь экспонировались работы лишь живых художников и скульпторов. 12. Речь идет о ежегодной художественной выставке в Лондоне, устраиваемой Королевской академией художеств. 13. Канны - город и курорт на юге Франции, на берегу Средиземного моря (соврем. Канн). 14. Одеон - драматический театр в Париже. 15. Кампанья - обширная болотистая низменность вокруг Рима. 16. Имеется в виду Рим, который был расположен первоначально на семи холмах. 17. Фешенебельный район Лондона. 18. Рен Кристофер (1632-1723) - знаменитый английский архитектор. 19. Веста - у древних римлян божество домашнего очага; главный ее храм, где поддерживался вечный огонь, находился на римском форуме. 20. Речь идет о церкви периода норманского завоевания; король Стефан правил Англией в 1135-1154 годах. 21. В английских приходских церквах местный помещик (сквайр) имел отдельную, лучшую скамью, которую он с семьей занимал во время богослужения. 22. Мадам де Помпадур - Жанна-Антуанетта Пуассон маркиза де Помпадур (1721-1764), фаворитка французского короля Людовика XV в 1745-1764 годах. 23. Лондонский "сезон", то есть время, когда в столице собиралось светское общество, приходился на май-июль. 24. "Морнинг пост" - одна из ведущих лондонских ежедневных газет (1772-1937). 25. Имеется в виду, очевидно, клуб Сент-Джеймс, который автор посещал в течение шести месяцев в 1877-1878 годах и о котором рассказывал в письме к сестре (29 декабря 1877) следующими словами: "...очень приятное заведение, где бывают главным образом иностранцы (из высших слоев) и молодежь из Corps Diplomatique (дипломатического корпуса). Здесь завсегдатаи молодые атташе и секретари посольства". 26. Серпентайн - искусственное озеро в Гайд-парке. Этим же путем идет персонаж повести "Урок мастера", а в очерке "Лондон" (декабрь 1888) Джеймс, любивший Серпентайн, рекомендовал именно этот маршрут для прогулок.