чение. Оно тебе действительно нужно, но другого свойства. - Диотима задумчиво поглядела на Аристона. - Знаешь что, красавчик? Дам-ка я тебе один адресок. Сходи к моей подруге. Ее зовут Парфенопа, она самая прекрасная женщина, которую ты когда-либо видел. Некогда она тоже тут работала. Но пробыла у нас всего две недели, ее выкупил один богач. Поэтому она великолепно сохранилась. Это было задолго до меня. Я ее знаю, потому что она приходит навестить старую Орейфию, они начинали тут вместе. Забавно, они ровесницы, но Парфенопа похожа на внучку Орейфии. - Зачем мне идти к ней? - уныло спросил Аристон. - Чем она мне поможет? - Многим. Слушай, калон, я тебе помочь не в состоянии. Я старая развалина. А Парфенопа тебя исцелит. Она нежная, утонченная, умеет читать. Сочиняет стихи. Все умные люди и философы от нее без ума. Парфенопа - изысканная женщина. Настоящая гетера, а не шлюха. И сейчас она не занята, потому что ее покровитель потерял сына, ни на что не пригодного лоботряса, он погиб во время состязания на колесницах. Юный балбес проиграл пари неистовому Алкивиаду и не мог заплатить. Поэтому, чтобы расквитаться с ним, Алкивиад заставил дурака править колесницей, в которую были запряжены четыре лошади. А ведь он и с двумя не мог справиться! Женоподобный щеголь! - Почему ты столько знаешь о нем? - удивился Аристон. - Да я его часто видела, расфуфыренного ублюдка! Он притаскивался к Парфенопе всякий раз, когда у него кончались деньги, а старик ему не давал. Вот он и клянчил у Парфенопы то мину, то две. У дурехи слабость к юным красавчикам. Особенно если они ей в сыновья годятся. Но, с другой стороны, идеальных людей нет, и... - Ты ходишь к Парфенопе? - спросил Аристон. - Зачем, Диотима? Она подняла голову и вызывающе поглядела на него. - Я... я в нее влюблена! И не смотри на меня так! Ты должен понять. Неужели ты думаешь, что девушка, занимающаяся ЭТИМ целых пять лет, может быть влюблена в мужчину? - А она отвечает тебе взаимностью? - поинтересовался Аристон. - Если ты подразумеваешь под этим, отдается она мне или нет, то - да... изредка. Очень, очень редко. Думаю, в основном из жалости. Мне так кажется потому, что я-то с ней всегда достигаю того, чего не могу достичь ни с одним мужчиной. А она - только иногда. Если это вообще случается. Может, она из вежливости делает вид. Однако... - Однако мне она ни к чему, - сказал Аристон. - Я достаточно насмотрелся на извращенцов, чтобы теперь интересоваться извращенкой. - Милый, ты глупыш! Парфенопа вовсе не плоскогрудая мужеподобная извращенка. Она ЛЮБИТ мужчин. Даже обожает. Все деньги, что ей удается выжать из лысых стариков, она тратит на молодых красавчиков вроде тебя. Она облегчит твои страдания. Парфенопа так много делала для малыша Фебалида и делала бы впредь, если б этот шепелявый подлец Алкивиад... Ой, погоди! - Что такое? - поднял брови Аристон. - Ты на него похож! Потрясающе! Вы как близнецы! Во имя Приапа, кем угодно могу поклясться, что... - На кого я похож? - не понял Аристон. - На Фебалида. Ну, на того, что погиб. На сына Тимос-фена, покровителя Парфенопы. Конечно, у нее есть еще несколько тайных любовников, но... - Значит, - спокойно произнес Аристон, - я похож на покойного Фебалида, которого ты сама назвала женоподобным щеголем. Прощай Диотима... спасибо тебе... - Погоди! Я не хотела тебя обидеть. Ты действительно похож на него. Только у него волосы были потемнее, как твои настоящие, вот тут, у корней. Но ты ведешь себя совсем по-другому, милый ягненок. Он бы никогда не пришел сюда разыскивать девушку. Даже намереваясь, как ты, доказать себе, что еще не утратил мужскую силу. А ты НИЧЕГО не утратил, дорогой. Просто твоя душа изранена и смущена. Именно поэтому тебе и надо сходить к Парфенопе, особенно сейчас, пока бедный старик Тимосфен так убит горем, что не захаживает к ней, и она... - Нет, - сказал Аристон и пошел к двери. - Ягненочек, - позвала Диотима. - Не уходи! Подожди. Побудь со мной еще хоть часок. Нет, лучше два. Пожалуйста! Аристон удивленно уставился на нее. - Почему? Ты же сама говорила, что не любишь мужчин? - Не люблю грубиянов, меня от них с души воротит. Но ведь ты... ты красивей любой девушки. Это во-первых. А во-вторых, ты вознес мою репутацию до самого Олимпа. А коли так, то я заставлю нашу хозяйку, эту старую Гекату, увеличить долю, причитающуюся мне за каждого клиента! Аристон по-прежнему не сводил с нее удивленного взора. - Не понимаешь, ягненочек? Ты же выглядишь как юный царевич... нет, как бог! У нас каждая девушка мечтала пойти с тобой наверх. Некоторые чуть не умерли, когда ты выбрал меня. Они бы легли с таким красавчиком задаром, просто для разнообразия. А я их всех переплюнула - даже тех, кто моложе и симпатичней меня! Чем ты дольше пробудешь тут, тем для меня лучше. Тебе не нужно будет больше стараться, чтобы у тебя получилось. Конечно, если хочешь, я добьюсь этого. Меня ведь тут для того и держат. Но... - Нет, - сказал Аристон. - Я не хочу. Больше не хочу. - Но ты останешься? Да, милый? - Ладно, - согласился Аристон. - Но с одним условием. - С каким? - Ты будешь для меня петь, - сказал Аристон. Однако к гетере Парфенопе, как советовала Диотима, он все-таки не пошел. Вместо этого Аристон использовал новую привилегию, позволявшую ему в дневные часы обретать свободу, довольно любопытным способом: бродил по улицам, пока не набредал на кого-нибудь из софистов, рассуждавших перед толпой. Тогда он останавливался и слушал, ибо больше всего теперь его мучила жажда познания. Оказалось, что каким-то странным образом в теле спартанца жил дух афинянина. И Аристон надеялся, что мудрецы дадут ему ключ к разгадке тайны его ужасной жизни. Почему столько плохого произошло именно с ним? Почему кошмар до сих пор не прекращается? Отчего все, к чему бы он ни прикасался, чахнет? Почему все, кого он любил, страдали и погибли? Неужели боги так немилосердны? Где они, эти боги? Как можно объяснить преобладание зла в мире? Когда с толпой беседовал уродливый философ Сократ - хотя на самом деле он ни о чем не рассказывал, а лишь задавал вопросы, которые безжалостно демонстрировали безмозглость его собеседников, пустоту их высказываний и смешное убожество самых любимых верований: это бесило их до такой степени, что очень часто самым юным и сильным ученикам Сократа (например, богатому баловню судьбы Алкивиаду, племяннику последнего великого стратега, ав-тократора Перикла, и смелому, будто лев, хотя и женственному с виду Ксенофону, впоследствии ставшему знаменитым воином) приходилось вступаться за учителя, иначе бы его побили, - Аристон отходил подальше, боясь, что фило- соф его увидит и узнает. Ибо самым разрушительным чувством, владевшим Аристоном, был стыд. Это было вдвойне жалко: во-первых, Аристон пропускал существенную часть Сократовых рассуждений, нередко теряя даже их нить, а во-вторых, Сократ почти наверняка сделал бы для него то, что он позже сделал для юного Феда: убедил бы какого-нибудь богача вроде Критона выкупить юношу и дать ему свободу. И вот однажды Аристон возвращался после бесед Сократа, опечаленный, ибо не услышал и половины. Он шел и размышлял о том, что все-таки ему удалось услышать. И вдруг с ним произошло событие, которое потом он справедливо считал поворотным в своей жизни. Маленькая рабыня, от силы двенадцати лет, приблизилась к Аристону и тронула его за руку. Он заглянул ей в лицо и разъярился, ибо нахальная крошка размалевалась хуже отпетой шлюхи. Затем Аристон подумал, что, наверно, она и есть шлюха, и он оттолкнул ее руку. Но тут услышал женский голос: - Перестань! И одно это слово пронзило его, будто мечом. Ибо то был голос его матери, безмятежный и мелодичный. Только говор был не дорический, а ионический, а значит, еще напевней. Женщина подняла покрывало и поглядела на него без стыда. Аристон решил, что перед ним богиня. У нее была нечеловеческая красота. - Ты... Аристон, да? - спросила женщина. Она произнесла его имя, словно это была музыкальная фраза, начальная строфа эротического стихотворения, долгая, сладостная ласка. - Да, - скованно, деревянным голосом ответил Аристон. Его смутил ее взгляд. - Диотима не солгала, - усмехнулась женщина. - Ты самый красивый юноша в мире. Пойдем. Возьми меня за руку,калон. - Но... - запротестовал он. - Мужчина, отбивающийся от женщины, выглядит смехотворно, - промурлыкала она. - И за ним закрепляется дурная слава, правильно я говорю? А ведь еще мгновение - и мы с тобой подеремся, потому что я ни за что не выпущу из рук такую восхитительную добычу. Ты слышишь меня, Аристон? Пойдем. Аристон покорно взял ее за руку. Она долго и тщательно занавешивала лицо покрывалом. - Веди нас, Филлис! - велела затем женщина размалеванной рабыне. И, прильнув к Аристону, словно любовница, пошла с ним по пыльной улице. - Вот видишь? - рассмеялась Парфенопа. - С тобой все в порядке! Зевс свидетель! Клянусь поясом Афродиты, я себя чувствую, как... - Леда? - предположил Аристон. - Нет! Как Европа! Как Пасифая! Пойдем, мой прекрасный золотистый бык Зевс! Примем ванну. - Вместе? - изумился Аристон. - А почему нет? Если тебя не смущает то, чем мы занимались, то почему ты сейчас смутился? Аристон серьезно обдумал ее слова. - Да, наверно, не стоит, - кивнул он. - Скажи, кто такая Пасифая. - Пойдем, я расскажу тебе в ванне, - сказала Парфенопа. Лежа в ванне - мраморном бассейне таких размеров, что там вполне уместился бы Зевс в обличье быка, - нежась в горячей, ароматной воде, поступавшей по трубам, Аристон с любопытством разглядывал Парфенопу. Ее тело было совершенно. И все же... Прежде всего, она оказалась ненастоящей блондинкой. Аристон был еще очень наивен и не знал, что почти все гетеры осветляют волосы, не без оснований полагая, что необыкновенное всегда привлекает внимание. А поскольку блондинки в Элладе встречались крайне редко, они были ходовым товаром, так что мнение гетер полностью подтверждалось. Итак, Парфенопа, как и почти все ее подруги из высшего слоя женщин сей деликатной профессии, осветляла свои длинные темно-каштановые локоны, и они, неровно прокрасившись, приобретали довольно гадкий светлый оттенок, причем гамма варьировалась от золотистого до чисто белого. В том, что Аристон догадался об ухищрениях Пар- фенопы, в известной степени была и его вина. Парфенопа пришла в такое волнение от рассказа Диотимы, что слишком рано убежала утром из дома, и рабыня не успела закончить ее туалет, в который в классической Элладе входило тщательное сведение волос на руках, на ногах и в прочих местах, где человеческое тело упорно сохраняет волосяной покров своих предков-животных. В результате выросшие за ночь волосики, тут и там оттенявшие ее кожу, оказались гораздо темнее прически. Но это было еще не все. У Аристона возникло ощущение, что прекрасное, совершенное, поразительно опытное и ловкое тело немолодо. Он хотел спросить, сколько Парфенопе лет, но даже его небогатый опыт общения с женщинами подсказал ему, что этого делать не стоит. Так что Аристон ограничился догадками. Двадцать пять, решил он, назвав возраст, который казался ему, восемнадцатилетнему, настоящей старостью. Узнай Аристон правду, он бы просто онемел: ведь на самом деле он польстил Парфенопе и скинул ей целый десяток годков! - Ягненочек! - промурлыкала она. - Ты когда-нибудь видел нагую женщину? - Даже сотни, - честно признался Аристон. - Но такой очаровательной, как ты, Парфенопа, нет. А теперь скажи, кто эта Пасифая, с которой ты себя сравнила? Тогда Парфенопа рассказала ему на своем напевном, изящном, ласкающем слух ионическом наречии безобразнейшую историю о том, как критская царица Пасифая умудрилась стать матерью чудовищного Минотавра. - Она велела великому мастеру Дедалу, который потом смастерил искусственные крылья и стал первым человеком, полетевшим, будто птица, сделать полую внутри деревянную корову и покрыть ее настоящей коровьей шкурой. Но, конечно, в нужных местах были проделаны отверстия. Потом Пасифая скинула одежды и залезла внутрь: руки она просунула туда, где были передние ноги коровы, а ноги - в задние, предусмотрительно широко расставленные, ягненочек. Ну а затем ее втолкнули туда, где ее ждал белый бык, посвященный Посейдону, и... Аристон испуганно воззрился на Парфенопу. - Извини, Парфенопа... Прости меня... - Во имя Эроса и Афродиты, ягненочек, за что? - За то, что ты испытала такое! Хотя, наверно, ты меня просто дразнишь, правда? Мой дядя Ипполит всегда потешался над этими легендами. Он говорил, что плотская любовь между женщиной и огромным существом вроде быка невозможна. Иначе, говорил он, последствия будут катастрофическими. -Аристон повторил язвительные доводы Ипполита, подражая выражениям и жестам толстого маленького сибарита. Парфенопа смеялась, пока слезы не заструились по ее лицу, капая в воду. - Ну, насчет невозможности - это он преувеличивает, - сказала она. - А насчет последствий... да, это почти катастрофа. Но зато как сладко, мой дорогой калон... совсем как в первую ночь... Ладно, пойдем! - Куда? - удивился Аристон. - Обратно в постельку, мой минотаврик. И да здравствует катастрофа! - Диотима говорила, ты похож на моего знакомого, - промурлыкала Парфенопа, лежа рядом с Аристоном и угощая его маленькими печеньицами. - Она клялась, что я тут же пойму на кого. Что мне не нужно будет подсказывать. Но да поможет мне Афина, я что-то никак не соображу! Я никогда не видела таких прекрасных юношей, мой маленький устроитель катастроф! Да-да, настоящих катаклизмов... ибо именно так я себя ощущала в последний раз! Дай подумать... дай подумать... кого же по эту сторону от Тартара ты мне напоминаешь? - Не по эту, - поправил ее Аристон. Парфенопа подскочила на постели и впилась в него взором. - Точно! - прошептала она. - Да поможет мне Зевс! Конечно, ты гораздо красивей Фебалида... главным образом потому, что умудрился сохранить мужественность... О-о! Великая Афина, благодарю тебя! И тебя, божественная Гера, мать богов! - Я не верю в богов, - устало произнес Аристон. - Но, может, ты потрудишься объяснить, за что ты их благодаришь? - За то, что они подсказали мне способ спасти тебя от позора, - прошептала Парфенопа. - Вызволить тебя из подлого общества, в котором ты оказался и все же сохранил чистоту. Вставай! - Вставать? - ошеломленно повторил Аристон. - Да! Вставай и отправляйся в притон разврата! У меня полно дел! О, ягненочек, не смотри так обиженно! Эти дела связаны с тобой. К завтрашнему вечеру ты уже выйдешь оттуда, чтобы никогда не возвращаться! Парфенопа сдержала слово. В полдень следующего дня Аристон, торопливо, почти вприпрыжку направлявшийся по запруженным улицам к тому месту, где, как сообщил ему ночной клиент, Сократ должен был обсуждать проблему существования бога, увидел Парфенопу. Она шла прямо на него. Аристон вполголоса выругался и остановился, не сомневаясь в том, что она его видела. Но Парфенопа прошла мимо, и Аристон вдруг заметил, что за ней на прекрасной лошади следует высокий лысый мужчина лет шестидесяти, поджарый и сильный, с большим крючковатым носом, впалыми щеками и аскетическим выражением лица, никак не вязавшимся с тем, в каком обществе он сейчас находился. В тот же миг досада Аристона улетучилась, и к горлу подкатил ледяной ком ревности, так что больно стало дышать. Боль была странной. Аристон твердил себе, что ему плевать на Парфенопу, что она слишком стара для него, что он связался с ней просто чтобы не стать таким же, как его извращенные клиенты, что... - Аид ее забери! - яростно приговаривал он. - Что мне до Парфенопы? Она обыкновенная шлюха! Все женщины в душе - шлюхи. Даже моя мать... Тут он осекся, не договорив кощунственных слов, сердито ударил себя ладонью по глазам и побежал туда, где Сократ спорил с толпой. Через час Аристон возвращался по той же улице. Он был сердит и обижен. И довольно серьезно разочарован. Сократ сказал лишь вот что; - Мы ничего не знаем о богах. Так зачем же спорить о вещах, которые для нас непостижимы по самой своей природе? Разве кто-нибудь из вас так прекрасно управляется с земными делами, что может судить о делах небесных? Лучше всего, друзья, признать свое невежество, слушаться Дельфийского оракула, совершать нужные жертвоприношения и позабыть про эти раздумья. А когда какой-то человек, явно чужестранец, спросил, каким образом следует поклоняться богам, уродливый старый пересмешник ответил: - Как принято в твоей стране. "Не очень-то удовлетворительные ответы дал проклятый старикан, - подумал Аристон. - Ишь, скользкий, как угорь! Никто не может его ни на чем подловить. Почему, провались он к Аиду и Персефоне, этот Сократ..." Аристон резко остановился, потому что вдруг увидел на своем пути какого-то человека. Он намеренно загораживал дорогу Аристону. Юноша открыл было рот, собираясь его выругать, но прикусил язык. Во-первых, перед ним стоял тот самый афинянин, который час назад сопровождал верхом на лошади Парфенопу, А во-вторых, этот высокий гордый мужчина смотрел на него с таким выражением, которое Аристон видел в своей жизни только у одного человека - у своего родного отца, илота Тала. Аристон вгляделся внимательней, его удивление все росло и росло. У старого орла были на глазах слезы! Тут Аристон понял, нет, вернее, почувствовал, что суровость черт, аристократическая надменность, написанная на лице незнакомца, - это обман, видимость, а на самом деле мужчина бесконечно добр. - Господин, - сказал Аристон, - ты нездоров? Или... может, мой вид оскорбляет тебя? Поверь, это не нарочно. Я... - Аристон... - произнес мужчина, и его голос был глубок, как море. А затем он без лишних слов заключил юношу в объятья. Аристон не сопротивлялся. Мужчина обнимал его, целовал, орошал его юные щеки слезами. - Ты, - спросил Аристон, - глава Элленотамии, да? Благородный Тимосфен? А я... похож на сына, которого ты потерял? Так, господин мой? Если это правда, мне очень жаль. Очень. Я не хотел причинять тебе боль. - Ты принес мне радость, сын мой, - возразил Тимосфен. - Вернее, принесешь, если... Он осекся и, отодвинув Аристона на расстояние вытянутой руки, поглядел ему в лицо. - Аристон, - сказал Тимосфен, - тебе бы хотелось стать... моим сыном? Аристон подумал. Он вообще-то не знал, хочется ли ему теперь быть чьим-то сыном или нет. Ему хотелось быть свободным. Однако сколько раз он слышал от Сократа, что свобода - вещь относительная? Даже став рабом этого человека, он будет свободнее, чем в "бане". По крайней мере никому больше не будет позволено издеваться над его беззащитным, истерзанным телом. - Да, господин, - сказал он. - Хорошо, - облегченно вздохнул Тимосфен. - Тогда пойдем в заведение этого жирного сирийского борова. Я дам ему за твою свободу все, что он пожелает, и... Аристон нахмурился. Хуже того, что намеревался предпринять его новый благодетель, трудно было придумать. И Аристон это сознавал. Услыхав подобное предложение, такой прожженный обманщик, как Поликсен, с радостью обдерет сентиментального старого аристократа как липку. Этого следовало избежать любой ценой. Во имя Гермеса, покровителя мошенников, обманщиков и воров... как? Потом его осенило. Он оглянулся по сторонам. В Афинах по улицам сновало столько народу, что поговорить, не боясь быть подслушанным, представляло собой почти неразрешимую задачу. А людей, которые зарабатывали себе на жизнь, передавая разговоры влиятельных особ, вроде Тимосфена, тем, кому это могло пригодиться, было более чем достаточно. Не по своей воле узнав тайную, закулисную жизнь Афин, Аристон, среди всего прочего, усвоил, что ни один город Эллады так не кишит мерзкими шантажистами и вымогателями, как столица Аттики. Убедившись, что поблизости никого нет, Аристон быстро наклонился к уху всадника и прошептал несколько слов, да так тихо, что Тимосфен едва смог расслышать. Лицо благородного старика посуровело и приняло столь осуждающее выражение, что Аристон запнулся и умолк. - Продолжай, - сказал Тимосфен. - Прости меня, благородный Тимосфен, - спокойно произнес Аристон, - но, честное слово, другого выхода нет. Вот что я предлагаю тебе сделать... Всадник слушал внимательно. Постепенно неодобрительное выражение исчезло с его лица. Но на смену ему пришел страшный гнев. - Ты говоришь, там содержится сын человека, чьи земли дают в год пятьсот бушелей? -прорычал он. - Да, - прошептал Аристон. - А другой - сын такого же всадника, как и ты, господин. - Зевс Громовержец! - воскликнул Тимосфен. - Что будет с Афинами? - Ничего хорошего, если не... - Аристон нарочно не договорил. В небольших голубых глазках Тимосфена неторопливо заиграла улыбка. Он положил Аристону на плечо тяжелую Руку. - Я согласен, - сказал он. - Какой прок от щепетильности в подобных делах? В конце концов, свинью режут не дорогим кинжалом, украшенным драгоценными камнями, правда? Аристон медленно, облегченно вздохнул. И тоже улыбнулся. - Чем бы ты ни резал свинью, мой господин, главное - нанести верный удар, - сказал он. Когда Поликсен в тот же вечер увидел на пороге "бани" трех осанистых, богато одетых незнакомцев, он чуть не разбил себе лоб: так низко он кланялся. Распрямившись, сириец потер пухленькие, короткие ручки, словно собирался соскрести с них кожу. - Мои господа! - бормотал он. - Благородные госпо- да! Поверьте, для моего убогого заведения это великая честь... Он вдруг осекся, и лицо его слегка посерело. Поликсен перестал потирать руки. Челюсть у него отвисла. Из уголка рта на угольно-черную бороду потекла струйка белой слюны. - Благородный Тимосфен! - выдохнул он. - Но... но... Тимосфен улыбнулся ему. Ледяной улыбкой, исполненной презрения. - Тебе говорили, что я не люблю извращенных забав, так, о сириец? - молвил он. - Совершенно верно, мой господин, - пролепетал Поликсен. - Больше того, я слышал, что ты решительно восстаешь против... - Ах, тебе наболтали лишнего! - прервал его Тимосфен. - Я считаю, что свобода человека предполагает право оскотиниваться, если ему так нравится. Эти калокагаты, благородные мужи из Аргоса, желают заняться любопытным делом, которое ты тут практикуешь, сириец. Они прекрасно осведомлены, что я не одобряю столь грубого искажения предначертаний природы, но гостеприимство для меня важнее, тем паче, что сам я не намерен профанировать свою плоть столь ненавистным мне способом. Так что приступай к делу, сириец! Обслуживай клиентов. А я сяду и подожду. Поликсен с тревогой посмотрел на благородных гостей из Аргоса. Но потом немного расслабился. Долгий опыт подсказал "банщику", что все в порядке. Эти двое были ярко выраженными мужчинами, отцами семейств, суровыми мужьями, которые во всеуслышание, на людях, ругали женоподобных извращенцев и вовсю демонстрировали свою мужественность... дома. Но, оказавшись за пределами родного полиса, подальше от зорких глаз и злых языков, они точно так же, как и все эллины, не прочь были порезвиться с мальчиками. О, Поликсен таких видел-перевидел! - У вас есть какие-нибудь пожелания, мои господа? - поинтересовался он. - Один заезжий гость из Афин, - медленно молвил всадник из Аргоса, - рассказывал нам, что у тебя есть парочка очаровательных мальчиков - пальчики обли- жешь. Их имена... Тем, как зовут этих маленьких плутишек? - Диомед и... Ификл, насколько я помню, - сказал второй всадник. - У вашего друга хороший вкус! - одобрительно щелкнул языком сириец. - Это мои лучшие мальчики, если не считать... - Если не считать кого, вернее, чего? - насмешливо спросил Тимосфен. - Спартанского мальчика Аристона, - расхрабрившись, выпалил сириец. - Он красив как бог. Его чары так велики, мой господин, что уж не знаю, устоит ли перед ним твоя непоколебимая добродетель. Тимосфен устремил на сирийца ледяной, пронзительный взгляд. Потом улыбнулся, но улыбка вышла кривой, презрительной. - Что ж, введи его, устроим проверку, о сириец! - сказал он. Когда всадники из Аргоса удалились в спальни с двумя надушенными, жеманными гомосексуалистами, Тимосфен остался в зале для приема гостей и завел беседу с Аристоном и хозяином "бани". Страхи Поликсена рассеялись. Он убедился, что двое рослых, мускулистых мужчин действительно явились в его заведение в надежде вкусить изысканных наслаждений. Он поспешно дал понять афинскому всаднику Тимосфену, что тот может беседовать с юношей сколь угодно долго, если, разумеется, не появится клиент, испытывающий более настоятельную и насущную необходимость в обществе Аристона. - Я заплачу тебе, сколько ты обычно берешь... оплачу все время нашего разговора, - напрямик заявил Тимосфен. - Только позаботься, чтобы нас не беспокоили. - Конечно, мой господин! - с привычной услужливостью засуетился Поликсен. - А ты не думаешь, что гораздо доверительней беседовать в спальне? - Не будь ослом, сириец! - оборвал его Тимосфен. - Если я говорю "побеседовать", значит, действительно хочу побеседовать. А для этого подойдет и зал. Кроме того, я желаю, чтобы ты остался с нами. У меня такое ощущение, что разговор может оказаться полезным и для тебя. - Как прикажешь, благородный всадник, - склонился Поликсен. Тимосфен повернулся к Аристону. - Скажи мне, юноша, - без обиняков начал он, - тебе нравится такая жизнь? - Нет, я ее ненавижу, - ответил Аристон. - Тогда почему ты не прекратишь ее? - спросил Тимосфен. - Потому что я... я раб, мой господин, - грустно промолвил Аристон. - Мой хозяин Поликсен купил меня, чтобы я занимался именно этим. - И еще из-за твоей красоты, - добавил Тимосфен. - Чему я очень рад, хотя совсем по иным причинам. Дело в том, что ты напоминаешь мне сына, которого я утратил. Ты поразительно похож на него. Поэтому я хотел бы выкупить тебя из позорного притона. Сколько ты за него возьмешь, сириец? Поликсен напрягся. Потом еле заметно усмехнулся. - Все твое состояние, господин, - насмешливо произнес он, - и состояние двух твоих друзей, а также капиталы всех твоих родственников, соплеменников и... Тимосфен покачал головой. - Нет, сириец, - сказал он, - ты возьмешь гораздо меньше. Да, ты возьмешь... погоди-ка! Лучше спросим мальчика. Аристон, сын мой, сколько мне ему предложить? - Одну мину, - сказал Аристон, - и ни оболом больше. Он заплатил за меня пятьдесят мин. Но если вспомнить, сколько он на мне заработал, то будет вполне справедливо. Ты согласен со мной, благородный Тимосфен? - Абсолютно, - кивнул Тимосфен и вынул из кошелька серебряную монету. Поликсен глядел то на одного, то на другого. Он был далеко не глуп и понимал, что за этим что-то скрывается. Но совсем не мог понять, что именно. - Ты шутишь, господин, - начал он. - Неужели ты думаешь, что я соглашусь? - Я никогда не шучу, - строго поправил его Тимос- фен. - А насчет того, что ты согласишься... Я не думаю, а знаю. Он возвысил голос и позвал: - Тем! Митрад! Идите сюда и приведите с собой этих изнеженных собачонок! Всадники вместе с мальчиками вышли из спален. Тимос-фен посмотрел на благоухавших благовониями, размалеванных полуженщин. - Диомед, - сурово вопросил он, - сын Фенелая из рода Лаподии, свободнорожденный сын гражданина, что мы можешь сказать в свое оправдание? - О господин! - пролепетал мальчик. - Ты... ты ведь не скажешь моему отцу, правда? А то он... он... Сникнув под ледяным взглядом Тимосфена, он замолчал. Потом заглянул в глаза другим всадникам, ища сочувствия. Но не обнаружил. И в ужасе разрыдался. Тимосфен и бровью не шевельнул. - Ификл, - строго произнес он, - сын благородного всадника Фезала из рода Скамбонидов, свободнорожденный сын не просто гражданина, а благородного мужа, что ты скажешь в свое оправдание? Ификл открыл рот, и оттуда вырвался пронзительный женский вопль. Он упал на колени перед Тимосфеном. - Мой отец меня убьет! - кричал он. - А я, господин, еще слишком молод, чтобы умирать! Аристон отвел от них взгляд. На это позорное, душераздирающее зрелище больно было смотреть. Он устремил взор на хозяина "бани". Сириец медленно опустился на колени, его лицо побагровело от напряжения. Он разинул рот, но не издавал ни звука. Губы Поликсена посинели и быстро-быстро шевелились, пытаясь произнести хоть слово. - Ну, Поликсен, сирийская свинья, - спокойно сказал Тимосфен, - что ты запоешь, когда эти благородные люди, мои друзья, предстанут перед судом и подтвердят, что они делили ложе в твоем заведении с двумя мальчиками, сыновьями граждан. Неужели ты будешь притворяться, что не знал, какое страшное преступление - вынуждать свободнорожденных афинян продавать свое тело? И что оно карается тюрьмой, изъятием всего имущества и навечным из- гнанием из Аттики сразу же после вынесения приговора? Говори, пес, как ты будешь выкручиваться? - Пощади, благородный муж! - чуть не зарыдал Поликсен. - Пощадить? - нахмурился Тимосфен. - Пощадить тебя, который ни за что на свете не освободил бы этого целомудренного, благородного юношу, а принуждал бы его заниматься всякими пакостями? Тебя, который требовал за него все мое состояние и состояние моих друзей? - Отец! - внезапно сказал Аристон. - Да, сын мой? - ласково откликнулся Тимосфен. - Прояви к нему милосердие. Ты можешь это сделать. Он ведь не заставлял двух этих женоподобных жеманников приходить в его заведение. И - по-своему, конечно - был добр ко мне. Пусть он возьмет за меня одну мину и в присутствии калокагатов подпишет мне вольную. Это - и то, что я больше не буду на него работать, - и так достаточное наказание. Тимосфен посмотрел на Аристона. - Ты благородный юноша, - сказал он. - Я вижу, боги хотят, чтобы мой новый сын оказался лучше того, которого я потерял. Итак, сириец?! Что будем делать? Ты продаешь мне мальчика или... - Да, забирай его! - взвизгнул Поликсен. - Во имя Зевса, забирай всех троих! - Нет, - покачал головой Тимосфен. - С меня хватит и одного. Этих изнеженных свиней ты можешь оставить себе. А ты, Аристон, как ты думаешь, тебе не надоест быть моим сыном? Аристон без слов встал на колени перед благородным стариком и, склонившись, поцеловал его руки. - Для меня это лучшйй подарок богов, господин, - сказал он. Вот так и получилось, что Аристон, еще на закате бывший рабом и служивший в "бане", к рассвету стал вольноотпущенником и приемным сыном самого богатого человека в Афинах. Наконец-то богини судьбы ему улыбнулись. Если, конечно, богини судьбы умеют улыбаться. А Эринии умеют спать. Глава XII Надсмотрщик прочитал купчую и вернул ее Тимосфену. - Ты, разумеется, понимаешь, как это будет трудно, благородный Тимосфен, - сказал он. - У нас на приисках около двадцати тысяч людей. Но слово военачальника для нас, конечно, закон. Мы выполним его приказ. Только это потребует времени. Сперва надо будет посмотреть на мастеров, работавших в ночную смену. Они сейчас спят, так что это несложно. Вдруг, на ваше счастье, друг твоего сына окажется среди них? - Хорошо, - кивнул Тимосфен. Надсмотрщик обратился к Аристону. - Соизволь описать своего друга, юный господин, - попросил он. - Зачем? - возразил Аристон. - Он здесь уже семь месяцев. Какой смысл описывать его таким, каким он был когда-то? - Верно, - вздохнул надсмотрщик. - Тут тяжелая жизнь... Она меняет людей, но... - Не меняет, а убивает, - поправил Аристон. - И убивает душу даже больше, чем тело. Как любое рабство. Надсмотрщик удивленно воззрился на юношу, выражение глаз которого так не соответствовало ни его моло- дости, ни красоте. Надсмотрщик видел такие глаза много раз и прекрасно знал, что бывает дальше. Он это узнал на своей шкуре. Иногда, если не зевать, то можно удержать раба с такими глазами, чтобы он не кинулся в дымящийся котел, не закололся железным прутом или не шарахнул себя по голове молотом. Иногда. Но обычно такие все равно умирают, только чуть позже. Люди не могут жить без надежды. - О, перестань, Аристон! - возразил Тимосфен. - Бывает и не такое уж кошмарное рабство. Мои домашние рабы... - Живые вещи, отец. Ты хорошо обращаешься со своими лошадьми, мулами, ослами, козами и прочей живностью. Но они все равно скот. Скажи, у людей есть душа? Тимосфен посмотрел на своего странного приемного сына, отличавшегося беспокойным пытливым умом. - Да, - кивнул старик. - Тогда ответь: как, по-твоему, влияет на эту душу сознание того, что один человек - собственность другого? Что его можно бить, пытать, убить... - Аристон! - запротестовал Тимосфен. - Выслушай меня, отец! Конечно, раба можно и целовать, холить и лелеять, использовать для наслаждений. Предположим, ты всего лишь педагог и выполняешь совсем необременительную работу: провожаешь мальчиков в школу и отводишь домой. Или же ты очень образованный человек, каких порой покупают богачи, желающие, чтобы их сыновья обучались на дому... знаешь ли ты, мой любимый, уважаемый отец, что даже в таком случае ты можешь зарыдать, увидев птичку, свободно летящую по небу. - О да, - вздохнул надсмотрщик, - это правда. Я... Аристон повернулся к нему. - А ты откуда знаешь? - спросил он. Надсмотрщик с легкой грустью улыбнулся. - Потому что я раб, мой господин, - сказал он. Аристон так и застыл. Потом вытянул руку и положил ее на плечо надсмотрщику. - Извини меня. Я не знал. - Не стоит, - сказал надсмотрщик. - Здесь, кроме сторожей, нет свободных людей. Все мастера и надсмотрщики - это рабы. Свободные люди не задерживаются в Ла-уриуме, благородные господа! Не могут этого вынести. Одно дело - получать каждый день мину и семьдесят драхм, как получает за использование рабов великий, благородный и благочестивый Никий, адругое - воочию видеть, как людей ломают, превращают в животных, постепенно доводят до смерти, чтобы добыть это богатство. Нам приходится тут оставаться. Мы не можем отвернуться. Некоторых из нас вынуждают превращаться в мучителей. Должен сразу признать: те, кто этим занимается, быстро начинают получать удовольствие, причиняя другим боль. Человеческая душа - это такие глубины и закоулки, что... - Я, - сурово произнес Тимосфен , - нахожу сей разговор неподобающим. Поэтому давайте его прекратим. Но прежде чем пойти, я хочу заронить в ваши головы одну мысль: кто из людей... кто из людей, ступающих по земле и дышащих воздухом, свободен? Аристон долго смотрел на своего приемного отца. Потом подошел и поцеловал его в щеку. - Прости меня, отец, - сказал он. - Ничего, - проворчал Тимосфен. - Ладно, надсмотрщик, так мы будем искать Орхомена, которого мой сын просит меня выкупить отсюда? - Его уже ищут, - откликнулся надсмотрщик. - А пока, если вы не возражаете, я могу показать вам прииски. - С удовольствием посмотрим, - сказал Тимосфен. Аристон вскоре понял, какой подвох таился в предложении надсмотрщика. Ведь он показал им все без изъятья. Пантарх провел их по длинному извилистому главному коридору, откуда они могли заглянуть в галереи. Они были столь малы, что даже в самых просторных людям приходилось работать на коленях; обычно же рабы и вовсе лежали либо на животе, либо на спине и откалывали руду молотом и металлическими клиньями. Они работали, зажмурившись, чтобы не ослепнуть от пыли, а затем другие рабы по цепочке передавали руду в корзинах наружу, ибо даже два человека не могли разойтись в столь тесных коридорах. Единственное преимущество заключалось в том, что надсмотрщикам было трудно размахивать кнутами в таком узком пространстве. Но они все равно умудрялись исполосовать раба до крови, увидев, что он остановился на минутку передохнуть. Смрад стоял жуткий: воняло потом, человеческими испражнениями, кровью и даже порой трупным разложением - когда раба придавливало каменной глыбой и его никому уже не нужное тело не смогли или не посчитали необходимым вытащить из-под обломков. Аристон подумал, что если Тартар существует, то здесь. Они перешли в дробильню. Рабы ходили тут по кругу бесконечной чередой, приводя в движение большие балки, которые выполняли роль тяжелых железных пестиков, долбящих руду в огромных ступках. Тут уж надсмотрщикам было где взмахнуть хлыстом. На спины рабов страшно было смотреть. Мельницы, приводившиеся в движение при помощи воды и человеческих усилий, поворачивали громадные жернова из твердого-претвердого трахита, которые перемалывали руду, чтобы ее можно было просеивать. Рабы лопатами кидали руду на сито. Прошедшие через ячейки песчинки отправляли на промывку. Для этого их ссыпали на наклонные столы и лили на них воду, поворачивая струю так и сяк под острым углом, пока более тяжелые частички металла не оставались на столах, а каменная пыль не вымывалась. Дальше находилась плавильня, идеальный прообраз преисподней; там стояли сотни маленьких печей, за которыми следили рабы, все без исключения обреченные на смерть от болезни легких - она развивалась из-за дыма. Следом за плавильней шла мастерская очистки, где серебро отделяли от свинца, для чего его вновь подогревали на пористых камнях, обдуваемых ветром. Вступая во взаимодействие с воздухом, свинец превращался в глет, а чистое, без примесей серебро оставалось на поверхности, и его нужно было только соскрести. Рабы, которые этим занимались, харкали кровью, выплевывая легкие. "Никогда больше не смогу без содрогания взять в руки драхму", - подумал Аристон. Когда они вернулись в комнату главного надсмотрщика, Орхомен их уже ждал. Вернее, то, что осталось от Орхомена. Бородатое, грязное животное, чьи могучие плечи, казалось, тянули его к земле, так что оно не-могло распрямиться, устремило на них дикий, звериный взгляд. Нос Орхомена был переломан. На лбу выжжено клеймо. Руки и ноги закованы в кандалы. От тела исходил непереносимый смрад. Узнав Аристона, он ощерился, точно волк. - Ты? - сказал Орхомен. - Тебе всегда удавалось отвертеться. - Только не от тебя, - откликнулся Аристон и поцеловал его, невзирая на вонь. Потом повернулся к сторожам и приказал: - Разбейте его оковы. Вечером вымытый, хорошо накормленный, напоенный вином Орхомен, которому подстригли волосы, завили и надушили бороду, выглядел почти что человеком. Он серьезно и вежливо обсуждал с Тимосфеном, стоит ли пригласить лекаря, чтобы тот убрал безобразное клеймо - его Орхоме-ну поставили за то, что он много раз пытался бежать с приисков. - Конечно, - сказал Тимосфен, - у тебя останется шрам, но все будут думать, что ты получил его на войне или что это несчастный случай. Никто не догадается... - Хорошо, - кивнул Орхомен. - Я согласен. Зевс свидетель, я могу переносить боль. Но что меня действительно беспокоит - это как я буду жить. Спартанцы умеют только убивать людей. Вы же знаете, как нас воспитывают. Мы не прикасаемся к земле, ее обрабатывают илоты, освобождая нас для того, чтобы мы... - ...становились рабами долга, дисциплины и держали в подчинении огромное множество непокорных рабов, - сухо продолжил Тимосфен. - Я бы не хотел быть спартанцем, мой друг. - Я тоже не хочу, - спокойно отозвался Орхомен. - У меня нет ни малейшего желания возвращаться в Спарту. Кроме того, моя жизнь связана с жизнью Аристона - волей судьбы, рока... - А не волей... любви? - спросил Ти