тратег. - Ты был метеком, причем достаточно богатым, чтобы оснастить триеру, и тем не менее... - Я был приемным сыном благородного Тимосфена, - сказал Аристон. - Ну конечно же! Неудивительно, что ты вращался в столь высоких сферах! - Внезапно выражение лица Конона резко изменилось; он помрачнел. В его глазах мелькнула тревога. - Послушай, Аристон, мой мальчик, - сказал он, - Я презираю людей, которым нравится приносить дурные вести, да и Гера свидетельница, что ты и без того уже достаточно пережил! Поэтому я не стану тебе ничего говорить. Но ведь ты Аристон-оружейник, не правда ли? Я наконец-то тебя узнал? - Да, - подтвердил Аристон. - Но в чем дело, стратег? - Да нет, ничего. Только если ты все же попадешь домой, позволь дать тебе один совет... - А именно? - Следи за своей женой! - сказал Конон. За последующие дни, прошедшие в бесплодных маневрах как афинских, так и лакедемонских сил, Конон очень привязался к Аристону. Он сокрушался, что боги не наградили его таким сыном. - Стратег, - как-то обратился к нему Аристон во время паузы, наступившей на пятый день боевых действий, - ты позволишь мне кое-что сказать тебе? Конон взглянул на своего младшего соратника. - Конечно, - сказал он. - Я слушаю тебя, лохаг! - Этот берег невозможно удержать. Все уловки Лизан-дра направлены только на одно... - Измотать нас, заставить пристать к берегу для отдыха, а затем - перебить нас всех. Ты думаешь, я этого не понимаю, сын мой? - И что же? - спросил Аристон. - Мы будем держаться открытого моря, сколько бы мои люди ни ворчали. Мы не пристанем к берегу, даже если мне придется подавить бунт! И вот на рассвете, когда весь афинский флот мирно покоился на прибрежном песке, восемь триер Конона вместе с церемониальным кораблем "Паралос" находились в одной-двух стадиях от берега. И в тот момент, когда Аристон вышел на палубу, он услышал отчаянный крик дозорного: - Спартанцы! Клянусь Герой! Спартанцы! Весь их флот! Весь трижды проклятый лакедемонский флот! По правому борту! Вон они! Идут прямо на нас! Аристон обернулся и встретился взглядом со своим стратегом. - Ну, лохаг, и что же нам делать? - произнес Конон с невеселой усмешкой. - Умереть как подобает героям или спасаться бегством, как пристало обыкновенным смертным? Аристон молча взвесил в уме оба варианта. Девять кораблей не могли доставить спартанцам ни малейших проблем. Лизандр направит против них двадцать кораблей, а остальные сто с лишним медноносых таранов беспрепятственно врежутся в беспомощный афинский флот. А мертвыми Конон и его люди ничем не смогут помочь Афинам. Если же попытаться спастись, то по крайней мере кому-то из них, возможно, и удалось бы добраться до своего полиса и предупредить его о надвигающейся опасности. - Я бы уклонился от боя, великий стратег, - сказал он. Теперь уже Конон пристально посмотрел ему в глаза. - Почему? - спросил стратег. - Чтобы остаться в живых и предупредить полис. Чтобы затем защищать его стены до последней капли крови. - Да будет так! - сказал Конон и повернулся к своему помощнику. Лицо нуарха было серым от ужаса, - Прикажи келевсгу задать максимальный темп, - распорядился Конон. - Скажи рулевому, чтобы поворачивал резко влево. Дай остальным команду следовать за нами. - Как влево? - возопил нуарх. - Но ведь это же... - В противоположную сторону от Афин. Знаю. Мы идем к Лампсаку, нуарх. Ступай же и отдай распоряжения! Аристон удивленно смотрел на своего командующего. Затем он улыбнулся. В этот момент его восхищение Кононом было безграничным. - Ты хочешь воспользоваться парусами Лизандра, не так ли, великий стратег? - спросил он. - Вот именно. Теми самыми парусами, которые всегда оставляют на берегу, когда назревает сражение - ведь и наши остались на этой злосчастной полоске земли, откуда нам их уже не вернуть, - чтобы вражеские катапульты не смогли поджечь их зажигательными снарядами, чтобы они не запутались в снастях другого судна, своего или неприятельского, в самый разгар битвы, что может привести к самым печальным последствиям. Итак, в путь, за парусами Лизандра. Я думаю, они нам пригодятся. Мы обретем крылья, которые помчат нас так, что никакие гребцы не смогут нас догнать. - Сама Афина наделила тебя своей мудростью, стратег! - воскликнул Аристон. Все вышло как нельзя лучше. Отряд Конона с попутным ветром проскочил мимо спартанского флота и как выпущенная из лука стрела устремился к беззащитному Лампсаку. Лизандр даже не оставил там гарнизона. Они захватили все спартанские паруса, отобрали девять из них для своих кораблей, а остальные сожгли. Их снасти загудели, паруса наполнились ветром; темная, как вино, вода вскипела у них за кормой белоснежной пеной. И они вышли в открытое море, оторвавшись от лакедемонского флота на пол-Геллеспонта. Но даже на таком расстоянии они видели столбы черного дыма, поднимающегося к небесным чертогам Зевса, сквозь который то и дело прорывались тусклые языки пламени, бушевавшего на побережье у Эгоспотама, на том самом месте, где еще совсем недавно стоял афинский флот; а когда менялся ветер, до них доносился отвратительный запах горящей человеческой плоти, и от этого запаха даже боги зажимали носы, не в силах его вынести. Так было. И было еще: не успели они уйти, убежать от этого зловонного дыма, от этого нестерпимого запаха, как услыхали отчаянный крик, услыхали голоса афинян, взывавшие к ним: - Помогите! Ради Зевса, спасите нас! И Аристон увидел маленький сторожевой корабль, три-аконтор, погруженный в воду почти по самую палубу. Он увидел зияющую пробоину в самой середине корпуса судна, оставленную лакедемонской триерой. И понял, что его команда уже обречена, если только... Он обернулся и посмотрел на Конона. - Суши весла! Табань! - закричал великий флотоводец. Они втащили их на борт, этих несчастных, посиневших от холода, дрожащих, окровавленных, потерявших человеческий облик. Конон лично расспрашивал их. - Мы сдались. Стратеги поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. И они... - Сдались на милость спартанцев? - спросил Конон. - Да, великий стратег! Только... - Что только? - прошептал Конон, уже зная ответ, как и Аристон. - Что, ради Геры! - Этого слова лаконцы просто не знают, мой господин, - сказал старший из спасенных, - если оно вообще есть в дорийском языке, в чем я сильно сомневаюсь. - Нет! - воскликнул Конон. - Неужели они... - Убивают пленных? Именно так, мой господин, по приказу Лизандра. Три тысячи человек. Тела сжигали прямо вместе с кораблями. Тут-то нам и удалось бежать. Видишь ли, нужно много времени для того, чтобы убить три тысячи человек. Целая вечность Тартара даже... -... для таких профессиональных мясников, как спар- танцы, - закончил за него Конон. Затем он склонил голову и заплакал. Аристон молча смотрел на него. Ярость, бушевавшую в его душе, и невыносимый, безграничный стыд за своих соотечественников не могли выразить никакие слезы. Три ночи спустя он стоял на палубе и смотрел на звезды. С каждой минутой он все больше осознавал, что они находятся явно не на своих местах. Даже его скромных познаний в навигации было достаточно, чтобы это заметить. Кроме того, они должны были бы уже увидеть огни Афин. Он еще раз взглянул вперед, туда, где должен был быть город. Никаких огней. Одно бескрайнее темно-синее море, спокойное, что-то сонно бормочущее про себя. Он смотрел на это небо, на эти звезды. Он все понял. У него не осталось ни малейших сомнений. Он пошел и разыскал великого Конона. - Послушай, Аристон, - сказал ему стратег, - ты что, уже забыл о том, какая участь постигла шестерых стратегов после Аргинусского сражения? Причем одним из них был сын самого Перикла? - Нет, я этого не забыл, - ответил Аристон. - Тогда мне не нужно объяснять тебе, что афинская чернь сделает с побежденным стратегом, который прибудет в Пирей с подобным известием? - Нет, - сказал Аристон. - А я хочу жить, - заявил Конон. - Видишь ли, мой мальчик, яд никогда не был моим любимым напитком. - И что же теперь? - спросил Аристон. - Мы направляемся на Кипр. Прекрасный остров. А главное, царь Кипра Евагор мой друг. И я смогу спокойно провести там остаток моих дней. - Но Афины! Их надо предупредить! - воскликнул Аристон. - Я посылаю "Паралос", чтобы предупредить полис, мой мальчик. Много же пользы это им принесет, без флота, без денег на постройку нового, без... - О великий Конон! - прервал его Аристон. - Да; Аристон? - Позволь и мне отплыть на нем! Я должен попасть домой! Понимаешь, должен! Два года... Конон с жалостью посмотрел на него. - Не будь глупцом, Аристон, - сказал он. - Я всегда им был, - сказал Аристон. - Прошу тебя, мой господин! Стратег долго молча смотрел на него. - Ну хорошо! - произнес он наконец. - Я надеялся удержать тебя подле себя, но я не могу противиться тому, что вижу в твоих глазах. Хочу сказать тебе только одно, сын мой... - Что? - спросил Аристон. - Пошли гонца в свой дом, чтобы объявить о твоем скором прибытии, перед тем как ты высадишься на берег, - сказал Конон. Аристон посмотрел ему прямо в глаза. - Зачем? - спросил он. - Зачем? Клянусь Афиной! Чтобы лишний раз не испытывать горя. Ненужного и бессмысленного горя, Аристон. Надеюсь, теперь ты меня понял? - Да, - прошептал Аристон. - Тогда уходи и оставь меня в покое! - произнес великий Конон. Глава XXIV Аристон и Автолик возвращались домой с рыночной площади в сопровождении двух слуг, нагруженных покупками, как это обычно водилось в Афинах. Ибо здесь, как, впрочем, и в большей части Эллады, закупка всего необходимого для домашнего хозяйства входила в обязанности мужа, а не жены. Поскольку, с точки зрения эллинов, благовоспитанной женщине не подобало выходить из своего дома иначе как по особым праздникам или же по крайней необходимости вроде болезни родственника или близкой подруги, афинским мужчинам приходилось брать на себя множество мелких домашних дел, считавшихся женскими в большинстве других стран мира. По правде говоря, в тот день они могли бы и сами донести свои покупки и даже в одной руке, если бы местные обычаи им это позволили. Ибо хотя осада уже закончилась, Афины были полностью побеждены, их длинные стены срыты, на Акрополе стоял спартанский гарнизон, ссыльные олигархи - Критий в их числе - вернулись в полис и правили железной рукой, а поставки еды в город возобновились в достаточном количестве, чтобы избежать голода; тем не менее никто из афинян не страдал от переедания. Афины были покоренным городом, и победители не упускали случая, чтобы лишний раз напомнить им эту жестокую истину. - Я оплакивал его, - говорил Аристон, - ибо хотя я и испытывал на протяжении многих лет неприязнь к Алки-виаду, даже ненависть, он в конце концов спас мне жизнь и был по-настоящему благороден и справедлив ко мне. Да, он был распутником, насмешником, он глумился над святынями. Его пороков было не счесть, но ведь и достоинств было не меньше. Говорю тебе, Автолик, это был один из величайших мужей Афин. - Ну не знаю, - отозвался Автолик. - По-моему, на великого он не тянул. Вот Сократ утверждает, что величие неотделимо от нравственности, Аристон. Человек, лишенный добродетели, не может быть великим. Аристон улыбнулся. - Иногда мой старый учитель бывает очень наивен, - сказал он. - На самом деле величие не имеет ничего общего с добродетелью. Во всяком случае, почти ничего. Я бы даже сказал, что добродетель, в сущности, служит препятствием на пути к величию. А Алкивиад поплатился жизнью не за измену Афинам, а за то, что раскаялся в ней. Когда мы его изгнали и он бежал в Спарту, стал нашим врагом, его жизни ничто не угрожало. Но затем, когда мы опять отстранили его от командования, причем виновен был не он, а один из его подчиненных, с безумной дерзостью пренебрегший его распоряжениями, у него были все основания вновь выступить против нас. Но он этого не сделал. Более того, он рисковал жизнью, пытаясь объяснить нашим военачальникам, какая страшная опасность нависла над флотом. И он оказался прав. Я стал невольным свидетелем их безумия. Если бы они только послушались Алкивиада, мы бы не были теперь рабами Спарты. - И Тридцати, - угрюмо добавил Автолик. - Да, и Тридцати. Так что Алкивиад погиб из-за своих добродетелей, а не пороков. Ведь это Лизандр велел его убить - правда, я слышал, что весьма неохотно. Критий - вот само воплощение зла, и посмотри, как он вознесся! - убедил Лизандра, что до тех пор, пока у демократов есть надежда на возвращение Алкивиада, будет сохраняться и угроза восстания. И Лизандр организовал его убийство. - Но ведь того же требовал от Лизандра и царь Агис, который сидит на своем троне, смотрит на Леонтихида и не может забыть, что Алкивиад трахнул его жену. Аристон остановился. Он с трудом сдержал приступ горького смеха, внезапно охвативший его. "И мою тоже, - подумал он. - Правда, я взял с него ровно столько, сколько все это стоит. Один обол. Но ведь тебе этого не понять, не правда ли, Автолик, друг мой, живущий в прекрасном черно-белом мире, где нет никаких других цветов и оттенков?" - Возможно, что и это сыграло свою роль, - медленно сказал он. - В любом случае, это было в высшей степени трусливое и бесчестное убийство. Алкивиаду пришлось покинуть свой замок после того, как флот Лизандра разделался с нашим. Он не смог бы устоять против ста сорока триер. Поэтому он уехал оттуда. И мирно жил в маленькой фригийской деревушке со своей любовницей Тимандрой. - Опять женщина! - вставил Автолик. - Он ведь был мужчиной, - спокойно возразил Аристон. - А ты бы предпочел, чтобы он был педерастом вроде нашего обожаемого Кригия? Вспомни, до того, как Собрание изгнало нашего благородного предводителя Тридцати за ту возмутительно атеистическую пьесу, даже Сократ, обычно терпимейший из смертных во всем, что касается человеческих безумств и страстей, был вынужден публично отчитать Крития за то, что он терся об Евтидема, как свинья о камень? Я думаю, если бы Критий любил женщин, в его сердце было бы меньше зла. - Я помню, как ты отшвырнул его, как шелудивого пса, когда он попытался приласкать тебя, - сказал Автолик. - Странно, что он до сих пор не приказал арестовать тебя. Афина свидетельница, что он никогда не прощает обид! - Он ждет, пока я совершу еще одну ошибку. А может, я слишком ничтожен теперь, чтобы он уделял мне внимание. Впрочем, все это не имеет никакого значения. Итак, вот как погиб Алкивиад: Лизавдр отправил послание сатрапу Фар-набазу, который, зная, что Лизандр пользуется большим влиянием на царевича Кира, с готовностью выполнил его просьбу. Фарнабаз поручил это дело своему брату Магаку и своему дяде Сусамитру. Они пришли ночью с отрядом лучников, копьеметателей и пращников и подожгли дом Алкивиада. А когда он выбежал без доспехов, с мечом в руке, они убили его издалека, ибо никто из них не отважился встретиться с ним лицом к лицу. Его похоронила Тимандра, со всей почтительностью и уважением, а главное, с искренним горем любящего сердца. Да, любовь верной женщины способна возместить нам многое другое. И я рад, что хотя бы этим он не был обделен, Автолик. - Это верно, - сказал Автолик. Он взглянул на Аристона, и его простое открытое лицо омрачилось. - Верно, если тебя в самом деле любят и если женщина, о которой идет речь, действительно верна тебе. Послушай, Аристон, я... Аристон остановился и положил руку на плечо атлета. - Ты хочешь рассказать мне о том, что произошло во время моего отсутствия, не так ли, друг мой? - спросил он. - Не надо. Прошу тебя. Мне посчастливилось вернуться как раз тогда, когда того, кто, возможно, пожинал плоды моей предполагавшейся смерти, не было ни в моей постели, ни даже в моем доме. Ну а впоследствии, я думаю - ибо, заметь, я ничего не знаю наверняка, - Хрисея смогла сообщить ему о моем появлении. После чего он, будучи, без сомнения, трусливой свиньей - я уверен, что он не любил ее или уж во всяком случае она привлекала его гораздо меньше, чем ее богатство, - просто исчез. Это, конечно, только предположения, Автолик. Не презирай меня, друг мой, за то, что я предпочитаю их определенности. В твоих руках огромное счастье; в моих - жалкая подделка. И все же это лучше, чем ничего. Меня считали погибшим. Горе моей вдовы оказалось недолгим. Ну что ж. Да будет так. Теперь я воскрес. А прошлое умерло. Пусть покоится с миром, хорошо? - Хорошо, - согласился Автолик. - Пусть будет так, как ты хочешь. - Именно так я и хочу, - заявил Аристон. В этот момент они услыхали звуки флейты. Это была погребальная песнь, медленная, торжественная, печальная. Обернувшись, они увидели похоронную процессию, направлявшуюся в их сторону, причем рабы несли не одни, а сразу двое носилок, на которых лежали два завернутых в ткань тела с закрытыми лицами, с миртовыми и оливковыми венками на груди. - Аристон! - воскликнул Автолик. - Взгляни на рабов! Это же рабы Ницерата! Я столько раз видел их в его доме, что не могу... Тут он сорвался с места и, как безумный, бросился навстречу этой торжественной процессии. Аристон медленно последовал за ним. Ницерат, сын Никия, полководца, который десять лет назад заплатил своей жизнью за робость и нерешительность, проявленную у стен Сиракуз, никогда не принадлежал к числу его близких друзей. Аристон находил его взгляды слишком олигархическими, да к тому же, по правде говоря, завидовал ему: ставшая притчей во языцех преданность его жены, его безмятежное семейное счастье являли собой жестокий контраст с тем вечным чередованием любви и ненависти, которое ему приходилось испытывать, живя с Хрисеей. Но Автолик, с его простой и в то же время благородной душой, был способен любить людей, чьи взгляды были диаметрально противоположны его собственным, как в случае с Ницератом. Когда Аристон подошел к атлету, Автолик уже рыдал, рвал на себе волосы и одежду, посыпал голову землей и бил себя в грудь в знак своей скорби. - Они убили его, Аристон! - бушевал он. - Они заставили его выпить яд в его собственном доме, на глазах его несчастной жены! Но она - какой урок она преподнесла им! Когда его члены отяжелели - ты ведь знаешь, как действует яд? Ты просто ходишь, пока твои ноги не станут тяжелыми и холодными, и тогда ложишься и умираешь - так вот, она бросилась к одному из Одиннадцати или к кому-то из их охраны, выхватила у него меч и пронзила им свою грудь прямо на глазах у этих негодяев! Да, боги наградили его женой, равной которой нет ни у кого. - Кроме тебя, - заметил Аристон. Автолик с грустью посмотрел на него. - Нет, Аристон, - прошептал он, - вот за тебя Клео может умереть. За тебя, которого она все еще любит, она без колебаний отдала бы свою жизнь. Но не за меня. Я знаю, какие муки Тартара ты испытываешь с Хрис, хотя ты и слишком щепетилен, чтобы говорить об этом. Но я не думаю, что они страшнее тех тихих, незаметных мучений, что я испытываю ежедневно, притворяясь, что не замечаю притворства Клео! С того самого рокового дня, когда Данай вернулся домой с войском Алкивиада, моя жизнь стала не- выносимой. О, если бы боги сделали меня таким глупцом, каким я, должно быть, выгляжу! - Автолик, - произнес Аристон. - Мне очень жаль. Я знаю, нет таких слов, что могли бы выразить это, но мне в самом деле очень жаль. Поверь мне. - Я верю. Что за нелегкая штука - жизнь, правда? - сказал Автолик. И они, хотя путь их лежал в другую сторону и они могли бы миновать его, стали подниматься вверх по холму к Акрополю, чтобы взглянуть на город с этого высокого прохладного и прекрасного места. Трагическая смерть Ницерата и его жены так потрясла их, что они совершенно забыли о спартанском гарнизоне, расквартированном на этом холме. Несмотря на то что месяц боедромион уже подходил к концу, было все еще жарко, и Каллио, спартанский гармост, то есть командующий гарнизоном, стоящим в захваченном городе, пребывал в прескверном настроении. Впрочем, по правде говоря, причиной тому была не столько жара, сколько афиняне. Дело в том, что стоило спартанцу оказаться за пределами Спарты, как с ним тут же происходила поразительная перемена. Не то чтобы он чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды, нет, но он словно бы оказывался во власти Цирцеи, подобно спутникам Одиссея, ибо как только он переступал границы другого полиса, как тут же превращался в самую натуральную свинью. До этой войны афиняне, как и все эллины, не переставали восхищаться доблестью, дисциплинированностью, сдержанностью и чувством собственного достоинства спартанцев. И это восхищение длилось ровно до того момента, пока они не оказались под властью этих несравненных спартанцев. Ибо если у себя дома спартанец, вынужденный придерживаться многочисленных правил, которые охватывали практически всю его повседневную жизнь, в самом деле внушал к себе уважение и даже восхищение, то вдали от Спарты, попадая в непривычную для себя обстановку, он наглядно демонстрировал все пороки спартанского воспитания - прямолинейность, зашоренность, наконец, просто неумение самостоятельно мыслить. Столкнувшись с грубостью победителей, с их косноязычием, с их ничем не оправданной жестокостью, афиняне в первое время испытали нечто вроде шока. Однако затем, поняв, с какими тупоголовыми чурбанами и безмозглыми ослами, к коим, без сомнения, можно было причислить любого среднего спартанца, они имеют дело, афиняне стали подвергать их самым изощренным насмешкам; в результате спартанцы чувствовали, что над ними все время издеваются, но в то же время никак не могли понять, в чем конкретно это издевательство состоит. И теперь, к исходу осени, афиняне и спартанцы ненавидели друг друга куда сильнее, чем во время минувшей войны; возможно, этому способствовало и то, что ни те, ни другие уже не могли отводить душу, убивая друг друга. К тому же, как это обычно и происходит в подобных случаях, боги по своей вечной зловредности сделали все, чтобы усугубить и без того скверную ситуацию. Каллиб был один, ибо даже общество его подчиненных выводило его из себя; настроение у него было хуже не придумаешь. И вот, стоило ему только отвести свой взгляд от этого неописуемо прекрасного города, который столь возмутительно подчеркивал убогую нищету его родной Спарты, оскорбляя его этим до глубины души, от этого города, населенного до неприличия красивыми людьми, которые, все как один, и мужчины, и женщины, с порога отвергали его неуклюжие заигрывания, как на глаза ему тут же попались двое афинян, причем оба были высокими мужчинами исключительной красоты, не достигшими еще сорокалетнего возраста. И их лица выражали такое нескрываемое презрение - или постоянно терзавшее его душу ощущение собственной неполноценности перед любым афинянином заставило его увидеть там нечто подобное, - что гармост буквально зашелся от ярости. - Эй вы, афинские собаки! - прорычал он. - Что вам здесь надо? Внутри у Автолика все вскипело. Но усилием воли он взял себя в руки. - Мы пришли взглянуть отсюда на наши конуры, - ледяным тоном произнес он. - У вас в Спарте есть такие, гармост? Думаю, что нет. Я слышал, что свиньи часто принимают ваши жилища за свой хлев. После чего Каллиб поднял свой жезл и с размаху ударил им Автолика по лицу. В следующее мгновение спартанец был уже в полете и, описав в воздухе дугу, приземлился чуть ниже на склоне холма под аккомпанемент оглушительного лязга своих доспехов. Он с трудом поднялся на ноги и, выхватив меч, стал карабкаться вверх по склону. Но внезапно остановился и поднял меч к своему шлему в спартанском приветствии. Аристон обернулся. За их спинами стоял высокий человек со знаками различия наварха на доспехах; по его губам было видно, что он с трудом сдерживает смех. - Это ты сбросил вниз моего гармоста? - обратился он к Автолику. - Да, о великий Лизандр, - ответил Автолик. - Ну а что бы ты делал, если бы я не оказался здесь и он набросился бы на тебя с мечом? - спросил Лизандр. - Я бы отобрал у него меч и заставил бы его съесть, - заявил Автолик. Лизандр изучающе посмотрел на него. Во всей спартанской армии не было человека, который мог бы сравниться с этими двумя афинянами по развитости мускулатуры. За всю свою жизнь ему не приходилось встречать подобного воплощенного физического совершенства. Он сразу понял, что Автолик не хвастает, что он вполне мог бы сделать именно то, что сказал. - Ну-ну, - с серьезным видом произнес наварх. - А теперь расскажите мне, из-за чего все это началось. Аристон, обладавший куда большим красноречием, чем Автолик, взял инициативу на себя. - Твой гармост, о Лизандр, - заговорил он, тщательно подбирая слова, - кажется, придерживается того мнения, что граждане Афин не имеют права находиться на этом Акрополе, построенном нашими предками. Он ударил моего друга жезлом по лицу только за то, что он, как и я, великий наварх, не любит, когда его называют собакой. Ибо, судя по его обращению с нами, твой гармост в самом деле полагает, что имеет дело с этими четвероногими. Что меня, честно говоря, несколько озадачивает. Может быть, в Спарте собаки строят такие храмы? - Боюсь, что даже людям это не под силу, - спокойно сказал Лизандр. - Они просто великолепны. И это одна из многих причин, почему я не поддался на уговоры наших союзников и не разрушил этот город. Прощайте, господа! Вас никто больше не потревожит. - Но... но, - заикался Каллиб, - он ведь ударил меня! Он швырнул меня на землю! Он... - Замолчи, Каллиб! Ты понятия не имеешь, как должно обращаться со свободными людьми, - сказал Лизандр. - Ну и куда ты теперь? - спросил Автолик у Аристона, когда они спустились с холма, на котором стоял Акрополь. - Домой, - коротко сказал Аристон. - А потом? - Сегодня никуда. Послезавтра - в Булевтерий, - заявил Аристон. Автолик остановился и недовольно нахмурился. - Опять требовать, чтобы тебе предоставили гражданство, - горячо зашептал он ему на ухо, - в чем тебе уже дважды было отказано? И все для того, чтобы жениться на ней?! Жениться на этой грязной противной маленькой пор-не... - Автолик! - оборвал его Аристон. - Извини! Во мне говорит только моя любовь к тебе, Аристон. Ну и кому же теперь ты намерен подать прошение, мой бедный друг? - Критию. Или Ферамену. Или обоим сразу. Это мой последний шанс, - сказал Аристон. - Раз так, считай, что у тебя его вовсе нет, - заявил Автолик. - Подумать только, Критий, благородный отпрыск благороднейшего рода. Правнук самого Дропида... - Педераст. Женоненавистник. Богохульник. Атеист. Убийца многих достойных людей. Предводитель Тридцати. Кстати, ты знаешь, Автолик, как их теперь называют? - Знаю. Тридцать Тиранов. И с чего же ты взял, что Критий пойдет тебе навстречу? Или если не он, так "Котурн" Ферамен? - Вообще-то я не особо на это надеюсь, хотя Критий когда-то... Я ему нравился, скажем так. Но в любом случае стоит попробовать. - Да спасет нас Гера! Неужели ты опустишься до такого? Ты готов лечь в постель с этим, этим... - Любителем минетов, мужеложества и прочих отбор- ных извращений? Нет. Кроме того, ты упускаешь из виду одну вещь или даже две, Автолик... - А именно? - осведомился Автолик. - Мне уже почти сорок, это не тот возраст, что обычно нравится педерастам. К тому же когда-то я швырнул Крития в грязь точно так же, как ты сегодня поступил с гармостом. - Ну да! Я это прекрасно помню. А эта кровожадная свинья... Ты знаешь, скольких людей он уже обрек на смерть, Аристон? - Более трехсот, - сказал Аристон. - А ведь он никогда не прощает обид. И тем не менее, зная все это, ты продолжаешь упорствовать? - У меня нет другого выхода. Я принес священную клятву Данаю, - сказал Аристон. - Понимаю. И я сочувствую тебе. Ты даже не представляешь, как я тебе сочувствую, - сказал Автолик. Когда Аристон подошел к Булевтерию, он увидел Сократа, который как раз выходил из него. Старый философ приложил палец к губам и состроил гримасу, призванную придать всему его облику чрезвычайно заговорщицкий вид. Получилось очень смешно. - Скажи мне, Аристон, - прошептал он, - тебе уже исполнилось тридцать? - Да уже девять лет назад, - сказал Аристон. - А что? - А то, что мне строжайше запрещено разговаривать с кем-либо моложе тридцати, чтобы его не развратить. Это мне запретил Критий. И Харикл тоже. Вот ты мне скажи: я развращал тебя, когда ты был молод? - Да еще как, - заявил Аристон. - Ведь ты учил меня думать. Что может быть хуже?! - Боюсь, что ты прав, - вздохнул Сократ. - Ведь среди тех, кого я также учил думать, были и Алкивиад, и сам Критий! И посмотри, что из этого вышло! Прощай, Аристон: я, пожалуй, пойду, фаэдон ждет меня со своими друзьями. Кстати, а почему бы тебе не присоединиться к нам? - Сегодня я никак не смогу. Может быть, в другой раз. Но я хотел бы кое-что передать твоему прекрасному Фаэдо-ну,учитель. - Что именно? - спросил Сократ. - Что я не более ответствен за то, о чем ему напоминаю, чем он - за то, о чем напоминает мне. Не беспокойся, он поймет. И еще скажи, что я хотел бы быть его другом. Больше ничего. Прощай, Сократ! Поднимаясь по ступенькам, ведущим ко входу в Булев-терий, он размышлял о том, почему Сократ так до сих пор и не понял, где именно его учение, так сказать, не сработало. А не сработало оно в области политики. Ибо философ всю свою жизнь высмеивал основополагающую идею демократии, а именно: во главе государства должны стоять непрофессионалы. Сколько раз ему приходилось слышать от Сократа буквально следующее: "Я полагаю, ты не станешь нанимать флейтиста, чтобы изваять статую? Так как же можно путем простого подсчета голосов доверять власть тем, кто не имеет ни малейшего представления об искусстве управления другими людьми?" "Все дело в том, о Сократ, - думал в эту минуту Аристон, - что те, кто имеет об этом представление, слишком опасны. Ибо ум, склонный к управлению людьми, к распоряжению их судьбами, почти всегда сочетается с честолюбием более ненасытным, чем голодный волк. На одного Солона или Перикла приходится тысяча Критиев. А кто причинил полису больше зла - Алкивиад или Клеон? Что бы ни говорил ты, учитель, как бы ни изощрялся в остроумии этот насмешник Аристофан, но кожевники, изготовители светильников и прочие подобные им правили нами куда лучше, чем ваши хваленые специалисты. Ну а твоя аналогия с флейтистом, исполняющим работу скульптора, не годится, ибо основана на логической посылке. А какое отношение, о всемогущие боги, может иметь логика к людям и их делам? Страсти, предрассудки, безумие, страх, даже похоть, не говоря уж о жадности - вот что правит нами, мой учитель. Твое благородство и возвышенность твоих мыслей ослепили тебя. Ты забыл, что имеешь дело со свиньями!" - О да, - сказал Ферамен Критик". - Без всякого сомнения, он совершил все те подвиги, о которых говорит. Я был тому свидетелем. Так же как и Фрасибул из Стирии, хотя он, благодаря тебе, и не может сегодня дать показания в пользу Аристона. Триера, которую Аристон оснастил... - И которой я командовал, - резко прервал его Аристон. - Ну полно, Аристон! Ведь твоим помощником был этот старый пират Алет, не так ли? - вкрадчиво осведомился Ферамен. Аристон посмотрел на бывшего триерарха. Он рассчитывал на его поддержку, ибо все знали, что в последнее время Ферамен неоднократно выступал против неограниченной и кровавой власти Крития. Соответственно у него была маленькая надежда, что Ферамен поможет ему приобрести гражданство, чтобы заполучить сторонника, который может ему пригодиться, когда вспыхнет давно всеми ожидаемая ссора между главарями этой шайки. Но теперь Аристон видел, что он просчитался. "Котурн" снова, в который раз, "сменил ногу". - Верно, - спокойно сказал он. - Но я не только оснастил триеру, но и, хотя ты, кажется, не склонен этому верить, командовал ею в бою. По правде говоря, Алет был вне себя от моих действий. Именно потому, что он был гораздо опытнее меня, он и не одобрял чрезмерного риска и советовал мне быть осторожней. Критий улыбнулся. - Для метека ты мастерски владеешь диалектикой, - сказал он. - Можно даже подумать, что ты в юности частенько захаживал к Сократу. - И захаживаю до сих пор, в чем и заключается разница между нами, Критий! - Очень упрямый старик, Аристон, я бы даже сказал, чересчур упрямый, - сказал Критий. - Ты бы посоветовал ему отказаться от кое-каких привычек, иначе... - Что иначе? - спросил Аристон. - Иначе может случиться так, что я буду вынужден каким-то образом ограничить его деятельность, - ловко сформулировал Критий. - С твоей стороны было бы умнее, - сказал Аристон, прекрасно понимая, что все уже <ютеряно, - хотя бы немного ограничить собственное тщеславие, чему он учил тебя много лет назад. Неужели ты всерьез надеялся, что сможешь заставить его принять участие в судебной расправе над Леоном из Саламина, Критий? Разве ты не знал, приказывая ему арестовать этого безвинного человека, что он откажется это сделать, чего бы это ему ни стоило? Неужели ты думал, что тебе так легко удастся скомпрометировать его в глазах тех, кто мудр и справедлив? Уж ты-то, Ферамен, по крайней мере должен был бы это предвидеть. Ибо ты уже имел возможность убедиться в том, что Сократ готов в любую минуту отдать жизнь за свои принципы, когда он выступил против тебя во время суда над шестью стратегами, среди которых был и твой родственник Перикл, чья кровь на твоих руках. Но я вижу, что зря трачу здесь свое время - и ваше тоже. Прощайте, калокагаты! Я ухожу. - Постой, Аристон! - остановил его Критий. - Не следует так спешить. Видишь ли, дело в том, что гражданство было обещано тебе правительством, которого больше не существует, которое было свергнуто. И мы не можем взять на себя обязательства, данные этим сбродом. Но если бы ты каким-либо образом продемонстрировал свою преданность по отношению к нам... Неоконченная фраза как бы повисла в воздухе. - И как же я мог бы ее продемонстрировать? - осведомился Аристон. - Ну, например, ты мог бы взять с собой четырех стражников из тех, что стоят у дверей - передашь им, что действуешь по моему приказу, - и арестовать атлета Автолика за оскорбление спартанского гармоста два дня назад. Насколько мне известно, он швырнул лакедемонского военачальника прямо в грязь. Неслыханная дерзость, не так ли? Правда, я смутно припоминаю, что и ты когда-то не чурался подобных выходок... Но это было давно, когда ты был молод, красив и глуп, ведь так? Кстати, мне говорили, что ты был свидетелем этого прискорбного случая. Это правда? - Да, - сказал Аристон, - так же как и главнокомандующий спартанцев Лизандр. - Но ведь Лизандра здесь уже нет! Разве ты этого не знал? Его отозвали в Спарту для того, чтобы посоветоваться с ним, скажем так. Так что будь благоразумен, если хочешь стать гражданином Афин. Очень медленно, зная, что подписывает свой смертный приговор, Аристон покачал головой. - Я передумал, Критий, - сказал он. - Ибо тех Афин, чьего гражданства я добивался, больше не существует. Для меня гражданство неотъемлемо от свободы, а не от рабства. Критий бросил взгляд на Ферамена. Затем снова повернулся к Аристону. - Ты обладаешь очень опасным даром красноречия, особенно для метека, Аристон, - произнес он. - Так что, ты тоже готов умереть за свои принципы? Аристон окинул его взглядом с головы до пят. - Да, Критий, - сказал он. - Но не как жертвенный ягненок. - А как же? - насмешливо промурлыкал Критий. - Как же ты готов умереть, о прекрасный Аристон? Ибо ты все еще прекрасен... - Как лев, - заявил Аристон, - который всегда готов дорого продать свою жизнь. Прощайте, божественные правители, достойные мужи! Я ухожу! Поскольку он хорошо знал, что они предпримут, он не направился сразу к дому Автолика, чтобы предупредить его. Сначала он зашел к себе домой и вооружился. Он не мог никого отправить с посланием к своему другу, ибо каждого, с кем он переговорил бы, немедленно выследили бы и внесли в список намечаемых жертв. Несмотря на сильную жару, он надел нагрудник, а сверху накинул гиматий, чтобы скрыть его. До сих пор политические убийства Тридцати не коснулись метеков, но теперь, когда Ферамен заколебался, кто мог предвидеть, как далеко они зайдут? Он прицепил меч и короткий нож, взял небольшую связку дротиков и щит, даже не пытаясь их спрятать, ибо, за исключением нагрудника, он хотел показать трусливым псам, нанятым Критием, что он вооружен. Он уже собирался уходить, как вдруг услыхал у себя за спиной долгий-долгий вздох и, обернувшись, увидел Хрисею. - Так ты уже знаешь? - прошептала она. Аристон удивленно посмотрел на нее. - Что именно, Хрисея? - спросил он. - Что они охотятся за тобой. Сегодня утром, когда тебя не было дома, пришло послание от Лизия, составителя речей, где он советует тебе бежать. Сам он покинул город прошлой ночью. Похоже, что они стали хватать теперь и метеков. Не из политических соображений, а просто чтобы завладеть их богатством. Они убили Полемарха, брата Ли-зия. Ты знаешь его, он был владельцем маленькой оружейной мастерской неподалеку от твоей эргастерии. Аристон, утром я разослала слуг во все концы Афин, чтобы найти тебя, и каждый из них возвращался с самыми ужасными новостями. - И что же? - спросил Аристон. - Ницерат был казнен позавчера. Его жена наложила на себя руки, узнав об этом. Автолик... - О боги! - воскликнул Аристон. -...был убит менее часа назад, сражаясь с теми, кто пришел за ним. Но тебе не стоит беспокоиться о нашей драгоценной Клео - она последовала бы примеру жены Ницерата, только узнав, что Тридцать убили тебя, мой возлюбленный муж! Так что, если ты не хочешь, чтобы ее смерть была на твоей совести, беги, Аристон. Лизий был абсолютно уверен, что... - Ну а ты, Хрисея, - сказал Аристон, - если они схватят меня и заставят осушить эту восхитительную чашу, сколько тебе на этот раз понадобится времени, чтобы найти мне замену на моем ложе? Она взглянула на него, ее глаза были бесцветны и пусты. - Менее часа, - сказала она не колеблясь. - Теперь ты все знаешь. Беги, Аристон. Что бы там ни было между нами, я не желаю твоей смерти. - Хрис, - сказал Аристон, - иди и собери свои вещи. Я беру тебя с собой. Она покачала головой. - Не будь глупцом. Аристон, - сказала она с сухой и горькой усмешкой. - Мне ничто не грозит. Во-первых, потому, что твой злейший враг, Критий, вообще не любит женщин. Мне нужно было бы быть мальчиком, чтобы привлечь его внимание. А во-вторых, кому захочется хотя бы изнасиловать меня, с моим-то уродством? Я буду тебе только обузой. Конечно, меньшей, чем Клеотера, твой сын и дочь Автолика. Но ведь если будет даже одним человеком меньше, это уже облегчит тебе жизнь, разве не так? Аристон молча смотрел на нее. Его первым желанием было возразить ей. Ему было неприятно, что она так легко и точно прочла его мысли. Но сейчас ложь была не только бесчестна, она была бессмысленна. - Что ж, да будет так, Хрисея, - наконец произнес он. Она стояла и смотрела на него, и ее глаза неожиданно наполнились слезами. - Поскольку мы, скорее всего, уже не встретимся по эту сторону Тартара, - прошептала она, - может быть, мой повелитель удостоит свою заблудшую жену поцелуя? Одного, прощального. Аристон? Во имя той любви, что я испытывала к тебе и - да помогут мне боги