Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод с английского В. Голышева ---------------------------------------------------------------------------- Ньютону Арвину Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его? Книга пророка Иеремии, 17,9  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  - 1 - Нынче путешественник должен добираться до Нун-сити как сумеет: ни поезда, ни автобусы в ту сторону не идут, только грузовик скипидарной компании "Чуберри" шесть раз в неделю приезжает в соседний городок Парадайс-Чепел за почтой и припасами, и, если вам надо в Нун-сити, шофер Сэм Редклиф может вас подбросить. Поездка тряская, на что ни сядь; ухабистые дороги живо разболтают даже новенькую машину, и приезжие остаются недовольны. Да и края тут унылые; в болотистых низинах цветут тигровые лилии с голову величиной, зеленые бревна светятся в илистой воде, как тела утопленников, едешь иной раз, и ничто не шелохнется окрест, кроме дымного столбика над печальной фермой да узкоглазой птицы, кругами парящей над глухим сосновым лесом. Из глубинки в Нун-сити ведут две дороги: одна с севера, другая с юга; эта вторая чуть получше первой, хотя разница невелика: километр за километром тянутся обе сквозь болота, леса и поля, и ни души нигде, только изредка встанет у дороги щит с рекламой пятицентовых сигар "Ред дот", ситро "Доктор Пеппер" и "Нэхи", микстуры Гроува и одеколона. Как дальний гром громыхают под проезжим колесом деревянные мосты над гнилыми речушками с именами сгинувших индейских племен, стада свиней и коров бродят по дорогам где попало, да иногда фермерская семья разогнется над бороздой, чтобы помахать быстрой машине, и грустным взглядом будет провожать ее, покуда она не скроется в рыжей пыли. Однажды знойным днем в Парадайс-Чепеле, когда шофер скипидарной компании Сэм Редклиф, рослый и лысоватый человек с грубым мужественным лицом, жадно пил пиво в кафе "Утренняя звезда", к нему, обняв за плечи незнакомого мальчишку, подошел хозяин кафе. - Здорово, Сэм, - сказал хозяин, которого звали Сидни Кац. - Тут, видишь, парнишка хотел бы доехать с тобой до Нун-сити. Со вчерашнего дня не может отсюда выбраться. Не подвезешь, а? Редклиф поглядел на мальчика поверх стакана, и мальчик ему не очень понравился. У шофера были свои представления о том, как должен выглядеть настоящий мальчишка, а этот в них как-то не укладывался. Уж больно он был хорошенький, хрупкий и белокожий, уж больно правильны были черты его нервного лица, а глаза, большие и карие, смотрели по-девичьи нежно. В коротких каштановых волосах выделялись чисто золотые пряди. Усталое, умоляющее выражение застыло на его худом лице, и плечи сутулились не по-детски. На нем были мятые белые льняные штаны, синяя рубашка с расстегнутым воротом и сильно поношенные коричневые туфли. Стерев пену с верхней губы, Редклиф спросил: - Как тебя звать, мальчик? - Джоул. Джо-ул Хар-ри-сон Нокс. - Он произнес имя раздельно, словно обращался к глухому, но голос его был необычайно тих. - Вон что? - протянул Редклиф, опустив на стойку порожний стакан. - Богатое имя у тебя, мистер Нокс. Мальчик покраснел и повернулся к хозяину. - Он хороший мальчик, - поспешил вмешаться тот. - И умненький. Такие слова знает, каких мы с тобой и не слышали. Редклиф был раздосадован. - А ну, Кац, по второму, - велел он. И когда хозяин укатился за новым стаканом пива, Сэм дружелюбно сказал мальчику: - Не хотел тебя дразнить. Ты из каких краев? - Из Нью-Орлеана. Я уехал оттуда в четверг, сюда приехал в пятницу, а дальше - никак. Никто меня не встретил. - Вон что, - сказал Редклиф. - К родственникам едешь в Нун-сити? Мальчик кивнул. - К отцу. Буду жить с ним. Редклиф поднял глаза к потолку, несколько раз пробормотал: "Нокс", потом недоуменно помотал головой: - Нет, никого, по-моему, не знаю с такой фамилией. Скажи, а ты не ошибся адресом? - Нет, - ответил мальчик, ничуть не встревожась. - Спросите мистера Каца, он слышал об отце, я показывал ему письма, и... Подождите. - Он побежал между столиками в глубину сумрачного кафе и вернулся с громадным жестяным чемоданом, судя по его гримасе, очень тяжелым. Чемодан был весь покрыт яркими, но потертыми наклейками из самых дальних мест на свете: Париж, Каир, Венеция, Вена, Неаполь, Гамбург, Бомбей и так далее. Странно было видеть такой предмет жарким днем в захолустном городке Парадайс-Чепел. - Ты побывал во всех этих местах? - спросил Редклиф. - Не-е-е, - ответил мальчик, возясь со старым кожаным ремнем, скреплявшим чемодан. - Это дедушкин; дедушка был майор Нокс, вы, наверное, читали о нем в книжках по истории. Он был известным человеком в Гражданскую войну. В общем, с этим чемоданом он поехал в свадебное путешествие вокруг света. - Вокруг света? - на Редклифа это произвело впечатление. - Богатый человек был, а? - Ну, это давно было. - Мальчик порылся в аккуратно сложенных пожитках и вынул тонкую пачку писем. - Вот они. Перед тем как раскрыть письмо, Редклиф повертел его в руках; наконец осторожно вынул неловкими пальцами тонкий зеленый листок и, шевеля губами, стал читать: Эдв. Р. Сансом, эск., Скаллиз-Лендинг, 18 мая 19... Любезная Эллен Кендал, благодарю Вас за столь скорый ответ на мое письмо - он пришел обратной почтой. Да, действительно, получить известие от меня после двенадцатилетнего перерыва несколько странно, но уверяю Вас, столь долгое молчание вызвано было уважительными причинами. Однако, прочтя в "Таймс-пикиюн", на воскресный выпуск которой мы подписаны, о кончине моей прежней жены, да упокоит Господь ее добрую душу, я тотчас рассудил, что единственным достойным решением будет вновь вернуться к моим родительским обязанностям, неотправляемым, увы, уже столько лет. И моя нынешняя супруга, и я были рады (более того, совершенно счастливы!), узнав что Вы готовы пойти навстречу нашему желанию, хотя, как Вы заметили, Ваше сердце будет разбито. И мне не понять всю тяжесть Вашей жертвы, если сам я испытал подобные чувства, когда был вынужден после той ужасной истории покинуть моего единственного и бесконечно дорогого мне ребенка в младенческом возрасте. Но все это дело прошлое. Будьте покойны, моя добрая леди, мой сын найдет у нас в Лендинге красивый дом, здоровую пищу и культурное общество. Теперь что касается переезда: нам бы очень хотелось, чтобы Джоул прибыл сюда не позже 1-го июня. Из Нью-Орлеана он должен доехать на поезде до Билокси, в каковом пункте сойти и приобрести автобусный билет до Парадайс-Чепела, города в тридцати километрах к югу от Нун-сити. В настоящее время мы не располагаем моторным экипажем; поэтому лучше всего, если он заночует в П.-Ч., где над кафе "Утренняя звезда" имеются номера, а потом уже будет доставлен к нам. Присовокупляю чек для покрытия расходов, с которыми это может быть сопряжено. Уважающий Вас Эдв. Р. Сансом. Редклиф, озадаченно хмурясь, вздохнул и засунул письмо в конверт, как раз когда подоспел хозяин с пивом. Шофера привели в недоумение две вещи; во-первых, почерк: коричневое, цвета засохшей крови, кружево завитушек, витиеватые "н" с изящными кружочками вместо перекладин. Что это, к черту, за мужчина, который так пишет? И во-вторых: - Если папа твой Сансом, почему ты назвался Ноксом? Мальчик смущенно потупился. - Да вот, - он взглянул на Редклифа с упреком, словно шофер у него что-то отнял, - они развелись, и мама всегда звала меня Джоулом Ноксом. - Э-э, милый, - сказал Редклиф, - зря ты ей разрешал. Запомни: отец есть отец, что бы ни было. Мальчик просительно обернулся теперь к хозяину в поисках поддержки, но тот, избегая его взгляда, отошел, чтобы обслужить другого посетителя. - Я его никогда и не видел, - сказал Джоул, бросив письмо в чемодан и застегивая ремень. - А вы знаете это место? Скаллиз-Лендинг. - Лендинг? Знаю-знаю, как не знать. - Редклиф сделал большой глоток, зычно рыгнул и улыбнулся. - Будь я твой папка, спустил бы тебе портки да влепил пару горячих. - Потом допил стакан, шлепнул на стойку полдоллара, поднялся и, стоя на месте, задумчиво скреб щетинистый подбородок, пока часы на стене не пробили четыре. - Ладно, сынок, давай двигаться, - сказал он и сразу направился к двери. Секунду поколебавшись, мальчик поднял чемодан и пошел за ним. - Не забывайте нас, - механически сказал им вдогонку хозяин. Машина была "форд"-пикап. В кабине сильно пахло бензином и нагретой солнцем кожей. Мертвый спидометр окоченел на 30-ти. Ветровое стекло было заляпано разбитыми насекомыми, покрыто дождевыми разводами, а по одной его половине лучами разбегались трещины. На рычаге скоростей красовался игрушечный череп. Колеса - тук-тук - постукивали на спусках, подъемах и поворотах шоссе. Джоул забился в угол кабины и, облокотившись на подоконный выступ, обхватив подбородок ладонью, боролся со сном. С тех пор как он выехал из Нью-Орлеана, ему и часа не удалось вздремнуть: стоило закрыть, как сейчас, глаза, и оживали отвратительные воспоминания. Одно особенно донимало: он стоит у прилавка в магазине, мать - за ним, а на улице январский дождь застывает сосульками на голых сучьях. Они вместе вышли из магазина и шагали по тротуару молча; он держал над матерью ситцевый зонт, а она несла пакет с мандаринами. Прошли мимо дома, где играл рояль. - музыка звучала грустно под пасмурным небом, но мать сказала, что песня красивая. И когда вернулись, мать уже напевала, но ее знобило, она легла, пришел врач и приходил ежедневно больше месяца, и тетя Эллен была с ними, всегда улыбалась, и врач улыбался, а несъеденные мандарины съеживались в леднике; когда все кончилось, он переехал к Эллен, в убогий, на две семьи, дом у озера Понтчартрейн. Эллен, добрая, смирная женщина, управлялась с домом как умела. У нее было пятеро своих детей-школьников, муж работал продавцом в обувном магазине, и денег едва хватало; но на Джоула семья не тратилась - мать оставила ему небольшое наследство. Эллен и остальные обращались с ним хорошо, а он все равно злился и часто пакостничал, например, дразнил двоюродную сестру Луизу, тупую на вид девочку, постарше его: она была глуховата, а Джоул приставлял к уху ладонь и кричал "Ась? Ась?", доводя ее до слез. Не дурачился, не участвовал в шумных играх, устраиваемых дядей каждый вечер после ужина, с удовольствием подмечал ошибки в речи родственников - и сам удивлялся своему поведению не меньше Кендалов. Словно с зеленой пеленой зависти в глазах прожил он эти месяцы, с запечатанными воском ушами: все казалось не таким, как на самом деле, и дни истаивали в бесконечных вымыслах. Перед сном Эллен любила почитать детям Вальтера Скотта, Диккенса, Ханса Андерсена и однажды холодным мартовским вечером прочла "Снежную королеву". Посреди чтения Джоулу пришло в голову, что у него с мальчиком Каем много общего: Каю в глаз попал осколок злого зеркала троллей, исказил его зрение и превратил сердце в кусок льда; слушая добрый голос Эллен, глядя на лица родственников, освещенные огнем камина, он подумал: а если бы его, как маленького Кая, увезли в ледяной чертог Снежной королевы? найдется ли на свете человек, чтобы бросился к нему на выручку, не побоявшись разбойников? Нет такого человека, нету. В последние недели перед тем, как пришло письмо, он прогуливал школу три дня из пяти и слонялся у причалов на Канал-стрит. Завтраком, который ему давала в школу Эллен, он делился с грузчиком, великаном-негром, а тот потчевал его диковинными морскими историями, и хотя Джоул уже во время рассказа понимал, что все - выдумки, этот человек был взрослый, а ему теперь хотелось дружить только со взрослыми. В одиночестве он часами наблюдал за погрузкой и разгрузкой банановых судов, ходивших в Центральную Америку, и конечно замышлял путешествие зайцем, будучи уверен, что где-нибудь в чужой стране найдет доходную работу. Но получилось так, что в день его тринадцатилетия пришло первое письмо из Скаллиз-Лендинга. Письмо это Эллен несколько дней не показывала. Странно она себя вела; встретившись с ней взглядом, Джоул видел в ее глазах незнакомое выражение: испуганное, виноватое. В ответном письме она потребовала заверений, что Джоула немедленно отпустят, если ему там не понравится: гарантий, что позаботятся о его образовании; обещания, что рождественские каникулы он проведет у нее. Однако, когда после долгой переписки с чердака стащили старый свадебный чемодан майора Нокса, Джоул увидел, что она почувствовала облегчение. Уезжал он с радостью. Почему - сам не знал, да и не желал задуматься, и весьма невероятное появление отца на сцене, столь странно покинутой им двенадцать лет назад, отнюдь не изумило Джоула, ибо он всегда рассчитывал на случай в таком роде. Чудо планировалось, правда, в виде доброй богатой дамы, которая, заметив его на перекрестке, тут же посылает конверт, набитый тысячедолларовыми бумажками; или некоего добросердечного незнакомца, совершающего аналогичный божественный акт. А то, что незнакомец оказался вдобавок его отцом, Джоул воспринял просто как удачное совпадение. Однако позже, когда он лежал на облупленной железной кровати над кафе "Утренняя звезда", обалдев от духоты, заброшенности и отчаяния, отец и собственное положение представились ему в ином свете: он не знал, чего ожидать, и был испуган, ибо поездка уже принесла много разочарований. Панаму, только что купленную в Нью-Орлеане и носимую с залихватской гордостью, украли на вокзале в Билокси; затем, в поту и зное, трехчасовое опоздание автобуса в Парадайс-Чепел; и в довершение всего - никаких вестей из Скаллиз-Лендинга. Всю ночь в четверг он не гасил электричество в чужой комнате и читал голливудский журнал до тех пор, пока не выучил последние новости актерской жизни назубок - потому что, задумайся он о себе хоть на секунду, ни дрожи, ни горьких слез тогда уже не унять. Перед рассветом он изорвал журнал в клочки и сжег обрывки в пепельнице, пока не подошло время спускаться в кафе. - Погляди там сзади, малыш, достань мне спички, - сказал Редклиф. - Вон на полке, видишь? Джоул открыл глаза и растерянно огляделся. На кончике носа у него висела прозрачнейшая капля пота. - Ну и добра у вас, - сказал он, шаря на полке, приютившей собрание пожелтелых газет, кусок шланга, замасленные инструменты, насос, фонарь и... пистолет. Рядом с пистолетом стояла вскрытая коробка патронов с пулями из яркой меди, как новенькие центы. Его подмывало стянуть целую горсть, но он ограничился одним, искусно уронив его в грудной карман. Пожалуйста. Редклиф сунул в рот сигарету, и Джоул услужливо поднес ему спичку. - Спасибо, - сказал Редклиф, дымя ноздрями после глубокой затяжки. - А ты когда-нибудь бывал здесь? - Не совсем здесь - один раз мама взяла меня в Галфпорт; там хорошо - море. Вчера я на поезде его проезжал. - Нравится у нас? Джоулу почудилось в голосе что-то странное. Он взглянул на резкий профиль шофера - не замечена ли кража. Но Редклиф, если и заметил, виду не подал. - Как вам сказать... тут по-другому. - А по мне, так никакой разницы. Всю жизнь отсюда не вылезал; вот и выходит: здесь - как везде, ха-ха! Машина вдруг выехала на широкий и твердый участок дороги, не окаймленный деревьями; слева раскинулось огромное поле, за ним чернел сосновый лес. Человек вдали - мужчина или женщина, не понять, - опустил мотыгу, чтобы помахать машине, и Джоул помахал в ответ. Потом обогнали двух белоголовых мальчишек верхом на тощем муле, накрыв их пыльным облаком, и мальчишки завопили от восторга. Редклиф сигналил и сигналил стаду свиней, не спешивших уйти с дороги. Другого такого ругателя Джоул не слыхивал - разве что грузчика-негра. Чуть позже Джоул сказал, задумчиво нахмуря брови: - Можно у вас спросить? - И дождался кивка. - Я вот что хотел спросить: вы знаете моего... Мистера Сансома? - Знаю, кто он, а как же, - ответил Редклиф и вытер лоб грязным платком. - Ты меня с толку сбил двумя фамилиями - Сансом и Нокс. Ну да, это который женился на Эйми Скалли. - И после короткой заминки добавил: - Правду сказать, я его в глаза не видел. Джоул прикусил губу и молчал. Вопросы теснились в голове, но задать их он стеснялся: стыдно не знать ничего о близком родственнике. Поэтому он задал другой вопрос - и очень смелым голосом: - А этот Скаллиз-Лендинг... Кто там вообще живет? Редклиф сощурился, припоминая. - Так, - сказал он наконец. - У них там пара негров, этих я знаю. Потом твоего папки жена - и ее знаю: моя ей шьет иногда; раньше шила. Он затянулся и выбросил окурок в окно. - И брат двоюродный... да, точно, двоюродный! - Да? - небрежно сказал Джоул, но взгляд его умолял шофера продолжать, ибо в письмах персона эта ни разу не упоминалась. Редклиф лишь улыбнулся затаенно, словно вспомнил шутку, которой не хотел делиться с посторонним. Больше об этом речи не было. - Теперь гляди в оба, - сказал немного погодя Редклиф. - Въезжаем в город. Дом. Серая гроздь негритянских халуп. Некрашеная дощатая церковь со шпилем-громоотводом и тремя витражами рубинового стекла. Вывеска: "Господь Иисус грядет! Готов ли ты?" Черный мальчишка прижал к груди котелок с ежевикой. Все облито жгучей солнечной глазурью. Потом короткая немощеная безымянная улочка, уставленная похожими одноэтажными домами - где понарядней, а где невзрачными; каждый с верандой и двориком, кое-где на двориках встрепанные розовые кусты, индийская сирень и мелия, а на ней непременно качели из веревки и старой шины. Деревца камелий с темно-зелеными лакированными листьями. Толстая розовая девочка прыгает со скакалкой; пожилая дама умостилась на покосившейся веранде и обмахивается пальмовым веером. Потом кирпичная конюшня: лошади, телеги, брички, мулы, люди. Крутой поворот: Нун-сити. Редклиф затормозил. Перегнулся через колени Джоула и открыл ему дверь. - Жалко, не могу подкинуть тебя до Лендинга, малыш, - торопливо сказал он. - В компании подымут хай. Но теперь доберешься: суббота, с той стороны много народу приезжает в город по субботам. Джоул остался один; пропотевшая синяя рубашка липла к спине. С чемоданом, покрытым наклейками, он осторожно отправился на первую прогулку по городку. В Нун-сити мало примечательного. Всего одна улица, и на ней расположены универсальный магазин, ремонтная мастерская, маленькое здание с двумя кабинетами: врача и юриста; парикмахерская, совмещенная с косметическим салоном, где хозяйничают однорукий и его жена, и некое непонятное заведение "Королевский кров Р. В. Лейси", под портиком которого стоит бензоколонка компании "Тексако". Эти здания составлены так тесно, что похожи на какой-то ветхий дворец, сляпанный за ночь полоумным плотником. А через дорогу, особняком, стоят еще два строения: тюрьма и высокий пьяненький дом рыжего цвета. За четыре года тюрьма не приютила ни одного белого преступника - да и другие там редко когда бывают, потому что шериф, бездельник и лодырь, любит отдыхать с бутылкой, и ворам, хулиганам, даже самым отъявленным головорезам при нем раздолье. Что же до чудного дома, то пустует он бог весть уже сколько лет, а жили в нем будто бы три благородные сестры, изнасилованные и зверски убитые злодеем-янки, который ездил на серебристо-сером коне и носил бархатный плащ, багровый от крови южанок; в устах престарелых дам, водивших, если им верить, знакомство с красавицами покойницами, повесть эта исполнена готического великолепия. Окна дома, треснутые и выпавшие, слепы, как пустые глазницы, гнилой балкон угрожающе сунулся вперед, в укромных углах свили гнезда желтые птички, а рваные, полинялые плакаты на шелушащихся стенах трепещут при любом ветерке. У городских ребят почитается за большую доблесть забраться ночью в эти черные комнаты и подать сигнал зажженной спичкой из окна на верхнем этаже. Веранда, однако, в приличном состоянии, и здесь располагаются фермерские семьи, приехавшие на субботу в город. Новые люди теперь редко оседают в Нун-сити и его окрестностях - работать-то почти негде. С другой стороны, нечасто услышишь и об отбывающих - разве что в последний путь на косогор за баптистской церковью, где забытые надгробия белеют, точно каменные цветы, среди бурьяна. Суббота, конечно, день особенный. Едва рассветет, и уже потянулась в город вереница телег, влекомых мулами, бричек, калек-автомобилей, а к середине утра собирается изрядная толпа. Мужчины оделись в лучшие рубашки и брюки из магазина, женщины пахнут ванилью или десятицентовыми духами - излюбленный запах тут называется "Любовь небесная"; у девушек в стриженых волосах фигуристые заколки, щеки пылают от румян, а в руках - пятицентовые бумажные веера с красивыми картинками. Дети, хоть и босые, и полуголые порой, все как один отмыты и получили по нескольку центов, чтобы купить, например, коробку воздушной кукурузы в патоке с выигрышным талоном внутри. Обследовав магазины, женщины собираются на веранде старого дома, между тем как мужья направляют стопы к платной конюшне. Торопливо и возбужденно, без конца повторяя одно и то же, весь долгий день жужжат и переплетаются в воздухе их голоса. Хвори, свадьбы, помолвки, похороны, Бог - вечные темы на веранде. А в конюшне мужчины балагурят и пьют виски, толкуют об урожае и играют в ножички; случаются страшные драки, потому что многие из этих людей вспыльчивы и камень за пазухой подолгу не держат. Когда сумерки обнимут небо, словно тихий колокол бьет отбой, и хмурый покой нисходит на землю, голоса смолкают, как птицы на закате. Семьи в своих экипажах выезжают из города печальным похоронным караваном, и единственное, что остается от них, - лютая тишина. Хозяева разных заведений в Нун-сити еще час выжидают, прежде чем запереть двери и отправиться на боковую; а после восьми ни одной порядочной души не встретишь в городе - разве что пьяницу горемыку да молодого ухажера, прогуливающего свою ненаглядную. - Эй! Ты, с чемоданом! Джоул обернулся и увидел в дверях парикмахерской сердитого человека, маленького, кривоногого и однорукого; откуда только взялся в этом замухрышке такой суровый густой голос. - Поди ко мне, мальчик, - велел он, ткнув большим пальцем в грудь своего фартука. Джоул подошел, и человек протянул ему ладонь, на которой блестели пять центов. - Это видишь? - Джоул кивнул, ничего не понимая. - Так. Теперь посмотри туда, на дорогу. Девчонку рыжую видишь? Джоул прекрасно ее видел. Это была девочка с огненными короткими волосами. С него ростом, в коричневых шортах и желтой тенниске. Она скакала перед чудным высоким старым домом, показывала парикмахеру нос и строила противные рожи. - Слушай, - сказал парикмахер, - поймаешь мне оторву, и пять центов - твои. Ох! Ты смотри, опять идет... Гикая, как индеец, рыжая мчалась по дороге, а за ней катилась с воплями ватага малолетних поклонников. Поравнявшись с Джоулом, она метнула в дом целую горсть камней. Камни оглушительно застучали по железной крыше, и апоплексически багровый парикмахер закричал: - Ну, погоди, Айдабела! Доберусь я до тебя, ох, доберусь! Позади него, за сетчатой дверью, засмеялась женщина, и пронзительный, с ядом, голос произнес: - Родной мой, хватит выставлять себя дураком - и уйди с жары. - Затем, по-видимому, обращаясь к третьему лицу: - Честное слово, он сам не лучше Айдабелы: Господь обоих умом обидел. Я тут сказала миссис Поттер (голову мыть пришла на прошлой неделе - и где она столько грязи умудряется собрать своими патлами, интересно?), так вот я ей говорю: "Миссис Поттер, Айдабела учится у вас в школе, и как же это получается: отъявленная хулиганка, а сестра - то есть Флорабела - такая хорошая девочка; просто загадка для меня: близнецы, а ничего общего". А миссис Поттер отвечает: "Ох, миссис Колфилд, прямо горе мне с этой Айдабелой, я считаю, место ей - в исправительном учреждении". Ее собственные слова. Ну, для меня-то это не было откровением, я всегда знала, что она урод, - подумайте, ни разу в жизни не видела Айдабелу Томпкинс в платье. Родной мой, иди сюда, не стой на жаре... Мужчина сложил пальцы хомутиком и жирно плюнул сквозь него. Потом с неприязнью посмотрел на Джоула и проворчал: - Стоишь и хочешь получить с меня деньги за то, что ничего не делаешь? - Родной, ты слышал меня? - Замолчи, женщина! - И сетчатая дверь, взвизгнув, захлопнулась. Джоул покачал головой и пошел дальше. Рыжая с горластой шайкой скрылась из виду, и белый день оседал, сходя к тому тихому летнему часу, когда небо проливает мягкие краски на выгоревшую землю. С холодной надменностью Джоул усмехался в ответ на любопытные взгляды прохожих, а подойдя к "Королевскому крову Р. В. Лейси", остановился прочесть, что написано мелом на маленькой и поцарапанной черной доске, выставленной перед входом. "Мисс Роберта В. Лейси приглашает Вас отведать нашего аппетитного жареного сома и курицу. Вкусное мороженое "Дикси". Отличное мясо на рашпере. Сладкие напитки и холодное пиво". - "Сладкие напитки", - прочел он вполголоса, и будто ледяная кока-кола омыла пересохшее горло. - "Холодное пиво". - Да, холодное пиво. Он потрогал округлую тушку кошелька в кармане, толкнул сетчатую дверь и вошел. В комнате, похожей на внутренность ящика, стояло человек десять - по большей части загорелые с костлявыми лицами парни в комбинезонах и несколько девушек. При появлении Джоула гомон стих, и он, стесняясь, сел за деревянную стойку, занимавшую всю длину комнаты. - О-о, здравствуй, маленький мой, - пробасила мускулистая женщина и облокотилась перед ним на стойку. У нее были длинные обезьяньи руки с черным пухом, а на подбородке - бородавка, оснащенная одиноким волосом, похожим на ус насекомого. Шелковую персикового цвета блузку оттягивала огромная грудь; глаза с красными веками смотрели на него, шутовски поблескивая. - Милости просим к мисс Роберте. - Два пальца с грязными ногтями приблизились к его щеке и больно ущипнули. - Чем может порадовать мисс Роберта такого миленького мальчика? Джоул не знал куда деваться. - Холодного пива, - выпалил он, стараясь не слышать громких смешков и хихиканья позади. - Несовершеннолетним пиво продавать нельзя, моя детка, - даже таким миленьким. А нужно тебе виноградное ситро "Нэхи". - Она тяжело удалилась. Хихиканье переросло в откровенный смех, и уши у Джоула стали пунцовыми от унижения. Он заподозрил, что женщина сумасшедшая. И озирал пропахшую кислятиной комнату, как сумасшедший дом. На стенах висели вырезанные из календарей зубастые красотки в купальниках и грамота в рамке: "Сим удостоверяется, что Роберта Вельма Лейси выиграла Главный приз за вранье на ежегодных Июльских шалостях в Дабл-Бранчез". С низкого потолка свисали стратегически расположенные вымпелы мухоморной бумаги и пара лампочек в лентах из красной и зеленой гофрированной бумаги. На стойке - графин с высокими ветками розового кизила. - Угощайся, - сказала женщина, со стуком поставив перед ним совершенно мокрую бутылку пурпурного ситро. - Вижу, маленький мой, ты совсем запылился и пересох. - Она весело потрепала его по голове. - Так это тебя привез Сэм Редклиф? Джоул утвердительно кивнул. Он глотнул из бутылки - вода оказалась противно теплой. - Мне надо... вы не знаете, далеко отсюда до Скаллиз-Лендинга? - спросил он, ощущая, что каждое ухо в комнате ловит его слова. - Хм. - Женщина покрутила бородавку и завела глаза так, что стала похожа на слепую. - Эй, Ромео, сколько, по-твоему, до Скалок? - спросила она с сумасшедшей улыбкой. - Я их зову Скалками, потому что... - но не закончила - ее перебил негритянский мальчик, к которому был обращен вопрос: - Четыре километра, а то и все пять. - Четыре километра, - повторила она, как попугай. - Но на твоем месте, маленький мой, я бы туда не топала. - Я тоже, - пропищала девушка с соломенными волосами. - А может меня кто-нибудь подвезти? Кто-то сказал: - А не приезжал ли Джизус Фивер? - Ага, я видел Джизуса. Джизус у конюшни остановился. - Джизус Фивер? Черт, я думал, он давно на кладбище. - Что ты. Ему за сто - а шустрей тебя. Да-да, я видел Джизуса. - Здесь он, Джизус. Женщина схватила мухобойку и оглушительно хлопнула. - Хватит галдеть. Совсем из-за вас мальчика не слышу. Оказавшись причиной такого возбуждения, Джоул ощутил легкий прилив гордости, хотя и немного оробел. Женщина уставила клоунский взгляд куда-то над его головой и спросила: - Какое же дело у тебя к Скалкам, мой маленький? Ну вот, опять! Он кратко изложил дело, опуская все подробности, кроме простейших, - и даже не упомянул письма. Он ищет отца - вот и вся история. Как ему быть? Ну, она не знает. Она умолкла и стояла, крутя бородавку и глядя в пустоту. - Слушай, Ромео, - сказала она наконец, - ты говоришь, Джизус Фивер в городе? - Да. - Мальчик, которого звали Ромео, был цветной и носил на голове пышный, захватанный поварской колпак. Он складывал тарелки в раковину за стойкой. - Поди сюда, Ромео. - Она поманила его рукой. - Надо кое-что обсудить. Ромео немедленно уединился с ней в заднем углу. Она возбужденно зашептала ему, то и дело оглядываясь через плечо на Джоула. Он не слышал, о чем они говорят. В комнате было тихо, и все глядели на него. Он достал украденный патрон и нервно катал его между ладоней. Внезапно дверь распахнулась. Дерзкой походкой вошла та тощая, рыжая, с обкромсанными волосами и встала подбоченясь. Лицо у нее было плоское и довольно нахальное, нос обсыпан некрасивыми крупными веснушками. Прищуренные зеленые глаза перебегали с лица на лицо, но как бы никого не узнавали; равнодушно задержавшись на Джоуле, взгляд ее тут же скользнул дальше. - Здорово, Айдабела! - Как дела, Айдабела? - Сестру ищу, - сказала она. - Никто не видел? - Голос у нее был сипловатый, как у мальчишки, и шел будто сквозь дерюгу, - Джоул невольно откашлялся. - Я видел недавно, сидела на веранде, - отозвался молодой человек без подбородка. Рыжая прислонилась к стене, скрестив тонкие, как щепки, ноги с острыми коленями. Левая была обмотана размахрившимся бинтом в красных протеках меркурохрома. Девчонка вытащила тяжелую голубую катушку на бечевке и отпустила: раскручиваясь, катушка медленно дошла до полу и стала подниматься, наматывая бечевку на себя. - А это кто? - спросила она и показала головой на Джоула. Не получив ответа, она еще раз катнула игрушку, пожала плечами и сказала: - Подумаешь, кому интересно? - Но продолжала искоса следить за ним. - Эй, Роберта, не нальешь в кредит? - крикнула она. - Мисс Роберта, - откликнулась та, прервав совещание с Ромео. - Сколько раз предупреждать тебя, Айдабела Томпкинс, чтобы ты не распускала язык? До тех пор, пока ты не выучишься хоть немного хорошим манерам, сделай милость, забудь дорогу сюда, слышишь? И с каких это пор у тебя тут такой большой кредит? А? Марш отсюда и не возвращайся, пока не наденешь приличную женщине одежду. - Знаешь куда иди? - огрызнулась девчонка, с силой распахнув дверь. - Твой притон не скоро меня дождется, будь спокойна. - За сеткой ее силуэт застыл на мгновение - когда она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Джоула. А на улице смеркалось. Словно странное вино, настаивалась и густела в небе зелень, и по этой зелени ветерок лениво тащил погасшие облака. Скоро все отправятся по домам, и тогда тишина в Нун-сити станет почти что звуком: будто кто-то бродить пошел среди замшелых могильных плит на темном косогоре. Мисс Роберта дала ему в провожатые Ромео. Мальчики шли в ногу; черный нес чемодан Джоула; молча, они свернули за угол перед тюрьмой и очутились у конюшни - кирпичного здания, мимо которого Джоул уже проходил сегодня. У коновязи собралась компания, похожая на шайку бандитов из кинофильма о Диком Западе; бутылка виски ходила там по кругу; другая компания, менее шумная, играла в ножички под раскидистым дубом. Над осклизлым водопойным корытом роились стрекозы; паршивая собака бродила вокруг и нюхала у привязанных мулов под брюхом. Один из пьющей компании, старик с седыми космами и длинной седой бородой, был, по-видимому, в хорошем настроении: он хлопал в ладоши и приплясывал под музыку, наверно, звучавшую у него в голове. Ромео завел Джоула за конюшню, на задний двор, где лошади в упряжках и верховые стояли так тесно, что хвостом не могли взмахнуть, за что-нибудь не задев. - Вон он, Джизус Фивер, - сказал Ромео. Джоул и сам уже увидел пигмея, скрючившегося на сиденье серой повозки в конце двора: на зеленом разливе неба четко вырисовывалось доисторическое лицо малюсенького негра. - Не будем пугаться, - сказал Ромео, нерешительно прокладывая путь через лабиринт повозок и животных. - Держи меня крепче за руку, белый мальчик: Джизус Фивер - старый ворон, ты такого сроду не видел. - А я и не пугался, - ответил Джоул, и это было правдой. - Тсс! Когда мальчики подошли поближе, пигмей настороженно накренил голову, затем медленно, стаккатным движением заводной куклы, повернулся, и глаза его, слабые желтые глаза, обсыпанные молочными мушками, уставились на них с сонной отрешенностью. Нелепый котелок у него на голове был залихватски сдвинут набекрень, а из-за яркой полосатой ленты на тулье торчало пестрое индюшачье перо. Ромео замер в нерешительности, словно ожидая, что руководство возьмет на себя Джоул, но белый мальчик молчал, и тогда он заговорил сам: - Хорошо, что вы в город приехали, мистер Фивер. Этот маленький джентльмен, он родич Скалли, приехал в Лендинг жить. - Я сын мистера Сансома, - сказал Джоул и, глядя на темное высохшее лицо, сразу понял бессмысленность своих слов. Мистер Сансом. А кто он такой? Никто, ничто. Как видно, имя это мало говорило старику - его запавшие, будто незрячие глаза смотрели на Джоула без всякого выражения. Потом Джизус Фивер почтительно приподнял шляпу. - Приказывали, чтобы я его тут нашел. Мисс Эйми приказывали, - просипел он. Лицо у него было как черное сморщенное яблоко и почти истлевшее; полированный лоб блестел так, словно фиолетовый свет шел из-под кожи; серповидная поза наводила на мысль о сломанном хребте: печальный согнутый карлик, исковерканный старостью. А еще - фантазия у Джоула разыгралась - было что-то от колдуна в этих желтых крапчатых глазах, мудреное что-то, намекавшее... ну, на волшебство и всякие штуки, про которые читано в книгах. - Я тут со вчера, с позавчера, потому что мисс Эйми приказывали: жди. - И он весь сотрясся от глубокого вдоха. - Много говорить не могу, сил нету. Полезай, мальчик. Дело к ночи, а ночью мне беда с костями. - Иду, мистер Джизус, - без большой радости сказал Джоул. Ромео подсадил его и подал чемодан. Повозка была ветхая, разболтанная - вроде тележки уличного торговца, только побольше, - и устлана сухими листьями с кукурузных початков и кисло пахшими мешками. - Трогай, Джон Браун, - убеждал старик рыжего мула и похлопывал вожжами по спине. - Ходи ногами, Джон Браун, ходи ногами. Повозка медленно выкатилась со двора и со скрипом по тропинке - на дорогу. Ромео забежал вперед, звучно шлепнул мула по крупу и унесся; Джоула подмывало воротить его: он вдруг понял, что совсем не хочет ехать в Скаллиз-Лендинг один. Но делать было нечего. Бородатый пьяный перед конюшней уже перестал плясать, а паршивая собака, сидя у корыта, вычесывала блох. Валкие колеса вздымали клубы пыли, и они висели в зеленом воздухе, как мелко смолотая бронза. Поворот; Нун-сити скрылся из виду. Была ночь, повозка ползла по необитаемому проселку, колеса переминали глубокий тонкий песок, глушивший одинокие шаги Джона Брауна. До сих пор Джизус Фивер подал голос только дважды - и оба раза для того, чтобы пригрозить мулу какой-то китайской казнью: посулил шкуру снять живьем или башку топором расколоть, а может, и то и другое. В конце концов он сдался и, по-прежнему согнувшись крючком на своей доске, уснул. "Далеко еще?" - спросил один раз Джоул - ответа не было. Намотанные на запястья вожжи болтались свободно, но умный мул тащил повозку без указчиков. Обмякший Джоул тряпичной куклой лежал на подстилке из шелухи, и ноги его свешивались с задка повозки. Лозами звездного инея проросло южное небо, и глаз его вязал в морозные узоры россыпь звезд, тут угадывая шпиль, там - невиданный цветок, там - прыгнувшую кошку, там - очертания головы и другие чудные картины, какие складываются из снежинок. Висела яркая, чуть красноватая луна в третьей четверти, ночной ветер жутко колыхал шали бородатого мха на проплывавших деревьях. В бархатной мгле там и сям зажигались светляки, словно сигналя друг другу кодом. Упокоенно и безмятежно слушал он отдаленный пилящий хор ночных насекомых. А потом звуки пустынной природы прорезал детский дуэт: "Куда синица бедная от холода летит?.." Как призраки скользили они под луной по заросшей бурьяном обочине. Две девочки. Одна шла легко и плавно, движения другой были резки и стремительны по-мальчишески - ее-то он и узнал. - Эй, здорово, - храбро сказал он, когда повозка поравнялась с девочками. Обе еще раньше заметили повозку и даже сбавили шаг; тем не менее, вторая девочка как бы вздрогнула от неожиданности и вскрикнула: "Ах, боже мой!" Волосы у нее были длинные-длинные и доставали до бедер, а лицо, хоть и едва различимое, смазанное потемками, показалось Джоулу очень красивым и очень дружелюбным. - Как мило, что вы едете в ту же сторону и можете нас подвезти! - Садитесь, - сказал он и подвинулся, освобождая место. - Я - мисс Флорабела Томпкинс, - объявила она, легко вспрыгнув на повозку и одергивая платье под коленями. - Ваша повозка из Скаллиз-Лендинга? Ну да, это Джизус Фивер... Он спит? Нет, это просто невероятно. - Она щебетала, словно подражая какой-то знакомой немолодой даме. - Залезай же, сестра, тут сколько угодно места. Сестра тащилась рядом с повозкой. - У меня покамест две ноги, благодарю покорно, и не такая я мальчишница, чтобы они у меня вдруг отнялись, - сказала она и выразительно подтянула шорты. - Ты садись, пожалуйста, - слабым голосом сказал Джоул, не зная, что еще сделать: девчонка была странная, сомневаться не приходилось. - А, пустяки, - сказала Флорабела Томпкинс, - не обращай на нее внимания. Вот это мама и называет "айдабелиной дурью". Пусть себе ковыляет, сколько ее дорогой душе угодно. Ее бесполезно уговаривать - Айдабела у нас своевольная. Спроси кого хочешь. - Хе, - только и промолвила в свою защиту Айдабела. Джоул переводил взгляд с одной на другую и наконец пришел к выводу, что ему больше нравится Флорабела; она была красивая, по крайней мере, такой ему представлялась: он не настолько хорошо ее разглядел, чтобы решить окончательно. Во всяком случае, сестра не была сорванцом, а к сорванцам он питал особую ненависть еще со времен Айлин Отис. Айлин Отис, маленькая мясистая хулиганка из их квартала в Нью-Орлеане, имела обыкновение устроить ему засаду, сорвать с него штаны и закинуть на дерево. Тому уже много лет, но до сих пор при воспоминании о ней он приходил в бешенство. Рыжая сестра Флорабелы показалась ему второй Айлин Отис. - А у нас, знаешь, прелестный автомобиль, - сказала Флорабела. - Зеленый "шевроле", в него шестеро помещаются, и никто друг у дружки на коленях не сидит, и в нем настоящие занавески - поднимаются и опускаются, когда дергаешь за игрушечных младенчиков. Папа выиграл этот "шевроле" у одного человека на петушиных боях - что было