покажу тебе волшебную новеллу, в которой первые две буквы первого слова в первом же предложении хранят секрет этой книги!" (Где, Па, где?!) Во всяком случае, они были на пути в библиотеку к записям Армстронга. Изгибаясь под имитируемую отцовским голосом трубу, когда отец внезапно замолкал, Адам, держа руки на весу, терял равновесие и почти падал. Он загадочно смотрел на отца. Отец замирал становясь похожим на статую в парке, или на парализованного какой-нибудь страшной болезнью. - Надо идти, - сказал отец, окончательно опомнившись и несколько застеснявшись собственных гримас. Он дeргал Адама за руку. Он почти тащил его вокруг угла, через узкую аллею между Бекер Дрегстор и Эдмедьус Фарнитур. - Эй, Па! - кричал Адам. - Куда мы идeм? В библиотеку - это не туда! - Знаю, знаю, - сказал отец голосом Филдса, который в старом комическом кино говорил не открывая рта. Филдс произносил всякие смешные, ни на что непохожие слова, что сейчас и делал его отец: "Нам надо прокрасться в другой лондшафт, и мы обдумаем желания третьего месяца этого года, мой мальчик." Его носовой голос и щeлканье его пальцев, стяхивающих пепел с невидимой сигары казались чем-то неуместным в этом непривычном месте. Он торопился сам и тянул за собой Адама. Адам оглядывался назад - они выглядели убегающими в никуда, но от кого и от чего - может быть, от самих себя? - Ах, эти слова...- говорил отец в стиле Филдса, кивая в сторону посадки деревьев и кустарника, которая тянулась целую милю, почти до самого хайвея. Когда они вошли в эту посадку, Адам увидел, как отец быстро отстал. Он окинул беглым взглядом всe вокруг себя - спокойно, никого. - Всe в порядке, Па? - спроил он дрожащими губами. - Всe хорошо, Адам, - сказал отец своим собственным голосом. - всe хорошо. Они уже шли по этой роще, выглядывая иногда из-за ветвей, стучащих во время штормовых порывов ветра. Они проламывались через кусты, словно путешествуя в африканском сафари. Адам начинал приходить в себя. - Эй, Па - неплохая забава. - сказал Адам. Отец тяжело дыша ерошил волосы на голове у Адама. - Неплохая прогулка, если так. - ответил отец. Адам почувствовал дружелюбие. И это было, пока перед ними не предстала собака, похожая на приведение, взявшееся из ничего, ужасное, неопознанное, со свиноподобной мордой, со сверкающими глазами и жeлтыми зубами. - Какая она смешная. - сказал отец. Адам понял, что отец подразумевал под словом "смешная". Они не на шутку испугались и были словно загнаны в угол одной лишь этой собакой - не грабителем и не диким животным. Адам понимал, что им с отцом стоило бы убежать от сюда прочь. Но опасность излучалась от одного только еe присутствия. Она собиралась напасть. Смертельная угроза изрыгалась из еe горла низким раскатистым рычанием. - Надо осторожно уйти. - сказал отец. Но с этой их попыткой рычание только усилилось. Сердце Адама сильно заколотилось. - Смотри, Адам. Мы что-нибудь должны с ней сделать. - Но что, Па? - спросил Адам ощущая всем телом дрожь. - Сначала я хочу, чтоб ты ушeл отсюда. - Я хочу остаться с тобой, Па. - Смотри, она, вероятно, решит напасть на кого-нибудь одного из нас, и нет выхода. Я маленькими шагами продвигаюсь вперeд - а ты должен отстать. Я попробую увести еe от тебя. Но двигайся медленно и сильно не расстраивайся. Только иди обратно и держись отсюда подальше... - Куда мне идти? - Я слышу движение машин где-то позади. Хайвей проходит слева от нас. - отец говорил мягко, еле шевеля губами. - Двигайся к хайвею и останови какую-нибудь машину. - Но что ты, Па? - Я думаю, что справлюсь с ней сам. Я попытаюсь уйти в сторону. - Я хочу быть с тобой, Па. - ему, конечно же, хотелось уйти, он был сильно напуган, но понимал, что предаст отца, если уйдeт. - Ты мне больше поможешь, если уйдeшь, Адам. - категорично заявил отец. - А теперь медленно... Адам неохотно отошeл, медленно посторонился, не осмеливаясь взглянуть на собаку, уткнув глаза в землю, надеясь на то, что он никуда не пойдeт, упадeт на землю, собака нападeт именно на него. Он слышал бормотание отца: "Собака... уйди прочь..." Собака не шевелилась. Адам оглянулся - еe свирепые глаза уставились на отца. Адам сделал шаг побольше - она бросилась, рычание перешло в вой сирены. Она метнулась прямо к отцу. Он отступил в сторону, отмахнувшись рукой, собачьи зубы вцепились в рукав отцовской куртки. Он с размаху швырнул еe в сторону. На мнгновение обернувшись, он кричал Адаму, чтобы тот бежал прочь, но Адам застыл от ужаса на месте. Отец пригнулся низко к земле, почти до уровня собаки. Его правая рука что-нибудь искала - палку или камень. Собака также пригнулась, еe тело почти лежало на земле. Отец медлено поднялся, он держал в руке кленовую ветку, толщиной примерно с дюйм. Он подсунул еe собаке, как бы преподнося ей букет цветов. В первый же момент животное бзбеленилось, ужасные глаза засверкали ещe сильнее. Оно без предупреждения прыгнуло уже на ветку, схватив еe зубами. Отец схватил ветку с обоими руками и поднял еe, собака повисла на ней. Еe челюсти держали крепко. Вращаясь вокруг своей оси отец отпустил ветку. Собака с веткой в зубах отлетела на несколько метров в сторону неловко упав на землю, взвыла, спеша стать на лапы. Отец взял по ветке в каждую руку. Он выглядел как дресировщик львов в работе. - Иди ко мне, ты... гнусный ублюдок... уродина. - кричал отец собаке. Адам никогда не слышал от отца таких слов, хотя он иногда слышал "ад" или "проклятье". Звуки, исходящие от собаки, уже были не рычащие, а скорее кричащие, стонущие - она уже была ранена. И не смотря на это она старалась внезапно напасть, отскакивала в сторону, опять нападала гребя лапами землю. В какой-то момент она с визгом исчезла, прыгая через кусты и чащу. Отец повернулся. Он хватал возрух огромными глотками через широко открытый рот. Щeки были в поту и грязи, куртка - порвана. Адам бросился к нему и обнял. Он никогда не любил отца так сильно, как тогда. Т: И это ключ? А: Я думаю да. Вы просили рассказать, как всe это начиналось, если возможно. И это было начало. Т: Что для тебя было самым решающим в этом случае? А: Что вы полагаете? Т: Я полагаю - встреча с той собакой в лесу? Или было что-то ещe, подтолкнувшее вас с отцом войти в лес? (пауза 5 секунд) А: Мы с отцом не разговаривали, когда вышли из лесу. Мы ни о чeм не говорили матери - мы сделали из этого секрет. У меня не было ничего страшнее встречи с той собакой. Но вроде бы для меня всe это не имело никаких последствий. Отец рассказывал матери о том, как мы гуляли по лесу, и о том, как приятно там в первое воскресенье Марта. А всe, что было потом - отец был очень сильно искусан той собакой и нуждался в медицинской помощи - я забыл о причине, по которой мы вошли в лес. Т: Как ты думаешь - твой отец видел на улице что-то, что могло его ввести в панику? А: Да. Т: Что, ты полагаешь, он видел? А: Я не знаю... я не знаю... (пауза 5 секунд) А: Если можно, то мы прервeмся? Я устал... это был водосток и лужа, которую не обойти. Т: Конечно прервeмся. Ты был молодцом. Постарайся отдохнуть. А: Спасибо. ЕND ТАРЕ ОZК004 ----------------------------------- Телефонная будка стоит в стороне от Ховард-Джонсонса на перекрeстке магистралей Роут 99 и Роут 119. Солнце слепит отражаясь от еe стeкол. Я слезаю с байка и иду к ней. Ботинок трeт, и на правой пятке вздувается пузырь. Я гнусь под ветром и шарюсь по карманам, ища заблудшие в закутки монеты. Я должен поговорить с Эмми Херц. Еe голос поддержит меня. Я хотел позвонить ей этим утром, когда покидал Монумент. Мне вообще то нужны лекарства. Можно было бы остановиться в Файрфельде, отдохнуть и немного перекусить, разве что только в "Херши"-баре. Сейчас я где-то между Файрфельдом и Карвелом, как раз между теми местами, через которые я проезжаю. Я растерян, и поэтому нуждаюсь в разговоре с Эмми. Она поднимет мой дух, рассмешит меня. Я люблю еe. Я дошeл до телефонной будки после бесконечной ходьбы, похожей на сон, когда идeшь и никак не можешь дойти до места назначения. Я смотрю на часы - на них только лишь час пятнадцать. Уроки закончатся только в два пятнадцать, и ещe пятнадцать минут ей идти домой, если, конечно же, она где-нибудь не задержится. Я смотрю на телефон в будке с отвращением - не к телефону, а к себе. Я потерял счeт времени и никогда не доеду до Белтон-Фолса до наступления темноты. Я мельком взглянул на Ховард-Джонсонс. Я не голодный, но знаю, что телу нужна энергия, для всего моего путешествия в Ротербург. Мать всегда говорит, что я не ем достаточно, и всегда пытается впихнуть в меня побольше или приносит домой самые новые витамины в виде сладостей или жевательной резинки. Моя бедная мама. Я качу свой байк по дороге на Ховард-Джонсонс. Когда я ещe был маленьким, то назвал его "Опельсиновым Джонсоном". Мы проезжали его на машине - мать, отец и я. Я был между ними на переднем сидении, и когда я сказал "Опельсиновый Джонсон", они засмеялись, и я почувствовал себя в безопасности и окружeнным их любовью. Иногда и по сей день я могу где-нибудь ночью прошептать: "Опельсиновый Джонсон", и снова мне становится лучше, и я защищeн от всех бед. Мне обязательно надо отдохнуть. Я знаю, что в Ховард-Джонсонсе есть комнота отдыха, но, по меньшей мере, у меня две проблемы. Прежде всего - это что мне делать с байком? Он без замка, и я не могу оставить его без присмотра, и я застряну тут, если что-нибудь с ним случится. Другая проблема в том, что ванные комноты обычно не имеют окон. Это создаeт множество сложностей, потому что я не могу находиться один в закрытом помещении без окон. Мне надо будет сидеть в ванне с закрытой дверью и не иметь возможности наблюдать за байком. Вторая проблема решается, если я беру комноту, выходящую окнами на площадь, быстро моюсь и наблюдаю за байком через окно. И вот я на центральной площади Ховард-Джонсонса, я очень хочу отдохнуть и спешу через улицу. ------------------------------ Я стою в телефонной будке, в трубке всe гудит и гудит. Я знаю - это дальний выстрел, и, скорее всего, Эмми Херц осталась в школе, но гудки следуют один за другим, и я потерял счeт их количеству. Мой желудок тянет и напрягает. Гамбургер, что я съел в Ховард-Джонсонсе переворачивается камнем в животе. Можно было бы заказать что-нибудь полегче, например, суп или жаркое с рыбой. И мне бы врача. Мои руки липнут от пота к поручням будки, а пальцы как чужие. В отличии от меня они привыкли к изгибам велосипедного руля. Головная боль наступает железными прутьями под костью лба. Я разбит, но Эмми Херц может всe вылечить. В трубке по прежнему гудки, без конца. Грузовики несутся на север по Роут 99, и их моторы ревут и стонут в непрерывном гуле. - Извините. Ваш абонент не отвечает. - коротко отрезает мужской голос оператора в линии. - Вы можете попытаться ещe раз? - спрашиваю я, хотя знаю, что зря. Ещe как-то нахожу утешение в том, что телефон звонит у Эмми дома, отзываясь эхом в стенах комнот, где Эмми ест и спит, читает книги и смотрит телевизор. Но на зло всему, оператор холодно произносит: - Извините, сир, ваш абонент не отвечает. - Спасибо, - отвечаю я. - спасибо за попытку. Монеты выпадают в желобок под номеронабирателем, и я выгребаю их окоченевшими пальцами. Толкаю дверь будки. Она не поддаeтся. Пинаю еe изо всех сил ногой. Она со скрежетом смещается, я открываю еe и иду прочь. Солнце скрывается под низкими облаками, которые давят и становятся всe ниже, нагнетая клаустрофобию. Ротербург кажется всe дальше и недосягаемее. В желудке покачивается тошнота, а в голове пульсирует боль. Я иду к байку. Пузырь на пятке лопается. Если бы всe это рассказать Эмми... Моя следующая остановка в Карвере, и я сверяю путь по карте. Масштаб карты - десять миль на один дюйм. Карвер только в полудюйме от точки, где я сейчас нахожусь. Когда я прибуду в Карвер, Эмми, наверно, придeт из школы домой. И, может быть, я смогу найти аптеку и купить аспирин от головной боли. Я проверяю байк и кладу подарок для отца в корзину. Натягиваю шапку на уши - это удержит тепло и прикроет их от сильного шума, исходящего от грузовиков, несущихся по девяносто девятой магистрали. Оглядываюсь - никого. В Карвере я могу очевидно найти ресторан и заказать немного супа или тушeных моллюсков. Я еду на велосипеде и говорю своим ногам: "Жмите, жмите." Словно я возвращаюсь. Я напеваю для поддержки духа: Отец навеселе, Отец навеселе... Но я пою тихо, даже не вслух. Я устал, и мне нужна поддержка, пока не доберусь до Карвера. --------------------------------------- ТАРЕ ОZК005 1350 date deleted T-A. Т: Можем ли мы поговорить об Эмми Херц? А: Если вы хотите. (пауза 5 секунд) Т: Ты можешь описать еe, как лучшего друга, или больше? Больше. Ему снилось этой ночью, что он и Эмми вдвоeм были на футбольных трибунах, поле было пустым, дул зимний ветер, и их губы соприкасались и открывались, их языки искали друг друга, и в момент их соприкосновения он дрожал - не от холода, а от наслаждения. Он чувствовал еe дыхание, сам дышал быстро и глубоко, и его сердце сильно билось. Он так еe любит. А: Больше чем друга. Т: Расскажи мне об этом. Эмми. Эмми Херц. Она любила пакости и всегда на них подстрекала других. Эмми говорила, что каждый относится к жизни слишком серьозно. Когда он первый раз встретился с ней, она сказала: "Знаешь, что характерно для тебя, Асс? Ты недостаточно смеeшься. Твоe лицо спрятано в большой книге. Но я надеюсь, Асс, что можно услышать смех в твоeм детском блюзе." Она говорила примерно так. Но вместе с тем она могла быть и серьозной. Она могла надолго закрыться дома с книгой. И если так, то именно книги их и познакомили. Она заходила в Монументскую Публичную библиотеку, а он выходил от туда, и они столкнулись в дверях. Книги, которые были у них в руках, посыпались на пол и завалили весь проход. Когда они собирали их, Эмми сказала: "Знаешь, что мне это напоминает? Одну старую голевудскую комедию, ты еe видел по телевизору, где герой и героиня смешно встречаются. Я полагаю, ты можешь представить себе писателей, сидящих в студии и говорящих: "Подумать только - они сейчас встретятся?" И кто-нибудь говорит: "А что, если она входит в библиотеку со всеми своими книгами, а он в это же время выходит, и у него тоже книги..." Они оба стояли на коленях в проeме входной двери библиотеки. Люди, входящие и выходящие, шагали через них, и она говорила больше минуты, а он, забыв всe на свете, слушал. Она была той чокнутой девчонкой, от которой он смог сойти с ума. Они собирали книги: "Не путай своe с моим, - говорила она. - Это будет стоить тебе мятной жевачки, потому что я всe это должна была вернуть ещe месяц назад." - они тогда учились в разных школах. Он по уши влюбился в неe. Она сказала, что еe зовут Эмми Херц ("Пожалуйста, не путать с фирмой по прокату автомобилей."). Она была невысокого роста, крепкого сложения и вся в веснушках. Один из еe передних зубов был кривой, но у неe были очень красивые глаза - того же цвета, что и китайская ваза его матери, из фарфора, эмалированного небесной глазурью. У неe также были большие объeмные груди - позже она говорила ему, что сильно их стесняется - таких больших ("Попытайся целый день таскать всe это через весь город."), но он был влюблeн в неe и не смеялся, когда она это объявляла. Он любил еe ещe и за то, что она не смеялась, когда он рассказал ей, что хочет когда-нибудь стать знаменитым писателем, таким как Томас Вольф, и за то, что она не спрашивала, кто был такой Томас Вольф и не сравнивала его с этим писателем. Позже, конечно, она призналась, что ей не легко понять его книги. - Похоже, ты самый подходящий кандидат для "Номера.", - Эмми сказала это в первый же день их знакомства, рассмотрев его щуря глаза. Она была близорукой, но ненавидела очки. - Застенчивый, может быть, но я думаю, что ты тип, не теряющий хладнокровия. А хладнокровие нуждается в "Номере." - Что такое "Номер"? - спросил он, доверчево и наслаждаясь, он не встречал раньше никого, подобного Эмми Херц. - Ты узнаешь потом, Асс. Завтра - после школы. А сейчас, жди меня у главной двери, и если будешь покладист - зажжeтся свет. Он буквально плясал около библиотеки с книгами в руках. Он заглядывал в окна, чтобы не упустить момент, когда подойдeт еe очередь к библиотекарю, и когда она вернeт книги. Он ощущал внутри себя взлeт энергии, переходящей в буйность. Ему хотелось петь, даже не петь, а кричать. Свойственная ему застенчивость исчезла. Ему нужно было говорить, чтобы больше не быть посторонним для неe, и сказать ей, что день чудесный, как прекрасно светит солнце, и как оно заливает Майн Стрит, ослепляя всe в безветрии, вращаясь вокруг всего этого золотого мира. На следующий день, он ждал еe, когда она возвращалась из школы. "Я рада тебя видеть, Асс." - сказала она, и он жадно слушал еe, когда она говорила о своей школе и своeм классе, и об ужасной контрольной по алгебре, которую, в чeм она была уверена, запустила. Она внезапно остановилась и повернулась к нему: "Ты стесняешься? Ведь ты почти ничего не говоришь. Или это потому, что мой рот не закрывается?" - Еe глаза были, словно синие цветы. "Я стесняюсь..." - сказал он, удивляясь тому, что он действительно не чувствовал стеснения в еe присутствии. Обычно он стеснялся постороних. Его отметки в школе часто страдали потому, что он был ужасен и косноязык в устных ответах, речах и ещe где-либо, где всеобщее внимание фокусировалось на нeм, хотя он и блистал в письменных тестах и контрольных по композиции. - Почему я раньше не видела тебя здесь вокруг? - спросила она, когда они медлено прохаживались. - Не знаю. - отрезал он. Он и не знал, конечно. Он был просто "здесь и вокруг". Обычно, после школы он сразу же возвращался домой. Мать была дома, ждала его, сидя в своей комноте; она расстраивалась, если он приходил на пять минут позже; говорила напряжeнно и нервозно, если она не знала о его местонахождении. Ему иногда хотелось знать, что должно было произойти с ней, и что превратило его мать из весeлой и нежной женщины, чей аромат сирени заполнял всe вокруг, в бледную, подавленную и ворчливую старуху, которая просто уходила из дому или затаивалась у оконной занавески. Но он не хотел рассказывать Эмми Херц о своей матери. С его стороны это было бы предательством Эмми и еe потерей. Во всяком случае, его ужасная застенчивость или неспособность воспринимать взгляды людей со стороны были ничем по сравнению с эмоциями и поведением его матери. Он чувствовал, что его застенчивость лежит в основе его характера; он предпочитал читать книги или слушать старый джаз в своей комноте походам на танцы и тусовкам со сверстниками в нижнем городе, или играм в "классики", когда он был помладше. Во всяком случае он всегда без сожаления уходил от всех прочь - это был его выбор. Быть очевидцем, наблюдать, присутствовать в очаге развития событий, записывать внутри себя на какую-то собственную плeнку в каком-то, спрятанном от всех "чeрном ящике" то, что никто вокруг не замечал, кроме него. Всe это пришло к нему позже, в одиннадцатом классе, когда он твeрдо и бесповоротно решил, что хочет быть писателем: все его наблюдения и, тогда же, все его эмоции и ощущения стали служить этим целям. Он осторожно, как мог, преподносил всe это Эмми Херц - словно переполненные ладони орехов, которые нельзя было рассыпать. Они пришли в дом Эмми, и он ждал, пока она сменит джинсы. Еe мать - рослая, стройная женщина, ещe не видя его ни разу, уже всe узнала про него от дочери - после того, как он звонил ей домой по телефону. Она собиралась уйти по каким-то своим делам. Адам всe-таки позвонил своей матери. Он сообщил ей, что в этот вечер он будет поздно, задержится на встрече в Литературном Клубе - он был страшным вруном, и чувство вины за собственную ложь стало брать его за горло. Он, было, подумал, что делает ошибку встречаясь с Эмми Херц после школы, как сегодня. Что делать ей с таким как он? Она была молнией, а он был тучей - серой тучей. Но он услышал поэму, затаившуюся в мире, и хотел еe записать. "Я была права!" - закричала Эмми из ванной. Адам побрeл туда, услышав еe голос. Из-за запертой двери доносились шум душа, спуск воды в унитазе и то, как канализация давилась экскриментами и всем, что в неe поступало. Он в смущении старался всего этого не слышать. Эмми вышла наружу, и кровь прилила к его щекам. Забавляясь, она сказала: "Смотри, Асс, не стоит так сильно пердеть за всe, что беспокоит тебя. Всe это - лишь часть природы и бытия." Позже она сказала ему, что выбрала слова преднамеренно - "Кусочек шоковой терапии." - как она это объяснила. Они направлялись в магазин сети "А&Р", проделывать тот самый "Номер". Основная идея "Номера" была проста: наполнить тележку, а ещe лучше - несколько тележек до отказа каким-либо товаром, зарегистрировать всe это у кассира, под каким-либо предлогом вернуться с этими тележками обратно в торговый зал, не заплатив ни цента, и скопить все тележки где-то не на самом приметном месте и улизнуть, оставшись незамеченными, сохранив чеки кассового аппарата и карточку покупателя. Эмми как бы и не удалялась из торгового зала. Она предугадывала все возможные варианты. Прежде всего, это были разные возможности в разные дни недели. Например, полдень вторника был полон риска из-за того, что в магазине было мало покупателей, и сложно было остаться необнаруженными при участии в каких-либо подозрительных акциях. На вечер пятницы и в субботу покупатели заполняли магазин до отказа, но Эмми так же осознавала риск. В один день она утверждала, что только консервы могут быть загружены в тележку, или в другой - только банки, и она в тот день провела целую корзину банок, объeмом в галлон каждая. В другой раз она загрузила полную тележку детского питания; надо было перебрать пятьсот банок. И ей пришлось оставить всe это перед кассой. О, боже! Любо-дорого было посмотреть на Эмми, что она вытворяла, когда выделывала "Номер". Процесс носил серьозность, без малейшего намeка на какой-либо вред. Иногда она выносила список покупателя, а настоящий список они делали потом, дома, после школы. Она проверяла список так же часто, как еe семья закупалась, следя за марками и названиями, проговаривая всe по частям. Один раз они с Адамом взяли с собой маленького ребeнка, еe соседа, чтобы привнести в "Номер" видимость закупки для семьи. Эмми говорила очень важно, чтобы всe выглядело естественно, как если бы всe, что в тележках, принадлежало им, и всегда действовала с некоторой злостью и беспристрастностью, чтобы никто не смог их в чeм-либо заподозрить. Иногда она специально просила продавца о помощи. "Эй, а где сардины, между прочим?" - требовала она и угрожала всем работникам магазина поркой, если ей не покажут, где лежат сардины. Это была Эмми. Вечер пятницы больше всего подходил для неe. Она заполняла столько тележек, сколько было возможно. "Слушай," - сказала она Адаму. - "C твоей помощью мы можем поломать все рекорды." И они установили рекорд в один из пятничных вечеров - во время большой годовой распродажи. Работая порозень они наполнили двенадцать тележек: восемь Эмми, и четыре Адам. Тележки переполнялись до отказа, и Эмми завершала каждую с пачкой солений, внося этим некоторый гротеск в значимость каждой горки. Они расставляли все тележки во всех проходах магазина и получали большое удовольствие, когда продавец проходил мимо, осматривал тележки, удивлялся и шeл дальше. Но Эмми на этом просто так не останавливалась. Она решила, что все тележки должны быть составленны одновременно в последний проход, где находится отдел овощей и фруктов. Впоследствии они там были выстроены, как солдаты в строю. "Don't rush, act nonchalant," (не суетись, действуй беспечно) - предостерегала Эмми. Она произносила: "nonchalant" по-французски без t на конце. Дальше они сидели на решeтке или стояли на стоянке для автомобилей у входа в магазин. Откуда они могли бы наблюдать за рядом наполненных ими тележек. Рано или поздно подошeл продавец. Он с недоумением осматривал каждую, видимо, пытаясь себе объяснить еe происхождение. Одна женщина взяла пачку солений из одной из тележек и переложила в свою. После чего было интересно наблюдать за сумотошными действиями продавцов. Двое из них стали разгребать то, что было в тележках, чему-то очень сильно удивляясь. За несколько минут уже пять или шесть продавцов удивлeнно рассматривали все эти переполненные до верху тележки, не понимая, что же это за мистика, почeсывая головы, подозрительно осматриваясь вокруг. В конце концов пришeл менеджер - маленький лысый человечек. Он взорвался от злости, стал размахивать руками и прыгать вверх-вниз, как фигурка на карикатуре. Стадо продавцов принялось увозить все эти тележки прочь. К великому удовольствию Эмми - еe смех был чудом для ушей. "Мы это сделали, Асс!" - говорила она. - "Мы это сделали!" Этим вечером, когда он провожал еe домой, он в первый раз еe поцеловал. Это был первый поцелуй в его жизни. Он растаял от любви. Его тело пробирала дрожь от всего, что он тогда почувствовал. Т: Эмми Херц - это один из ключей? А: Я думаю, да. Но возьмeм еe отдельно, отдельно от всего другого. Особенно после еe звонка однажды днeм. Т: Она звонила тебе? А: Да, когда мы встретились в первый раз, я рассказал ей, что мы приехали в Монумент, когда мне было всего лишь четыре года. Наша семья жила до того в Новой Англии, в маленьком Пенсильванском городке... Ревлингс-Пенсильвания... Это был один день... Голос Эмми вибрировал в телефонной трубке. - Ты занят, Асс? - Нет, а к чему это? Звонки от Эмми всегда были тревожными. Иногда это была очередная идея про "Номер". Что было похоже на пришествие Святого Инна рано утром и, одновременно, на привидение, парящее по коридорам и не считающееся с табличками на дверных ручках с надписью: "Не беспокоить."; или развитие того же на трeх разных языках, "Пожалуйста, не входите в нашу комноту слишком рано." Иногда ей нужно было только поболтать. Она говорила с ним словно неполным текстом идущего на экране фильма, она как бы смотрела телевизор, переодически отрываясь от него. В другое время она могла сказать: "Я хочу услышать стихи." Еe голос дрожал, он мог читать ей поэмы, каторые писал сам, но выдавал за чужие произведения неизвестного поэта: "Моя любовь к тебе, как то далeкое окно..." Но эти звонки могли быть разными. "Смотри, Асс," - говорила она. - "Я в газете. Я капнула своему отцу и его гостю, редактору из Ревлингса-Пенсильвания. Он приковылял сюда. Если не ошибаюсь, ты тоже взялся от туда?" В тот раз снова перед Адамом предстал ряд ярких впечатлений, когда автобус мчался в ночи - вся та их спешка. Эмми продолжала: "Слушай, этот парень говорит, что он жил в Ревлингсе всю свою жизнь, и он не может вспомнить каких-либо Фермеров. Не фермеров на ранчо, а твой фамильный род Фермеров. Он говорит, что знает всех в городе. Ты не говорил, что твой отец служил страховым агентом в Ревлингсе" - Я не знаю. - ответил Адам. - Это так важно? - Нет, действительно, это не важно. Этот человек только пришeл, и когда мой отец сказал ему, что ваша семья также из Ревлингса, он подумал, что он может написать что-либо о вашем роде, собранном воедино, и он не смог вспомнить каких-либо Фермеров именно из Ревлингса, также и в страховом бизнесе, и я полагаю, я подумала, что могу это проверить. Я думаю, что было бы интересно узнать о вашем старом доме. - Мне любопытно. - сказал Адам. Он удивился этому курьeзу, но старался говорить прохладно и не хотел, чтобы Эмми услышала удивление в его голосе. - Хорошо. А твоя мать? Еe девичья фамилия? Может быть он помнит еe мать? - хихикала Эмми. - Кто-нибудь, как это..? - У моей матери была фамилия Холден. Луиза Холден. - Hold On. Я увижу, если полетят искры. Он отдалeнно слышал, как Эмми видимо докладывала о своих находках посетителю редактора. - Стой, - сказала Эмми, повернувшись к телефону. - Это не звон колокола. Эй, как долго ты здесь живeшь, между прочим? Ты не сказал, где ты родился. Адам был готов сказать: "Я родился здесь. И мои родители тоже." Но что-то заставило его промолчать. Память мимолeтна... - Ты молчишь, Асс? - Смотри, Эмми, я сказал, что мы приехали в Монумннт из Ревлинга - но не сказал, что родился здесь. Ты что-то не поняла. Мы жили здесь.., о.., только несколько месяцев, я догадываюсь. И отец в то время не работал. Он был с поломанной ногой. Когда мы прибыли в Монумент, мы слышали о продаваемом здесь страховом агенстве. Адам был удивлeн своей способности лгать, в его душе лихо изобретались какие-то новые обстоятельства перемен у себя и у родителей. Но он хотел знать - почему? И что заставляло его лгать? - Ладно. Я полагаю, было что-либо такое, Асс. Всe-таки, так ли плохо - если Ревлингс был для вас городом старого дома, твои родители могли бы с удовольствием встретиться с ним. Они могли бы собраться и всe. - Ладно, спасибо, Эмми. Я ценю это. Т: И это всe? А: Да. Т: Эмми возвращалась к этому разговору снова? А: Нет. Никогда. Т: Что ты думаешь об этом разговоре и о еe вопросах? А: Это было нелепо, странно. (пауза 5 секунд) А: Я был уверен в том, что редактор из Ревлингса ошибался. Он очевидно имел плохую память. Я, наверное, и не думал об этом. (пауза 10 секунд) Т: Вот мы и перебрались в другую точку. А: Мы? Т: Дай мне собраться. Первая точка - это был тот день среди деревьев с собакой. Главное, что привело тебя и отца в лес. Вторая - тот разговор с Эмми по телефону. Первый раз тебе было девять лет и четырнадцать во второй. А: Я устал. Т: Рано. Потерпи немного. Всe идeт неплохо. А: Я больше ничего не хочу добавить. Т: Ты думаешь об Эмми? А: Да. Т: Всe начинает возвращаться к тебе, не только Эмми? А: Я не знаю. Т: Надо всe вернуть. Вспомни, я помогу тебе, и лекарства помогут, но... А: Но помочь мне? Где-то выигрываешь, где-то теряешь? Т: Думай о выигрышах. А: А если только теряю? Т: Не думай об этом. Не надо. А: Если это страшные потери? Т: Надо всe взвесить. А: Спасибо. END TAPE OZK005 ------------------------------------- Дождь начинает без предупреждения. Он режет по лицу, осыпает всe моe тело. Облака сгущались, когда я ещe въезжал в Карвер, но меня это не волновало. Солнце и облока играли разными цветами на протяжении всего моего пути этим утром. Ливень встретил меня внезапно. Я жму по узкому участку на Роут 119. Грязь летит с моих ног во все стороны лишь потому, что переднее колесо без щитка, и ничего не защищает меня от брызг. Дождь лупит на встречу, и я еду через шторм. Съезжаю с хайвея и думаю, что делать дальше. Кося глазами в сторону вижу дом где-то в четверти мили от сюда, но я не хочу оказаться среди людей. Можно спрятаться под деревьями, и я толкаю байк к протяжeнной кленовой роще. Дождь льeт, как из ведра. Я въезжаю в рощу и чувствую, что деревья не могут меня защитить от дождя. Массивные капли, срывающиеся с ветвей, молотят меня сверху. С отвращением прислоняюсь к стволу дерева. Дождь снова усиливается, качая ветки, гнущиеся под ветром. Холод проникает под одежду, просачиваясь под кожу и в кости. Отцовский портфель промок, и карта пропала. Я вытаскиваю портфель из корзины, обнимаю его и прячу под курткой. Он мокрый, но меня это не волнует. Дождь продолжается. Я смотрю на размытую карту и внезапно чувствую, что голоден, как волк, и не могу вспомнить, когда ещe был так голоден. Проезжает машина - стейшен-вагон с деревянными панелями. Тот, кто еe ведeт, смотрит в мою сторону. Мне хочется, чтобы он остановился. Закинуть бы байк на багажную решeтку, что на крыше, и ехать бы в тепле и уюте. Но я почему-то рад тому, что он проскочил мимо не остановившись. "Я - Крепкий Орешек." - говорю я себе. Мой голос странно звучит в моих ушах. Дождь пляшет по земле, вода прыгает и скачет, словно капли масла на раскалeнной сковородке. Я морщу всe внутри себя, крепко обнимаюсь сам с собой. Холод, сырость и беспомощность. Я не отсырел - я промок. - Я не возвращаюсь, - говорю я. - Нет. - отвечаю я себе. Мой голос мешается с ветром и дождeм. "Всe хорошо, всe хорошо - я следую в Ротербург-Вермонт." - я думаю вслух повышая свой голос над шумом дождя. Раскаты грома отвечают мне, собаки вслушиваются, а я прижимаю спину к дереву и внезапно чувствую отречeнность. Я словно стал частью всего: частью дерева и частью ненастья, частью грома и частью дождя. Поднимаю лицо - стена воды падает вниз. И я начинаю петь: Отец навеселе, Отец навеселе... --------------------------------- TAPE OZK006 1830 date deleted T-A. Т: Так. Мы прибыли в точку, где у тебя появляются подозрения. А: Я не помню прибытия в эту точку. Т: Ты играешь? А: Нет. Почему же я играю? Я на грани паники большую часть времени. Почему же я играю? (пауза 5 секунд) Т: Прости меня, если я выгляжу резким и критичным - это только ради тебя. А: Я знаю. (пауза 7 секунд) Т: Мне надо проявить твою память. В последнюю встречу ты упоминал о телефонном звонке Эмми из редакции еe отца. Посетитель, редактор из Ревлингса. Ты что-то подозревал? А: Для меня это было - забавно. Т: Что значит "забавно"? А: Эмми сказала, что Ревлингсе не было ни Фермеров, ни семьи Фермеров? Как-будто я пытался скрыть, инстинктивно, словно я знал, что где-то что-то не так. Т: И что, ты думаешь, здесь не так? А: Я не знаю. Т: Не думал ли ты, что отец тебе врал всe время? И ваша семья приехала не из Ревлингса? А: Нет. Я не мог так думать, даже если бы я от этого лучше себя чувствовал - воспоминание о той ночи, когда мы убирались прочь. Всe перемешалось. Т: Ты разговаривал на прямую об этом с отцом? А: Нет. Никогда. Но чувствовал, что в этом что-то не то. Т: Что не то? А: О, это что-то непонятное. Может быть... как если бы заглянуть в старый фотоальбом, в старые бумаги и письма, чтобы как-то доказать себе, что мы жили в Ревлингсе, что я родился здесь. Однако, это не давило. Похоже, я действительно был в панике. Т: Это тебя так беспокоило? А: Да. Но это только, когда я мог подумать об этом. Я был занят школой, Эмми и еe "Номером". Т: Ты не упоминал о посетителе редактора и его сомнениях о вашей жизни в Ревлингсе матери или отцу? А: Нет. Т: Это выглядит наиболее естественно, из того, что можно взять. А: Может быть. Но я этого не хочу. (пауза 8 секунд) Т: Но ты предпринимал что-либо, в конце концов? А: Я? (пауза 5 секунд) Т: Да, ты. Иначе нам нет смысла сидеть здесь и разговаривать обо всeм этом. Ты не поднимал шум после того телефонного разговора с Эмми? А: Кажется - нет. Т: Скажи мне, что ты делал после того? (пауза 5 секунд) Т: Что ты делал после того? А: Я не могу вспомнить точно. (пауза 15 секунд) Он, конечно же, помнил. Всe теперь было чисто и ясно, и незабываемо. Он знал, что его отец держал свои личные и официальные бумаги в выдвижном ящике стола в подвале. Страховому агенту дома требовался рабочий стол, где он мог бы заполнять никогда нескончаемые рапорта и держать эти документы и другие причендалы, имеющие отношение к его работе. Адам знал, что этот ящик хранил всякие важные документы, появляющиеся только при особых обстоятельствах. В то время он как-то нуждался в свидетельстве о рождении для вступления в организацию Бой-Скаутов(Адам сбежал оттуда после нескольких встреч - ему было неинтересно отдавать честь, завязывать галстук и ходить в строю). Обычно его отец закрывал этот ящик стола, а ключ был только в его связке вместе с ключами от дома, гаража и машины. Он всегда бросал эту связку в конец одного из ящиков с бумагами около главной двери, когда входил в дом. Адам ждал удобного случая. Главное, что он осознавал своe желание проверить тот ящик отцовского стола. Он хотел убедиться, что посетитель редактора ошибался. Эмми больше никогда не упоминала об этом. Наблюдая за отцом, за его повседневным костюмом и галстуком, Адам стыдился своих подозрений. Но факт, что подозрения имелись. И, наконец, настал день, когда эта связка ключей была на столе, а отец был снаружи, он косил лужайку перед домом. Адам знал, что он может заглянуть в этот ящик. Он взял ключи. Они обжигали холодом его руки. Он слышал жужание газонокосилки и был готов среагировать, как только оно могло прекратиться. Мать была наверху. В эти дни она всегда была там. Она спускалась вниз готовить еду или делать какую-нибудь работу по дому, но по возможности она оставалась в своей комноте. Проблема была в том, что из отцовского кабинета трудно было расслышать шаги наверху. Держа свою душу в пустоте и пряча в карман свои намерения, Адам подошeл к столу, достал маленький ключик от ящика стола, повернул его, и выдвинул ящик. В нeм было больше дюжины потемневших конвертов. Адам взял несколько из них. Конверты были отмечены отцовской печатью: ``Mortgage. U.S. Treasury Bonds. New England Tel. And Tel. Stocks. Birth Certificates.`` (Подтверждение. Законодательство США. Ново-Английский кодекс, отделение внутренних дел. Свидетельство о рождении.) Он открыл самый верхний конверт и достал три хрустящих листа бумаги, что были внутри. Официальные бумаги, голубая печать внизу. Подписаны Тобиасом Симпсоном, Городским Клерком Ревлингса и его Личным Секретарeм. Адам изучал сертификат, что имел его имя: Адам Девид Фермер. "Мы использовали моe имя, как твоe среднее," - отец объяснял ему когда-то. - "потому что всегда будет неразбериха между двумя Девидами." Адам изучал это свидетельство о рождении и вслушивался в происходящее снаружи. Его День Рождения, 14 февраля, День Святого Валентина. Его мать была сентиментальна в отношении его Дня Рождения, и Адам также. В эти дни она всегда пекла вкусные печенья в форме сердечек. "Любимый день, когда ты родился, Адам. Это день любви и нежности." - говорила она. Он рассматривал свидетельства о рождении его родителей. Такие же официальные бумаги, также с подписью Тобиаса Симпсона, Городского Клерка. Адам просмотрел другие конверты. Страховые полисы. Карточка Социальной Безопасности его отца. Он смотрел на его карточку и еe номер. В ней было что-то новое, свежее, неприкосновенное. Почему же он нуждался в номере Социальной Безопасности? Подозрения заставили его сделать паузу, которая совпала с паузой в шуме мотора газонокосилки, и Адам задержал дыхание. Шум мотора косилки появился снова, и Адам выдохнул. Он вспомнил, что номер Социальной Безопасности необходим, например, чтобы открыть банковский счeт, и его родители подарили ему на десятилетие в его собственность чековую книжку, и 50 долларов были переведены на его имя. Был извлечeн ещe один конверт. Он был опечатан. Адам держал его в руках, он был почти невесом. Он знал, что он ничем не рискует открывая его. И он также знал, что, вероятно, там нет ничего подозрительного. Факт, что содержимое этого ящика показалось ему смешным и нелепым. Тихое любопытство. Он держал тот конверт и мог видеть на просвет документ внутри. Документ выглядел солидно: голубая печать внизу. Он обнаружил, что в конверте лежит также свидетельство о рождении. Почему ещe одно? Кто-то родился ещe, и он не знал об этом? Может быть брат или сестра? Сумошедше и смешно. И как всe это можно было объяснить? И он открыл и этот конверт. Он нашeл! Он узнал! Он изучил содержимое конверта