й в будущем. Моя мать также была расстроена - он сказал, что мать просто не смогла бы принять хоть какие-нибудь перемены в дате рождения еe сына. Так мр.Грей оформил другое свидетельство о рождении. Т: Но твой отец держал оба свидетельства, ты как-то говорил. А: Он сожалел о многих других промашках, и то, что дата рождения 14 июля могла попасть ещe куда-нибудь. И было полезно оставить документ также и с этой датой, чтобы исключить какие-либо недоразумения, с которыми я могу столкнуться в будущем. Он хранил и этот конверт. Он говорил, что, возможно, здесь есть ошибка и с его стороны, что в другой раз он также мог что-нибудь упустить. "И эти имена." - в голосе отца Адаму слышались смесь гнева и отвращения, когда он рассказывал про их новые имена. "Фермер, ради бога. Грей и его группа занялись Фермерами. Американское Объединение Белых Протестантов - WASP. И здесь я итальянец, и твоя мать - ирландка. И оба католики - твоя мать искренне верующая католичка, она никогда не пропустит собранья в воскресенье или в праздник." Грей допустил много вольностей, полагая, что семья Фермер перешла в Католицизм. Это могли быть баптистские сертификаты, подтверждающие бумаги. "Мы были похожи на кукол - ты, твоя мать и я. - говорил отец. - Мы словно совсем не контролировали свою жизнь. В общем то так оно и было. Кто-то дeргал за нити, и мы прыгали. Иногда, я думаю, что иногда кто-то отпускал злые шутки играя с нами. Твоe имя: они подобрали для тебя имя Адам. Чей-нибудь каприз - может быть. Адам - первый человек. Я не знаю. Мы с матерью ощущали беспомощность, хотя эта бомба и этот телефонный звонок заставили меня пойти на всe. И так мы сами выбрали Монумент - Массачутес." Т: Почему Монумент, почему именно этот город, а не какой-нибудь другой? А: Вы слишком занудны. Т: Пожалуйста, больше не указывай мне. А: Если бы вы только слышали себя со стороны. Вы словно уже всe это слышали или через всe это прошли. Т: Приходится задумываться о драгоценном времени очередной раз прослушивая всю эту банальную информацию. Если бы знать, почему ваш мр.Грей выбрал Монумент вашим новым местом жительства, возможно была ещe какая-нибудь на то причина, почему я должен спрашивать об этом? (пауза 10 секунд) А: Мне кажется, это логично. Монумент расположен достаточно далеко. Отец говорил, что мать настаивала на том, чтобы остановиться где-нибудь на севере. Мр.Грей был согласен, но не из сентиментальных соображений. Он говорил, что важно было найти постоянное место жительства, смешаться с окружением. Мы скрывались, и нам не стоило объявляться внезапно где-нибудь, например, в Техасе. Так что мр.Грей оформил для нас все документы, с которыми мы могли перебраться в штат Массачутес. Расстояние не решало ничего. Всe равно не избежать оформления. У нас не было шансов когда-либо вернуться в Блаунт... Т: В чeм дело? Ты вдруг как с цепи сорвался. (пауза 7 секунд) А: Мне надо подумать минуту или две... (пауза 23 секунды) Т: Ты чем-то расстроен? А: Я что-то припоминаю, я расказывал о том, почему мр.Грей совсем не беспокоился о том, как нам когда-нибудь всe-таки вернуться назад в Блаунт... Снова в подвале. Он и его отец. Мать наверху. Отец полез во внутренний карман своей куртки и достал узкий, длинный и хрупкий конверт, в таком посылают письма. Какой-то момент он находился у отца в ладони, словно его рука была чашей весов, и отец словно пытался определить его вес, цену, важность. Наконец он вскрыл конверт, аккуратно отклеил полоску "скотча", которым было обмотано содержимое. Он раскрыл что-то похожее на газетную статью - желтая, хрупкая, газетная страница. Он дал это в руки Адаму. "Грей сказал, что это наша страховка. Он обеспечил нас ею." - в голосе отца проступила горечь, которую Адам раньше никогда у него не слышал. Он смотрел на огромный заголовок, что во главе большой газетной статьи в пять колонок. Он не читал саму статью. Заголовок рассказал ему всe, что он хотел узнать: Блаунтский репотeр, его жена и сын погибли в автокатострофе на шоссе. А: Я сидел и думал глядя на статью: "Я умер. Я уже умер." Т: Это была шокирующая мысль? А: Не думаю, и я не уверен в чeм-либо ещe. Мне кажется, что я онемел. И я онемевший по сей день. Т: Ты желаешь остановиться? Всe время для тебя собралось в кашу. Существенно для тебя, но всe это каша. Действительно прорыв. Но я думаю, что ты должен теперь отдохнуть. Детали будем уточнять позже. А: Да. Т: Надо остановиться. END TAPE OZK012 ---------------------------------- Я выхожу из аптеки, иду к паркометру и не вижу байк. Пять часов. Толпа переходит дорогу. Все спешат домой с заводов, с фабрик, из офисов и контор. Тысячи ног шаркают по асвальту. Остановившийся на остановке автобус шипя раскрывает двери и выплeвывает на тротуар людей. Светофор моргает то красным, то зелeным. Машины сигналят. А я стою, словно отрезаный от всего мира на маленьком невидимом островке, и смотрю на пятно, где раньше был мой байк. Не стоило оставлять его без присмотра. В крепко сжатой руке отцовский портфель. Я прижал его к себе, опасаясь, что кто-нибудь нападет на меня и вырвет его из рук. Ощущение тревоги, и снова начинает болеть голова, наверное мигрень - маленькое пятно боли, пульсирующее вместе с венами и артериями у меня во лбу, над глазами. Я трогаю его пальцем, словно оно осязаемо. Но мои глаза застряли на том пятне, где был мой байк. Оглядываюсь вокруг, может быть, кто-то сыграл со мной злую шутку, сотворил пакость, спрятав байк где-нибудь рядом. За двумя маленькими магазинами разинута пасть переулка, и я в него ныряю. Ничего, лишь парящие в воздухе газетные листы, мусорные баки, и кот с драным боком прыгает с одного бака на другой. Он смотрит на меня и шипит. Я выхожу прочь глядя по сторонам. Вижу только прохожих, а байка нет. Но переулок снова манит меня. Когда я найду байк, то быстро уеду отсюда. Скорее всего надо искать его в переулках, так как тому, кто его угнал, не стоит долго оставаться на просторной улице, чтобы не быть вскоре обнаруженным и не услышать вслед: "Стой, вор!" Я возвращаюсь в переулок - в узкий, шириной с небольшую комноту, просто находка для мальчишки с велосипедом, чтобы скрыться с глаз. Вбегаю в узкий коридор и ударяюсь плечeм о шершавую кирпичную стену. Переулок настолько узок, что меня охватывает клаустрофобия, и боли возвращаются. Я вспотеваю, пот собирается липкими каплями подмышками и капает под одеждой, что на мне. Я прохожу весь переулок, наконец вырываюсь наружу из этой преисподни и оказываюсь на заброшенной площади, что за домами главной улицы. Мусорные баки, брошенная машина без колeс, лужа на песке, оконная рама без стeкол и сумрак, прячущийся по всем углам. "Ты что-нибудь потерял, Мeд?" Оглядываюсь вокруг, но никого не вижу. Меня это удивляет. "Наверху." - говорит голос робким южным акцентом смягчая слова. Он стоит на пожарной лестнице, прямо надо мной, на уровне второго этажа. Сощурив глаза вижу огромного деревенского увальня в белой рубашке, распахнутой на груди, не смотря на то, что в Новой Англии в это время года весьма прохладные сумерки. Но мои глаза привыкли к полумраку. Я постепенно начинаю видеть его сырое лицо, пухлые и мокрые щeки, влажный лоб. Он бестолку прикладывает ко лбу носовой платок. Он стоит прислонившись к железным перилам, и лестница скрипит. Инстинктивно, я отхожу в сторону на шаг или на два, опасаясь, что наверху вдруг что-нибудь отломается и рухнет на меня вниз. Он назвал меня "Мeдом"? - Кто-то увeл мой байк, - говорю я. - я оставил его возле магазина всего лишь на минуту или на две, а когда вернулся - его уже не было. - Это правильно, Мeд,.. каждый день тут что-нибудь крадут,.. как бы это сказать,.. что-нибудь такое,.. что не трудно утащить,.. но в последнее время тащат и... то, что потяжелее... - он много говорит, постоянно повторяясь и спотыкаясь на словах, выпячивая свой акцент. Удивлюсь, если он увидит мой хмурый взгляд с высоты, когда я разглядываю его монструозное тело, сильно вспотевшее в этот холодный вечер, и всe время его губы произносят слово "Мeд". Он отвратителен, но почему-то я уверен в том, что он знает, где мой байк. Почему-то он спросил меня, не потерял ли я что-нибудь, когда увидел меня сверху, стоящего здесь. - Ты не видел, кто-нибудь не проезжал здесь на байке? - спросил я. - Ты слишком долго стоишь на одном месте и видишь множество вещей. - говорит он, теперь в его голосе проступила насмешка, словно он собрался играть со мной в какую-то игру. - Знаешь, что трудно? Будучи в таком положении застрять в этой дыре и ожидать того, что всe вернeтся к тебе, и при этом ничего не предпринимать... Видишь, что я имею в виду? Я вижу, что он имеет ввиду. Металл перегородок, перил и ступенек пожарной лестницы - словно клетка, заключающая его вес и габариты. - Ты живeшь наверху? - спрашиваю я, не ожидая игры, а также и всплеска его ярости. Он ничего не скажет, если я быстро повернусь и уйду. - Здесь квартира. Четыре комноты. Из передних окон видна Майн Стрит, а стоя здесь я могу видеть задние закоулки. - он поднимает руку на открытую дверь, похожую на те, что где-нибудь в родильном отделении. - Наконец, неплохое место, откуда я могу наблюдать за всем происходящим вокруг. Рано или поздно можно что-нибудь интересное увидеть. - Я надеюсь, ты видел мой байк, - говорю я. - и того, кто взял его. - Люди теряют вещи, а затем они иногда расклеивают бумажные объявления... Знаешь ли, если написать: "Потеря, велосипед, на Майн Стрит в Хоуксете. Вознаграждение.". Вознаграждение, Мeд! Это ключ. Что-нибудь до тебя доходит? Ты должен обещать вознаграждение. - в его голосе гремит тяжeлый южный акцент, и он выговаривает "вознаграждение" как во-озна-аграждение. К его южному акценту добавляется ещe что-то - то, что я не хочу признать. - Я даю тебе вознаграждение, - говорю я, почти подражая его акценту. - Я даю тебе вознаграждение двадцать пять долларов. - И это всe вознаграждение, Мед? - говорит он. - Вознаграждение вознаграждений? - теперь в сумраке он начинает чесаться. Он чешет грудь, где его рубашка расстeгнута, и где блестят кучерявые волосы. Он чешется обеими руками, всe ниже и ниже, на уровне живота и уже под ним, где-то в штанах. - И это всe... - говорит он. Его голос разносится в сумраке. У меня снова мигрень, пульсирующая во лбу. Волна блевоты качнулась в желудке. Во рту вкус кислоты и желчи. - Всe, что я хочу, это только мой байк. - говорю я. Мои губы дрожат. Я расстроен и зол одновременно, наверное, потому что я снова ощущаю себя маленьким ребeнком и, как и всегда, трушу. У меня в голосе хныкающие нотки, и я ненавижу себя за это, и ненавижу этого жирного увальня, что стоит там наверху, и издевается надо мной. И ещe я ненавижу того, кто украл мой байк. Теперь и я стал пульсировать, как мигреневая боль, что у меня во лбу, но с ненавистью и злостью. Я стою и ничего не могу с собой поделать, трясусь и дрожу в надвижении вечера, и чувствую, как к глазам подкатываются слeзы беспомощности, и холодный гнев мурашками щекочет мои щeки. Его огромная фигура волнуется во влаге, словно он где-нибудь под водой. - Ну, скажи ему, кто увeл его байк. - подключается другой, звонкий голос с новоанглийским ударением в словах. Я смахиваю слeзы. Увалень выдыхает огромную порцию воздуха, которой, наверное, можно бы расшевелить ветки на деревьях. - Давай, говори ему. - доносится голос из квартиры, из-за спины увальня. Огромные складки подкожного жира пухнут на его лице. - Никогда не удаeтся делать то, что хочешь, - говорит он себе, и теперь это слова маленького ребeнка. - Скажи ему, Артур. - говорит голос. - Варней-бой Джуниор - он взял твой байк. - говорит увалень.- Проходил через этот переулок минут пятнадцать тому назад. Он всегда что-нибудь крадeт, иногда к нему приходят и забирают свои вещи обратно. - Где он живeт? - спрашиваю я, сморкаясь, меня удивляет то, как он может стоять на холоде. - Вверх по Майн Стрит за Первой Баптистской церковью. Это шутник Джуниор Варней, знаменитый вор нашего городка, живeт сразу за той церковью. - Заходи, Артур, ты запускаешь холод в квартиру. - голос невидимки зовeт изнутри, вежливо и нежно. Увалень смотрит вниз на меня с тоской в глазах. Он говорит, со скорбью: "Я никогда так не делаю." - Спасибо. - я смотрю вверх, просто из любопытства, кто же там внутри, и вижу, как его массивное тело с трудом протискивается в дверь. Я ловлю себя на том, что шепчу про себя: "Извини.". Желудок болит, и мигрень пульсирует в голове. Собираюсь идти дальше по переулку, чтобы выйти наружу, по следам Джуниора Варней. Меня воротит от жирного и потного тела того огромного увальня. Он действительно выглядит, как заключeнный в клетку, когда стоит на площадке пожарной лестницы. Когда за ним закрывается дверь, я ещe раз шепчу: "Извини", и выхожу прочь из этого ада. ------------------------------------- TAPE OZK013 0800 date deleted T-A Т: Этим утром ты в хорошей форме. А: Спасибо. Т: Ты встревожен. А: Меня что-то тревожит. Т: У нас потрясающий прогресс, не так ли? А: Многое уже прояснилось, но ещe не всe - недостаточно. Мне дали что-то прохладное, и это лучше, чем пустота. Т: Хорошо. Я припомню некоторые важные особенности. А: Вы всегда говорите об особенностях - о каких? Т: Я имею ввиду, специфические детали, противоречащие основной информации. А: Вы имеете ввиду, детали нашей жизни в Монументе, и как мы к этому пришли? Т: Да, конечно, именно об этом. Также о причине вашего выбора места жительства в Монументе. А: Но я уже рассказывал об этом. Отец давал показания. И это было опасно. Т: Он рассказывал тебе о тех показаниях, естественно? А: Нет. У нас на это не было времени. Т: Что ты подразумеваешь под "Не было времени"? (пауза 9 секунд) А: Не знаю, не уверен. Т: Ты говоришь, а на лице твоeм ужас. Ты хмуришься. Что-то случилось? Что-то мрачное таилось нависая облаками над его сознанием. И снова все стало на грань паники: озноб в костях, мрачная пучина а его мозгу... Т: Возможно, этот вопрос беспокоит тебя. Почему бы не дать течь мыслям свободно? А: Всe правильно. Это только на минуту, я снова провалился в пустоту. Вы знаете, она осталась. Т: Мы будем иногда чувствовать, как рано или поздно пустота будет к нам возвращаться. Думай о том, как далеко уже от той начальной точки. А: Нам ещe много осталось пройти? Т: Посмотрим. А: Вы полагаете, посмотрим на меня? Т: В определeнной степени, да. Посмотрим, как дальше будут протекать наши беседы, и что покажут медицинские анализы. Скажи мне, ты перестал скрываться от отца, после того, как ты узнал всю правду о вашей ситуации? А: Да. Мы провели много времени вместе. Он приносил все свои извинения за ту трудную ситуацию, в которой также оказалась и мать. Но на самом деле я им гордился, он сумел вселить в меня веру в то, что он был прав. Он делал карьеру... Он вспоминал всe, о чeм спрашивал отца, при этом всe-таки боясь сильно углубиться в его личные тайны. Рухнуло всe. Надо было начинать жизнь сначала, бросить карьеру, друзей. Адам с ужасом подумал, что, если вдруг теперь, ему пришлось бы покинуть Монумент, бросить Эмми и всe начать заново, в новом городе, на другом конце света. - Конечно, всe поломано, Адам. - говорил отец. - особенно у твоей матери. Я не собирался покидать Блаунт и всегда считал, что моя карьера продолжится где-нибудь ещe. Я мечтал об этом с детства, мечтал о дальних поездках, о славе. Я хотел успевать везде, где что-нибудь происходит. Но твоя мать жила в Блаунте - там необычные, особенные люди. Самым тяжeлым для меня было бы оставить всe это. Я бросил работу в газете в надежде на то, что ситуация всe-таки переменится, и я, возможно, когда-нибудь вернусь к этому делу. Грей считал, что для меня было бы слишком рисковано продолжить заниматься журналистикой. Страховое дело меня не привлекало. Но отдел всегда контролировал обстановку в легитимном бизнесе. Они могли купить или орендовать что-либо подходящее с их точки зрения, не спрашивая тебя, и ты никак не мог на это повлиять. В то время для меня было в наличии только страховое агенство. Мы построили новую жизнь, Адам. И было действительно тяжело. Но приходилось думать и об альтернативах. Мы были рады иметь шанс. Хотя это всегда страшно. Даже сегодня. Грей сказал, что наши следы заметены. Три тела кремированы десять лет тому назад в Блаунте-Нью-Йорк. Но кто знает? Кто действительно знает? - Почему мр.Грей приезжает в Монумент так часто? - Быть с нами в постоянном контакте. Он приносит специальную денежную премию два раза в год. Он также проверяет, насколько я помню, все даты, что в конвертах. Он также приносит подтверждения того, что мы остаeмся под защитой. Иногда он проверяет мою память на некоторые упущенные факты, наблюдения, детали, сообщает что в следующих конвертах может быть что-либо важное. Есть и другие причины. Он никогда не упоминает, какие - я только догадываюсь. Думаю, он наблюдает за мной. - Но зачем? - Я, действительно, не знаю. Может быть, чтобы убедиться в том, что я не досягаем для других сторон. На протяжении всего их разговора они были в движении, говорили негромко, побывали на базаре у Церкви Св.Иуды, сменили тему, когда Адам угодил мячeм в три деревянные бутылки, составленные в пирамиду. Затем они зашли в кинотеатр и купили билеты на фильм с Джоном Уайном. Адам не запомнил его название. Они говорили отворачиваясь от громкоговорителей. Но он запомнил вопросы, задаваемые отцу обо всех предостережениях мр.Грея уже спустя десять лет после всех тех официальных показаний и последовавших за ними угроз. Наблюдая за походкой Джона Уайна, перешедшего улицу, за его низко свисающим на бедре пистолетом во время верховой езды, отец сказал: - Потому что никто не знает, как сильны эти организации - возможно, сегодня ещe больше, чем тогда. Никто не знает, как далеко может зайти власть. Адаму не очень хотелось использовать это подходящее слово, но он всe-таки забегая вперeд, отводя глаза в сторону от Джона Уайна спросил: - Это не связано с мафией, Па? Это прозвучало смешно и мелодраматично, словно продолжением событий фильма на экране, а не их жизни. - Я не могу сказать, кто это или что, Адам, для нашей же собственной безопасности. В любом случае Мафия - это только лишь слово, используемое людьми. Есть много разных слов, пригодных для описания одной и той же вещи. Много воды утекло. Очевидно, меня также использовали, и не раз. Это была ловушка. Никто не знает, где я выложил все сведения - всe, что я знал. Есть и другие причины держать нас под контролем, для регулярных поездок Грея сюда. Он взялся за проверку некоторых сведений. Я ему объяснил, что больше ничем не располагаю и со стороны ко мне ничего не поступает. А он только смотрит на меня - с холодком. Иногда мне кажется, что я даже раздражаю его в своeм замешательстве. А иногда, когда мы встречаемся, мы сидим как враги, словно играем в сумашедшую игру, когда ни один и ни другой из нас не верит во что-либо, и эта бесконечная игра продолжается... Т: Те сведенья, о которых говорил отец, он не рассказывал тебе об их происхождении? А: Нет. Т: Когда тебе это стало интересно, после всего, когда эти сведенья изменили всю вашу жизнь? А: Он сказал, что не может рассказать мне это, для моей же безопасности, и я не настаивал. Т: Он сказал Грею, что никаких сведений он со стороны он не получал? Он как-то объяснял тебе это? А: Я не знаю, что вы имеете ввиду. Т: Я имею ввиду, спрашавал ли ты его, когда он рассказывал Грею правду, а когда, например, он уходил от разговора? (пауза 9 секунд) Т: Почему такая внезапная тишина? Ты на меня очень странно смотришь. А: Я думаю, что это взаимно. Это вы смотрите на меня странно. Это напоминает мне то, как, из рассказов отца, они в разговоре холодно смотрели друг на друга, словно были врагами. И вы также смотрели на меня минуту тому назад. Наверное, я смотрю на вас так, когда вы спрашиваете о сведеньях. Т: Жаль, что ты так расстроен выражением моего лица. Я тоже человек. У меня тоже болит голова, и иногда бывает расстроен желудок. Я плохо спал последней ночью. Может быть отражение того ты видишь на моeм лице. А: Неплохо иногда обнаружить в вас человека. Иногда я в этом сомневаюсь. Т: Я понял. Полагаю, будет неплохо, если ты больше не будешь сердиться на меня. А: Не знаю, что вы хотите этим сказать. Т: Что когда мы касаемся правды, основополагающей правды, той, которую ты пытаешься отрицать или утаить, ты как-то изворачиваешься. Но я понимаю. Я всего лишь другая цель из досягаемых. А: Что вы имеете ввиду - лишь другая цель? Кто же первая? Т: Ты не знаешь? А: Вы имеете ввиду меня? Я устал от всего этого. Вы всe время жонглируете мыслями. Т: Ты видишь? Снова злость. Только стоит нам коснуться важной территории. А: Какой ещe территории? Т: Сведенья, что были у твоего отца - сведенья, которые, ты говоришь, он не давал тебе. (пауза 15 секунд) Образно выражаясь, Адам чувствовал себя тряпкой, скомканной в кресле. Конечно же, он знал, что на поверхности он был всего лишь сидящим здесь, как обычно, смотрящим на Брайнта, который уже не был каким-то там доктором. Но тогда кем же он был? Адам исходил из возможного. Если врагом, то наверное, одним из врагов его отца. Он чувствовал, как в нeм снова начинала пробуждаться паника, и остатки пустоты снова стали напоминать о себе. Он старался уйти прочь от паники, как всегда рекомендовал ему Брайнт. И он осознавал свою зависимость от него. Был ли он врагом или нет, Брайнт помог ему открыться - вспомнить, кто он, и откуда он пришeл. Он должен был помочь ему и делал это. На этом месте. Он знал, что он мог положиться на Брайнта, но должен был беспокоиться о тех сведеньях, которые так хотел от него получить Брайнт. И ему было не известно, что же на самом деле знал Брайнт, а что не знал. Был ли он честен, в конце концов? Он думал снова и снова. Это было похоже на ловлю крыс в лабиринте. Т: Ты болен? А: Нет. Я в полном порядке. Всe открыто. Я вышел из равновесия. Т: Это понятно. А: Всe худшее, что приходит мне в память, появляется не целиком, а обрывками, кусками. Полная картина не ясна. Т: Надо постараться взять всe одним прыжком во времени. А: Да. Т: Мы говорили о твоeм отце - о том, как он рассказывал тебе о прошлом - твой ум должен идти в одном направлении - ты и твой отец... В течении недели отец объяснял всe Адаму. Его вопросы были бесконечны, и то, что он слышал, иногда вводило его в шок. Он в удивлении тряс головой, не понимая, как можно скрываться находясь среди людей и жить с этим двадцать четыре часа в сутки, непонятно зачем. Его изумляли заботы его родителей все эти годы. Очки его отца блестели также, как и оконные стeкла окружающих зданий Монумента. Отец рассказывал, как каждые два-три года менялось поведение мр. Грея. - Это почему я избегаю Доктора Хантли, оптометриста, чей кабинет вниз по улице от моего офиса. Однажды я сказал ему, что мой ближайший друг - оптометрист в Нью-Йорк-Сити, и очки я заказываю только у него. - говорил отец. Отцовские усы также были частью маскарада. Они не были усами того репортeра из Блаунта. Он также бросил курить: "Это была пытка, Адам. Но Грей настаивал, и мать была рада видеть меня больше не курящим. Она сказала, что это одна из хороших сторон нашей новой жизни. По сей день мне так плохо без сигарет..." Вопросы Адама продолжались. - Вы с Мем на самом деле жили в Ревлингсе-Пенсильвания? - Адам спросил рассказав о посетителе редактора. Эмми расспрашивала его об этом тогда по телефону. - Нет. Но мы туда ездили на неделю, чтобы как следует познакомиться с этим городком, изучить расположение улиц, домов, чтобы знать лондшафт. По нашей легенде мы встретились и познакомились в Ревлингсе. Я помню, как стою в стороне от офиса газетной редакции, и ловлю себя на мысли, что хочу познакомиться с редактором, побеседовать с ним. Но нет. Это факт, что я всегда избегал разговоров с газетчиками, а также и с отцом Эмми, боялся того, что могу расскрыться. - в его голосе была тоска. - Что же о матери и о тех еe звонках женщине, коей была тeтя Марта? Отец объяснил, что Марта жила в монастыре недалеко от Портланда, штат Майн. Она приходилась его матери сестрой и единственной оставшейся в живых еe родственицей. Грей сумел сделать так, что они могли разговаривать по телефону один раз в неделю. - Единственная поблажка, связанная с риском, которую позволил нам Грей, хотя риск минимален. - говорил он. - Твоя тeтя никогда не жила в Блаунте, и она постриглась в монахини ещe подростком. Монахи скрыты от светской жизни, Адам, и никогда не встречаются с теми, кто в миру. Грей смог оформить специальное исключение, позволившее делать один звонок в неделю - для твоей матери это единственная связь с миром, и только одна Марта знает правду... А: Мне любопытно вот что... Т: Что? А: Вы никогда не спрашивали о матери, только об отце, словно вас она ничем не интересует. Т: Ты ошибаешься. Это ты ничего о ней не рассказываешь. Я говорил тебе раньше - я только проводник. Я не веду тебя, а всего лишь сопровождаю. (пауза 15 секунд) А: Я хочу рассказать о матери. Я полагаю, что хочу найти еe во всeм, что я открыл. Т: Во всех смыслах. Вперeд. (пауза 10 секунд) Т: Что случилось? Почему задержка? Расслабься, возьми себя в руки. (пауза 5 секунд) А: Ничего - просто в данный момент я не могу вспомнить еe лицо. Т: Используй своe время. Она есть, она часть твоей жизни. Она придeт... И она конечно же была. --------------------------------------- А: О моей матери. Всю свою жизнь, с самого младенчества она мне казалась очень печальной. Мне казалось, что иногда попадаются люди худые или толстые, или с отвислой кожей. Отец всегда выглядел одним из сильных, словно он был окрашен в яркие краски, а она - в блеклые. Бред, конечно. Т: Не совсем. А: Но позже, когда я узнал правду о нашей жизни, я нашeл, что печальной она была всегда. Но к тому времени как-то странно. Не тускло, как раньше. Не было той глубокой печали, как когда-то - это можно было объяснить такими словами, как "Никогда не знаешь..." Т: Что это значит - "Никогда не знаешь"? А: Что-то она говорила мне один раз, в полдень, когда я пришeл домой из школы... В тот день он оказался дома наедине с матерью. Она сидела у окна, смотрела наружу, как-то отречeнно, с тоской в глазах. Он не рисовался перед ней с того времени, как открыл для себя правду о прошлом. Она будто бы сторонилась его, отказываясь смотреть ему в глаза, и делая вид, что очень занята, если он приближался. Но тогда он вошeл в обеденную и стал нежно и пристально наблюдать за вниманием матери к нему. В нeм поселилась какая-то новая нежность, которую ранее он не знал. Он хотел подойти и обнять еe, и он не уточнил для себя желания признаться ей или себе в этой нежности. Она отвлеклась от наблюдения в тот момент, когда Адам вошeл в дом. Она отвернулась от окна, взглянула на него и начала: - Ты рано. - Встреча в литературном клубе не состоялась... - доложил Адам. Враньe - он не заметил, как с языка соскочило про несуществующую встречу. - Я приготовлю что-нибудь поесть. - сказала она вскочив со стула. Она двигалась быстро, словно не хотела оставаться в этой комноте с ним наедине. - Подожди, Мем. - сказал он, коснувшись еe руки. Она смотрела на него, невинно и вопросительно. - Надо поговорить, Мем, - сказал он. - Мы очень давно не говорили. - О, Адам. - сказала она, слeзы собирались в еe глазах, на еe лице проступила печаль. И он не сразу заметил, как обнял мать, пытаясь взять еe поудобней. Она внезапно стала ребeнком в его руках. В еe рассказе какой-то необыкновенный ужас звучал в словах: "Никогда не знаешь..." - Смотри, Адам, никогда не знаешь, что может случиться, и это худшее. Я всегда гордилась твоим отцом, и его решительностью держаться в стороне от всего. В любом случае хуже всего то, что он так любил работу журналиста, а мр.Грей сказал, что ему опасно оставаться в газете даже с новыми личными данными, с новым именем. Тогда мы приехали сюда - оба, и пытались создать лучшее. Мы даже следили за собой. Были в постоянной заботе, чтобы, например, никогда не пользоваться нашими настоящими именами и быть уверенными в том, что нас никто не подозревает. Мне не понятны все эти уловки. Главное, всe, что действительно важно для нас, было сохранено. Я всегда была католичкой, ходила в церковь и соблюдала обряды, и хотела остаться в Католицизме. Мр.Грей оформил для нас бумаги, в которых сказано, что мы совершили переход из другой веры. И мы согласились с ним. Ведь суть осталась. Мы не меняли своих религиозных убеждений и остались единой семьeй. Мать продолжала смотреть в окно, словно наблюдая за чем-то. - И так, мы с отцом знали и знаем, что у нас нет гарантий. Я сижу здесь у окна и вижу машину, что стала внизу на улице, и я догадываюсь, кто в ней, и что они хотят? И позже эта машина уедет, и я вздохну. Даже когда машина уехала, я догадываюсь, что они изучают соседей, следят за их планами... - Но кто это может быть, Мем? - спросил Адам. - Не сидящие же в тюрьме, против кого отец давал показания? И как они могли выследить его? - Это страшно, Адам. Может быть, ты сойдeшь с ума, подозревая всех и вся, без причин. Но причины есть, Адам. Люди, против которых свидетельствовал твой отец - члены преступной организации, которая может быть связана с другой такой же организацией и даже не одной. Зло растeт и размножается: отрезаешь одну часть, а другая отростает. Показания отца уничтожили одну часть, но кто знает про другую? И мр.Грей или мр.Томпсон, или как ещe там он будет себя называть, у себя в органах, оказывается, обозначен Личным Номером 2222. Он сказал, что если нам будет угрожать опасность, то нужно будет к нему обратиться официально в Вашингтон на этот номер. Вся наша жизнь находится в его руках, Адам. Мы вынуждены доверять ему. По сути, он наш создатель. Он создал нашу жизнь, которой мы сегодня живeм. Он дал нам имена, решил, чем твой отец должен заниматься. Он также решил, должны ли мы остаться католиками или нет. Я часто поражаюсь, на сколько велико его милосердие, у этого Номера 2222? Ведь в нашей жизни он в роли Бога, Адам. И это меня вгоняет в дрожь. Она отвернулась от окна. - Именно теперь, мы не должны сидеть здесь и разговаривать обо всeм этом. Хотя только здесь безопасно о чeм-либо говорить. Грей говорит внизу, в панелированной комноте, или снаружи, подальше от мест, прослушиваемых "жучками". И здесь снова, Адам, мы делаем всe, что нам велел Грей. Иногда я ненавижу его лютой ненавистью. Хотя это грех. И я думаю, мы верим ему сполна. Если однажды что-либо случится, мы его позовeм? - она удручeнно встряхнула головой. - И уже приходилось, раз или два... - Расскажи об этом, Мем. - Однажды летом, мы решили взять отпуск. Втроeм. Без тебя мы, конечно же, никогда и никуда не ездили. Я всегда хотела съездить в Нью-Орленан - Мерди Грес, родина джаза, который так любит твой отец - колоритный старинный город. Но Грей запретил. Он сказал, что в тот год для нас Нью-Орлнеан был закрыт. - Но почему? - Потому что люди, против которых твой отец давал показания, имеют крепкие связи в Нью-Орлеане. Мы доверяли Грею и, конечно же, не поехали, потому что многое пришлось бы поставить на карту. В другой раз мы собрались поехать в Европу. Но Грей сказал, что может возникнуть много проблем с оформлением паспортов. Он считал, что это опасно. У нас опустились руки, Адам. Что я думаю о Грее - он вертит нашей жизнью во все стороны. По мелочам я ему бросаю вызов, хоть в чeм-нибудь, ведя разговор не в панелированной комноте, а здесь. Потом переживаю, потому что думаю, что подвергаю опасности тебя и отца. О себе я как-то не волнуюсь... Адам внезапно почувствовал, что его засасывает в глубокую тоску. - И всегда, Адам, висит эта нескончаемая неизвестность. Никогда не известно, кому можно верить. Никогда неизвестно, кто чужой может оказаться в городе. Телефон звонит, а я думаю: вдруг это тот звонок, я всегда боюсь этого? Обнаружили ли нас? Женщина, которую я видела впервые, пристала ко мне в супермаркете. А я переживаю. Потому что никто никогда не знает - даже Грей. Иногда я боюсь смотреть на него. Факт, что обхожу его двадцатой дорогой. Потому что мы зависим от его милости. Он щeлкнет завтра пальцами, и наша жизнь снова может перевернуться с ног на голову. Адам был поражeн собственным "Никогда не знаешь". Он был в безопасности дома или в школе, но почувствовал себя неловко, когда проходил через нижний город или гулял по улице. Он стал остерегаться людей, которых он не видел раньше. Внезапно он стал ощущать остроту их взглядов, ранивших его изнутри. Кто был тот идущий впереди него? Может он скрыто следил за Адамом? Стоял ли он перед ним в очереди у газетного киоска на Беккер-Дрегстор, или появился, чтобы наблюдать за ним? "Сумосбродство, - сказал себе Адам. - Я тот же, что и все пятнадцать лет." Разница была лишь в том, что Адам никогда не замечал его раньше. В Монументе живeт 33000 человек, говорил он себе, он хорошо знал социум города на уровне сверстников его класса в школе, а знать в лицо каждого он и не мог. Какие-то лица были посторонними. Внезапно, жизнь стала для него невыносимо сладкой. Было забавно, когда он счeл свою жизнь подарком на длительный срок. Рутина дней и ночей, повторяющаяся, как заевшая пластинка, с осознанием угрозы его жизни внезапно стала сиюминутной, и каждый час приобрeл особую ценность. Еда никогда раньше не казалась ему такой вкусной. После школы он зашeл в кондитерскую купить "Мистера Гудбера" или "Трeх Мушкетeров". Леденцы показались ему вкуснее, чем когда-либо были. Он также сильнее полюбил отца и мать, и старался быть с ними. Когда они обедали все вместе, он ощущал близость с ними, словно он был более, чем просто сын, за кем нужно было убирать постель или выбрасывать мусор. Он был их частью. Опасность укрепила его любовь к ним. Т: Ну не всe же было таким кошмаром? А: Нет. Это были не худшие времена, когда наша семья была вместе. Но иногда я смотрелся в зеркало, изучая себя, пытался найти в себе что-нибудь итальянское. "Сумосшествие, - смеялся я над этим. - никакого сходства со шпагетти." Я смотрелся в зеркало и произносил своe имя, то с которым родился - Пол Делмонт. Только шeпотом. Вообще, я не изменил своего отношения к роли отца или мр.Грея. Иногда мне казалось, что я стою на крыше и стреляю в окружающий мир: "Я - Пол Делмонт. Я не умер в той аварии в Нью-Йорке... - Бедный Пол." - думал я. Словно он был не мной, а кем-то другим. Отец говорил, что мы получили жизнь в подарок - свыше. И мать - она держала меня в стороне от всего этого. Т: Расскажи о том времени. А: Это был только момент, только проблеск... В то время, когда для него открылись тайны прошлого, Адам обнаружил, что вопреки еe деликатности и мечтательности, его мать, в отличии от отца, могла бросить вызов их ситуации. Отец окончательно вошeл в роль страхового агента, члена Ротари Клуба, члена комитета Преуспевающих Коммерсантов. Адам удивлялся спектаклю, зная, что это был всего лишь спектакль. Отец всегда был в характере; трудно было поверить, что он когда-то был газетчиком, борющимся за правду. ("Хорошо, не совсем борьба - журналистское расследование, слишком монотонная работа, нужно было выкопать из тысячи слов одно - то, что несeт неправду"). Его мать на самом деле была мятежницей. Позже она возмущeнно говорила с презрением к мр.Грею: "Я иногда думаю, что мы так легко повиновались, Адам, и были так наивны. Действительно ли твой отец бросил работу в газете? И так уж и не было никаких альтернатив?" Еe вызов восхишал Адама. Он понял, что она уже не была той гибкой и деликатной женщиной, которую он знал раньше. Даже когда она просто улыбалась, горчинка грусти никогда не сходила с еe лица, при этом она была способна на гнев и хитрость. Однажды, она долго наблюдала за тем, как Адам пытался очередной раз вникнуть в еe душу стараясь докопаться до чего-либо ещe. В конце концов она махнула рукой и сказала: "Иди за мной, Адам." Она повела его вниз, но не в панелированную комноту, а в другой конец подвала, заваленный старой мебелью и прочим хламом. Адам узнавал старые плетeнные кресла, которыми они пользовались давным давно - летом, во дворе. Мать пробиралась через все эти дебри прошлых лет, очищая площадь около ящика, замотанного старой верeвкой, и табуретки, стоящей в углу. Она аккуратно развязала верeвку и открыла ящик, внутри которого были плотно уложены одеяла - голубые и белые, и сшитые из лоскутков. Мать доставала одеяла, словно переворачивая страницы книги. - Смотри, - сказала она, развернув военную куртку комуфляжной окраски. - Твой отец носил еe в армии. Потом в еe руках оказался мягкий и лeгкий зелeный шарф, из невесомого и прозрачного материала, напоминающего туман. - Твой отец подарил мне его на День Святого Валентина - он всегда был очень сентиментальным. - она держала шарф около щеки закрыв глаза. - У нас была удивительная жизнь, Адам, и когда ты появился на свет, то это выглядело чудом, божьим даром. В то время мы имели слишком много, и заплатили за это сполна. Мать незаметно вздрогнула от подвальной сырости. Она вернула в ящик зелeный шарф и сложила поверх все одеяла. "Я, наверное, давно могла выбросить все эти вещи. Они - отмерший реликт той другой жизни. Твой отец говорил, что ради безопасности мы должны были забыть о ней. И он, конечно же, был прав. Но я его обманула что-то ухватив с собой в ту ночь, когда мы спешно покидали ту жизнь. Ничтожно мало вещей - какая-то твоя детская одежда, старая заношенная шляпа отца..." - Ты всe также сентиментальна, Мем. - сказал Адам, заглядывая в ящик, догадываясь о тех его детских вещах. Главное, не его - Пола Делмонта. Наверху позвонили в дверь. Мать вздрогнула. Адам тоже. Звонок повторился. - Вот, что я ненавижу, - прошептала мать, укладывая одеяла и закрывая крышку. - Никогда не знаешь. Дверной звонок - как будильник. - Я поднимусь и посмотрю, кто там. - засуетился Адам - А в это время ты завяжи ящик. И сперва, Адам ощутил то же, что и его мать: беспокойство, которое было неизменной составляющей еe жизни, и ожидание постоянной угрозы и опасности. Даже если в этот раз опасность миновала, то в следующий раз может произойти всe, что угодно. Адам поднял заслонку глазка. За дверью стояла Эмми. - Это всего лишь Эмми. - крикнул Адам матери, стараясь успокоить еe, что было правильно. - Что это значит - всего лишь Эмми? - возмутилась Эмми, когда он открыл дверь. - Что это за приветствие? В последнее время Эмми находила его странным. Он встречал еe после школы и шeл домой вместе с ней, но потом извинялся за то, что не мог оставаться с ней. И его не беспокоил очередной "Номер". Она удивлeнно смотрела на него, но ничего не говорила. Он извинялся за то, что не был с ней в предыдущем "Номере" на стоянке возле церкви. Главное, он находил причину не быть с ней. - Ладно, - сказала она. - Я даю тебе отсрочку - мы можем отложить это до следующей свадьбы. Однажды он оставил еe на углу возле дома, а она ему крикнула: "Ты в себе, Адам? На тебе нет лица. Тебя что-то беспокоит?" "Беспокоит." - подумал он о панелированной комноте внизу. "Нет, Эмми. - сказа