льсиях в свете оплывающих свечей. Отец Браун помолчал. Это был один из самых важных моментов в нашей истории, сказал он. С того времени ван Эйк совершенно преобразился; а через него, через его видение мира, преобразились и мы. Ван Эйк вернулся во Фландрию точно на Рождество 1429 года. 15 января 14 30-го празднества по случаю бракосочетания Филиппа Доброго завершились учреждением рыцарского ордена Золотого руна. Случилось это в день Павла Фивейского, святого-покровителя ткачей, и ирландской монахини св. Иты, прославившейся беззаветным служением Пресвятой Троице. Связь с Ирландией здесь очень важна, поскольку орден Золотого руна был не чем иным, как ответвлением Древнего ордена гибернийцев. Среди посвященных в рыцари был и сам ван Эйк, а также Джованни Арнольфини, итальянский торговец, давно обосновавшийся в Брюгге. 90 ДРАКОНЬЯ ЗЕЛЕНЬ Ни одно из ныне существующих человеческих сообществ не обладает столь блестящей и достоверной родословной, как Древний орден гибернийцев. Франкмасоны весьма неубедительно возводят историю своего Братства к зодчим Вавилонской башни, египетских пирамид и соломонова Храма; тамплиеры указывают на мифическое происхождение от крестоносцев; а различным объединениям, утверждающим, что они основаны в "темные", или Средние, века, несть числа. Ни одно из этих притязаний не подкреплено историческими документами, и выдвигаются они единственно из стремления скрыть сравнительно недавнее происхождение этих организаций под покровом мнимой старины. Анналы Древнего ордена гибернийцев являются частью истории Ирландии с 1 331 года до Рождества Христова, что неопровержимо установлено самыми уважаемыми исследователями, и благородный дух братства неугасимым огнем пылает на алтаре ордена с тех самых пор, как Мугмедон, самодержец всей Ирландии, основал орден Золотой цепи. На темном ландшафте ирландской истории неизменно сверкали сомкнутые ряды копий Древнего ордена гибернийцев, в авангарде каждой приливной волны патриотизма. Фингал, Кухулин, Оссиан, Конн Ста Битв, Ниалл Девяти Заложников - все принадлежали к славному ордену; среди его святых членов были Колман, Бригитта[68], Киаран и Брендан, и первым из них - сам св. Патрик. Упоминание братства Золотой цепи в ирландских летописях - наиболее раннее из свидетельств о рыцарских орденах всех времен и народов. Именно ирландцы привнесли эту традицию в Галлию, а позже - в регион, соответствующий нынешней Фландрии. Внимательные древнеримские историки - Тацит, Страбон и Ливий - упоминают витые ожерелья и цепи из золота, используемые в гражданских и военных церемониях, и окрашенные в шафрановый цвет одеяния, что в точности соответствует описанию, приводимому ирландскими авторами. Еще одним доказательством того, что сей орден рыцарства был первым из учрежденных в этом мире, является использование в нем конных колесниц за несколько столетий до появления их у римлян. Филипп Добрый жаловал своим рыцарям золотые цепи с подвеской в виде золотого барана, символизировавшего Золотое руно, цель странствий аргонавтов, и богатство Фландрии, основой которого была торговля шерстью и сукном. Вы помните, что античное Руно висело на дубе; Eyck означает "дуб", поэтому посвящение ван Эйка в кавалеры ордена Золотого руна с лингвистической точки зрения было неизбежным. Ян ван Эйк - это некое подобие Иоанна Крестителя, эмблемой которого был ягненок, что воспето в ванэйковском шедевре "Поклонение Агнцу". Более того, Золотое руно охранял дракон, которого Ясон усыпил приготовленным Медеей травяным зельем. В числе его ингредиентов был аконит, присутствующий также и в Чае из трилистника. Овидий, описывая данный эпизод, говорит, что Медея взнуздала крылатых драконов и девять дней и ночей из колесницы "озирала равнины", дабы собрать чудодейственные травы. Можно не сомневаться, что путь ее пролегал и через Ирландию. Проводить дальнейшие параллели, пожалуй, ни к чему. Отец Браун указал на "Двойной портрет Арнольфини". Обратите внимание на висящую на стене нитку янтаря с зелеными кистями. Это, разумеется, четки. Кроме того, она символизирует золотую цепь, соединяющую историю Ирландии и Фландрии, и ее бусины - столетия. Теперь мы имеем возможность истолковать картину в таком свете. 91 АПЕЛЬСИНОВЫЙ ЧАЙ Панель, на которой выполнена картина, составлена из трех досок ирландского дуба. На задней стене имеется надпись: "Johannes de Eyck fuit hic" - и под нею год: 1434. Сложите эти цифры, и вы получите двенадцать, а это трижды четыре. Четверка означает четвертое измерение, время. "Johannes de Eyck fuit hic" можно перевести трояко: "Ян ван Эйк был здесь", "Ян ван Эйк был этим человеком" и "Ян ван Эйк был этим", то есть, дубовой панелью картины или самой картиной. Не считая отраженной в зеркале пары, на "Портрете" видны три фигуры: мужчина, женщина и собака. Косматый пес в зеркале не отражается. Но если представить его развернутым относительно головы, то мы увидим, что своими контурами его тело напоминает карту Ирландии, составленную из бесконечно запутанных волокон. Мужчина - это Арнольфини, на французском также известный как Arnoul le Fin, то есть Арнуль Изощренный. Он купец, переводчик, специалист по тканям, что подтверждает роскошная накидка, ниспадающая непрерывными складками бездонной глубины. Изображенный ван Эйком, он вполне может быть и самим ван Эйком. Еще настойчивее о складках пространства и времени напоминает зеленое платье женщины. Взгляните на отороченный мехом разрез огромного рукава, изгиб которого украшен вертикальными полосками материи, собранными в похожие на четырехлистный шамрок мальтийские кресты. Непосредственно под манжетой полоски располагаются тремя набегающими друг на друга ярусами, каждый в три креста шириною, вторя сборкам самого рукава. Здесь всё - складки, рюши, прорезы - троится в собственном единстве. Пять слоев покрывал на голове дамы, на самом деле - одно покрывало, пятикратно сложенное. Эти пять пятых - пять провинций Ирландии. Итак, женщина - тоже карта Ирландии. А еще она св. Димпна, покровительница лунатиков - и тех, кому являются видения. Рама зеркала имеет зубчатую форму, словно шестерня в часах. Две виднеющиеся в нем фигуры готовы войти в нарисованную комнату из другого пространства-времени. Они - кто угодно и откуда угодно. Это можете быть вы или я. У окна шесть ставен, у канделябра - шесть лучей. В одном из подсвечников горит одна-единственная свеча. Один апельсин покоится на подоконнике. Три апельсина лежат на дубовом сундуке у окна. Если сложить все эти обстоятельства, то суть будет ясна: "Двойной портрет" - это врата, открывающиеся в обе стороны. Картина, ныне выставленная в Национальной галерее в Лондоне, была написана первой, и с ее помощью ван Эйк перенесся в Ирландию, где создал ту, что сейчас перед вами. В результате рыцарские ордена Золотого руна и Золотой цепи слились воедино. Лондонский образ, на протяжении столетий оторванный от изначального местоположения и открытый взорам миллионов неверующих, уже давно утратил свою силу. И только наш сохранил истинное видение ван Эйка. У нас в архиве хранится памятная записка ван Эйка с рассказом о том, как он создал эти картины. Затем следует отчет о его пребывании в Геле. В постскриптуме он добавляет, что в три апельсина на дубовом сундуке впрыснут концентрат Чая из трилистника, которого хватило бы на все население Брюгге с округой и местечками, умноженное на три. А это количество, как оказалось, с весьма точным приближением соответствует современному населению шести графств Северной Ирландии. Все, что вам остается сделать, это войти в картину, встретиться с ван Эйком и вернуться с апельсинами. Но прежде чем вы отправитесь, есть ли какие-нибудь вопросы? 92 МАРЕНОВЫЙ Я поднял руку. Всё время, пока говорил отец Браун, у меня было чувство смутной тревоги, которая теперь обрела ясность. Я вас правильно понял - мы отправимся в Брюгге XV века? Совершенно верно, ответил отец Браун, хотя в какую именно точку в пространственно-временном континууме, мы точно сказать не можем. Однако мы можем с полным основанием предположить, что картина сама вас сфокусирует и что вы появитесь в мастерской ван Эйка около того времени, когда он закончил лондонскую картину, в день св. Евангелиста Луки в 1434 году. Простите за любопытство, сказал я, но когда мы с Береникой в первый раз вошли в картину, местность, где мы очутились, выглядела как графство Даун в наши дни, и, кроме того, мы, по-видимому, утратили контроль над своими перемещениями. Как знать, не случится ли подобное опять? Резонный вопрос, согласился отец Браун, на который я мог бы ответить весьма обстоятельно, упомянув сравнительно низкую силу воздействия Чая, который вы приняли в тот вечер, вашу неосведомленность в истории картины, тот факт, что она находилась не на своем изначальном месте - здесь, в графстве Даун, - а в кабинете твоего дяди Селестина, и так далее. Когда вы вошли в картину, вы не почувствовали, что одеты так же, как мужская и женская фигуры? Почувствовали, сказал я. Этого и следовало ожидать, учитывая, что на вас была одежда середины XX века. Аконит в Чае из трилистника - известный также как борец - сильнодействующий корригент ощущаемого анахронизма. Поначалу вы решили, что оказались в Брюгге 1434 года, поэтому мысленно одели себя соответствующим образом. Но когда вы поняли, что на самом деле находитесь в 1959-м или около того, все пошло вкривь и вкось, так ведь? Верно, согласился я. На сей раз, продолжал отец Браун, наши портные приготовили для каждого из вас платье, аутентичное в каждой складке, вставке, шве, сборке и плиссировке. Материалы сотканы вручную и вручную же сшиты нитью, свитой на прялке с ножным приводом, окрашены натуральными красителями, и всё одеяние опрыскано настоем трилистника, содержащим тройную дозу аконита. Надеюсь, вы останетесь довольны своими костюмами. Даже собаки на улицах будут принимать вас за жителей Брюгге пятнадцатого столетия. Но гораздо важнее для вашего предприятия - Метерлинк, третий элемент. В Брюгге 1434 года вы с Береникой заблудились бы, даже если бы вам удалось туда попасть, что без Метерлинка вовсе не гарантировано, поскольку магическое число картины - тройка. Метерлинк дышал воздухом Фландрии, он говорит на ее языках. Разумеется, французский и фламандский с тех пор несколько изменились, однако больших трудностей с пониманием у него не возникнет, а любые различия в произношении и словоупотреблении ему будет легко объяснить, назвавшись сыном голландского торговца, сопровождающим своих друзей из Ирландии, которая тогда, как и сейчас, находилась с Фландрией в прекрасных отношениях. Нам подумалось, что, дабы не вызвать подозрений, Беренику лучше одеть мальчиком, поскольку юной даме не пристало появляться на людях без дуэньи или компаньонки. Вот ее наряд, подходящего к случаю цвета синего гелиотропа, называемого так за то, что он поворачивается к солнцу и потому является своего рода часами. У вас с Метерлинком одежда красного маренового цвета, ведь лучшая марена неизменно выращивалась в Голландии, и это придаст убедительности вашей конспирации. Гелиотроп и мареновый - цвета двух входящих в комнату фигур, отражаемых в зеркале ван Эйка. Будем надеяться, что втроем вы войдете в нее столь же легко. Что касается вашего возвращения, то вот вам три пузырька с Чаем из трилистника; примите его перед тем, как пожелаете войти в картину с той стороны. 93 ГЕЛИОТРОП Отец Браун открыл дверь. Комнаты для переодевания здесь, сказал он. Нас с Метерлинком провели в одну комнату, Беренику в другую. Мы быстро сбросили школьную форму и натянули непривычные наряды. Когда мы вышли, отец Браун сделал нам знак сесть и продолжил инструктаж. Хотя ваше путешествие в Брюгге XV века и назад покажется нам моментальным, сказал он, мы не знаем, сколько субъективного времени займет выполнение вашей миссии. Следовательно, вам понадобятся какие-то деньги; их тоже предоставили наши фальшивомонетчики. Каждому из вас выдан эквивалент тридцати фунтов стерлингов в пересчете на современные деньги. Ни в коем случае не тратьте всё сразу. Вот вам план города. Дом ван Эйка обращен к улице заостренным под крышу каменным торцом, над дверью вырезан гелиотроп - это на улице Синт Гиллис Ниеей Страт, ныне Гауден Хандт Страт, напротив Схоттинне Поорте. Место мы отметили крестиком. А теперь, поторопимся! Нам нельзя терять времени. И отец Браун немедля перешел к делу, разлив нам по чашкам чай из самовара в центре стола и дав по глиняной трубке. Члены Древнего ордена также наполнили чашки. Метерлинк, Береника и я принялись пить и курить. Как только пьянящий аромат Чая из трилистника ударил мне в ноздри, отец Браун затянул молитву на латыни - остальные подхватили. Слова роились у них на губах, жужжали, разрастались вглубь, раздавались все гулче, пока я не понял, что не в силах отличить гул в комнате от гула в голове. Мне вспомнились чаинки в кипящем чайнике, зернышки шума бьющего в берег прибоя, треск радио на нерабочей частоте. Посмотрев в чашку, я увидел, что она пуста, и вспомнил, как когда-то чашка казалась мне размером с супницу. Я видел все пузырьки и трещинки в ее огромной глазурованной впадине. На дне раскинулся архипелаг зеленых побережий, на исследование которых ушли бы годы. Потом мне пришло в голову поднять глаза. Дым из моей трубки вился кольцами: одни застывали в воздухе, как мутные облачка во льду, другие - как мазки включений в стеклянном шарике. Я перехватил взгляд Береники, потом Метерлинка. Казалось, мы смотрим глазами друг друга, замкнутые в одном взгляде. Голос отца Брауна пришел ко мне из немыслимой дали. Вы готовы? Мы молча кивнули и, как один, поднялись. Береника взяла меня за левую руку, а Метерлинка - за правую. Вместе мы приблизились к "Двойному портрету Арнольфини". Вся комната вдруг стихла и умолкла, но в ней чувствовался заряд электричества, как в воздухе перед грозой. Картина задрожала и стала расти, пока не закрыла собой все поле зрения. Когда мы взглянули в зеркало на дальней стене комнаты, две фигуры в нем расплылись и пропали. Вместо них, замерцав, проявились четкие силуэты нас троих. Меня била дрожь. Рука Береники была холодна, как лед. Потом я ощутил, как сила в моем теле сливается с ее силой, и через Беренику почувствовал Метерлинка; все наши волны и частицы вплывали друг в друга. Мы зажмурились, все трое; когда мы открыли глаза, то обнаружили, что висим в глубоком черном космосе, а тела наши обратились в межзвездную пыль. Не было слышно ни звука, но бессчетные звезды роились вокруг нас, как голоса. Долго ли нас так несло, сказать не могу. Может быть - миг, а может - вечность. Что такое время, когда сам ты - пространство? Как бы то ни было, не успели мы об этом задуматься, как пронеслись через вселенную и вылетели с другой стороны. Мы очутились в пустой комнате с высоким потолком. 94 ИМПЕРАТОРСКАЯ ЛАЗУРЬ Прямо перед нами, над богато украшенным мраморным камином, висели два идентичных экземпляра "Двойного портрета Арнольфини". В кресле у пустого очага спал одноногий курносый человек лет сорока, одетый по моде времен регентства. На столике перед ним стояли наполовину опорожненная бутылка бренди и стакан. Свет шел из единственного высокого окна. За ним безошибочно узнавались очертания Морнских гор. Вздрогнув, мужчина проснулся. Увидев нас, он побледнел, и в глазах его появилось странное выражение. Вы те самые трое? спросил он. Меня освободят? Ну, нас, конечно, трое, ответила Береника. Но, честно говоря, мы понятия не имеем, что мы здесь делаем, где именно оказались и даже какой сейчас год. Может быть, вы нас просветите? Дрожащей рукой мужчина налил себе бренди и выпил одним махом. Посмотрите на эти два портрета, сказал он. Вы не находите в них ничего примечательного? Ну, они, разумеется, одинаковые, ответила Береника. Мужчина достал из кармашка жилетки зеркальце, посмотрелся в него, потом взглянул на портреты и печально покачал головой. Вы так думаете? Возможно, вам следует выслушать мой рассказ. Не угодно ли? Мы кивнули в знак согласия. Мужчина налил себе еще бренди и начал. Я - полковник Джеймс Хей и до недавнего времени командовал 16-м Драгунским полком армии Веллингтона. Сегодня праздник Богоявления, лета Господня 1817-го, мы находимся в графстве Даун, в Каслморне, резиденции леди Морн, которой я глубоко благодарен за предоставленную квартиру. История моя берет начало 21 июня 1813 года, в день, когда в битве при Витории, что в области Наварра, наши войска наголову разбили армию Жозефа Бонапарта, бывшего тогда королем неаполитанским и испанским. 23-го числа несколько солдат моего полка перехватили повозку, синяя имперская окраска которой выдавала в ней транспорт самого Жозефа. К тому времени как подоспели я и несколько моих офицеров, наши люди слишком увлеклись ящиками со спиртным, чтобы обращать внимание на прочее ее содержимое. Главным их трофеем оказался попугай в клетке, которого они окрестили Виторией. Попугай, надо заметить, попался сметливый, поскольку уже пытался выговорить свое новое имя, к полному восторгу собравшихся. Мы реквизировали три больших сундука разного добра и тем же вечером, став на постой в разрушенном аббатстве, разыграли добычу в карты. Я помню пару дуэльных пистолетов, украшенных серебряной чеканкой, четыре или пять великолепных сабель, золотой обеденный сервиз, шкатулки с драгоценностями, походную библиотечку (большую часть которой мы спалили) и несколько икон, чьи сюжеты мне ни о чем не говорили, но щедро украшенные оклады стоили целое состояние. Кроме них было еще несколько картин разного размера, завернутых в красный шелк. Я не слишком хорошо разбираюсь в папских распорядках, но был среди нас один чудной ирландец, лейтенант Патрик О'Флаэрти, он-то и сообщил компании, что нынче канун дня Иоанна Предтечи - чрезвычайно благоприятная дата. Он принялся рассказывать, как голову Иоанна Крестителя по требованию плясуньи Саломеи преподнесли ей на блюде. По ходу рассказа он представлял в лицах то Ирода, то Саломею, выделывая замечательные курбеты, a piece de resistance[6 9] был, когда он ухитрился с помощью большого золотого блюда изобразить голову Иоанна. У их народа, как он сказал, есть обычай отмечать вечер 23 июня курением некоей смеси под названием Чай из трилистника; не окажем ли мы ему честь раскурить ее с ним, исключительно в медицинских целях? 95 КРАСНЫЙ ШЕЛК Все мы были уже навеселе, усидев бутылку-другую бонапартовского бренди, и с радостью приняли его предложение. Без лишних слов ирландец достал жестяную лакированную табакерочку и глиняную трубку и раскурил ее. Сделав несколько глубоких затяжек, он передал трубку своему соседу, который в свою очередь сделал то же самое. К тому времени мы развернули картины и поставили их рядком, прислонив к стене, чтобы лучше рассмотреть, хотя, положа руку на сердце, для таких ценителей, как мы с однополчанами, картина с лошадью красивей, чем картина без лошади. Среди них была и одна из тех, что вы видите здесь. Поначалу я едва взглянул на нее, но когда пришла моя очередь затянуться зельем О' Флаэрти, она полностью захватила мое внимание. И чем дольше я смотрел, тем явственнее чувствовал, что могу войти внутрь; меня завораживало то, что может открыться за окном. Мы начали играть. Не буду утомлять вас тонкостями экарте, но это была лучшая игра в моей жизни, я и сейчас словно вижу каждую карту, пришедшую мне в руки в ту ночь. И могу поклясться, я видел карты всех остальных - по отражениям в глазах. Право первого выбора выпало мне: вместо драгоценных камней или оружия я выбрал картину. Поставив ее в ногах своей импровизированной постели, я лег и закрыл глаза. Какое-то время я колебался на границе сна и яви. Мне по-прежнему слышались выстрелы и взрывы, вопли раненых, и виделся дым орудий, застилающий красную землю Испании. В мозгу возник образ человека, лежащего головой на куче яблок, подтянув колени к подбородку и широко раскрыв глаза, и словно изучающего голову француза, которая, оторванная начисто, валялась у того на коленях. Я открыл глаза, чтобы прогнать это неприятное видение. Оказалось, что я смотрю прямо в картину. Ее краски сияли, как самоцветы, и мысль, что я заполучил ценнейшую добычу из сокровищницы короля Жозефа, доставила мне удовлетворение. Здесь были довольство и достаток. Я видел, как лежу в огромной алой постели или рву спелые вишни в саду за окном. Потом я буду гулять по рыночным площадям тихого городка, а после - возвращаться в эту спальню, где всё принадлежит мне. И тогда сама душа моя вошла в картину, я стал мужчиной с картины и глядел с нее на себя. И пока я смотрел, черты того, кто лежал на соломенном тюфяке в разрушенном испанском аббатстве, стали меняться. Лицо удлинилось и побледнело, ноздри расширились, как у лошади, веки опустились. Передо мной была голова мужчины с картины. Заиграли побудку, и я проснулся. Когда я посмотрел на картину, мне почудилось, что выражение лица мужчины едва заметно изменилось. Тем же утром, когда я брился, мое собственное лицо показалось мне необычно вытянутым и бледным. Рука моя дрогнула, и я порезал верхнюю губу. Взглянув на картину, я явственно увидел на соответствующем месте струйку крови. О'Флаэрти, крикнул я, иди посмотри! Пришел О'Флаэрти и поглядел на картину. Что тут у тебя? спросил он. Смотри! Кровь! О'Флаэрти взглянул на меня с насмешкой. Кровь, как же! воскликнул он, послюнил палец и снял с картины нитку красного шелка. Чая из трилистника больше не получишь, сказал он и вышел, посмеиваясь. 96 БОРДОВЫЙ В скором времени картина начала представать в своем истинном цвете. 1 июля - это был, как сообщил мне О'Флаэрти, день памяти Оливера Планкета, чья бальзамированная голова хранится в папистской церкви в Дрозде, - нас посетил Веллингтон, желавший обсудить с нами дальнейшее преследование отступавших французов. Наша квартира располагалась в винном погребе в Памплоне, и картину я поставил, прислонив к импровизированному столу. Поразительное сходство, Хей, сказал герцог. Фамильная реликвия? Я пролепетал, что приобрел картину совсем недавно. Веллингтон приподнял бровь и ушел разрабатывать стратегию. 3 июля я снова порезался при бритье; и вновь на подбородке мужчины с картины появилась царапина. Я тщательно осмотрел ее, прежде чем позвать О' Флаэрти, который попытался снять очередную, по его мнению, шелковую нитку. Но едва коснувшись пятнышка, он отшатнулся, как ужаленный, зажимая указательный палец. Палец сильно кровоточил. Увидев это, ирландец побледнел. Сегодня праздник св. Фомы, прошептал он, того, что усомнился в ранах Христовых. На следующий день я сложил вещи в прочную холщовую сумку, спрятав туда же и картину. Несмотря на это, она неотступно занимала мои мысли; при каждом взгляде на нее, мужчина, казалось, походил на меня всё больше. После одной особенно неприятной ночи, когда собачка с картины вылезла из сумки и попыталась укусить меня за ногу, я решил избавиться от своего с трудом добытого трофея. В то утро мы уходили из Памплоны. Сумку с картиной я оставил в нише винного погреба. Прибыв к месту назначения, в Сан-Эставан, мы встали на постой в ризнице церкви, посвященной Иоанну Крестителю. В углу уже стояла холщовая сумка. Я знал и не открывая, что картина внутри. Как бы то ни было, я открыл ее. На лице мужчины, который был мной, и всё же не мной, казалось, застыла сардоническая усмешка. Я попросил у О'Флаэрти совета. Он мог лишь предположить, что если молитва св. Антонию Падуанскому хорошо действует при поиске утраченного, то, возможно, в моем случае поможет кощунство в его адрес. Я пытался, но безуспешно; очевидно, мне не хватало должной веры. Испробовал я и другие способы. Набив сумку камнями, я утопил ее в речке Бидассоа. Мы прошли маршем до местечка Лесака, где были расквартированы в крипте разрушенного монастыря. Картину я нашел на надгробии одного испанского графа. Какое-то время я лелеял мечту привязать ее к жерлу пушки и разнести вдребезги, но испугался, что, исполнив задуманное, убью и себя. Так я смирился с ее неизменным присутствием. Шло время. Постепенно я стал думать о картине, как о спутнице жизни в нежеланном, но сносном браке. Нередко я нарочно оставлял ее, зная наверняка, что она встретит меня на следующей квартире. Более того, я смотрел на это как на гарантию своего успешного командования и залог будущей жизни: где бы ни была картина, там непременно окажусь и я. Мы перешли Пиренеи близ славного городка Сен-Жан-де-Люз и расквартировались в замке Арканг. 9 ноября, в день Феодора Новобранца, покровителя военных, мы вступили в бой с французами. Схватка ничего не решила, и все же война была фактически закончена. В наступившем году мы продвинулись до Тулузы, Пьяченцы и Бордо, откуда отплыли наконец к английским берегам в день памяти Оливера Планкета, 1 июля 1814 года. 97 БЕЛЫЙ ЛЕН Обосновавшись в казармах Дувра, наши люди быстро забыли тяготы Пиренейской кампании. Мир им наскучил, они рвались к новым подвигам; томиться им долго не пришлось. В марте 1815 года до Лондона дошли вести, что Наполеон освободился из заточения на Эльбе и дерзко вошел в Париж, где перегруппировал свои силы. 4 мая, в праздник св. Флориана Австрийского, мы получили приказ отплыть в Остенде, до которого благополучно добрались. Оттуда мы направились в Брюгге и вошли в город 7 мая, в день памяти св. Домициана Маастрихтского, призываемого против драконов. Брюгге - город теней. Во все часы здесь угрюмо звонят колокола, и эхо дрожью отзывается в стоячих каналах. В этом городе отражений в высоких окнах бюргерских домов видится прошлое. Нам с О'Флаэрти достались превосходные комнаты на рю де ла Мэн д'Ор. Я уже довольно давно не смотрел на картину. Вынув из чехла, я разглядывал ее - как давнего знакомого, и все же с трепетом - и тут консьерж, помогавший нам вносить вещи, вдруг задохнулся от удивления. Так я узнал, что картина вернулась домой, поскольку подписавший ее Йоханнес де Эйк, по словам консьержа, в 1434 году проживал на этой самой улице. В ту ночь в мои сны впервые вошла дама с картины. Я проснулся совершенно обессилевший. На следующее утро мы отбывали в Гент, я наскоро уложил вещи, и мы отправились по каналу. Стоял туман. Мимо нас проплывали плоские равнины; казалось, мы балансируем на неподвижной границе, за которой простирается неоткрытое царство. Когда мы прибыли, первым делом я достал свою холщовую сумку. Она обмякла у меня в руках. Картины де Эйка там не было. Я почувствовал, что сама душа покинула меня. Но что мне было делать? Вернуться я не мог: я был солдат, а слухи о приближении Наполеона ходили всё упорней. На следующий день мы получили приказ выдвигаться к Брюсселю; там я (вернее, тень меня прежнего) остался на несколько недель, выполняя каждодневные обязанности, как сомнамбула. Затем, 18 июня, в праздник мучеников-близнецов Марка и Марцеллиана, пришел приказ встретить Наполеона у деревни Ватерлоо. Страха я не чувствовал, ибо тело мое мне не принадлежало. О'Флаэрти, сражавшемуся бок о бок со мной, снесло голову картечью. Мне самому пушечное ядро оторвало правую ногу. Как я потом узнал, рана была так плоха, что меня целых восемь дней нельзя было трогать. То, что я выжил, говорили, - чистое чудо. Может, и так, ведь, пока я лежал, мне явилась дама с картины и перевязала культю своим льняным покрывалом. Прибыв на поправку в Брюссель, я был помещен в комнату, где висела картина: мужчина и женщина стоят, соединив руки. Де Эйк вернулся ко мне - или это я был возвращен ему. Что касается остального, я буду краток. Теперь пара с картины преследовала меня настойчивей прежнего, ведь я был обязан им жизнью. Взамен они требовали разыскать своих близнецов, находившихся, по их словам, в Ирландии. Любопытно: хоть я и знал, что говорят они на французском или на фламандском - языках, мне по большей части не понятных, - внутренним слухом я слышал их речь как английскую. Я выехал в Ирландию 20 августа 1815 года, в день памяти Бернара Клервоского, святого-покровителя пчел. Несколько месяцев я скитался по стране, пока не оказался в окрестностях Каслморна. Пара стала проявлять чрезвычайное волнение, и я понял, что близок к цели. Я представился леди Морн; мое общество не было ей неприятно, и 7 декабря, в праздник св. Амвросия, покровителя пчеловодов, меня провели в эту прихожую, где я и встретил картину-близнеца. 98 СМИРНА Но картина всё не отпускала меня, продолжал полковник Хей. Пара теперь выдвинула другое условие, которое я услышал в виде стихов, вот они: Не изменить судьбы твоей, Пока не встретишь трех детей: Те в красном, эта в голубом - Сейчас, и Прежде, и Потом[70]. Вот моя история, подытожил полковник Хей. Как с ней связаны вы? Метерлинк поднял руку. Одно очевидно, сэр, сказал он. Все мы вовлечены в историю с Чаем из трилистника и "Двойным портретом", который можно описать как устройство трансляции. Слово "трансляция" я употребляю в соответствии с его латинской этимологией, а именно "перемещение или переведение из одного места или состояния в другое". Отсюда перенесение святых мощей с места упокоения на посвященный им алтарь или даже кража их из одной церкви священниками другой тоже называется "трансляцией". Но прежде чем мы будем развивать эту тему далее - где ван Эйк, добытый вами у Витории, а где второй? Полковник Хей взглянул на картины. Боже милостивый! вскричал он. Я не могу их различить! Он вытащил карманное зеркальце и посмотрелся в него. Я снова стал собой! воскликнул Хей. Всё это замечательно, сухо сказал Метерлинк. Тем не менее такое положение дел ставит перед нами определенную проблему, поскольку мы прибыли в эту комнату посредством одного устройства, теперь же у нас их два. Как человек военный, вы должны с пониманием отнестись к тому, что мы не можем сообщить вам подробностей нашей миссии, так как она носит сугубо секретный характер. Можем лишь сказать, что нам полагалось быть в Брюгге в 1434 году, а не в графстве Даун в 1817-м. Похоже, вы затерялись при "трансляции", пробормотал полковник Хей. Но, если говорить серьезно, вы забываете одну вещь. После того, как я завладел картиной и моя связь с ней начала углубляться, я чем далее, тем более учился полагаться на календарь святых, как указывал мне бедняга О'Флаэрти - упокой Господи его душу! - ибо это своего рода универсальная шкала времени, на которой будущее всегда обозначено прошлым. Недаром исповедник леди Морн, преподобный Игнатий Дойл из Общества Иисуса, ввел меня в тонкости философии Бл. Августина и намекнул, что вскоре я буду готов к принятию в лоно Единой, Святой, Вселенской и Апостольской Римской Церкви. Как вы помните, я уже говорил, что сегодня праздник Богоявления, иными словами, трех странствующих волхвов: Каспара, Бальтазара и Мельхиора. Это воистину памятный день. Позвольте напомнить вам вторую главу из Матфея, где они приносят Младенцу-Иисусу дары: золото, ладан и смирну. А затем, "получивши во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою". Следовательно, для вас всегда найдется путь, который приведет вас в искомую страну. "В доме Отца Моего обителей много"[71], говорит Господь. Учитывая бесконечное множество миров, вам не стоит утруждать себя выбором комнат. Лишь приложите веру, и окажетесь там, где должны были оказаться. Ваша логика, сказал Метерлинк, в высшей степени убедительна. И кроме того, что нам терять? Он посмотрел на нас с Береникой. Мы молча кивнули. Приняв Чай из трилистника, мы повернулись лицом к двум "Двойным портретам". Через некоторое время я почувствовал, как мое тело замерцало и растворилось. В какую из картин я вошел, сказать не могу. Больше я никогда не видел ни Беренику, ни Метерлинка. 99 ХАМЕЛЕОН Согласно серии репортажей в "Газэттэ ван Гент" за ноябрь 1952 года, ризничий собора Св. Бавона, обходя церковь по завершении Дня поминовения усопших, обнаружил мальчика лет тринадцати, лежавшего без чувств прямо под алтарем, известным как "Поклонение Агнцу", который лишь незадолго до этого, после реставрации, обрел былое великолепие. "Газэттэ" не преминула напомнить читателям о многочисленных злоключениях этого наиболее внушительного произведения ранней фламандской школы, пережитых им за свою историю: изгнание иконоборцами-протестантами в шестнадцатом веке, кража французскими революционерами на исходе восемнадцатого, возвращение в Гент после битвы при Ватерлоо, вскоре после этого - продажа королю Пруссии одним из генеральных викариев[72] диоцеза боковых створок, которые, однако, воссоединились с центральными панелями по Версальскому договору, после чего шедевр пребывал в относительном покое, пока его снова не конфисковали при гитлеровском режиме и не упрятали в соляной шахте Альтауссе в Австрии, откуда его вызволили американские войска. Когда подросток наконец пришел в себя, он был, казалось, лишен дара речи. Его забавное средневековое облачение наводило на мысль, что он может быть артистом бродячего цирка, однако розыски в этом направлении ничего не дали. Затем стали проводить параллели с загадочным случаем Каспара Хаузера, которого обнаружили у Галлерских ворот города Нюрнберга в Духов день, 26 мая 1828 года, и речь которого состояла из нечленораздельных звуков вперемежку со слезами и стонами, так что обычные в таких случаях вопросы, как-то: "Как вас зовут?", "Откуда вы?", "Покажите свой паспорт!" - задавались молодому человеку впустую. Обыск его одеяния лишь сгустил завесу тайны, поскольку оно состояло из крестьянской куртки поверх грубой сорочки, конюших рейтузов и белого носового платка с монограммой "К.Х.". Но больше всего поразило содержимое карманов. Там были разноцветные лоскутки, ключ, крученый бумажный кулечек с золотым песком, небольшие роговые четки и несколько образков святых. Здесь аналогия с отроком, найденным в Генте, кончается, так как на его одежде карманов не было. Однако в кожаном кошельке, привязанном к поясу, обнаружилось тридцать серебряных монет, оказавшихся точными копиями официальной валюты, утвержденной Филиппом Добрым в 1434 году. Позднее, 26 апреля 1953 года, "Газэттэ" сообщала, что мальчик, подобно Каспару Хаузеру, почти полностью восстановил свои способности и разговаривает теперь бегло и разборчиво, хотя воспоминания о собственном происхождении, как и у Хаузера, по-прежнему покрыты мраком. "Газэттэ" обещала и в дальнейшем информировать читателей о судьбе юноши, однако материалов на сей счет больше не появлялось. Вот так я оказался в мире, где теперь обитаю. Лишь постепенно, после нескольких месяцев вполне понятного замешательства, я наконец осознал, что это не тот мир, который я покинул, хотя он и совпадает с ним почти во всём. В небе мерцали те же созвездия. Свет разлагался на тот же цветовой спектр. На картах были изображены те же страны и континенты, и их история осталась в полной неприкосновенности; отгремели те же самые войны. Папа Пий XII был предстоятелем Римско-католической церкви, которая придерживалась всё тех же святцев, хотя соблюдались они не так ревностно, как в моем прежнем мире. Произрастала всё та же флора, водилась всё та же фауна, и свойства у трав остались прежние. Стремясь поскорее слиться со своим окружением, я выучил фламандский и французский; английский остался языком моих мыслей. Сенсационная природа моего появления немедленно привлекла внимание растроганной публики, и меня усыновил богатый торговец произведениями искусства по имени Анри Метерлинк. Из уважения к нему и в честь моего друга Метерлинка, об утрате которого я до сих пор скорблю, я взял себе эту фамилию. Я был направлен на учебу в коллеж св. Варвары в Генте и проводил летние каникулы в Оостаккере, где развлекался изучением пчел моего опекуна. Я научился быть другим человеком. 100 БИБЛЕЙСКИЙ ЧЕРНЫЙ Я начал исследовать свой новый мир. Выяснилось, что известно о существовании лишь одного "Двойного портрета Арнольфини", в лондонской Национальной галерее, которая приобрела его у полковника Джеймса Хея в 1842 году. Хей умер в 1854-м, в год, когда родились Оскар Уайлд и Эдвард Карсон. Взглянуть на "Двойной портрет" я приезжал дважды; каждый раз меня ждало разочарование, потому что он был закрыт стеклом, и мне всё время мешало отражение посетителей, в том числе, мое собственное. Я купил несколько репродукций; цвета на всех были переданы в корне неверно. В конце концов я их сжег. В Белфасте проживало несколько Карсонов, но ни Селестина, ни Береники, ни меня среди них не числилось. Не было и "Дома Лойолы" - вернее, когда-то существовало его некое подобие. В "Путеводителе по графству Даун" Джорджа Бассета 1886 года издания я наткнулся на следующий отрывок: "Томас Перси, автор "Ключа к Новому Завету" и проч., был епископом Дроморским тридцать лет, начиная с 1782 года. <...> "Дом Лойолы", что поблизости от города, многие годы служил резиденцией епископу Перси, о чьем вкусе к землеустройству и по сей день можно судить по удивительной красоты лесистым холмам, образующим поместье площадью в 211 статутных акров. Здание и земельный участок были выкуплены у Комиссии по церковным владениям и доходам господами Эдвардом и Джеймсом Куинн, останки которых покоятся на кафедральном погосте. В 1883 году у душеприказчиков братьев Куинн недвижимость приобрели братья-иезуиты, и в следующем году в бывшем дворце открылось учебное заведение "Общества Иисуса" в Ирландии". Из современных источников можно привести следующий фрагмент "Обозрения городов и селений Среднего Дауна" авторитетного Чарлза Бретта: "Когда в 1842 году епархии Дромора, Дауна и Коннора были объединены, дворец продали. В 1883 году была предпринята попытка учредить там иезуитскую школу под названием "Дом Лойолы", но потерпела неудачу. С тех пор здание пребывает в "заброшенности и запустении". После войны все деревья вырубили, и некогда приветливое квадратное строение в георгианском стиле, один из центров литературного и художественного просвещения Ирландии, сейчас находится на последней и печальнейшей стадии упадка и разрушения". Съездить в Ирландию я даже не пытался. Вместо этого я употребил все силы на то, чтобы стать образцовым гражданином своей новой нации. По окончании коллежа св. Варвары я поступил в Лёвенский университет, в котором (выпустившись с дипломом с отличием по специальности "Англоязычная литература") получил степень магистра по библиотечному делу после чего прошел практику в Гентской публичной библиотеке. С удовлетворением я узнал, что в ее собрании находится первое издание вольтеровского