ал, забрался, как и другое, в могилу, скрестил руки на груди и отдался на милость Божью. А на рассвете приснился ему сон. Будто был он с Марией Магдалиной, и оба они пролетали в бесшумном спокойствии над большим городом. Летели они низко, едва не касаясь крыш. Затем, уже на самом краю города, дверь последнего дома отворилась, и оттуда выше.?] исполинского роста старец с длинной-предлинной бородой и сияющими голубыми глазами. Рукава у него были засучены, а сами руки густо испачканы глиной. Старец поднял голову и увидел, как они летят в вышине. "Стойте! -- крикнул он. -- Мне нужно поговорить с вами!" Они остановились. "Что ты хочешь сказать нам, старче? Говори, мы слушаем". -- "Мессия -- тот, кто любит всех людей, Мессия -- тот. кто умирает, потому что любит всех людей", -- сказал старец. "И это все?" -- спросила Магдалина. "А разве этого мало?" -- гневно воскликнул старик. "Можно войти в твою мастерскую?" -- снова спросила Магдалина. "Нет. Разве ты не видишь: мои руки все в глине. Там я тружусь над Мессией". Иисус вскочил со сна, и тело его было легким, будто он и вправду летал. Светало. Товарищи уже проснулись, и взгляды их устремлялись от скалы к скале, от холма к холму -- туда, вдаль, к Иерусалиму. Они поспешно тронулись в путь. Путники все шли и шли, но им постоянно казалось, что и горы перед ними движутся, уходят вдаль, а дорога становится все длиннее. -- Думаю братья, никогда не добраться нам до Иерусалима. Разве не видите, что творится? Он все удаляется от нас! -- в отчаянии воскликнул Петр. -- Он все приближается к нам, -- возразил Иисус. -- Мужайся, Петр. Мы делаем шаг к нему, и он делает шаг нам навстречу. Как Мессия. -- Мессия? -- резко обернувшись, спросил Иуда. -- Мессия идет, -- проникновенно сказал Иисус. -- Мессия идет, и ты про то прекрасно знаешь, брат Иуда, если мы идем на поиски его. Если мы будем совершать добрые и благородные поступки, если мы будем говорить добрые слова, Мессия ускорит шаг и поспешит нам навстречу. Если же мы будем бесчестными, злыми, трусливыми, Мессия повернется и удалится от нас. Движущийся Иерусалим -- вот что есть Мессия, братья. Он спешит, поспешим же и мы. Идемте же скорее, чтобы обрести его! Верьте в Бога и в бессмертную душу человеческую! Они приободрились и ускорили шаг. Иуда снова шел впереди, и на лице его теперь была только радость. "Хорошо сказал, -- думал он. -- Хорошо сказал. Он прав, Сын Марии. К тому же призывал и почтенный раввин: от нас самих зависит избавление. Если мы будем сидеть сложа руки, земле Израиля никогда не обрести избавления. Если же мы все вместе возьмемся за оружие, то добьемся свободы,'.." Так рассуждал сам с собой на ходу Иуда. Вдруг он взволнованно остановился. "Но кто же есть Мессия? -- пробормотал он. -- Кто? Неужели весь народ?" По разгоряченному лбу Иуды струйками побежал пот. "Неужели весь народ?" Эта мысль возникла у него впервые и привела его в замешательство. "Неужели Мессия и есть весь народ?" -- снова и снова мысленно повторял он. "Но тогда к чему все эти пророки и лжепророки, к которым мы мучительно присматриваемся, чтобы узнать, он или не он -- Мессия? Эх ты! Да ведь Мессия -- это же народ: и ты сам, и все мы! Нужно только взяться за оружие!" И, сказав себе так, он снова зашагал по дороге, размахивая в воздухе палицей. Иуда радостно шел вперед, играя, словно палицей, новой своей мыслью, и вдруг закричал. Прямо перед ним на горе о двух вершинах сиял прекрасный, белоснежный, горделивый святой Иерусалим. Он не стал звать товарищей, поднимавшихся следом, -- он желал насладиться городом сам, наедине, как можно дольше. В зеницах его голубых глаз сияли дворцы, башни, мощные врата, а посреди всего этого -- богохранимый Храм, весь из золота, кедра и мрамора. Подошли остальные товарищи. И они тоже не могли удержаться от возгласов. -- Давайте воспоем красоту госпожи нашей Иерусалим, -- предложил Петр, бывший прекрасным певцом. -- Ну-ка, ребята, все вместе! И пятеро пустились в пляс вокруг Иисуса, который неподвижно стоял посредине, и запели священный гимн: Как возрадовался я, когда сказали мне: "Встань, пойдем в дом Господень!" Стопы мои сами остановились пред двором твоим, Иерусалим! Иерусалим, мощная твердыня, мир в крепких башнях твоих, благоденствие в чертогах твоих! Ради братьев моих и ближних моих мир тебе, Иерусалим! 16. Улицы, террасы, дворцы, площади -- весь Иерусалим был одет в зелень. Был великий праздник осени, и тысячи шатров покрылись виноградными лозами и ветвями маслины, пальмы, сосны и кедра, как и велит Бог Израиля, чтобы люди помнили о сорока годах, проведенных праотцами в шатрах среди пустыни. Позади была жатва и сбор винограда, год близился к завершению, на откормленного черного козла навешали все грехи и погнали его, швыряя камнями, в пустыню. Теперь люди испытывали великое облегчение, души их очистились. Близился новый год, Бог открывал новые расчетные книги, и в течение восьми дней люди будут есть, пить и славить Бога Израиля, который благословил жатву и сбор винограда и послал козла унести с собой их грехи. Козел тоже был своего рода богопосланным Мессией, поскольку принимал на себя все грехи народные, подыхал с голоду в пустыне, а вместе с ним подыхали и их грехи. Просторные дворы Храма были залиты кровью. Каждый день резали предназначенные для Бога стада, святой город наполнился запахом жертвенного дыма, нечистот и жира. Звуки свирелей и труб сотрясали священный воздух. Люди переели, перепили, и души их отяжелели. В первый день были псалмы, молитвы и покаяния, и довольный Иегова незримо ходил по шатрам, тоже справлял праздник -- ел и пил вместе со своим народом. Несколько блаженных видели собственными глазами, как Он прищелкивал языком и вытирал бороду. Но на второй или на третий день избыток мяса и вина ударил людям в голову и они принялись отпускать грубые шутки и с хохотом распевать срамные песни, которые поют в тавернах. Мужчины и женщины без какого бы то ни было стыда обнимались друг с другом среди бела дня поначалу в шатрах, затем открыто, на улицах, прямо на зеленой листве. Изо всех кварталов явились густо покрытые гримом и надушенные мускусом знаменитые иерусалимские блудницы. Простодушные крестьяне и рыбаки, прибывшие с самых отдаленных концов земли Ханаанской поклониться в святая святых, попадали в эти видавшие виды объятия и теряли в них голову. Они и в мыслях не могли себе представить, что поцелуй бывает столь искусным и доставляет столько наслаждения. Гневный Иисус стремительно шагал по улицам мимо валяющихся на земле, совершенно захмелевших людей, сдерживая дыхание, -- его тошнило от запахов,, смрада и бесстыжего хохота. - Идемте, идемте быстрее! -- подгонял он своих товарищей. Правой рукой он обнимал Иоанна, левой - Андрея и шел вперед. Петр же постоянно останавливался, встречая паломников из Галилен, которые угощали его вином, предлагали закуску и завязывали разговор. Петр подозвал Иуду, затем к ним подошел и Иаков: не хотелось им обижать никого из друзей. Но трое шедших впереди спешили, окликали их и снова увлекали за собой. -- Ох, не дает нам учитель повеселиться чуток, как все люди, -- проворчал Петр, пришедший уж было в веселое настроение. -- Нашли себе обузу. -- Эй, где ты там запропастился, злополучный Петр?-- окликнул его Иуда, тряхнув своей огромной головой. -- Ты что думаешь, мы сюда ради выпивки пришли? Или тебе кажется, что мы идем на свадьбу? Но когда они снова уж было двинулись вперед быстрым шагом, из шатра вдруг раздался хриплый голос: -- Эй, Петр, сын Ионы, галилеянин негодный, что это ты проходишь мимо?! Даже головы не повернешь и признаваться не желаешь! Погоди-ка, выпей! Может, хоть тогда глаза продерешь и на меня взглянешь?! Петр узнал голос и остановился: -- Вот тебе на! Привет, Симон, негодник из Кирены! Он повернулся к двум своим товарищам: -- Ребята, отсюда нам все равно не улизнуть, давайте остановимся и пропустим глоток. Симон -- знаменитый пропойца и владелец таверны у Давидовых врат. По нем и виселица и кол плачут, но он добрый малый, нужно уважить его. Симон и вправду оказался добрым малым. В молодости он прибыл сюда из Кирены, открыл таверну, и всякий раз, когда Петр бывал в Иерусалиме, он заходил к Симону и останавливался у него на ночлег. Вдвоем они ели и пили, болтали, шутили, затем заводили то песню, то ссору, затем мирились, снова пили, и в конце концов Петр заворачивался в покрывало, укладывался на лавке и засыпал. Теперь Симон сидел в шатре, убранном виноградными лозами, держал под мышкой кувшин, а в руке -- бронзовую чашу и пил в полном одиночестве. Друзья обнялись, оба были уже подвыпивши и чувствовали друг к другу столь великую любовь, что на глазах у них выступили слезы. Когда кончились первые восклицания, объятия и целая череда угощений, Симон разразился хохотом. -- Голову даю на отсечение: вы тоже идете принимать крещение. Правильно делаете, примите мое благословение. И я тоже крестился третьего дня и не жалею. Это тоже своего рода удовольствие. -- Тебе стало лучше? -- спросил Иуда, который не пил, а только ел, внимательно наблюдая за происходящим. -- Как тебе сказать, друг... Я уже много лет кряду не входил в воду. С водой я на ножах. Я -- человек винный, а вода -- для жаб. Но третьего дня я сказал себе: "Послушай, а почему бы и не окреститься? Все люди идут принимать крещение. Так дело не пойдет. Кое-кто из новоозаренных будет пить вино, -- не могут же все поголовно сделаться глупцами, -- заведу-ка я с ними знакомство, выловлю клиентов. Моя таверна у Давидовых врат -- все ее знают". Короче, чтобы не утомлять вас болтовней, -- я пошел. Пророк этот -- дикарь, зверь неукротимый, что тут еще скажешь? Из ноздрей у него пламя пышет, храни меня Боже! Схватил меня за шиворот, окунул в воду по самую бороду, а я как заору, чтобы безбожник еще, чего доброго, не утопил меня! Но все же я уцелел и остался в живых -- вот он я! -- Тебе стало лучше? -- снова спросил Иуда. -- Клянусь вином, он устроил мне хорошее купание, очень хорошее! Мне полегчало. Креститель говорит, что мне полегчало, потому что грехи покинули меня. Но, между нами говоря, думаю, что полегчало мне, потому как жиры покинули меня, ибо, выйдя из Иордана, я заметил, что вода покрылась жировыми пятнами в палец толщиной. Он громко захохотал, наполнил чашу вином, выпил. Выпили и Петр с Иаковом. Симон снова наполнил чашу и повернулся к Иуде: -- А ты почему не пьешь, мастер? Это вино, благословенный ты мой, а вовсе не вода. -- Я никогда не пью, -- ответил рыжебородый и отодвинул чашу. Симон вытаращил глаза. -- Неужели ты из тех?.. -- спросил он, понизив голос. -- Из тех, -- ответил Иуда и движением руки прервал беседу. Мимо проходили две размалеванные женщины. Они остановились и принялись строить глазки четверым мужчинам. -- И к женщине тоже нет? -- спросил ошеломленный Симон. - И к женщине, - сухо ответил Иуда. -- Да что ж это такое, несчастный?! -- воскликнул, не в силах больше сдерживаться, Симон. -- Зачем тогда Бог сотворил вино и женщину, отвечай-ка?! Для собственного времяпрепровождения, что ли, или для нашего? Тут они увидели спешно приближавшегося к ним Андрея. -- Скорее! -- крикнул он. -- Учитель торопится. -- Какой еще учитель? -- спросил хозяин таверны. -- Этот босой, в белоснежных одеждах? Но три товарища уже шагали, а Симон Киренянин, высунувшись в замешательстве из шатра, с пустой чашей в руке и кувшином под мышкой, смотрел на них, качая огромной головой. "Должно быть, еще один Креститель, -- пробормотал он. -- Еще один боговдохновенный- Эх, да сколько ж их развелось в последнее время -- как грибов! Выпьем же за его здоровье: да вразумит его Бог!" С этими словами Симон наполнил чашу. Между тем Иисус и его товарищи вступили на просторный двор Храма. Перед тем как войти в Храм помолиться, они задержались, чтобы совершить омовение ног, рук и уст. Бросив вокруг быстрый взгляд, они увидели встающие одна поверх другой открытые террасы, заполненные людьми и животными, отбрасывающие густую тень портики, колонны из белого и голубого мрамора, увенчанные золотыми виноградными лозами и кистями, и повсюду -- павильоны, палатки и повозки, лавки менял, цирюльни, мясные и бакалейные прилавки. Воздух сотрясали громкие голоса, ругань и хохот. В Доме Господнем стоял запах пота и смрад. Иисус прикрыл ладонью ноздри и рот. Он оглядывался по сторонам, но Бога нигде не было. "Ненавижу и презираю ваши праздники. Зловоние тучных тельцов вызывает у меня тошноту. Не могу слышать ваших псалмов и лютен..." Он больше не был пророком, не был Богом, сердце его пришло в смятение и вопияло. Он словно потерял сознание, все вокруг исчезло, небеса распахнулись, и оттуда, рассекая воздух, ринулся ангел, от волос и голрвы которого извергались огонь и дым. Ангел стал на возвышавшемся посреди двора черном камне и направил свой меч против горделивого златомраморнопо Храма... Иисус пошатнулся, ухватил за руку Андрея. Затем он открыл глаза, увидел Храм и шумных людей. Ангел исчез среди света. Иисус простер руки к своим товарищам. -- Простите, мне плохо, я могу потерять сознание. Идемте отсюда. -- Так и не свершив поклонения? -- оторопело спросил Иаков. -- Мы свершим поклонение внутри себя, Иаков, -- ответил Иисус. -- Ведь каждое тело и есть храм. Они направились к выходу. "Ему стало дурно от смрада, крови и шума, это не Мессия..." -- подумал Иуда и пошел впереди, стуча своим корявым посохом. Какой-то неистовый фарисей содрогался всем телом, простершись ниц на последней ступени Храма, яростно лобызал мрамор и мычал. С шеи и рук у него свисали тяжелые связки амулетов, сплошь покрытые грозными изречениями из Писаний. От покаяний на коленях у него образовались мозоли, словно у верблюда, а грудь была вся в открытых кровоточащих ранах: каждый, кого повергал долу гнев Божий, хватал острые камни и терзал ими свое тело. Андрей и Иоанн поспешили загородить собой Иисуса, чтобы тот не попался ему на глаза. Петр подошел к Иакову и прошептал ему на ухо: -- Узнаешь? Это Иаков, старший сын плотника Иосифа. Странствует, продавая амулеты, и всякий раз, когда его одолевает недуг, корчится на земле и истязает себя до смерти. -- Это тот, кто яростно преследует Учителя? -- спросил Иаков, приподнимаясь на носках. -- Да, потому что Учитель якобы позорит его дом. Они вышли из Золотых Врат Храма, миновали Долину Кедров и направились к Мертвому морю. Справа от них остались сад и масличная роща Гефсимании, над которой высилось раскаленное добела небо. Когда они добрались до Масличной горы, мир стал ласковее. Каждый листик на масличных деревьях источал свет, стаи ворон летели одна за другой в сторону Иерусалима. Андрей вел Иисуса под руку, рассказывая ему о Крестителе -- давнем учителе своем. Всякий раз, приближаясь к его логову, он чувствовал дыхание льва. -- Это сам пророк Илья, покинувший гору Кармил, чтобы исцелить пламенем душу человеческую. Однажды ночью я собственными глазами видел, как его огненная колесница кружит у него над головой. А другой ночью ворон принес ему в клюве вместо еды уголь пылающий... Однажды я собрался с духом и спросил его: "Ты Мессия?" Он вздрогнул, словно наступил на змею, и ответил со вздохом: "Нет! Нет. Я -- бык, который пашет, он же взойдет посевом". -- Почему ты ушел от него, Андрей? -- Я искал посев. -- И нашел его? Андрей прижал к груди руку Иисуса, покраснел и сказал, но так тихо, что Иисус даже не расслышал его: -- Да. Медленно, тяжело дыша, спускались они вниз к Мертвому морю. Солнце вверху пылало, головы их раскалывались. Впереди все выше громоздились башнями, вставали воздушными стенами горы Моава, а позади -- известняково-белые горы Иудеи. Дорога все петляла, спускалась вниз глубоким колодцем, от которого дух захватывало. "Мы спускаемся в ад... Спускаемся в ад", -- думали все, чувствуя запах смолы и серы. Свет слепил их, они двигались на ощупь, ноги их были изранены, глаза горели. Послышался звон колокольчиков, прошли два верблюда. Это были не верблюды, но призраки, растаявшие в солнечном зное. -- Мне страшно... -- прошептал младший сын Зеведеев. -- Мужайся, -- ответил ему Андрей. -- Разве ты не слыхал: в самой середине ада и находится Рай. -- Рай? -- Сейчас увидишь. Солнце уже клонилось к западу, горы Моава стали темно-лиловыми, а горы Иудеи -- розовыми. Зеницы человеческие постепенно обретали отдохновение. И вдруг на одном из поворотов дороги на глаза путников снизошла прохлада. На глаза и на тела, словно вошли они в прохладную воду. Что это за зелень возникла вдруг перед ними прямо посреди пустыни, откуда взялись здесь журчащая вода, густо покрытые плодами гранатовые деревья и белые, укрывшиеся в тени домики? Воздух благоухал жасмином и розами. -- Иерихон! -- радостно воскликнул Андрей. -- Нигде в мире нет слаще фиников и прекрасней роз: если даже увядшими их опустить в воду, они оживают. Неожиданно наступила ночь. Зажглись первые светильники. -- Странствовать, наблюдать наступление ночи, добраться до селения, видеть, как, зажигаются первые светильники, и не иметь ни еды, ни места для ночлега, но положиться во всем на милость Божью и доброту человеческую -- вот одна из самых великих, самых искренних радостей в мире, -- сказал Иисус, остановившись, чтобы порадоваться этому святому часу. Деревенские собаки учуяли чужаков и подняли лай. В домах стали открываться двери, оттуда появлялись горящие светильники, искали что-то в темноте и снова возвращались внутрь. Друзья стучались поочередно во все двери, их угощали радушно куском хлеба, горстью фиников, зеленых раздавленных маслин или плодом граната. Они собрали всю эту милостыню, посланную Богом и людьми, уселись в уголке сада, поели, а затем их одолел сон. Всю ночь они чувствовали во сне, как пустыня покачивается и убаюкивает их, словно море. И только Иисус слышал во сне трубный глас и видел, как рушатся стены Иерихона. Уже близился полдень, когда товарищи, бледные, едва дыша от усталости, добрались до проклятого Мертвого моря. Рыба, несомая течением Иордана, гибла, приближаясь к нему, чахлые кусты стояли по егоберегам, словно скелеты. Неподвижные, густые свинцовые воды. Богобоязненный человек, склонившись над ними, мог бы разглядеть, как в их черных глубинах обнимаются две изгнившие блудницы -- Содом и Гоморра. Иисус поднялся на скалу и огляделся. Пустыня. Земля горела, а горы уже рассыпались во прах. Он взял за руку Андрея и спросил: -- Где же Иоанн Креститель? Я не вижу никого, никого... -- Вон там, за камышами, река становится спокойнее, воды ее образуют заводь, в которой пророк и совершает крещение. Пойдем к нему, я знаю дорогу. -- Ты устал, Андрей, оставайся с другими, я пойду один. -- Он дик. Я пойду с тобой, Учитель. -- Я хочу пойти один, Андрей. Останься. И он направился к камышам. Сердце громко стучало. Иисус положил руку на грудь, чтобы успокоить его. Новые стаи ворон появились из пустыни и быстро полетели в сторону Иерусалима. Вдруг он услышал за спиной чьи-то шаги, обернулся и увидел Иуду. -- Ты забыл позвать меня, -- насмешливо улыбнувшись, сказал рыжебородый. -- Пришел самый трудный час, и я желаю быть рядом с тобой. -- Идем, -- сказал Иисус. Они шли молча: впереди -- Иисус, позади -- Иуда. Они раздвигали камыши, и ноги их вязли в прохладной речной тине. Вспугнутая черная змея выползла на камень, подняла голову, прижавшись одной половиной тела к камню, а другой вытянувшись в воздухе, и, шипя, смотрела на них игривыми глазками. Иисус привстал на носках и дружелюбно, словно для приветствия, протянул к ней руку. Иуда занес было свою дубовую палицу, но Иисус остановил его движением руки: -- Не тронь ее, брат Иуда. Кусая, она ведь тоже исполняет свой долг. Зной усиливался. Дувший от Мертвого моря южный ветер нес тяжелый запах падали. И тогда они наконец услышали приглушенный гневный голос. В какой-то миг удалось разобрать отдельные слова: "Огонь... Секира... Древо бесплодное..." А затем уже громче: "Покайтесь! Покайтесь!". -- и сразу же -- голоса и плач, издаваемые огромной толпой. Иисус шел медленно, крадучись, словно подбираясь к звериному логову, раздвигая камыши. Шум нарастал. И вдруг, чтобы не закричать, он закусил губу. На возвышавшейся над водами Иордана скале стоял на тонких, словно тростинки, ногах то ли человек, то ли насекомое, то ли ангел Голода. А может быть, Архангел Мщения? Люди, словно рокочущие волны, покрывали скалы. Арабы с накрашенными ногтями и веками, халдеи с толстыми медными кольцами в носу, израильтяне с засаленными локонами, свисающими подле уха... Он взывал к ним с пеной на устах, и южный ветер колыхал его, словно тростник. "Покайтесь! Покайтесь! Наступил День Господень! Падите наземь, грызите песок, вопите! Молвил Господь Всемогущий: "В тот день Я велю солнцу зайти в полдень, сокрушу рога молодого месяца, пролью мрак на небо и землю. Смех ваш обращу Я во плач, а песни -- в причитания, дуну, и все украшения ваши: руки, ноги, носы, уши, волосы -- все опадет!"" Иуда порывисто шагнул вперед, схватил Иисуса за руку: -- Ты слышал? Слышал? Вот как говорит Мессия! Он и есть Мессия! -- Нет, брат Иуда, так говорит тот, кто держит секиру во длани и открывает путь Мессии, -- ответил Иисус. Он нагнулся, сорвал остроконечный зеленый лист и пропустил его между зубами. -- Тот, кто открывает путь, и есть Мессия! -- прорычал рыжебородый. Он вытолкнул Иисуса из его укрытия в камышах. -- Ступай! Пусть он увидит тебя, -- повелительно сказал Иуда. -- Он и будет судить. Иисус вышел на солнце, нерешительно сделал несколько шагов и остановился. Глаза его были прикованы к пустыннику, он весь обратился в зрение. То поднимая, то опуская взгляд, он пытливо смотрел то на ноги-тростинки, то на выжженную солнцем гол рву, то на возвышающийся над этой головой незримый образ пророка. Креститель стоял спиной к нему, но, почувствовав, как исполненный силы взгляд ощупывает его всюду, гневно повернулся всем телом и прищурил свои круглые соколиные глаза, пытаясь разглядеть облаченного в белоснежные одежды юношу, который неподвижно стоял и молча рассматривал его. Где-то, когда-то он уже видел этого юношу. Но где? Когда? Он мучительно силился вспомнить. Может быть, он видел его как-то ночью во сне? Во сне ему часто являлись такие вот белооблаченные. Они молча, смотрели на него, протягивали к нему руки, то ли приветствуя, то ли прощаясь с ним, а затем кричал петух, наступал день и все исчезало. Креститель смотрел на него и вдруг закричал -- он вспомнил. Однажды в полдень он прилег на берегу реки, раскрыл записанные на козлиной шкуре пророчества Исайи, и сразу же камни, вода, люди, камыши -- все исчезло. Воздух наполнился огнями, звуками труб и крыльями. Словно врата, распахнул он слова пророка, и из них вышел Мессия! Креститель вспомнил: он был в белоснежных одеждах, худощав, опален солнцем, бос, а в зубах у него был -- точь-в-точь как у этого -- зеленый лист! Глаза пустынника наполнились радостью и страхом. Он соскользнул со скалы, подошел к юноше и, напрягая пересохшую гортань, спросил: -- Кто ты? Кто? Его грозный голос дрожал. -- Не узнаешь меня? -- сказал Иисус и сделал шаг навстречу. Его голос тоже дрожал, ибо он знал, что от ответа Крестителя зависит его судьба. "Это он? Он?" -- мысленно спрашивал себя Креститель. Сердце его громко стучало, он не мог, не отваживался принять решение. Затем он снова спросил, напрягая голос: -- Кто ты? -- Разве ты не читал Писания? -- с мягким укором, словно журя его, ответил Иисус. -- Не читал пророков? Что говорит Исайя? Не помнишь, Предтеча? -- Это ты? Ты? -- пробормотал пустынник, схватил Иисуса обеими руками за плечи и пытливо посмотрел ему в глаза. -- Я пришел... -- несмело сказал Иисус и замолчал. У него отнялось дыхание, он не мог больше двигаться. Он оторвал ногу от земли, словно пробуя, может ли сделать шаг, не рухнув наземь... Смотря на Иисуса сверху вниз, неистовый пророк молча пытливо рассматривал его. Действительно ли он слышал нежное и страшное слово, сорвавшееся с уст Иисуса? -- Я пришел... -- снова сказал Сын Марии, но так тихо, что даже стоявший позади и внимательно слушавший Иуда не мог разобрать его слов. На этот раз пророк услышал и встрепенулся. -- Что? -- спросил он, и волосы встали дыбом у него на голове. Ворон пролетел у них над головами и издал хриплый крик, словно человек, который то ли задыхается, то ли смеется, то ли насмехается. Креститель разозлился и стал искать камень, чтобы швырнуть им в птицу. Ворон между тем улетел, а он все искал и искал камень, радуясь, что так прошло некоторое время, и мысли его мало-помалу утихомирились... Креститель выпрямился. -- Добро пожаловать, -- спокойно, без особого чувства сказал он. Сердце Иисуса дрогнуло. Может быть, это только в ушах у него зашумело или пророк действительно сказал ему: "Добро пожаловать"? Если это правда, то как это неожиданно, радостно и страшно! Креститель огляделся вокруг, посмотрел на реку Иордан, на заросли камыша, на людей, которые, стоя на коленях в тине, громко каялись в грехах своих, -- он стремительно охватил взглядом свое царство, попрощался с ним, а затем повернулся к Иисусу: -- Теперь я могу уйти. И тогда голос Иисуса прозвучал уверенно и решительно: -- Погоди. Прежде крести меня, Предтеча, -- Я? Это ты должен крестить меня, Господи... -- Не говори громко, чтобы нас не услыхали, -- мой час еще не пришел. Пойдем! Иуда напряг слух, пытаясь разобрать слова, но слышал только какое-то журчание, радостно танцующее журчание, словно сливались воедино текущие воды. Собравшиеся на берегу толпы раздались в стороны. Кто был этот необычайный паломник, набросивший на себя белые одежды и укутанный падавшими сверху солнечными лучами? Паломник, вошедший в воду столь царственной и уверенной поступью, даже не покаявшись в грехах своих? Креститель шел перед ним, оба они вошли в лазурные воды. Из реки выступала скала, на которую и взобрался Креститель, а Иисус стал рядом с ним, упираясь ногами в песчаное дно, и вода обнимала тело его, доходя до самого подбородка. В тот миг, когда Креститель поднял руку, чтобы окропить водой его лицо и произнести молитву, из груди столпившегося народа вырвался крик. Течение Иордана остановилось, со всех сторон собрались пестрые стаи рыб, окружили Иисуса и принялись танцевать, складывая и расправляя плавники и виляя хвостами. Из речных глубин появился некий заросший волосами дух -- добрый старец, густо опутанный водорослями, прислонился к камышам и, разинув рот, смотрел на то, что происходит у него перед глазами, выпученными от радости и страха. Народ при виде этих чудес умолк, многие пали ниц, - чтобы не смотреть, а прочие дрожали от озноба под изнуряюще палящим солнцем. Кто-то увидел вышедшего из глубин, покрытого тиной старца, закричал: "Иордан!" -- и лишился чувств. Креститель набрал воды в глубокую раковину и дрожащей рукой стал кропить лицо Иисуса. -- Принимает крещение раб Божий... -- начал было он и замолчал, потому как не знал имени. Он повернулся, чтобы спросить о том Иисуса, и в это время в небе над толпой, которая, приподнявшись на носках, ожидала услышать имя, послышалось хлопанье крыльев. Белая птица -- птица или серафим Иеговы? -- стремительно спустилась с неба и уселась на голове принимавшего крещение. Некоторое время птица оставалась неподвижной. Затем она неожиданно сделала в воздухе три круга, и три нимба засияли в воздухе. Птица закричала, словно провозглашая имя -- впервые изреченное, тайное. Казалось, небо отвечало на немой вопрос Крестителя. В ушах у людей зашумело, в головах все смешалось. Слова и крылья, глас Божий, крик птицы, необычайное чудо. Иисус напрягся всем телом, пытаясь вникнуть в эти звуки, догадываясь, что это и есть его подлинное имя, но разобрать не смог. Он. слышал только, как внутри него сшибается множество волн, крыльев, горьких и великих слов. Он поднял глаза: птица уже взмыла высоко в небо, став светом среди света. Только Креститель, который за столько лет, проведенных в безлюдном одиночестве среди пустыни, научился разбирать глас Божий, понял. -- Принимает крещение, -- прошептал он с внутренним содроганием, -- принимает крещение раб Божий, сын Божий, Надежда человеческая! И затем кивнул Иордану, как бы говоря, что теперь его воды снова могут течь. Таинство свершилось. 17. Солнце, словно лев, набросилось из пустыни, застучало во все двери Израиля, и повсюду в еврейских домах зазвучала суровая утренняя молитва, обращенная к твердоголовому Богу Евреев. "Мы воспеваем и славим Тебя, Боже наш, Боже предков наших, многомощный и грозный, помогающий нам и властвующий над нами. Слава Тебе, Бессмертный, слава Тебе, заступник Авраама. Кто превзойдет Тебя силой, Царь убивающий, воскрешающий и дающий избавление? Слава Тебе, Избавитель Израиля! Повергни, сокруши и рассей, но только поскорее, пока мы еще живы, врагов наших!" Рассвет застал Иисуса и Иоанна Крестителя сидящими у Иордана в расселине крутой скалы. Всю ночь они держали мир в своих ладонях, время от времени передавая его друг другу, и размышляли о том, что с ним делать. Лицо одного из них было сурово и решительно, а длани его то взмывали вверх, то падали вниз, словно и вправду сжимая секиру и нанося ею удары. Лицо другого было мягко и нерешительно, а глаза его полны милосердия. -- Разве любви недостаточно? -- спросил он. -- Нет, недостаточно, -- гневно ответил Креститель. -- Древо сгнило, Бог позвал меня и вручил мне секиру. Я взял ее и положил у корней древа. Свой долг я исполнил, исполни теперь и ты свой: возьми секиру и руби! -- Если бы я был огнем, я бы жег. Если бы я был дровосеком, я бы рубил. Но я -- сердце я потому люблю. -- Я тоже сердце и потому не в силах терпеть несправедливость, бесстыдство, бесчестие. Разве можно любить несправедливых, бесстыдных, бесчестных? Руби! Гнев есть долг человека, одна из величайших его обязанностей. -- Гнев? -- спросил Иисус, и сердце его возроптало. -- Разве все мы -- не братья? -- Братья? -- язвительно переспросил Креститель. -- Братья? Неужели ты думаешь, что любовь есть путь Божий? Смотри! Он поднял свою костлявую волосатую руку и указал вдаль, на источающее смрад Мертвое море. -- Не случалось ли тебе видеть там, на дне, двух блудниц -- Содом и Гоморру? Бог разгневался, метнул пламя, потряс землю, суша стала морем, и оно поглотило Содом и Гоморру. Таков путь Божий, ступай по нему. Что гласят пророчества? "В День Господень древо изойдет кровью, камни оживут, поднимутся из домов, куда они положены, и умертвят хозяев!" Грядет уже День Господень и все ближе к нам. Я первым узрел его, воззвал, взял секиру Божью и положил ее у корней мира. Я все звал и звал, ожидая твоего прихода. Ты пришел, и я ухожу. Креститель схватил его за руки, словно вкладывая в них тяжелую секиру. Иисус отпрянул в ужасе. -- Потерпи еще немного, прошу тебя, -- сказал он. -- Не торопись. Я пойду говорить с Богом в пустыню: там глас Его слышен яснее. -- Как яснее слышен там и глас Искушения, запомни это. Сатана подстерегает тебя, выстраивает свои рати, ибо ему хорошо известно, что ты для него -- жизнь или смерть. И потому он обрушится на тебя со всей своей яростью и нежностью. Запомни это. Пустыня полна нежных голосов и смерти. -- Нежные голоса и смерть не смущают меня, друг. Верь мне. -- Верю. Горе мне, если бы я не верил! Ступай, поговори с Сатаной, поговори с Богом и решай. Если ты Тот, Кого я ожидал, Бог уже принял решение за тебя и нет тебе спасения. А если ты -- не Тот, что мне до того, если ты пропадешь? Ступай, а там видно будет. Но торопись: я не желаю бросать людей без присмотра. -- Что сказал дикий голубь, бивший крыльями над моей головой, когда я принимал крещение? -- Это был не дикий голубь. Придет день, и ты услышишь слова, изреченные им. А до той поры они, словно меч, будут висеть над тобой. Иисус встал, поднял руку. Голос его дрожал. -- Прощай, дорогой Предтеча. Быть может, навсегда. Креститель прильнул устами к устам Иисуса и долго оставался так. Уста его были уголь пылающий, и губы Иисуса горели. -- Теперь вручаю тебе душу мою, -- сказал Креститель, крепко пожав мягкую руку. -- Если ты -- Тот, Кого я ожидал, выслушай последние мои наставления, потому как, думаю, никогда больше не увижу я тебя на этой земле. -- Я слушаю, -- с содроганием прошептал Иисус. -- Каковы твои наставления? -- Лицо твое изменилось, руки стали сильнее, сердце укрепилось. Тяжела жизнь твоя, кровь и тернии вижу я на челе твоем -- мужайся, старший брат мой! Два пути открываются пред тобою: проторенный путь человеческий и круто идущий вверх путь Божий. Стань на путь, который труднее, и прощай! Не печалься о расставании: твой долг -- не рыдать, но наносить удары, так бей же! Да не дрогнет рука твоя! Таков твой путь. И запомни навсегда: два чада у Бога, но первым родился Огонь, а второй уже -- Любовь. Потому начнем с Огня. В добрый путь! Солнце уже поднялось высоко, показались караваны, идущие из Аравийской пустыни, прибыли новые паломники в цветастых тюрбанах поверх бритых голов. С шеи у них свисали амулеты, у одних -- полумесяцы из белых кабаньих клыков, у других -- крохотные бронзовые статуэтки богинь, тела которых казались состоящими из одних только бедер, у третьих -- ожерелья из вражеских зубов. Восточные звери, прибывшие принимать крещение. Креститель увидел их, издал пронзительный крик и соскользнул со скалы. Верблюды опустились на колени в тину Иордана, раздался безжалостный глас пустыни: "Покайтесь! Покайтесь! Грядет день Господень!" Между тем Иисус нашел своих товарищей, которые в отчаяньи и печали ожидали его, сидя на берегу реки. Он не появлялся вот уже три дня и три ночи. Вот уже три дня и три ночи провел с ним в беседах Креститель, перестав совершать обряд крещения. Креститель все говорил и говорил, а Иисус слушал его, опустив голову. Что он говорил, набросившись на Сына Марии, словно хищная птица с небесных высот? И почему один из них был гневен, а другой печален? Иуда ходил взад-вперед, гневно вбирая в себя воздух полной грудью, а с наступлением ночи он тайком подкрался к скале подслушать. Они беседовали, вплотную -- щека к щеке -- придвинувшись друг к другу. Иуда напрягал слух, но только шепот, словно стремительно бегущая вода, долетал до него, шепот, и ничего больше. Казалось, один из них источал, а другой вбирал в себя воду и наполнялся ею. Сын Марии был словно кувшин, подставленный под струю. Рыжебородый соскользнул со скалы и снова принялся гневно ходить в темноте. "Позор мне! Позор! -- глухо бормотал он. -- Они совещаются о судьбе Израиля, а меня там нет! Мне должен был доверить свою тайну Креститель. Мне должен был вручить секиру, потому как я, а не он умею обращаться с ней. Потому как только я болею душой об Израиле, а он, помешанный, болтает без зазрения совести, что все мы --братья: обидчики и обиженные, израильтяне и римляне с длинами, да будут они прокляты!" Он прилег у подножия горы, подальше от прочих товарищей, видеть которых ему не хотелось. Сон мгновенно овладел Иудой, и приснилось ему, будто слышит он, как голос Крестителя произносит отдельные, не связанные друг с другом слова: "Огонь!.. Содом и Гоморра!.. Руби!.." Иуда вскочил на ноги, но, проснувшись, не слышал больше ничего, кроме ночных птиц, шакалов да плеска Иордана в зарослях камышей... Он спустился к реке и погрузил распаленную голову в воду, чтобы остудить ее: "Так и не спустится со скалы? -- пробормотал Иуда. -- Только бы спустился, и тогда я узнаю все, желает он того или нет!" И вот он увидел приближающегося Иисуса и вскочил. Радостно вскочили и другие товарищи и бросились навстречу. Они обнимали Сына Марии, ласково касаясь его спины и плеч. Глаза Иоанна наполнились слезами, он все глядел и не мог наглядеться на лицо погруженного в глубокие раздумья Иисуса, посреди лба которого пролегала теперь глубокая морщина. -- Учитель, о чем говорил с тобой дни и ночи напролет Креститель? -- не удержался от вопроса Петр. -- Чем он огорчил тебя? Ты изменился в лице. -- Ему остались уже считанные дни, -- ответил Иисус. -- Останьтесь с ним, примите крещение. А я пойду. -- Куда ты пойдешь, Учитель? -- воскликнул младший сын Зеведеев, хватая его за одежду. -- Мы все пойдем вместе с тобой. -- Я пойду в пустыню. Один. Пустыня требует одиночества. Пойду говорить с Богом. -- С Богом? -- спросил Петр, закрывая лицо руками. -- Но тогда ты уже больше не вернешься! -- Вернусь, -- ответил со вздохом Иисус. -- Должен вернуться. Судьба мира висит на волоске. Бог наставит меня, и я вернусь! -- Когда? На сколько дней ты покидаешь нас снова? Где ты оставляешь нас? -- восклицали все наперебой, стараясь удержать его. И только Иуда молча стоял в стороне, слушал и презрительно поглядывал на них. "Овцы... Овцы... Слава Богу Израиля, что сотворил меня волком!" -- Я вернусь, когда Бог того пожелает, братья. Будьте здоровы! Оставайтесь здесь и ждите меня. До встречи!. Все стояли, словно окаменев, и смотрели, как он медленно направляется в сторону пустыни. Он шел уже не как прежде, легко касаясь земли, -- поступь его стала тяжелой, задумчивой. Сломав тростниковый стебель и опираясь на него, как на дорожный посох, он поднялся на изогнутый дутой мост и, остановившись на его вершине, посмотрел вниз. Вся река была полна погрузившихся в ее мутные воды паломников, и их загорелые на солнце лица сияли от счастья. А чуть поодаль, на берегу, другие паломники все еще били себя в грудь и громко каялись в содеянных грехах. Горящими глазами следили они за Крестителем, ожидая его знака, чтобы погрузиться в святые воды. А суровый пустынник, стоя по пояс в Иордане, крестил сгрудившееся в кучу человеческое стадо и без любви, но с гневом гнал его на берег, и все новые человеческие стада приходили на освободившееся место. Его заостренная, очень черная борода и всклокоченные волосы, которых никогда не касалась бритва, блестели на солнце, а постоянно открытый огромный рог издавал крики. Иисус окинул взглядом реку, людей, видневшееся вдали Мертвое море, Аравийские горы, пустыню. Нагнувшись, он увидел, как его тень устремляется вместе с водой к Мертвому морю. "Какое счастье сидеть на берегу реки, смотреть, как она катится к морю и вместе с ней катятся отраженные в водах деревья, птицы и облака, а ночью -- звезды, и самому катиться вместе с ней! И чтобы не снедала меня забота о людях..." -- подумал он. Но тут Сын Марии встрепенулся, прогнал искушение, быстрым шагом спустился с моста и исчез за одиноко стоящими скалами. Рыжебородый стоял на берегу, не спуская с него глаз. Увидев, что Иисус удаляется, он испугался, как бы тот не пропал из виду, и поспешно пустился следом за ним. Он догнал Иисуса, когда тот уже собрался было войти в безбрежное море песка. -- Сыне Давидов! -- крикнул Иуда. -- Постой! Ты что, оставляешь меня? Иисус обернулся. -- Остановись, не подходи, брат мой Иуда! -- умоляющим голосом обратился он к рыжебородому. -- Я должен остаться один. -- Я хочу знать! -- сказал рыжебородый, приближаясь к нему. -- Не торопись! Ты узнаешь, когда придет время. Единственное,