-- Стало быть, твоему богу тоже недоступно нечто большее, чем Правосудие?! -- в сердцах воскликнул центурион. -- И он тоже не в силах преступить этот предел? А как же та весть, которую ты провозглашал летом в Галилее? Любовь?! Любовь! Дочь моя нуждается не в Правосудии бога, а в любви его. Я ищу бога, который выше правосудия и способен исцелить мое дитя. Потому я сделал все, что только было в моих силах, чтобы разыскать тебя. Любви -- слышишь? -- Любви, а не Правосудия! -- Чуждый жалости и любви центурион римский, кто вложил эти слова в суровые уста твои? -- Любовь к моему ребенку и страдание. Мне нужен бог, который исцелит мое дитя. Тогда я уверую в него. -- Блаженны верующие в Бога без свершения чудес. -- Блаженны. Но я человек суровый и недоверчивый. Многих богов видел я в Риме, целые тысячи их держим мы в клетках, ими я уже сыт по горло. -- Где твоя дочь? -- Здесь, в верхней части селения, в саду. -- Пошли! Центурион стремительно соскочил с коня и пошел впереди с Иисусом, чуть поодаль за ними следовали ученики, еще далее -- толпа крестьян, а в хвосте отряда оказался теперь и Фома, радости которого не было предела: он шел с солдатами и распродавал нарасхват свой товар. -- Эй, Фома! -- окликнули его ученики. -- Ты все еще не хочешь пойти с нами? Сейчас ты увидишь чудо и уверуешь. -- Сначала увижу, -- ответил Фома. -- Увижу и потрогаю. -- Что ж ты потрогаешь, премудрый торгаш? -- Правду. -- Да разве у правды есть тело? Что еще за чушь ты несешь, баламут? -- Если у нее нет тела, зачем мне она? - посмеиваясь, сказал Фома. -- Я должен потрогать ее. Не верю ни глазам, ни ушам, одним только рукам верю. Они поднялись в верхнюю часть селения и вошли в приветливый, выбеленный известью домик. Девочка лет двенадцати лежала на белом ложе, широко раскрыв большие зеленые глаза. При виде отца лицо ее просияло. Душа ее стремительно рванулась, пытаясь поднять парализованное тело, но это оказалось ей не по силам и радость на лице угасла. Иисус склонился над девочкой, взял ее за руку. Вся его сила собралась в ладонь. Вся его сила, любовь и милосердие. Он молчал, устремив взгляд в зеленые глаза, и чувствовал, как его душа порывисто устремляется через кончики пальцев в тело девочки. А та жадно смотрела на него, чуть приоткрыв рот, и улыбалась. В комнату, ступая на цыпочках, вошли ученики, и среди них тут как тут и Фома с коробом товара за спиной и трубой за поясом. Крестьяне собрались вокруг домика в саду и на узкой улочке и ждали, затаив дыхание. Прислонившись к стене, центурион смотрел на дочь, стараясь скрыть охватившее его волнение. Мало-помалу на щеках девочки стал проступать румянец, грудь ее поднялась, приятное щекочущее ощущение прошло от руки к сердцу и от сердца к стопам. Все внутри нее трепетало и вздрагивало, словно листва тополя над дуновением легкого ветерка. Иисус чувствовал, как рука девочки трепещет, словно сердце, и оживает в его ладони. И тогда он открыл уста и ласково велел: -- Встань, девочка! Девочка слабо задвигалась, как если бы тело ее возвращалось из состояния оцепенения, потянулась, словно пробуждаясь ото сна, уперлась руками о ложе, подняла тело и одним прыжком очутилась в объятиях отца. Фома выпучил раскосые глаза, протянул руку и прикоснулся к девочке, словно и вправду желая убедиться, что она настоящая. Ученики перепугались от неожиданности, а среди собравшегося вокруг народа прошел неясный гул и тут же все испуганно умолкли. Было слышно только свежий смех девочки, обнимавшей и целовавшей отца. Иуда подошел к Учителю. На лице его были раздражение и злость. -- Тратишь свою силу на неверных? Творишь добро врагам нашим? Может быть, это и есть конец света, который ты несешь нам? Это и есть огонь? Но Иисус пребывал очень далеко, витал в непроглядных облаках, и не слышал его. Увидав, как девочка вскочила с ложа, он сам испугался больше, чем кто-либо другой. Ученики пустились в пляс вокруг него, не в силах сдержать нахлынувшую на них радость. Как хорошо сделали они, бросив все и последовав за ним, -- он истинный пророк, творящий чудеса! А Фома мысленно взвешивал, положив на одну чашу весов свой товар, на другую -- Царство Небесное. Некоторое время чаши покачивались, затем остановились: перевесила чаша с Царством Небесным. Это занятие сулило выгоду: здесь на пятаке можно заработать тысячу, -- стало быть, вперед, во имя Бога! Фома подошел к Учителю и сказал: -- Учитель, ради твоего драгоценного расположения я раздам свой товар бедноте: не забудь про то, пожалуйста, в день, когда наступит Царство Небесное. Я жертвую всем и иду за тобой. Сегодня я увидел правду и потрогал ее. Но Иисус все еще пребывал очень далеко: он слышал, но не отвечал. -- Оставлю только трубу, -- продолжал старый коробейник. -- Буду трубить, созывая народ; итак, займемся торговлей нового, вечного товара -- благодати! Центурион подошел к Иисусу, держа дочь в объятиях, и сказал: -- Ты воскресил мою дочь, человече Божий. Как отблагодарить тебя? -- Я освободил твою дочь от оков Сатаны, освободи же и ты, центурион, трех повстанцев от оков Рима, -- сказал Иисус. Руф покачал головой и вздохнул: -- Не могу, -- с сожалением сказал он. -- Правда не могу. Я дал присягу римскому императору, как и ты дал присягу Богу, которого ты почитаешь, -- разве мы можем нарушить ее? Требуй другой награды. Послезавтра я отправляюсь в Иерусалим и желаю отблагодарить тебя до отъезда. -- Наступит день, когда мы еще встретимся в трудный час в святом Иерусалиме, центурион. Тогда я и потребую награды. Потерпи дотоле, -- ответил Иисус. Он положил руку на белокурые волосы девочки и долго держал ее так. Закрыв глаза, он ощущал, как тепла головка, как мягки волосы, какое наслаждение есть женщина. -- Дитя мое, -- сказал он наконец, открыв глаза. -- Скажу тебе нечто, о чем ты никогда не должна забывать: возьми отца своего за руку и выведи его на путь истинный. -- А что есть путь истинный, человече Божий? -- спросила девочка. -- Любовь. Центурион велел принести еду и питье, накрыть столы. -- Приглашаю вас, -- сказал Руф Иисусу и ученикам. -- Сегодня ешьте и пейте в этом доме: я праздную воскрешение моего ребенка. Уже много лет не знал я радости, а нынче она переполняет мое сердце. Добро пожаловать! И, наклонившись к Иисусу, добавил: -- Я обязан премного возблагодарить бога, которого ты почитаешь. Дай мне его, и я отправлю его в Рим вместе с - другими богами. -- Он сам придет туда, -- ответил Иисус и вышел во двор подышать воздухом. Наступила ночь. Высоко в небе стали зажигаться звезды, а внизу, в небольшой деревеньке, зажглись светильники У и заблистали человеческие глаза. Нынче повседневные разговоры стали более возвышенными, -- люди чувствовали, как Бог, словно добрый лев, вошел к ним в селение. Накрыли столы. Иисус уселся между своими учениками и разделил хлеб. Он молчал: душа его все еще беспокойно трепетала, словно спасшись от великой опасности ,или свершив великое непредвиденное деяние. Ученики вокруг тоже молчали, но сердца их радостно бились. Ведь все эти светопреставления да Царства Небесные и вправду оказались не пустыми мечтаниями да душевными треволнениями, но истиной, а чернявый юноша, который сидит рядом, ест, говорит, смеется и спит, как и все люди, и вправду был посланником Божьим! Когда ужин окончился и все отправились на покой, Матфей опустился на колени перед светильником, вытащил из-за пазухи непочатый свиток, вынул из-за уха вростинку, склонился над чистым листом и на долгое время погрузился в раздумья. Как и с чего начать? Бог определил ему место рядом с этим святым человеком, (чтобы верно описать изреченные им слова и сотворенные им чудеса, дабы те не исчезли бесследно, дабы грядущие поколения узнали про них и тоже обрели путь к спасению. Воистину это и есть его долг, вверенный ему Богом. Он обучен письму, стало быть, перед ним поставлена угрудная задача -- удержать тростинкой то, что готово исчезнуть, занести это на лист и сделать бессмертным. Пусть ученики презирают его и гнушаются общаться с ним за то, что ранее он был мытарем. Он докажет, что раскаявшийся грешник лучше праведника. Матфей окунул тростинку в бронзовую чернильницу, услышал справа от себя трепетание крыльев, словно некий ангел склонился к уху его, чтобы диктовать, и принялся быстро записывать уверенной рукой: "Книга родословия Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил..." Он все писал и писал, до тех пор пока небо на востоке не заалело и раздался первый петушиный крик. Они отправились в путь. Впереди шел Фома с трубой, трубил и будил село. "Будьте здоровы! -- кричал Фома. -- До встречи в Царстве Небесном!" За ним шел Иисус с учениками и толпой оборванцев и калек, из которых одни следовали за ним еще из Назарета, а другие -- из Каны, и все пребывали в ожидании. "Быть того не может, чтобы не пришел благословенный час, когда он обратится к нам и избавит от голода и недугов", -- думали они. Иуда в тот день замыкал шествие. Он раздобыл широкий мешок, подходил к дверям, вызывал хозяек и говорил, одновременно прося и угрожая: -- Мы стараемся ради вашего спасения, злополучные, так помогите же нам, чтобы мы не умерли с голоду. И святые, знаете ли, тоже должны питаться, чтобы иметь силы для спасения людей. Кусок хлеба, горсть маслин, сыр, изюм, финики -- все, что придется. Бог все записывает и оплачивает на том свете: ты ему -- раздавленную маслину, а он тебе -- целую масличную рощу. А если какая хозяйка медлила открыть закрома, Иуда кричал: -- Чего ты скаредничаешь? Не завтра, так послезавтра, а может быть, и сегодня вечером небеса разверзнутся, оттуда низринется огонь, и от всего твоего добра останется только то, что ты отдашь, и если сама ты спасешься, то только благодаря хлебу, маслинам да бутылке масла, которые поднесешь нам, злополучная! Напуганные женщины открывали закрома, и, пока Иуда добрался до края селения, его сума оказалась набитой до краев милостыней. Наступила зима, земля дрожала от холода. Многие деревья стояли голые и мерзли, но маслина, финиковая пальма и кипарис, благословенные Богом, сохраняли свое убранство в неприкосновенности и летом и зимой. И те из людей, кто был беден, тоже мерзли, словно потерявшие листву деревья. Иоанн набросил Иисусу на плечи свой шерстяной плащ и теперь тоже дрожал от холода, спеша поскорее добраться до Капернаума, чтобы открыть там материнские сундуки. Почтенная Саломея много напряла за свою жизнь, сердце у нее было доброе, и она раздавала вещи, не скупясь. Она даст товарищам теплую одежду, хоть скряга Зеведей и будет брюзжать, потому как именно она благодаря своему упорству и мягкости распоряжается в доме. Торопился и Филипп. Он думал о том, что его закадычный друг Нафанаил все дни напролет сидит, согнувшись, за шитьем и штопаньем сандалий и постолов. За этим занятием проходила вся его жизнь -- где уж тут найти время, чтобы мыслями вознестись к Богу и самому подняться ввысь, приставив к небу лестницу Иакова! "Скорее бы увидеть его и открыть великую тайну, дабы и он, горемычный, обрел спасение!" -- думал Филипп. Они свернули на более краткий путь, оставив слева богомерзкую Тивериаду, с ее проклятым тетрархом, умертвившим Крестителя. Матфей подошел к Петру, желая спросить, что он помнит о реке Иордане и Крестителе, чтобы подробно записать о том, но Петр отпрянул и отвернулся, опасаясь, как бы дыхание мытаря не осквернило его. Огорченный Матфей зажал под мышкой начатый свиток, задержался позади, разыскал двух погонщиков, которые бывали в Тивериаде, и принялся расспрашивать их, чтобы затем изложить на письме, как происходило нечестивое убиение. Правда ли, что тетрарх напился допьяна и смотрел, как пляшет перед, ним обнаженная жена брата его Саломея?.. Матфею надо было знать все подробности, чтобы затем увековечить их письменами. Между тем они добрались до большого колодца в окрестностях Магдалы. Солнце скрылось, лик земной укутала тусклая мгла, черные нити дождя повисли в воздухе, соединяя небо с землей. Магдалина подняла глаза, посмотрела в окошко и увидела, что небо темнеет. "Наступила зима. Надо поторапливаться!" -- прошептала она, рывком пустила веретено крутиться быстрее и поспешно принялась прясть отборную белую шерсть, которую раздобыла, чтобы сделать любимому теплый плащ и защитить его от холода. Время от времени она поглядывала во двор на большое гранатовое дерево, ветви которого изгибались под тяжестью плодов: Магдалина не сорвала ни одного, храня их для Иисуса. "Велико милосердие Божье", -- думала Магдалина. В один прекрасный день возлюбленный снова пройдет по ее улочке, и тогда она наберет полный передник гранатовых плодов и бросит их к его ногам. Он нагнется, поднимет один и освежит пересохшую гортань. Она пряла, смотрела на плоды граната и воскрешала в памяти свою жизнь. Жизнь эта начиналась и оканчивалась Иисусом, Сыном Марии. Сколько Горя, сколько радости было в этом! Почему он оставил ее? В последнюю ночь открыл дверь, словно вор, и ушел. Куда он направился? Снова будет бороться с тенями? Вместо того, чтобы вскапывать землю, плотничать или рыбачить на море и обладать женщиной -- ибо она ведь тоже от Бога! -- чтобы спать с ней. О, если бы только он снова прошел через Магдалу, она бы бросилась к нему с плодами граната в переднике и утолила его жажду! И вот когда она мысленно представляла себе все это, проворно вращая искусной рукой веретено, с улицы донеслись голоса и шум шагов. Заиграла труба. Ба, да разве это не труба косоглазого Фомы-коробейника?! Звонкий голос кричал: -- Открывайте! Открывайте! Пришло Царство Небесное! Магдалина вскочила с места. Грудь ее высоко вздымалась. Он пришел. Пришел! Дрожь пробежала по телу, бросая ее то в жар, то в холод. Она бросилась как была, без платка, с волосами, распущенными по плечам, пробежала через двор, выскочила за ворота, увидала Господа, издала радостный крик и бросилась ему в ноги. -- Учитель! Учитель! -- торопливо повторяла Магдалина. -- Добро пожаловать! Она забыла о плодах граната и о своем намерении, опутала святые колени рассыпавшимися по земле волосами цвета воронова крыла, все еще хранившими старые греховные благоухания. -- Учитель, Учитель, добро пожаловать! -- торопливо повторяла она, нежно увлекая его в свое убогое жилище. Иисус наклонился, взял Магдалину за руку, поднял ее. Он держал ее, очарованный и робкий, как неопытный жених держит невесту. Все тело его ликовало. Не к Магдалине наклонился он, не Магдалину поднял он с земли, - пред ним была душа человеческая, а он был ее нареченным. Магдалина дрожала всем телом, густо покраснев и прикрыв грудь волосами. Все смущенно разглядывали ее. Как она исхудала и побледнела, что за круги лилового цвета появились вокруг глаз, и даже пухлые губы зачахли, словно цветы, лишенные влага! Они шли вдвоем, взявшись за руки, и это казалось им сном: не по земле ступали они, но плыли по воздуху. Может быть, это была свадьба, а оборванцы, занявшие всю дорогу и следовавшие за ними, были их свитой? Может быть, растущее во дворе отягощенное плодами гранатовое дерево было добрым духом, богиней дома или же счастливой простой женщиной, которая произвела на свет сыновей и дочерей, а теперь горделиво стоит себе посреди двора? -- Магдалина, -- тихо сказал Иисус. -- Все твои грехи прощены, ибо ты много любила. Она наклонилась, исполненная ликования, желая сказать: "Я девственна!", но от радости не могла рта раскрыть. Побежала, нарвала гранатов, наполнила ими передник и высыпала целую кучу красных освежающих плодов к ногам Возлюбленного. И сталось точь-в-точь так, как представляла она себе в своих мечтаниях: Иисус нагнулся, взял один гранат, разломил его, наполнил пригоршню зернами и освежил пересохшую гортань. Затем и ученики взяли по гранату и утолили жажду. -- Магдалина, почему ты так встревоженно смотришь на меня? Словно прощаешься со мной. -- Я встречаю тебя и прощаюсь с тобой каждую минуту с того часа, как появилась на свет, Возлюбленный мой, -- ответила Магдалина так тихо, что слышали только Иисус и стоявший рядом Иоанн. Она помолчала и затем добавила: -- Я должна смотреть на тебя, потому что женщина родилась от мужчины и до сих пор не может отделиться от него. Но ты должен смотреть на небо, потому что ты мужчина, а мужчину сотворил Бог. Так что позволь мне смотреть на тебя, дитя мое. Эти великие слова -- "Дитя мое!" -- она произнесла так тихо, что даже Иисус не слышал ее, но грудь ее вздымалась и колыхалась, будто она кормила сына. В толпе прокатился ропот, пришли новые немощные, двор наполнился людьми. -- Учитель, -- сказал Петр. -- Народ ропщет, торопится... -- Чего они хотят? --- Доброго слова, чуда. Взгляни на них. Иисус обернулся. В воздухе, накалившемся словно перед надвигающейся бурей, он увидел множество глаз, смотревших на него с затаенной мукой, н множество приоткрытых ртов, исполненных нетерпеливого ожидания. Какой-то старик пробрался сквозь толпу. Ресницы его выпали, глаза были словно две зияющие раны, с костлявой шеи свисало десять амулетов, на каждом из которых была начертана одна из десяти заповедей. Старик остановился на пороге, опершись на палку с раздвоенным концом. -- Учитель, -- сказал он голосом, полным досады и гнева. -- Учитель, мне сто лет, и всегда на шее у меня висело десять заповедей Божьих, ни одной из которых я не преступил. Каждый год отправляюсь я в Иерусалим и приношу в жертву святому Саваофу овна, зажигаю свечи, воскуряю благовония. По ночам я не сплю, пою псалмы и смотрю то на звезды, то на горы и все ожидаю -- другой награды мне и не надо! -- что Господь спустится и я увижу его... Годы шли за годами, но все напрасно. Одной ногой я уже стою в могиле, а все еще не видел его. Почему? Почему? Это повергает меня в великую скорбь, Учитель. Когда я наконец увижу Господа? Когда я наконец обрету покой? По мере того, как старик говорил, он все больше приходил в ярость, стучал палкой о землю и кричал. Иисус улыбнулся и ответил: -- Однажды, старче, у восточных врат великого города стоял мраморный престол. На престоле этом восседала тысяча царей слепых на правый глаз, тысяча царей слепых на левый глаз и еще тысяча царей зрячих на оба глаза, и все они взывали к Богу, чтобы он предстал перед ними и они узрели его. И вот, когда все цари ушли, пришел какой-то бедняк, босой и голодный, сел и тихо сказал: "Боже, глаза человеческие не в силах смотреть на солнце, ибо они ослепнут. Как же они могут зреть тебя, Всемогущий? Смилуйся, Господи, смягчи силу свою, ослабь сияние свое, дабы и я, убогий да немощный, мог узреть тебя!" И тогда - слышишь,, старче? -- Бог стал куском хлеба, чашей прохладной воды, теплой одеждой, хижиной и женщиной, кормившей леред этой хижиной младенца грудью своей. Бедняк раскрыл объятия и улыбнулся счастливо. "Благодарю тебя, Господи, -- прошептал он. -- Ты снизошел до меня, стал хлебом, водой, теплой одеждой, женой и сыном моими, чтобы я увидел тебя, и я увидел. Молитвенно склоняюсь пред многообразным ликом твоим возлюбленным!" Все молчали. Старик вздохнул глубоко, словно буйвол, поднял палицу, чтобы проложить себе дорогу, и исчез в толпе. Тогда какой-то недавно женившийся юноша поднял сжатую в кулак руку и воскликнул: -- Говорят, ты несешь огонь, чтобы сжечь им мир, сжечь наши дома н детей наших. Такова, стало быть, любовь, о которой ты возглашаешь, будто несешь ее нам? Такова справедливость? Огонь? Глаза Иисуса наполнились слезами: ему стало жаль молодожена. И, правда, такова ли справедливость, которую он несет? Огонь? Разве нет иного пути к спасению? -- Скажи ясно: что нужно сделать, чтобы спастись? -- закричал какой-то хозяин, расталкивая толпу локтями, чтобы подойти ближе за ответом, -- он был туговат на ухо и плохо слышал. -- Откройте сердца свои, откройте закрома свои, раздайте добро беднякам! -- громко воскликнул Иисус. -- Пришел День Господень! Кто скупится и прячет на старость ломоть хлеба, сосуд масла, надел земли, тот вешает этот ломоть хлеба, сосуд масла и надел земли себе на шею, и все это тянет его в ад. -- В ушах у меня звенит, -- сказал хозяин. -- Мне становится дурно. Пойду-ка я лучше, с твоего позволения! Полный негодования, он направился к своим богатым хоромам. "Слыханное ли дело -- раздавать голодранцам наше добро! И это есть справедливость?! Чтоб ему пропасть!" - бормотал он себе под нос вперемешку с ругательствами. Иисус посмотрел вослед уходящему и вздохнул: -- Широки врата в ад, широк туда путь, и усеян он цветами. Узки врата в Царство Божье, и восхождение предстоит к ним. Пока мы живы, можно выбирать, ибо жизнь есть свобода, но, когда придет смерть, произойдет то, что должно произойти, и нет от того спасения... -- Если хочешь, чтобы я поверил тебе, сотвори чудо! -- крикнул калека на костылях. -- Исцели меня: хромым, что ли, входить мне в Царство Небесное? -- А мне -- прокаженным? -- А мне -- одноруким? -- А мне -- слепым? Калеки двинулись вперед всей гурьбой, угрожающе столпились перед Иисусом и принялись кричать, утратив всякий стыд. Какой-то безглазый старик поднял свой посох и завопил: -- Или исцелишь нас, или не уйдешь сегодня живым из нашего села! Петр вырвал посох из рук старика. -- С такой душой никогда не видать тебе света, негодный слепец! Калеки осерчали, разозлились. Разозлились и ученики, собравшиеся вокруг Иисуса. Испуганная Магдалина бросилась было запирать дверь на засов, но Иисус остановил ее. -- Сестра моя Магдалина, несчастно это поколение, только голос плоти и повелевает им, -- сказал он. -- Привычки, грехи и жир отягощают их души. Отделяя плоть, кости и внутренности, я пытаюсь отыскать их души и не могу. Увы! Наверное, только огонь способен исцелить их! Он повернулся к толпе. Теперь глаза его были сухими, безжалостными. -- Как поле выжигают перед посевом, чтобы взошли добрые всходы, так и Бог выжжет землю. Он не щадит тернии, чертополох и прочие сорняки. Это и есть справедливость! Прощайте! И повернувшись к Фоме, сказал: -- Труби, Фома, уходим! Он вытянул перед собой пастуший посох, оробевшая толпа расступилась в стороны и пропустила Иисуса. Магдалина захватила из дому платок, бросила все как было -- незаконченную пряжу, глиняный горшок в очаге, некормленную птицу во дворе, -- швырнула ключ от двери посреди дороги и, не оборачиваясь, молча закуталась плотнее в платок и последовала за Сыном Марии. 23. Когда они добрались до Капернаума, начало уже темнеть. Набухшая от дождя туча прошла у них над головами: ветер подул и отогнал ее к югу. - Остановимся на ночлег в нашем доме, -- сказали сыновья Зеведея. -- Он достаточно большой -- места всем хватит, там и устроим пристанище . -- А как на это, посмотрит почтенный Зеведей? -- насмешливо спросил Петр. -- Думаю, он даже своему ангелу-хранителю не даст воды напиться. Иоанн покраснел и сказал: -- Я верю, что дыхание Учителя будет ему во благо. А Иисус шел вперед, не слушая этих разговоров. Слепые, прокаженные и калеки стояла у него перед глазами. "О, если бы я мог донести дыхание мое до каждой души и воззвать к ней: "Проснись!" И тогда, коль произойдет пробуждение, тело станет душой и исцелится...". Когда они вошли в селение, Фома поднес трубу к губам и уже собрался было затрубить, но Иисус остановил его. -- Не нужно, -- сказал он, протянув руку, -- Я устал. И вправду, лицо его было бледно, а под Глазами темнели круги. Магдалина постучалась в первую попавшуюся дверь, попросила воды, Иисус напился, и силы вернулись к нему. -- Я должен тебе чашу свежей воды, Магдалина, -- сказал он, улыбнувшись. Он вспомнил о словах, сказанных другой женщине, самаритянке у колодца Иакова, и добавил: -- Я воздам тебе чашей живой воды. -- Ты уже давно дал мне испить ее, Учитель, -- ответила Магдалина и покраснела. Они проходили мимо хижины Нафанаил. Дверь была открыта, а хозяин стоял под смоковницей с садовыми ножницами в руках и очищал дерево от сухих веток. Филипп оторвался от спутников и поспешно вошел во двор. -- Погоди-ка с подрезанием веток, Нафанаил. Нам нужно поговорить, -- сказал он. Они вошли в дом. Нафанаил зажег светильник. -- Брось все это -- светильники, смоковницы и дом. Пошли с нами, -- сказал Филипп. --Куда? -- Куда? Разве ты не слыхал новость? Настал конец света! Не сегодня-завтра разверзнутся небеса и мир обратится в пепел. Так что давай-ка поскорее в Ковчег, а не то нет тебе спасения. -- В какой еще Ковчег? -- В объятия Учителя нашего, Сына Марии, Сына Давидова, из Назарета. Он только что возвратился из пустыни, где встречался с Богом, они поговорили между собой и договорились о погибели и спасении мира. Бог простер длань свою на власы Учителя нашего и сказал: "Избери тех, кто спасется. Быть тебе новым Ноем. Вот ключ, которым ты будешь отпирать и запирать Ковчег", - с этими словами Бог дал учителю золотой ключ, который он носит на груди, но око человеческое не зрит того. -- Говори, да так, чтобы понять можно было, Филипп, а то у меня все в голове перепуталось. Когда случились все эти чудеса? -- Только что, сказано ведь тебе, в пустыне Иорданской. Крестителя убили, а душа его вошла в тело нашего Учителя. Вот увидишь его и глазам своим не поверишь: изменился, ожесточился, искры сыплются с рук его. Совсем недавно в Кане он прикоснулся к парализованной дочери центуриона Назарета, и та сразу же вскочила и пустилась в пляс. Клянусь нашей дружбой! Так что пошли, не будем терять времени понапрасну! Но Нафанаил только вздохнул в ответ: -- Эх, Филипп. Я уж было так хорошо устроился, у меня столько заказов. Смотри, сколько сандалий и постолов нужно мне изготовить. Только дела мои пошли хорошо, а тут... Он не спеша огляделся вокруг, медленно обводя взглядом дорогие его сердцу орудия труда: скамью, на которой сидел, занимаясь штопаньем, сапожный нож, шила, вощеные шпагата, деревянные шипы... -- Как же я брошу все это? -- пробормотал он со вздохом. -- Там, наверху, тебя ожидают золотые инструменты, будь спокоен. Штопаешь ангелам золотые сандалии, а заказов -- без счета на целые века: шей да снова распарывай, работы хватит. Только поторопись. Пошли, скажешь Учителю: "Я с тобой!" Ничего больше, только: "Я с тобой и пойду за тобою всюду, хоть на смерть!" В том поклялись все мы. -- На смерть?! -- в ужасе воскликнул сапожник, обладавший внушительной наружностью, но трусоватый в душе. -- Так только говорится, недотепа! -- успокоил его пастух. -- Мы все дали такую клятву, но ты не бойся: мы идем не насмерть, а к величию, потому как он, дорогой друг, не человек, нет, он -- Сын Человеческий! -- Да разве это не одно и то же? - Одно и то же? И не стыдно тебе говорить такое?! Или тебе не доводилось слышать как читают пророка Даниила? "Сын Человеческий значит "Мессия", то есть "царь"! Вскоре он воссядет на престол Вселенной, и те из нас, у кого хватило ума пойти вместе с ним, будут распределять почести и богатства. И тебе больше не придется ходить босым -- будешь носить золотые сандалии, а ангелы будут, согнувшись, завязывать ремни на них. Поверь мне, Нафанаил, это хорошая работа, смотри не упусти ее. Достаточно сказать, что проныра Фома, учуяв лакомый кусок, раздал все, что только имел беднякам и прибежал со всех ног. Так что поторапливайся. Он сейчас в доме у Зеведея. Пошли! Но Нафанаил все еще колебался. -- Ты берешь меня за горло, Филипп -- сказал он Наконец -- Но учти, если я окажусь в затруднительном положении, то и другим не поздоровится. А крещения не приму, что бы там ни было. -- Хорошо, хорошо, -- ответил Филипп. -- Вместе будем расхлебывать, как же иначе, я ведь еще с ума не сошел. Будь по-твоему. Пошли! -- Ну что ж, с Богом! Он запер дверь, спрятал ключ на груди и в обнимку с Филиппом направился к дому почтенного Зеведея. Иисус сидел и грелся вместе с учениками у пылающего очага. Почтенная Саломея ходила туда-сюда, не помня себя от радости, все болезни ее как рукой сняло. Она накрыла на стол и все не могла наглядеться на сыновей, с радостью прислуживая святому человеку, который нес Царство. Небесное. Иоанн нагнулся и тайком сказал что-то матери, указав взглядом на учеников, которые продолжал" дрожать от холода в летних льняных одеждах. Мать улыбнулась, пошла во внутренние покои, открыла ларь, достала оттуда шерстяные одежды и торопливо, пока не пришел старик, раздала их ученикам. Самый плотный плащ, из белоснежной шерсти, она с нежностью набросила на плечи Иисусу. Тот повернулся к ней, улыбнулся и сказал: -- Благословенна да будешь ты, матушка Саломея. Заботиться о теле -- должно и справедливо, ибо оно словно верблюд, верхом на котором душа минует пустыню. Так проявим же заботу о нем, дабы выдержало оно все испытания. Почтенный Зеведей вошел в дом, посмотрел на нежданных гостей, пробурчал вполголоса приветствие и уселся в углу. Не нравились ему эти заговорщики -- так он их называл, -- которые явились незваными и захватили его дом. А его не в меру хлебосольная жена еще и стол им накрыла! Будь проклят час, когда появился этот помешанный: мало того, что забрал обоих его сыновей, так вдобавок приходится еде ежедневно ссориться с глупой женой, которая встала на сторону детей. Они, видите ли, правильно поступили: помешанный есть истинный пророк, он станет царем, прогонит римлян и воссядет на престоле Израиля, и тогда по правую руку от него будет стоять Иоанн, а по левую -- Иаков, вельможи высокопоставленные, не рыбаки да лодочники, но высокопоставленные, могущественные вельможи, а здесь, на воде, они только жизнь свою загубят! Такой и тому подобный вздор несла денно и нощно глупая женщина, кричала и топала ногами, Зеведей же то бранился и крушил все, что под руку попадется, то убирался вон из дому и бродил по берегу, словно неприкаянный, а в последнее время ударился в запой. И вот тебе на, все эти заговорщики заявились сегодня вечером к нему в дом, девять огромных ртов, да еще притащили с собой неустанную в трудах любовных Магдалину, уселись вокруг стола и даже не соизволили повернуться к нему -- хозяину! -- чтобы испросить позволения... Вот до чего мы дошли! На этих вот дармоедов, получается, трудились столько лет и он, и предки его?! Зло взяло Зеведея, он вскочил с места и закричал: -- Послушайте-ка, добры молодцы, чей это дом -- ваш или мой?! Дважды два -- четыре! Отвечайте! -- Божий, -- ответил Петр, который к тому времени уже осушил несколько чаш и теперь пребывал в приподнятом настроении.. -- Божий, почтенный Зеведей. Разве ты не слыхал новости: нет больше моего и твоего -- все теперь Божье! -- Закон Моисея -- начал было, Зеведей, но Петр прервал его: -- Что ты говоришь? Закон Моисея? Нет его, нет его больше, почтенный Зеведей, -- был да миновал. Теперь у нас закон Сына Человеческого, понятно? Все мы теперь братья! Души наши стали шире, а с ними стал шире и закон, который принял в объятия свои всех людей! Вся земля стала Землей Обетованной! Нет больше границ! Я, почтенный Зеведей, отправлюсь провозглашать народам слово Божье. Я дойду до Рима -- да, не смейся! -- схвачу императора за горло, швырну наземь, а сам усядусь на его престоле -- а ты как думал?! Ведь сказал Учитель: мы больше не рыбаки, ловящие рыбу, как ты, но рыбаки, ловящие души людские. Так что советую тебе для твоей же пользы: старайся ублажить нас! Тащи сюда побольше вина и еды, потому что наступит день, когда мы станем высокопоставленными вельможами. Поторапливайся! За ломоть черствого хлеба послезавтра я отплачу тебе целой печью свежей выпечки, да какой выпечки-- бессмертной: будешь лакомиться да лакомиться, а она все не кончается! -- Вижу, быть тебе повешенным вниз головой, злополучный! -- прорычал Зеведей, которого слова Петра мало-помалу вгоняли в страх, и снова забился в угол. "Лучше попридержать язык за зубами, -- подумал он.-- Неизвестно, чем все это кончится. Мир постоянно вертится, не исключено, что в один прекрасный день эти болваны... Лучше оставить это про запас, -- может, пригодится!" Ученики посмеивались в усы: они знали, что Петр был навеселе и потому шутил, но тайком и сами подумывали о том же, хотя не захмелели еще настолько, чтобы высказаться вслух. Знатность и почет, шелковые одежды, золотые перстни, обильные яства -- вот что такое Царство Небесное! Да еще чувствовать, что мир у тебя, под твоими еврейскими ногами. Почтенный Зеведей пропустил стакан, набрался духу и сказал: -- А ты что ж молчишь, Учитель? Раздул пожар, а сам спрятался в ручей да прохлаждаешься? Скажи, ради твоего Бога, могу ли я смотреть, как мое добро идет прахом, и не сокрушаться при этом? -- Почтенный Зеведей, -- ответил Иисус. -- Был однажды некий человек, весьма богатый. Собрал он урожай зерна, винограда, маслин, наполнил всем этим бочки, сытно поел, улегся поудобнее во дворе и сказал: "Всякого добра у тебя вдоволь, душа, так ешь, пей да радуйся!" И только сказал он это, раздалсй глас с небес: "Везрассудный ты, безрассудный! Сегодня ночью ты отправишь душу свою в ад, к чему же тебе нажитое добро?" У тебя есть уши, почтенный Зеведей, и ты слышишь, что я говорю, у тебя есть разум, и ты понимаешь, что я хочу сказать: да звучит этот глас с небес над тобою, почтенный Зеведей, и днем и ночью! Почтенный хозяин опустил голову и не проронил больше ни слова. В эту минуту дверь распахнулась и на пороге появился Филипп, а за ним огромный верзила Нафанаил. Сомнения уже покинули его, он принял решение. Нафанаил подошел к Иисусу, нагнулся и поцеловал ему ноги: -- Я с тобой, Учитель. До самой смерти, Иисус положил руку на его кудрявую бычью голову и сказал: -- Хорошо, что ты мастеришь для людей сандалии, а сам ходишь босой, Нафанаил. Это мне очень нравится. Иди со мной! С этими словами он усадил Нафанила справа от себя и протянул ему ломоть хлеба и чашу вина. -- Отведай этого хлеба, выпей этого вина, и ты сразу станешь моим, -- сказал Иисус. Нафанаил отведал хлеба, выпил вина и сразу почувствовал, как сила вошла в плоть и душу его. Вино добралось по жилам до головы и разрумянило разум. Вино, хлеб и душа стали единым целым. Нафанаил сидел, словно на горящих углях: ему хотелось говорить, но было как-то неловко. -- Говори, Нафанаил, -- сказал Учитель. -- Открой свое сердце, дай ему волю. -- Учитель, ---ответил тот, -- хочу, чтобы ты знал вот что: я всегда был беден -- что зарабатывал, то и уходило на пропитание. У меня никогда не было времени заняться изучением Закона. Я слеп, Учитель, прости меня. Вот что я хотел сказать тебе. Я сказал это и облегчил душу мою. Иисус ласково коснулся широких плеч новообращенного, засмеялся и сказал: -- Не кручинься, Нафанаил. Две тропы ведут к лону Божью: одна тропа -- тропа разума, другая тропа -- тропа сердца. Вот послушай, расскажу тебе притчу. Бедняк, богач и гуляка умерли в один и тот же день и явились на суд Божий. Никто из них, при жизни не изучал Закона. Нахмурил Бог брови и спросил бедняка: -- Почему ты не изучал Закон при жизни? -- Господи, -- ответил тот. -- Я терпел нужду и голод, трудился денно и нощно, чтобы прокормить жену и детей, времени у меня не было. -- Неужто ты терпел нужду более раба моего верного Хилеля? -- отвечал разгневанный Бог. -- Ему нечем было заплатить за вход в синагогу, чтобы послушать Толкование Закона, так он взобрался на кровлю ее и слушал, лежа у окна. Случилось, что выпал снег, но он был настолько увлечен слушанием, что не обратил на то внимания. Наутро раввин вошел в синагогу и увидел, что внутри темно. Он посмотрел вверх и разглядел в оконном проеме человеческое тело. Раввин поднялся на крышу, разгреб снег, откопал Хилеля, взял его в объятия, спустил вниз, развел огонь, привел его в чувство и с тех пор разрешил ему свободно входить в синагогу и слушать толкование. Хилель стал знаменитым раввином, и прославился на весь мир. Что ты на это скажешь? -- Ничего, -- пробормотал бедняк и заплакал. -- А ты почему не изучал Закон при жизни? -- обратился Бог к богачу. -- Я был очень богат, у меня было много садов, много дел да забот. Разве за всем поспеешь? -- Неужто, -- возразил Бог, -- ты был богаче Елеазара, сына Харсомова, унаследовавшего от отца тысячу деревень и тысячу кораблей? Он бросил все и отправился туда, где появился мудрец, толковавший Закон. Что ты на это скажешь? -- Ничего, Господи, -- пробормотал богач и тоже заплакал. Тогда Бог обратился к гуляке: -- А ты, красавчик, почему не изучал Закон? -- Я был слишком красив, слишком много женщин, слишком много пирушек выпало на мою долю, -- где тут было найти время заглянуть в Закон? -- Неужто ты был прекраснее Иосифа, возлюбленного жены Патафаровой, который был столь красив, что говорил солнцу: "Сияй, солнце, дабы сияла моя красота!"? Когда он раскрывал Закон, письмена распахивались, словно врата, и смысл выходил оттуда облаченный во свет и пламень. Что ты на это скажешь?" -- Ничего, Господи, -- ответил гуляка и тоже заплакал. Бог хлопнул в ладоши, вызывая из Рая Хилеля, Елеазара и Иосифа, и те явились на зов. -- Судите этих людей, которые из-за своей бедности, своего богатства и своей красоты не изучали Закон, -- сказал Бог. -- Говори, Хилель. Суди бедняка. Господи, -- ответил тот. -- Да разве я могу судить его?! Я знаю, что значит нужда, знаю, что значит голод. Да будет он прощен! -- А ты, Елеазар? -- сказал Бог. - Вот богач -- отдаю его на суд твой! -- Господи, -- ответил тот. -- Да разве я могу судить его?! Я знаю, что значит быть богатым: это -- смерть. Да будет он прощен! -- А ты, Иосиф? Твой черед: вот тебе красавчик! -- Господи, да разве я могу судить его?! Я ведь знаю, какая это тяжелая борьба, какая страшная мука -- превозмочь красоту собственного тела. Да будет он прощен! Иисус умолк, улыбнулся и посмотрел на Нафанаила. -- А дальше что? -- обеспокоенно спросил тот. -- Как поступил Бог? --Так же, как поступил бы и ты, -- ответил Иисус и засмеялся. И добрый сапожник тоже засмеялся: -- Ну, тогда я спасен! Он схватил Учителя за обе руки, крепко пожал их и воскликнул: -- Я понял, Учитель! Ты сказал, что две тропы ведут к лону Божыо -- тропа разума и тропа сердца. Я пошел по тропе сердца и встретил тебя! Иисус встал и подошел к двери. Поднялся сильный ветер, озеро ревело, а высоко в небе несметными россыпями сияли звезды. Он вспомнил пустыню, вздрогнул и закрыл дверь. -- Ночь есть великий дар Божий, -- сказал Иисус. -- Она -- Мать человека, тихо и нежно приходящая, дабы укутать его. Она опускает освежающую длань свою на чело его и отрешает душу и разум от забот дневных. Пора, братья, и нам отдаться ее объятиям. При этих словах почтенная Саломея встала. Магдалина тоже поднялась со своего места у края очага, где она сидела, опустив голову и блаженно слушая голос Возлюбленного. Женщины разложили вдвоем соломенные под стилки, принесли покрывала. Иаковы вышел во двор, принес оттуда охапку дров из масличного дерева и бросил их в очаг. Иисус стал посреди дома, обратив лик в сторону Иерусалима. Воздев руки, он проникновенным голосом возгласил ночную молитву: "Отверзни нам врата твои, Господи. День опускается, солнце садится, солнца исчезает. Мы пришли ко вратам твоим, о Вечный, и молим тебя: "Прости нас. Мы молим тебя: "Помилуй нас! Спаси нас!" -- И пошли нам добрые сны, Господи! -- сказал Петр. -- Дай мне, Господи, увидеть во сне, что мой старый