Норман настаивает нам том что все мы должны делать то что нам говорят, но я не соглашаюсь, потому что у меня с Армией и с Флотом дела обстоят так же как и у Лазаруса (если мне и удалось отделаться от нее, если ему удастся отделаться, так это лишь уйдя в ночные глубины себя, став одержимым своим собственным и единственным ангелом-хранителем) - Ирвин же с Саймоном к тому моменту уже совершенно и полностью вымотались и сидят сзади возле меня, выпрямившись (полный порядочек, ребята), но уронив свои мученически вспотевшие лбы на грудь, и один лишь вид их, их лоснящихся усталостью небритых и потных лиц, их губ полуоткрытых в гримасе ужаса - Ах - Я начинаю чувствовать что все же не зря я оставил мир моей мексиканской лунной крыши чтобы отправиться с ними юношествовать в трудостранствиях[1] сквозь все бессердечные прихоти этого мира, к какой-то дурацкой но возвышенной цели в иной части Духа Святого - И хоть и не согласен я с их представлениями о мире и поэзии, не могу я не любить их страдальческие потные лица и взъерошенные копны волос их, как у моего отца в день когда я нашел его, мертвого, сидящим в кресле - в кресле у нас дома - Тогда я был совершенно неспособен поверить в существование такой штуки как смерть папы, не говоря уж о моей собственной смерти - И теперь эти двое безумных парней много-много лет спустя, вымотавшиеся, уронившие головы на грудь, как мой мертвый отец (с которым я постоянно пререкался, Ах зачем? Хотя почему бы нет, даже ангелы вопиют о чем-то) - Бедные Ирвин с Саймоном, спутники в мире этом, companeros[2] своей личной Испании, тоской автостоянок испещрено чело их, носы их преломлены грязью... неугомонные философы без гроша в кармане ... святые и ангелы сонмов древности известные ныне в современности как дети небес (разделяю и я это имя) - И падают, падают, со мной, с Люцифером, и с Норманом тоже, падают, падают, мчатся в машине - И какова будет смерть Ирвина? От смерти кота моего останется коготь в земле. А Ирвин - челюсть? А Саймон - лобная кость? Ухмыляющиеся черепа по всей машине? И за это Лазарус должен идти в армию? А матери этих людей сидящие сейчас горестно в своих гостиных за темными занавесками? А их отцы похороненные с мозолистыми руками и лопатами на груди? А чернильные пальцы печатника обхватившие четки в могиле? А предки их? Оперные певцы глотающие землю? И ныне? Пуэрториканец с тростниковой свирелью своей, там где цапли гнездятся на могильных камнях? Мягкий рассветный ветерок с Карибов, колышет ли он нефтяные факелы Камачо[3]? А в Канаде, задумчивые французские лица созерцают ли ныне толщи земные? И певцам рассветного Мехико твердящим о corazon[4], неужели не откроется им никогда более высокое зарешеченное окошко серенады платки девичьи губы? Нет. Да. 26 А сам я найду себе вскорости обильное пшеничное брюшко, которое заставит меня позабыть о смерти на несколько месяцев - звали ее Рут Хипер. Это случилось так: мы приехали в Манхэттен морозным ноябрьским утром, Норман попрощался с нами, и вот остались мы на мостовой, вчетвером, кашляющие как туберкулезники с недосыпу и от непрерывного курения всю дорогу. Признаться, я был уже уверен что и впрямь подхватил туберкулез. К тому же я был тощ как никогда в жизни, около 155 фунтов (против нынешних моих 195), со впавшими щеками и глубоко утонувшими в пещерах глазниц глазами. А в Нью-Йорке было холодно. Внезапно мне пришло в голову что мы запросто можем взять да и умереть, без денег, кашляющие, стоящие на мостовой с кучей сумок, оглядываясь по всем четырем сторонам обыденно угрюмого Манхэттена, спешащего на работу ради вечерних пиццевых радостей. "Старый Манхэт" - "очерченный потоками сверкающих огней" - "низкие ВИИИП или ВИИИМ гудков сухогрузов на Канале или в порту. Кашляющие уборщицы в кондитерских, с пустыми глазами, знававшие лучшие времена... где-то"... Короче: "Ирвин, ну и какого хрена, что нам теперь делать?" "Не беспокойтесь, сейчас постучимся к Филлипу Воэну, это всего в двух кварталах отсюда, на Четырнадцатой" - Филлипа Воэна нету дома - "Жаль, а то мы могли бы, пока не найдем своего жилья, вписаться к нему, на его ковре у стенки заставленной переводами с французского. Давайте еще попробуем двух подружек которых я тут знаю". Звучит неплохо, но я ожидаю увидеть какую-нибудь парочку подозрительных и несуразных лесбиянок, в сердцах которых для нас найдется только песок - Но когда мы встали под их прелестными диккенсовскими окнами и завопили (и рты наши выдули клубы пара под морозным солнцем), они высунули пару очаровательных темноволосых головок наружу и увидели четверых бродяг, стоящих внизу и окруженных развалом своего неизбежного, провонявшего потом багажа. "Кто это там?" "Ирвин Гарден!" "Привет, Ирвин!" "Мы только что вернулись из Мексики где женщинам именно так и поют серенады, стоя на улице" "Ну так спойте нам песенку, вместо того чтобы стоять там и кашлять" "Мы хотели бы зайти, позвонить кое-куда и отдохнуть пару минут". "Давайте" Пару минут конечно же... Мы пропыхтели четыре этажа вверх и попали в квартиру с поскрипывающим деревянным полом и камином. Одна из девушек, Рут Эрикссон, стояла там встречая нас, и я внезапно вспомнил ее: - старая подружка Жюльена, еще до его женитьбы, та про которую он сказал что сквозь волосы ее текут илистые воды Миссури, имея ввиду что он любит ее волосы, любит Миссури (свой родной штат), и любит брюнеток. У нее были черные глаза, белая кожа, черные волосы и крупные груди: ну и красотка! Мне кажется что она стала как-то повыше с тех пор как мы как-то однажды напились с ней, Жюльеном и ее соседкой по комнате. Но вот из другой спальни выходит Рут Хипер, все еще в пижаме, коричневые шелковистые волосы, черные глаза, надутые губки и кто вы такие и чего вам тут надо? Ну, и фигурка конечно. Или, как говорит Эдгар Кэйс, те-ло-сло-жение. Ну это-то еще ладно, но вот когда она опускает свое тело на стул, да еще так что мне виден низ ее пижамы, я чувствую что у меня едет крыша. К тому же в ее лице есть что-то, чего я прежде не видывал: - странное мальчишечье, озорное, и даже избалованное, проказливое лицо, но с женскими розовыми губами, нежными щеками, и в прекраснейшем из нарядов утра. "Рут Хипер?" говорю я как только нас познакомили. "Рут собравшая зернышки маиса[5]?" "Она самая" говорит она (так мне кажется, точно не помню). И пока Эрикссон спускается вниз забрать воскресные газеты, и Ирвин моется в ванной, так что мы нам приходится сидеть и читать газеты, я никак не могу удержаться и не думать о прекрасных бедрах Хипер там, в пижаме, прямо передо мной. На самом деле Эрикссон девушка очень известная у нас в Манхэттене, добившаяся какого-то такого влияния что ли при помощи телефонных звонков, мечтаний и интриг за стойкой бара, она умеет сводить людей вместе, а у мужчин остается после нее чувство вины. Потому что (это я про чувство вины) она очень чувствительна и откровенна, впрочем я все равно сразу начинаю подозревать ее в недобрых умыслах. Что же до Хипер, то у нее тоже шальные глазенки, но это потому что ее избаловал богатый дедушка, который шлет ей дорогие подарки к Рождеству, телевизоры например, прямо на дом, что не производит на нее никакого впечатления - Позже я узнал что вдобавок ко всему она любит разгуливать по Гринвич Виллидж в высоких ботинках и с хлыстом. Но мне кажется, что на самом-то деле это ей не очень свойственно. Каждый из нас четверых хочет ее трахнуть, каждый из четверых омерзительно кашляющих бродяг, появившихся на пороге ее двери, но я вижу что преимущество за мной, просто потому что я стал смотреть ей в глаза такими подростково голодными, жадными, "влекущими" глазами, которые впрочем не лгали, и были так же неподдельны как мои штаны, или ваши, мужчины и женщины - Я хочу ее - Я близок к безумию от усталости и этой дури - Эрикссон приносит мне спасительное пиво - Я должен переспать с Хипер или умереть - Она знает это - Как-то так получается что она начинает петь песни с альбома Моя прекрасная леди и делает это изумительно, безупречно имитируя Джули Эндрюс, ее лондонский говор и все остальное - Мне кажется что эта маленькая кокни[6] в моей прошлой жизни была мальчишкой, маленьким лондонским жуликом и воришкой - Она вернулась ко мне. Один за одним, как обычно в таких случаях, каждый из нас четверых побывал в ванной, худо-бедно привел себя в порядок, и даже побрился - Теперь нам предстоит веселая ночка, мы собираемся разыскать одного из старых друзей Саймона в Виллидж, вместе с парочкой радостных Рут, и будем бродить влюбленные по холодным и восхитительным нью-йоркским ветрам - Бог ты мой. Неплохое завершение этого ужасного путешествия. 27 И где ж она теперь, моя "мирная жизнь"? Ах, да вот же она, в этом пижамном животике пшеничного изобилия. В этой шальной девчонке с блестящими черными глазами, знающей что я люблю ее. Мы выходим на улицы Виллидж, стучим в окна, находим "Генри", прогуливаемся по парку Вашингтон-Сквер, и там я показываю Рут свой излюбленный балетный прыжок, который ей очень нравится - Мы идем взявшись за руки, отстав от остальных - Мне кажется, Саймон слегка огорчен тем что она выбрала не его - Бога ради, Саймон, оставь мне хоть что-нибудь - Внезапно Рут говорит что мы с ней должны подняться наверх и опять прослушать альбом Моя прекрасная леди, целиком, а потом встретиться с остальными попозже - Идя с нею держась за руки, я показываю на верхние окна небоскребов моего безумного Манхэттена и говорю "Я хочу написать обо всем что происходит за каждым их этих окон!" "Чудесно!" В спальне, когда она ставит пластинку, я начинаю в поцелуе пригибать ее к полу, настойчиво как борец - и она отвечает столь же настойчиво, говоря что если уж она собирается заниматься любовью, то это будет не на полу. А теперь, в интересах 100% литературы, я опишу нашу любовь. 28 Это похоже на сюрреалистический рисунок Пикассо, чьи части тянутся неведомо куда и к неизвестной цели - Пикассо не любит быть чересчур точным. Это как Сад Эдемский и все в нем сущее. Не могу себе представить ничего более чудесного (и красивого) в своей жизни, чем обнимать обнаженную девушку, сидя на кровати, в первом предварительном поцелуе. Бархатистая кожа спины. Волосы, в которых струятся Оби, Параньи и Евфраты. Касание затылка, и вот она превращается в змеящуюся Еву времен изгнания из Сада, там ты ощущаешь ее истинную животную душу, мускулы ее, и само понятие пола пропадает - и О остальное так мягко и неправдоподобно - Если бы мужчины были столь же мягки, я любил бы их тоже - Странно представить себе, что мягкая женщина желает твердого волосатого мужчину! Сама мысль эта поражает меня: где же красота? Но Рут объясняет мне (когда я спрашиваю, забавы ради) что именно из-за необыкновенной мягкости и пшеничного ее брюшка[7] все это ей осточертело, и она возжелала грубости - увидев в ней красоту по контрасту - и поэтому опять-таки как у Пикассо, или в Саду Яна Мюллера[8], мы усмиряли Марса нашим проникновением мягкого и твердого - Еще немного фантазии вдобавок, немного этих маленьких и нежных венских уловок - и вот мы в задыхающейся безвременной ночи чистого любовного наслаждения, закончившейся сном. Мы пожирали и жадно вспахивали друг друга. На следующий день она сказала Эрикссон что это был первый extase[9] в ее жизни, и когда та пересказала мне это за утренним кофе, я был польщен, но честно говоря не поверил. Я спустился на 14-ю улицу и купил себе красную куртку на молнии, и этим же вечером мы с Ирвином и ребятами должны были подыскать себе квартиры. В какой-то момент я почти решил снять двойную комнату в YMCA для себя и Лаза, но потом взвесил все за и против и понял что мне с моими несколькими оставшимися долларами это не по зубам. В конце концов мы нашли для Лаза комнату в пуэрто-риканской ночлежке, холодную и унылую, и оставили его горевать там. Ирвин с Саймоном пошли жить к богатому студенту Филиппу Воэну. Этой же ночью Рут Хипер сказала что я могу спать с ней, жить с ней, каждой ночью в ее спальне я могу с ней спать, стучать на машинке все утро когда она уходит на работу в агентство, и болтать целый день с Рут Эрикссон, попивая кофе или пиво, пока она не придет вечером с работы, и тогда я стану в ванной смазывать мазью новые ссадины на ее коже. 29 Рут Эрикссон держала в квартире гигантского немецкого полицейского пса (или овчарку) (или волка), который любил возиться со мной на вощеном деревянном полу, у камина - Он мог бы проглотить целую толпу хулиганов и поэтов по одной только команде, но он знал что я друг Рут Эрикссон - она называла его своим любовником. Время от времени я брал его гулять на поводке (по просьбе Рут), прогуляться туда-сюда окропить каемки мостовых, или по большим делам, он был такой здоровенный что мог протащить тебя полквартала учуяв какой-нибудь запах. Однажды, когда он увидел другую собаку, мне пришлось буквально врасти каблуками в мостовую чтобы удержать его. Я сказал Рут Эрикссон что жестоко держать такую громадину на привязи и в доме, но выяснилось что совсем недавно он чуть было не погиб, и Рут Эрикссон выходила его, не отходя от него целых 24 часа, она по-настоящему любила его. В ее спальне был камин и драгоценности на полке. Как-то раз ее навещал франко-канадец из Монреаля которому я не доверял (он одолжил у меня пять долларов да так и не отдал), и он смотался с одним из ее дорогих колец. Она стала расспрашивать меня о том кто бы мог его взять. Это был не Лаз, не Саймон, не Ирвин, и не я, ясное дело. "Это тот ловкач из Монреаля". На самом деле она вроде была бы очень не против чтобы я стал ее любовником, но она любила Рут Хипер и поэтому об этом не могло быть и речи. Мы проводили целые дни разговаривая и глядя друг другу в глаза. Когда Рут Хипер возвращалась с работы, мы готовили спагетти и устраивали ужины при свечах. Каждый вечер к ней наведывались кандидаты в любовники, но она отказывала им всем (дюжинами), кроме того француза из Канады, который так и не осмелился ни на что (кроме разве что с Рут Хипер, когда меня не было дома), и Тима МакКаффри который осмелился, по его словам, причем с моего разрешения. Он сам (молодой сотрудник Ньюсвика, с длинными под Джеймса Дина волосами) подошел и спросил не против ли я, явно с подначки Эрикссон, чтобы подразнить меня. Да разве можно представить себе что-нибудь лучше этого? Или хуже? 30 Почему "хуже"? Да потому что сладчайший из даров наших на этой земле, оплодотворение женщины, ощущенье это данное измученному мужчине, приводит к рождению детей, вырываемых из утробы и кричащих умоляя о пощаде, так, будто бросают их на съедение крокодилам жизни - в реку жизней - вот что такое рождение, о леди и джентльмены изысканной Шотландии - "Новорожденные младенцы, вопящие в этом городе, есть жалкие примеры происходящего повсюду", написал я однажды - "Тень, отбрасываемая маленькими девочками на мостовую, короче Тени смерти над этим городом", писал я еще - Обе Рут были рождены кричащими девочками, но вот лет в 14 они внезапно испытали это побуждение заставлять других кричать и кричать в змеящемся сладострастии - Это чудовищно - Основой учения Будды было: "Остановить круг перерождений!", но учение это было похищено, скрыто, опорочено, перевернуто с ног на голову и переделано в дзен, изобретение Мары[10] искусителя, Мары безумного, Мары дьявола - Сегодня пишется куча интеллектуальных книг поясняющих "дзен", который по сути своей есть не что иное как орудие личной борьбы дьявола против сути учения Будды, сказавшего своим 1250 ученикам когда распутница Амра со своими девочками приблизилась к ним с дарами с полей бенгальских: "Хоть и красива она, хоть и одарена познаниями, лучше было б вам попасть в пасть тигра, чем в сети ее". Так ведь? Имея в виду, что ко всем родящимся Кларкам Гейблам и Гэри Куперам, во всей так называемой славе их (или к Хемингуэям) придут болезни, дряхлость, печаль, стенания, старость, смерть, распад - имея в виду что на каждый маленький прелестный комочек младенческого тельца над которым гугукает женщина приходится здоровенный кусок гнилого мяса медленно источаемый червями могил этого мира. 31 Но природа создала женщин столь невыносимо желанными для мужчин, что немыслимое колесо рождения и смерти, которое-действительно-трудно-себе-вообразить, все вращается и вращается, будто некий дьявол упорно и в поте лица своего вращает его, чтобы не прекращался ужас человеческого страдания и попыток оставить свой след в пустоте небесной - Будто бы все, даже реклама пепси-колы с самолетами, должно оставлять свой отпечаток там, до самого светопреставления - Но по воле дьявольской мужчины желают женщин, а женщины стремятся завести от мужчины детишек - Предмет нашей гордости в те времена когда каждый был хозяином своего маленького поместья, как же тошнотворно это ныне, когда автоматические двери супермаркетов открываются сами чтобы впускать беременных женщин, чтобы они могли покупать пищу и вскармливать смерть далее - Можете взять эти слова на заметку, вы, там, в ЮПИ[11]. - Но человек от рождения жертва этой трепещущей паутины, индусы называли ее "Лила" (цветок), и никак ему из нее не вырваться, разве что уйти в монастырь, где тем не менее часто поджидают его омерзительные извращенцы - Так почему бы тогда не расслабиться наслаждаясь любовью пшеничного брюшка? Но я знал что всему придет свой конец. Ирвин был совершенно прав, советуя походить по издателям чтобы договориться о публикации и оплате - Они предложили мне 1000$ выплатами по 100$ ежемесячно, и редакторы (а об этом вот я не знал) поднапрягли свои воробьиные мозги над моей вовсе не нуждающейся в этом прозой, и подготовили книгу к публикации с миллионом faux pas[12 ]человеческого скудоумия (ой?) - Так что я вполне был готов жениться на Рут Хипер и обзавестись домиком в Коннектикуте. Ссадины на ее коже, как сообщила мне ее дражайшая подруга Эрикссон, возникли в результате моего приезда и наших любовных утех. 32 Вместе с Рут Эрикссон мы болтали днями напролет, и она рассказала мне историю своей любви к Жюльену - (ну и ну) - Жюльену, моему наверное лучшему другу, с которым мы жили вместе на мансарде на 23-й улице, когда он первый раз повстречал Рут Эрикссон - В те времена он был безумно в нее влюблен, но она не отвечала ему взаимностью (насколько я знаю, это было не совсем так) - Но теперь когда он женат на очаровательнейшей из женщин мира, Ванессе фон Зальцбург, мой хитроумный приятель и наперсник, О теперь-то она хотела его! Он даже звонил ей по межгороду на Средний Запад, но без особого успеха тогда - Вот уж действительно, в волосах у нее Миссури, Стикс, или скорее уж тогда Митилена[13]![ ]Старина Жюльен, вот он приходит с работы из бюро, благополучный молодой администратор в галстуке и с усиками, хотя когда-то в старые времена мы валялись с ним в дождевых лужах, поливая себе волосы чернилами и оглашая улицу воплями мексиканских боррачо[14] (или миссурийскими, долгими) - Приходя домой с работы, он плюхается в изумительное кожаное кресло, первый барский дар своей лаэрдовой[15] жены, вторым стала детская колыбелька, и сидит там у потрескивающего огня, покручивает себе ус - "Нет в жизни занятий важнее чем растить детишек да крутить себе ус", говорит Жюльен, который сказал мне что он новый Будда, желающий перерождений! - Новый Будда, посвятивший себя страданию! Я часто навещал его в бюро и наблюдал за ним за работой, за тем как он ведет себя там ("Эй ты разъебай топай сюда!"), за скороговоркой его речи ("Да ты че, любое малюсенькое самоубийство в Западной Вирджинии стоит десяти тонн угля и всех этих Джонов Л. Льюисов!") - Он отвечал за то чтобы самые (с его точки зрения) важные и слезливые материалы шли по каналам его агентства - Он был любимчиком самого главного придурка, президента телеграфного агентства Громилы Джо Такого-то - Его квартира, в которой я иногда зависал днем, за исключением дней когда мы балясничали попивая кофе с Эрикссон, была наверное прекраснейшей из манхэттенских квартир, и в жюльеновом стиле к тому же, с маленьким балкончиком выходящим на неоновые огни, деревья и автомобили площади Шеридан, с холодильником на кухне, забитым кубиками льда и кока-колой, чтобы разбавлять наше старое бухло виски Приятельское - и я коротал там часы разговаривая с его женой Нессой и детишками, которые просили нас говорить потише как только по телевизору начинали показывать Мики-Мауса, а потом входил Жюльен, в своем костюме, расстегнутом воротнике, галстуке, говоря "Черт - приходишь вот домой после тяжкого трудового дня и находишь тут этого маккартиста[16] Дулуоза", и иногда вместе с ним приходил один из помощников редактора типа Джо Скрибнера или Тима Фосетта - Тим Фосетт был глуховат, ходил со слуховым аппаратом, был сострадательным католиком, и до сих пор любил страдальца Жюльена - Плюх, Жюльен падает в кожаное кресло возле растопленного Нессой камина, и покручивает себе ус - У Ирвина с Хаббардом есть такая догадка что Жюльен отрастил себе эти усы чтобы казаться старше и уродливей чем на самом деле - "А есть что-нибудь поесть?" говорит он, и Несса приносит половину жареного цыпленка, от которого от пощипывает рассеянно, пьет кофе, и спрашивает не хочу ли я смотаться вниз за еще одной пинтой Приятельского - "Скинемся пополам" "Вечно вы, кануки[17], норовите скинуться скинуться да словчить", и мы спускаемся вниз вместе с черной спаниелихой Почки на поводке, и не доходя до магазинчика заваливаемся в бар чтобы пропустить по стаканчику ржаного виски с колой и посмотреть телевизор вместе с другими менее беззаботными нью-йоркцами. "Придурок ты, Дулуоз, чистых кануцких кровей придурок" "Это ты о чем?" Ни с того ни с сего он хватает меня за пазуху, да так что отскакивают две пуговицы. "Да что ты прицепился к моей рубашке?" "Че, мамочки нет поблизости чтобы пришить, а?" и он дергает опять, терзая бедную мою рубаху, и смотрит на меня печально, и печальный взгляд Жюльена говорит мне: - "Ах ну что за дерьмо чувак, вся эта наша с тобой 24-часовая беготня от звонка до звонка, все эти попытки вырубить себе кусок пожирней - когда мы отправимся на небеса, нам и в голову не придет подумать о том ради чего была вся эта суматоха, и на что мы были похожи". Однажды, встретив девушку, я сказал ему: "Какая прекрасная девушка, грустно" и он сказал "Ах, все мы прекрасны и грустны" "Почему?" "Тебе этого не понять, потому что ты чистых кануцких кровей придурок" "Зачем ты твердишь все время эту ерунду?" "Потому что ты из семейки толстозадых" Он единственный в мире кому позволяется оскорблять мою семью, правда-правда, ведь оскорбляет он семью рода человеческого. "А как насчет твоей семьи?" Он даже не удостаивает меня ответом. - "Да будь ты даже самим королем, тебя б давно уж повесили". Когда мы возвращаемся в квартиру он начинает возбуждать собаку (у нее течка): "Ах какая черная сочная задница..." Метет декабрьская пурга. Приходит Рут Эрикссон, в гости, они сидят с Нессой и болтают часами, а мы с Жюльеном смываемся и через его спальню спускаемся по запорошенной снегом пожарной лестнице чтобы догнаться в ближайшем баре виски с содовой. Я вижу как он проворно спрыгивает с нее передо мной, и так же не раздумывая прыгаю. Но он-то делал это уже не раз. Между свисающим концом пожарной лестницы и мостовой десятифутовая пропасть, и в полете я понимаю это, но недостаточно быстро, и падаю прямо головой об асфальт. Хряп! Жюльен поднимает меня с окровавленной головой. "И все это ради того чтобы смыться от баб? Дулуоз, а тебе идет когда ты весь такой окровавленный" "Это вытекает твоя чертова кануцкая кровь", добавляет он в баре, но это не потому что он жестокий, а просто так. "Вот и в Новой Англии у них тоже, чуть что - сразу лужа кровищи", но видя гримасу боли на моем лице, он проникается сочувствием. "Ах бедняга Джек" (прижавшись ко мне лбом, как Ирвин, по той же самой и все ж по другой причине) "надо было тебе оставаться там где ты был до приезда сюда - " Он зовет бармена и спрашивает нет ли у него примочки для моей раны. "Старина Джек", бывают времена когда в моем присутствии он становится совершенно смирным, и хочет знать что я на самом деле думаю, или что на самом деле думает он. "А вот сейчас то что ты скажешь важно для меня". Встретив его впервые в 1944 году, я подумал что он просто паскудный юный гаденыш, и в единственный раз когда я курил при нем марихуану я как-то сразу врубился что он против меня, это потом мы с ним всегда только напивались... и все таки. Жюльен, прищурив свои зеленые глаза, стройный, жилистый, мужественный, трясет и колошматит меня. "Поехали, покажешь мне свою девушку". Мы берем такси и едем через снега к Рут Хипер, и как только мы заходим к ней, она видит что я пьян и вцепляется мне в волосы, она тащит меня и дергает несколько раз, выдергивает несколько волосков из места жизненно необходимого мне для причесывания и начинает дубасить кулаками по моей физиономии. Жюльен сидит, смотрит и говорит, что из нее получился б неплохой отбивающий в бейсболе. Так что мы уходим. "Не нравишься ты своему бейсболисту, чувак", радостно говорит Жюльен в такси. Мы возвращаемся к его жене и Эрикссон, которые до сих пор все еще чешут языками. Боже ж мой, из женщин должны получаться лучшие из лучших писателей. 33 Теперь подходит время ночной телепрограммы, так что мы с Нессой замешиваем на кухне еще по виски с колой, выносим их позвякивая к камину, и расставляем стулья вокруг телеэкрана чтобы посмотреть на Кларка Гейбла и Джин Харлоу в фильме про каучуковые плантации 1930-х, клетка с попугаем, Джин Харлоу чистит ее и говорит попугаю: "Чего это ты нажрался, цемента, что ли?" и мы закатываемся в хохоте. "Ну парень, таких фильмов теперь снимать не умеют", говорит Жюльен, потягивая свою выпивку и пощипывая себя за ус. Начинается Самый Последний фильм про Скотленд Ярд. Мы сидим с Жюльеном тихонько и смотрим на истории из нашей с ним прошлой жизни, а Несса смеется. Ей-то приходилось в ее прежней жизни иметь дело лишь с детскими колясками и дагерротипами. И мы смотрим как лондонский оборотень Ллойдс разносит на куски дверь с кривой ухмылкой на губах: - "Этот сукин сын и двух центов собственной мамочке пожалел бы!" "Отправил бы ее ночевать в ночлежку!" "Вздернуть его в Турецких Банях!" орет Жюльен. "Или в Иннисфри!" "Подкинь-ка еще дровишек, ма," говорит Жюльен, "тишками" он называет детишек, а "ма" мамочку, и она делает это с величайшим удовольствием. Наше обсуждение прерывается посетителями из бюро: Тимом Фосеттом, кричащим из-за своей глухоты: - "Бож-же мой! Эта телеграмма ЮПИ, о какой то мамаше, которая была шлюхой и натерпелась хрен знает чего из-за своего маленького ублюдка!" "Так ведь помер он, маленький ублюдок-то" "Помер? Он снес себе полголовы в номере отеля в Харрисбурге!" Потом мы все напиваемся и кончается все тем что я засыпаю в жюльеновой спальне, а они с Нессой ложатся на разложенной тахте, я открываю окно в свежий метельный воздух и засыпаю под старым писанным маслом портретом жюльенова дедушки Гарета Лова, похороненного подле Джексона Каменной Стены[18] на лексингтонском кладбище в Вирджинии. Утром я просыпаюсь, а пол и часть кровати занесены двухфутовым слоем снега. Жюльен сидит в гостиной бледный и похмельный. Он не может даже поправиться пивом, ему надо идти на работу. Он съедает яйцо всмятку и ничего более. Он надевает свой галстук и, содрогаясь от омерзения, отправляется в бюро. Я спускаюсь вниз, покупаю еще пива, и провожу целый день с Нессой и детишками, разговариваю и таскаю детей на закорках - С приходом темноты появляется опять Жюльен, уже пропустивший пару стаканчиков, и начинается пьянство опять. Несса приносит спаржу, отбивные и вино. Сегодня вечером в гости приходят все (Ирвин, Саймон, Лаз, Эрикссон и несколько писателей из Виллидж, в том числе несколько итальянцев) чтобы посмотреть с нами телевизор. Мы глядим как Перри Комо и Гай Ломбардо обнимаются в программе Зрелище. "Дерьмо" говорит Жюльен, сидя в кожаном кресле с выпивкой в руке, и даже не покручивает свой ус, "Лучше б эти итальяшки убирались себе домой, хавали там свои равиоли и захлебнулись собственной блевотиной" Смеюсь этому один я (кроме Нессы, про себя), потому что Жюльен единственный в Нью-Йорке кто всегда выскажет что у него на уме, что бы там у него ни было, не важно, за это-то я его и люблю: - Лаэрд, господа (и да простят нас итальяшки). 34 Я видел фото Жюльена когда ему было 14, в материнском доме, и был поражен тем что кто-то может быть так прекрасен - Блондин, с настоящим ореолом света вокруг волос, резкими чертами лица, и этими восточными его глазами - Я подумал "Вот черт, а понравился бы мне Жюльен в 14 лет, вот такой вот?" но как только я сказал его сестре что мне нравится эта карточка, как она спрятала ее, так что в следующий раз (через год) когда мы случайно забрели к ней в гости на ее квартиру на Парк Авеню и: "А где эта обалденная фотка Жюльена?", ее не было, она то ли спрятала, то ли уничтожила ее - Бедолага Жюльен, за его светлой головой я видел взгляд американских автостоянок, суровый взгляд - Взгляд типа "А ты кто такой, засранец?" - На самом-то деле он просто потерянный и грустный парнишка, которого я понимал потому что знал многих потерянных грустных пареньков в Ой ой французской Канаде, точно также, я уверен, и Ирвин знавал многих в Ой ой еврейском Нью-Йорке - Парнишка, слишком прекрасный для этой жизни, но в конце концов спасенный, женой, старой доброй Нессой, которая однажды сказала мне: "Я заметила, когда ты ложился на тахту, что у тебя штаны лоснятся!" Однажды я сказал Жюльену, "А Нессу я буду называть "Ножки", потому что у нее ноги красивые", и он ответил: - "Если я только замечу что ты хоть взгляд на нее бросил, я тебя пришибу", и он не шутил. Его сыновей звали Питер, Гарет и еще один был на подходе, который будет назван Эзра. 35 Жюльен был зол на меня, за то что я трахнул одну из его старых подружек, другую, не Рут Эрикссон - Но когда у нас была вечеринка дома у Рут, кто-то закидал тухлыми яйцами наши окна, и мы с Саймоном спустились вниз разобраться. Всего неделю до того на Ирвина с Саймоном напала банда малолетней гопоты, приставив к их горлам горлышки битых бутылок, и всего лишь за то что Саймон посмотрел на них перед входом в магазин торгующий разными (вот уж и впрямь, разными) товарами - Теперь я увидел этих пацанов и спросил "Кто тут кидался тухлыми яйцами?" "А собака где?" сказал парень, подошедший вместе с здоровенным, ростом в шесть футов, подростком. "Она вас не тронет. Это ты яйцами кидаешься?" "Че, какими яйцами?" Мне показалось, стоя и разговаривая с ними, что они хотят вытащить ножи и пырнуть меня, и испугался. Но они повернулись и пошли прочь, и я заметил имя "Сила" на спине куртки этого парня, я сказал: "Окей, Джонни Сила, не кидайся больше яйцами". Он повернулся и посмотрел на меня. "Хорошее имя", сказал я. "Джонни Сила". Этим все более или менее закончилось. Но потом Ирвин с Саймоном договорились об интервью с Сальвадором Дали. Но вначале я должен рассказать о своем пальто, нет, вначале о лазарусовском брате Тони. У Саймона с Лазарусом было два брата в сумасшедшем доме, как я уже говорил, один из них безнадежный кататоник, не обращавший ни на кого внимания и возможно думавший, глядя на санитаров: "Надеюсь, что эти ребята не захотят чтобы я дотрагивался до них, потому что я полон чудовищных электрических змей", но второй брат, бывший всего лишь (продвинутым) шизофреником, хотел еще кое чего от этого мира, и поэтому (честное слово) с помощью Саймона бежал из госпиталя на Лонг Айленде, в результате какого-то тщательно разработанного плана, типа как у французских братьев-воров Рифифи по телевизору - Так что теперь Тони был на воле и работал (делая самую разную всячину, как я раньше), подносил кегли в кегельбане, хоть и в самом Бауэри[19], куда мы пошли повидаться с ним и где я увидел его, согнувшегося в три погибели в кегельбановой яме, спешащего побыстрей подобрать рассыпанные кегли - Потом, позднее, следующей ночью, когда я слонялся по квартире Филипа Воэна, читая Малларме, Пруста и Корбьера по-французски, Ирвин позвонил в звонок и я вышел к дверям встретить их троих, Ирвина, Саймона и маленького прыщеватого блондина Тони посередине - "Тони, познакомься с Джеком". Как только Тони увидел мое лицо, или глаза, или тело, или что-то такое еще, уж не знаю, он резко повернулся и ушел от нас, и больше я его не видел. Я думаю, что напомнил ему старшего брата-кататоника, по крайней мере Лаз сказал мне так. Позже я пошел навестить моего старого друга Дени Бле. Дени Бле это совершенно невероятный тип, с которым я жил вместе на Западном Побережье во времена моих путешествий по трассе, который воровал все что плохо лежало, но иногда при этом для того лишь чтобы отдать краденое вдовам (bon coeur, доброе сердце) и который жил теперь, довольно паршиво должен сказать я, на 13-ой улице, около побережья, в квартирке с холодильником (в котором всегда все ж таки имелся запас его коронного блюда - куриного консоме) - Который, надевая шеф-поварскую шапку, жарил здоровенных индеек на День Благодарения на вечеринках тусовщиков и битников из Виллидж, а они в конце вечера незаметно выскальзывали наружу с барабанными палочками в карманах пальто - И все это потому что ему охота было подцепить классную деваху из Гринвич Виллидж - Бедняга Дени. Дени, у которого был телефон, и набитый холодильник, и куча бродяг которые постоянно кидали его, иногда, когда он уезжал на выходные, бродяги оставляли горящий свет, текущую воду и открытые двери в квартиру - Которого постоянно кто-нибудь предавал, даже я, как он утверждал. "Слушай Дулуоз", говорит этот толстый весом в 220 фунтов черноволосый француз (который всегда воровал, и теперь крадет только то что ему причитается), "ты постоянно доставал меня, даже если пытался изо всех сил делать по другому - я теперь понимаю это и мне жалко тебя". Он вытащил какие-то государственные ценные бумаги с его фотографией, и тыкал мне в них пальцем, в место где было написано красными чернилами: Я всегда смогу позволить себе консоме и индейку. Он жил всего в квартале от дома Рут. "Теперь, видя тебя в такой заднице, таким грустным, несчастным, потерянным, неспособным купить себе выпивку, или просто сказать мне: "Дени, ты уже столько раз помогал мне, но не мог бы ты одолжить мне столько-то?" потому что ты никогда, никогда не одалживал у меня денег" (во времена между путешествиями он работал моряком, или перевозил мебель, старый мой школьных еще пор приятель, которого видел мой отец и он ему понравился) (но Жюльен сказал что его руки и ноги слишком маленькие для такой здоровенной мощной фигуры) (но чье мнение важней?) и теперь он говорит мне: "Так что я хочу подарить тебе это прекрасное вигуньевое пальто, как только этой бритвой я отпорю чрезвычайно ценную меховую подкладку - " "Откуда у тебя это пальто?" "Какое тебе дело откуда у меня это пальто, но раз уж ты настаиваешь, раз уж тебе так охота до меня докопаться, раз уж en effet vous ne voulez pas me croire[20], я раздобыл это пальто в пустом складе, откуда я вывозил мебель - Так получилось, что я узнал наверняка что владелец пальто умер, mort[21], поэтому я его взял, теперь тебе все понятно, Дулуоз?" "Ага" "Он говорит "ага"", глядя на своего ангелоподобного том вульфовского брата. "Я собираюсь подарить ему пальто, стоящее двести долларов, и все что он может мне сказать, это "ага"!" (Это было за год до вашингтонского скандала по поводу вигуньевых пальто, пальто из кожи нерожденных телят) (но сначала он отрезал-таки меховую подкладку). Пальто было гигантским и длинным, свисая мне до самых пят. Я сказал "Дени, ты что рассчитываешь что я стану разгуливать по Нью-Йорку в пальто свисающем до самых пят?" "Я рассчитываю не только на это", сказал он, надевая мне на голову вязаную лыжную шапочку и натягивая ее на самые уши, "еще я рассчитываю что ты будешь продолжать помешивать эти яйца, как я тебе сказал". Он замешал омлет из шести яиц с четвертью фунта масла, сыром и приправами, поставил его на медленный огонь и дал мне помешивать ложкой, а сам стал специальной давилкой разминать картошку с маслом, для картофельного пюре на ужин. Это было очень вкусно. Он показал мне несколько мельчайших (с песчинку) фигурок слонов, из слоновой кости (из Индии), и рассказал какие они хрупкие и как какой-то шутник выбил их у него из рук в баре на Новый Год. А еще он раздобыл бутылку ликера бенедиктин, которую мы распивали всю ночь. Он хотел, чтобы я познакомил его с обеими Рут. Но я знал что толку из этого не будет. Дени старомодный французский raconteur и bon vivant[22], которому нужна французская жена, и которому не стоило бы болтаться по Виллидж пытаясь подцепить одну из тамошних одиноких бесчувственных девиц. Но, как всегда, он взял меня за руку и стал мне рассказывать все свои последние байки, которые повторил потом еще раз этим же вечером, когда я пригласил его выпить к Жюльену и Нессе. По этому поводу он послал телеграмму своей очередной безразличной девице, написав что мы приглашены на коктейль в дом к "le grande journaliste, Жюльену Лову", но она так и не появилась. И когда он рассказал все свои анекдоты, Несса принялась за свои, и он до того ухохотался что обмочил себе трусы, пошел в ванную (он убьет меня за это), постирал их, повесил там, а потом вернулся назад продолжая хохотать и совершенно о них забыв, и когда на следующее утро мы с Нессой и Жюльеном проснулись несчастные, с затуманенными глазами, мы рассмеялись увидев его широченные всемирные трусы висящими в их душе - "Кто это у нас такой немаленький?" На самом деле Дени вовсе не был неряхой. 36 Надев громадное пальто Дени и натянув на уши вязаную шапочку, я пошел с Ирвином и Саймоном, которые привели меня в Русскую чайную встречаться с Сальвадором Дали. Он сидел за столиком Cafe, опустив подбородок на изразцовый набалдашник своей изящной трости, синего и белого цветов, рядом со своей женой. У него были маленькие подвощенные усики, и был он худощав. Когда официант спросил его что он желает, он ответил "Один грейпфрут... фьють!" и у него были большие синие глаза, настоящий испанец, oro[23]. Он сказал нам что художник ничего не стоит, если он не умеет делать деньги. Возможно, он говорил об Учелло, Гьянондри, Франка? А мы на самом деле не знали что это за штука такая деньги, и что делать с ними. Дали уже прочитал статью о "мятежных" "битниках", и заинтересовался нами. Когда Ирвин сказал ему (по-испански) что мы хотели бы повстречаться с Марлоном Брандо (который обедал в Русской чайной) он сказал, помахивая тремя пальцами в мою сторону, "Он прекраснее Марлона Брандо" Я удивился почему он так сказал, видимо у него была какая-то стычка со стариной Марлом. Но он