едленно сочиться через меловую отмель полную водяных
клопов и превратился в стремительный чистый и глубокий поток - Я выкопал в
белом песке углубление и так расположил камни под землей, что мог теперь,
воткнув туда кувшин, наклонять его горлышко против течения, и он постепенно
наполнялся чистой проточной питьевой водой безо всяких там насекомых -
Соорудить канал, вот как это называется - И поскольку русло стало теперь
глубоким и быстрым, мне пришлось соорудить возле песчаного берега также
нечто вроде дамбы, чтобы его не размывало - Так я проделывал все это и
укреплял внешнюю часть заграждения мелкими камешками, и под конец, когда
солнце уже заходило, я, с сопением склоняя голову над работой ( так сопят
дети, когда играют весь день) начал впихивать мелкую гальку в щели между
камнями, так чтоб вода не просачивалась и не размывала берег, вплоть до
мельчайших щелочек, получилась отличная дамба, которую я увенчал деревянным
настилом, чтобы все могли вставать на колени и набирать святую воду -
Оглядывая в этот момент весь прошедший день от полудня до заката, я был
поражен, увидев, кто я, где я и что я делаю - Невинность одинокого индейца,
отделывающего каноэ в чаще леса - А пару недель назад, как я уже сказал, я
головы не мог поднять там, в Боуэри, и все думали, что я что-то над собой
сделал - И счастливо напевая, я приготовил ужин и вышел под туманное сияние
Луны (она рассеивала белый фосфоресцирующий свет) и восхитился новым быстрым
журчащим потоком чистой воды с чудесными бликами - "А когда исчезнет туман и
покажутся Луна и звезды, как это будет красиво".
И так далее - Все эти маленькие радости удивляют меня, когда я
возвращаюсь к позднейшему ужасу и вижу, как все они изменились потом, как
стали зловещи, даже моя бедная маленькая деревянная платформа и канал, когда
затошнило мои глаза и желудок, и душа выкрикивала тысячи бессвязных слов, о
- Это трудно объяснить, и главное не фальшивить.
7
Потому что на четвертый день я заскучал и с удивлением отметил этот
факт в дневнике: " Уже скучно?" - Хотя в таких случаях меня всегда спасают
прекрасные слова Эмерсона (водной из тех маленьких переплетенных в кожу
книг, в эссе об "Уверенности в себе", где говорится:"...человек уверен в
себе и весел, когда всю душу вложил в работу и сделал ее хорошо") (применимо
и к сооружению обычных нехитрых маленьких запруд, и к написанию таких
больших дурацких романов, как этот) - Слова, как звук утренней побудки,
разбудившей саму Америку, Эмерсон, тот который опубликовал Уитмена и еще
сказал:" Детство ни от кого не зависит" - Детская бесхитростность, когда
просто и счастливо живешь в лесу, не подчиняясь ничьим идеям о том, что надо
делать, что должно делать - "Жизнь - не оправдание" - И когда пустой и
злобный филантроп-аболиционист обвинил его в слепоте по отношению к
порождениям рабства, он ответил:" Любовь издали это злоба вблизи" (может
быть, у филантропа были слуги негры) - Так вот еще раз, я, Ти Джин Малыш,
который резвится, пришивает заплатки, готовит ужины, моет посуду ( у меня
все время чайник на огне, и когда надо вымыть посуду, я просто наливаю
горячую воду в тазик, и добавляю мыло "Тайд", и замачиваю, и вытираю насухо
после того, как минут пять-десять потру проволочной щеткой) - По вечерам
думаю о бесполезности этой маленькой щеточки из разряда тех медных мелочей,
что покупаются в супермаркете за десять центов и которые интересуют меня все
же гораздо больше, нежели бессмысленный "Степной волк", который я читаю тут
в хижине, пожимая плечами, этот старый пердун размышляет о сегодняшнем
"конформизме" и думает, что он великий Ницше, старый имитатор Достоевского,
опоздавший на пятьдесят лет (он ощущает себя изнуренным "персональным адом",
как он это называет, поскольку ему не нравится то, что нравится всем
остальным!) - Приятнее любоваться днем на оранжево-черные, как у Принсетона,
крылья бабочки - А лучше всего ходить ночью на берег и слушать шум моря.
Может мне и не стоило выходить и так пугать и взвинчивать себя по ночам
на берегу, где любой смертный перепугался бы - Каждый вечер около восьми
после ужина я надевал просторный рыбацкий плащ и брал записную книжку,
карандаш и фонарик и отправлялся по тропе (иногда встречая на дороге
призрачного Альфа), проходил под пугающе высоким мостом и смотрел сквозь
туман вдаль, туда, где океан угрожающе разевал свою пасть - Но зная
местность, я шел дальше, перепрыгивал береговой ручеек и добирался до своего
излюбленного угла возле скалы, что недалеко от пещер, и, как идиот, сидел
там в темноте, записывая звуки моря на страницах блокнота (секретарской
записной книжки), белизну которых я способен был разглядеть в темноте и
стало быть мог быстро писать, не пользуясь лампой - Я боялся зажигать лампу,
чтобы не напугать людей там на вершине, поглощающих свой уютный ужин ( позже
оказалось, что там некому было уютно ужинать, это плотники, включив яркий
свет, сверхурочно доделывали дом) - Еще я боялся пятнадцатифутовых волн
прилива, но все же сидел там, надеясь в душе, что Гавайи не предупреждали о
высокой, как Грумус, приливной волне, идущей издалека, которую я мог бы
пропустить в темноте - А однажды я все-таки испугался и залез на
десятифутовую глыбу у подножия скалы, и волны набегали:" Круто, он круто
врезался в ворота" - "Роу, ру-у, реф-ф" - "Крауш-ш-ш" - Так звучат волны,
особенно по ночам - Море говорит не фразами, а обрывками фраз:" Который?..
тот что сплошь?.. тот же, о, буум" - Я занимаюсь этим, потому что Джеймс
Джойс этого не сделал, а теперь он уже мертв (и я рассчитываю:" В будущем
году запишу звуки атлантического прибоя на ночных берегах Корнуэлла или,
может быть, нежный шепот Индийского океана в устьи Ганга") - И я сижу там и
слушаю, как на разные голоса разговаривают волны, поднимаясь и вновь
скатываясь по песку:" Ка бум, кирплош-ш, рваться веревочной снасти казарок,
все ли ангелы мор-р-рские заарканены?" и так далее - Иногда поглядываю на
редкие машины, пересекающие высокий мост, и думаю, что бы они увидели в этой
тоскливой туманной ночи, если бы знали, что на тысячу футов ниже в
неистовстве ветра сумасшедший сидит в темноте, пишет в темноте - Так сказать
некий морской битник, хотя если кому-то хочется назвать меня битником ЗА
ЭТО, пусть попробует, если осмелится - Черные скалы будто бы движутся -
Тоскливое и величественное уединение; говорю вам, обычный человек так не
сможет - Я Бретон! Я кричу, и тьма ответствует:" Les poissons de la mer
parlent Breton" - Все таки я хожу туда каждый вечер, хотя мне и не нравятся
эти переживания, это мой долг (и, вероятно, это свело меня с ума), я
записываю звуки моря и всю эту безумную поэму "Море".
На самом деле так замечательно всегда оставлять это и возвращаться к
гораздо более человечному лесу, входить в хижину, где все еще теплится
огонь, где лампа Бодхисаттвы, на столе бутылка с папоротниками, рядом
коробка жасминового чая, такие милые и человечные после этого скалистого
потопа - И вот я нажарил сковородку замечательных оладьев и говорю себе:"
Благословен тот, кто может сам приготовить себе хлеб" - Вот так, три недели,
счастье - А еще я сам скручиваю для себя сигареты - И как я уже сказал,
иногда медитирую над тем, какое чудесное и фантастическое применение можно
найти маленьким дешевым фенькам типа скребка, в данный момент я имею в виду
восхитительное содержимое моего рюкзака, например двадцатипятицентовый
пластмассовый шейкер, с помощью которого я готовлю тесто для оладьев и,
кроме того, он бывало использовался в качестве посуды под горячий чай, вино,
кофе, виски и даже как хранилище для чистых носовых платков во время
путешествий - Крышка шейкера уже лет пять как служит мне священной чашей - И
все остальное, что так выигрывает в сравнении с ненужными дорогими вещами,
которые я когда-то купил да так и не использовал - Например, моя черная
мягкая нижняя рубашка, ей уже пять лет, и здесь, в сырости летнего Сюра я
ношу ее, не снимая, если холодно, надеваю сверху фланелевую рубашку, и
свитер, перед тем как забраться в спальник - Бесконечны ее применения и
достоинства! - А дорогие вещи пользы не приносят, вроде тех сказочных
штанов, которые я купил недавно в Нью-Йорке для записи, и вообще чтобы
появиться на телевидении, и так больше никогда и не надевал, или еще
бесполезная штука: сорокадолларовый плащ, который я ни разу не надел, потому
что у боковых карманов не было прорезей (платишь за "лейбл" и так называемый
"пошив") - Еще дорогой твидовый пиджак, купленный для ТВ и ни разу больше не
надетый - Две дурацких спортивных рубашки, купленных ради Голливуда и больше
не надетых, и каждая девять баксов! - Зато до слез жалко вспоминать старую
зеленую футболку, которую я нашел, скажу я вам, восемь лет назад, скажу я
вам, на СВАЛКЕ в Уотсонвилле, штат Калифорния, скажу я вам, и какой
фантастически полезной и удобной она оказалась - Надев ее, я оборудовал
новое течение ручья, чтоб вода протекала в удобном новом глубоком русле
рядом с береговой деревянной платформой, и сам себя потерял в этой детской
игре, и эти мелочи имеют значение (клише это трюизмы, но все трюизмы
заключают в себе истину) - На смертном одре я буду помнить день ручья и не
вспомню день, когда МGM купила мою книгу, я буду помнить старую канувшую в
Лету зеленую помоечную футболку и не вспомню о сапфировых рубашках - Может,
это лучший способ попасть в Рай.
Днем возвращаюсь на берег, чтобы продолжить работу над "Морем", стою
босиком у воды, остановившись, чтобы почесать пальцем лодыжку, и слушаю ритм
волн, и они говорят вдруг: " Ты, Девственник, решил меня измерить?" - Я
возвращаюсь, чтобы заварить чаю.
Солнечный полдень -
Жую безразлично
Жасминовый лист.
В полдень солнце всегда наконец-то выходит, мощное , бьет прямо на
крыльцо, где я сижу с книжкой и кофе и думаю, как обычно днем, о древних
индейцах, которые должны были жить в каньоне тысячи лет, о том, что веке в
десятом долина выглядела точно так же, только деревья другие: эти древние
индейцы были просто прародителями тех недавних, 1860 года - О том, что все
умерли, и тихо покоятся их обиды и волнения - О том, что ручей стал наверное
на дюйм глубже, с тех пор как деятельность логгеров за последние шесть лет
отодвинула водораздел назад в холмы - О том, как женщины толкли местные
желуди, желуди-молуди, в конце концов я нашел в долине настоящие орешки, они
оказались сладкими - А мужчины охотились на оленей - На самом деле Бог
знает, что они делали, меня же там не было - Но это та же долина, та же
тысячелетняя пыль, покрывавшая их ноги в 960 году - И как я вижу, мир
слишком стар, чтобы говорить о нем новыми словами - Мы пройдем эту жизнь
(проходим, проходим) так же тихо, как люди десятого века из этой долины,
может быть, чуть больше шума, несколько мостов, плотин и бомб, и это не
более чем за миллион лет - Мир все таков же, движется, проходит, на самом
деле он хорош, если присмотреться, и не на что жаловаться - Ни на пчелу, ни
на первых морских ежей, ни на моллюска, ни на тяжелую руку - И все это "Так
Есть" видение мира прямо у меня перед носом, как я погляжу - И глядя на
долину, я понимаю еще, что нужно приготовить обед, и он не будет отличаться
от обедов тех древних людей и вдобавок будет вкусен - Все то же, туман
говорит:" Мы туман, мы летим, растворяясь, как эфемера", листья говорят:" Мы
листья, мы трясемся от ветра, и все, приходим и уходим, вырастаем и опадаем"
- Даже бумажные пакеты вещают из мусорной корзины:" Мы скомканные человеком
бумажные пакеты, сделанные из древесной массы, мы немного гордимся тем, что
мы бумажные пакеты, пока это возможно, но придет дождливый сезон, и мы
смешаемся вновь с братьями-листьями" - Пни говорят:" Мы пни, выкорчеванные
человеком, или иногда ветром, у нас большие землистые корни, они высасывают
землю" - Люди говорят:" Мы люди, мы выкорчевываем пни, делаем бумажные
пакеты, думаем умные мысли, готовим обеды, смотрим вокруг, изо всех сил
пытаемся понять, что все одно и то же" - А пески говорят:" Мы пески, мы уже
знаем", и море говорит:" Мы приходим и уходим, опадаем и вздымаемся" -
Пустая синева космоса говорит:" Все возвращается ко мне и уходит вновь, и
вновь возвращается, и вновь уходит, и мне все равно, все равно все мое" -
Голубое небо добавляет:" Не называйте меня вечностью, можете звать меня
Богом, если вам это нравится, все вы, болтуны, в раю: лист это рай, пень это
рай, бумажный мешок это рай, человек это рай, туман это рай" - Можете себе
представить, чтобы человек с такими чудесными озарениями через месяц
свихнулся? ( поскольку вы должны согласиться, что то, что говорили пакеты и
пески - правда) - Но помню, я увидел кучу листьев, внезапно сорванных ветром
и брошенных в ручей, быстро несущихся вниз по течению к морю, и почувствовал
при виде этого невыразимый ужас, вплоть до:" О Боже, мы все тонем в море, не
важно, что мы знаем, говорим или делаем" - А птица, сидевшая на кривой
ветке, внезапно улетела, так что я даже не услышал.
8
Но вот она, туманно-лунная ночь, в печи цветок огня - Вот я даю мулу
яблоко, большие губы берут его - Вот голубая сойка пьет мое
концентрированное молоко, закидывая назад голову с каплей на клюве - Вот
енот или крыса шуршат в ночи за стеной - Вот маленькая бедная мышка ест свой
ночной ужин в скромном домике, куда я положил блюдце, полное сыра и
шоколадных конфет (прошли те дни, когда я воевал с мышами) - Вот енот в
тумане, человек у своего камина, и оба тоскуют по Богу - Вот я возвращаюсь
со своего ночного бдения на берегу, как бормочущий старый бхикку, запинаясь
на ходу - Вот я высвечиваю случайного енота, что карабкается вверх по
дереву, его маленькое сердечко бьется от страха, а я ору ему по-французски:"
Эй, привет, малыш" (allo ti bon homme) - Вот бутылка оливок, 49 с.,
импортные, с перцем, я ем их одну за другой и размышляю о предзакатных
холмах Греции - Вот и мои спагетти - с томатным соусом и салатом с маслом,
уксусом и яблочной приправой, дорогие мои, мой черный кофе, сыр Рокфор и
послеобеденные орешки, дорогие мои, и все это в лесу - ( десять вкуснейших
оливок, которые медленно жуешь в полночь, это что-то, в дорогих ресторанах
такого не попробуешь) - Вот он, настоящий момент, исполненный дебрей - Вот
вдруг замолчал на ветке птиц, когда его жена на него глянула - Вот ручка
топора, изяществом не уступающая балету Эглевски - Вот "Гора Мьен-Мо",
освещаемая в тумане августовской луной, курится среди других величественных
и таинственных вершин, поднимающихся в светящейся бухте, розовеющих во тьме
ночной, словно классические китайские и японские картины на шелке - Вот
жучок, беспомощный маленький бескрылый ползун, тонет в миске, и я достаю
его, и он, пыхтя, ползет к крыльцу, пока мне не надоедает на него смотреть -
Вот паук занимается за окном своим делом - Вот свисает с потолка на крюке
мой кусок бекона - Вот хохот гагары в лунной тени - Вот уханье сов в
причудливых деревьях Бодхидхармы - Вот цветы и стволы красного дерева - Вот
обычный очаг, я подкармливаю его внимательно и в то же время рассеянно, и
эта деятельность, как всякая другая, есть не-деятельность (We Wei) и в то же
время это само по себе медитация, в особенности потому, что пламя, как и
снежинки, каждый миг разное - Да, смолистая чистота полена, охваченного
пламенем - Крест-накрест распиленное полено превращается в кусок угля,
похожий на Город Гандхарв или западное стрельбище на закате - Вот веник
бхикку - Чайник - Нежная кружевная пена на песке, море - Все жадные
приготовления к скромному сну, как прошлой ночью, когда я искал мои ночные
носки ( чтоб не пачкать изнутри спальник) и вдруг обнаружил, что напеваю:" A
donde es мои носки?" - Да, и рассвет в долине, где мой ослик Альф,
единственное живое существо - Посреди сна появляется луна - Вселенская
субстанция, и святая, потому что где еще она может быть? - В сумерках
семейство оленей на дороге - Ручей, покашливая, пробирается к болотцу - Муха
на моем большом пальце трет носик а затем ступает на страницу книги -
Хулиганка-колибри крутит башкой - Вот так все, и все мои прекрасные мысли
включая песенку обращенную к морю:
Беру орешек
И прямо в море
Кислота к кислоте
А я к тебе.
И все-таки через три недели я сошел с ума.
Потому что те и сходят с ума, кто может так расслабиться: но постойте:
вот они предвестия беды.
9
Первый знак беды явился после того знаменательного дня, когда я шел
вверх по дороге вдоль каньона снова к мосту, где находился почтовый ящик
поселенцев, и я мог бросать почту (письмо к маме с просьбой поцеловать
Тайка, моего кота, и послание к старому приятелю Джулиану, адресованное Углю
Ржеорехову от Коротышки Одноорехова), я шел наверх и видел мирную крышу
своей хижины среди старых деревьев далеко внизу на расстоянии мили, видел
крыльцо, койку, где я сплю, и мой прекрасный носовой платок, привязанный к
ветке позади койки ( обычный вид, мой платок на расстоянии полумили, делает
меня невыразимо счастливым) - А на обратном пути, остановившись, чтобы
помедитировать в роще, где спал Альф Священный Ослик, с закрытыми глазами я
увидел розы будущего так ясно, как красный платочек, или мои же следы на
прибрежном песке от моста, увидел или услышал слова: "Розы будущего", когда
сидел по-турецки в нежном песке, услышал ужасную тишину в сердце жизни, но
чувствовал себя странно нехорошо, точно заранее видел завтрашний день -
День, когда я пошел к морю днем и вдруг сделал глубокий йоговский вдох,
чтобы вобрать в себя весь этот целебный морской воздух и, кажется,
передознулся йодом, или злом, может быть, идущим из морских гротов или
водорослевых городов, не знаю, но сердце заколотилось - Думаю, мне надо было
лучше изучить местные вибрации, иначе я тут уже чуть сознание не потерял, и
это был отнюдь не экстатический обморок Св. Франциска, это пришло в форме
ужаса от ощущения гнилой смертности внутри меня - Меня и других - Я чувствую
себя совсем голым безо всех этих жалких защитных механизмов типа размышлений
о жизни или медитаций среди деревьев о "запредельном" и всем этом дерьме,
без жалких на самом деле механизмов приготовления ужина или разговоров типа:
" Ну, чем займемся? Рубкой дров?" - Я вижу себя жалким, обреченным - Ужасное
сознание, что я всю жизнь обманывал себя, думая, чти дальше будет что-то,
что заставит шоу продолжаться, а на самом деле я просто шут гороховый, да и
все так - И вот все это такое жалкое, я даже не предпринимаю здравых
человеческих попыток облегчить душу в этом ужасном зловещем состоянии
(смертельной безнадежности), а продолжаю сидеть там в песке в полуобморочном
состоянии и смотреть на волны, которые оказываются вдруг совсем не волнами,
и я догадываюсь, что ведь это же выражение дурацкой подавленности, которое
Бог, если Он есть, должно быть видит сейчас в своем фильме - Йh vache,я
ненавижу писать - Обнажились все мои хитрости, обнажилось само понимание,
что все они обнажились, как куча вранья - Кажется, будто море кричит на
меня: ИДИ К СВОЕМУ ЖЕЛАНИЮ, ХВАТИТ ТУТ БОЛТАТЬСЯ - Потому что в конце концов
море, как Бог, Бог ведь не требует от нас, чтобы мы хандрили и страдали,
чтобы мы сидели по ночам в песке у моря и записывали бесполезные (никчемные)
звуки, в конечном итоге Он дает нам все, чтобы мы с уверенностью в себе
прошли через все тяготы жизни смертного к Раю, может быть, по крайней мере я
надеюсь - Но некоторые бедолаги, вроде меня, даже не подозревают об этом, и
удивляются, когда это нисходит на них - О, жизнь это ворота, это путь,
тропинка в Рай, почему же не жить весело и радостно, ради любви или
какой-нибудь девушки у очага, почему не двигаться навстречу желанию и не
СМЕЯТЬСЯ ... но я бегу с морского берега, и никогда больше не возвращусь
сюда без тайного знания: оно не хочет, чтоб я был здесь, это глупо: сидеть
на берегу, у моря есть волны, у человека есть очаг, точка.
Это был первый знак моей последующей шизы - И еще это был день, когда я
оставил хижину и поехал по трассе во Фриско, чтобы повидаться со всеми, да и
пресытился я к тому времени своей обычной пищей (забыл захватить желе, его
так хочется в лесу после всего этого бекона и каш, каждый житель леса
нуждается в желе) (или в кока-коле) (или еще в чем-нибудь) - Но пришло время
отправляться, я так напуган передозняком йода у моря и скукой в хижине, что
оставляю там долларов на двадцать скоропортящейся еды, разбросав ее для
соек, енота и мыши на большой доске под крыльцом, пакуюсь и выхожу - Но
прежде вспоминаю, что это не мой собственный дом (вот вам второй сигнал
надвигающегося безумия), и я не имею права прятать крысиный яд Монсанто, как
я это делал, вместо этого подкармливая мышь, как уже говорилось - Поэтому
как порядочный гость в чужом доме, я открываю банку с ядом, но в качестве
компромисса ограничиваюсь тем, что кладу ее на верхнюю полку, так что не на
что жаловаться - И выхожу таким образом - А во время моего отсутствия, но -
Увидите сами.
10
С сознанием теперь уже спокойным, честным и устойчивым, как сказал бы
Хуй Ненг, и рюкзаком за спиной я выхожу, пританцовывая, как идиот, из своего
милого убежища после трех недель одиночества, из которых лишь три-четыре дня
были скучными, и устремляюсь к городу - "Выходишь радостный, а возвращаешься
в печали", говорит Томас-а-Кемпис, имея в виду идиотов, которые стремятся к
удовольствиям, как старшеклассники, которые субботним вечером спешат по
тротуару к машине, разговаривая на ходу, поправляя галстуки и от усердия
потирая руки, а заканчивается это в воскресенье утром тяжкими стонами в
смятых постелях, которые мама всегда приготовит - День прекрасен, и я,
простившись с призрачной дорогой каньона, ступаю на шоссе по эту сторону
моста, и вот они: тысячи и тысячи туристов медленно объезжают крутые
зигзаги, "о-о-о"-кая и "а-а-а"-кая при виде просторной синей панорамы моря,
омывающего калифорнийское побережье - Я рассчитываю на легкий путь до
Монтерея, где сяду на автобус и к вечеру буду во Фриско, на пьяной и вопящей
тусовке, думаю, Дейв Вейн уже там, или Коди будет готов повеселиться,
девушки и т.д. и т.п., уже забыв напрочь, как три недели назад уползал от
ужасов грязного города - Но не велело ли мне море убираться к моей
собственной реальности?
Однако прекрасней всего смотреть вперед, на север, где простирается
извилистое побережье, и горы дремлют под медленными облаками, как на
картине, изображающей старую Испанию, или, вернее, как будто это Калифорния,
занятая испанцами, старое пиратское побережье Монтерея, и можно догадаться,
чтo должны были думать испанцы, вырулившие сюда на своих волшебных шлюпках и
увидевшие все это дремлющее благополучие, что высится над белопенной
подстилкой побережья - Как Золотая Земля - Старый Монтерей, Биг Сюр и
волшебный Санта-Круз - Я уверенно подтягиваю лямки рюкзака и двигаю вдоль по
дороге, оглядываясь на машины, чтобы проголосовать.
Это мой первый автостоп за несколько лет, и очень скоро я начинаю
чувствовать, что что-то изменилось в Америке, больше не поездишь (особенно
по таким чисто туристским трассам, как это прибрежное шоссе, где нет
дальнобоев) - Тонкие длинные автомобили, пыля, проносятся один за другим,
отливая всеми цветами радуги включая пастель, розовые, голубые, белые, за
рулем муж в глупейшей высокой бейсболке отпускника с большим козырьком, в
которой он выглядит, как безмозглый идиот - А за ним женушка, командир
Америки, темные очки и ухмылка, если бы он и захотел подбросить меня или еще
кого, она не позволит - А на двух дальних сидениях дети, дети, миллионы
детей всех возрастов, дерутся и орут, размазывая ванильное мороженое по
сиденьям, крытым шотландкой - Для хичхайкера места нет уже в любом случае,
теоретически, бедняга мог бы проехаться, как смирный бандит или тишайший
убийца, на платформе за задними сиденьями, но таких нет, увы; зато на тысяче
вешалок покачиваются чистые и отглаженные костюмы и платья всех размеров,
чтобы семейство было похоже на миллионеров всякий раз, как они остановятся
поесть яичницы с беконом - Каждый раз, когда у старика брюки спереди
покрываются морщинами, его заставляют достать свежие, переодеться и ехать
дальше, и все в таком духе, довольно мрачно, хотя в тайне он, может быть,
мечтает провести отпуск за старой доброй рыбалкой, в одиночестве или с
друзьями - Но сегодня "ПТА" довлеет над всеми его желаниями, на дворе
шестидесятые, сейчас не время для походов к Великой Могучей Реке, для старых
грязных штанов и связок рыбы в палатке, или "Бурбона" у ночного костра -
Пришла пора мотелей, придорожных кинотеатров для автомобилистов, время
бегать за салфетками для своей оравы и мыть машину, прежде чем отправиться
дальше -И если он думает, что хорошо бы исследовать какие-нибудь тихие
тайные дороги Америки - ни хрена, навигатором теперь стала леди в черных
очках и сидит она , ухмыляясь над отлично отпечатанной, голубыми линиями
исчерченной картой американских дорог, из тех что счастливые администраторы
в шейных платках распространяют среди отпускников, которые тоже не прочь бы
носить шейный платок (раз уж заехали так далеко), но отпускная мода требует
спортивных рубашек, бейсболок, черных очков, брюк со стрелками и первого
детского ботиночка, болтающегося в золотом масле, которое льется от
приборного щитка - И вот я стою на этой дороге с большим моим несчастным
рюкзаком и очевидно с выражением ужаса на лице от долгого ночного сидения
среди черных скал на берегу, они видят во мне просто апофеоз
противоположности их отпускным мечтам и , конечно, едут мимо - В тот день,
скажу я вам, около пяти тысяч машин или, может быть, три тысячи проехали
мимо и никто даже не помыслил остановиться - Что меня поначалу не очень
беспокоило, поскольку глядя на длиннющий берег, протянувшийся к Монтерею, я
думал:" Ну и ладно, прогуляюсь, тут всего-то четырнадцать миль, подумаешь" -
А по дороге еще можно посмотреть на всякие диковины, вроде тюленей, что
рявкают на скалах внизу, или на тихие старые бревенчатые фермы на
придорожных холмах, или на внезапные обрывы вдоль сонных приморских лугов,
где красуются и пасутся коровы, обозревая весь бесконечный Тихий океан - Но
поскольку я обут в сандалии с довольно тонкой подошвой, а солнце распаляет
смолистый асфальт, в конечном итоге жар проникает сквозь них, и я начинаю
ощущать, как на ступнях вздуваются волдыри - Я в недоумении хромаю по
дороге, но в конце концов понимаю, что стер ноги - Сажусь на обочину и
разглядываю их - Достаю из рюкзака аптечку и накладываю мазь, затем пластырь
и продолжаю путь - Но тяжелая кладь вкупе с раскаленной дорогой усиливают
боль, и так до тех пор, пока я не осознаю: либо я застоплю тачку, либо не
доберусь до Монтерея вообще никогда.
Но туристы, благослови их Господь за все это, они-то не знают, они
думают, что я весело гуляю с рюкзаком за спиной, и едут мимо невзирая на мою
вытянутую руку - Я в отчаянье, потому что попал, к этому моменту у меня за
спиной семь миль, значит осталось еще семь, а я и шага не могу сделать - Еще
я хочу пить, но тут вообще нет бензоколонок, да вообще ничего нет - Ноги
стерты и болят, это превращается просто в день пыток, с девяти утра до
четырех дня я прохожу миль девять, до того момента когда мне приходится в
конце концов остановиться, сесть и отереть кровь с ног - А когда я наконец
привожу их в порядок и обуваюсь, чтобы идти дальше, то могу только семенить,
как кукла "Рут", выворачивая ступни насколько возможно, чтоб не надавить на
какой-нибудь волдырь - Так что туристы (поток их редеет с заходом солнца)
теперь ясно видят, что по дороге хромает человек с огромным рюкзаком и
просит подвезти, но они все еще боятся, что у этого голливудского хичхайкера
спрятана винтовка и, кроме того, у него такой огромный рюкзак, может он
дезертировал с Кубы - Или может у него там расчлененный труп - Но, как я уже
сказал, я их не виню.
Единственная машина, которая тормозит и может меня подбросить, едет в
обратном направлении, к Сюру, это старая потрепанная тачка, и драйвер,
огромный бородатый "Южный Берег Одинокий Берег" фолкник, машет мне рукой, но
в конце концов останавливается маленький грузовик и ждет меня на пятьдесят
ярдов впереди, а я несусь-хромаю, и кинжалы вонзаются в ноги - Парень с
собакой - Он подбросит меня до следующей бензоколонки, там ему сворачивать -
Но когда он узнает про ноги, довозит меня прямо до автовокзала в Монтерее -
Добрый жест - Безо всякой причины, я даже не упрашивал его, просто упомянул
про ноги.
Я предлагаю купить ему пива, но он возвращается домой, там его ждет
ужин, так что я иду на станцию, и чищусь, и перепаковываюсь, и кладу рюкзак
в камеру хранения, и покупаю билет, и тихо выхрамываю на голубые туманные
улицы Монтерея с чувством легкости, как у бездельника, счастливый, как
миллионер - Последний раз я поехал по трассе - И знак:" Проезда нет".
11
Следующий знак был уже во Фриско, где я, отлично выспавшись ночью в
комнате старого трущобного отеля, пошел в "Сити Лайтс" к Монсанто, а он
улыбался и был рад меня видеть и сказал:" Мы собирались к тебе на следующий
уикенд, нужно было дождаться", но было еще что-то в его интонациях - Когда
мы остались вдвоем, он сказал:" Твоя мама прислала письмо, твой кот умер".
Обычно смерть кота ничего не значит для большинства людей и что-то
значит для некоторых, но не для меня и не этот кот, это было в точности,
абсолютная правда, как смерть моего младшего брата - Я любил Тайка всем
сердцем, он был мне как собственный ребенок, котенком он спал у меня на
ладони, только голова свисала, или просто мурлыкал, часами, столько, сколько
я держал его так, прогуливаясь или сидя - Он, как просторный меховой
браслет, оборачивался вокруг запястья, я крутил его вокруг руки или
укладывал, а он мурлыкал и мурлыкал и даже когда он вырос, я таскал его, я
даже мог поднять этого котищу обеими руками над головой, а он все равно
мурлыкал, он мне совершенно доверял - И когда я отправлялся из Нью-Йорка в
свое лесное убежище, я внимательно поцеловал его и проинструктировал, чтоб
он меня дожидался,"Attends pour muй kitigingo" - Но мама написала, что он
умер В ТУ НОЧЬ, КОГДА Я УЕХАЛ! - Но, может быть, вы меня поймете, если сами
прочтете письмо:
"Воскресенье 20 Июля 1960, Дорогой Сын, я боюсь, тебя не порадует это
письмо, поскольку сейчас у меня для тебя только грустные вести. Я просто не
знаю, как об этом писать, но Крепись, Дорогой. Мне тоже очень тяжело. Малыша
Тайка больше нет. Весь день в субботу он отлично себя чувствовал, и,
казалось, набирался сил, но поздно ночью я стала смотреть телевизор, ночной
сеанс, Около 1:30 его стало рвать. Он дрожал, будто от холода, и я завернула
его в полотенце, и его вырвало прямо на меня. И это пришел его конец. Нет
нужды писать, каково мне и что я пережила. Я оставалась на ногах "до
рассвета" и сделала все, чтобы оживить его, но бесполезно. К четырем утра я
поняла, что он умер, поэтому в шесть часов я хорошенько завернула его в
чистое полотенце, а в семь пошла рыть ему могилу. Я делала это впервые в
жизни, и сердце мое разрывалось, когда я хоронила любимого моего малыша
Тайка, ведь он был такой же человек, как ты и я. Я похоронила его под
кустами жимолости, в углу изгороди. Не могу ни спать, ни есть. Все смотрю и
надеюсь увидеть, как он выйдет из-за подвальной двери с криком: " Мяу, уау".
Я просто больна теперь, а все оттого, что похоронила Тайка. Все черные
Птицы, которых я всю зиму кормила, казалось, знали, что происходит, Сын мой,
это правда. Их было много-много, они кружили над головой, галдели и сидели
на изгороди целый час после того, как Тайк обрел там покой - никогда этого
не забуду. Жалко, что у меня не было камеры, но я и Бог знаем и видели.
Сейчас, Милый, я знаю, тебе это причинит боль, но я должна была это
написать... Мне так плохо, не физически, а душа болит... Я ни поверить, ни
понять не могу, что мой Прекрасный Малыш Тайк умер - и что я больше не
увижу, как он вылезает из своего домика или Гуляет по зеленой траве... P.S.:
Пришлось сломать домик Тайка, я просто не могу видеть его пустым, а он пуст.
Напиши скорей, Милый, и береги себя. Молись настоящему "Богу" - Твоя старая
Мама".
И вот, когда Монсанто рассказывал мне новости, а я сидел, улыбаясь от
счастья, как всякий, кто возвращается из долгого одиночества в лесу или на
больничной койке, сердце мое екнуло, на самом деле екнуло от странной
идиотской беспомощности, которую я ощутил и тогда на берегу, сделав этот
несчастный глубокий вдох - Все предчувствия связались в единую цепь.
Монсанто видит, что мне ужасно грустно, что я при этом чуть улыбаюсь (я
начал так улыбаться в Монтерее от радости, что возвращаюсь к миру после
своего одиночества, я тогда шел по улицам и ошеломленно, как Мона Лиза,
улыбался при виде всего) - Он видит, как теперь эта улыбка медленно
растягивается в гримасу досады - Конечно, он не знает, я ведь не рассказал
ему, а теперь тем более едва ли соберусь с силами, что мои отношения с
котом, да и со всеми прежними котами и кошками, всегда были немного
сумасшедшими: какое-то психологическое отождествление котов с моим покойным
братом Джерардом, который научил меня любить их, когда мне было три или
четыре года, и мы бывало лежали на полу на животах, глядя, как они лакают
молоко - Конечно, это смерть "братика" Тайка - Монсанто, видя, как я
подавлен, говорит:" Может тебе пожить в хижине еще пару недель - или ты
снова собираешься напиться" - "Я напьюсь, да" - Потому что столько всего
впереди, я весь в ожидании, в лесу я просто грезил тысячами буйных вечеринок
- В действительности я счастлив, что весть о смерти Тайка настигла меня в
любимом и волнующем городе Сан-Франциско, если бы я был дома, когда он умер,
я наоборот, наверное, с ума бы сошел, а так я бегу с парнями за выпивкой и
чуть погодя, когда уже пьян, ко мне возвращается та же забавная радостная
улыбочка, но скоро гаснет, так как теперь она уже сама напоминает о смерти,
к концу же трехнедельного кутежа новости спровоцировали безумие,
окончательно подкравшееся ко мне в День Святой Каролины У Моря, как я теперь
его называю - Все, все путается, но я объясню.
Между тем, Монсанто, помешанный на переписке, хочет насладиться со мной
глобальным обменом новостями о писательском деле и о том, кто что
поделывает, а потом в лавку входит Фаган (спускается к столу Монсанто, с
крутящимся верхом, что также рождает во мне некоторую досаду, потому что в
юности я всегда мечтал стать каким-нибудь дельцом от литературы и иметь
такой стол с крутящимся верхом, соединив образ отца с образом меня самого
как писателя, и всего этого Монсанто достиг одним махом) - Монсанто
широкоплеч, огромные синие глаза, веснушчатая розовая кожа, эта его
постоянная улыбка, за которую его еще в колледже прозвали Смайлер, улыбка,
которая часто вызывала вопрос:" А настоящая ли она ?", до тех пор пока не
стало ясно: если Монсанто вдруг перестанет улыбаться, мир рухнет - Она была
настолько от него неотделима, что невероятно было бы, если б она на миг
исчезла - Слова, слова, слова, а парень-то на самом деле крут, еще увидите,
ну а в тот момент он с искренней человеческой симпатией понимал, что мне
больше не надо пить, если и без того хреново; "В любом случае", говорит он,
"Ты можешь вернуться чуть позже, а" - "О'кей, Лорри" - "Ты писал
что-нибудь?" - "Я записывал звуки моря, потом расскажу - Это были самые
счастливые три недели в моей жизни, черт возьми, и надо ж такому случиться,
бедный малыш Тайк - Ты бы поглядел на него, огромный прекрасный персидский
рыжий, таких еще называют "дымчатый"" - "Ну, у тебя остается еще мой пес
Гомер, и как там Альф поживает?" - "Альф Священный Ослик, хи-ха, он стоит
там в роще днем, увидишь его вдруг, и аж страшно, но я кормил его яблоками,
дробленой пшеницей и всяким таким (животные такие печальные и заботливые,
подумал я, вспомнив глаза Тайка и Альфа, ох, смерть, подумать только, эта
странная скандалистка смерть приходит и к людям, да, даже к Смайлеру придет,
и к его бедняге Гомеру, и ко всем нам) - Мне так тяжело еще оттого, что
плохо сейчас моей маме, в полном одиночестве, без маленького приятеля,
жившего за домом, за три тысячи миль отсюда (конечно, позже выясняется, что
какие-то придурки битники, пытаясь войти ко мне, выбили стекло входной двери
и напугали ее так, что она выстроила там баррикаду из мебели и провела за
ней все оставшееся лето).
Но вот он, старина Бен Фаган, пыхтит своей трубкой и хихикает, так что
за черт, зачем беспокоить двух великих людей и поэтов своими личными
невзгодами - И мы с Беном и его приятелем Джонси, тоже хихикающим и
пускающим клубы дыма из трубки, идем в бар ("У Майка") и потягиваем пиво,
сначала я зарекаюсь напиваться, и мы даже идем в парк и долго разговариваем
на жарком солнышке, которое к вечеру в этом городе городов превращается в
прохладный туманный сумрак - Мы сидим в парке возле большой белой
итальянской церкви, глядя, как играют ребятишки и люди проходят мимо, и я
отчего-то потрясен при виде блондинки, спешащей куда-то:" Куда она идет?
Может у нее есть тайный возлюбленный, моряк? Или она всего лишь собирается
допечатать в офисе сверхурочные бумаги? Что если бы мы знали, Бен, куда все
эти люди держат курс, к какой двери, в какой ресторан, к какой тайной
любовной связи" - "Звучит, как будто ты накопил в лесном уединении массу
энергии и интереса к жизни" - И Бен знает, о чем говорит, еще более тощий,
чем был пять лет назад, в наши безумные дни "Бродяг Дхармы", немного
изможденный, но все равно это все тот же старина Бен, что просиживал ночи
напролет, хихикая над "Письменами Ланкаватары" или сочиняя стихи о каплях
дождя - Он хорошо меня изучил, знает, что сегодня я напьюсь и буду пить
неделями и, в соответствии с общими принципами, настанет день, когда мне
будет так хреново, что я не в силах буду даже говорить ни с кем, тогда он
придет навестить меня и молча сядет курить у моей постели, пока я буду спать
- Да, вот это парень - Я пытаюсь рассказать ему о Тайке, но кто-то любит
кошек, а кто-то нет, хотя у Бена на постели всегда жил котенок - Постелью
обычно служила циновка на полу и подушка, на которой он сидел по-турецки
рядом с дымящимся заварным чайником, и книжные полки со Стайном, Паундом и
Уоллесом Стивенсом - Странный тихий поэт, стоявший на том пороге, за которым
человек расцветает в мудреца (одна из его строчек:" Когда я покидаю город,
все друзья уходят в запой") - Я же готовлюсь запить прямо сейчас.
Потому как в любом случае вернулся Дейв Вейн, и Дейв, я прямо вижу, как
он потирает руки, в предвкушении нашей попойки, вроде той, состоявшейся год
назад, перед тем как он отвез меня назад в Нью-Йорк с Западного побережья,
там был еще Джордж Басо, маленький мастер японского дзена, стиляга, сидевший
по-турецки на заднем матрасе дейвова джипстера ("Вилли-джипа"), жуткое
путешествие через Лас-Вегас и Сент-Луис, когда мы останавливались в дорогих
мотелях и пили всю дорогу только лучший "Скотч" из горла - И это оказалось
лучшим способом добраться до Нью-Йорка, я ведь мог продуть на самолет сто
девяносто долларов - Дейв не был еще знаком с великим Коди и с нетерпением
ждал этого знакомства - И вот мы с Беном покидаем парк и медленно бредем к
бару на Коламбус-стрит, где я заказываю свой первый двойной "Бурбон" и
имбирное пиво.
За окном, на фантастической игрушечной улице мерцают огни, я чувствую,
как радость поднимается в душе - Теперь я вспоминаю Биг Сюр с чистой
пронзительной любовью, а агония и даже смерть Тайка уже гармонируют со всем
этим, но я еще не осознаю гадости того, что надвигается - Мы звоним Дейву
Вейну,