она лишь повернула голову и ответила серьезно и печально: -- Подумаешь, смотрите сколько влезет! Я так волнуюсь за Дзина! Хотя мне не хочется, чтоб за мной подглядывали. И чтобы смеялись, тоже не хочется. -- Да, это я некстати, ты уж не сердись, -- смутился Доктор и, немного помолчав, добавил: -- Мы должны идти судить Коротыша, последи, чтобы Дзин не расчесывал сыпь. Она будет все время появляться. -- Посидите с ним, -- извиняющимся тоном попросил Исана, вставая. Спускаясь по вырубленным в лаве и укрепленным досками ступеням, Исана посмотрел на двустволую дзелькву, высившуюся на западе на фоне моря, и обратился про себя к душам деревьев: Спасибо, спасибо, что сын заболел лишь безобидной ветрянкой. С площадки, куда они спускались, доносился гомон, но никого не было видно. Все сидели в бараке, ожидая начала суда, двери были распахнуты. Члены команды ждали, когда придут специалист по словам и Доктор Союза свободных мореплавателей, чтобы принять участие в суде над Коротышом. Сам Коротыш сидел посреди комнаты на возвышении, положив на колени руки в наручниках и чуть запрокинув голову, чтобы сквозь вспухшие веки видеть происходящее вокруг. Он выглядел бодро, и по сравнению с ним обветренное лицо Такаки, сидевшего насупясь в глубине комнаты, казалось еще мрачнее, будто именно он был обвиняемым. В противоположность ему, Тамакити и Красномордый, расположившиеся у самой двери, так что Коротыш загораживал их от Такаки, явно ощущали себя обвинителями. Винтовка, которую принес Тамакити, торчала между колен Боя, выполнявшего роль судебного стражника, если возвышение, где сидел Коротыш, можно было назвать скамьей подсудимых. Остальные подростки, человек десять, сидели лицом к обвиняемому на циновках, расстеленных по дощатому полу. -- Вы не согласились бы сесть рядом со мной и вести судебный протокол? Боюсь, без секретаря Коротыш не будет говорить, -- позвал Такаки Исана, который вместе с Доктором направился в глубь барака. -- Если я ему еще разок врежу, сразу перестанет требовать протокола, -- раздраженно вмешался Тамакити. -- Нужен не просто протокол, а подробнейшая запись всего, что я буду говорить, -- сказал Коротыш, игнорируя слова Тамакити. -- Прошу вас. Если вы не запишете все самым подробным образом, они не поймут, что я хотел сделать, как не поймут и того, что сделали сами. Очень вас прошу. Когда Бой чуть не убил вас, помог вам не кто иной, как я, ведь правда? А Тамакити, помните, подстрекал Боя. Он хотел продолжать, но Тамакити, привстав на колени, размахнулся и ударил его левой рукой по горлу. Звякнув наручниками. Коротыш схватился руками за горло. Со свистом вобрав в себя воздух, он продолжал: -- Исана, я прошу вас.. Поведение Тамакити, да и всех остальных, молча сидевших на этом суде, казалось Исана показным и неестественным. Если он не согласится выступить в качестве секретаря, они устроят еще более жестокое и отвратительное представление. Он сел рядом с Такаки, где были уже приготовлены бумага и шариковая ручка. -- Итак, начнем, -- сказал Такаки уныло, нарочито демонстрируя, как ему надоела пустая перепалка. После возбужденных слов Коротыша его спокойная интонация вызвала смех. Оглядевшись вокруг, Исана увидел среди гогочущих подростков солдата сил самообороны. Он сидел в стороне от других, вытянув ноги -- рядом с ним никто устроиться уже не мог. Сидел, развалившись, как сторонний наблюдатель, но его военная выправка сразу бросалась в глаза и заставляла почувствовать, насколько сильнее он нетренированных подростков из Союза свободных мореплавателей. -- Начинаем судебное заседание в связи с изменой и предательством Коротыша, который сфотографировал военные учения Союза свободных мореплавателей и продал снимки еженедельнику, -- сказал Красномордый и, ожидая взрыва смеха, заранее покраснел, но смеха не последовало. -- Однако, -- продолжал он, -- сначала, может быть, Такаки подробно изложит, в чем преступление Коротыша? -- Разве это не я должен сделать? -- перебил его Тамакити. -- Я -- обвинитель. По-моему, порядок ведения суда именно такой? -- А не должны ли вы сначала спросить, признаю ли я себя виновным? -- бросил Коротыш, и по комнате снова прокатился смех. -- В детективных романах начинают с предъявления обвинения: Коротыш, признаешь ли ты себя виновным? -- Хорошо, я спрошу, -- сказал Такаки деловито и решительно. -- Коротыш, признаешь ли ты себя виновным? -- Признаю! Когда Коротыш прокричал это своим писклявым голосом, раздался новый взрыв смеха. Бывший солдат тоже засмеялся -- несколько снисходительно, как зритель, присутствующий на спектакле. -- Солдат, кажется, чувствует себя посторонним, -- тихо сказал Исана, наклоняясь к Такаки; тот, скривив свое загорелое, словно обтянутое промасленной бумагой лицо, ждал, когда прекратится смех. -- Он считает себя независимым военным советником. Его дело -- научить нас ползать по-пластунски и обращаться с винтовкой и автоматом, -- тихо ответил Такаки, постукивая красным карандашом по конверту с вещественными доказательствами -- фотографиями Коротыша. -- Мнит, будто он не чета членам Союза свободных мореплавателей. Не знаю уж, на каком основании он причисляет себя к элите. Он-то уверен, что в его лице мы получили прекрасного наставника. -- Однако дорога назад, в казарму, пожалуй, ему закрыта. Если у него нет увольнительной, разумеется. Поступок его равносилен дезертирству. -- Такие случаи в силах самообороны не редкость. Солдат останется здесь, пока игра его интересует, а когда надоест, преспокойно нарушит наш договор и вернется в казарму. -- Но вряд ли он думает, будто винтовки, обращению с которыми он вас обучает, добыты законно? -- Он еще не видел у нас ни одного боевого патрона, -- сказал Такаки. -- Ему сказано, что у американцев можно легко достать винтовки, списанные во Вьетнаме, и мы их достали, починили и используем для военной игры. Мы сказали ему это, и никаких сомнений у него не возникло. -- Я признал себя виновным и хочу объяснить почему, -- серьезно потребовал Коротыш. -- Зачем? Ты виновен, ты признал это, и нам больше ничего не нужно, верно? -- спросил Тамакити, обращаясь к товарищам. -- Верно. Чего его слушать, -- сказал Бой и несколько раз стукнул прикладом об пол. -- Заткните ему глотку, заткните глотку! -- Ах, так? Ты, Тамакити, обвинитель? Тогда скажи, на каком основании я признан виновным! И представь доказательства, -- бросил вызов Коротыш. -- Ты... -- гневно начал Тамакити, ко, опасаясь ловушки Коротыша, сдержался и продолжал уже с меньшей горячностью: -- Ты нарушил устав Союза свободных мореплавателей. В своих подлых личных целях, из-за своего грязного честолюбия ты сфотографировал учения Союза свободных мореплавателей и продал фотографии своему поганому еженедельнику. Вот в чем ты виновен! -- ТОЛЬКО В ЭТОМ? -- А тебе мало? Может, ты еще и своровал чего-нибудь? -- спросил Тамакити. Слушатели или, вернее, присяжные реагировали так, будто их вдруг пощекотали. Но Коротыш, не обращая внимания на смех и издевки, перешел в наступление. -- И на этом основании я признан виновным? -- закричал он писклявым голосом. -- Да. Ты же сам признал свою вину, -- сказал Тамакити, возводя укрепления на случай неизвестно откуда грозящей контратаки. -- Обвинение должно представить доказательства моей вины! Мое признание еще не может служить доказательством! Может, я все выдумал. Ты говоришь, я сам признал свою вину и, значит, виновен: но чтобы выставить себя виновным, чего не наболтаешь. -- Нет уж, мы тебя здорово измолотили и вырвали у тебя правду. -- Но почему ты уверен, что это правда? Признание, вырванное у меня под пыткой? Обвинитель публично заявляет, что подверг меня пытке и силой заставил признаться, и сам предъявляет подобное признание в качестве доказательства -- да разве это суд? Вот уж не знал, что бывают такие суды. -- Не бей! -- Такаки резко одернул Тамакити, увидев, что тот готов броситься на Коротыша. -- Ты говоришь об уставе Союза свободных мореплавателей, но разве такой устав существует? А если и существует, где в нем статья, запрещающая знакомить посторонних с фотографиями членов Союза свободных мореплавателей? -- спросил Коротыш, обращаясь не столько к Тамакити, сколько ко всем подросткам. -- Впрочем, это не столь уж важно. Важнее другое, своим обвинением Тамакити сводит на нет значение сегодняшнего суда. Если я виновен лишь в том, в чем меня обвиняет Тамакити, то приговор, который мне вынесет Союз свободных мореплавателей за передачу нескольких фотографий еженедельнику, может быть только один -- изгнание из Союза. Я уж не говорю о том, что меня еще и избили. Если я побегу в полицию Идзу, ничего страшного вам не грозит -- вы моментально уйдете на яхте в море и утопите оружие и боеприпасы, так что у полиции не будет никаких улик против Свободных мореплавателей. Все сведется к тому, что избили фоторепортера, снявшего военную игру каких-то хулиганов. Объективно это будет выглядеть именно так, правда? Полиция может привлечь вас к ответственности только за угон автомашин. Но сможет ли она это доказать? Что же касается идейной подоплеки деятельности Союза, то никто не сможет доказать его связей с политическими группировками -- ни с ультраправыми, ни с ультралевыми! Что это значит? А вот что: Союз свободных мореплавателей существует сам по себе, не совершая ничего предосудительного, занимаясь невинной игрой, о которой теперь оповещена полиция. Если же вы хотите, чтобы полиции стало известно кое-что другое, воспользуйтесь сегодняшним судом и сами провалите свой Союз. Этого вы хотите? Коротыш одержал победу. Побледневший Тамакити повернулся к Красномордому, но тот потупился и отвел глаза. Царившее в комнате оживление увяло. С видом победителя Коротыш заглянул в записки Исана, чтоб убедиться, насколько тщательно ведется протокол. Потом, чеканя слова, он повторил подросткам многое из сказанного им прежде Исана: -- Я -- Коротыш! И независимо от того, буду я членом Союза свободных мореплавателей или нет, я сжимаюсь, сжимаюсь и сжимаюсь; недалек тот день, когда мой скелет и мои внутренности будут не в состоянии выдержать давление, которому они подвергаются, и я умру. Если использовать ядерную терминологию, произойдет взрыв -- имплоужен. Я умру от взрыва, обращенного внутрь. И в тот самый день я окажусь пророком атомного века! Я первым оповещу мир о том, что человечество начало движение вспять и в теле каждого человека появились гены, направляющие его развитие и рост в обратную сторону. У меня есть целая серия фотографий, показывающих, как я сжимаюсь, с их помощью я обращусь к средствам массовой информации всего мира. Только так я смогу выполнить свою миссию перед человечеством! У меня нет причин цепляться за Союз свободных мореплавателей. Вы спросите, почему на этом суде я настаиваю на своей виновности? Да потому, что я хочу в недрах Союза возвестить, к чему приведет сжатие моего тела, и поведать об этом через апостолов, которые будут передавать из уст в уста мое пророчество. Я хочу, чтобы Союз свободных мореплавателей использовал мое тело, внутреннее давление в котором беспрерывно растет, как детонатор ядерного взрыва! Чтобы, когда надо мной, виновным, свершится приговор, сквозь пламя и грохот вывести на орбиту ракету Союза свободных мореплавателей, то есть вас? Коротыш эффектно умолк, но ответом ему было лишь неловкое молчание. Тут, видимо, он и почувствовал, что его никто не понял. Он сверкнул глазами из-под опухших век и облизнул бледным языком вспухшие, в запекшейся крови губы. Это странное, настороженное молчание точно парализовало и Коротыша, и подростков. Потом Такаки все тем же сонным голосом сказал: -- Ты, Коротышка, все время повторяешь: вина, приговор, вина. Ладно, но каким должен быть приговор? Ты полагаешь, если мы даже признаем тебя виновным, наказание сведется к тому, что мы изобьем тебя и вышвырнем вон, не так ли? И даже если ты после этого побежишь в полицию, никакие неприятности нам не грозят; это -- твои слова. Тогда объясни, каким образом Союз свободных мореплавателей произведет твой ядерный взрыв и вознесется ввысь, как ракета? Как? Объясни нам. Атмосфера в комнате опять стала легкой и непринужденной. И хотя кое-что оставалось еще неясным, сети красноречия, опутавшие было подростков, стали расползаться, и требовалось уже совсем немногое, чтобы вновь зазвучали насмешки над Коротышом. Но он не упустил случая приостановить подобное развитие событий: -- В тот день, когда у Свободных мореплавателей кончились боеприпасы, в сумках для фотопринадлежностей я привез динамит из нашего оружейного склада. По дороге в Toкио я припрятал часть динамита в камере хранения на станции Атами, где я обедал. Думаю, этого достаточно и объяснений больше не требуется? Если Свободные мореплаватели изобьют меня и вышвырнут вон, я возьму динамит и совершу нападение на банк в Атами, потом сделаю вид, будто нападение провалилось, и взорву себя. Представляете, как безумно обрадуются этой новости в еженедельнике, которому я продал фотографии. Они немедленно опубликуют все фотографии военных учений. В этом случае японская полиция сразу же мобилизует все свои средства -- научные и политические, -- чтобы состряпать из вас опасную для общества вооруженную организацию. Не верите? Мне-то что, я, Коротыш, взорвусь. Без мук и страданий -- что может быть лучше? Этой своей речью он не только вернул утраченные позиции, но и перетянул на свою сторону подростков, сидевших в комнате. Даже бывший солдат, который до этого с глупым самодовольством смотрел на происходящее, не скрывая любопытства, прислушивался к его словам. -- На этом суде я старался убедить вас в своей виновности. Зачем, как вы думаете? Чтобы заставить казнить меня, -- надменно заявил Коротыш, чутко уловив нерешительность аудитории. -- Вот почему я... -- Все ясно, Коротышка, -- перебил его Такаки. -- У нас сейчас идет суд, не все же высказываться одному обвиняемому? Существует еще перекрестный допрос, мы должны допросить тебя. Тамакити и Красномордый представляют обвинение, я -- защиту... -- Ничьей защиты мне не нужно! -- подскочил Коротыш. -- В таком случае это будет перекрестный допрос с тремя обвинителями. Отвечай, Коротышка, -- сказал Такаки и поднял голову, раньше он все время сидел понурясь. -- На самом ли деле ты -- Коротыш и у тебя физически сокращается тело? Или ты, как бы это сказать, Коротыш лишь психически и вообразил, будто тело твое сжимается? -- Ответ на такой вопрос однозначен, -- сказал, паясничая, Коротыш. -- Если я действительно сокращаюсь физически, то отвечу: да! Не так ли? Если же я больной, одержимый психической манией, то без колебаний скажу: я вовсе не сумасшедший, и я сокращаюсь физически; то есть снова отвечу: да! Верно? -- Тогда я поставлю вопрос иначе, Коротышка. В чем истинная причина, сделавшая тебя физическим или психическим коротышкой? Мне кажется, ты до сих пор об этом ничего не сказал. -- Конкретная причина, говоришь? Уж не значит ли это, что, будь такая причина и у вас, Союз свободных мореплавателей набирался бы из одних коротышек? На этот раз даже Бой хмыкнул в тон Тамакити, а Красномордый покраснел до слез. Подростки же, чувствуя, что Такаки совершил промах, сидели молча, затаив дыхание. -- Я стал Коротышом потому, что в моем организме появились гены сокращения. Именно в том, что я -- Коротыш, и состоит пророчество будущего, ожидающего все человечество! Такаки вынул из конверта, по которому он до сих пор постукивал красным карандашом, фотографии детей, больных атрофией мышц, и бросил их Коротышу. Тот с видом победителя, сощурясь, посмотрел на фотографии. -- Я, Коротышка, и твою "речь по случаю получения премии" тоже вырезал. Прочти ему, Красномордый. -- "Наиболее сильным впечатлением было то, что для детей в этой больнице время течет в обратном направлении, -- читал Красномордый тонким дрожащим голосом. -- Мне кажется, я могу утверждать это потому, что каждый новый день мучений больных детей приносит в их мышцы нечто противоположное тому, что появляется в мышцах обычных детей по мере их роста. Три года назад, когда я начал их фотографировать, они могли сами ходить из дому на процедуры, теперь, чтобы добраться до лечебницы, они должны сесть в каталку, в будущем году они, наверно, не смогут без посторонней помощи встать с постели. Современная медицина не в силах остановить это обратное течение времени в организме детей. Герой одной юмористической телевизионной передачи молил: время, остановись! Не в этих ли словах заключены все помыслы несчастных детей? Множество больных детей взывает: время, остановись!.." -- Достаточно, Красномордый, -- сказал Такаки. -- Эти слова "время, остановись!" очень подходят к твоему писклявому голосу, Коротышка. Ты что, и на церемонии вручения премии тоже изобразил на своем лице кротость и скорбь и пропищал: "Время, остановись!"? Слова Такаки были полны ненависти. Подростки слушали его затаив дыхание. Коротыш же, казалось, погрузился в свои мысли и ничего не видел вокруг. -- Вот почему я хочу, Коротыш, снова вернуться к тому вопросу, который ты высмеял как логическую бессмыслицу. Возможно, он был сформулирован недостаточно четко. Но его можно задать и по-другому, -- возвысил голос Такаки. -- Не правда ли, ты не сжимаешься ни физически, ни психически, просто ты -- репортер и, прикрываясь этой выдумкой, пробрался к нам, чтобы заснять жизнь Союза свободных мореплавателей? Вот как я хочу поставить вопрос... Ты со злым умыслом фотографировал нас и продал снимки еженедельнику, и если теперь Союз свободных мореплавателей не перейдет к действиям, твоим фотографиям -- грош цена. Вот ты и решил нас спровоцировать, да? -- Отвечай, Коротыш! -- ломающимся голосом закричал Тамакити. Эти же слова выкрикнул и Бой. Крики наполнили комнату. -- Отвечай! Отвечай! -- вопили подростки. Бывший солдат тупо уставился на Коротыша. Вокруг бушевали крики. Даже Доктор кричал с возмущением: -- Отвечай, Коротыш! Глава 14 ПОД КИТОВЫМ ДЕРЕВОМ Коротыш молча смотрел на фотографии, похожий на загнанную крысу, мечущуюся по огромной площади, не зная, куда бежать, где искать спасения. Возбужденные голоса подростков звучали все громче. Коротыш молчал, опустив голову. Такаки снова чертил красным карандашом на конверте из-под фотографий какую-то геометрическую фигуру. Внешне он был спокоен, но по щекам, туго обтянутым кожей, расползался румянец. -- Сколько ты получил за фотографии в этом журнале? Отвечай!.. Небось не меньше, чем за фото голых девочек? Отвечай!.. -- Наших криков никто не услышит? -- спросил у Такаки Исана. -- Вокруг стоят часовые. Они просматривают весь район, кроме, конечно, прибрежных зарослей, -- ответил Такаки. Коротыш аккуратно сложил валявшиеся на циновке фотографии. В движениях его, хотя и скованных наручниками, чувствовалась профессиональная сноровка. Превозмогая боль в затекших коленях, он с трудом встал сразу на обе ноги. Весь вид его говорил об отчаянии. -- Я действительно делал эти фотографии и получил за них премию... Но совершенно забыл о них. И сам удивился, увидев их снова. Пытаюсь припомнить, не забыл ли уже я о них, как только начал сжиматься. Я и в самом деле потрясен, самому не верится, что можно вот так начисто забыть... Тамакити вскочил и рукояткой альпинистского ножа ударил Коротыша по голове. Тот как подкошенный рухнул на колени, но сознания не потерял и устоял на коленях. Руки, скованные наручниками, висели плетьми. Но вдруг тело его вновь обрело силу, и, как поникшая трава, напившись воды, распрямляется, так и он встал -- сначала на одну ногу, потом на другую. И без всякого страха, тяжело дыша, продолжал грустно и спокойно: -- Я и вправду забыл об этих фотографиях; И, увидев их, был потрясен сильнее всех вас. Возможно, я, когда сам стал сжиматься, совсем упустил из виду, что, кроме меня, существуют и дети, которые тоже сжимаются. Но что это значит? Почему я забыл о них, хотя был уверен, что и после меня среди людей будут все время появляться коротыши?.. Что означает этот факт?.. Он тяжело вздохнул, и между его вспухших посиневших век показались слезы. -- Но все равно я, Коротыш, виновен. Казните меня, -- воззвал он плачущим голосом. Атмосфера в комнате изменилась. Бывший солдат, хотя и не особенно тронутый стенаниями Коротыша, все же слегка расчувствовался и с туповатой прямотой спросил из-за спин молчавших подростков: -- А болезнь тех детей не инфекционная? Может, вы заразились, когда фотографировали их? --Да разве такая болезнь может быть инфекционной? -- возмутился Доктор. -- Что ты мелешь? Из-за таких дураков, как ты, и появляется дискриминация. Тупица. -- Что, что, дискриминация? -- переспросил бывший солдат, но Доктор пропустил его вопрос мимо ушей. Подростки не питали особой симпатии к солдату, но насмехаться над ним не стали. Они, точно утратив дар речи, впились глазами в стоявшего на возвышении Коротыша. -- Нам мало, что ты признал себя виновным, нам нужно, чтобы ты раскаялся. Очень просто. Мы будем тебя бить и подсказывать нужные слова. Или ты сам желаешь плакать и вопить: простите, простите? -- сказал Тамакити. Ноги не слушались Коротыша, колени дрожали, но он поднялся сам, отказавшись от руки, протянутой Тамакити. Тот улыбнулся, чуть сморщив лицо. -- Я требовал раскаяния, а Коротышка ничего не ответил, что ж, врежьте ему, но только не до потери сознания, -- сказал Тамакити Бою и еще двум подросткам, а сам выпачканной в крови ладонью наотмашь ударил Коротыша по лицу. -- Пока не ответишь, я хоть сто раз буду требовать от тебя раскаяния и бить, бить! Врежьте ему, ребята, по тридцать три раза. Сотый вмажет Красномордый... Кайся, Коротышка! Говори: я пролез в Союз свободных мореплавателей, чтобы продать еженедельнику фотографии и нажиться, я хотел совратить молодых ребят. Вот что я за личность. -- Я признаю себя виновным. Но не в том, что ты говоришь. Ты просто хам! Сам и раскаивайся! Не успели подростки, которым было поручено избивать Коротыша, размахнуться, как Тамакити снова ударил его по.лицу. -- Кайся, Коротышка: я пролез в Союз свободных мореплавателей, чтобы продать еженедельнику фотографии и нажиться, я хотел совратить молодых ребят. Вот что я за личность. Один из подростков ударил Коротыша, и тот, не открывая глаз, взмахнул скованными руками, стараясь сохранить равновесие. Чтобы не закричать от боли, он прикусил губу, всю в черных струпьях и свежих ранах. -- Кайся, Коротышка! Я пролез в Союз свободных мореплавателей, чтобы продать еженедельнику фотографии и нажиться, я хотел совратить молодых ребят... Исана подумал, что, если Такаки уловит момент, когда чувство опустошенности, овладевшее собравшимися, дойдет до крайней точки, и скажет: прекратите, мне противно это, -- суд над Коротышом окончится ничем. Действительно, в эту минуту Такаки, бросив взгляд на Исана, заговорил. Но заговорил как человек практичный, не позволяющий отвращению отвлекать себя от дела. -- Коротыш утверждает, что он сжимается, нужно проверить, верно ли это, -- предложил он. -- Суд поступит справедливо, если предоставит возможность телу Коротыша таким образом свидетельствовать в его пользу. Давайте поглядим на его сжимающееся тело. -- Верно, -- живо откликнулся Тамакити. -- Если тело у него сжимается -- значит, ладони и ступни должны быть непомерно велики. Будет несправедливо, если мы сами не убедимся: да, он сжимается. Все оживились. Даже Коротыш, обессилевший под градом ударов и думавший лишь о том, как бы устоять на ногах. Когда Бой стал раздевать его, он попытался помочь ему. Раздевать человека в наручниках было неудобно. -- Давай разрежем рубаху, -- сказал Тамакити. Тамакити, как хирург, оказывающий помощь при ожоге, альпинистским ножом разрезал рубаху Коротыша, от пота и крови прилипшую к его телу. Такаки опустил голову к конверту и внимательно разглядывал свой рисунок. Нагромождение геометрических фигур все больше напоминало могучий узловатый ствол с густой шапкой листвы. Скорее всего-- Китовое дерево... -- Ты режиссер этого спектакля, Такаки, -- шепнул ему Исана. -- Но главную роль в нем играет Тамакити. -- А может быть, режиссер -- Коротыш? Разве не он втянул меня в эту историю? Я ли не старался избежать ее? Посмотрите-ка, посмотрите. -- Такаки сказал это угрюмо, хотя взгляд его указывал только на рубаху, брюки и нижнее белье. Поднять глаза на обнаженную жертву он не желал. -- И главную роль исполняет тоже Коротыш. Причем с большим мастерством... Коротыш стоял теперь, наклонившись вперед. Оживленный гомон подростков, когда перед ними предстал совершенно голый человек, стал спадать, и воцарилась тишина. Коротыш опустил плечи, ссутулился, выпятил живот и сложил на нем скованные наручниками руки. Казалось, он хочет скрыть под иссинячерной кожей свои могучие мышцы. Плечи, благодаря развитой мускулатуре, сильно выдавались вперед. Мышцы на боках, как две огромные ладони, охватывали тело. В них было что-то отталкивающее. Казалось, могучая мускулатура живет самостоятельной, независимой от тела жизнью. Глядя на обнаженного Коротыша, Исана вдруг услыхал, как подсознательно обращается к душам деревьев: Действительно, это тело, в котором под давлением мышц костяк сжимается и одновременно начинают отмирать сами мышцы. И только жалкие внутренности, не сопротивляясь, пытаются вырваться наружу. Пока сознание Исана не стало противиться увиденному, его подсознание, поддерживаемое душами деревьев, уверовало в слова Коротыша и жаждало утвердиться в том, что Коротыш действительно сжимается и, более того, дошел до самого предела сжатия, за которым лежит смерть... Тамакити повернулся к Бою. -- Ну-ка, осмотри его как следует, -- сказал он, а сам носком ботинка, выпачканного в вулканическом пепле, ударил Коротыша в пах. Тот вздрогнул и повернулся к Тамакити, угрожающе вскинув голову, его вспухшие веки и губы были плотно сжаты. -- Может, воткнуть ему эту штуку, Тамакити? -- спросил Бой, едва сдерживая смех, и вытащил из-за пояса заостренную на конце палку. Она была аккуратно обработана ножом, а рукоятка вырезана в виде рыбы. -- Это -- подарок Боя на память о суде? Чтобы больше не плакать из-за того, что во сне уже дважды ничего не случилось! -- шутливо поблагодарил Тамакити -- так командующий благодарит своего гвардейца за отличную службу. Бой рассмеялся шутке, смех его подхватили остальные подростки. Тамакити ткнул Коротыша заостренным концом палки в пах. Не все сразу поняли, что это -- ложный удар. Продолжая свою игру, Тамакити медленно зашел Коротышу за спину и слегка пнул его коленом под зад. Захваченный врасплох, Коротыш шагнул вперед -- раз, другой... Тамакити присел и с силой всадил ему палку пониже спины. Тот с воплем рухнул на дощатый пол. Не умолкая, Коротыш выгнулся колесом, как креветка. С конца палки закапала кровь... Усилия Доктора остановить кровотечение были тщетны... -- Я ничего не могу сделать, -- причитал Доктор. -- Какой ужас, с этим я ничего не могу поделать. -- Может, все-таки удастся остановить кровь? -- подбадривал его Исана, стараясь удержать извивающегося Коротыша. -- Все равно, я же не знаю, что у него там разворочено внутри... Ничего не поделаешь, нужно вызывать "скорую помощь" и везти в больницу. -- Не отвезти ли его на машине в больницу в Атами?! -- крикнул кто-то. -- Нельзя. На нашей машине мы его так растрясем, что он и ста метров не проедет, умрет! -- закричал в ответ Доктор. -- Да и вообще это не годится... Коротыш не захочет, чтобы его лечили посторонние... Нет, это не ГОДИТСЯ... В голосе Доктора слышалось отчаяние. По-прежнему бесстрастный Такаки все же встал, широко ступая, подошел к валявшемуся на полу Коротышу и стал разглядывать его. Потом пошел прямо к двери, властно бросив: -- Пусть кто-нибудь заменит Исана! Вы пойдете со мной. Двое подростков подхватили Коротыша, и Исана отполз на коленях в сторону. Брюки его были выпачканы в крови, но чистить их было некогда. Он пошел вслед за Такаки к дзелькве, высившейся на фоне моря и стены, сложенной из вулканических ядер. Такаки -- он широко шагал, стиснув губы и устремив в землю горящий взгляд, -- вдруг повернулся к Исана. Они пошли рядом и молча дошли до пышущей жаром стены, потом повернули назад. В этот момент Такаки впервые посмотрел прямо в глаза Исана, но опять ничего не сказал. У входа в барак Такаки закричал: -- Коротыш сам настаивает, что виновен. Просил, чтобы его казнили. Есть возражения? Подростки молчали. Никто не хотел говорить. -- Хорошо! -- сказал Такаки. -- Коротыш виновен. Казним его... Запомните: Коротыш получил тяжелое ранение, но произошел несчастный случай. Никто в этом не повинен. Пока каждый из вас свободен и ни в чем не замешан, верно? Вы просто очевидцы несчастного случая. Но, участвуя в казни, ответственности не избежит никто. Смерть Коротыша падет на головы всех. Те, кто не хочет участвовать в казни, могут уйти. Казнь я избрал такую: положим Коротыша у стены и каждый бросит в него камень. (Значит, тем самым способом, какой он еще ребенком видел больной во сне, подумал Исана. Он с детства смутно помнил, что в деревне у них людей казнили именно так. И должен был признать, что отныне сильнее прежнего поверил в существование Китового дерева Такаки.) Кто против, могут уйти. Но только сейчас. Тот, кто уйдет из Союза свободных мореплавателей после казни, -- предатель. По-моему, это справедливо, вспомним идею, во имя которой Свободные мореплаватели казнят Коротыша. Он умрет ради сплочения нашей команды. Согласны? Тогда собирайте подходящие камни, по одному на каждого, и складывайте посредине площадки. Позовите часовых тоже. А вас я попрошу позвать Инаго. Исана почувствовал на себе вопросительный взгляд побледневшего солдата, на полголовы возвышавшегося над остальными подростками. Но он думал, как бы побыстрее рассказать обо всем Инаго. Он сомневался лишь, стоит ли сообщать ей правду о том, что ему показалось странным и непоследовательным в поведении бывшего солдата. Не обращая внимания на солдата, Исана выскочил на площадку и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вверх по вырубленной в лаве лестнице. -- Дзин только что заснул, -- подняв голову, сказала Инаго, лежавшая рядом с ребенком. -- Он, бедняга, весь, с головы до ног, покрылся сыпью. -- И лицо? -- точно во сне, спросил Исана, с беспокойством подумав, что у него совсем вылетела из головы болезнь Дзина. -- Суд над Коротышом закончился? -- Закончился, но произошел несчастный случай... Ужасное несчастье... -- Коротышка покончил с собой? -- быстро спросила Инаго. -- Он всегда страдал от того, что сжимается, и вечно искал случая покончить с собой. -- ...Нет, не умер еще. Ему, видно, поранили внутренности. Доктор говорит, что бессилен помочь ему, а сам Коротыш не хочет в больницу. Но если оставить его так, он умрет в мучениях. Поэтому Такаки предложил казнить Коротыша, тот и сам на этом настаивал. Никто не высказался против. -- Коротышка и вправду хотел покончить с собой. И Такаки пытается ему помочь. Ее спокойный, уверенный тон поразил Исана. Но широко раскрытые от страха, горящие карие глаза Инаго были полны слез. Осторожно, чтобы не побеспокоить Дзина, она поднялась с постели. -- Такаки велел позвать часовых и тебя. Все должны участвовать в казни. И еще сказал, чтобы те, кто против, -- ушли. Но, может, тебе, Инаго, лучше остаться здесь с ребенком? -- Нет, я пойду. Взгляну, кстати, как там мой солдат. Дзин ведь заснул, -- с непостижимым спокойствием сказала Инаго, вытирая слезы. Кончиком языка она слизывала капли с уголков губ, и их горько-соленый вкус вызывал новый поток слез. -- Что ж, поступай, как знаешь, -- сказал Исана. На площадке все уже было готово для казни. Солнце чуть склонилось к западу, и у стены -- она теперь, на фоне совершенно черной земли, казалась подернутой красной дымкой -- было постелено толстое одеяло, на нем, скорчась, лежал Коротыш. В трех метрах от него, став полукругом, вооруженные камнями подростки ждали начала казни; Такаки с Доктором стояли в стороне. Они смотрели, как Исана и Инаго сбегают вниз по ступенькам, лица их, как и каменная стена, были подернуты красной дымкой. Инаго, спустившись на площадку, даже не взглянула на Такаки и Доктора и, пройдя между подростками и стеной, подбежала к Коротышу. Ничуть не смущаясь его наготы -- все тело Коротыша было залито черной, как деготь, кровью, -- она присела на корточки у его головы, бессильно лежавшей на одеяле, и посмотрела ему в лицо. Он больше не стонал. Один глаз его утонул в мягких складках одеяла, другой сквозь опухшие веки смотрел в пространство между одеялом и землей. На вспухшем почерневшем лице его было написано не страдание, а скорее насмешка. -- Коротышка, Коротышка, -- решилась наконец прошептать Инаго. И, не слыша ответа, вдруг громко, словно отчаявшись, закричала: -- Коротышка, ты умер?! -- Но тот лишь беззвучно пошевелил губами. Горящие глаза Инаго наполнились слезами;. -- Доктор, неужели нельзя ему сделать какой-нибудь укол? -- осуждающе спросила она. Доктор потупился. Больше она не обращала никакого внимания ни на Коротыша, ни на Доктора. Она встала и направилась прямо к солдату, который с мрачным лицом, держа в руке камень, стоял среди застывших в ожидании подростков. -- Ты-то зачем хочешь участвовать в казни? -- спросила Инаго, и бывший солдат стыдливо выпустил из рук камень и отступил за спины подростков. Такаки вопросительно посмотрел на Исана, выбравшего место рядом с Доктором. Но тот решительно замотал головой. Это послужило для Такаки сигналом к действию. Он поднял камень, брошенный бывшим солдатом, и, став на его место, почти без замаха, с силой швырнул булыжник. Камень попал в живот Коротыша, и тело его сложилось пополам. Тут подростки, все разом, швырнули свои камни. Коротыш задергался, потом замер и, казалось, сжался еще больше. Такаки молча поднял с земли автомат, вынул из кармана магазин и протянул солдату: -- Заряди. Стоявшая рядом Инаго, задрав голову, пристально посмотрела в лицо растерявшемуся солдату. Ее полные слез глаза призывали его отказаться. Но бывший солдат малодушно отвел взгляд и зарядил автомат. Вместо Такаки его взял Тамакити и, поставив на одиночные выстрелы, передал Такаки. Тот подошел к Коротышу и, загородив его собой, выстрелил -- то ли в голову, то ли в грудь. Звук выстрела пронзил выстроившихся полукругом подростков и горячим ветром отразился от каменной стены. Такаки вздрогнул, положил у стены автомат и приказал замолкшим товарищам: -- Нужно его похоронить. Быстро сюда четверо! Остальным -- все собрать и сматываться! Исана посмотрел на закатное небо, предвещавшее бурю. -- Вы ничего не заметили? -- шепнул оказавшийся вдруг рядом с ним Такаки, глядя на стаю скворцов, кружащихся над дзельквой. Но Исана промолчал, мысли его были заняты тем, что он вроде не может управлять своим зрением и в то же время способен видеть все вокруг до мельчайших подробностей. -- Тип здесь один побежал доносить, и мне пришлось уйти, не дождавшись конца погребения, -- продолжал Такаки, как ни в чем не бывало. -- Представляете, солдат, прихватив заряженный автомат, бросил Инаго и сбежал. Теперь нужно смыться отсюда поскорее. Хорошо бы перехватить его, пока он еще ничего не натворил... Глава 15 БЕГЛЕЦ, ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ, ОТСТАВШИЕ Сразу был создан отряд преследования Было решено: пока полиция не перекроет дороги, всем группам ехать по платным шоссе. Бывший солдат удрал на мощном мотоцикле, и можно было предположить, что он изберет платную дорогу, где легче развить большую скорость. Правда, на первом же полицейском посту он мог укрыться и попросить защиты -- так что в плане погони надо было учесть и это весьма существенное обстоятельство. И удастся ли догнать мотоцикл, выехавший на полчаса раньше? Тамакити во главе группы, направившейся к Атами, несмотря на запрет, взял с собой автомат, такой же, с каким скрылся солдат, и сунул за пазуху гранату. Отговорить его от этого не удалось. Как-никак Тамакити -- ответственный за оружие. Остальное оружие завернули в одеяло и в наемном автомобиле отвезли в камеру хранения на станции Ито. Если проблема с бывшим солдатом как-то решится, оружие можно будет доставить на той же машине на оружейный склад в подвале разрушенной киностудии. Двое оставшихся подростков облазили весь лагерь, уничтожая следы пребывания большой группы людей. Опасаясь, что вот-вот может нагрянуть моторизованная полиция, они трудились не покладая рук. Для гарантии решили не жечь мусор, а на плечах сквозь заросли кустарника дотащить его до самого конца мыса и выбросить в море, когда прилив достигнет высшей точки. Через час после захода солнца и эти подростки тоже покинули лагерь. Осененный десятками тысяч листьев персика, в которых виднелись сотни плодов, Исана провожал взглядом Такаки -- он до конца руководил действиями подростков и уехал вместе с ними. Опустив голову, Исана побрел туда, где остался ребенок, его из-за болезни нельзя было трогать с места, и девушка, брошенная беглецом. В комнате с занавешенными окнами стояла духота, и жар, исходивший от ребенка, почти ощутимо поднимался к потолку, увлекая за собой пылинки. Исана присел на корточки и посмотрел на Дзина -- лицо его, сплошь покрытое сыпью, отекло и казалось утыканным темно-красными кнопками. Сложенные на груди руки были забинтованы, чтобы он не расчесывал сыпь, -- Дзин был похож на маленького боксера. Инаго, лежавшая рядом с ним на узком кусочке матраса, ближе к окну, разглядывала обметавшую его сыпь и далее не подняла глаза на Исана. Он лег прямо на циновку, около матраса. -- Такаки здорово разозлился, что я помогла солдату украсть автомат и бензин? -- спросила Инаго смущенно. -- Он ничего мне не сказал, -- ответил Исана. -- Так это ты помогла украсть автомат и бензин? -- Когда солдата попросили вынуть из автомата магазин, я стояла рядом. И сразу увидела, что он хочет сбежать и ломает голову, как это лучше сделать. Я спросила у него, есть ли в мотоцикле бензин; угадав мои мысли, он чуть не задохся от злости. Тут я ему говорю: бензин, мол, хранится там же, где и оружие. Взяли мы автомат и пошли, вроде положить его на место, а сами -- за бензином. Я, пока он наливал бак, стояла рядом и загораживала его, чтоб никто не увидел. Потом мне пришло в голову: а вдруг бинты на руках у Дзина ослабли да замотались вокруг шеи. Сбегаю, думаю, погляжу; ну а солдата попросила подождать минутку... Вернулась, а его и след простыл. Я даже растерялась. Печальный вздох Инаго поразил Исана в самое сердце. И ему вдруг захотелось вздохнуть, скрыв свой вздох за тяжелым дыханием Дзина. -- Почему "растерялась"? Просто уверена была, что солдат без меня не справится, -- продолжала Инаго, обернувшись к молчавшему Исана. Потом умолкла и съежилась, затаив дыхание и как бы заново переживая минувшее потрясение. -- Но теперь, -- сказал Исана сочувственно, -- когда солдат мчится на мотоцикле, он наверняка клянет себя, понимая, как ты ему нужна. -- Нет, у него одна мысль: не отказал бы мотор, уйти бы от Свободных мореплавателей и добраться до Токио. Только вряд ли это ему удастся. Каждый раз, когда сзади затрещат выхлопные газы, он будет думать: в меня стреляют -- и в конце концов разобьется от страха... Будь я с ним, он мог бы не беспокоиться, что делается у