з восьми человек. Судно должно отвечать следующим требованиям: длина -- пятнадцать метров, водоизмещение -- шестнадцать с половиной тонн; подходит модель промысловой шхуны для лова тунца с дизельным двигателем в тридцать восемь лошадиных сил. На судне должен быть запас воды, продовольствия, горючего не менее чем на неделю. Место стоянки судна -- порт Эносима. Нам необходим также автомобиль, который доставит нас в порт. Выполнение этих условий не потребует от государства никаких расходов. Деньги на покупку судна -- по нашим расчетам, около пятнадцати миллионов иен -- выплатит из своих личных средств семья задержанных нами заложников. Предупреждаем, вплоть до завершения операции мы готовы использовать все имеющееся у нас оружие: автоматы, винтовки, гранаты и динамит. Мы не остановимся и перед тем, чтобы взорвать себя. Любые попытки освободить заложников приведут к взрыву убежища и их гибели. Мы будем ждать ответа к часу дня от полицейских властей или через посредников, в качестве которых могут выступить средства массовой информации. Всех, кто связан со средствами массовой информации, просим проследить, чтобы полиция не пренебрегла согласием семьи заложников на наши условия... Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей. -- Вряд ли пройдет такое нахальное требование, -- сказал Тамакити. -- Но когда я его слушал, у меня перед глазами стояла рыбацкая шхуна, на которой все мы уходим в море... Этот порыв, столь не свойственный Тамакити, отражал, наверное, чувства, владевшие всеми Свободными мореплавателями. Снова начался обстрел. На этот раз стреляли и газовыми, и обычными пулями. Тамакити сразу же ответил, тщательно целясь в щель между щитами по бокам полицейской машины. Но стрелявшие засели в окопе, и выстрелы Тамакити не могли их потревожить. А вот две газовые пули едва не влетели в бойницу, с которой была снята заслонка. Тамакити вытащил из бойницы автомат, и Доктор, стоявший уже наготове, вставил заслонку обратно. Теперь все находившиеся в рубке проливали беспричинные слезы, чихали и кашляли, прижимая к глазам тонкие ломтики лимона. Если бы противник стал непрерывно обстреливать газовыми пулями бойницы, их пришлось бы заделывать наглухо и вести ответный огонь стало бы невозможно. А попадание газовых пуль внутрь помещения поставило бы осажденных на грань катастрофы. Из этого можно было заключить, что противник еще не ввел в бой все свои силы. Мысль эта выводила из себя осажденных, которые, судорожно моргая, ждали, когда наконец слезящиеся от боли глаза их смогут опять различать предметы, размытые дымкой слез. И Такаки, и Доктор, и даже Тамакити, переставший отстреливаться, молча прислушивались к ударам пуль о стену; воспаленные глаза их были красны, по щекам текли слезы. -- Сбили! -- завопил вдруг Радист. -- Сбили!.. Они сбили антенну! Очевидно, это и было главной целью обстрела, ибо он тотчас прекратился. Радист судорожно крутил рукоятки. Но окружавшие его подростки сразу поняли: отныне для него душа рации умерла. Правда, обычные радиопередачи можно было ловить и без антенны. Но самим вести передачи и подслушивать переговоры полицейских стало невозможно. Наконец Радист отодвинул столик, на котором стояла рация, и выпрямился. -- А что с электричеством? -- С электричеством? Давным-давно отключено, -- сказал Радист тем тоном, каким специалисты отвечают обычно профанам. (Исана сразу же вспомнил, как он вставлял в магнитофон Дзина новые батареи. Достаточно было отключить магнитофон от электросети, и батареи начинали работать. Он делал это каждый раз, покидая убежище и оставляя Дзина одного.) -- Они давно поняли, что мы пользуемся батареями, и решили сбить антенну... А на наши требования и не подумали ответить... Вот подлецы! Радист откинулся назад и закрыл глаза. Исана показалось, будто он раньше все это время видел лишь профиль Радиста, склоненного над рацией. А теперь он увидел его густые брови, почти сросшиеся на мясистой переносице. От упругих щек к уголкам рта протянулись грязные полоски. Раздувая ноздри, покрытые капельками пота, он тяжело дышал, не открывая глаз. За стенами убежища сквозь беспорядочную стрельбу слышались стереотипные фразы: Укрывшиеся в здании! Не усугубляйте совершенных вами преступлений... -- Надо исправить антенну. Я ее укорочу, тогда ее пулей не собьешь, и укреплю обломками бетона на самой середине крыши. -- Вылезешь, тебя тут же пристрелят, -- возразил ему Тамакити. -- И прикрыть тебя отсюда огнем не удастся. -- Конечно, не удастся, -- сказал Радист, не открывая глаз и лишь нахмурив брови, отчего между ними пролегли мясистые складки. -- Прикрывать меня не надо. Объектив телекамеры фиксирует все происходящее, и полицейские не станут на глазах у всех стрелять в невооруженного человека. Для острастки, может, пальнут разок. Я притворюсь, будто удираю с перепугу, и утащу сюда остатки антенны... Слова Радиста не могли никого обмануть, больше всего они смахивали на самовнушение. Подростки, ошеломленные, выслушали его. -- А может, обойдемся без антенны? -- спросил Такаки. -- Не хватит ли нам вещать? Все равно они пропускают наши слова мимо ушей. Ну, установим антенну и снова начнем передачу, что изменится? -- Нет, они ничего не пропускают мимо ушей. Сбили же они нашу антенну, -- сказал Радист, решительно посмотрев на товарищей. -- Я и сам не верю, что сделка пройдет как по маслу. Но ведь мы начали вещание, даже позывные у нас есть. Если бросим дело на полпути, значит, все было только игрой. А я отношусь ко всему всерьез. Поймите же, радиостанция у Союза свободных мореплавателей -- настоящая. Он умолк. Глаза его, красные от слезоточивого газа, устремились к выходу на балкон. Он чувствует себя одиноким, подумал Исана, и подавленным. И хочет скрыть, что у него на душе. -- Но разве передачи наши не утратили смысла? -- с досадой спросил Исана. -- Зачем же чинить антенну и снова возобновлять их? Удивленный Радист взглянул на него с осужденьием и гневом. Но тотчас взгляд его сделался отчужденным. Он спокойно поднял с пола кусачки и заткнул их за пояс хлопчатобумажных шортов. Потом, подойдя к шаткой баррикаде из обломков железобетона, начал ее растаскивать. Тамакити молча стал помогать ему. Низко согнувшись, точно боясь удариться головой о яркий сноп света, хлынувший из открытого отверстия, и по-прежнему не обращая ни на кого внимания, Радист вышел на балкон. Вдруг ноги его взметнулись вверх, словно подкошенные ветром, и грохнул выстрел. Казалось даже, будто выстрел прозвучал чуть позже. Но Радист снова вскочил на ноги. Думая, что он повернет назад, Тамакити расширил проход в баррикаде. Радист сделал шаг, еще один, все решили, что он возвращается. Однако он направился к металлической лестнице -- ее скрывала баррикада -- и поднялся на крышу. Раздался еще один выстрел. Тамакити вернулся на свой пост и, выворотив дулом автомата заслонку из бойницы, дал длинную очередь. Осаждающим его выстрелы никакого вреда не причинили. Расстреливая магазин, Тамакити плакал и не видел ничего перед собой. По стеклу крайней бойницы, ближайшей к металлической лестнице, поползла удивительно светлая струйка крови. Такаки окликнул Радиста. Ответа не было. Радист погиб, чтобы не играть в радио... Плача навзрыд, по-детски, как Бой, Тамакити вставил в автомат новый магазин и ждал у открытой бойницы; остальные не могли отвести глаз от стекла, по которому бежала струйка крови. Исана услышал у самого уха слова, похожие на молитву, это Красномордый шептал что-то, глядя на струйку крови, то убывавшую, то прибывавшую снова. Глава 21 ИЗ ЧРЕВА КИТА (3) Час дня -- ответа нет. Полицейская машина без конца передает стереотипные фразы. Они повторяются одним и тем же голосом и теми же словами, но это не магнитофонная запись: окончания слов стали неразборчивыми. Наверно, у диктора язык заплетается. Даже если задняя дверь машины и открыта -- из убежища этого не видно, -- в ней все равно жарища. Должно быть, от бесконечно повторяющихся фраз у человека в мундире -- он, страдая от невыносимой жары, сидит на узенькой скамеечке возле рации -- уже перегрелась голова. -- Я был бы рад доверить ему рацию Союза свободных мореплавателей, -- сказал Такаки. -- По-моему, он из той же породы людей, что и Коротышка... -- Другого Коротыша на свете не сыскать, -- зло бросил Тамакити. Каждый раз, когда Такаки брал наушники, Тамакити недовольно хмурился: он ждал, что рация -- она теперь вела прием только на средних волнах -- сообщит о гибели Радиста, труп которого валяется на солнцепеке. Если бы "общественное мнение" признало, что полиция зашла слишком далеко, убив безоружного человека, и нужно разрешить внести его тело в дом, Тамакити сразу полез бы на крышу. Но Такаки, склоняясь к рации, лишь морщился -- брезгливо и зло. Доктор разрезал пополам очки для плавания, укоротил переносицу и снова сшил их. Они должны были защитить глаза Дзина от слезоточивого газа. Из запасных наушников -- он сделал их полегче, вынув все внутренности, потом набил их поролоном, -- теперь готовы были и глушилки для Дзина. Корабельный врач Союза свободных мореплавателей мучился оттого, что не смог оказать помощь Радисту, пока тот еще был жив, и старался отвлечь себя работой. Исполняя свои обязанности наблюдателя за тылом, Исана устроился у слухового окна над винтовой лестницей. -- Кажется, и жители домов на холме тоже возненавидели нас, -- сказал Исана и взял у Такаки бинокль. Однако иероглифы на полотнище никак не затрагивали осажденных, а выражали лишь недовольство властями: "Полицейские моторизованного отряда, здесь тихий жилой район, залетающие сюда шальные пули нас беспокоят". Исана смотрел в бинокль, пока не заныла шея, и смеялся про себя. Потом Такаки взял у него бинокль и, глянув в окно, тоже засмеялся: -- Бедная полиция осталась одна-одинешенька! А солнце припекает все сильнее, полицейские небось перебесятся от злости. Предложи мы им сейчас вместе взять штурмом этот поселок на холме, они бы, пожалуй, согласились! -- усмехнулся Такаки. -- Слышишь, Тамакити, жители холма выставили плакат с протестом, мол, шальные пули тревожат их покой. -- Ничего! Скоро появится новая надпись: "Полицейские моторизованного отряда, побыстрее уничтожьте сумасшедших ", -- мрачно сказал Тамакити. Исана, как специалист по словам, предложил, чтобы Союз свободных мореплавателей тоже вывесил полотнище с обращением. Даже если полиция будет его игнорировать, все равно скрыть его от средств массовой информации не удастся. Объектив телекамеры сразу же запечатлеет плакат. Зато он покажет всем, что и теперь, когда радиостанция Свободных мореплавателей умолкла, их требования остаются прежними. Исана притащил стопку пеленок, и Доктор, которому план Исана пришелся по душе, ловко сшил их вместе. -- Это ты на медицинском факультете так навострился? -- Да нет, -- улыбнулся Доктор и объяснил, что учился шить паруса. Специалист по словам сделал фломастером надпись: "Ответьте -- что с нашим судном!" Прикрепив к нижней кромке полотнища груз и прибив в трех местах поперечные планки, они с Доктором спустили его через бойницу. Снайперы открыли бешеный огонь. Через минуту они сбили полотнище, и из бойницы повисли лишь обрывки веревок. Громкоговоритель продолжал повторять стереотипные фразы. В дрожавшем от жары мареве расплылись очертания полицейской машины. Земля, выброшенная из окопа, стала сухой, как песок. Да и в самом окопе было, конечно, сухо и жарко. Все жарче становилось и в убежище. В два часа дня показалась машина "скорой помощи". Пытаясь приблизиться к полицейской машине, она застряла, огибая заболоченную низину. "Скорая помощь " долго буксовала в колее, проложенной самосвалами, потом попятилась раз-другой, рванулась вперед и, наконец, добралась до полицейской машины. -- Уверены, что мы будем соблюдать соглашение о Красном Кресте. А сами на один наш выстрел отвечают тысячей... -- Да это и не обычная машина. В ней наверняка пуленепробиваемые стекла и бензобак бронирован, -- сказал Тамакити. -- Но я не собираюсь стрелять в "скорую помощь". Вызвав ее, противник признался в своем позоре. Не знают небось, куда деваться со стыда. -- Если так, может быть, нам удастся забрать труп Радиста? -- спросил Доктор. -- Они ведь не нас стыдятся. Просто не хотят быть посмешищем, -- ответил Такаки. -- Нас-то и за людей не считают. "Скорая помощь " укрылась за полицейской машиной, медики стали спасать пострадавших. Решив, очевидно, что стрельбы из убежища опасаться нечего, еще одна "скорая помощь" подъехала к полицейской машине напрямик, не огибая заболоченной низины. Неужели столько людей получили солнечный удар? А может, это просто уловка, чтобы доставить сидящим в окопе обед? Во всяком случае, на час передышка обеспечена. Осажденные, разобрав баррикаду, приоткрыли дверь на балкон, и в комнату хлынул свежий воздух. Начнись сейчас снова обстрел газовыми пулями, плохо бы им пришлось. Но противник молчал, видя, что машины "скорой помощи " пропущены беспрепятственно. -- Может, мне тоже взять флаг с красным крестом и выйти на крышу? -- предложил Тамакити. -- Если тебя подстрелят, мы лишимся единственного снайпера, -- сказал Такаки. -- У Радиста, правда, не было флага, но ведь было ясно, что он не вооружен. Лучше, пока мы еще живы, пообедаем вместе... Инаго уже хлопотала у плиты. Дзин сидел на стуле за кухонным столом. -- Дзин, как дела? -- окликнул его Исана, но тот лишь мельком взглянул на отца и снова стал внимательно слушать Инаго. -- Это шум вертолета, Дзин... А это радиопередача из полицейской машины... -- Да, это шум вертолета... Да, это радиопередача из полицейской машины... Инаго, наверно, не только хотела подбодрить Дзина, но старалась успокоиться и сама, слушая из уст Дзина эхо своих собственных слов, -- так делал когда-то и погруженный в безысходную тоску Исана. Обед, приготовленный Инаго, как бы отражал странное положение, в котором очутились Свободные мореплаватели. Рассчитывая на длительную осаду, Инаго не открыла ни одной банки дешевых консервов, а сварила огромную кастрюлю лапши и выставила на стол самые дорогие продукты -- готовилось настоящее пиршество. Один только Дзин получил целую банку крабов. Взяв пальцами ломтик нежного крабьего мяса, прослоенный тонкими хрящами, и поднеся его к глазам, он с удовольствием разглядывал лакомство и затем отправлял его в рот, весело улыбаясь, когда хрящик щекотал ему небо, и кончиком розового языка слизывая каждую крошку, чтобы она не упала на пол. Нынешнего обжору от прежнего Дзина, отвергавшего пищу, отделяла целая вечность... -- Я лежала в темноте и думала, что если взять всю мою жизнь -- день за днем -- до вчерашней ночи, то только теперь я живу по-настоящему, -- сказала Инаго. -- Это другая, новая жизнь. На наблюдательном посту дежурил один Доктор, остальные спустились вниз. -- Сколько времени мы уже ведем бой? -- спросил Такаки, оглядывая членов команды, собравшихся за столом. -- Часов десять -- двенадцать? Немало для первого сражения Союза свободных мореплавателей. Можно и подкрепиться. -- Перевернутая полицейская машина так и лежит там, -- начал Красномордый, разрывая пелену молчания. -- Я подумал, если поставить ее на колеса, мы бы спокойно сели в нее и смотались отсюда. -- Как ты ее поднимешь без крана? Она потяжелее грузовика, -- возразил Такаки. -- Это верно. Поднять ее тяжело. Зато если б удалось!.. Ключи у нас есть, я их у пленного отобрал. Конечно, кроме тех полицейских, в окопе вокруг нас сидят в засаде и другие. Но как ты думаешь, Тамакити, удастся прорвать их заслон на полицейской машине? Ведь эта машина их -- самая мощная, и наши шансы бы уравнялись. -- Может, дело и выгорит. Только я не понимаю, почему мы должны выбираться отсюда? -- равнодушно спросил Тамакити. -- Ясно, пока они не ответили на наши требования, останемся здесь. И если нам предоставят судно -- эта машина нам ни к чему. Я просто думаю, как выбраться отсюда, если они не примут наши условия и снова начнут выкуривать нас газовыми пулями. -- Я вижу, ты не очень-то веришь, что мы получим судно, -- равнодушнее прежнего сказал Тамакити и стал поглаживать автомат, который и во время еды стоял рядом с ним. -- Интересно, как ты собираешься поднять машину? -- спросил Такаки, подхватывая нить разговора, прерванную Тамакити. -- Я вовсе не уверен, что это возможно, -- отвечал Красномордый, и заливавший его щеки багрянец пополз к шее. -- Но если попытаться устроить взрыв рядом с машиной, вдруг она от взрывной волны снова встанет на колеса. Ведь она перевернулась тоже от взрыва, верно? -- Давайте взорвем у подножья холма пару гранат и посмотрим, что будет, -- сказал Такаки. Тамакити вскинул голову и глянул на Такаки. Но его опередил Красномордый. -- Нет, гранаты на это тратить нельзя, -- возразил он. -- Дело уж больно сомнительное. -- Как же быть? -- спросил Такаки. -- Лучше я подберусь к перевернутой машине и, улучив момент, взорву у подножья холма динамит, -- быстро ответил Красномордый, будто речь шла о пустяках. -- Да это чистое безумие, -- насмешливо бросил Тамакити. -- Безумие? А не безумием ли мы занимались до сих пор? -- парировал Красномордый. -- Я и в Союз свободных мореплавателей вступил, и заперся здесь с вами, и сражаюсь потому, что это безумие как раз по мне. -- А ты уверен, что тебя не подстрелят? Сам же назвал свою затею сомнительной. Встанет ли машина на колеса? И удастся ли еще подложить динамит? -- вмешался Такаки. -- Не знаю, встанет ли она на колеса. Но подложить где надо динамит я берусь, -- сказал Красномордый. -- Я уверен, именно такой безумный план и должен удаться. Великие люди в истории не раз делали вещи, которые поначалу всем казались чистым безумием. -- Ладно, хватит об этом, -- отрезал Тамакити, поморщившись. -- Дам тебе динамит. Сколько нужно-то? Подложишь слишком много -- машину разнесет на куски, да и тебя самого зашвырнет черт знает куда... -- Боишься безумия? -- насмешливо спросил Красномордый. Тамакити, который раньше остро реагировал даже на безобидные насмешки Красномордого, спокойно встал и пошел в бункер за динамитом. -- Он на все согласен, лишь бы не требовали его драгоценные гранаты, -- тихо сказал Такаки. -- Не будь Тамакити, мы бы давно остались без боеприпасов, и полицейские, отделав нас дубинками, выволокли бы всех отсюда, -- вступился за него Красномордый. -- Думаешь взяться за дело, когда стемнеет? -- спросил Исана. -- Нет, ждать до ночи нельзя, -- ответил Красномордый чуть ли не испуганно. -- Если им удалось убедить общественное мнение, что надо освободить заложников, значит, скоро начнут наступление. Забросают убежище дымовыми шашками, тогда я и выберусь отсюда. -- Но они наверняка будут стрелять газовыми пулями, и тебе придется туго. -- Надену костюм для подводного плавания, глаза прикрою маской, и слезоточивый газ мне нипочем, -- заявил Красномордый. -- Попробую нырнуть в мутное море, где вокруг не видно ни зги. Он с присвистом сделал глубокий вдох, как пловец перед погружением. Мощный вдох его разнесся по всему убежищу, но Дзин не испугался и даже внимательно посмотрел на губы Красномордого, словно вылетевший из них звук был пением неведомой птицы. Этот взгляд заставил подростка покраснеть от радости. -- Дзин, это человек. Этот звук издал человек, -- сказал Красномордый, выдыхая воздух. Когда члены команды, отправив Инаго с Дзином в бункер, вернулись в рубку, Доктор, наблюдавший за происходящим через бойницу и слушавший радио, сообщил Исана: -- Ваша жена собирается приехать уговаривать нас. Ее ждут с минуты на минуту. У ограды автозавода находится штаб полицейских сил, и на пресс-конференции она сказала, что направляется туда, чтобы переубедить нас. Это передали по радио. -- А о нашем требовании предоставить корабль она говорила что-нибудь? -- Ни слова. Не сказала даже, что, как мать, просит полицию любыми средствами спасти заложников. Хотя наводящий вопрос был задан. Она ответила, что народ не должен склоняться перед насилием, пусть это и повлечет за собой отдельные жертвы. Короче, она из тех политиканов, что зовутся ястребами. Я, правда, не уверен, она ли это была, хотел пойти за вами. Но подумал, а вдруг они неожиданно пойдут в атаку, и остался. -- Моя жена -- достойная ученица одного прожженного политикана. Хочет небось показать избирателям, что из нее выйдет истинный политик... -- А может, избирателей больше впечатлил бы трогательный призыв страдающей матери, чей ребенок взят в качестве заложника? -- спросил Такаки. -- В ней чувствуется американская школа, ответил Исана. -- Хочет воздействовать на избирателей, так сказать, чистыми методами. Мне это больше по душе. -- Интересно, какие условия она выставит? Что ж, подождем -- увидим. Во всяком случае, если вместо стандартных фраз начнутся уговоры, это уже шаг вперед, -- сказал Такаки. -- Пусть с нами вступит в переговоры даже самый отъявленный ястреб, все как-никак уступка. -- Моя жена, должно быть, не верит, что мы с Дзином -- заложники. Она понимает, что я ваш единомышленник. Кстати, она об этом не говорила? Если нет, значит, у нас еще есть надежда. -- А как она думает приблизиться к нам, чтобы начать переговоры? Тоже на машине "скорой помощи"? -- Нет, вряд ли, -- сказал Такаки. -- На "скорой помощи " они отправляют в тыл пострадавших полицейских, демонстрируя на весь мир заботу о стражах народных интересов. Скорее всего, прикатит на полицейской машине. -- Тогда для прикрытия они начнут обстрел дымовыми шашками и газовыми пулями, -- с надеждой сказал Красномордый. -- Этим-то я и воспользуюсь... Бойницы в рубке были снова как следует заделаны. Оставив на третьем этаже наблюдателем Такаки, все спустились вниз и помогли Красномордому облачиться в костюм для подводного плавания. Одновременно велись необходимые приготовления в прихожей -- обставлялась как бы сценическая площадка, откуда Красномордый должен был начать представление. Делалось все не ради него, а для защиты остающихся в убежище -- на этом настаивал сам Красномордый. Как только он выскочит наружу, дверь снова должна быть забаррикадирована обломками железобетона. И сейчас их нагромождали в виде башни -- обрушив ее одним толчком, можно было сразу завалить дверь... -- А вдруг тебя заметят у самой двери? Мы ведь ее завалим и быстро открыть не сможем, -- спохватился Тамакити. -- Если заметят, я все равно не вернусь. Они небось сразу откроют по двери огонь газовыми пулями, -- сказал Красномордый. -- Тем более ее нужно срочно забаррикадировать. -- Сам говоришь: если заметят -- конец. Может, лучше ничего не затевать? Ну доберешься, а дальше что? -- проворчал Тамакити. -- Это ведь чистое... -- Чистое безумие. Да? Я ведь сказал: именно поэтому дело, возможно, и выгорит, -- заявил Красномордый. Три часа тридцать пять минут. В убежище снова полетели дымовые шашки и газовые пули. Бойницы, выходившие на винтовую лестницу, заволокло белым дымом, стало темно, как под водой. Красномордый поправил маску и с шумом вобрал в себя воздух. Дверь открылась, и он выскочил наружу. В полосах света, как во время ливня при ярком солнце, ползли по земле густые белые, как пар, волны. Согнувшись, будто нырнув в воду, растворился в них Красномордый. Дверь тут же захлопнулась. Клубы слезоточивого газа успели все же ворваться в убежище и как злобные твари набросились на подростков. Они кашляли, задыхались, обливались слезами, глаза невозможно было закрыть: сразу начиналась нестерпимая резь. -- Не трите глаза, -- предупредил Доктор. -- Не трите, слышите. Это газ CS; пока не промоете глаза, не смейте к ним прикасаться... -- Хорошо бы забраться в бункер, но боюсь, открыв люк, напустим туда газа. Пожалуй, Дзину не следует дольше оставаться здесь, -- с трудом произнес Доктор и снова закашлялся. Никто не мог даже ему ответить. Все прислушивались к тому, что происходит за стенами убежища. Кашляя и хрипя, Доктор продолжал: . -- Если газ CS попадет Дзину на кожу, возьму его на руки, выйду наружу и сдамся. Союз свободных мореплавателей не вправе обрекать ребенка на такие страдания. Иначе я отказываюсь от обязанностей корабельного врача... -- Наш Союз всегда был свободным объединением. Каждый волен покинуть его под любым предлогом. Но я буду сражаться до конца, даже оставшись в одиночестве, в этом я тоже свободен, -- заявил Тамакити. Он с трудом встал, обмотав махровым полотенцем рот, вышел в прихожую, где плавал слезоточивый газ, и взбежал по винтовой лестнице. -- Из винтовок вроде не стреляли. Значит, Красномордого не заметили. В общем, пока все в порядке. Газовыми пулями они били по верхней части здания, так что и шальной пулей его вряд ли задело, -- сказал Такаки. -- Да, но слезоточивый газ -- штука серьезная, -- усомнился Исана. -- Сможет ли Красномордый свободно двигаться, когда кругом этот газ? -- Он на редкость здоровый парень. Три года был лучшим спортсменом Всеяпонской юношеской лиги. Он не дрогнет, если даже придется переплыть море слезоточивого газа, -- сказал Такаки, но, увидев, как пострадали от газа Исана и остальные, сморщился, точно лизнул лимон. Три часа сорок пять минут. Стрельба дымовыми шашками и газовыми пулями прекратилась. За стенами убежища стало тихо. Клубы дыма растаяли, вновь засияло солнце, и сразу вернулся яркий летний день. Глядя слезящимися глазами на эту резкую перемену, трудно было унять головокружение; казалось, с тех пор как началось сражение, для осажденных уже не раз день сменялся ночью. Прикорнув,на полу, этим мыслям предавался один Исана, он был старше всех и первым выбился из сил. Как только дым стал рассеиваться, подростки прильнули к бойницам. Тамакити, подойдя к бойнице у винтовой лестницы -- здесь раньше был пост Красномордого, -- снова получил дозу слезоточивого газа и вынужден был еще раз промыть глаза. -- Кажется, Красномордый все-таки забрался в кабину полицейской машины, -- сказал он. -- Дверца, которая раньше была распахнута, закрыта. -- Неужели их наблюдатели не обратили на это внимания? -- спросил Исана. -- Если и обратили, они теперь бессильны, -- ответил Такаки. -- А вот у нас в убежище дело худо. Справа и слева от убежища появились новые полицейские машины. Если прибавить еще отряд моторизованной полиции, скрывавшейся среди саженцев на косогоре за убежищем, то окружение было полным. Все бойницы находились под прицелом снайперов, использовавших в виде прикрытия полицейские машины или стоявшие по обе стороны от них щиты... -- Если они начнут штурм, нам не выстоять. Стрелять по-настоящему умеет только один из нас, -- сказал Доктор. -- Они уверены, будто у нас полно гранат и мы запросто отгоним всех, кто осмелится подойти поближе,-- заявил Такаки. -- Теперь небось сразу поймут, что у нас с гранатами не густо, раз Красномордый, рискуя жизнью, вылез наружу с динамитом, -- сказал Тамакити, язык у него, казалось, был налит свинцом. -- Хотя бы ради этого Красномордому стоило взять гранаты... -- Ладно, он сделал все по-своему, -- перебил его Такаки. -- Чего зря болтать о человеке, когда его здесь нет; тебя это, может, и утешит, но ему уже не поможет. Единственный наш долг -- прикрыть Красномордого. -- Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании! -- снова заладил громкоговоритель, и Такаки, не мешкая, вынул из бойницы заслонку. Исана сразу узнал этот голос, но почему-то ему казалось, будто женским голосом говорит господин Кэ. В голосе действительно были все модуляции, отличавшие дикцию старого политика, -- будь Кэ женщиной, он, несомненно, говорил бы так же фальшиво. Но это была Наоби. -- Я та, у которой вы потребовали судно. Но у меня пет желания предоставлять вам судно. Нет ни малейшего желания предоставлять вам судно. Оставьте свои глупые надежды. Ваши угрозы бесполезны. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Если вы выйдете, не усугубляя своих преступлений, я обещаю помочь вам на суде. Найму за свой счет для вас адвоката. Немедленно выходите. Ребенок, взятый вами заложником, умственно отсталый. Что может быть трусливее и бесчеловечнее этого? Выпустите заложников и немедленно выходите сами. У вас же нет никаких принципов, которые стоит защищать. Почему вы не сдаетесь? Ради чего совершаете свои преступления? Вы, кажется, надеетесь, будто вот-вот произойдет разрушительное землетрясение? Но вообще допустимы ли такие антиобщественные действия? Нет, они будут недопустимы при любом строе. Если будущее общество не избавится от подобных вам элементов, оно обречено на гибель. Никогда, ни в какую эпоху, ни в какой стране на земле люди не узаконят действий, которые вы намерены предпринять. Чего вы, в конце концов, добиваетесь? Вы сами линчуете своих товарищей и доводите их до самоубийства, вы убили полицейского и даже умственно отсталого ребенка захватили заложником... Вы, видно, вообразили, будто вам все дозволено? Вы не достойны называться людьми? Как я могу после всего предоставить вам средство для побега? Ваши требования вышли за рамки личных проблем. И я, даже если придется пожертвовать моим слабоумным сыном, ни за что не вступлю с вами в сделку. Ведь у меня есть долг перед людьми, перед моими согражданами, перед обществом. Да, я -- мать. Я схожу с ума, думая о страданиях моего ребенка. Но, как член общества, я обязана выполнить свой долг. Я отвергаю все ваши требования. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании, бросайте оружие и немедленно выходите. Вы трусы. Я не склонюсь перед вашей трусливой угрозой. Нет, не склонюсь, даже если в жертву будет принесен мой ребенок, мой умственно отсталый сын. Оставьте свои глупые надежды. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Это ваш последний шанс. Выпустите заложников и немедленно выходите, прошу вас... -- Ну и на ловкой же бабенке вы женились! -- чуть ли не с восхищением воскликнул Такаки. Исана был ошеломлен и не сразу нашелся, что ответить Такаки, успевшему вклиниться, пока громкоговоритель молчал и не начал опять повторять все сказанное. В следующую паузу Исана попытался оправдаться: -- За всю нашу совместную жизнь я ни разу не слышал от жены такого длинного монолога. Человек становится старше и меняется... -- Вам нечего стыдиться, -- сказал Такаки.-- Но почему, говоря о заложниках, она упомянула лишь Дзина и полностью игнорировала вас? Неужели она поняла, в каких вы отношениях с нами? Может, и полиция так считает? --По-моему, у полиции нет оснований делать на мой счет какие-либо выводы. Думаю, только жена начала в глубине души подозревать, что я действую как ваш сообщник или, по крайней мере, сочувствующий. Позавчера я ей рассказывал о вас, хотя весьма расплывчато. Поэтому она и говорила так осмотрительно, чтобы это никак не отразилось на ее политическом будущем. Свое обращение она записала на пленку и собирается, видимо, использовать в избирательной кампании. -- И при этом нагло утверждает, будто жалеет Дзина? В общем, и нашим -- и вашим, ну и ловка! -- повторил Такаки. -- Ее выступление заранее оправдывает моторизованную полицию, если, перейдя в наступление, они убьют и Дзина тоже, -- мрачно сказал Тамакити. -- Для обалдевших от жары полицейских эти слова матери -- как призыв перебить всех бандитов, не щадя и ребенка. -- Верно. Она все время повторяла "умственно отсталый ребенок", "слабоумный сын", укрепляя в полицейских предвзятое отношение к нам. Мол, эти психически неуравновешенные юнцы хотят сделать что-то страшное с ненормальным ребенком, -- сказал Доктор. -- Если она дошла до этого в своих расчетах, она не мать, а циничная дрянь. Разве можно, забыв, какой Дзин добрый и терпеливый, как прекрасно разбирается в голосах птиц, твердить: умственно отсталый, слабоумный! Неподвижный воздух превратил рубку в баню, и кипящий возмущением Доктор вспотел еще больше. -- Когда мы жили втроем, одной семьей, Дзин был замкнут и никак не проявлял себя, -- попытался оправдать жену Исана. -- Сейчас для нас самое важное во всеуслышание опровергнуть ее клевету о планах Свободных мореплавателей. Может, начнем вещать через мегафон? -- Надо подготовить текст, -- сказал Тамакити, пожав плечами. -- Сейчас нет времени для писанины, -- стал убеждать его Такаки. -- Раньше же у тебя здорово получалось! -- Теперь это сделаю я, -- сказал Исана. -- Но ведь жена сразу узнает вас по голосу. -- О своих подозрениях она ни за что не заявит полиции -- каждый ее шаг делается с расчетом на избирательную кампанию. Даже услышав мой голос, она промолчит. Скажет, мол, не узнала голоса через мегафон, и полиция к ней не придерется, да и газеты не поднимут шума, а значит, ее предвыборная кампания не пострадает... Я тоже хочу немного поработать как специалист по словам... -- Как специалист по словам вы свою миссию выполнили. Теперь говорить буду я, -- сказал Такаки. Чтобы не доломать мегафон, основательно попорченный Тамакити во время его чересчур эмоциональной передачи, Такаки приладил его и стал спокойно ждать. Как только призывы Наоби на минуту умолкли, он сразу начал встречную передачу, вместо позывных дважды повторив одну и ту же фразу: -- Дайте ответ о нашем судне! Дайте ответ о нашем судне! Мы не нуждаемся в судебной защите. Приговор вашего суда для нас ничто! Ваши тюрьмы не просуществуют так долго, чтобы наказать нас сполна. Да и всему вашему миру жить осталось недолго. Ребенок, взятый заложником, живет с нами свободным и раскованным. Благодаря этой свободе он стал удивительным ребенком. Поглубже задумайтесь над этим. И подумайте о нашем судне, подумайте о нашем судне! Свободные мореплаватели хотят выйти в море до того, как произойдет разрушительное землетрясение, потому что в день, когда Токио будет уничтожен, вы попытаетесь нас всех убить. И мы хотим заранее спастись от резни. Подумайте о том, что вы делаете и что намерены сделать. И поймите наш страх! Потом подумайте о нашем судне! Да, мы действительно антиобщественные элементы. Но и только. Мы не хотим иметь ничего общего с вашим обществом -- мы знаем, в нем нам не жить. Но нам отвратительна мысль, что мы погибнем на той же земле, что и вы, -- вот почему мы стремимся в море. Подумайте о нашем судне, подумайте о нашем судне, подумайте о нашем судне! Обессилев от напряжения, Такаки понурился и умолк. Молчала Наоби, молчал и громкоговоритель, повторявший стереотипные фразы. Но слушатели его не молчали. В полицейских машинах и окопе, прикрытом щитами, полицейские вопили, проклиная жару и вызывающие крики мегафона. -- Представляю, как злится Красномордый, слушая их вопли, -- уныло сказал Тамакити, с трудом сдерживая бивший его озноб. Слова эти заставили всех членов команды вздохнуть. Они ждали, что будет дальше. Ждали в водовороте насмешливых воплей. Взрыв. Дрогнули стены, обсыпав сидящих в комнате пылью. Заслонки из бойниц выбило внутрь рубки. Подростки подскочили к бойницам. Глазам их открылся столб непроглядно густой пыли, поднявшийся до самых бойниц. Мелкие камни и комья земли градом сыпались на землю. -- Ничего не вышло! -- крикнул, вылетая на винтовую лестницу, Тамакити и выставил в бойницу автомат. По мере того как пыль рассеивалась, можно было убедиться в провале операции Красномордого. Полицейскую машину отбросило к самому убежищу, но она осталась лежать на боку. Дверца кабины снова открылась и раскачивалась из стороны в сторону. Из кабины высунулась рука, затянутая в черную резину, и захлопнула дверцу. Конечно, из двух полицейских машин, являвшихся двумя вершинами правильного треугольника, третьей была сама перевернутая машина, заметить это движение не составляло никакого труда. Газовые пули посыпались на кабину. Бесчисленные черные шарики, отскакивавшие от машины, вызвали в памяти Исана стаю скворцов, взмывавших с огромной дзельквы в Идзу. Послышались насмешливые крики. Они заглушали разрывы газовых пуль: Выходи, выходи! Убийца, сумасшедший, выходи! -- в этих криках, по-прежнему полных злобы, слышались теперь и торжествующие нотки. Тамакити выстрелил. Вопли стали еще громче. В ответ на выстрел Тамакити винтовочные пули забарабанили по стенам убежища; это было уже похоже на игру -- жестокую, страшную, но обыкновенную игру. Полицейские готовы были взять реванш за флаг, нарисованный на заду их товарища... Через некоторое время дверца полицейской машины снова открылась и оттуда показалось лоснящееся черное плечо затянутого в черную резину человека, измученного сыпавшимися на него газовыми пулями. Он словно напрочь позабыл о существовании противника. Казалось, он контужен взрывом или газ затуманил его рассудок. Человек, затянутый в черную резину, упершись ногой в кузов, оттолкнулся и вылез из машины. Сорвав маску, он отбросил ее в сторону и, задрав голову, жадно глотал воздух. Но вдруг зашелся кашлем и привалился к дверце машины, чтобы не упасть. В разноголосице насмешливых воплей выделялись злорадные крики. Давай сюда, давай сюда! -- орали полицейские. "Убийца и сумасшедший" они уже не кричали. Невидимые враги вопили: "Давай сюда, давай сюда!" И глумливо смеялись... Человек, затянутый в черную резину, с трудом выпрямился и, наконец, оторвал руки от дверцы машины. Он расстегнул молнию на костюме для подводного плавания и, не соображая, что делает, достал сигареты и спички, будто собирался закурить. Снова раздался хохот, посыпались насмешки. Напрягшись и сохраняя равновесие, человек в черной резине опустил голову, чиркнул спичкой -- раз, другой и третий. Только осажденные знали, что Красномордый не курит, и с ужасом ждали конца. Вдруг человек, затянутый в резину, сделал то ли угрожающий жест, то ли поклон -- дважды и очень быстро -- прямо перед собой и влево, где стояли полицейские машины. Взрыв. Машина вспыхнула. Кабину и труп человека, затянутого в резину, объятые пламенем, отшвырнуло к самой вишне. Загорелось дерево и трава вокруг него. -- Это я его убил! Убил, не дав ему гранаты! -- в отчаянии закричал Тамакити. Так же отчаянно кричал он, когда Бой метался в жару. Но ему никто не ответил... Глава 22 ОБЪЯЛИ МЕНЯ ВОДЫ ДО ДУШИ МОЕЙ... Вдали прозвучала пятичасовая сирена, и в ту же минуту машина "скорой помощи", явно опасаясь выстрелов из убежища, приблизилась к стоявшей слева полицейской машине. На убежище посыпались дымовые шашки и газовые пули. Тамакити не отвечал. Вдруг снова показалась "скорая помощь", прятавшаяся позади полицейской машины, и умчалась куда-то с поразительной поспешностью. В это время года при такой быстрой езде по заболоченной низине, которая, хотя и подсыхала, была все же диким неровным пустырем, трясло, наверное, нещадно. В машине уезжала женщина средних лет; она обливалась потом, мышцы ее свело от напряжения. Она сидела, твердо упершись ногами в пол машины и стиснув зубы от страха; ей казалось, окажись она спиной к источнику опасности, и на нее обрушится град пуль. Она уезжала, уныло прикидывая в уме, был ли успешным ее сегодняшний политический дебют с участием средств массовой информации... Мать Дзина займет место на политической арене после смерти Кэ от рака горла и станет депутатом парламента. Она едет сейчас, мечтая о том, как будет и дальше двигаться вперед, мечась из стороны в сторону, точно машина "скорой помощи", в которой она сидит, -- сказал Исана душам деревьев и душам