оба тяжело дышали. А снаружи в это время раздавалось пение фенрихов: В мире нет страны прекрасней... Пение, сопровождаемое громким топотом сапог, звучало довольно громко, и это устраивало Крафта, так как казармы, строившиеся не на вечные времена, имели в большинстве своем тонкие стенки. - С нетерпением буду ждать сегодняшней ночи, - сказала на прощание Эльфрида. Карл Крафт смог только кивнуть в ответ. Унтер-офицер Кротенкопф, так называемый изнасилованный, ожидал обер-лейтенанта Крафта в коридоре. Он страдальчески глянул на своего начальника, затем стыдливо опустил в поклоне голову. Надо заметить, что унтер-офицер Кротенкопф отнюдь не был ни стыдливой мимозой, ни слюнтяем, ни тщедушным затворником - это был горбоносый мужчина с толстыми, оттопыренными губами, обезьяньими руками и здоровым задом - фавн с задворок Нижней Саксонии. - Они позвонили мне, - заговорил он оскорбленным тоном, с искусственным возмущением. - Они подняли меня с постели среди ночи, утверждая, что телефонная связь не действует. Я сказал им, что они могут поцеловать меня в зад. А они ответили: но только не по телефону! Это должно было бы меня насторожить. Но я думал только об исполнении своего долга, о телефонной связи и о генерале - представить себе только, что он вдруг захотел бы позвонить, а телефон неисправен! Это пахло строительными работами или фронтом! Вот я и отправился к ним, потому что служба есть служба. Но только я вошел в подвал, как они набросились на меня. Все втроем, словно дикие. Они буквально сорвали с меня одежду, даже сняли сапоги - и при этом ужасно пыхтели, потому что сапоги у меня чертовски тесные. Кто не знает, как за это взяться, тому приходится попотеть, чтобы стянуть их. Но этих баб и это не остановило. - Довольно, довольно, - остановил его Крафт, которого совсем не интересовали мелкие детали происшествия. - А почему вы пришли с докладом только теперь? Мне кажется, до вас должно было дойти еще ранним утром, что вы стали злополучной жертвой грубого насилия. - Это верно, - ответил Кротенкопф с подобострастной улыбкой, - но я ведь тоже не изверг. И никогда не был мелочным. У меня кожа дубленая - все вытерпит. И когда бабы выкинули этот номер - между прочим, они были в стельку пьяные, - я подумал: ладно, ты же не злопамятен. Ведь если человек выпьет, хмель ему ударяет в голову, и некоторые от этого теряют рассудок. Бог с ними, подумал я, будь выше этого. Война всегда жестока и требует жертв. Так я рассудил. Но главные неприятности начались позже. Теперь эти ромашки обращаются ко мне просто по имени, они называют меня Вольдемаром! А это уже слишком. Они не желают больше подчиняться, они все время хихикают, говорят двусмысленности и смеются над моими приказами - они называют меня любимым! Скажите на милость! Называют меня любимым при всех, и не только эти три вчерашние, но и все остальные, что работают на коммутаторе. А этого я, как человек и унтер-офицер, не могу допустить. - Ладно, хорошо, - сказал обер-лейтенант Крафт. - Я займусь этим делом, если вы на этом настаиваете, Кротенкопф. - Да нет, я ни на чем не настаиваю, - заверил унтер-офицер, - но что же мне делать - надо мной смеется уже вся казарма! И называть меня Вольдемаром... Меня вообще-то зовут Альфредом. Сделайте что-нибудь, господин обер-лейтенант! - А не может быть такого, что вы ошиблись? - Тогда спросите этих трех фурий - им-то лучше знать! Капитан Катер отправился в казино в надежде найти там утешение, а также чтобы подкрепиться. Потому что здесь-то были его собственные владения - и кухня, и подвал, и персонал казино подчинялись ему как командиру административно-хозяйственной роты. Право распоряжаться здесь имел еще только генерал, но в послеобеденное время вряд ли стоило опасаться его появления. - Друзья мои, - деловито сказал капитан Катер, - чем мне вас порадовать? Выскажите мне откровенно ваши пожелания. После таких напряженных похорон каждому наверняка нужно подбодриться. Рекомендую арманьяк прямо из бочки - по крайней мере двадцатилетней выдержки. Его совету, разумеется, последовали: Катер знал толк в напитках. Этому он научился во Франции. Спиртное Катер всегда разливал сам: подобное священнодействие он никому не передоверял. К тому же сейчас это было и нетрудно, потому что в это время в казино сидело сравнительно немного офицеров - несколько преподавателей тактики и два или три начальника потоков. И еще гость военной школы, некий Вирман, судя по знакам различия - старший военный советник юстиции, подчиняющийся инспектору военных школ и направленный в Вильдлинген-на-Майне, чтобы тщательно разобраться в обстоятельствах гибели лейтенанта Баркова. Но этот небольшого роста, внимательно ко всему присматривающийся господин, по-видимому, больше всего интересовался казино и содержимым его погребов. Таким образом, Катеру легко удалось добиться полного взаимопонимания с этим представителем закона, а Вирман всегда мог получить наполненный до краев стакан. - Господа, - сказал Катер, присоединяясь к сидевшим за столиком офицерам, - вот это были похороны! Уж и не знаю, что лучше - лежать в гробу или же быть испепеленным гневным взглядом генерала. - Уверен, из вас бы получился отличнейший покойник, - весело отозвался капитан Федерс. - А похороны не были бы особенно грустными - стоит только вспомнить о запасах, которые остались бы после вас. - Господин капитан Федерс, - недружелюбно ответил Катер, - я удивлен, видя вас в такое время в казино. Ведь вы женатый человек, разве вас дома не ждет ваша жена? На мгновение Федерс словно бы утратил самообладание, с лица его исчезла веселость. Офицеры с интересом уставились на него: все знали слабое место Федерса, но никому из них в голову бы не пришло задеть его таким образом - это было все равно что бросить ему открытый вызов. Поступок Катера был по меньшей мере легкомысленным. Федерс рассмеялся, но смех его был хриплым и угрожающим. - Катер, - заговорил он затем, - если вы удивляетесь, что видите меня сейчас в казино, могу только сказать, что я удивляюсь вам еще больше. Потому что по идее вы должны были бы сейчас находиться на своем рабочем месте и руководить своим, мягко выражаясь, стадом баранов. Но вы, наверное, перепоручили и это кому-нибудь другому - скорее всего Крафту, как я предполагаю. Потому что у него достаточно широкие плечи. Но, Катер, они ведь так широки, что он без особых усилий может оттереть вас, если только захочет! Этот Крафт настоящая охотничья собака, если я не ошибаюсь, при нем ни один кот [игра слов: "катер" по-немецки означает "кот"] не может чувствовать себя в безопасности. Капитан почувствовал себя немного задетым. Он поднялся, попытался непринужденно рассмеяться и заметил: - Вы неисправимый шутник, Федерс! Но это прозвучало не слишком-то убедительно; Катер вышел, сказав, что пойдет позаботиться о подкреплении. Он зашел на кухню казино и как раз собирался сам немного подкрепиться, когда следом за ним появился старший военный советник юстиции Вирман и участливо спросил: - У вас неприятности, дорогой господин Катер? - Не стоит и говорить об этом, - заверил тот. - Ну, в таком случае, - заметил любезно Вирман, - вам будет легче довериться дружески настроенному по отношению к вам человеку. А на меня вы можете положиться, мой дорогой. Если речь идет о правосудии, вы не прогадаете, обратившись ко мне. - Итак, мои дамы, - начал обер-лейтенант Крафт, - попробуйте-ка не считать меня ни мужчиной, ни офицером. - Это для нас не так-то просто, - ответила одна из трех девушек, которых он должен был допросить. - Все же попытайтесь, - посоветовал Крафт. - Представьте себе, что я нечто среднего рода - если хотите, сам закон. Можете говорить со мной совершенно открыто, без ложного стыда. - А у нас его и так нету, - заметила другая девушка. Обер-лейтенант Крафт находился в подвальном помещении штаба, так сказать, на месте преступления. В комнате стоял ряд коммутаторов, перед ними - стулья, а сверху - схемы соединения и непременный плакат "Враг подслушивает!". В одном углу - стол, на нем кофейные чашки, чайник и электрический кипятильник. Применение кипятильника, кстати, было официально запрещено во всех штабных помещениях, но не генералом Модерзоном, а капитаном Катером - поэтому на запрет никто даже не обратил внимания. В другом углу находилась походная кровать - в известной степени "орудие преступления" - старый, продавленный, заржавелый проволочный матрас с наброшенными сверху тюфяком и одеялами. Перед Крафтом, стоявшим за коммутаторами, сидели три девушки - хорошо сформировавшиеся существа с приятными, наивными лицами и любопытными, дружелюбно глядящими глазами, - каждой было не больше двадцати лет. Они не были ни особенно смущены, ни чрезмерно взволнованы. Глядя на них, нельзя было сказать, что их мучает сознание своей вины. - О чем же вы при этом думали, дорогие дамы? - осторожно спросил Крафт. - А ни о чем, - ответила одна из девушек, и это прозвучало вполне убедительно. - Прекрасно, - сказал Крафт. - Согласен, что этот случай не требует особых умственных усилий, но полностью отключить мозговую деятельность все же нельзя. Возникает, например, вопрос, почему объектом действий оказался именно унтер-офицер Кротенкопф? Обер-лейтенант Крафт вынужден был сесть. Вся эта история казалась ему, с одной стороны, совершенно запутанной, а с другой - абсолютно простой, в зависимости от того, с какой точки зрения ее рассматривать. - И все же, - сказал наконец Крафт, - вы дали волю своим рукам или нет? Девушки переглянулись. Было заметно, что они успели договориться между собой, как им отвечать на вопросы. Надо отдать должное Крафту: он не собирался придавать этому делу широкого размаха и делать его подсудным. Поэтому он ободряюще улыбнулся удивленным девушкам. - Конечно, - заговорила одна из девушек, хорошенькое маленькое создание с наивной детской улыбкой и искренними глазами - тип плутовки периода первой мировой войны, времен наших бабушек, - конечно, мы его раздели, а потом хотели выставить за дверь, в некотором роде в знак протеста, но он заупрямился и остался здесь. - Гляди-ка! - удивленно воскликнул Крафт. - Значит, речь идет о своего рода демонстрации? - Конечно! - ответила девушка, казавшаяся очень простодушной. - Потому что в этой казарме жить так дальше нельзя. Здесь почти тысяча фенрихов и пятьдесят девушек, но никто не может о нас позаботиться. Повсюду запреты, запертые двери, сторожевые посты и надсмотрщики. А нам всего-то и нужно некоторое развлечение. Мы не хотим прокисать здесь! Но для нашего генерала все люди - только куклы, он и не думает принимать нас в расчет. Когда-нибудь мы должны же были об этом сказать! И тогда мы поймали этого Кротенкопфа. Не для того, чтобы что-нибудь с ним учинить, - мы только хотели устроить демонстрацию. Понимаете? Обер-лейтенанту вся эта история начала доставлять удовольствие. Но все же он решил быть осторожным. - Послушайте-ка меня, - заговорил он, - я хочу рассказать вам одну историю. Она произошла в то время, когда я был еще маленьким и жил в деревне. Так вот, по довольно чистому белью нашего соседа, разостланному на траве, как-то прошлись несколько гусей. Сосед подал жалобу. Но существовало несколько вариантов объяснений. Первый: гуси были рассержены. Второй: их нарочно прогнали по белью. Но, возможно, что они и просто так, сами прошли по нему! Последнее объяснение было самым лучшим и простым - и его легче всего было представить как достоверное. Рассерженные гуси или гуси, которых намеренно прогнали по белью, - из-за этого было бы поднято много шуму. А этого гуси обычно не переносят. Все понятно или объяснить поподробнее? Девушки испытующе разглядывали Крафта. Потом вопросительно посмотрели друг на друга. Наконец та, которая выглядела наивнее всех, но была, наверное, самой продувной, сказала: - Значит, вы считаете, что нам надо сказать, что это было простое недоразумение или что-то в этом роде? - Не совсем так, - ответил Крафт, - но вы же, например, могли позволить себе небольшую, пусть даже рискованную игру, такую, знаете, безобидно-веселую месть своему тирану Кротенкопфу, исход которой был заранее не предусмотрен. Так вы снимете вину с себя, не возлагая ее на кого-нибудь еще. Если это было наподобие игры - тогда вам погрозят пальцем и поругают, но голову вам за это никто не снимет. Если же это было хотя бы наполовину всерьез, нападение с применением прямого или косвенного насилия, - тогда привет, милые дамы! Это уже пахнет тюрьмой. А там еще хуже, чем в казармах. - Вы очень любезны, - благодарно отозвалась одна из девушек. Остальные кивнули утвердительно. Они сразу поняли, что попали в хорошие руки. - С вами вместе можно красть лошадей! Не так ли? - Вполне возможно, - ответил обер-лейтенант Крафт. - Но не вздумайте обращаться ко мне, когда вам придет охота повеселее провести еще одно скучное ночное дежурство. Когда обер-лейтенант Крафт вернулся в канцелярию роты, его уже ждали. Это был узкоплечий невысокий человечек с быстрыми, как у белки, движениями, острым носом и любопытными, внимательными глазами хищной птицы. - Позвольте представиться: Вирман, старший военный советник юстиции. Я интересуюсь делом Кротенкопфа. - Откуда вы о нем знаете? - осторожно спросил Крафт. - От вашего шефа, господина Катера, - объяснил человечек мягким, но требовательным голосом. - Кроме того, это уже служит темой разговоров весьма нелестного толка в казино. Тем скорее надо покончить с этим. Ваш шеф обратился ко мне за советом, и я готов оказать ему всяческую поддержку. Случай интересует меня и с юридической и с человеческой точки зрения. Позвольте мне взглянуть на ваши протоколы допроса. Это было уже слишком. Крафт тоже испытывал потребность чувствовать себя человеком. К тому же Вирман был ему просто несимпатичен. Елейный голос представителя военного правосудия действовал обер-лейтенанту на нервы. Поэтому Крафт коротко отрубил: - Я считаю, что это не входит в вашу компетенцию, господин старший военный советник юстиции! - Дорогой мой, - ответил тот, прищурив глаза, - компетентен я в этом случае или нет, об этом не вам судить. К тому же я действую по согласованию с вашим командиром роты. - Капитан Катер не сообщил мне, однако, о своем на то согласии ни в устной, ни в письменной форме. Поэтому, пока я этого не получу, я вынужден действовать по своему усмотрению. А это значит, что этим так называемым делом я пока займусь сам - до дальнейших распоряжений, возможно, и от самого генерал-майора Модерзона. - Вы получите их, любезнейший, - быстро отозвался Вирман. Его голос звякнул, как ржавая коса, которую пробуют, рассекая воздух. - Вы на этом настаиваете? Крафт не без опаски рассматривал маленького колючего человечка. Даже ссылка на генерал-майора Модерзона, грозу всего Вильдлингена, казалось, не произвела на этого жаждущего дела военного юриста должного впечатления. - Ну так что же, - въедливо продолжал Вирман, - вы сами покажете мне протоколы или же мне для этого придется привлечь генерала? - Привлекайте, если хотите! - в бешенстве ответил Крафт. - По мне - хоть самого главнокомандующего вермахта! - Для начала достаточно будет и генерала, - мягко возразил старший военный советник юстиции. Потом быстро, словно флюгер под порывом ветра, повернулся и исчез за дверью. - Наверное, я могу собирать вещи, - сказал обер-лейтенант Крафт Эльфриде Радемахер. - Мои короткие гастроли в военной школе, кажется, подходят к концу. - Нас никто не видел? - озабоченно спросила Эльфрида. - Если бы речь шла об этом, - ответил Крафт, - то это по крайней мере было бы порядочным основанием. - И, в конце концов, я могла бы к тому же еще и утверждать, что пыталась тебя изнасиловать. Теперь это ведь такой новый вид игры. - Да, - ответил Крафт, - и к тому же еще одно происшествие, которое заставит генерала вылететь из кресла. - Ну уж вылететь из кресла его ничто не заставит, - уверенно возразила Эльфрида. - Что бы ни случилось, он даже выражения лица не изменит. Недавно во время одного из обходов он зашел в помещение, где расположилась влюбленная парочка. И что же ты думаешь? Он прошел через комнату даже не моргнув глазом. - Он ничего не сказал? - Ни слова. Да это было и не нужно. Он сразу же узнал обоих. - И с треском выставил их? - Он их поженил. - Это еще хуже, - обеспокоенно заметил Крафт. - Мне кажется, они очень счастливы, - возразила Эльфрида и с улыбкой посмотрела в окно. Обер-лейтенант Крафт был готов ко всему. Но последствия стычки с этим военным юристом могли быть только одни: Восточный фронт. Впрочем, сейчас ему было все равно куда, только бы вырваться из этого зверинца. Ну и крик поднимет, наверное, генерал! Обер-лейтенант пережил на своем веку немало словесных бурь, но воспринимал их всегда лишь как бесполезный барабанный треск. Через каких-то полчаса, большую часть которых обер-лейтенант провел куря в туалете, генерал-майор, как и следовало ожидать, вызвал Крафта. Но, как ни странно, он не потребовал, чтобы обер-лейтенант явился к нему для доклада при полном параде, как это было положено по уставу. Генерал-майор пожелал лишь переговорить с Крафтом по телефону. И разговор этот был на удивление коротким. - Вы отказались, - спросил Модерзон без какого-либо вступления, - показать старшему военному советнику юстиции Вирману материалы дела, которым сейчас занимаетесь? - Так точно, господин генерал. - Почему? - Потому что я считаю, что это не входит в компетенцию господина старшего военного советника юстиции, господин генерал. - Хорошо, - сказал Модерзон. И это было все, по крайней мере пока. 3. УЧЕБНОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ "X" ЗАНИМАЕТСЯ ФИЗИЧЕСКОЙ ПОДГОТОВКОЙ Молодые голоса разносятся по всему спортивному залу. В воздухе стоит крепкий запах мужского пота. Капитан Ратсхельм чувствует себя в такой обстановке как рыба в воде. Капитан Ратсхельм, начальник 6-го учебного потока, лично опекал три учебных отделения. Он делал это всегда, когда проводились занятия по физподготовке или спортивные игры. В шортах и рубашке без рукавов он расхаживал среди фенрихов: бодрый, воодушевляющий своим примером и являющийся, насколько это ему удавалось, образцом. Он имел некоторую склонность к полноте, и его розовая кожа заметно выделялась на фоне смуглых сильных тел его подчиненных. Особую заботу и внимание проявлял он к учебному отделению "X", осиротевшему после внезапной смерти наставника, лейтенанта Баркова. До назначения генералом его преемника эти обязанности добровольно взял на себя капитан Ратсхельм и выполнял их добросовестно, с полной отдачей. Ратсхельм был очень доволен, если ему удавалось уделить больше времени своим молодым подчиненным. С особенным удовольствием он играл с фенрихами в итальянскую лапту. Он носился тогда между ними, отбивая кулаками мяч и отталкивая плечом других, чтобы занять более выгодную позицию. Он видел влажный блеск обнаженных торсов, ощущал исходящий от них терпкий запах. И чувствовал при этом силу, радость и внутреннее чувство товарищества - особенно при виде фенриха Хохбауэра. - Так держать! - крикнул он ему. - Ваш пас сейчас был просто великолепен. - Господин капитан, вы тоже прекрасно приняли мяч, - отозвался Хохбауэр с сияющими глазами. - Этот Хохбауэр упорно тренируется, - с пониманием дела сказал фенрих Меслер. - Он это делает, чтобы подлизаться к шефу. Фенрих Меслер имел репутацию острослова. Это давало ему то неоспоримое преимущество, что его замечания истолковывались почти всегда как шутки. Таким образом, он избавлялся подчас от неприятностей. Фенрих Редниц заметил рассеянно: - Хохбауэру следует поторопиться: желающих-то много. - Да, чтобы стать офицером, надо чем-нибудь жертвовать, - заявил Меслер с невинной улыбкой. Они стояли сзади, в самом конце площадки. Меслер - небольшой жилистый парнишка с юркими глазами, с большой охотой следивший за всем, что имело отношение к женскому полу. Редниц - среднего роста, стройный, но с медвежьей ухваткой. Он почти всегда довольно улыбался, но никогда не смеялся - уже успел разучиться. - Просто позор, что у нас нет кандидатов в офицеры женского пола, - высказал свое мнение Меслер, - тогда бы и я с удовольствием занялся спортом! - Хватит и того, - ответил Редниц, - что некоторые у нас и так ведут себя как бабы. Или ты намереваешься получить звание лейтенанта, переспав с кем-нибудь? - Это зависит от того, с кем, - ухмыльнулся Меслер. - Какая-нибудь майорша не старше тридцати меня бы устроила. Это была бы еще не самая тяжелая жертва, которую можно принести на алтарь отечества. - Внимание! - крикнул капитан Ратсхельм. - Поменялись сторонами! Команды поменялись местами, а Меслер и Редниц опять очутились сзади. Главное поле боя они без малейшей зависти предоставили признанным спортсменам. Несмотря на свой возраст - им было всего по двадцати одному году, оба они, Меслер и Редниц, имели за плечами уже некоторый боевой опыт. У них было развито шестое чувство, подсказывавшее им, когда они находились в поле зрения кого-либо из начальства, а когда нет. Они инстинктивно стремились всегда занять место, где возможность попасть в поле зрения неприятеля была наименьшей. Вот и сейчас капитан Ратсхельм, находясь перед ними, с увлечением занимался игрой и игроками, что отвлекало его от наблюдения за всем происходящим в зале. Его спина являла собой благоприятное зрелище. И если оба фенриха и делали пару шагов или даже иногда бегали за мячом, то только потому, что их вынуждал к этому январский мороз. Они не желали горячиться без особой нужды, но и мерзнуть тоже не хотели. - Хохбауэр обязательно станет офицером, - сказал Меслер. - Он, может, и генералом станет, - подтвердил Редниц. - Но при условии, что война продлится достаточно долго, а ему удастся найти начальников, которые будут ему покровительствовать. - Внимание, господин капитан! - раздался звонкий, приятного тембра голос Хохбауэра. - Передача с середины поля! - Есть! - крикнул капитан Ратсхельм. Он принял мяч, как ему показалось, элегантно пританцовывая, и отправил его на половину противника. Но там один из фенрихов уклонился от приема мяча, уж неизвестно из каких соображений, и тот оказался в ауте. Было выиграно еще одно очко. Команде капитана везло - да и как могло быть иначе? И Ратсхельм снова увидел в этом, подтверждение своих многогранных способностей. - Им уже не отыграться! - радостно воскликнул Хохбауэр. - Но, надо отдать им должное, сражаются они храбро! Достопочтенный капитан Ратсхельм был солдатом по профессии, офицером по убеждению и командиром учебного потока по призванию. Ему подчинялись три учебных отделения - "Г", "X", "И", в каждом сорок фенрихов, преподаватель тактики и офицер-инструктор. И Ратсхельм был призван объединить в своем лице все, что включал процесс производства будущих офицеров. Он мог исполнять все необходимые функциональные обязанности: быть плановиком, преподавателем, воспитателем и другом среди друзей. И хотя он был лишь немногим старше своих воспитанников, он чувствовал себя их отцом. Переполнявшая его любовь к ним была воистину отцовской, так он себе, по крайней мере, постоянно внушал. - Отлично, Хохбауэр! - сказал он, слегка задыхаясь, когда фенрих отыграл еще одно очко. - Отлично сыграно! - Господин капитан, вы опять сделали мне прекрасную подачу, - возразил Хохбауэр. И его сияющий взгляд выразил восхищенную признательность. Капитан Ратсхельм почувствовал себя не то чтобы польщенным - скорее он был доволен, что его признавали. И этого ему было вполне достаточно. Он щедро давал прочувствовать свою отеческую любовь и в ответ не требовал ничего другого, кроме уважения. Его участливое сердце - он нисколько не сомневался в этом - ни на секунду не ставило под угрозу сущность дисциплины. Как раз в этот момент мяч сильно ударил его по голове. Он почувствовал слабость в ногах и слегка покачнулся. Но все же заставил себя улыбнуться, как настоящий офицер-спортсмен. Однако висок сильно ломило. - Простите, - крикнул с другой половины поля фенрих Вебер, - я не хотел пробить так сильно! - Это была грязная игра! - крикнул фенрих Хохбауэр, немедленно принимая сторону своего капитана. Фенрих Вебер, по имени Эгон, большой и широкий, как готический шкаф, пыхтя, надвигался на него. Он чувствовал себя оскорбленным, так как и у него было свое спортивное честолюбие. - Откуда тебе знать, что такое грязная игра, - крикнул он Хохбауэру, - если ты не знаешь, что такое чистая? Хохбауэр хотел было рвануться вперед. Потом оглянулся на капитана, все еще потиравшего висок. Однако это не помешало ему сделать то, что он считал своим долгом спортсмена. - Вебер, - строго заявил капитан Ратсхельм, - я не потерплю никаких столкновений во время игры. Вы дисквалифицируетесь. Вебер неуклюже направился к Редницу и Меслеру. - Алло, спортсмены, вы слышали - я дисквалифицирован. Неплохо, а? Превосходный номер, чтобы немного отдохнуть. Возьму себе впредь на вооружение. - Да, - отозвался фенрих Меслер, - если твоему приятелю Хохбауэру приходится выбирать между тобой и капитаном, ясно, кого он предпочтет. - Ерунда, - великодушно заметил Вебер. - Главное, что я залепил Ратсхельму по башке весьма спортивно, приятели. А результат? Я наконец-то могу отдохнуть. - Но все-таки, - осторожно напомнил Редниц, - Хохбауэр сказал, что ты играл грязно. - Так оно и есть, - без стеснения согласился Вебер, - в таких ситуациях я всегда так поступаю. Но только никому из этих невежд я об этом не скажу ни слова. Таким уж был фенрих Вебер, по имени Эгон. Нравом своим он напоминал собаку из мясной лавки - был невозмутим и обезоруживающе чистосердечен. Едва ли у него были какие-нибудь слабости. А в служебном отношении у него и вовсе не было недостатков. Он слыл дельным солдатом. - Может, сыграем партию в медицинбол? - предложил он. Меслер и Редниц поддержали его идею. Медицинбол давал им прекрасную возможность размяться - можно было согреться, не напрягая особенно сил. Эта игра не очень-то отличалась от веселых детских игр. Трое фенрихов отошли в сторону от команд, играющих в итальянскую лапту. На это никто не обратил внимания. Ратсхельм был все еще в центре внимания и играл с полной отдачей. Он подавал пример и был уверен, что все ему должны следовать. Комплексом неполноценности он не страдал. - А вы слышали новость? - поинтересовался фенрих Вебер. - А что может быть нового, - спросил, улыбаясь, Редниц, - кроме того, что ты грязно играешь, по мнению твоего друга Хохбауэра? - Да что там, - отмахнулся Вебер добродушно, - я же ведь знаю абсолютно точно, что ты терпеть не можешь этого Хохбауэра по каким-то там причинам. - По достаточно веским причинам! - вставил Редниц. - И ты знаешь, что я имею в виду. - Дружище! - сказал Вебер невозмутимо. - Я нахожусь здесь, чтобы закончить курсы, а не для того, чтобы изображать из себя слишком-то порядочного человека. Что касается меня, то здесь каждый может быть или святым или же отправиться в могилу; главное: я буду офицером. Все остальное для меня - чепуха! Редниц лишь усмехнулся. Он поднял мяч и бросил его Меслеру. Разминка могла тем самым начаться. - А все же, - спросил Меслер, - что же нового в Риальто? - Поразительная штука! - заверил Вебер. Но под испытующим взглядом Редница добавил: - Насколько я в курсе дела. Однако можно сказать с абсолютной уверенностью: бабы творят что-то уму непостижимое! - А они и всегда такие, - сказал Меслер со знанием дела. - А каких баб ты имеешь в виду? - Да тех, что здесь, в казарме! - ответил Вебер. - Рассказывают, что они совсем нагишом разгуливают по территории. - Скорее всего лишь в душевом помещении, - высказал свое мнение Редниц, приглушая страсти. - Где же еще? - Не говори, - ответил Вебер. - В подвале помещения штаба - на коммутаторе, как мне кажется. Табунами. По меньшей мере трое. Если не пятеро. И они, насколько мне известно, набрасываются на кого угодно. Дальнейшую информацию об этом я еще получу. Что, приятели, рты-то пораскрывали? - Друзья! - проговорил Меслер почти торжественно. - Это требует нашего немедленного вмешательства. Предлагаю провести совместную разведку боем сегодня же ночью. - Продолжайте без меня, камераден! - крикнул капитан Ратсхельм фенрихам. - Мы вполне справимся со своей задачей, - заверил его Хохбауэр. - Поскольку благодаря господину капитану победу у нас им уже не вырвать. - Несколько фенрихов кивнули утвердительно головой. Капитан Ратсхельм набрал достаточно очков. Но другие игроки тоже имели право на успех, а он не был человеком, который не пожелал бы им этого. Кроме того, он немного устал. Он тяжело дышал и испытывал легкое покалывание в правом бедре - по-видимому, последствия тяжелых времен на передовой. Капитан отошел на заднюю линию, однако не настолько далеко, чтобы мешать фенрихам Меслеру, Веберу и Редницу, и вместе с тем достаточно близко, чтобы наблюдать за Хохбауэром. Фенрих Хохбауэр, по мнению Ратсхельма, был сделан как раз из того материала, из которого готовят офицеров. В нем уже сейчас видна была личность с четко работающим мышлением, полная энергии и выдержки, обладающая чувством собственного достоинства и волей, умело применяющаяся к обстановке и людям. Короче - Хохбауэр был прирожденным командиром. Некоторая юношеская жесткость со временем пройдет, что же касается несколько болезненно проявляющегося иногда идеализма, то его можно направить в нужное русло. Ратсхельм посмотрел в сторону учебных подразделений "Г" и "И". Там наблюдалась обычная картина: обер-лейтенант Веберман без устали описывал круги вокруг своего стада фенрихов, подобно овчарке; лейтенант же Дитрих выбрал такую позицию, с которой ему были бы хорошо видны действия всех его подчиненных. Оба они хотя и работали различными методами, но добивались одинакового результата: постоянно держали своих фенрихов в напряжении, но сами не принимали участия в их занятиях и не являли собой образец. Поэтому на них были надеты теплые тренировочные костюмы, тогда как Ратсхельм, будучи непосредственным участником игр, был одет легко. Ход размышлений привел капитана Ратсхельма к выводу, что мороз, господствовавший в спортзале, был довольно-таки приличным. Ему стало холодно, и он решил дать команду совершить пробежку вокруг зала. Он жестом подозвал командира учебного отделения и сказал ему: - Крамер, примерно через пять минут закончить индивидуальные занятия, концовка занятий будет совместная. - Вы слышали? - спросил фенрих Меслер своих друзей Редница и Вебера. - Через пять минут начнется идиотская скачка. Но без нас, не так ли? Все было ясно. Бег вокруг зала - не для старых вояк. Эта монотонная рысь, которая к тому же была довольно-таки напряженной, входила в стандартную программу занятий капитана. Это был ведущий номер офицерских цирковых лошадок: капитан Ратсхельм стоял в середине манежа, а они шли рысью по кругу. И так продолжалось не менее пятнадцати минут. Чтобы избежать этого, по крайней мере для себя лично, фенрихи Меслер, Вебер и Редниц направились к Крамеру, командиру учебного отделения, и Меслер заявил ему как само собой разумеющееся: - Крамер, мы займемся спортинвентарем? - Что такое? Снова вы? - спросил Крамер недовольно. - И к тому же сразу три человека? И всегда-то вы хотите быть там, где полегче! На это, как на постоянное явление, я не согласен, к тому же это бросается уже в глаза. - Но если это единственное, что здесь бросается в глаза, - сказал Редниц дружески, - тогда ты, пожалуй, можешь говорить о счастье. - Вы мне угрожаете?! - возмутился Крамер; он был хауптфельдфебелем и хотел, чтобы его, как такового, уважали. Он хотел, чтобы его вежливо попросили, и тогда он, не мешкая, великодушно дал бы свое согласие. Что же касается поведения этих трех фенрихов, то оно принимало черты самого настоящего шантажа и вымогательства. - Не задавайтесь слишком-то, - буркнул он. - И прекратите наконец эту неуместную спекуляцию. Вы ведь все равно ничего не докажете - лейтенант Барков умер естественной смертью! - Это как сказать, - заметил Вебер. - Смерть всегда самое естественное явление в мире - так или иначе! - Об этом мы поговорим в подходящий момент! - заявил Меслер, ухмыляясь. - А сейчас мы хотели бы уберечь тебя от некоторых неприятностей - и мы, только мы в состоянии это сделать. Ибо если мы не займемся спортинвентарем, тогда наверняка не будет хватать одного мяча. Крамер был достаточно опытным человеком, чтобы сразу же понять, какие хлопоты скрываются за этим намеком. По-видимому, этой троице удалось спрятать один из мячей в надежном месте, да так, что только они одни могли его снова разыскать. Если он хочет избавиться от ненужных хлопот и больших неприятностей, ему не остается ничего другого, как еще раз пойти навстречу этим лентяям. Он вполголоса выругался, а затем громко приказал: - Меслеру, Веберу и Редницу заняться спортинвентарем! На этом для троих занятия спортом были окончены, прежде чем они вообще к ним приступили. Сбор и сдача спортинвентаря у новичка-рекрута заняли бы не более десяти минут, но поскольку речь шла об опытных солдатах, для этого им потребуется добрых полчаса. А за это время цирковая программа подойдет к концу. - Друзья! - сказал Вебер. - Нам необходимо обсудить основательно план наших боевых действий - для этого у нас сейчас имеется достаточно времени. И я должен вам сказать: эта история с бабами не дает мне покоя. То, что здесь, к сожалению, бедные маленькие, всеми покинутые девочки вынуждены бегать неудовлетворенными, это против моей мужской чести. - Внимание, камераден, - сказал капитан Ратсхельм, посмотрев на часы. - Время позволяет нам немного заострить свое внимание на теоретических выкладках. Нужно исходить всегда из того, что в здоровом теле - здоровый дух. Понятно? Едва ли нашелся бы хоть один из фенрихов, для которого что-либо было бы непонятным. Перед своим большим заключительным номером, перед последним совместным физическим упражнением этого дня, капитан Ратсхельм решил немного потеоретизировать. Для унтер-офицеров может быть вполне достаточным знать, как что-либо делается, офицер же должен понимать, для чего это делается. В этих целях капитан Ратсхельм приказал всем фенрихам встать полукругом. После этого он спросил испытующе: - Для чего мы, собственно, занимаемся спортом? - Этот же вопрос и я задаю себе! - прошептал один из стоящих в задних рядах. Капитан Ратсхельм не слышал этого, хотя бы потому, что никогда бы не подумал, что кто-либо осмелится шептать в его присутствии. Он оглядел курсантов и увидел на их лицах готовность к ответу. Поскольку одним из лозунгов военной школы, выдвинутых начальником потока, был: нет такого вопроса, на который офицер не смог бы ответить. Ратсхельм посмотрел на Хохбауэра и порадовался его отличному виду. Фенрих смотрел с доверием и в то же время почтительно на своего обожаемого начальника - так, видимо, выглядел Зигфрид, когда его взгляд покоился на Кримхильде. Хохбауэр выставил вперед свой крепкий, уже как у настоящего мужчины, подбородок - он напоминал школьника, ждущего с нетерпением, чтобы его спросили. - Ну, Хохбауэр? - спросил капитан. Фенрих встрепенулся, принял уставное положение и, глядя прямо в глаза своему начальнику, сказал непринужденно: - Спорт закаливает организм. В здоровом теле живет здоровый дух. Спорт способствует выработке прилежания, которое является одной из лучших немецких черт. Это прозвучало как отштампованное машиной - кратко, четко и по существу вопроса. Короче говоря, образцово. Ратсхельм был доволен. Он кивнул головой: - Хорошо, Хохбауэр. Казалось, Хохбауэра захлестнула волна счастья. Однако выражение лица его оставалось подчеркнуто серьезным, положение - уставное, только рот чуть-чуть улыбался да глаза потеплели. Он слегка, едва заметно, приоткрыл зубы - ровные, крепкие, которые годились бы для рекламы патентованной жидкости для полоскания рта: здоровые зубы - здоровый дух, - офицеры предпочитали "бленд оль". Ратсхельм между тем продолжил свои теоретические изыскания. Его следующий вопрос звучал так: - Заинтересован ли офицер в занятиях спортом? - Только в той степени, в которой им занимаются его подчиненные, - пробормотал кто-то в задних рядах. Фенрих же из первого ряда выдал ожидаемый от него ответ, который прозвучал следующим образом: - Офицер заинтересован во всем, что служит повышению боевых качеств солдат, укреплению дисциплины, поддержанию здоровья и закаливанию организма. Спорт является исключительным средством становления мужчины. Офицер прививает своим подчиненным спортивные навыки и сам занимается спортом, так как должен являться для них постоянным примером. Этого, по мнению Ратсхельма, было вполне достаточно для теоретической части. Хорошие ответы соответствовали прекрасным спортивным достижениям, только что показанным фенрихами. Он мог быть довольным этим учебным отделением, и оставалось только надеяться и желать, чтобы оно после кончины лейтенанта Баркова попало в крепкие и надежные руки. Такой прекрасный человеческий материал заслуживал того, чтобы быть обработанным наилучшим образом. Капитан Ратсхельм распорядился начинать бег по кругу, для которого отвел двадцать минут. Чтобы установить хороший темп бега, он поставил впереди бегущих Хохбауэра. А для того чтобы не допустить растягивания подразделения, замыкающим приказал следовать Крамеру. Построившись, курсанты двинулись рысцой по кругу. Переведя взгляд с ног на лица бегущих, Ратсхельм не обнаружил на них ожидаемой радости. Он тщетно пытался увидеть чисто мужское возбуждение от бега, которое должно быть присуще будущим офицерам, по крайней мере тем из них, которые имели шанс стать настоящими мужчинами под его руководством. Но, может быть, внезапная смерть лейтенанта Баркова являлась причиной подавленного настроения фенрихов? Вполне возможно, что вызывающая сожаление незаконченная процедура его похорон, имевшая место ранним утром, подействовала на них удручающе. Да к тому же еще и это неприятное расследование по "делу гибели лейтенанта Баркова", которым занимается старший военный советник юстиции Вирман, - может быть, и неизбежное явление, но способное вызвать замешательство. Эти мысли взволновали Ратсхельма. Молодые люди, сказал он себе, которые к тому же являются избранниками судьбы и которым предстоит стать офицерами, должны своевременно прочувствовать, что может означать товарищеская солидарность в избранных кругах. И поэтому, следуя внезапному порыву, он приказал курсантам собраться вокруг него. Фенрихи учебного отделения "X" последовали распоряжению своего начальника чрезвычайно охотно. Их вполне устраивал перерыв в этом утомительном беге. К тому же многие из них с любопытством ожидали, что же будет дальше, ибо они очень скоро уяснили для себя, что от капитана Ратсхельма можно ждать любой неожиданности. У этого человека была манера говорить таким образом, словно он цитировал из солдатской книги для чтения, а это имело и свою юмористическую сторону. - Итак, послушайте-ка, - сказал Ратсхельм с важным видом, как это обычно говорит офицер, желающий поучать солдат. - Мы только что похоронили нашего лейтенанта Баркова. Он был хорошим человеком. Умирать же придется в конце концов всем. Что касается хорошего солдата и офицера, конечно, то он должен быть всегда готовым к этому. Таким образом, здесь все в порядке. Но нам, солдатам, приходится не то