ую трубку и связался с казармой. Когда коммутатор школы ответил, что произошло не сразу, он назвал свое имя и звание, затем откашлялся и потребовал связать его с генералом. - Модерзон, - сразу же прозвучал ясный, спокойный голос. - Я очень прошу извинить меня, господин генерал, что я так поздно... - Никаких объяснений, - заявил генерал, - переходите к сути дела. - Господин генерал, после долгих размышлений я принял решение просить господина генерала воздержаться от назначения обер-лейтенанта Крафта офицером-инструктором в мой курс. - Не согласен, - произнес генерал и положил трубку. - Что меня привлекает, - заявил капитан Ратсхельм, - так это благородная, изысканная обходительность, царящая в доме майора Фрея. - А что привлекает меня, - сказал Федерс, - так это потрясающая близорукость, царящая в этом мире. Они поднимались на холм по дороге к казарме. В середине шагал капитан Ратсхельм, справа от него капитан Федерс, слева - обер-лейтенант Крафт. Со стороны они являли собой картину, полную мира и согласия: воспитатели будущих офицеров, дружно шагая, весело переговариваются между собой. Под подошвами скрипел снег. Ночь была ясной, и все вокруг казалось зачарованным: черные контуры деревьев, дома, казавшиеся игрушечными, небо, усеянное сверкающими звездами. "Немецкая зимняя ночь", - подумал Ратсхельм. Затем он снова обратился к Федерсу и задушевно сказал: - Вы недооцениваете всего этого, дорогой Федерс. Наш майор и его уважаемая супруга сохраняют нетленные ценности. Они сохраняют то, что должно быть сохранено, - домашний очаг, достоинство, гармонию между людьми. - Плоскую болтовню, сладковатые разглагольствования и досужую навязчивость! - продолжил Федерс. - Короче говоря, эти люди не в своем уме - и они неодиноки. - Я прошу вас, Федерс, вы ведь говорите о своем майоре, - упрекнул его капитан Ратсхельм. - Я говорю о состоянии, - продолжал Федерс, - которое называю близорукостью, - это широко распространенная эпидемия. Каждый видит лишь настолько, насколько позволяет ему его горизонт. А он очень узок. - Дорогой Федерс, мы должны стараться прожить свою жизнь преданно, скромно и самоотверженно, - умиротворяюще проговорил Ратсхельм. - Чепуха! - оборвал его Федерс. - Мы должны смотреть на мир открытыми глазами и видеть его таким, какой он на самом деле, вместе с грязью, кровью и гноем! Видеть дальше своего горизонта - вот в чем дело. Там, за высотой 201, находится Берлин - и почти каждую ночь там умирает несколько тысяч людей. Их разносит на куски, они сгорают, задыхаются, истекают кровью. И за несколько сот километров проходит Восточный фронт. В то время как мы расцеловываем ручки и вежливо улыбаемся, там подыхают тысячи людей, раздавленные гусеницами танков, испепеленные огнеметами, а мы любуемся собой, своей изысканной воспитанностью. - Вы ожесточены, капитан Федерс, - произнес Ратсхельм, - и я вас хорошо понимаю. - Если вы сейчас еще начнете намекать на мою честь, то я скажу вам все, что я о вас думаю. - Да у меня и в мыслях не было этого, - поспешил заверить его Ратсхельм. - Я просто намеревался высказать свою точку зрения. Но иногда бывает действительно очень трудно иметь с вами дело. - Жаль, что только иногда, - сказал Федерс. - Я ведь всего-навсего слабый, усталый человек, которому все опротивело. А самое главное - я не Крафт: наш друг даже на ходу может спать. Или вы, может быть, натура глубокомыслящая? - Глубокомыслие меня особенно не волнует, - сказал обер-лейтенант, - я в общем-то сужу больше по мелким признакам. Помните? Эта девица, Барбара, смеялась! - Точно! - повеселел вдруг Федерс. - А я чуть было не забыл! Малютка ликовала, как неповоротливая кухарка, которую ущипнули за задницу. - Не понимаю, - огорошенно сказал Ратсхельм, - если я не ошибаюсь, то господа ведут речь о фрейлейн Барбаре Бендлер-Требиц, племяннице госпожи Фрей. Она смеялась, ну и что же, что здесь такого? - Важно, почему она смеялась, - объяснил Федерс. - Она смеялась потому, что наш друг Крафт действительно ущипнул ее за задницу. Ратсхельм с ужасом вымолвил: - Как вы могли такое сделать, господин обер-лейтенант Крафт? Я считаю ваши действия в этом доме исключительно вульгарными! - Конечно, - промолвил Крафт, - пожалуй, вы правы. Но малютка была рада этому! В этом доме. А это показательно. Вы не находите? "Не согласен", - сказал генерал. Больше ни одного слова... Майор Фрей, герой многих битв, светский человек, почувствовал себя погибшим. Отказ генерала в такой резкой форме мог повлечь за собой совершенно немыслимые последствия. Генерал всегда казался недосягаемым, но таким резким и сдержанным Фрей его еще не знал. - Боюсь, что я только что совершил непоправимую ошибку. И виноват в этом обер-лейтенант Крафт, - глухо произнес майор. - Я чувствовала, - с триумфом сказала его жена, - что этот человек не приносит людям добра. - Возможно, что ты и права, - с беспокойством возразил майор, - но было бы лучше, если бы ты не вмешивалась в это! И он стал мысленно искать выход. - Но ты же знаешь, из каких побуждений я это делаю, - удивилась она, - и до сих пор ты всегда соглашался со мной. - Возможно, это было ошибкой, - глухо промолвил майор. Он все еще мучительно, до боли в голове, пытался найти выход, но быстро понял, что это бессмысленно. Он избегал смотреть на жену, которая так разочаровала его на этот раз. Его взгляд беспокойно скользил по ковру с розами. Он был недостаточно внимателен к жене. Он должен был лучше знать особенности ее характера. Она была слишком чувствительна относительно некоторых вещей. Часами она могла говорить о болезнях, ранениях и смерти, но иногда одно-единственное прикосновение почти лишало ее рассудка. При этом она была благородна, очень благородна - майор был убежден в этом. В том деликатном вопросе она любила нежность, романтичность, рыцарскую преданность, нежную музыку, услужливое ожидание пажей. Мимоза! Но достойная уважения, необычайного уважения. Ей не хватает, и основательно, чувства реальности. Черт подери! Офицеры ведь не миннезингеры, не говоря уж о Крафте, из-за которого он сел в лужу. - Фелицита, мне кажется, тебе не следует слишком уж усердствовать в роли бедной, добродетельной овечки - особенно когда ты сталкиваешься с жестокой действительностью. Бог мой, да пойми ты наконец: военная школа - это ведь не теплица для нежных сердец. Фелицита посмотрела на своего мужа, как на батрака, который вторгся в ее покои. Она величественно подняла свой овечий нос и заявила: - Это не тот тон, которым следует со мной говорить, Арчибальд. - Ах, оставь! - возразил он; Фрей еще находился в шоковом состоянии, в которое привел его своими словами Модерзон. - Если бы ты не влезла со своим дурацким сексуальным комплексом, мне бы не пришлось выслушивать этот резкий отказ генерала. - Мне жаль тебя, - сказала она, - и мне очень прискорбно, что ты стараешься свалить на меня свою несостоятельность. Овечий нос поднялся еще выше, стал еще более величественным, описал поворот на 180 градусов и был вынесен из комнаты. Убедительная картина гордого негодования. Дверь захлопнулась, и майор остался один. "Этот обер-лейтенант Крафт, - подумал майор с раздражением, - не только ставит под угрозу мою семью, из-за него у меня могут быть теперь неприятности с генералом. К черту этого Крафта!" 8. ФЕНРИХИ ЗАБЛУЖДАЮТСЯ - Достать ручные гранаты - новенький идет! - резко крикнул один из фенрихов. - Точите штыки и самописки, ибо на карту поставлено все! Идиоты и самоубийцы - на фронт, солдаты - в укрытия! Кричавший оглядел всех, ожидая одобрения. Однако никто не смеялся. На остряков в данный момент спроса не было. Новый офицер-воспитатель мог стать новой главой на курсах - возможно, даже абсолютно новым началом. Это наводило на размышления. Фенрихи учебного отделения "Хайнрих" поодиночке и небольшими группами входили в классную комнату N_13. Они садились на свои места, открывали портфели и раскладывали перед собой блокноты для записей. Все это делалось механически, уверенными движениями, как навертывание болта на какой-либо фабрике, как поворот рычага после сигнала к началу работы. До сих пор все было точно регламентировано: подъем, утренняя зарядка, умывание, завтрак, уборка помещений, приход на занятия. А вот начались осложнения; могло случиться непредвиденное, возможно, могло произойти невозможное - каждый неверный ответ мог привести к плохой оценке, каждое неверное движение - к отрицательному замечанию. - Внимание! - закричал фенрих Крамер, назначенный командиром учебного отделения. - Нового зовут Крафт, обер-лейтенант Крафт! - Он узнал его имя от писаря начальника потока. - Его кто-нибудь знает? Никто из курсантов его не знал. Они потратили больше чем достаточно времени, чтобы познакомиться с прежним офицером-инструктором, преподавателем тактики, начальником потока, начальником курса, то есть со всеми теми, кто имел решающее слово при их производстве в офицеры. Остальные их не интересовали. - Не позднее чем через час, - заявил с чувством превосходства фенрих Хохбауэр, - мы будем точно знать, как нам себя вести. До тех же пор я советую быть крайне сдержанными. И чтобы никто не поспешил подлизаться к новому. Это был не только совет, это было предупреждение. Курсанты из окружения Хохбауэра закивали головой. Требование это было весьма обоснованным: не рекомендуется встречать начальника с наивной доверчивостью, если этот начальник имеет своей задачей подвергнуть вас строгой, многонедельной, интенсивной проверке. Фенрихи учебного отделения "Хайнрих" в это утро были необычно смирными. Они беспокойно ерзали на своих местах и с опаской поглядывали в сторону доски, возле которой стоял стол ведущего урок офицера. За средним столом переднего ряда сидел фенрих Хохбауэр. Рядом с ним было место командира учебного отделения из числа обучающихся. Оба тихо перешептывались. Хохбауэр давал Крамеру, советы, Крамер одобрительно кивал. Курсанты Редниц и Меслер сидели, конечно, в самом заднем ряду и вели себя спокойнее остальных: они пока что не внесли почти никакого вклада в жизнь учебного потока, ни душой, ни телом, - стало быть, и терять им было нечего. - Почему мы, собственно говоря, так волнуемся, детки? - весело спросил Редниц. - Ведь вполне может быть, что новый офицер окажется исключительно свойским парнем. Вполне возможно, что он в какой-то степени ограничен или обладает доброй толикой тупости. В конце концов, он ведь офицер - а от них можно ожидать всего, чего угодно. - Поживем - увидим, - внушительно изрек Хохбауэр. - Поспешные выводы в данном случае противопоказаны, не Так ли, Крамер? - Абсолютно противопоказаны, - согласился с ним командир отделения. - А что, - поинтересовался Меслер, - если новый будет того же калибра, что и лейтенант Барков? - Тогда мы вынуждены будем снова положиться на бога, на нашего фенриха Хохбауэра и на эффективность быстрогорящего бикфордова шнура, - заявил Редниц. Хохбауэр поднялся с места и выпрямился. Курсанты в передних рядах раздвинулись и посторонились в ожидании. Наступила гнетущая тишина. Были слышны только тяжелые шаги. Хохбауэр шел по проходу между столами к задним рядам. Крамер следовал за ним. К нему присоединились еще два фенриха - Амфортас и Андреас, образуя как бы прикрытие с тыла. Атмосфера в плохо отапливаемом помещении накалялась. - Что это за представления с раннего утра?! - воскликнул Меслер, высматривая путь к отступлению. Редниц тоже встал. Он немного побледнел, но выглядел все же бодро. Он подождал, пока Хохбауэр подойдет к нему. Затем с заметным трудом улыбнулся еще приветливее. Он не был робким: слишком хорошо познакомился на фронте с бессмысленными случайностями, чтобы испугаться какого-то воинственного мальчишки. И хотя они были с Хохбауэром почти ровесниками, он чувствовал себя в сравнении с ним стариком. - Редниц, - с явной угрозой произнес Хохбауэр, - мне не нравятся твои подлые намеки. - А ты не слушай их! - Они задевают мою честь, - сказал Хохбауэр. - Велика беда! - ответил Редниц. Курсант Редниц посмотрел вокруг, увидел плоские, серые лица своих товарищей и не заметил в них ничего, что бы говорило в его пользу. Но с благодарностью ощутил на своей руке руку Меслера. Он также увидел, что похожий на бульдога курсант Эгон Вебер занимает положение, удобное для драки, в которую он ввяжется не ради дружбы, а ради удовольствия. Однако конечный эффект был тот же самый. - Ты сейчас же извинишься перед Хохбауэром, - потребовал Крамер от Редница. Амфортас и Андреас энергично поддержали его. - В этой ситуации шуткам не место. - В этом вопросе наши мнения случайно совпадают, - согласился с ними Редниц. - Стало быть, осталось только втолковать это Хохбауэру. Фенрихи смотрели на спорящих со все возрастающим беспокойством. Они чувствовали, что это может повести к лишним осложнениям. Положение в потоке и без того было сложным; им никак не нужны были распри в их собственных рядах - это было опасно и отнимало много времени. Большинство фенрихов уважали Крамера как командира отделения. Он, унтер-офицер с большим стажем, был достаточно опытен и не был пройдохой, верховодящим с помощью интриг. Он был довольно порядочен и честно ишачил. Лучшего командира они вряд ли могли бы найти. Но фенрихи терпели также и Хохбауэра в качестве заместителя командира отделения, так как быстро поняли, что он относится к числу самых честолюбивых молодых людей во всей стране. Его ничем нельзя было остановить или угомонить, кроме как уступить ему. И то, что Хохбауэр был хорошим спортсменом и суперидеалистом, было дополнительной причиной того, почему фенрихи уступали ему дорогу. Таковы были в принципе соображения обучающихся. Они приветствовали самый удобный путь, а неизбежный воспринимали как должное. Поэтому вызывающее поведение Редница и Меслера казалось им безответственным. Простой инстинкт самосохранения не давал им следовать за этими аутсайдерами. - Я жду, - сказал Хохбауэр и посмотрел на Редница как на насекомое. - Пожалуйста, можешь ждать, пока не пустишь корней, - ответил Редниц. - Даю тебе пять секунд, - продолжал Хохбауэр. - Затем мое терпение лопнет. - Будь благоразумен, Редниц, - умолял его Крамер. - Мы ведь товарищи и тянем здесь одну лямку. Извинись - и дело с концом. - Посторонись, Крамер! - решительно произнес Хохбауэр. - С такими людьми нужно говорить по-немецки. Крамер продолжал увещевать. Хохбауэр протиснулся вперед. Его лейб-гвардия - Амфортас и Андреас последовали за ним. И вдруг все застыли на месте и прислушались. - Идет! - крикнул кто-то хриплым от волнения голосом. Это был фенрих Бемке. Склонный к поэзии и поэтому очень пригодный для выполнения всяких особо каверзных поручений юноша. На этот раз его назначили дозорным. - Идет! - провозгласил он еще раз. - Внимание! - с облегчением крикнул Крамер. - Все по местам, друзья! В классную комнату вошел капитан Ратсхельм. За ним следовал обер-лейтенант Крафт. Фенрих Крамер доложил: - Учебное отделение "Хайнрих" в количестве сорока человек полностью присутствует на занятиях! - Благодарю! - сказал Ратсхельм. - Вольно! - Вольно! - крикнул Крамер. Фенрихи отставили левую ногу и ждали. Каждому было ясно, что капитан Ратсхельм только что подал неуставную команду. Но он мог себе это позволить: он не был фенрихом. - Прикажите садиться, - исправил свою ошибку Ратсхельм. - Садись! - крикнул Крамер. Фенрихи сели. Они сидели прямо, положив кисти рук на край стола - как и положено в присутствии офицера. Осторожно стали рассматривать обер-лейтенанта Крафта. При этом они ни на минуту не забывали делать вид, что все их внимание обращено на капитана Ратсхельма, как старшего по званию. Капитан Ратсхельм с воодушевлением произнес: - Господа, мне выпала честь представить вам вашего нового офицера-воспитателя господина обер-лейтенанта Крафта. Я уверен, что вы будете относиться к нему с уважением и доверием. Ратсхельм с вызывающим оптимизмом обвел всех глазами и заключил: - Господин обер-лейтенант Крафт, я передаю вам ваше учебное отделение и желаю вам больших успехов. Фенрихи со смешанным чувством следили за церемониалом, происходящим у них на глазах: краткое рукопожатие офицеров, сияющий взгляд Ратсхельма, скупая улыбка Крафта. Затем Ратсхельм удалился, оставив отделение наедине с новым офицером-воспитателем. Фенрихи не смогли с ходу составить о нем четкого представления. Он казался немного неуклюжим, лицо его было серьезным, взгляд, казалось, равнодушно скользил мимо них. Ничего примечательного. Однако как раз это усиливало чувство неуверенности: они не могли разобраться, что их ожидает. Им казалось, что теперь все возможно, и, конечно, самое худшее. Глаза обер-лейтенанта видели сорок обращенных к нему лиц - бесформенных, бесцветных, однообразных. Рассмотреть их подробно он в данный момент не мог. Ему показалось, что в заднем ряду на него смотрят чьи-то приветливые глаза, однако при попытке рассмотреть получше он их не обнаружил. Напротив, он увидел выжидающее равнодушие, настороженную сдержанность и осторожное недоверие. - Итак, господа, - произнес обер-лейтенант, - давайте познакомимся. Я - ваш новый офицер-воспитатель обер-лейтенант Крафт, 1916 года рождения, место рождения - город Штеттин. Мой отец был почтовым служащим. Я работал в одном имении полевым инспектором и главным кассиром. Затем был призван в армию. Это все. Теперь ваша очередь. Начнем с командира учебного отделения. Недоверие фенрихов возросло. Они почувствовали себя жертвами. Они думали, что новый офицер сразу приступит к занятиям. В этом случае обер-лейтенант был бы обучающим, и они смогли бы спокойно присмотреться к нему. Вместо этого обер-лейтенант Крафт потребовал сольных выступлений, и цель у них могла быть только одна: как можно лучше присмотреться к каждому из них в отдельности. А что они узнают после этого о своем новом офицере-инструкторе? Ничего. О том, что он из их ответов тоже не очень много узнает о них, они не думали. Между тем поднялся командир учебного отделения и доложил кратко хрипловатым, немного лающим голосом, привыкшим подавать команды: - Крамер, Отто, фенрих. Родился в 1920 году в Нюрнберге. Отец - механик на фотозаводе. Унтер-офицер-сверхсрочник. - Какие-нибудь особые интересы? Особые таланты? Хобби? - Никаких, господин обер-лейтенант, - скромно заявил Крамер и, довольный, сел на место. Он был солдатом, и ничего больше, и счел важным сообщить об этом. Он был уверен, что все сделал хорошо. Он, кстати, всегда был уверен в этом, пока кто-нибудь из начальства не заявлял обратного. Но такое с ним случалось редко. Крафт перевел взгляд с грубого лица Крамера на его соседа. Он увидел юношу с привлекательными, ясными и, можно сказать, благородными чертами лица. - Пожалуйста, следующий, - сказал он ободряюще. Хохбауэр встал во весь свой внушительный рост и сказал: - Фенрих Хохбауэр, господин обер-лейтенант, по имени Гейнц. Родился в 1923 году в Розенхайме. Отец - комендант крепости в Пронтаузене, кавалер орденов: Pour le merite и Blutorden. После окончания школы я добровольно пошел на фронт. Особые интересы: история и философия. Хохбауэр сказал об этом как о само собой разумеющемся, без важничания, почти небрежно. Но при этом он следил за обер-лейтенантом. Ему очень хотелось узнать, какое впечатление произвели его слова. И ему показалось, что они произвели впечатление. Взгляд обер-лейтенанта прямо-таки мечтательно покоился на Хохбауэре. - Прошу следующего, - произнес Крафт. - Фенрих Вебер Эгон, родился в 1922 году. Мой отец был пекарем в Вердау, там, где я родился, но его уже нет в живых: он умер от разрыва сердца в 1933 году, прямо во время работы, его как раз выбрали главой союза ремесленников нашего района; член партии с 1927 или 1926 года. Я тоже по профессии пекарь, у нас несколько филиалов. Мое любимое занятие - мотоспорт. Цифры, имена, даты, названия населенных пунктов, профессий, указания, объяснения, утверждения, политические, человеческие, военные подробности - все это кружилось в помещении, наваливалось на Крафта. После шестого названия населенного пункта первые он уже начисто забыл. После девятого имени он уже не помнил третьего и четвертого. Он смотрел в худые, гладкие, круглые, острые, нежные, грубые лица; он слышал тихие, грубые, резкие, нежные и лающие голоса - и все это сменилось полным безразличием. Крафт рассматривал помещение, стены которого были обшиты досками, потолки подпирались деревянными стойками, полы - сколочены из досок. Куда ни посмотри, везде дерево. Истертое, ободранное, покрытое выбоинами дерево, пропитанное олифой и покрытое масляной краской, коричневое, всех оттенков: от желтовато-коричневого до коричневато-черного. Пахнущее хвоей, скипидаром и затхлой водой. Крафт почувствовал, что этот метод не приблизит его к обучающимся и не даст ему никаких поучительных сведений. Урок подходил к концу, а результат был плачевным. Он посмотрел на часы, и ему захотелось, чтобы скорее все кончилось. Возрастающее недовольство обер-лейтенант автоматически перенес на свое отделение. Фенрихи тоже ждали конца урока, который не принес им ничего, кроме скуки и неясности. Они помрачнели, начали беспокойно ерзать на местах. Те, кто отбарабанил свою молитву, впали в мрачное размышление. Кто-то даже зевнул, и не только продолжительно, но и во всеуслышание. Но офицер-инструктор делал вид, что ничего не замечает. И это фенрихи тоже считали плохим знаком. Еще двое, подумал обер-лейтенант Крафт, и все. И он сказал автоматически: - Итак, следующий. И тут встал фенрих Редниц, приветливо улыбнулся и заявил: - Прошу прощения, господин обер-лейтенант, но я боюсь, что не в состоянии сообщить исчерпывающие сведения о себе. Крафт с интересом посмотрел на Редница. Фенрихи перестали ерзать на стульях, повернулись к Редницу и уставились на него. При этом они повернулись спиной к офицеру, что считается неслыханным неуважением, но обер-лейтенант, казалось, не замечал и этого. Обстоятельство, которое возмутило командира учебного отделения Крамера. Он начал чувствовать опасения за дисциплину, за которую был ответствен и которой можно было добиться в нужной мере только в том случае, если начальник оказывает поддержку. Если же Крафт уже сейчас допускает, чтобы фенрихи поворачивались к нему спиной, то через несколько дней они начнут разговаривать в строю или спать на занятиях. Обер-лейтенант Крафт воспринял выходку курсанта Редница как приятное разнообразие. Он даже немного оживился и весело спросил: - Не будете ли вы любезны объяснить мне, какого рода сведения вы не можете сообщить мне исчерпывающе? - Дело обстоит так, - любезно начал Редниц. - В отличие от остальных моих товарищей я, к сожалению, не могу назвать своего официального отца и поэтому не знаю, какая у него была профессия. - Вы, вероятно, хотите сказать этим, что родились внебрачно? - Так точно, господин обер-лейтенант. Именно это. - Такое действительно иногда случается, - весело сказал Крафт. - И я ничего плохого в этом не нахожу, тем более если принять во внимание, что официальный отец не обязательно и не во всех случаях является родным отцом. Все же я надеюсь, что этот небольшой изъян не помешает вам сообщить мне хотя бы некоторые личные данные. Редниц засиял: обер-лейтенант начинал ему нравиться. Его откровенная радость имела и еще одно основание: он увидел сердитое лицо Хохбауэра, который смотрел на него предупреждающе. И уже ради одного этого стоило выкинуть номер. - Родился я в 1922 году, - начал Редниц, - в Дортмунде. Моя мать была домашней работницей у одного генерального директора, из чего ни в коем случае не следует делать выводы о моем происхождении. Я посещал народную школу и один год проучился в коммерческом училище. В 1940 году я был призван в вермахт. Особые интересы: философия и история. Обер-лейтенант Крафт улыбнулся. Хохбауэр нахмурился: заявление Редница о том, что он питает особый интерес к истории и философии, он воспринял как личный выпад. Некоторые фенрихи заухмылялись, но только потому, что улыбнулся офицер. Это всегда было отправной точкой. Фенрих Крамер поднялся и, как командир отделения, сказал: - Осмелюсь обратить ваше внимание, господин обер-лейтенант, на то, что время вышло. Крафт кивнул, пытаясь скрыть чувство облегчения. Он надел портупею и фуражку и устремился к выходу. - Встать! Смирно! - рявкнул Крамер. Фенрихи поднялись намного бодрее, чем в начале урока. По стойке "смирно" они стояли почти небрежно. Обер-лейтенант отдал честь в пустоту и вышел. - Не может быть, - пробормотал Крамер, - если так пойдет дальше, то он испортит все отделение. Фенрихи посмотрели друг на друга и с облегчением рассмеялись. Настроение у них было превосходное. - Ну что ты на это скажешь? - спросил Меслер своего друга. - Да, - задумчиво сказал Редниц, - что я могу сказать? Мне он кажется симпатичным, но это еще ни о чем не говорит. Моя бабушка тоже симпатична. - Друзья-спортсмены, - изрек Эгон Вебер и подошел поближе, - ясно одно: он производит неплохое впечатление, но ведет себя как баран. Что можно на это сказать? Бемке все время качал своей головой поэта и мыслителя. По сути, он еще не составил себе ясного мнения о Крафте. Да от него этого никто и не требовал. Крамер делал записи в классном журнале. Он чуял осложнения. Этот Крафт даже не заверил своей подписью тему и продолжительность занятия. Крамеру уже мерещилось наступление времен дезорганизации и отсутствия дисциплины. В группе вокруг Хохбауэра царило злорадство. Амфортас и Андреас даже позволяли себе бросать презрительные взгляды, когда кто-либо произносил имя нового офицера-воспитателя. - Пустое место, как ты считаешь, Хохбауэр? Тот решительно согласился: - С ним мы справимся играючи. Не позднее чем через семь дней он будет ходить у нас на поводу - или мы сделаем из него пенсионера. 9. СТАРШИЙ ВОЕННЫЙ СОВЕТНИК ЮСТИЦИИ НАМЕРЕВАЕТСЯ МОЛЧАТЬ - Фрейлейн Бахнер, - сказал адъютант генерала обер-лейтенант Бирингер, - мы ведь знаем друг друга уже порядочно времени, не так ли? Сибилла Бахнер оторвалась от своей работы. Бирингер делал вид, что занят исключительно приведением в порядок бумаг. - Разве что-либо не в порядке? - спросила она. - Ну что у нас может быть не в порядке! - воскликнул адъютант с широким жестом. - Но меня все время беспокоит ваша личная жизнь. - У меня, как вам известно, таковой нет! - Вот именно, - произнес адъютант. - Никто не может жить только работой. - Кроме генерала, - возразила Бахнер. - Фрейлейн Бахнер, генерал женат на армии. Он все что угодно, только не обыкновенный человек, он солдат. А вы - женщина, а не только секретарша, - сказал обер-лейтенант Бирингер. Сибилла Бахнер улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными. Она выпрямилась и демонстративно отодвинула стул. - К чему вы клоните на сей раз? - Ну, меня, например, интересует, - последовал несколько поспешный ответ, - что вы собираетесь делать сегодня вечером? - Вы что, хотите со мной куда-нибудь пойти? - Но вам же известно, что я женат, - ответил адъютант. Казалось, Бирингер считал своим долгом время от времени напоминать об этом факте. Ибо хотя он и жил со своей женой в гостинице при казарме, ее почти никто не знал. Она ждала ребенка и никогда не появлялась ни на каких официальных мероприятиях, даже ни разу не входила в здание штаба, где работал ее муж. Она не звонила ему на работу в служебное время. Она вела себя так, как будто ее вообще не было. И как раз из-за этой ее скромности Бирингер нежно любил ее - но только после службы. - Ну хорошо, - приветливо сказала Сибилла, - сегодня у меня вечер свободен. А почему вы интересуетесь этим? - Но ведь вы можете пойти в кино, - предложил Бирингер, - сегодня как раз комедия, и говорят, что даже можно посмеяться. Или вы, может быть, хотите прогуляться? Я знаю до сорока офицеров, которые охотно были бы вашими провожатыми. - К чему все это? - недовольно сказала Сибилла. - Я не собираюсь никуда идти. Возможно, я понадоблюсь сегодня вечером генералу: у него еще масса недоделанной работы. - Генералу вы понадобитесь только в том случае, если вы не будете заняты. Он велел передать это вам. - Отлично. Вот вы мне и передали. Хотите еще что-нибудь сказать? Бирингер покачал головой - это был жест, который можно было истолковать по-разному. Он тщательно протер очки, глядя на Сибиллу своими нежными, водянистыми глазами, и сказал: - Стало быть, вы снова собираетесь работать сверхурочно? - Конечно, господин обер-лейтенант, - заверила его Сибилла. Бирингеру это рвение казалось весьма подозрительным, поскольку у этой Сибиллы Бахнер было, как говорится, недвусмысленное прошлое. Между нею и ее последним начальником были отношения, которые носили не только деловой характер. Когда начальником 5-й школы стал генерал-майор Модерзон, Бирингер был уверен, что дни Бахнер в штабе сочтены. Но через короткий промежуток времени вдруг выяснилось самое неожиданное: Сибилла Бахнер оказалась превосходным работником. И казалось, она не делала ни малейшей попытки расширить круг своей деятельности за пределы приемной. Генерал молча терпел ее. Но адъютант был бдителен. - Генерал просил, чтобы старший военный советник юстиции Вирман явился на беседу в 19:00. И обер-лейтенант Крафт. Тоже в 19 часов. - Оба вместе? - удивилась Сибилла. Обер-лейтенант Бирингер старался не смотреть на нее, потому что его взгляд должен был выразить порицание. Его указание было совершенно однозначным; его не интересовало ничье личное мнение по этому вопросу. Он был самым подходящим адъютантом для этого генерала. Сибилла Бахнер наклонила голову. Ее длинные шелковистые волосы свисали сбоку, как занавес. Она напоминала Бирингеру нежную девушку с картины Ренуара, падающие сплошным потоком, блестящие на солнце волосы которой говорили о полной ожидания чувственной медлительности. Это мысленное сравнение немного взволновало Бирингера. Однако он был на службе, кроме того - счастливо женат и скоро должен был стать отцом. - Мне кажется, фрейлейн Бахнер, - осторожно начал он, - вам следует позаботиться о более строгой прическе. - Разве господин генерал высказал недовольство по поводу моей прически? - спросила она с надеждой. Бирингер посмотрел на нее с сожалением и осуждением. - Вы не солдат, фрейлейн Бахнер. Почему же господин генерал должен проявлять интерес к вашей прическе? - Чистота и порядок, - заявил капитан Катер, - вот то, что я ценю. И в этом меня никто не сможет превзойти. Капитан Катер произвел проверку на кухне N_1. Будучи командиром административно-хозяйственной роты, он имел на это право. Ему подчинялись все кухни в расположении казарм. Паршульски, унтер-офицер пищеблока, почтительно и любезно сопровождал его. Совесть его никогда не была чистой, а пальцы всегда были в масле. Сам же он был, на удивление, тощий, как селедка. - Я позволил себе, господин капитан, накрыть стол как обычно - с целью снятия пробы с обеда и прочих проб. Катер был доволен. Он направился в кладовую, ощупал некоторые мешки, велел показать ему списки наличных продуктов. Затем выдвинул несколько ящиков и вдруг с удивлением остановился: сквозь манную крупу просвечивало что-то розоватое. Тогда капитан Катер засунул руку глубоко в крупу и начал шарить там. И то, что он там выискал, оказалось тремя батонами колбасы. Три огромных, толстых, тяжелых батона - каждый весом примерно по три килограмма. Катер ничего не сказал о своей находке. Он вытер руку и кинул быстрый взгляд на стоящего навытяжку унтер-офицера пищеблока Паршульски. Затем отправился на кухню, где уже стоял накрытый для него стол. Здесь он удобно расположился и начал разглядывать стоящие перед ним вещи: холодное жареное мясо, толстую колбасу, маслянистые кусочки сыра. И все это для проверки качества, вкуса, свежести, состояния и прочего, что еще могло служить для этого предлогом. Катер отрезал себе кусочки то от того, то от другого. Он ел и размышлял. Не спешить - это был его принцип. Держать людей под нажимом - это практически хорошо оправдало себя. И он, как ему казалось, был мастером этой тактики. Он оставил в неведении унтер-офицера: заметил ли он спрятанные продукты или нет, потребует ли он отчета в них или нет. Он заставил Паршульски немного помучиться. Но тот тоже не был дураком. Он сразу же обвинил повара в том, что тот совершил подлог. Повар не остался в долгу и сразу же начал подозревать всех работников кухни. - Ну и что такого, что там лежит колбаса, приятель! Ее мог спровадить туда любой. Или, может быть, там лежит и адрес того, кто хотел прикарманить эту жратву? - Но в конечном счете ответственность-то лежит на мне, - заявил унтер-офицер пищеблока. - Это, конечно, так, если у капитана Катера от больших порций не образуется провал в памяти. Капитан Катер продолжал задумчиво есть и при этом размышлял, что ему делать с тремя батонами колбасы. Можно написать короткое донесение генералу и таким образом продемонстрировать свою бдительность и корректность. Однако поймать на крючок унтер-офицера пищеблока - это тоже имело свои преимущества. И в то время как капитан Катер взвешивал все "за" и "против", взгляд его скользил по кухне - по котлам, утвари, столам, в сторону женского персонала, работающего на кухне. Плотные, сильные девицы. Как будто специально откормленные. Не его тип. Но вот та, новенькая, - она смотрела на него большими вопрошающими глазами. По всей вероятности, подумал Катер, малышка любуется своим начальником. Он приветливым кивком подозвал ее к себе, еще держа в правой руке нож. Девушка поспешно подошла. Ей, вероятно, ничего так сильно не хотелось, как быть замеченной им. Это обрадовало Катера. - Как тебя зовут? - по-отечески благосклонно спросил Катер. - Ирена, - промолвила она, - Ирена Яблонски. - Живешь в казарме? - полюбопытствовал Катер. Он со всевозрастающим интересом разглядывал ее великолепный бюст, который был тем более примечателен, что сама девушка была очень миниатюрной. - Так точно, в казарме, - ответила она и с надеждой посмотрела на него. - Я живу вместе с другими девушками в одной комнате, но ни одна из них не работает на кухне. - Можешь стенографировать? Печатать на машинке? А как почерк? - последовали вопросы. - Я всему могу научиться, - заверила его Ирена с сияющим лицом, смотря на него как на спасителя. - Я очень быстро все усваиваю, честное слово. Меня можно научить всему. Абсолютно всему. - Ну хорошо, - произнес Катер, - посмотрим. Адъютант, обер-лейтенант Бирингер, положил телефонную трубку на рычаг. Несколько секунд он задумчиво смотрел перед собой, затем произнес: - Господин генерал требует вас к себе, фрейлейн Бахнер. - Сию минуту, - сказала Сибилла. Бирингер избегал смотреть на нее. Ее рвение было действительно подозрительным. Ему очень не хотелось терять ее как секретаршу, но он ее наверняка потеряет, если она попытается нарушить необходимую сдержанность по отношению к генералу. Он проверил, хорошо ли сидят очки, взял пачку бумаг и вышел из помещения. Адъютант отправился на еженедельное рутинное совещание с начальниками потоков с целью составления учебных планов и расписаний на следующие семь дней. Сибилла Бахнер вошла, как обычно, без стука в кабинет генерала. Она застала Модерзона таким, каким видела его каждый день вот уже на протяжении шести месяцев. В том же положении, в той же одежде, почти неподвижно застывшего за письменным столом. - Фрейлейн Бахнер, - сказал генерал, - я желаю, чтобы вы застенографировали мою беседу с господином старшим военным советником юстиции Вирманом и господином обер-лейтенантом Крафтом и сразу же напечатали на машинке, в одном экземпляре, не позволяя никому знакомиться с содержанием. - Я поняла, господин генерал, - произнесла Сибилла. Она выжидающе остановилась и пристально посмотрела на него. - Это все, фрейлейн Бахнер, - произнес генерал и снова склонился над письменным столом. Глаза Сибиллы печально заблестели. Она повернулась, чтобы выйти из кабинета. Однако у двери помедлила и сказала: - Господин генерал, у вас, вероятно, сегодня не будет времени пообедать. Может быть, приготовить вам что-нибудь? Генерал медленно поднял голову. В его холодных глазах отразилось удивление. Он посмотрел на Сибиллу так, как будто видел ее в первый раз, и сказал почти с улыбкой: - Нет, благодарю. - Может быть, чашку кофе, господин генерал? - Нет, благодарю, - повторил Модерзон, и подобие улыбки вдруг сразу исчезло. - Если у меня когда-либо появятся подобные желания, фрейлейн Бахнер, я своевременно поставлю вас об этом в известность. На этом и окончилась эта более или менее частная беседа - первая за шесть месяцев. Генерал уже снова работал. И эта потребность к уединению, которая так тревожила его окружение, ограждала Модерзона, как стена из непробиваемого стекла. Сибилла удалилась. Это ее не смутило и не удивило. За время своей работы она свыклась с его странностями. Ей пришлось свыкаться со многим. Прежний ее начальник придавал большое значение веселой, светской снисходительности, отважному безрассудству, жизнерадостной независимости - качествам, которые она впоследствии почувствовала на своей шкуре. С приходом Модерзона все молниеносно изменилось. Офицеры из его окружения начали застывать в его холодной атмосфере; они или избегали его, или ползали вокруг него, как послушные сторожевые собаки. Таким образом, Сибилла Бахнер хорошо изучила мужчин. И все ее иллюзии разлетелись, как воздушные шарики под порывом ветра. - Разрешите нарушить ваше одиночество, - раздался подчеркнуто приветливый голос от двери. Там стоял капитан Катер и улыбался через полуоткрытую дверь - осторожно, доброжелательно, доверительно. Это было ему на руку и позволяло взять показной, игриво-сердечный тон. - Я всегда рад видеть вас, - заявил он и протянул ей руку. Это он делал только тогда, когда никого не было. - Чем могу быть полезна? - сдержанно спросила Сибилла Бахнер. - Одно только ваше существование уже не оставляет мне никаких желаний, - экзальтированно заявил Катер. Он заранее обдумал эту фразу, так как Бахнер была ему нужна - за ней нужно было ухаживать. - Вам нужна какая-либо справка, господин капитан? Адъютанта, к сожалению, нет. Но если вам нужно передать какое-нибудь донесение - я могу его принять. - У меня одна проблема, моя дорогая фрейлейн Бахнер. Возможно, это и серьезный случай - я не осмеливаюсь решать это сам. - Стало быть, вы хотите поговорить с господином генералом, господин капитан? Я не думаю, чтобы это было сейчас возможно. - Очень жаль, - с явным облегчением произнес капитан Катер. Само собой намечалось наилучшее решение вопроса: генерал был занят, следовательно, он не мог вынести решения. На это Катер и рассчитывал. - Конечно, если это дело уж очень срочное... - Нет, нет, совсем нет! - с воодушевлением заверил ее капитан. - Я не осмеливаюсь утверждать подобное. Мне будет вполне достаточно, дорогая фрейлейн Бахнер, если в случае необходимости вы сможете подтвердить, что я здесь был. Сибилла Бахнер сразу поняла, в чем тут дело, - капитан хотел перестраховаться. Она это знала. Такие типы, как Катер, всегда стремились обезопасить себя документами, сваливая ответственность на других или делая вид, что они прикладывали все силы, но безуспешно. - Я исключительно высоко ценю вас, - уверял Катер, доверительно подмигивая. - Для меня истинное наслаждение работать