зать. Но в утешение остаются немецкие женщины. Например, Эдельтраут. Эдельтраут Дегенхарт - офицерская вдова. Ее супруг был лейтенант от кавалерии. Позже он командовал какой-то интендантской частью, занимавшейся доставкой металлолома. Он не захотел - так говорят - разрешить мятежникам сорвать с его плеч погоны. Лучше принять смерть! Ну и принял соответственно. Защищая свою честь, как утверждает его вдова. "Он скончался от алкогольного отравления", - свидетельствуют сукины дети, духовные мародеры-люмпены в привычном для них всепринижающем, всепоганящем духе. Впрочем, даже если они отчасти и правы, даже если лейтенант сам вылакал доверенные ему бутылки с вином, вместо того чтобы отдать их в грязные лапы врагов отечества, то он конечно же выполнял до конца свой долг. Его молоденькая вдовушка живет в нашем доме, носит благородный траур и - настоятельно нуждается в утешении. По счастливому стечению обстоятельств у меня находится время на это: со школой я уже разделался, а подходящую для себя профессию еще не нашел. "Эта мадам Дегенхарт вызывает у меня интерес", - признается мне один человек. В данной ситуации я проявляю крайнюю осторожность и сдержанность. Этого человека зовут Корнгиблер. Я засек его, когда он крался за фрау Дегенхарт, как я подозреваю, с совершенно недвусмысленными намерениями. "Эта фрау Дегенхарт, - говорю я, - настоящая дама". "Тем лучше, - говорит Корнгиблер, - мне очень желательно с ней познакомиться". "Как прикажешь это понимать?" - спрашиваю я. Ну да, мне только-только стукнуло двадцать - он же по меньшей мере на двадцать лет старше меня. Но я же знаю, как это делается; я уже переспал с дочкой фабриканта, устраивал свидания уважаемому владельцу гостиницы и, несмотря на молодость, руководил акциями по сбору металлолома. И еще: мне доверилась офицерская вдова. И уж сам бог велел поставить вопрос: а кто, собственно, такой этот Корнгиблер и чего, собственно, он хочет? "Я представляю крупную, уважаемую, не имеющую конкуренции фирму, - говорит он. - "Суперсиль", стиральный порошок для всех домохозяек, мы продаем его вагонами. И вы не останетесь в убытке - можете вы поспособствовать мне в знакомстве с этой дамой?" "Ну, если вы имеете серьезные намерения и если ваши помыслы чисты - отчего же нет, зачем же я буду тянуть?" - отвечаю я. Они женятся: офицерская вдова Эдельтраут Дегенхарт и генеральный представитель фирмы Корнгиблер. Я - шафер. Вся затея прокручивается с огромной помпой. Правда, такое настроение создается не в церкви, а потом, за завтраком с шампанским, а также с фортепьяно и скрипками, которые наигрывают фрагменты из "Тангейзера". Корнгиблер растроган до глубины души. После торжественно пьяной ночи он признается мне: "Сначала мне совсем и не хотелось... с ней, понимаешь. Я сначала хотел чуть-чуть, просто... ну, об этом не будем. Ну вот, и когда все случилось, ну, со всеми последствиями... Эх, хорошо, если будет девочка. Это я могу себе позволить - дело верное, этот "Суперсиль". Честное слово, могу собою гордиться. Премного тебе благодарен, Арчи! Эту женщину можно представить в обществе. А ведь таким путем расширяется и оборот в делах. Нужды, правда, особой сейчас в этом нет, но и повредить не может - все на пользу. И тебя возьмем в дело. Не жеманничай - тебя можно использовать в нашем гешефте. Не так ли, моя прелесть?.." Его прелесть кивает в знак согласия. И вот я организую - вагон за вагоном, грузовик за грузовиком. Я - правая рука генерального представителя фирмы по "Суперсилю" в округе Хемниц. Работка не бей лежачего, времени отнимает немного, особенно для такого врожденного организатора, как я. Поэтому у меня широчайшие возможности для изучения - прежде всего, конечно, для изучения жизни. Я оказываюсь достойным дружбы и доверия этого Корнгиблера еще в том отношении, что я самым безотказным образом посвящаю себя его супруге. Это, однако, вызывает негативную реакцию с его стороны. "Арчибальд, - говорит мне этот Корнгиблер, - ты проник в спальню моей жены!" "Ну и что, - отвечаю я, - я искал тебя". "Но меня же не было дома, причем долгое время". "Точно, - отвечаю я ему, - я, собственно, тебя и дожидался там". Это абсолютная правда - но мне тем не менее не верят. Происшедшее комментирует мой друг Альфонс: "Ты очень щепетилен в смысле чести, это скорее недостаток натуры. Тебе совершенно необязательно сообщать этому Корнгиблеру правду - такие люди ее не переносят. Они хотят быть обманутыми втихую, быть в неведении. И поэтому ты должен был бы сказать ему: "Твоя жена так создана - она соблазнит любого". И результат? Он ее выгнал бы к чертовой матери, а ты остался бы правой рукой генерального представителя". Но ведь выше головы не прыгнешь: честь и справедливость для меня превыше всего. Ни словечка протеста, возмущения или стыда за него, когда он так выворотил передо мной свою мелкую душонку, этот Корнгиблер. Он отказывает мне в дружбе. Больше того: он выбрасывает меня из дела. Но и это еще не все: его жажда мести порождает черные, коварные замыслы - он утверждает, будто бы я - я! - утаил и присвоил его деньги, прикарманил-де кое-что. Вот такими, слепыми и отвратительными, делает этих людей жажда наживы. Однако моя торговая карьера лопнула. Тощее отцовское состояние сожрала инфляция. Меня тошнит от возни этих мышей, заботящихся лишь об одном: бесстыдно обогатиться в трудный для Германии час. Все мое существо жаждет свежей атмосферы, и я вступаю в рейхсвер. Мой дорогой друг Альфонс уже в его рядах. "В 1925 году я получаю привилегию быть принятым в рейхсвер, несмотря на мой не так уж сильно продвинувшийся вперед возраст и благодаря, главным образом, поручительству солидных людей. Карьеру кадрового солдата я заканчиваю обычным образом - повышением в чине, закономерным и внеочередным. С началом новых времен совершалось систематическое расширение рядов рейхсвера, превратившегося в конце концов в вермахт. В 1934 году мне оказали честь, разрешив в будущем служить своему отечеству в качестве офицера". Какое же замечательное и, пожалуй, даже знаменательное это фото 1925 года, на котором я и мои друзья изображены в скромной серой военной форме! На этой фотографии виден и дрезденский Цвингер, его основной купол. А перед ним - мы, 6-е отделение, сгрудившееся вокруг нашего унтер-офицера, которого, как сейчас помню, звали Швайнитцер [нечто вроде - свинтус]. И еще, что чрезвычайно примечательно на фотографии: Швайнитцер улыбается, чего с ним никогда не бывало в казарме. И он - прошу особого внимания - улыбается именно мне. Ну конечно же. И если я не отважусь сказать, что был отличным солдатом, то уж и неважным я, во всяком случае, не был. Еще в самом начале, во время сбора новобранцев на учебном пункте, я был назначен старшим по казарме. И уже на втором году службы стал лучшим стрелком нашей роты. В том же году я удостоился чести стать помощником инструктора. Промчался год - и я уже командир отделения и даже руководитель ротного хора, хотя никогда не замечал за собой особых музыкальных способностей. Короче говоря, я был образцом во время всей службы. Наилучшая сноровка в строевой подготовке, высший темп в маршевых бросках, лучшие результаты в призовой стрельбе. К тому же отличный пловец, быстрый бегун, хороший велосипедист. Не раз хвалили меня и за превосходное знание уставов. И все же я был всего лишь один из обычных солдат. Веселые часы, наполненные чувством сердечного товарищества, в погребке "Кайзерсруе". Он был назван так, потому что хозяина звали Кайзер и он сдавал комнатки. Главное увеселение - танцы каждую субботу. Здесь - только мы, унтер-офицеры, за нашим столиком для завсегдатаев. Там до самой полуночи мы проводили время в тесном кружке - только мы, мужчины, распивая пиво, беседуя, разглядывая девиц. Зубоскальство, тосты, в основном из моих уст, соответствующие застольному обычаю, первый пункт которого гласил: досуг есть досуг и товарищество существует вечно, во всяком случае до полуночи, до того, пока дело не дойдет до девочек. Вот так-то и развлекались мы тогда. Попозже - самое главное: кто с какой девочкой проводит время после полуночи. Этим определялась очередь на первые танцы. Особенно примечательно: унтер-офицеры, унтер-фельдфебели, фельдфебели, обер-фельдфебели, штабс-фельдфебели - никто в эти вечера не хотел и слышать о каких-либо привилегиях по чину, всех объединяли тесные узы товарищества, дружбы. Лейтенант Пекельман, превосходный офицер, образцовый и любимый подчиненными командир, вызвал меня к себе. В общем-то тут ничего особенного: он - начальник новобранцев, я, как фельдфебель и командир взвода, - его правая рука. Но этот вызов был поздним, около двух часов ночи. Я появляюсь у него на квартире, в ротном здании, второй этаж, вход с лестничной площадки. Он валяется в постели, рядом с ним лежит девица, на полу перед кроватью разбросана одежда, тут же пара бутылок из-под вина. "Мой дорогой Фрей, - говорит лейтенант. - Вам можно доверять, не так ли?" Я заверяю, что именно так и есть. Затем мы для начала выпиваем. Добрый Пекельман уже выдохся, но девица, бойкая продавщица грампластинок, еще довольно бодра. "Фрей, - обращается лейтенант ко мне, - выведи девочку из казармы, но так, чтобы никто не заметил". Затем он поворачивается на бок и мгновенно засыпает. Я же выполняю его пожелание и час спустя выпроваживаю девицу за пределы казармы, никем не замеченную. Ибо Альфонс, мой приятель, случайно оказывается дежурным именно в эту ночь. "Мой дорогой Фрей, - говорит мне пару дней спустя лейтенант Пекельман, - вы не только надежны, но и благородны и обладаете тактом. Известная вам малышка очень похвально отзывается о ваших действиях в ту ночь. Скромность, кажется, у вас в крови. Я наблюдаю за вами уже длительное время, мой дорогой Фрей. Ваши солдатские качества превосходны. Таковы, очевидно, и ваши человеческие. К тому же, мне думается, у вас есть задатки к общественной активности. Короче: я полагаю, что вам положено стать офицером. Посмотрим, как это осуществить. "И вот, уже в 1935 году, последовало мое производство в лейтенанты - после окончания с отличными показателями учебных курсов. А в 1938 году я был произведен в обер-лейтенанты, с чем было связано назначение на должность адъютанта командира учебного батальона в Лейпциге. В начале войны мне выпало счастье в качестве командира роты участвовать в походе на Польшу, где я сумел заработать Железные кресты I и II степени. На рождество того же года я обручился с фрау Фелицитой Бендлер-Требиц. После похода на Францию, в котором я был награжден рыцарским крестом, я женился на упомянутой даме и, отслужив в тылу, был назначен в 1943 году начальником курса 5-й военной школы". Благороднейшая гармония компании в казино. Начальник военной школы - офицер добрых старых традиций, холостяк к тому же, похоже, обладающий утонченным вкусом к изящным женщинам и ярко выраженным стремлением к изысканному общению. Никогда не забыть мне первого летнего праздника в казино, включая террасу и сад: светлая лунная ночь, мягкая свежесть воздуха, чарующие звуки оркестра из самых лучших исполнителей музыкальной команды, который за живой изгородью из тиса играет Моцарта, Легара. Новенькая форма офицеров, стильные вечерние платья женщин, шипучее шампанское, журчащий фонтан и среди всего этого - господин Бендлер-Требиц, хозяин дворянского поместья Гросс-унд Кляйн-Марчинг, обер-лейтенант резерва, служащий в нашем полку. Приятный человек, но, разумеется, ему трудно сравниться со своей супругой по имени Фелицита, которая умеет сочетать величие и достоинство с шармом и сердечностью. И командир, этот закоренелый холостяк, восторженно восклицает: "О, что за баба!" Суровая, долгая армейская служба - а все же она постоянно приносит радости. Тяжелый труд, однообразные недели - и вместе с тем веселые праздники. И все время это волшебство организации, эта страстная окрыленность души, это чистое стремление к точности. Где-то далеко остался торгашеский дух, с которым мы когда-то сталкивались в прошлом, во времена юношеского периода бури и натиска, почти совсем забыты маленькие заблуждения и ошибки, которые имели место в нездоровой атмосфере обреченной с самого начала на гибель республики. Теперь все абсолютно четко: воспитательная муштра, перспективная учеба, широкое сознание ответственности, одним словом - осознанный германский дух. И в редкие свободные часы - постоянно возникающий незабываемый образ - Фелицита! Дружба с Бендлер-Требицем на следующих учениях резервистов. Он отнюдь не выдающийся, но приятный человек. Не то что называется стопроцентный солдат, - но тем не менее действительно хороший парень. Получаю первое приглашение в поместье Гросс-унд Кляйн-Марчинг. Внушительное поместье. Впечатление, которое произвела на меня фрау Фелицита, растет. Безмолвные мгновения с выразительными взглядами. Никаких признаний, даже ни одного словесного намека - но безмолвное проявление простой, скромной, преданной дружбы. И наконец, незабываемое 27 мая 1939 года, конец трехдневных весенних учений, невероятный подъем настроения, вечеринка друзей-офицеров, продолжавшаяся ночь напролет. А ранним утром - скачки, беззаботная спортивная затея офицерской молодежи. Обер-лейтенант резерва Бендлер-Требиц конечно же среди них. И в 5 часов 48 минут утра он падает с коня. Сначала это вызывает смех. Затем - молчание: падение имеет смертельный исход. Камерада Бендлер-Требица больше нет. "Оповестите его вдову", - приказал мне командир части. А затем, вскоре после этого случая, как счастливая неожиданность, - война! Борьба, борьба - и ничего, кроме борьбы. За фюрера, за народ, за рейх. И - за Фелициту: в глубине души я не могу утаить это от себя. Все же я отправляю только пару коротких писем с полевой почтой: "Идем от победы к победе... я в числе передовых, заслужил Железный крест II степени, рвемся неудержимо вперед... я опять отличился, заслужил Железный крест I степени... никто не может оспаривать наши победы... разрешаю себе нижайше кланяться". Первое военное рождество 1939 года провожу в поместье фрау Бендлер-Требиц. Необычайно торжественно, со службой в сельской церкви, с подарками слугам, праздничной трапезой в изысканном тесном кругу. Подается индюшка с бургундским. А потом - шампанское, и мы - вдвоем, наедине. Шелест шелка, потрескивающий камин. Отблески огня падают на мои ордена, на прелестное, порозовевшее личико Фелициты. Руки наши встретились - с легкой нежностью и вместе с тем напряженно-требовательно. А там, за стенами дома, в силезской зимней ночи, поют: "Один лишь конь скакал..." Наутро мы считаем себя помолвленными. Победный поход на Францию! Я уже слыву специалистом по захвату плацдармов. Я со своими солдатами не отступаю никогда, даже в том случае, когда против нас бросают озверевшие части из цветных. Мы охвачены пламенным боевым духом. В этом могут убедиться: идущие на нас танки противника уничтожены. Победу слегка омрачает ожесточенный спор с подразделением зенитчиков, которые утверждают, что это они подбили танки. А затем - рыцарский крест! Откровенное ликование в мой адрес, зависть, конечно, не без этого. Неудержимо вперед, вперед - до момента, пока Франция не повержена. Полностью деморализованные части противника - включая и те, что противостоят моим. А потом идут недели, слившиеся в сплошной праздник победы. Взят Париж! Но я сдерживаю свой темперамент, участвую в увеселениях лишь с познавательной целью. Ибо передо мной одна-единственная цель - Фелицита! Поместье Фелициты Бендлер-Требиц Гросс-унд Кляйн-Марчинг, 800 гектаров с благороднейшим племенным скотом, и я добиваюсь руки Фелициты. 13. ВЫДВИГАЕТСЯ ТРЕБОВАНИЕ - Обер-лейтенанта Крафта попросите ко мне, - говорит генерал. Он сказал это Сибилле Бахнер. Официальное служебное время согласно распорядку закончилось. Здание штаба постепенно пустеет. Сибилла Бахнер звонит в канцелярию 6-го потока и сообщает дежурному писарю: "Господина обер-лейтенанта Крафта просят явиться к господину генералу". Писарь извещает об этом унтер-офицера канцелярии, а тот - дежурного фенриха. Меж тем желание генерала трансформируется в приказ, гласящий: "Обер-лейтенанту Крафту немедленно явиться к генералу". Дежурный фенрих разыскивает обер-лейтенанта Крафта и объявляет: - Господин обер-лейтенант! К генералу. Срочно. Это звучит не особенно приятно. Но приятные звуки вообще не раздаются с генеральской стороны. Крафт согласно кивает, как будто бы для него явиться к генералу во внеслужебное время самое что ни на есть обычное дело на свете. - Вы сказали - срочно? - переспрашивает Крафт. - Так точно, - отвечает дежурный фенрих. - Срочно. Спешно и важно - так передал унтер-офицер канцелярии. - Но штаны-то я, по крайней мере, могу натянуть? Или?.. - Крафт стремится ничему не удивляться и не позволяет никому выводить себя из равновесия. Ему, как он полагает, терять нечего, тем более что в данный момент он не узрел ничего особенного. - Хорошо, - говорит обер-лейтенант, - сейчас прибуду, ну, что-нибудь в течение четверти часа. Фенрих расценивает это заявление как хвастовство. Он-то знает, что генерала нельзя заставлять ждать даже лишней секунды. А впрочем, какое ему дело - он выполнил, что велели. Обер-лейтенант Крафт не спеша одевается. Потом звонит Эльфриде Радемахер. - Я немного задержусь, - сообщает он ей. - Что-нибудь важное, Карл? - Да думаю - ничего. Какой-нибудь нагоняй или разнос. Я должен явиться к генералу. - Может, это интриги капитана Катера? - Вряд ли, - мягко отвечает Крафт. - Скорее, здесь дело не в закулисной интриге, а что-то из служебных вопросов. Но главное - что ты меня подождешь. - И с нетерпением, - заверяет Эльфрида. - Фрейлейн Бахнер, я прибыл по вызову генерала. Сибилла дружески смотрит на обер-лейтенанта Крафта. Это уже прогресс, хотя до ее доверительной улыбки, очевидно, еще далековато. Сибилла Бахнер испытующе глядит на него, потом говорит: - Я не думаю, что речь о докладе, господин обер-лейтенант. Господин генерал не приказывал вызывать вас, а, скорее, высказал желание побеседовать с вами. Поэтому портупею, перчатки и фуражку вы можете оставить здесь, у меня в приемной. - Вы не ошибаетесь, фрейлейн Бахнер? - спрашивает Крафт. Сибилла, улыбаясь, отрицательно качает головой. Затем смотрит на часы: - Еще три минуты терпения: генерал как раз заканчивает один документ. - А откуда вы знаете, когда он с ним закончит? - Генерал имеет обыкновение заранее устанавливать определенное количество времени на каждый документ и предупреждает об этом или адъютанта, или меня. Разумеется, лишь в том случае, если нам следует об этом знать. Крафт снимает с себя лишние для этой встречи доспехи. При этом он спрашивает Сибиллу: - Ваша работа удовлетворяет вас? Сибилла с удивлением воззрилась на него. - Удовлетворяет? - отрешенно спрашивает она, растягивая слова. - Что вы хотите этим сказать? - Ничего особенного, - спешит заверить Крафт. - Это был, собственно, риторический вопрос. - Мне так не кажется, - говорит Сибилла и с недоверием взглядывает на обер-лейтенанта. А потом спрашивает: - Вы хоть знаете, для чего вас сюда пригласили? - Не совсем, - отвечает обер-лейтенант. - Но полагаю, за какой-нибудь проступок: грешков у меня немало. - Ну, у других их тоже хватает, - говорит Сибилла, - просто вам о них неизвестно. - Это точно, - поддакивает Крафт. - Сегодня утром, - говорит ему Сибилла Бахнер, - к генералу приходили господа Фрей и Ратсхельм. - Благодарю, - говорит Крафт. - Чем могу отплатить вам за доброе отношение? - Просто тем, что сразу же забудете о том, что я только что вам сообщила. - Уже забыто, фрейлейн Бахнер. А более я ничего не могу сделать для вас? - Нет. Ее дни проходили, одинаково запрограммированные. День за днем, как близнецы: 6:30 - подъем, 7:30 - завтрак. Служба с 8:00 до 18:00. Затем в 18:30 - ужин. После - обычная сверхурочная работа или то, что здесь называют досугом: починка нижнего белья, стирка чулок, порой письма к родителям, иногда чтение книги, концерт по радио или выход в кино, туда, вниз, где лежит маленький городок, - обычно в одиночку или же с женой адъютанта. - Если я вам когда-либо понадоблюсь - я всегда в вашем распоряжении, - сказал ей обер-лейтенант Крафт. - Спасибо, - ответила Сибилла, - но мне никто не нужен. - Ну что вы - все же люди, и вы тоже, мало ли что... - Господин обер-лейтенант, прошу, господин генерал ждет вас. - Господин обер-лейтенант Крафт, к каким выводам вы пришли после изучения материалов военного трибунала по делу лейтенанта Баркова? - спросил генерал. Крафт насторожился. К вопросу он не был готов. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы настроиться на неожиданный поворот. Он мгновенно выбросил из головы аргументы к ожидавшемуся им разговору на тему о "приличиях", в частности о случае "монокль и женские груди". При этом Крафт не заметил, что генерал ведет себя не совсем обычно: он не сидел в своей привычной позе, с негнущейся спиной, а чуть развернул свой стул и положил ногу на ногу. - Подразделение, - начал докладывать Крафт, - в решающий момент было разделено на две группы. Значительно большая, в количестве тридцати двух человек, оказалась уже в укрытии. Остальные восемь помогали лейтенанту Баркову в последних приготовлениях к взрыву. Так обычно и делается, ибо ведь происходит не один взрыв, а несколько. В начальных приготовлениях - как то: связывание пакетов со взрывчаткой, отмеривание запального шнура, вставка запалов - участвовало все подразделение. На заключительном же этапе подготовки - при закладке взрывчатки, соединении контактов запалов и бикфордова шнура, очищении места для закладывания взрывчатки - в этих работах из соображений безопасности принимала участие лишь небольшая группа. - До этого момента все, как положено. - Так точно, господин генерал, - до этого момента. Но затем, когда вся подготовка к взрыву была закончена, произошло следующее: в той большой группе, которая находилась в укрытии, один из фенрихов вывихнул ногу. Лейтенант Барков немедленно подошел туда и выяснил, что ничего страшного. Он вернулся к месту взрыва. Как обычно, положил кончик бикфордова шнура на головку спички и чиркнул по коробку. Бывшие с ним восемь человек бросились в укрытие. Лейтенант же Барков, полагаясь на установленное время горения шнура, поднялся медленно. И так же медленно стал удаляться от места, где была заложена взрывчатка. Он не успел отойти, как неожиданно раздался взрыв. Генерал откинулся на стуле. Казалось, он даже закрыл глаза. И Крафту тоже померещилось в этот момент то, что мысленно видел генерал: восемь бегущих в укрытие фенрихов, на фоне чистого синего неба - их развевающиеся плащи, быстро мелькающие руки и ноги и серые напряженные лица в блеклом свете дня. И - лейтенант, выпрямившийся во весь рост, четкий, узкий его силуэт, намеренно спокойные, размеренные движения, скупая усмешка, посланная вслед бегущим в укрытие. И тут же - грохот взрыва, всплеск яркого, режущего света; все это обрушивается на лейтенанта с уничтожающей силой, рвет на части его тело, и он падает лицом вниз. Потом все заволакивается тучей дыма. И - полная тишина. - Кто были эти восемь фенрихов? - тихо спрашивает генерал. - Крамер, Вебер, Андреас, Бемке, Бергер, Хохбауэр, Меслер и Редниц, господин генерал. - А тот, что вывихнул ногу, - это кто? - Фенрих Амфортас, господин генерал. Этот вывих оказался, как выяснилось потом, ушибом. - Имеется ли на этот счет медицинское заключение? - Нет, господин генерал. Фенрих Амфортас не ходил к врачу. Нога у него болела, но эпизодически, и, по его словам, он не считал, что нужно идти с этой мелочью к врачу. Теперь уж, разумеется, поздно проводить медэкспертизу - но ведь многие его сослуживцы видели синяки у него на ноге. - Это все, что вам удалось выяснить, господин обер-лейтенант? - В настоящий момент - все, господин генерал. Во всяком случае все, что удалось извлечь конкретно из сорокастраничного акта. - Что вы еще предприняли? - Пока ничего, господин генерал, точнее - ничего существенного. Глаза генерала приобрели холодное выражение. - Что вы думаете делать дальше, господин обер-лейтенант Крафт? - Я думаю прощупать фенрихов моего подразделения. Полагаю, что это явится основой для последующего расследования. На это необходимо, естественно, какое-то время... - А вот его-то у вас и нет! - бросил генерал. Обер-лейтенант Крафт промолчал. Генерал принял свою обычную позу: опустил ноги на пол и выпрямился. - Времени у вас очень мало, господин обер-лейтенант Крафт, или остается слишком мало, если вы будете и дальше действовать так же медленно. Начальник вашего курса и начальник учебного потока отнюдь не в восторге от результатов вашей деятельности. Обер-лейтенант Крафт предпочел отмолчаться еще раз. Он хотел было ответить, что он тоже не в восторге от позиции своего начальства, но решил, что нет смысла возражать. Генерал сказал: - В ближайшие дни, возможно завтра, к нам прибудет гость, к которому будете приставлены именно вы, - фрау Барков, мать погибшего лейтенанта. Я даю вам это поручение из двух соображений. Во-первых, вы приняли должность лейтенанта Баркова. Значит, вы лучше, чем кто-либо иной, сможете рассказать этой женщине, как любили здесь ее сына и как он служил. Во-вторых, вы, по-моему, и с точки зрения личных качеств наиболее подходящий человек для этой миссии. - Что я должен сообщить фрау Барков, господин генерал? - Официальную версию. Крафт понял, что аудиенция окончена. Он поднялся, и генерал кивнул. Крафт подошел к дверям, хотел отдать честь, и в тот же миг генерал поднял руку. - Крафт, - сказал он почти доверительно, и это обращение далось ему, видимо, нелегко, - надеюсь, что я могу положиться на вас. Это отнюдь не означает, что я готов каждый раз прикрывать вас, когда вы совершаете необдуманные выходки. И только в одном определенном моменте - вы знаете, что я имею в виду, - можете рассчитывать на всяческую поддержку с моей стороны. Я хочу, чтобы убийство лейтенанта Баркова не осталось безнаказанным. Для этого вы мне и нужны. Поэтому я ожидаю, что вы не совершите ни одного необдуманного шага. Не разочаруйте меня, Крафт. Обер-лейтенант молча отдал честь. - Господин обер-лейтенант Крафт, - закончил аудиенцию генерал, - не забудьте, пожалуйста, следующее: вы получили четкое задание, а времени у вас в обрез. И паллиативного решения у вас нет. - Есть у вас под рукой коньяк, фрейлейн Бахнер? - обратился обер-лейтенант Крафт к Сибилле. Она внимательно взглянула на него. - Или что угодно другое, что можно выпить, по мне - хоть спирт. Он ожидал услышать решительное "нет". Но она вдруг сказала: - Если только это, то я вам помогу. Думаю, что могу в данном случае взять на себя такую ответственность. Не долго думая, она достала из письменного стола генеральского адъютанта бутылку и стакан. - Скажите мне, дорогая, - спросил слегка удивленный Крафт, прислонившись спиной к шкафу, - как реагирует генерал на невыполнение его пожеланий или приказов? - Трудно сказать, господин обер-лейтенант, - ответила Сибилла. - Дело в том, что такого на моей памяти не было. Она налила стакан до краев, протянула его Крафту и испытующе-дружелюбно взглянула на него. Обер-лейтенант одним махом опрокинул стакан. Блаженное тепло разлилось по телу. Но ожидаемого облегчения он не ощутил. - Какую, собственно, роль играю я здесь? - раздраженно спросил Крафт. - Что я - ловец душ с завязанными глазами и автоматом в руках? Или, может, Дед Мороз, развешивающий гранаты на рождественской елке? За кого принимаете меня вы, скажем? - За мужчину, достаточно умного, который сознает, что генерал никогда не отдаст приказа, за который он не нес бы ответственности. Губы Сибиллы Бахнер чуть тронула улыбка. Крафт подумал: она так же скупа в выражениях чувств, как и ее генерал, - что ж, такое общение, разумеется, накладывает отпечаток на нее. И тем не менее она улыбнулась. Конечно, в этой комнате она пережила все мыслимые реакции офицеров, выходивших из себя под воздействием слов генерала: гордые, глупые, подхалимы, самоуверенные, балбесы, равнодушные, интриганы - все они могли сказать здесь только одно: "Яволь". И Сибилла улыбалась, глядя на них. - Мне кажется, вы должны немного более уделять генералу внимания, фрейлейн Бахнер, в чисто человеческом плане, - сказал Крафт без всякой задней мысли. Он был возбужден, ему нужен был кто-то, на кого он мог бы выплеснуть хоть часть бушевавшего в душе раздражения. - Вы бы попробовали немного рассеять его: кажется, сейчас это ему очень нужно. - Это пошло, - сказала Сибилла Бахнер. - А, бросьте, - не сдерживаясь, ляпнул Крафт, - я уже однажды говорил вам, стоит ли играть роль синего чулка. Вы же сотворены не из запчастей пишущей машинки. Вы - женщина! Почему же вы не ведете себя соответственно? Это было бы благо для нас, да и для генерала. - Может быть, вы при случае скажете ему об этом сами? - с удивительным самообладанием парировала Сибилла Бахнер. Она даже как будто побледнела, и ее ладони сжались в маленькие кулачки. И хотя Крафт почувствовал, что он нажил себе очередного врага, ее трезвое замечание вернуло ему равновесие. - Вы абсолютно правы, фрейлейн Бахнер, - заметил он, - я тоже трусливый пес. Тут я распинаюсь, а так вести себя надо бы там, в его кабинете. - Это уже более разумные речи. - От меня слишком многого хотят, - продолжал Крафт. - Но я ведь тоже мелкая сошка. И что хуже всего - я сознаю это. Вы, очевидно, думаете, что я завидую другим, что они, утешенные и со спокойной совестью, могут спать, если благословение божье - или генеральское - нисходит на них. Но в наше время надо быть ребенком, чтобы беззаботно смеяться, заглянув в хлев. - Я лучше дам вам еще коньяку, - сказала Сибилла Бахнер. Теперь она опять улыбалась, и улыбка ее не была ироничной; эта улыбка обещала в перспективе симпатию. - А вы совсем не так уж злы, - сказал Крафт, - хотя, наверное, и не знаете об этом. - Вот теперь знаю, - живо ответила она. - Ну и прекрасно, и не забывайте об этом впредь. - Загляните при случае и убедитесь сами... В нижнем коридоре здания штаба было тихо и пусто, как в заводском цеху ночью. Горела лишь одна синяя лампа. Ее свет с трудом достигал пустых стен и темных дверей. Административно-хозяйственный отдел, располагавшийся здесь, внизу, был безлюден. Лишь через замочную скважину двери библиотеки просачивался луч света. Там Крафта ждала Эльфрида Радемахер. - Прости, - сказал он ей, - но я раньше не смог. - Ты пришел, - кивнула она, - и это главное. Эльфрида никогда не сетовала, ни о чем не спрашивала, не выражала никаких настроений, не впадала в экстравагантность, в истерию, не знала меланхолии. Она была счастливой находкой для него. - Время довольно позднее, - заметил Крафт. Он осмотрел помещение библиотеки испытующим взглядом. Проверил светомаскировку, запер двери и прикрыл замочную скважину своей фуражкой. Потом стянул с себя китель и завесил им настольную лампу. Наконец, сдвинул вместе ящики, служившие стульями, бросил на них циновки и подстилки для пишущих машинок, соорудив нечто вроде ложа. Эльфрида протянула ему принесенный ею плед, и он принялся расстилать его. - Посмотреть на тебя сейчас, так можно подумать, что тебе приходится заниматься такими делами каждый день. - Не думай так, - сказал он, понизив голос, - помоги лучше растянуть плед. Она опустилась рядом с ним на колени. - Разговаривать будем лишь шепотом? - спросила она. - Можешь, конечно, и кричать, если тебе нужны зрители. Эльфрида поняла, что в этой ситуации требуется осторожность. Она вздохнула: - Теперь я, по крайней мере, ощущаю серьезные преимущества супружества. Это замечание внесло в душу Крафта неприятное ощущение. Когда речь заходила о женитьбе, он чувствовал себя неуютно. Желая переменить пластинку, он сказал: - Это ты здорово придумала - использовать библиотеку не по ее прямому назначению. - А, - усмехнулась она, - до меня это придумали уже многие. Ведающий ею унтер-офицер имеет обыкновение сдавать ее за сигареты всем по очереди. - Тихо, - прервал он ее и схватил за руку. Они прислушались. Но никаких звуков не было слышно - только их дыхание. - Ты сегодня слишком осторожен, Карл, - заметила Эльфрида. - Просто мне не хотелось бы потерять тебя. - Этого не случится, если у тебя не появится такого желания. А потом - библиотека совсем не единственное место, где мы можем встречаться. Одна моя знакомая из швейной мастерской, замужняя, живет там, внизу, в городе, правда в одной маленькой комнате, с мужем, конечно. Но он железнодорожник и часто бывает в отлучке. А моя подруга любит ходить в кино. Если мы будем покупать ей билеты да еще подбросим курева и что-либо выпить, она иногда будет уступать нам свою комнату на пару часов. - Идея неплохая, - согласился Крафт. - Ведь тут, в казарме, мне не совсем удобно, да и небезопасно. Положение у меня на службе сейчас довольно шаткое. И если, вдобавок ко всему, меня застукают в сей пикантной ситуации, мне несдобровать. - Иди ко мне, - смеясь, позвала Эльфрида. - Давай найдем друг друга, пока нас не сцапали другие. Она откинулась на ложе и потянула его к себе. Крафт ощутил аромат ее кожи, и его руки заскользили по ее телу. Несмотря на то, что он знал ее всю, до кончиков ногтей, - каждый раз ему казалось, что он встречается с ней впервые. И в самый страстный миг кто-то постучал в дверь. Любовники испуганно оторвались друг от друга. Им понадобились считанные секунды, чтобы вернуться в суровую действительность. Крафт знаком приказал Эльфриде - замри. Он осторожно встал и крикнул в дверь: - Кто там? Прошу не мешать - я должен работать! - Ах вот как! Это вы называете работой? - раздался резкий, грубый голос, показавшийся Крафту знакомым. Он взглянул на Эльфриду. Она кивнула ему и облегченно рассмеялась. Затем поднялась и встала в небрежной позе, почти не набросив ничего на себя. И довольно громко сказала: - Это капитан Катер - ну кто же еще? - Ну, Крафт, открывайте, - зашумел Катер почти добродушно. - Я бы хотел с вами кое о чем побеседовать. - Сожалею, - бросил Крафт в закрытую дверь. - Я хотел бы просить вас учесть, что я не один. - Ах, мой бедный друг, как будто я этого не знаю. Могу даже назвать имя вашей дамы. Мой нижайший приветик фрейлейн Радемахер, меня-то уж ей нечего стесняться... - Одну минуту, - попросил обер-лейтенант Крафт. Он помог Эльфриде натянуть платье. Нашел свои сапоги. Эльфрида ничуть не смутилась. Казалось, ситуация доставляет ей удовольствие. И, расправляя плед, она с живостью заметила: - А чем он может нам повредить? - Я и в самом деле не хотел вам помешать, - заверил Катер. Он вошел в помещение, уже приведенное более или менее в порядок, бодрый, снедаемый любопытством, со своей обязательной улыбкой. Левой рукой он прижимал к себе четырехгранную литровую бутылку, очевидно с "Куантро". Он подмигнул присутствующим - Эльфриде отечески-доверительно, Крафту понимающе, как мужчина мужчине. - Честное слово, очень сожалею, что появился немного преждевременно, - сказал он, щуря глазки, - но я ни в коем случае не хотел и опоздать. - Откуда вы узнали, что мы здесь? - Но, мой друг, я же, в конце концов, не из последних идиотов, а потом - есть же свои люди. Но, может, мы присядем? Хозяйским жестом капитан включил верхний свет, придвинул три стула к письменному столу и поставил на него бутылку с "Куантро". Сделал приглашающий к столу жест. Эльфрида опустилась на стул. Крафт подумал, что почти полная еще бутылка поможет перенести присутствие Катера, и сел тоже. - В принципе я - ваш друг, - заверил Катер и извлек из карманов брюк три стакана. - От всего сердца желаю вам только хорошего. - Тогда можно было бы и не мешать нам. Капитан Катер заблеял - он так смеялся, чтобы показать, что он принимает шутку, и даже с удовольствием. Наполнив стаканы до краев, придвинул их каждому. - Не подумайте, - успокоил он, - что я хотел бы как-нибудь использовать сложившуюся ситуацию, ну разве только если к этому меня принудят официально. Но в общем-то я галантен целиком и полностью. Я умею молчать. И от всего сердца желаю вам всяческих радостей. - На каких условиях, господин капитан? Катер ответил не сразу, ибо его внимание было отвлечено. Он уставился на Эльфриду, которая без стеснения поправляла чулки. Они сползли: она ведь надевала их в спешке. Вытянув ноги, сначала правую, затем левую, она подняла их так, что обнажились ляжки. Ее руки скользили по ним играючи, почти нежно. И в разгар этого занятия она взглянула на Катера, который спешно схватился за стакан. - Ваше здоровье! - воскликнул он, выпил и при этом причмокнул. Крафт улыбнулся Эльфриде и тоже осушил стакан. Он моментально понял, чего достигла этой демонстрацией Эльфрида: она по-своему отомстила Катеру за вторжение. Наконец, коротким движением она натянула юбку и тоже взялась за стакан. После того как выпили все, Катер, кашлянув, сказал: - Неужели я дошел до того, чтобы ставить какие-то условия? Это непохоже на меня. Я застукал вас, так сказать, в интиме. Но почему я должен использовать это вам во вред, если мы на дружеской ноге? Я знаю, что мог бы доставить вам, мой дорогой Крафт, неприятности, ибо есть немало людей, которые к вам не благоволят. Они с удовольствием ухватились бы за удобный случай, свидетелем которого я оказался, и не только я, а, скажем, еще унтер-офицер, ведающий сим помещением, которого вы подкупили сигаретами. Но давайте не будем об этом. - Ладно, - жестко сказал Крафт, поняв, что он попал в ловушку. - Что вы от меня хотите? - Ничего, мой дорогой, как есть ничего. Во всяком случае, сейчас. Но я извещу вас, когда и вы сможете быть мне полезным. И вас, конечно, уважаемая фрейлейн Радемахер. Да, что я еще слыхал, мой милый Крафт, вы должны опекать фрау Барков, которая приезжает завтра, не так ли? - Да, вы верно слыхали, господин капитан. - Дело это меня интересует, меня и моих близких друзей. Так сказать, из юридических соображений и из государственных. Но вам-то оно наверняка безразлично. Твердо известно пока одно: генерал через свой штаб заказал номер для фрау Барков, причем лучший номер в лучшей гостинице. А что, собственно, нужно этой даме у нас? - Сходить на могилу сына, посмотреть, как он жил здесь, где он служил, - чего же еще? - И все-таки многовато внимания родственнице павшего воина. Вы не находите? До чего мы дойдем, если за каждыми похоронами будут следовать посещения военной школы с офицерским сопровождением и ужином за столом начальника? Похоже, что тут замешаны какие-то особые, так сказать, личные связи. - Почему вы так думаете? - Вы полагаете, мне не бросилось в глаза, что генерал проявил необычный интерес к случаю с Барковом? С чего бы? Только потому, что он здесь начальник? Или потому, что лейтенант Барков был особо близок ему? Я имею в виду чисто человеческие отношения. Так сказать, интимные. Понимаете? - Вы считаете генерала способным на такое? - Я любого считаю способным на все, - ответил Катер и вновь наполнил стаканы. - Видите ли, мой дорогой Крафт, генерал всегда вел монашеский образ жизни. Говорят, что, кроме прелестной Сибиллы Бахнер, он пальцем не пошевелил для кого-либо. Но когда у нас появился лейтенант Барков, он сразу же принял его и потом не раз встречался и беседовал с ним. Больше того, он принимал Баркова в своей личной комнате, куда