уныние. Положив на колени чемодан, открываю крышку. - Я вам покажу донесение. В нем действительно одни неприятные факты. Как я и ожидал, женщина садится и с напряженным лицом начинает читать - сначала бегло, а потом снова, теперь уже медленно, осторожно, будто переходя через пропасть по круглому бревну... - Факт, он вроде моллюска. Чем больше его вертишь в руках, тем плотнее сжимает он створки... а если попытаешься раскрыть его силой, он погибает: теряет прошлое, лишается будущего... остается только ждать, пока он сам не раскроется изнутри... к примеру, эта газета... а вдруг окажется потом, что в ней спрятан ключ к разгадке?.. считать так - лучше всего, почему газета была вместе со спичечным коробком?.. причина как будто есть, но факт остается фактом - там, где я ожидал что-то найти, ничего не обнаружено... Женщина поднимает глаза от донесения. Я и раньше замечал, как резко меняется выражение ее лица, но на этот раз оно было совершенно новым, такое я увидел впервые. Оно выражало испуг, мольбу, растерянность, будто, набрав в рот воды, забыла ее выплюнуть; тяжело дыша, с покрасневшими веками, она не сказала, а скорее выдохнула: - Связь есть. Мне жаль, что ввела вас в заблуждение, но... - Автомобильные гонки? Бега... Да? - Нет, номер телефона. - Номер телефона? - Скрывать или еще что - я совсем не собиралась этого делать, но вот... - Какой номер телефона? - Такой же, как на спичечном коробке... где-то он должен быть... Палец женщины, как муравей, наклонивший головку, безостановочно, беспорядочно бегает по колонке объявлений о найме рабочей силы на четвертой странице. Кукольный палец, маленький и гибкий, точно без костей... похожий на игрушечный пальчик, который не поранить даже ложью... - Требуется официантка? - Нет, нет, водитель... ага, вот. Под остановившимся наконец пальцем женщины: "Водитель. Желательно первоклассный. Возраст любой. Нужны рекомендации. Можно прислать либо принести лично". И номер телефона слева внизу тот же, что и на спичечном коробке из кафе "Камелия". - Видите, я не обманываю, - бросает она с отчаянным вызовом и, покачав головой: - Сама не понимаю, почему я молчала. Может быть, действительно потому, что боюсь фактов... - Я не собираюсь докапываться до истины. Я не прокурор и не судья. Я ваш работник, нанятый за деньги. Следовательно, интересы заявительницы и ее безопасность для меня превыше истины. Если есть какие-либо угрожающие факты, скажите мне об этом. Мой долг - оградить вас от них. Какие же факты представляются вам угрожающими? - Угрожающих нет. Об этом факте я рассказала все, что знаю... - Женщина потупилась и вдруг неожиданно подалась вперед. - Пива не выпьете? - Если только самую малость за компанию... Сейчас было совсем уж неуместно проявлять заботу о ее здоровье. Пиво ей необходимо. Мне же необходима эта пьющая пиво женщина. Да и кроме того, хватит ставить ей ненужные рогатки. Как собачонка, спущенная с поводка, она вприпрыжку побежала к портьере, отделяющей кухню: - Ну вот... хоть я и говорила, что сообщила все, что знаю, но, может быть, вот еще что... я сама ходила в то кафе, спрашивала, и узнала, что он выступал как посредник - один знакомый попросил его нанять шофера для личной машины... мне сказали, что давно все улажено... ничего удивительного - к тому времени объявление уже было месячной давности... На губах женщины, возвратившейся с пивом, застыла белая пена. - Но он же не все время занимался такого рода посредничеством? - Почему же, он посредничал, когда время от времени приезжали знакомые из провинции и им нужен был шофер, хорошо знающий Токио. Собственно, он мог бы и сам поместить подобное объявление. - Резонно. Осторожно разливая пиво по стаканам, женщина, точно ища сочувствия, заискивающе улыбается и садится. - То дело уже давно улажено. - А что это за номер телефона приколот к шторе? - Да тот же номер... - Зачем? - Видите ли... - И залпом отпив треть стакана: - Особой причины нет... в общем, не знаю я. Но почему вы относитесь ко мне с таким предубеждением? - А мне кажется, что вы. Когда я спросил вас о газетном объявлении, вы пришли в несколько странное замешательство. - Это верно... почему же?.. - Держа стакан в обеих руках и глядя на меня, будто вспоминает о каком-то событии десятилетней давности. - Действительно, почему же?.. мои ответы всегда кажутся противоречивыми... но, знаете, на факты тоже не всегда можно полагаться... где бы ни был этот человек, что бы он ни делал, все равно... факт, что его нет... это действительно факт... но необходимо его объяснить... почему его не стало?.. проблема в том, чтобы объяснить это... вот и все... - Но если факт не будет установлен, не удастся и объяснить его. - Достаточно одного объяснения. - Вам не кажется, что это мог бы сделать только сам ваш муж? Самое большее, на что я способен, - выяснить его местонахождение. - Что за самоуничижение. - Самоуничижение? - Зачем вы выбрали себе такую профессию? - Я должен отвечать? - Мне всегда интересно, почему люди выбирают то или другое... - Все это мелочи, не имеющие отношения к делу. Как только человек, убежавший из дома, обнаружен, безрассудство его тут же испаряется и он спокойно возвращается в свое старое гнездо. А побуждения и объяснения - стоит ли вообще о них думать? - Вам уже случалось разыскивать убежавших из дому? - Конечно... но, как правило, с самого начала существуют определенные предположения, следы ведут к женщине... да, почти всегда замешана женщина... расспросы и слежка в течение каких-нибудь трех-четырех дней - и все в порядке... видите ли, кому нравится обращаться в частное сыскное агентство?.. это и денег стоит, и есть опасность повредить репутации человека, которого разыскивают... - Видимо, вы правы... - Ваш муж был нервным? - Скорее, пожалуй, беспокойным. Это даже в одежде проявлялось... - Человек действия? - Я бы скорее сказала, что он был ужасно осмотрительным. - Вы уж, пожалуйста, не противоречьте сами себе. Исчезновение может быть либо активным, либо пассивным, и смысл его в зависимости от этого абсолютно различен. - Во всяком случае, это факт, что он был увлекающейся натурой. До глупости... - В чем же проявлялась его увлеченность? - Во всем... он часто бывал похож на ребенка... - Автомашина, фотоаппарат?.. - Да, автомашина, у него был даже диплом автомеханика... - И он этим зарабатывал?.. - Он увлекался дипломами. Просто помешан был на дипломах... водительских прав у него было несколько, даже права на вождение тяжелых грузовиков двух типов, а кроме того - диплом радиста, диплом электросварщика, разрешение на работу со взрывоопасными материалами... - Была ли какая-нибудь связь между характером его деятельности в фирме "Дайнэн" и разрешением на работу с взрывоопасными материалами? - Видимо, да. - У него, по всей вероятности, была практическая жилка. Начинаю постигать неудобоваримое сочетание книг в его библиотеке. Электричество, связь, машиностроение, юриспруденция, статистика, языкознание - поразительный разнобой. И притом не сугубо специальная литература, а сборники экзаменационных вопросов, справочники для поступающих в учебные заведения - в общем, составить об этой литературе цельное представление трудно, потому что хозяин помешан на дипломах - эта его ярко выраженная склонность и определяла подбор библиотеки. - Потом диплом инженера по киноаппаратуре, диплом преподавателя средней школы... - Ну и неустойчивый же у него характер... - Может быть, он просто любил одерживать победу. - А в последнее время какой диплом его интересовал? - Тогда... что же это было?.. да, он говорил, что хочет стать радистом второго класса, и все свободное время что-то выстукивал пальцем... - Радистом второго класса?.. - Если бы он получил такой диплом, ему бы удалось наняться на большое торговое судно. И жалованье бы получал раза в три больше, чем сейчас, - в общем, журавль в небе... - Простите, какое жалованье было у него в фирме "Дайнэн"? - Пятьдесят тысяч иен. - Будь он шофер такси, получал бы примерно столько же, правда? - Но ему больше нравилась работа автомеханика, и он был ну, что ли, маклером по продаже подержанных автомашин... - Да, ваш брат мне уже говорил об этом. - Брат? Вы с ним виделись? - Как ни странно, мы с ним встречались везде, куда бы я ни направлялся. И как раз перед тем, как приехать к вам, мы с ним дружески выпивали. - Действительно странно. - Приятный человек. Если так пойдет и дальше, мы с ним, пожалуй, будем видеться раз по десять в день. Да, да, пока не забыл... Мы с ним договорились, что завтра он принесет сюда дневник вашего мужа, так что... - Дневник?.. - Кажется, в нем нет ничего интересного. Я наблюдаю. Чтобы не упустить малейшей перемены в выражении ее лица, после того как мы заговорили о брате. Чуть нахмуренные брови, напряженные губы... растерянность, смущение или, возможно, недовольство братом, неприятно поразившим ее... однако женщина, прикусив нижнюю губу, игриво улыбается. - Брат всегда удивляет людей. Такой уж у него характер, с детства. - Вы читали этот дневник - о чем мечтал ваш муж? Хотя бы в общих чертах можно себе это представить? - Мечтал... - Например, мечтал ли он о море?.. - Муж - реально мыслящий человек. Когда он стал начальником отдела, то очень радовался, что нашел наконец опору, чтобы не скользить вниз в этой жизни, где на каждом шагу тебя подстерегает обрыв... - И все-таки ушел. - Но не из-за мечты. Он без конца повторял, что дипломы - якорь в жизни. - Бросать без конца якоря, плывя на маленьком суденышке, - не означает ли это тоже принадлежность к категории мечтателей? Не делай он этого, давно бы уж вышел в море. Женщина медленно опускает на стол стакан, который она поднесла было ко рту, и сидит молча, задумавшись. То, что происходило, было похоже на снятое методом замедленной съемки увядание цветка: женщина увядала на глазах - ввалились глаза, заострился нос, кожа на лице, до этого гладкая и упругая, утратила эластичность и обвисла, губы запеклись и почернели, будто она ела тутовник. В душе я начал раскаиваться. Сколько бы больной ни умолял врача, тот не имеет права умертвить его, чтобы облегчить страдания, - закон разрешает убивать лишь солдат на поле боя и преступников, приговоренных к смертной казни. Стенные часы бьют один раз. ДОНЕСЕНИЕ 13 февраля. 10 часов 20 минут. Просматриваю в библиотеке подшивки газет. До 4 августа, когда исчез разыскиваемый, дождь шел 28 и 29 июля. Однако 28-го дождь пошел неожиданно, под вечер, а накануне предсказывалась лишь облачная погода. Следовательно, пропавший без вести последний раз надевал плащ 29 июля... Начав писать, я останавливаюсь и в изнеможении закрываю глаза. Мне хочется не только закрыть глаза, но и выключить все чувства, все нервы, наконец само мое существование. Читальный зал библиотеки. Хотя почти все места заняты, здесь тихо, будто нет ни души... посапывание, шелест страниц, крадущиеся шаги... в нос ударяет запах мастики, которой натерт пол, видимо, мастика низкосортная - пахнет нефтью... В закрытых глазах вдруг появляется лимонный цвет. Уши женщины благодаря свету, отражаемому лимонной шторой, становятся лимонными... аромат лимонного цвета... лимонный... глупо, почему не сказать, что веснушки бананового или коричневого цвета?.. Ладно, это не поле боя и не эшафот. У меня нет никакого права ранить ее, даже если ранка будет с булавочный укол. Единственное, что мне остается, - продолжать донесение. Заявитель всегда прав. К примеру, если заявитель заведомую ложь называет правдой, она тут же превращается в правду. Но хотя факты никому не нужны и меня наняли лишь для того, чтобы уйти от них, - это пустое дело. И, видимо, мне не остается ничего иного, как, продолжая охотиться за фактами, добиться лишь разочарования клиента. И я буду делать это, кружась на расстоянии вокруг любых, даже самых бессмысленных фактов, объясняющих то, что не поддается объяснению... Неожиданно студентка слева от меня низко склоняется над столом и лезвием бритвы начинает вырезать какую-то иллюстрацию. Я тоже опускаю голову, будто поведение девушки смутило меня, и продолжаю писать донесение. ...Таков вывод. Хотя доказательств, что в тот день он пользовался плащом, нет. Но вместе с тем существует большая вероятность, что в период с 29 июля до дня исчезновения, то есть в течение недели, он не надевал плащ, так как стояла сравнительно ясная погода и было тепло. Что же касается газеты и спичечного коробка (или номера телефона), то можно с уверенностью сказать, что он еще до этого не прикасался к ним. Вышеизложенное с достаточной степенью достоверности доказывает возможность того, что исчезновение разыскиваемого было скорее всего не внезапным, а заранее запланированным и заранее подготовленным. x x x Студентка рядом со мной кончила вырезать из журнала иллюстрацию. Я отрываю от последней страницы блокнота для донесения полоску шириной сантиметра в три и быстро пишу записку: "Все видел. Буду молчать, но за это идите за мной. Если согласны, сложите записку и возвратите мне". Складываю записку вдвое и подталкиваю ее под локоть девушки. В страхе съежившись, она посмотрела на меня, но я с невинным видом стал собирать со стола газеты и бумаги. В замешательстве девушка разворачивает записку и начинает читать, и сразу же ее круглое, коротконосое лицо становится пунцовым. Она замирает, похоже, даже дышать перестала... Наслаждаясь пикантной ситуацией, я терпеливо жду ответа... Наконец оценивающий взгляд студентки. Она облегченно вздыхает, будто освобождая плечи от тяжести, неумело скручивает записку и щелчком возвращает ее мне. Но девушка не рассчитала как следует, и записка падает на пол. Наклонившись, чтобы подобрать ее, я поднимаю глаза - впечатление, что черные туфли без каблуков под толстой лодыжкой с трудом несут тяжесть ее тела. И лишь ложбинки под коленями говорят о невинности и чистоте. Уходящая юность - возраст неустойчивый, как начинающийся насморк. Видимо, почувствовав мой взгляд, девушка плотно сжимает колени. Подняв свернутую бумажку, сую ее в карман, закрываю газетную подшивку, кладу в чемодан свои записи и авторучку и как ни в чем не бывало встаю со стула. По натертому до блеска полу с быстротой, приличной для библиотеки, иду не оглядываясь к кафедре выдачи. Закончив все формальности, я лишь один раз украдкой смотрю в ту сторону, где сидит девушка. Она все еще на своем месте и, выглядывая из-за ограждающего стол барьера, следит за мной. Подняв слегка руку и сделав ей знак, я сажусь на скамейку в отведенном для курения месте, между читальным залом и выходом, и закуриваю. Не успеваю я выкурить и четверти сигареты, как студентка неуклюжей походкой приближается к столу выдачи. Она невольно выглядывает наружу, но места, где я сижу, ей скорее всего не видно. Девушка быстро сдает книги, берет в гардеробе пальто и тут же направляется к двери, но вдруг замечает меня и, точно оступившись, сбивается с шага. Я сразу же встаю и тоже направляюсь к двери. Девушка, даже не помышляя о бегстве, семенит вслед за мной. Когда я подгоняю к входу оставленную на стоянке машину, девушка стоит на середине лестницы, уткнувшись в воротник пальто. Я подъезжаю к ней, опускаю слева от себя стекло, и девушка, перехватив поудобнее портфель, своей неуклюжей походкой спускается по лестнице прямо к машине. В стекле отражается побелевший от холода нос. Ее недовольное лицо - может быть, голова у нее кружится или из-за мороза - производит неприятное впечатление. И зеленый шарф, выглядывающий из-под воротника пальто, чересчур ярок и как бы подчеркивает, с каким трудом сдерживает девушка внутреннее напряжение. Приоткрываю дверцу. - Я вас подвезу. Куда вам? - Куда? - И неожиданно спокойным, даже вызывающим тоном: - Разве это я должна решать? Невольно усмехаюсь - она, вероятно, видит в зеркале мою улыбку и тоже ухмыляется. - Вы проголодались? - Слюнтяй! Перед самым ее носом я с силой захлопываю дверцу. Даю газ - колеса взметают гравий, нос легкой машины высоко задирается, как у моторной лодки, мчащейся по волнам. Студентка застывает, безучастная, невыразительная, точно рыба в холодильнике... x x x Я замираю. Замираю у телефона около стойки в кафе "Камелия", хотя и теряю напрасно время. - Умер? - Да, кажется, убийство, - доносится из трубки необычно взволнованный голос шефа. - Что же мы будем делать? Я не допускаю мысли, что у тебя нет алиби. - Да разве такая штука существует на свете? - Ну ладно, давай сейчас же звони заявительнице. Она мне телефон оборвала, с утра уже три раза звонила. - Откуда вам стало это известно? - От заявительницы. Разве неясно? - И резко изменив тон: - А откуда еще могли поступить такие сведения? - Я только спрашиваю. Ясно. Немедленно звоню ей. - Как это ни неприятно, но я настаиваю, чтобы каждый сам нес ответственность за то, что он делает. - Ясно. В общем, днем я забегу... И я замираю. Погиб этот человек! Кладу трубку и продолжаю стоять. Наверно, сейчас полиция там уже, всех подняла на ноги. Исключена ли возможность, что в сеть их розысков попадут и сведения о моем существовании? И если попадут, то щупальца расследования дотянутся до топливной базы М... Человек в малолитражке... человек, приехавший, как он заявил, из фирмы "Дайнэн"... в "Дайнэн" направляется запрос... там тоже человек в малолитражке... и вот, как ни прискорбно, выплывает факт моего существования. Правда, это не значит, что у меня могут возникнуть неприятности. Прежде всего, у меня не было никакой необходимости убивать его. Кроме того, вокруг него крутилось сколько угодно подозрительных личностей. Но все же по возможности мне бы не хотелось оказаться замешанным в это дело... Думаю, особенно опасаться мне нечего. Да и вообще нет оснований предполагать, что полиция свяжет самую обыкновенную на первый взгляд драку с топливной базой М. И единственное, о чем приходится теперь сожалеть, - это о том, что так и не удалось выяснить, каким образом он собирался шантажировать... И еще одно коренным образом изменилось в связи с его смертью... иссяк источник, позволявший покрывать расходы по розыску, и, значит, вопреки желанию заявительницы они ограничатся одной этой неделей. Но тогда почему же я чувствую себя чуть ли не обворованным? Вернувшись на свое место и помешивая остывший кофе, я впадаю в тусклую сентиментальность, от которой невозможно избавиться. Может быть, я служу панихиду по умершему? Нет, вряд ли. Сквозь черную сетчатую штору сегодня тоже видна продрогшая, будто простуженная платная стоянка автомашин. Вчера, примерно в то же время, что и сейчас, он окликнул меня как раз у того, второго столба, плотно, точно желе из агар-агара, прилипнув ко мне своим телом, пропахшим жиром... До сих пор я не излечился от нервной сыпи, появляющейся всякий раз, как я вспоминаю о нем. Если какая-то перемена и произошла, то, пожалуй, изменилось мое отношение к его заносчивости, граничащей с высокомерием. Заявитель действительно является нанимателем, платящим тебе деньги. Но, как правило, он либо смотрит на тебя умоляющим собачьим взглядом, либо выдавливает из себя виноватую поддельную улыбку. В этом случае, чтобы подбодрить заявителя, мы тоже подлаживаемся под него, изображая смиренную улыбку - такова, мол, жизнь, даем понять, что вместе с ним готовы ступить в дерьмо. И поскольку в глубине души мы питаем тайную уверенность, что жизнь именно такова, нам удается вернуть ему самоуважение, способность увидеть в жизни надежду и свет. А он был обломком крушения, но не хотел этого показывать. С самого начала он не скрывал, что запачкан дерьмом, - потому-то и не позволял мне притронуться к этому дерьму и даже не разрешил взглянуть на него. Он был совершенно иным, чем все предыдущие клиенты. Надо признать, он был странным типом - это уж точно, но нельзя и отрицать, что я относился к нему с предубеждением. Когда я пытаюсь вот так, по-новому, взглянуть на него, мне кажется, что как сквозь туман начинает вырисовываться упущенная, вернее, умышленно упускаемая мной другая сторона этого человека. К примеру, возникшее на миг полусерьезное выражение лица, когда он спрашивал мое мнение о "сестре как женщине"... или его забота обо мне, когда он распорядился, чтобы хозяин микроавтобуса приготовил яйца... если бы я не был так настроен против него, если бы я с самого начала не решил, что он и есть та стена, которая скрывает нечто важное от моего взора, а старался быть с ним на равных, не исключено, что не кто иной, как он сам, нашел бы в стене дверь и впустил меня. Сейчас, впрочем, и самой стены уже не существует. Но вместе с ее исчезновением исчезла и возможность обнаружить дверь. Ему уже ничем не поможешь. В последний раз я видел его со спины, когда он, похожий на зонт с обломанными спицами, полз в сухой траве под насыпью, и то, что он не хотел сказать, и то, что он, возможно, хотел сказать, - всего этого уже не существует. Разорванное кольцо разума не имеет ничего общего с разумом. Смотрю на часы... 11 часов 8 минут... если бы я и решил записать это время на бланке донесений, то больше мне нечего было бы сообщить... нет, не только в это время - и через час, и через три часа, и через десять часов у меня нет никакой надежды наткнуться на нечто такое, о чем следовало бы написать в донесении... поспешно допиваю кофе и поднимаюсь... но что же предпринять?.. должен ли я что-то делать?.. я снова замираю... замираю, как та студентка, которую я бросил у библиотеки... когда тебя, лишив свободы, не говоря, куда и зачем, волокут во тьме - это, конечно, очень обидно, но когда без всяких объяснений и извинений бросают посреди дороги - это во много раз унизительнее... Хозяин кафе почти весь скрылся за стойкой, погрузившись в газету. Мрачная официантка, опершись локтем о кассовый аппарат и прижав к уху чуть слышно играющий транзистор, рассеянно смотрит на улицу. Не отрываясь от окна, она насмешливо улыбается - смешит ли ее то, что она слышит по радио, или она смеется надо мной, видя, как я замер, а может быть, смеется над тем, что происходит на улице?.. заинтересовавшись, я тоже смотрю в окно и вижу нечто сильно взволновавшее меня. Мимо окна идут три человека, по виду коммивояжеры, с одинаковыми портфелями под мышкой, сердито и горячо обсуждая что-то... дальше, на мостовой беспрерывный поток автомобилей... еще дальше - автостоянка... а около нее что-то бередящее мою память, как острый обломок коренного зуба... цифры... семизначная цифра в самом низу вывески автостоянки... тот самый номер телефона! Этикетка спичечного коробка... кафе "Камелия"... объявление в старой газете... и наконец узкая полоска бумаги, прикрепленная к краю лимонной шторы... и везде один и тот же номер телефона. Ко мне возвращается ощущение времени, возвращаются, хоть и туманные, воспоминания о карте. Громко обращаюсь к девушке, которая, крутя ручку кассового аппарата, не отрывает от уха транзистор. - Заказы на пользование вон той стоянкой у вас принимают? Девушка, вместо того чтобы ответить, метнула взгляд на хозяина. Тот прячет газету под стойку и только тогда снизу вверх смотрит на меня. Встретившись со мной взглядом, он усиленно моргает и говорит тоненьким голоском, который совсем не вяжется с его густой щетиной, отчетливо видной даже после бритья. - Там все заполнено, к сожалению. И он с недовольным видом - почитать, мол, не дадут - снова склоняется над газетой. - Видно, много у вас здесь свободного времени, в кафе... - Что? - резко переспрашивает девушка, оторвав от уха транзистор и всем своим видом показывая, что ее раздражает даже мое шуточное поддразнивание. Я испытываю неловкость, но зато неожиданно мной завладевает фантастическая мысль. Точно теплым ливнем, с меня смывает плохое настроение, и, пульсируя, разрастается чувство освобождения, вызывающее желание, схватившись за живот, разразиться дурацким смехом. Может быть, я и в самом деле рассмеялся. Продолжая смотреть на девушку, я обхожу кассу и беру телефонную трубку. Набрав номер фирмы "Дайнэн", связываюсь с тем самым молодым служащим Тасиро. ...Тасиро-кун? Благодарю за вчерашнее... Когда я называю себя, в его голосе какое-то мгновение слышится растерянность. Он удивляется, когда я спрашиваю, не слышал ли он о смерти того человека, хотя мог бы, кажется, этого и не делать. Но как только я напомнил ему о нашем договоре выпить, тон его сразу становится дружеским и доверительным - видимо, он не любит иметь с посторонними людьми общие тайны. И глядя на едва прикрывающие уши стриженые густые волосы девушки: ...Встретимся на станции S., можно на том месте, что отмечено на плане, который вы вчера нарисовали мне. Да, да, там, где вы договаривались встретиться с Нэмуро-сан... я тоже хочу еще раз во всем убедиться... время - семь часов... договорились?.. и прошу вас, не забудьте о главном - я имею в виду тот самый альбом ню... Девушка поспешно прикладывает транзистор к уху, но не похоже, что она его включила... Ню, повторил я еще раз, и, если возможно, мне бы хотелось сразу же встретиться с той девицей, которая служила ему натурщицей... Ответ молодого человека, заговорившего деловым тоном, не был, конечно, слышен окружающим, и поэтому, естественно, им могло показаться, что собеседник не собирается помочь мне. И, понизив голос, между прочим, - нет, скорее не между прочим, а в этом, возможно, и состояла моя истинная цель... Мне бы хотелось, чтобы вы подумали еще вот о чем: к каким методам можно прибегнуть, если, допустим, возникнет желание шантажировать хозяина топливной базы? Обыкновенной топливной базы, да, розничной... я очень хочу, чтобы до нашей встречи вы продумали этот вопрос - какие существуют способы шантажа... Кажется, мой разговор произвел такой же эффект, как если бы физиономию девушки, а может быть, даже и физиономию хозяина я в кровь расцарапал ногтями. Правда, лицо девушки было заслонено рукой, державшей транзистор, и отсюда как следует не было видно. Хозяин же, уткнувшись в газету, даже не шелохнулся. Прикрепленная прямо над его головой открытка с изображением кофейной плантации в Южной Америке, где яркое солнце окрасило далекую горную цепь в желтый цвет, а людей и растения сделало темно-коричневыми, резко контрастировала с покрытым толстым слоем пыли светильником и выглядела нелепо. На втором этаже слышатся чьи-то шаги. Они медленно движутся в мою сторону, замирают прямо над головой и так же медленно удаляются. Я тоже не могу уже спокойно стоять на месте. Если страх и отступает, он все равно вернется снова, как возвращаются вновь и вновь бьющиеся о берег волны. Его смерть, волной взметнувшись в неожиданную высь, разбрасывая вокруг себя брызги, омыла мои ноги и слизнула узенькую тропку, вившуюся по краю обрыва, но и когда волна отступит, ничего нового не прибавится, и, следовательно, особенно суетиться смысла нет. К тому же возложенное на меня поручение ограничено первыми тридцатью тысячами иен - это тоже облегчение. Мало того, поскольку и положение самой женщины резко изменилось... значит, я обязан продолжать розыски оставшиеся пять дней, но... совсем не исключено, что она прямо сейчас заявит о расторжении контракта, пожелав, чтобы я с сегодняшнего дня прекратил розыски, - я не застрахован от того, что она этого не сделает. Мне немного жаль бросать эту работу, остался какой-то неприятный осадок. Но с точки зрения дела баланс, в общем, в нашу пользу. И шеф будет мной доволен, да и ругать перестанет. Может быть, в этом и заключается основная причина, почему я не решаюсь позвонить женщине... подумал я неожиданно... и меня охватывает удивительное чувство стыда, будто, стоя перед зеркалом и прижав к глазам бинокль, я подглядываю за тем, как я подглядываю. Что же это значит? Я, хотя меня об этом и не просили, сам того не заметив, по рассеянности расписался в получении суммы, превышающей тридцать тысяч иен. Я стану посмешищем. Среди моих приятелей агентов моя глупость станет предметом насмешек. Шеф всегда повторяет: заявитель не человек, он - пища, которой мы набиваем наши желудки, помните об этом. А вас люди считают - кем вы думаете? - бродячими собаками, да еще и бешеными. А ведь бинокль действительно, в зависимости от того, как его использовать, может дать тот же результат, что и просвечивание рентгеновскими лучами. Например, с помощью бинокля даже на обычной фотокарточке, помимо встречи лицом к лицу с тем, кто на ней изображен, можно прочесть множество выражений лица, проникнуть в характер. Сначала поставить фотокарточку вертикально, по возможности распрямив углы, и тогда фон станет совершенно черным. Источник света расположить таким образом, чтоб не было бликов. Потом встать на колени на расстоянии, равном длине двадцати - тридцати диагоналей фотокарточки... конечно, на колени становиться совсем не обязательно - просто фотокарточка должна быть на уровне глаз... бинокль пяти или десятикратный. Такой бинокль позволяет свободно создать в своем воображении фон, а легкая дрожь руки помогает придать воображению подвижность. Сначала покажется только всплывшее, примерно в метре, увеличенное изображение. Нужно запастись терпением по меньшей мере минут на десять. И когда от напряжения начинается резь в глазах, обычный фотопортрет неожиданно превращается в объемный, кожа приобретает живые краски. Значит, все удалось. Теперь нужно смотреть неподвижно, не моргая, не отрываясь, напрягая изо всех сил зрение, пока не заболят глаза. И не в силах выдержать пристального взгляда, уголки глаз на фотографии или углы рта начнут подрагивать. Если лицо снято в профиль, оно тревожно обратит к тебе украдкой вопрошающий взгляд, если - анфас, то, избегая устремленного на него взгляда, будет беспрерывно моргать. Потом из его глаз и твоих глаз, из его губ и твоих губ, из всех мускулов, создающих выражение лица, начнут пробиваться волоски нервов, сплетутся в воздухе между ним и тобой, и ты, как в своем собственном сердце, начнешь читать то, что скрыто выражением лица. Особенно важно, что проникаешь в самое сокровенное, спрятанное от посторонних взоров... крепко стиснув зубы, выпятив нижнюю губу, широко раскрыв узкие глаза, он беспокойно шарит взглядом где-то у ног, избегая твоего лица, и его чувства, всегда набриолиненные, аккуратно расчесанные и безмятежные, встают дыбом, точно шерсть на спине кошки, столкнувшейся с врагом... это его мгновенное... никому не показываемое выражение, когда он наедине с самим собой... Я проделал все это вчера утром перед уходом, и теперь он бы уж ни за что не ускользнул от моего внимания, даже если бы мы ехали на эскалаторе в разные стороны. Этот метод придуман мной, и другие агенты очень высоко оценили его, и теперь им пользуюсь уже не я один. Шеф в счет не идет. Для него вообще любая инициатива, только потому, что это инициатива, выглядит нелепицей. Конечно, в идеале такого рода наблюдения лучше всего вести ночью. И требуется для этого как минимум два часа. Разделив с портретом воображаемую трапезу, нужно, став начальником, приказывать ему, став товарищем, выслушивать жалобы, став подчиненным, получать от него выговор; если это женщина, попытаться лечь с ней в постель, если это мужчина, попытаться самому превратиться в женщину и предложить ему себя. Но в отношении его я еще подобный метод не использовал. И скорее не из-за пренебрежения к своим служебным обязанностям, а потому, что в самой заявительнице было нечто такое, что связывало инициативу, - здесь уж ничего не поделаешь. Гораздо больше, чем его исчезновение, не давали мне покоя, казались дурно пахнущими истинные намерения заявительницы. Действительно, я и теперь далеко не освободился от подозрения, что, возможно, ее заявление о розыске - ловкий трюк, рассчитанный на то, чтобы еще лучше утаить место, куда он скрылся... Однако тот, кто сеял семена подозрений, тот, кто обволакивал все вокруг меня непроницаемой тучей - зять исчезнувшего, - мертв... и сильный ветер уже разогнал на небе тяжелые тучи, и теперь сквозь разрывы в них выглянуло долгожданное солнце... и если сейчас снова посмотреть на его фотографию... x x x Его фотография, повернутая ко мне головой, снова лежит перед сторожем автомобильной стоянки... облитый ленивым голосом: "Восемьдесят иен", я протягиваю пятисотиеновую бумажку, положив на нее его фотографию: "Сдачи не нужно"... Не особенно редкие, но уже начавшие редеть волосы, неровно подстриженные на висках... - Хотел вас кое о чем спросить... Беспрерывно двигающий губами старик - ноги укрыты одеялом, поверх которого на коленях лежит раскрытый комикс, - подняв на лоб очки, подозрительно переводит налитые кровью глаза с фотографии на пятисотиеновую бумажку. - У вас под одеялом, наверно, стоит хибати, чтобы ноги греть. Это вредно для здоровья. У вас и глаза такие красные от газа. - Электрическая она у меня, хоть и плохонькая... - Значит, здесь у вас слишком сухой воздух. - Чайник я на ней грею... - Простите, немного отвлекся. - Смеюсь я нарочито весело и пододвигаю еще ближе к старику пятисотиеновую бумажку. - Человека на этой фотографии не припоминаете? Может быть, дело это и давнее, но все же... - А что такое? - Машину угнанную ищу. Стоило мне произнести эти слова, первыми пришедшие на ум, как тут же улавливаю исходящее от лица, запечатленного на фотографии, огромное своенравие, и тогда вроде бы без всяких причин мое отношение к нему, как к потерпевшему, неожиданно оказывается поколебленным. Нет никаких оснований считать его потерпевшим - с таким же успехом можно предположить, что он преступник, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Если довести эту мысль до крайней точки, можно даже предположить, что именно он был тем самым подстрекателем, который стоял за спиной убийц его зятя... нет, такое воздаяние за содеянное, в духе детективных романов, вряд ли мыслимо... если бы это была игра в закрытой комнате, тот, кого угадывают, должен был бы сидеть на соседнем стуле, в реальном же мире нужно искать человека, который укрылся с головой маскировочным халатом и спрятался за линией горизонта. Видимо, придется и сегодня ночью еще раз подольше пообщаться с ним при помощи бинокля. Ведь главное действующее лицо остается главным действующим лицом, даже если я уже опоздал... - Угнанную машину? - Может, и не угнанную, а попавшую в аварию. - Откровенно отступаю перед неприветливым лицом старика, которое напоминало заржавевший, неподдающийся замок, и кладу на ассигнацию еще три стоиеновые монеты. - Сколько на вашей автостоянке постоянных клиентов, которые платят помесячно, и сколько тех, кто оставляет здесь машину на короткое время? - Для случайных посетителей отведено... - глядя попеременно на приманку, возросшую до восьмисот иен, и на окно "Камелии", он против воли пробалтывается, - пять мест вон в том ряду... - Это что же, ради каких-то пяти машин вы здесь целыми днями торчите - не слишком ли большая роскошь? - Да я ведь больше ни на что и не гожусь - только и могу сидеть в помещении, чай пить да телевизор смотреть... - Темнишь, стыда у тебя нет. Старик рукой, казавшейся обтянутой перчаткой из кожи какого-то пресмыкающегося, сгреб случайный доход, не такой уж, видимо, для него редкий. - Еще на восемь мест, которые днем обычно свободны, делясь с их владельцами, я пускаю случайных клиентов... для старика место приличное. Подходящее, когда ноги от ревматизма еле передвигаешь, да и на табачок перепадает - здесь уж ничего не скажешь. - Но все равно машин много стоит. Почти все те же, что и вчера, когда я сюда заезжал. Это, наверно, машины ваших постоянных клиентов? - Вон те два ряда - все постоянные. - Странно... поблизости вроде бы никаких контор мне не попадалось, а смотрите, сколько у вас здесь машин постоянных клиентов оставлено на день... Видимо, я добрался до уязвимого места. И прежде малоподвижное лицо старика застыло, как высохшая резина, и он пробормотал, запинаясь: - Это, наверно, потому, что дешево. - Или, может быть, здесь собрались люди, которые занимаются такими делами, что приходится пользоваться машинами по ночам? - Не знаю я. Обязан я, что ли, за каждым следить? - И все-таки вы не припомните этого человека? Только после того, как я взял фотографию обратно, вложил в записную книжку и спрятал в карман, лицо старика снова стало спокойным. И, не думая о том, что опять растревожу его, я бью вдогонку: - Послушайте, неужели хозяин "Камелии" такой страшный? - Иссохшие морщинистые веки старика ползут вверх. Их красные края воспалены. - Да не тряситесь вы так. Во всяком случае, все, о чем вы мне сказали, может увидеть каждый, а если вас спросят, вы всегда можете ответить, что я старался втянуть вас в какую-то историю - показывал фотографию человека, которого вы и в глаза не видели. На самом-то деле лицо, может быть, вам знакомо, но... - Говорю же, не знаю я его! - Заметив, как он обозлился, стукнув в сердцах комиксом по коленям, я подумал, что, может быть, он действительно говорит правду. Как видно, истинное положение сильно отличается от того, что мне плел этот покойный братец. - Разве каждого упомнишь?.. - Ладно, вот еще двести иен... теперь ровно тысяча... под нашими расчетами я подвожу черту, подведем черту и под нашим разговором... - Следуя за ускользающим от меня злобным взглядом старика, я кладу локоть на окошко и бросаю ему на колени еще две стоиеновые монеты. - Я никому не скажу, что вы взяли тысячу иен... знать об этом будут только двое - вы и я... ну, быстрей говорите. - Что?.. - Кому нечего сказать, тот не станет без зазрения совести тысячу иен припрятывать. - Вы же мне их сами дали. - Хозяин "Камелии" следит за нами. Думаете, он поверит, что ни за что ни про что вы заработали тысячу иен? - Я их верну! Если верну, ничего не будет. - Зря вы так. Что за люди ставят здесь машины? Из ваших слов я понял лишь, что не те, кто живет поблизости... - Ну что вы плетете. Кто вам такое наговорил? Разве сами вы не ставили здесь машину? - Я имею в виду постоянных клиентов. Ничего удивительного, если люди, работающие в окрестных магазинах, не имеющих гаражей, ставят у вас на день свои машины. Но вы честный человек, и вам поэтому трудно лицемерить. Да к тому же вы сказали, что каждого не упомнишь, верно? Вот вам и доказательство, что и постоянные ваши клиенты, бывает, тоже меняются. Ведь если как следует присмотреться, так здесь найдется немало машин, которых вчера не было, а? - Вы... - прерывисто дыша, будто сдерживая душивший его кашель, еле слышно, - не из полиции? - Да бросьте вы, разве полицейский будет сообщать первому встречному секретные данные? А тут еще и чаевые в тысячу иен - это уж уголовное дело. - Дело - это чепуха... но вот я, спасибо хозяину "Камелии", могу, не выходя из кафе, и на лошадь поставить, и в патинко поиграть... старость... пока сам не состаришься, не поймешь, что такое старость... даже внуки и те вслед за невесткой прямо в лицо мне: грязный старикашка. - Я не сделаю ничего, что могло бы вам повредить. Обещаю. - Что вы хотите узнать? - Я ищу человека, которого вы видели на фотокарточке. - Вчера уже приходил один - то же с