- МНЕ! Ух ты, ничего  себе  старик  накопил!
Да, а карты-то, значит, соврали. Наследство тебе выпадало.
     - Чего там, - сказал Лу, поглаживая ее шею. - Муж и  жена - одна  сатана,
верно?
     - Нет уж! - радостно воскликнула Майра. - Богатая! Свободная! Пока нет,
ну, за этим дело не станет.
     - А мне чего делать? - спросил муж.
     - Пойди залезь на дерево, - посоветовала Майра. - Тебе в самый  раз  по
деревьям лазать.
     - А, ну я так и думал, - сказал он, плотно обхватив ее горло. -  Доллар
у меня зажилила за гаданье, ах ты! Ладно, не хочешь по-хорошему,  давай  как
по писаному. Значит, после смерти близкого человека, а? Нет, не соврали карты!
     Майра не успела ни поблагодарить его за оправдание Васкальской системы,
ни предупредить о внезапной насильственной смерти, которая его ожидала.


        НЕВИДИМАЯ ТАНЦОВЩИЦА СО СТРЕТФИНА

Перевод.  Загот  М.,  1991  г.

     В Коннемаре я снова добрался  до
Боллимолли и  снова  снял  номер  в  гостинице  "Дойл".  Распаковал  сумки. В номере пахло океаном и сырыми полотенцами.  В  камине  скопилась
горка песка - осыпался  с  чьих-то  ботинок.  За  окном  стемнело,  в  дюнах
куражился ветер, терзал поверхность океана. Я спустился в бар.
     За стойкой стоял сам Дойл и разглагольствовал об острове, о Стретфине.
     - А вот и джентльмен, - сказал он собеседнику  при  моем  появлении,  -
который вам подтвердит: столько морских птиц вы не  увидите  нигде  в  мире,
здесь они и размножаются, и выводят птенцов - это настоящее чудо света.
     - Несомненно, - согласился я.
     - Этот джентльмен приехал из Америки, - указав на незнакомца, обратился
Дойл уже ко мне. - Путешествует, скорбит над могилами своих прародителей.
     Американец крепко пожал мне руку.
     - Томас П. Раймер, - представился он.  -  Хочу  заметить,  сэр,  что  о
подобной красоте мне доводилось- только читать, смотришь вокруг и  сам  себе
не веришь, что так бывает.
     - Я тоже приезжий, - сказал я. - Да, романтический  уголок,  ничего  не
скажешь.
     - Романтика, - повторил он. - Не говорите мне о ней.  Я  из  тех,  кого
называют трезвыми бизнесменами, но вы даже представить не можете, что сделал
со мной этот старый Изумрудный остров! Какие романтические струны разбередил
в моей душе... Ничего  безнравственного,
конечно. Надеюсь, вы поняли меня правильно.
     - Миссис  Раймер  с  вами?  -
спросил я.
     - Нет, сэр, - ответил он. - Увы, вынужден признаться,  что  никакой
миссис Раймер  в  природе  не  существует.  Не  смейтесь,  ибо  я  вовсе  не
сентиментален,  далек  от  идеализма,  но  при  моем  роде  занятий  мужчина
становится удивительно разборчивым, что касается, если можно так выразиться,
изысканности   женских   форм.    Иначе    и    быть    не    может.    Моя
специальность - предметы женского туалета: пояса, корсеты, бюстгальтеры. И вот
женщина, хоть как-то близкая к совершенству, мне  не  встретилась...  Вы меня
понимаете.
     - Ну, на Стретфине вам свою избранницу не найти, - заверил его я. -  Но
все равно, почему бы нам туда  не  съездить?  Резиновые  сапоги  нам  дадут,
старина Дэнни поможет с лодкой. Дойл даст продуктов на дорогу.
     - Блестящая мысль, - обрадовался он.
     - Отлично! - воскликнул я. - Завтра с утра и отправимся, если погода  не
подведет.
     Погода  не  подвела.  Васильковая   поверхность   воды   разгладилась,
присмирела, будто это  был  не  океан,  а  запруда  у  мельницы.  Вскоре  мы
подтащили к воде скрипучую старую посудину и погребли к острову, ни мало  ни
много - три мили. Раймер был в восторге.
     - Ведь я, - говорил он, - бизнесмен,  живу,  можно  сказать,  в  другом
измерении, а тут я - прямо "Человек Арана"! {Документальный фильм  (1934)  Роберта  Флаэрти  (США)  о  рыбаках  на
острове у берегов Ирландии. Классика мирового кино.}  Ба!  Только  посмотрите  на  эти
скалы! А какая игра цвета! А птицы!
     Птицы парили  в  воздухе.  Голубые  небеса  вовсю  гомонили  и  хлопали
крыльями.
     - Это еще что, - поддразнивал я спутника. - На берегу не такое увидите.
     - Минутку, - попросил  Раймер,  неподвижно  застыв  на  песке.  -  Хочу
послушать, что мне нашептывает этот забытый богом  островок.  Я  всегда  был
далек от поэзии, но в жизни не испытывал того,  что  испытываю  сейчас:  сам
воздух, романтические  ощущения  словно  объединились  и  что-то  хотят  мне
передать. Кстати, а этот остров случайно не продают?
     - Не думаю, - ответил я. - И  даже  точно  знаю,  что  не  продают.  ;-
Обидно, - посетовал он. - Ну да бог с ним. Просто  возникло  такое  странное
чувство. Вам никогда не казалось, что всю вашу жизнь вам чего-то не хватало?
Хочешь куда-то вырваться, разорвать путы, что накрепко держат тебя... Трудно
передать. Ну что ж, вперед.
     Мы пошли сквозь заросли папоротника и  колокольчиков,  с  обеих  сторон
лежали яйца крячек. Обогнули утесы и  оказались  на  более  плоской  стороне
острова. Пока добрались, вполне созрели для обеда.
     Мы уже заканчивали трапезу, как вдруг  Раймер,  глядя  куда-то  мне  за
спину, смолк на полуслове и стал пристально во что-то всматриваться.
     - Что такое? - спросил я и обернулся.
     - Матерь Божия! - воскликнул он. - Что это за птицы такие?  И  что  они
делают?
     - А-а, это джентльмен про островных голубков, - объяснил старый  Дэнни.
- Да, диковинные птахи, это уж точно.
     - Еще как точно, - согласился я. За спиной у меня в воздухе летали пять
голубей, довольно близко друг от друга, четыре носились по кругу,  ныряли  к
земле и снова выныривали в  поднебесье,  пятый  же  парил  в  воздухе,  чуть
помахивая крыльями, скорее как ястреб, а не голубь, и все время оставался  в
середине.
     - Сейчас  объясню,  в  чем  тут  штука,  -  сказал  Дэнни.  -  Там,  за
возвышением, была когда-то старая ферма, стены и по сей день не развалились.
Слышал я, что жена фермера была большая голубятница, и такие у  нее  голубки
были, и сякие, и белые, и трубастые, и  с  волосатыми  лапками,  и  те,  что
перекидываются в воздухе. А теперь фермер  с  женой  померли,  дом  опустел,
никакого хозяйства на острове нет, вот  домашние  птахи  и  перемешались,  и
слились с дикими голубями, что жили в этих краях, и частенько производят  на
свет белых либо таких, что по-диковинному летают.
     - Очень по-диковинному, - заметил я. Раймер схватил меня за руку.
     - Не думайте, что я спятил, - предупредил он, - но... но... я знаю  все
размеры. Это по моей части. Я ее не вижу, но...  точно  знаю...  среди  этих
птах - танцующая голубка.
     -  Танцующая  голубка? - переспросил  Дэнни.  -   Что   это   за   штука
такая - танцующая голубка?
     Я рассказал ему о всемирной выставке и  венчающем  ее  символе  мира  и
свободы.
     - Это надо же, - протянул Дэнни. - А ну-ка, ваша честь, запустите в нее
камешком, что подле вашей руки. Пусть, эта бесстыжая подлетит повыше.
     - Не смейте! - вскрикнул Раймер. - Неужели у вас нет ничего святого?
     - Да,  ваша  правда,  -  согласился  Дэнни.  -  Вдруг  она - какая-нибудь
ангелица небесная - упаси господи от греха!
     - Тридцать четыре до доли дюйма! - воскликнул Раймер.
     - Тридцать четыре? - повторил я. - Что тридцать четыре?
     - Бедра, - объяснил он. - Тридцать четыре... двадцать пять...  тридцать
пять... Господи, само совершенство!
     - Слушайте, - сказал я. - По-моему, вы перегрелись. Кроме голубей,  тут
никого нет.
     - Посмотрите, как они летят, - показал он. - Корсеты  и  пояса - это  моя
стихия. Любой  размер  определю  на  глаз.  Я  был  на  всемирной  выставке.
Танцующую голубку я узнаю с одного взгляда, друг мой, даже  если  она  и  не
танцует!  А  эта - вон  какая  танцовщица!  Какая  прелесть!  Какая  конфетка!
Господи, да это же сама танцующая Венера! Смотрите, они улетают!
     -  Точно!  -  подтвердил   Дэнни.   -   Да   еще   выстроились,   будто
правительственный самолет сопровождают.
     - Извините, пожалуйста. - Раймер встрепенулся. - Я этого  так  оставить
не могу. Чтобы эта прекрасная дама-невидимка вот так улетела из моей  жизни -
ни за что.
     С этими словами он подскочил и начал  карабкаться  за  голубями,  а  те
полетели еще быстрее. Застыв от удивления, мы увидели,  как  он  споткнулся,
упал, снова подхватился и со всех ног кинулся за улетающими птицами.  Вскоре
он исчез за маленьким кряжем.
     - Когда-нибудь видали такое? - изумился Дэнни.
     - Погоди, - остановил его я. - Он  ведь  может  сорваться  с  утеса.  Я
побегу ему наперерез. А ты давай за ним, если он свернет в другую сторону.
     Я поспешил к краю утеса,  но  Раймера  нигде  не  было  видно.  Прождав
довольно долго, я увидел, что снизу ко мне карабкается Дэнни.
     - Лежит под скалой, бедняга, - сообщил он. - Совсем бездыханный, сердце
еле бьется, а сам все бормочет свои цифры,  будто  святой  отец  молитву  по
четкам читает, да все что-то замеряет руками, будто рыбак какой,  и  плачет,
как дитя малое.  Что  же  это  он,  ваша  честь,  ума  совсем  лишился,  или
привиделось такое, чего и не представишь?
     - Наверное, перегрелся на солнце, - предположил я. -  Давай-ка  отвезем
его домой.
     Осторожно ступая, мы спустились туда, где лежал Раймер.  На  него  было
жалко смотреть.
     - Я все испортил, - сокрушался он. - Никакого подхода. Кинулся  на  нее
как сумасшедший. Что она обо мне подумает!
     - Поплыли домой, - сказал я.
     В молчании мы погребли к большой земле.  Когда  вылезли  на  берег,  он
оглянулся на остров.
     - Если бы она мне  позволила!  -  В  голосе  его  звучало  неподдельное
огорчение. - Хотя бы позволила объяснить!
     - Идите к себе в номер, - сказал я, - и прилягте.
     - Я и сам этого хочу, - признался он. - Ни  на  что  другое  сейчас  не
способен.
     Он провел в номере весь день, и весь следующий, и следующий. На  третий
день я ненадолго отлучался. Вернувшись, спросил Дойла, все ли в порядке.
     - Какой тут порядок, -  сказал  Дойл,  -  если  он  все  причитает,  как
плакальщица над покойником. Я прислушался, стоя у основания лестницы.
     - Ничего страшного, - успокоил я его, возвратившись. - Это он  на  свой
манер песню перепевает: "Слиты воедино день и ночь". У  этой  песни  хороший
конец. Чувствую, он вот-вот очухается.
     И  правда,  вскоре  мы  услышали  на  лестнице  его  шаги.  Он  был   в
превосходном расположении духа, словно вся скопившаяся за  эти  дни  энергия
вышла наружу.
     - Боюсь, приятель, - заговорил он, - последние два-три дня я  давил  на
вас мертвым грузом. Да, брат, подкосила она меня под корень,  и  это  святая
правда.  Лежал  как  бревно,  из  головы  все  мысли  прочь.  Мистер   Дойл,
пожалуйста, отыщите мне побольше тростника или ивовой лозы, и пусть ваш Дэнни
поможет  мне  построить  маленькую  западню,  я  уже   придумал   какую.   Я
заговорщицки подмигнул Дойлу, и он внимательно выслушал все просьбы Раймера.
     - Поняли, что я задумал? - спросил меня Рай-мер. - Сделаю  клетки  двух
типов, ловушки для птиц, какие мы делали на  Среднем  Западе,  когда  я  был
мальчишкой. В маленькую положу немного вареного зерна. Это  для  голубей.  А
большая ловушка будет для нее.
     - А какая приманка? - поинтересовался я.
     - Она ведь женщина, - пояснил он. - Божество, если угодно, но  все-таки
femme {Женщина (фр.).}. - С этими словами он вытащил из кармана кожаный футляр, открыл  его,
и нашим  взорам  предстали  очень  красивые  маленькие  часики,  оправленные
бриллиантами. - Купил в Париже, - скромно сообщил он. - Думал подарить одной
молодой даме в Кливленде. Бедра, правда, у  нее  тридцать  шесть.  А  здесь:
тридцать четыре, двадцать пять, тридцать пять! Это и будет моя приманка. Она
обязательно соблазнится. Как только она берет часики - тяну за веревочки,  и
все остальные голуби, черт их дери, оказываются  в  одной  клетке,  а  она - в
другой.  Тут   уж   ей   придется   меня   выслушать.   Нет,   нет,   ничего
безнравственного, вы не думайте. Я хочу предложить этой маленькой даме стать
миссис Томас П. Раймер.
     - Но если вы ее не видите... - начал я.
     - Погодите, - перебил меня он, - я еще приглашу  фотографов  из  студии
"Макс фэктор", пусть ее снимают, это  будет  подлинная  красота,  да  еще  в
цвете, понимаете? Это будет... - повторил он и вдруг  запел  первые  строчки
американского гимна. - Я думаю, патриотизм здесь вполне уместен. - Продолжая
петь, он направился к сараю, и до конца дня оттуда доносился стук молотка.
     На следующий день, занимаясь утренним туалетом, я случайно  выглянул  в
окно и увидел, что от  берега  отчаливает  лодка.  На  веслах  сидел  Дэнни,
Раймер пристроился на носу,  а  на  корме  покачивались  две  немыслимых  и
огромных клетки-западни. Я окликнул мужчин. Раймер махнул мне рукой,  и  они
поплыли к острову.
     Вечером, возвращаясь в гостиницу, я увидел, что лодка уже на берегу,  и
прибавил шагу: как там Раймер?
     Я застал его в баре, он был мрачен, перед ним стоял стакан  с  изрядной
порцией виски.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Не спрашивайте меня, что случилось,  -  отрывисто  бросил  он.  Потом
смягчился: - Ладно, скажу. Боюсь, эта маленькая леди хочет натянуть мне нос, и
мне это не нравится.
     - Что же она сделала? - спросил я.
     - Я велел Дэнни высадить меня на острове, - продолжал он,  -  а  самому
отплыть и ждать неподалеку от берега,  чтобы  она  не  очень  стеснялась.  Я
расставил свои клетки, приманки, зашел за  скалу  и  принялся  ждать.  Скоро
птицы прилетели, давай  кружить  да  пикировать,  и  все  на  скорости - прямо
цирковой номер, загляденье, ну и моя красавица в середине, знай себе хлопает
вовсю крылышками, чтобы  от  остальных  не  отстать.  Ну,  увидели  они  мои
ловушки, обороты сразу скинули. И она, вижу, заинтересовалась.
     - Ну, ну, дальше, - подбодрил его я.
     - Что ж, - продолжал он, - подлетели они сначала к маленькой  ловушке,
верхний левый голубь  шасть  внутрь,  собрал  зернышки  и  принялся  кормить
остальных.
     - Черт побери! - воскликнул я.
     - Потом, - рассказывал он, - они перебрались к большой клетке, залетает
туда моя танцовщица, берет часики в клювик, пускается с  ними,  если  так
можно выразиться, в пляс, и выбрасывает их с утеса в море прямо  у  меня  на
глазах. Как вам это нравится?
     - Сурово она вас, - посочувствовал я.
     - Как можно так не считаться с человеком! -  воскликнул  он  и  хлопнул
кулаком по столу. - Если эта дамочка полагает, что Томас П. Раймер  позволит
ей вот так над собой издеваться... Хозяин, налейте еще.
     - Ну и забудьте о ней, пусть себе летает, - посоветовал я.
     - Как я могу о ней забыть? - Я бы отдал ей весь мир. И  еще  отдам.  Но
должна она внимать голосу разума! Ничего,  я  ее  заставлю  себя  выслушать.
Главное, чтобы она  оказалась  на  расстоянии  вытянутой  руки,  тогда  все!
Хозяин, велите отнести бутылку этого вашего самогона ко мне  в  номер.  Хочу
посидеть и как следует подумать.  Спокойной  ночи,  приятель.  Собеседник  я
сейчас все равно никудышный. Она пробудила во  мне  пещерного  человека,  вот
что. Не  подумайте,  что  я  строю  из  себя  какого-нибудь  шейха,  но  эта
ирландская чудо-дамочка должна знать: натягивать нос истинному американскому
бизнесмену ей никто не позволит! Спокойной ночи!
     Почти всю ночь я слышал, как он  топает  по  своей  комнате.  Заснул  я
поздно,  спал  крепким  сном  и  пробудился,  когда  день   уже   разгулялся
по-настоящему. Я спустился вниз и стал искать моего нового знакомца.
     - Где мистер Раймер? - спросил я Дойла.
     - Одному Богу известно, - ответствовал он. -  Вы  не  слышали,  как  он
раскричался под утро, когда еще только светало?
     - Что? - удивился я.
     - Я проснулся, - сказал Дойл, - и услышал, как он  что-то  бормочет.  И
вдруг как завопит: "Разрешение на брак! Тут она никуда  не  денется!"  Потом
вмиг смолк, будто ничего  не  было,  и  я  снова  бухнулся  спать.  А  утром
спустился - его уж нет. И машины его нет. А на стойке бара записка: "Уехал  на
несколько дней".
     - Он отправился в Голуэй, - предположил я. - За этим разрешением,  черт
бы его подрал!
     - Весьма возможно, - согласился Дойл. - Вот беда-то, прости Господи.
     Действительно, через несколько  дней  меня  разбудил  звук  подъехавшей
машины.  Выглянув  в  занимавшийся  день,  я  узнал  впечатляющие  очертания
громадного  американского  "родстера" - машины  Раймера.  Когда  пришло  время
завтрака, я поспешил вниз, сгорая от желания поговорить с ним.
     В коридоре мне встретился Дойл.
     - Ну что, мистер Раймер вернулся? - спросил я.
     - Вернулся, - сказал Дойл. - И снова уехал.
     - Уехал? Куда?
     - Наверное, на остров, - предположил Дойл. - Он, должно быть,  прикатил
сюда ночью и сразу же взял лодку.  Я  послал  Дэнни,  чтобы  одолжил  другую
лодку, у рыбака Мерфи. Велел ему грести прямо на остров, пусть посмотрит, не
случилось ли там чего с этим бедолагой-джентльменом.
     Бинокля в гостинице не было. Мы ждали, не находя себе места, и  наконец
узрели Дэнни - он греб в одолженной лодке, а на буксире тащил другую. Вторая
лодка была пуста.
     - Ты его не нашел? - прокричал Дойл.
     - Ни слуху ни духу, - сказал Дэнни, закрепляя нос лодки. - Эта голубка,
на которую ему вздумалось охотиться, была ангелица небесная, уж я знаю.  Вот
и исчез бедняга без следа.
     - Может, он упал с утеса? - предположил я.
     - Я видел голубей, - сказал Дэнни, покачав головой. - Четверых,  сидели
порознь на кусточках вокруг места, где мы их первый раз  увидели,  сидели  и
горевали.
     - А голубка? - спросил я.
     - Несчастная птаха лежала на траве, в середине, сказал Дэнни. - Со
свернутой шеей.


        ПРАВИЛЬНЫЙ ШАГ

Перевод. Харитонов В., 1991 г.

     Молодой человек,  до  чрезвычайности  бледный, вышел на середину Вестминстерского моста, взобрался  на  парапет.
Смуглый джентльмен лет на несколько старше его, в вечернем костюме,  с  алой
гвоздикой в петлице, в шотландской пелеринке, с моноклем в глазу и маленькой
эспаньолкой, словно вылепился из воздуха рядом и ухватил его за лодыжку.
     - Пусти ты, черт, - запыхтел кандидат  в  самоубийцы,  выдирая  ногу  и
брыкаясь.
     - Слезайте, - сказал незнакомец, - и пристраивайтесь  ко  мне,  иначе
вон тот полисмен, что направляется в нашу сторону,  вас  заберет.  А  так - мы
приятели, один захотел испытать острое ощущение,  другой  его  подстраховал,
чтоб не свалился.
     Если в Темзу молодой человек только что рвался, то к  тюрьме  он  питал
большую неприязнь. Посему он  зашагал с  незнакомцем  в  ногу  и,  улыбаясь
(рядом уже был бобби), сказал: - Какого черта! Вам своих  дурацких  забот  не
хватает?
     - Дорогой мой Филип Вествик, - отвечал тот,  -  вы  и  есть  моя  самая
большая забота.
     - Да кто вы такой? - раздраженно вскричал  молодой  человек.  -  Я  вас
знать не знаю. Как вы пронюхали мое имя?
     - А меня осенило, - ответил спутник, -  осенило  ровно  полчаса  назад,
когда вы приняли свое опрометчивое решение.
     - Не  представляю,  как  это  может  быть,  -  сказал  Филип,  -  И  не
интересуюсь.
     - Влюбленные, - сказал спутник, - вас ничем не удивишь. Любит-не любит,
вот и весь ваш интерес.
     - Откуда, - закричал бедный Филип, - вы знаете, что я из-за этого?!
     - Знаю и еще много забавных вещей  знаю,  -  ответил  тот.  -  Как  вам
покажется, если  я  напомню,  что  не  далее  как  месяц  назад,  обретаясь,
по-вашему, в раю, а попросту говоря - в объятьях своей Миллисент,  вы  ощутили
привкус смертной тоски, увидев ее затылок, и возжелали, чтобы  на  ее  месте
оказалась брюнеточка из чайной на Бонд-стрит? И вот вы на грани самоубийства
из-за  того,  что  Миллисент  бросила  вас,   хотя   брюнеточка - и   вы   это
знаете - никуда не девалась с Бонд-стрит. Что вы на это скажете?
     -  Вам,  наверное,  невдомек,  -  сказал  Филип,  -  что  мужчина  одно
чувствует, когда девушка обнимает, его, и совсем другое - когда  она  обнимает
другого. А в остальном вы дьявольски проницательны.
     - Как положено, - ухмыльнулся тот, и тут Филип смекнул,  что  угодил  в
попутчики к самому Дьяволу.
     -  Что  вы  затеваете?  -   спросил   он,   замедляя   шаг.   С   самым
доброжелательным видом Дьявол предложил ему сигарету.
     - Надеюсь, она без травки? -  спросил  Филип,  подозрительно  обнюхивая
сигарету.
     - Помилуйте, - усмехнулся Дьявол. - Неужели вы полагаете, что  я  стану
прибегать к таким средствам, дабы прибрать вас к рукам? В моем  распоряжении
разум. Не угодно огня? - Он протянул  средний  палец,  и  от  его  подушечки
сигарета сразу раскурилась.
     - Знаем мы, куда нас заводил ваш разум, - сказал Филип. - У меня нет ни
малейшего желания заработать себе вечное проклятье.
     - А что же  еще  вы  ожидали,  -  сказал  Дьявол,  -  когда  обдумывали
самоубийство?
     - Не вижу в этом греха, - ответил наш герой.
     - И щенок не видит греха  в  том,  что  растерзал  хозяйскую  туфлю,  -
парировал Дьявол. - Однако его наказывают.
     - Ерунда все это, - стоял на своем Филип.
     - Что же, следуйте за мной, - сказал Дьявол и  привел  его  в  "Веселый
базар" неподалеку от Тоттнем-Корт-роуд. Порядочное  число  отпетых  негодяев
играло там в азартные игры; другие, уткнувшись в  стереоскопы,  разглядывали
сцены парижской ночной  жизни.  Третьи  очищали  чужие  карманы,  налаживали
определенные  отношения  с   постоянными   посетительницами,   бранились   и
сквернословили.
     На все эти безобразия Дьявол взирал примерно так,  как  ласкает  взором
свой ухоженный садик хозяин,  которому  по  дороге  домой  намозолили  глаза
полевые маки и васильки. Совсем как садовник, притронулся к фуражке швейцар;
Дьявол ответил на приветствие, достал ключ, подвел Филипа к дверце в  стене,
открыл - там был маленький персональный лифт.
     Они вошли и несколько минут с невероятной скоростью спускались.
     - Дорогой Дьявол, - сказал Филип, попыхивая сигаретой,   которая  таки
была с наркотиком, и он несколько осмелел, - дорогой Дьявол, если так пойдет
дело, то скоро мы доберемся до самого ада.
     Сказано было в точку. Лифт остановился, они вышли.  Громадный  зал  как
две  капли  воды  напоминал  фойе  какого-нибудь  колоссального   театра - или
кинотеатра. Имелись две-три кассы,  над  окошками  были  выставлены  входные
цены:  в  партер - за  чревоугодие,  в  ложи - за  распутство,   в   бельэтаж - за тщеславие, на балкон - за праздность и так далее. Имелся также бар, у стойки
пара врагов рода человеческого в  униформе  болтала  с  официантками,  среди
которых наш друг пораженно углядел брюнеточку с Бонд-стрит.
     Дверь в зрительный зал то и дело открывалась, там, судя по  всему,  шла
веселая пьеса или фильм.
     - Там у нас танцевальный салон, - сказал  Дьявол,  -  куда  я  особенно
хотел вас сводить.
     Дверь открылась  и  впустила  их.  Они  оказались  в  довольно  большой
комнате,  оформленной  под  пещеру:  папоротник,  груды  камней,  промозглый
воздух. Оркестр играл пародийную аранжировку Скарлатти. Танцевало  несколько
пар, причем как-то вяло. Филип отметил, что многие  из  присутствующих  были
безобразно толсты.
     Дьявол подвел его к стройной бледной девице, что-то ей  пробормотал,  а
Филип, не видя для себя другого занятия, поклонился ей, подал  руку,  и  они
включились в круг танцующих.
     Она танцевала как неживая, низко приспустив тяжелые веки. Филип обронил
пару незначащих фраз.
     - Вы часто приходите сюда? - спросил  он.  В  ответ  она  только  слабо
улыбнулась.
     Ее безжизненность будоражила его (сказывалась и выкуренная  дьявольская
сигарета).
     - Какая у вас холодная рука, -  сказал  он,  слегка  ее  пожимая.  Рука
действительно была холодная. Он отбуксировал безответную партнершу в угол  и
там  не  по-танцевальному  крепко  обнял  ее  за  талию.  Сквозь  рукава  он
почувствовал промозглую сырость, уловил слабый, но отчетливый запах  речного
ила. Он вгляделся в нее и отметил жемчужную матовость ее глаз.
     - Я не расслышал, как вас зовут, - сказал Филип.  Партнерша  шевельнула
бесцветными губами.
     - Офелия, - сказала она.
     - Прошу прощения, - сказал Филип.
     Он поскорее разыскал Дьявола.
     - Так что же, - сказал этот достойный господин, - вы все еще не верите,
что добровольные утопленники заслужили вечное проклятие?
     Филип вынужденно согласился.
     - Вы даже не представляете,  как  тоскует  эта  бедняжка,  -  участливо
сказал Дьявол. - А ведь она здесь всего  несколько  сотен  лет.  Что  это  в
сравнении с вечностью?
     - Капля. Капля в море, - сказал Филип.
     - Какие у нее партнеры, сами видите, - продолжал князь тьмы.  -  Всякий
раз, когда они танцуют, они доставляют друг другу то  маленькое  неудобство,
которое так обескуражило вас.
     - А зачем им вообще танцевать? - спросил Филип.
     - А почему бы и нет? - пожал плечами Дьявол. - Выкурите еще сигарету.
     Потом он предложил пройти в его кабинет для делового разговора.
     - Итак, мой дорогой Вествик, - сказал он, когда оба уютно устроились  в
креслах, - какое же дельце мы с вами обстряпаем? Разумеется, я могу отменить
все, что произошло. В этом случае вы опять окажетесь на парапете, готовый  к
прыжку, - словом, каким я вас застал, когда ухватил за лодыжку. Вскоре после
этого вы объявитесь в танцевальном зале, который только что видели, а будете
вы толстый или тонкий - это уж как распорядится водная стихия.
     - Сейчас ночь, - сказал Филип. - Река течет со скоростью четыре мили  в
час. Меня вряд ли обнаружат, и река унесет меня в море. Да, скорее  всего  я
пополню ряды толстых.  Что  меня  особенно  поразило  в  них - это  отсутствие
либидо, или СА {От "sex appeal"-"сексапильность", привлекательность (англ.).}, если вы знаете эти слова.
     - Приходилось слышать, - улыбнулся Дьявол. - Возьмите сигару.
     - Спасибо, не  хочу,  -  сказал  Филип.  -  Какую  же  альтернативу  вы
предлагаете?
     - Вот наш типовой  договор,  -  сказал  Дьявол.  -  Возьмите,  возьмите
сигару. Смотрите: баснословное богатство, еще  пятьдесят  лет  жизни,  Елена
Троянская... это, впрочем, старый пункт... Пусть будет мисс... -  он  назвал
имя восхитительной кинозвезды.
     - Ну конечно, - сказал Филип, - вот и оговорочка насчет моей души.  Это
существенно?
     - Это обычно,  -  сказал  Дьявол.  -  Не  нам  это  менять.  Вот  здесь
подпишитесь.
     - Не знаю, - сказал Филип, - наверное, я не буду подписывать.
     - Что?! - вскричал Дьявол. Наш герой поджал губы.
     - Я не хочу оказывать на вас давление, мой дорогой  Вествик,  -  сказал
Дьявол. - Но точно ли вы уяснили разницу: явиться сюда  завтра  добровольным
утопленником или появиться здесь - причем через пятьдесят упоительных лет! - в
качестве нашего служащего? Вы видели наших  служащих - это  они  беседовали  с
брюнеточкой у стойки. Прелестная девушка!
     - Все равно, - сказал Филип, - наверное, я не буду  подписывать.  А  за
хлопоты спасибо.
     - Хорошо, - сказал Дьявол. - Отправляйтесь назад.
     Все оборвалось в Филипе, словно он ракетой взмыл ввысь. Но он  сохранил
присутствие духа, устоял на  ногах,  оказавшись  на  парапете,  и  шагнул  в
правильную сторону.


        ЧУДЕСА НАТУРАЛИЗМА

Перевод. Клепцына Г., 1991 г.

     Жил-был молодой скульптор по имени Юстас, горячий поборник натурализма. На современный  вкус,  даже  слишком
горячий. Вот и приходилось ему чуть не каждый вечер, часам к  семи  поближе,
бегать по знакомым, вообразив с голодухи, что вдруг возьмут да и оставят  на
ужин. "Эх, - рассуждал он про себя, - сколько камня  надо  искромсать,  пока
вырубишь крошечный ломтик хлеба!  Ну  ничего,  скоро  разбогатею - все  пойдет
по-другому".
     Нанюхавшись аппетитных запахов жареного и  терпких  ароматов  пареного,
долетавших из кухни, он приходил  в  экстаз,  клялся  в  нерушимой  верности
идеалам и громил абстракционистов почем зря. Но природа  и  искусство  будто
сговорились доконать беднягу Юстаса: раздразнив для начала сытным духом  его
слюнные железы и исторгнув из них неудержимые потоки,  они  подсовывали  ему
для  обличительных  нападок  модернистов  позаковыристей,  вроде   Бранкузи,
Липшица и Бжески.
     Действие этих малопривлекательных гейзеров сказывалось в первую очередь
на хозяйках, которые требовали незамедлительно избавиться от Юстаса. Тут  уж
все средства были хороши; самые жалостливые  совали  ему  в  руки  билет  на
какое-нибудь представление и умоляли поторопиться, а то не  дай  бог  начало
пропустит.
     Таким вот манером, облизнувшись однажды вечером на увесистый  ростбиф,
Юстас нежданно-негаданно очутился перед Чарли Маккарти, знаменитой говорящей куклой. Взор изголодавшегося скульптора был неумолим и придирчив.
     - Не понимаю, чем вызваны столь бурные овации, - заметил он  соседу.  -
Ладно бы шутки были его собственные, а  то  сплошное  чревовещание.  Что  же
касается скульптурного решения - я, если хотите, сам скульптор и в  этом  деле
разбираюсь, - оно вообще ниже всякой критики.
     - Подумаешь, - отрезал сосед, - зато у Бергена, его владельца,  что  ни
год в кармане столько тысяч, сколько мне за всю жизнь не сосчитать.
     - Боже! - воскликнул Юстас, вскакивая и потрясая кулаками. - И это наша
цивилизация! Один  на  каком-то  грубом,  вульгарном,  смехотворном  чучеле,
недостойном называться скульптурой, наживает тысячи, которые порядочные люди
даже не берутся считать, а другому за шедевры натурализма, творения века...
     Здесь он вынужден был прерваться, так как билетеры схватили  его  сзади
за штаны и вышвырнули из зала.
     Очухавшись, Юстас поплелся в сторону Бруклина, к заброшенному гаражу, в
котором размещалась его мастерская (она же столовая,  она  же  спальня).  По
соседству  с  гаражом  приютилась  грязная  лавчонка,  торговавшая   книжным
старьем. Среди прочего хлама  на  лотке  перед  входом  валялась  книжица  с
интригующим названием "Практика чревовещания". Юстас  приблизился  к  лотку,
Юстас узрел книгу,  Юстас  поднял  ее  и,  повертев  в  руках,  произнес  с
сардонической ухмылкой: - Ни искусство, ни теория не довели меня до добра.  Ну
что ж, попробуем чревовещание и практику. От них должно быть  больше  толку,
если сосед не ошибся в подсчете тысяч.
     Он заглянул в лавку, убедился, что  на  него  никто  не  смотрит,  живо
запихнул книжку под куртку и дал деру. "Вот ты и стал вором, Юстас, - сказал
он себе. - Ну и как? Какие ощущения?" И сам себе ответил: "Волнительно".
     Придя домой, он с превеликим усердием взялся за книгу.
     - Ага, - сказал он, -  ничего  сложного.  Стискиваем  зубы  и  начинаем
играть голосом, как мячом. В мяч я, помнится, играл в  детстве,  ну  а  зубы
стискивать мне не привыкать. Да здесь вдобавок и гортань нарисована, и  буквы
стоят - ясней не бывает. Быстренько освою чревовещание,  смастерю  манекен  по
всем правилам высокого искусства - оглянуться не успеешь, как  деньги  потекут
рекой.
     Не откладывая дела в долгий  ящик,  он  перетряхнул  свои  залежавшиеся
скульптуры, надеясь отыскать достойного соперника  для  Чарли  Маккарти.  Но
хотя он и  предал  былые  идеалы,  они,  как  видно,  не  торопились  с  ним
распроститься.
     -  Да,  -  произнес  он,  -   работы   мои   великолепны,   но   нельзя
останавливаться на достигнутом. Я должен изваять такую  натуральную  статую,
чтобы зрители не моргнув глазом приняли ее за  моего  помощника,  и  мне  не
осталось бы ничего другого, как пригласить их на сцену и разрешить  потыкать
в него булавкой.
     Он огляделся в поисках материала для будущего шедевра и обнаружил,  что
нищета, выбивая у него почву из-под ног, прихватила заодно и камни.
     - Ну что ж, -  сказал  он,  -  вылеплю  его  из  глины.  У  глины  свои
преимущества: она легче, теплей на ощупь и лучше поддается булавкам. Надо же
порадовать тех, кто полезет на сцену - подобные людишки  все  в  глубине  души
садисты.
     На следующее утро он отправился на задний двор и,  поработав  киркой  и
лопатой, докопался до слоя  красной  глины  куда  более  высокого  качества,
нежели та, которую сбывают в  художественных  салонах.  Из  нее  он  вылепил
статую мужчины на редкость приятной  наружности,  с  волнистыми  локонами  и
греко-римским профилем. Лицо, правда, вышло не в меру надменным, и он взялся
его подправлять,  но  на  этот  раз  даже  его  непревзойденного  мастерства
оказалось недостаточно.
     - В конце концов, - рассудил он,  -  вещица  получилась  гениальная,  а
гениальному идет легкая надменность.
     Желая придать своему  творению  необходимую  гибкость,  он  приладил  к
голове  и  конечностям  старые  диванные   пружины,   которые   в   изобилии
произрастают на задних дворах Бруклина. Затем,  вдохновленный  поразительным
результатом, распотрошил два-три помятых будильника  (идеальный  снаряд  для
метания в котов, по мнению его соседей) и закрепил пальцы и веки.  Порывшись
на помойках и раздобыв  уйму  пружин  всех  сортов  и  размеров,  он  весьма
удачно приспособил их в нужные места, не  забыв  и  те,  которые  не  принято
демонстрировать  со  сцены.  Зато  теперь  у  манекена  были  все  основания
выглядеть надменно.
     Раскалив добела старую, ржавую печь, он до тех пор обжигал глину,  пока
она не стала легкой, пористой и прочной. Потом покрыл ее матовой глазурью  и
раскрасил в естественные тона. И  наконец,  призаняв  деньжонок,  выкупил  в
ломбарде свой парадный костюм, отметив к вящей радости, что на  манекене  он
сидит не  в  пример  лучше,  чем  на  нем  самом.  Часа  через  два,  досыта
насладившись достигнутым  эффектом,  наш  герой  снял  телефонную  трубку  и
позвонил Сэди.
     - Сэди,  -  сказал  он,  -  приходи  быстрей.  Я  приготовил  для  тебя
сногсшибательный сюрприз.
     - Не знаю, право, удобно ли это, - отозвалась Сэди. - Молодая девушка в
гостях  у  скульптора...  Мы  ведь  до  сих  пор  не  помолвлены.  А   вдруг
кто-нибудь увидит?
     - Пусть видит, - сказал он. - Нам нечего больше бояться.  Долой  нелепые
условности - у меня скоро заведется столько тысяч, сколько тебе за  всю  жизнь
не пересчитать.
     - Это другое дело, - отвечала Сэди. - Сейчас буду.
     Миг - и она стучала в дверь, а он летел ей навстречу.
     - Ой, Юстас, ты серьезно? - восклицала она. - Мы так долго ждали!
     - Главное, дождались, - ответил он. - Вот, разреши  тебе  представить,
мистер Берти Макгрегор, творец нашего счастья.
     - Очень приятно, - разулыбалась Сэди, зардевшись как маков цвет. - Если
Юстас говорит правду, отныне я самая преданная поклонница вашего творчества.
По-моему, вы просто душка.
     - Душка-то душка, - заметил Юстас, - только заслуги его в этом нет - он
обыкновенный манекен, а хвалить нужно меня.
     - Манекен? - изумилась Сэди. - А я-то  перед  ним  распиналась.  Но  он
прехорошенький! И знаешь, Юстас, когда я  с  ним  заговорила,  он  вроде  бы
даже кивнул и улыбнулся.
     - Еще бы не хорошенький, - произнес Юстас, - я на  него  добрых  полдня
ухлопал. А кивать и улыбаться ему легче  легкого:  он,  к  твоему  сведению,
буквально нашпигован пружинами. Уверяю тебя, это  совершенство  с  головы  до
ног.
     - С головы до ног? - переспросила Сэди.
     - Да, - подтвердил Юстас, - когда поженимся, я объясню тебе  подробней.
А пока посмотри: тебе не кажется, что у него слишком надменный вид?
     - Нисколько, - возразила Сэди. - Вид  у  него  весьма  привлекательный,
мужественный и даже,  я  бы  сказала...  В  общем,  я  тебе  объясню,  когда
поженимся. Но, Юстас, если он манекен, почему ты назвал его  творцом  нашего
счастья? Опять какие-то фантазии?
     -  Никаких  фантазий,  -  с  улыбкой  заверил  Юстас,  -  одна  суровая
реальность.
     И он посвятил ее в свой грандиозный план.
     - Вот, полюбуйся, - сказал он напоследок, - я уже и афишку набросал для
широкой публики. Кстати, если мы  хотим  снять  зал,  нам  понадобятся  твои
сбережения. Буквы у меня получились необыкновенно броские, ты  не  находишь?
Особенно вот здесь, обрати внимание, где я приглашаю  зрителей  уколоть  его
булавкой, дабы убедиться, что, несмотря  на  живописную  внешность  и  живое
остроумие, в нем нет больше ничего живого.
     - А тысяч действительно будет столько, что сосчитать нельзя? - спросила
Сэди. - Ты ведь знаешь, мне вовсе не легко было сколотить свой  капитальчик,
хотя пересчитать его, возможно, труда и  не  составляет,  -  Сэди,  -  изрек
Юстас, с гордостью указывая на свое творение, - скажи мне,  кто,  по-твоему,
натуральней? - Местами как будто он, а местами вроде бы  ты,  -  призналась
Сэди.
     - Подумай хорошенько, Сэди, - не унимался Юстас. - Я спрашиваю: он  или
Чарли Маккарти?
     - А, ну разумеется, он, - ответила Сэди. - В этом-то никаких сомнений.
     - Тогда не сомневайся и в тысячах, - отрубил  Юстас.  -  А  уж  твои-то
жалкие сотенки мы шутя окупим в первый же вечер.
     И он заключил ее в объятия, настолько жаркие,  насколько  позволял  его
истощенный организм. Неожиданно Сэди взвизгнула и оттолкнула его.
     - Юстас, - промолвила она, - я понимаю, ты скоро  станешь  богачом,  но
это не повод, чтобы меня щипать. Кроме того, мы по-прежнему не помолвлены.
     - Щипать тебя! - воскликнул Юстае. - Мне это и во сне не снилось!
     - Ну и напрасно, - привередливо заявила  Сэди.  -  Ты  влюблен,  молод,
свободен. Почему бы время от времени не посмотреть хороший сон?
     - Весьма уместное замечание, - сказал Юстас, - учитывая, что щипок  мог
тебе только присниться.
     - Такое мне не снится, - отпарировала Сэди. -  Я  нормальная,  здоровая
девушка, и сны у меня соответствующие. А вот тебе подобные сны  не  помешали
бы, если, конечно, ты вполне  нормален  и  здоров,  на  что  я,  признаться,
рассчитывала, и при условии, что ты мужчина, в чем  я  начинаю  сомневаться.
Юстас, мужчина ты в конце концов или медуза вяленая?
     - Я мужчина, Сэди,  - ответил Юстас, - но и художник. И всякое такое до сих  пор  расходовалось  у меня на творческие порывы. Но с сегодняшнего дня я чистейшей воды практик  и
снами собираюсь заняться  вплотную.  Не  будем  ссориться,  дорогая.  Велика
важность - щипок, настоящий ли, вымышленный. Иной раз ущипнешь и не  заметишь.
Давай лучше сходим в банк, получим твои денежки и снимем зал.
     Сказано-сделано, и вскоре вся округа запестрела аршинными именами Берти
и Юстаса. А потом наступил знаменательный вечер, и Сэди, сидевшая  в  первом
ряду, чуть шею себе  не  свернула,  подсчитывая  зрителей,  ибо,  по  правде
говоря, была ужасно обеспокоена судьбой своего скромного капитальца.
     Однако беспокойство ее быстро рассеялось: зал был  полнехонек,  занавес
поднялся  без  промедления,  а  на  сцене,  улыбаясь  и  раскланиваясь,  как
Свенгали {Маг-гипнотизер из романа Дж. Дюморье "Трильби".}, уже стоял Юстас.  Берти  тоже  не  ударил  в  грязь  лицом  и  на
аплодисменты отвечал мило и  с  достоинством.  "Видно,  Юстас  и  впрямь  не
пожалел на него пружин, - подумала Сэди. - С такими пружинами он,  наверное,
на все способен. Теперь я ясно вижу: Чарли Маккарти  ему  и  в  подметки  не
годится".
     Представление началось, но, к величайшему огорчению Сэди, сразу  как-то
не заладилось. Юстас усадил манекен на колени и отпустил  несколько  старых,
затертых шуточек, выисканных на последних страницах  учебника  чревовещания.
При этом обнаружилось,  что  первые  страницы  он  прочесть  не  удосужился,
поскольку игры и легкости в его голосе было не больше, чем  в  чугунной
шар-бабе.  Мало  того,  пружины  в  челюстях  манекена  упорно  отказывались
работать, и зрители быстро смекнули, что чревовещатель из Юстаса ни к черту.
     Поднялся шум и гам. Юстас, приняв их ничтоже  сумняшеся  за  изъявления
неописуемого восторга, вышел, сияя улыбкой, к рампе и стал зазывать зрителей
подняться без лишних слов на сцену и потыкать в манекен булавкой.
     Как всегда, нашлись энтузиасты, для которых подобный  соблазн  оказался
слишком велик. Они валом повалили на помост, не мешкая вооружились приличных
размеров булавками с внушительными головками на конце и стали  подступать  к
достопочтенному мистеру Берти. Но не успела первая булавка достичь цели, как
зал прорезало душераздирающее "ой!",  отозвавшееся  по  углам  и  рассеявшее
последние сомнения в жизнеспособности манекена.
     Публика, раскусив, что ее не только самым  натуральным  образом  обвели
вокруг пальца, но еще и показали шиш,  преисполнилась  крайнего  отвращения.
Мгновенно разразился скандал, откуда ни возьмись  набежала  полиция,  убытки
пришлось возместить. Юстас, прикативший на представление  в  кебе,  вынужден
был тащиться домой на своих двоих, сгибаясь под тяжеленной фигурой  Берти  и
не менее тяжкими упреками Сэди.
     Добравшись до дома, он  сгрузил  манекен  на  диван  и  застыл  понурив
голову, как человек, потерпевший полный крах. Сэди, на которую  очень  дурно
подействовала утрата жалких сотенок и которая окончательно лишилась  надежды
когда-либо пересчитать тысячи, распекала его на все лады.
     - Ты нарочно все подстроил, - возмущалась она. - Ты специально  взял  и
все испортил.
     - Ну что ты, дорогая, - оправдывался он, - зачем бы я стал все портить.
Чревовещал я действительно не совсем удачно, не спорю.
     - Перестань корчить идиота! - кричала она. - Перестань нагло врать  мне
в глаза! Кто ойкнул в конце так натурально, что не придерешься? Кто вылез со
своими талантами в самый неподходящий момент?
     - Да нет же, - лепетал Юстас, - я и  не  дума