Хулио Кортасар. Чудесные занятия --------------------------------------------------------------- Кортасар X. К 69 Чудесные занятия: Рассказы, пьесы / Пер. с исп. -- СПб.: Азбука-классика, 2001. -- 800 с. http://www.azbooka.ru Ў http://www.azbooka.ru OCR: Ихтик (г.Уфа). ihtik.lib.ru Ў http://ihtik.lib.ru --------------------------------------------------------------- Хулио Кортасар (1914--1984) -- классик не только аргентинской, но и мировой литературы XX столетия. В настоящий сборник вошли избранные рассказы писателя, созданные им более чем за тридцать лет. Большинство переводов публикуется впервые, в том числе и перевод пьесы "Цари". УДК 82/89 ББК 84.7 Ар К 69 Перевод с испанского Оформление серии Вадима Пожидаева ISBN 5-352-00113-Х © В.Андреев, перевод, статья, комментарии, составление, 2001 © А. Андреев, перевод, 1999 © А. Борисова, перевод 1993, 2001 © Э. Брагинская, перевод 2001 © М.Былинкина, перевод, 1971, 2001 © В.Капустина, перевод, 2001 © К. Корконосенко, перевод 2001 © А. Косс, перевод, 1992 © В. Литус, перевод, 2001 © М. Петров, перевод, 2001 © В. Правосудов, перевод, 2001 © А. Сыщиков, перевод, 2001 © А. Ткаченко, перевод, 1993 © Н. Трауберг, перевод, 1971 © Ю. Шашков, перевод 1993, 2001 © Т. Шишова, перевод, 2001 © В. Пожидаев, оформление серии, 2001 © "Азбука-классика", 2001 СОДЕРЖАНИЕ Пространственное чутье времени. Виктор Андреев....... 5 Из книги "БЕСТИАРИЙ" Захваченный ДОМ. Пер. Н.Трауберг................ 21 Далекая. Пер. Т.Шишовой....................... 25 Автобус. Пер. В.Литуса........................ 35 Цирцея. Пер. Т.Шишовой ....................... 49 БестиарИЙ. Пер. Т.Шишовой..................... 67 Из книги "КОНЕЦ ИГРЫ" Бесконечность сада. Пер. В.Андреева .............. 89 Заколоченная дверь. Пер. Н. Трауберг.............. 90 Менады. Пер. В.Капустиной..................... 97 Желтый цветок. Пер. А.Ткачежо ................. 112 Рассказ на фоне ВОДЫ. Пер. Т.Шишовой............ 120 Аксолотль. Пер. М.Петрова..................... 127 Ночью, лицом кверху. Пер. К. Коркопосенко.......... 134 Конец игры. Пер. В.Капустиной .................. 143 Из книги "СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ" Слюни дьявола. Пер. В.Правосудова ............... 159 Преследователь. Пер. М.Былинкиной............... 178 Секретное оружие. Пер. А. Ткаченко ............... 240 Из книг "ВСЕ ОГНИ - ОГОНЬ" и "ПОСЛЕДНИЙ РАУНД" Все огни -- огонь. Пер. В.Правосудова ............. 271 Сиеста вдвоем. Пер. Э. Брагинской ................ 285 Надо быть в самом деле идиотом, чтобы. Пер. М.Петрова.............................. 299 С чувством законной гордости. Пер. Т.Шишовой ..... 304 Из книги "ВОСЬМИГРАННИК" Плачущая Лилиана. Пер. А.Борисовой ............. 313 Шаги по следам. Пер. М.Былинкиной .............. 323 Рукопись, найденная в кармане. Пер. М.Былинкиной . . . 345 Здесь, но где, как. Пер. Т.Шишовой ............... 359 Местечко под названием Киндберг. Пер. Т.Шишовой . . 369 Фазы Северо. Пер. А.Борисовой .................. 382 Шея черного котенка. Пер. А. Ткаченко............. 393 Из книги "ТОТ, КТО БРОДИТ ВОКРУГ". Перемена освещения. Пер. Т.Шишовой............. 411 Дуновение пассатов. Пер. А.Борисовой ............. 422 Лежащие рядом. Пер. Т.Шишовой................. 432 Во имя Боби. Пер. Т.Шишовой................... 443 Лодка, или Еще одно путешествие в Венецию. Пер. А. Борисовой ............................. 452 Собрание в кроваво-красных тонах. Пер. А.Борисовой . 492 Закатный час Мантекильи. Пер. Э. Брагинской ....... 501 Из книги "МЫ ТАК ЛЮБИМ ГЛЕНДУ" Пространственное чутье кошек. Пер. В.Андреева ..... 517 Мы так любим Гленду. Пер. В.Андреева ........... 521 Записи в блокноте. Пер. А.Борисовой.............. 529 Танго возвращения. Пер. А. Борисовой ............. 545 Клон. Пер. А.Борисовой ........................ 560 Граффити. Пер. А. Борисовой..................... 578 Истории, которые я сочиняю. Пер. А. Борисовой...... 583 Из книги "ВНЕ ВРЕМЕНИ" Письмо В бутылке. Пер. В.Андреева............... 597 Вне времени. Пер. А. Борисовой .................. 603 Кошмары. Пер. Т.Шишовой .....................620 Рассказ из дневниковых записей. Пер. А.Борисовой ... 631 Из книги "ИСТОРИИ ХРОНОПОВ И ФАМОВ" КНИГА ИНСТРУКЦИЙ Вступление. Пер. М.Петрова .................667 Инструкция, как правильно плакать. Пер. А. Косе . 669 Инструкция, как правильно петь. Пер. А. Косе .... 669 Инструкция с описанием различных страхов. Пер. В. Андреева ...........................670 Инструкция, как правильно подниматься по лестнице. Пер. А.Косс ......................671 Вступление к инструкции о том, как правильно заводить часы. Пер. А.Косс ..................672 Инструкция, как правильно заводить часы. Пер. А.Косс ..............................673 РЕДКИЕ ЗАНЯТИЯ Этикет и предпочтения. Пер. М.Петрова ........ 673 Почта и телеграф. Пер. А.Косс................ 675 Утрата и обретение волоса. Пер. В.Андреева...... 676 Тетушкины затруднения. Пер. А.Косс .......... 678 Тетушка истолкована (или наоборот). Пер. А. Косе 680 МАТЕРИАЛ ДЛЯ ВАЯНИЯ Кабинетная работа. Пер. А.Косс............... 681 Чудесные занятия. Пер. Ю.Шашкова............ 683 "Вход с велосипедом воспрещен". Пер. М.Былинкиной .........................684 Поведение зеркал на острове Пасхи. Пер. А.Андреева ...........................685 Возможности абстрагирования. Пер. М.Былинкиной . 686 День ежедневной газеты. Пер. А.Андреева........688 Преставление светопреставления. Пер. Т.Шишовой . 688 Без головы. Пер. В.Андреева..................690 Набросок сновидения. Пер. А. Сыщикова .........692 Как дела, Лопес? Пер. Ю.Шашкова.............693 Землеописания. Пер. А.Андреева...............694 Прогресс и регресс. Пер. А.Косс...............695 Правдивая история. Пер. А. Косс ..............695 Сюжет для гобелена. Пер. А. Косс .............696 Несвойственное креслу свойство. Пер. В. Андреева . 696 Провал в памяти. Пер. Ю.Шашкова ............697 Памятка для поэмы. Пер. В.Андреева ...........698 Расплющивание капель. Пер. А. Косс ...........699 Басня без морали. Пер. М.Петрова.............700 ПРИЛОЖЕНИЕ ПЬЕСЫ Цари. Пер. М.Былинкиной.....................705 Прощай, Робинзон! Пер. Э.Брагинской ............725 Примечания. Виктор Андреев.....................745 Краткий словарь аргентинизмов, встречающихся в произведениях Кортасара...........787 ПРОСТРАНСТВЕННОЕ ЧУТЬЕ ВРЕМЕНИ -- А ты кого больше любишь: Маркеса или Борхеса? -- Кортасара! Из уличного разговора Первая книга Хулио Кортасара в нашей стране -- сборник рассказов "Другое небо" -- появилась три десятилетия назад: в 1971 году. Она пришла к нам на гребне успеха "Ста лет одиночества". Этот роман колумбийца Гарсиа Маркеса, опубликованный в 1967 году (у нас -- в 1970-м), вызвал во всем мире настоящий бум латиноамериканской прозы. Тогда в нашей стране все чаще -- в журналах, сборниках, отдельными книгами -- стали публиковаться произведения кубинца Алехо Карпентьера и гватемальца Мигеля Анхела Астуриаса, мексиканца Хуана Рульфо и перуанца Марио Варгаса Льосы, уругвайца Хуана Карлоса Онетти и венесуэльца Мигеля Отеро Сильвы... Но в длинном ряду имен латиноамериканских прозаиков имя аргентинца Хулио Кортасара отнюдь не затерялось -- оно в этом ряду стало одним из первых. И в ряду, и вне ряда Кортасар был ни на кого не похож. Проза Кортасара очаровала читателей сразу же -- и не разочаровала в дальнейшем. Он пришел к нам со своими темами, со своей культурой, со своим видением мира. Используя неологизм (а Кортасар любил придумывать неологизмы), рискну сказать: он был "чудожник слова". Конечно, сейчас, когда русскому читателю известен практически весь Кортасар, можно заметить некоторый схематизм, "заданность" его ранних рассказов -- скажем, таких, как "Автобус". Но тогда, в начале 70-х, тот же "Автобус" или "Захваченный дом" благодаря своей недосказанности, ощущению неведомой, но реальной угрозы оставляли сильнейшее впечатление. В рассказах Кортасара была творческая свобода. В одной фразе он мог соединить голоса разных персонажей. Он по-своему обращался со временем и пространством. Творил по своим законам. Чувствовалось: никто не стоит у него над душой, не тычет перстом указующим; более того: ему самому доставляет удовольствие писать. Читатель мог легко представить себе, как Кортасар сидит за рабочим столом и улыбается в -- реальные или вымышленные -- усы... В начале 70-х в Ленинграде -- в транспорте, на работе, в гостях -- можно было нередко услышать: "А вы читали Кортасара, его "Другое небо"? Не правда ли, гениально? А что вы думаете о нем?" Возможно, и Кортасар иной раз думал о том, что есть на свете такой город -- "Петра творенье". А как литературный миф -- творенье сотен поэтов и прозаиков. Для Кортасара наш город был прежде всего Петербургом Достоевского. I Игрок Преследуй меня неотступно, меня -- во мне... Тогда завоюю царство свое, тогда появлюсь на свет... И я прошу о том, о чем не просит никто: вонзи иглы до самых ногтей. Сорви с меня это лицо; заставь выкрикнуть имя подлинное мое. Х. Кортасар. "3аклинаю" От своей любви к Достоевскому Кортасар не отрекался никогда. В своих интервью он охотно говорил о влиянии на него русского романиста. Эпиграфом к своему первому опубликованному роману -- "Выигрыши" -- Кортасар поставил слова из "Идиота". Ряд эпизодов в кор-тасаровских произведениях (например, в его главном романе -- "Игра в классики") словно навеян чтением Достоевского. Но о прямом заимствовании говорить, конечно, нельзя. Дело в том, что произведения и Достоевского, и Кортасара принадлежат к жанру менигтея, где самым естественным образом соединяются трагическое и смешное, возвышенное и низкое, реальное и фантастическое. В некотором параллелизме образов и ситуаций у Достоевского и у Кортасара сказалась (если воспользоваться фразой Михаила Бахтина) "объективная память жанра". Кортасар, возможно, не читал книгу Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского", но как литератор он безошибочно угадал в русском романисте "своего" [1]. 1 Более подробно о проблеме "Достовский и Кортасар" см. в книге И. Тертерян "Человек мифотворящий. О литературе Испании, Португалии и Латинской Америки" (М., 1988. С. 435--439). Здесь я напомню только, что один из романов Достоевского называется "Игрок". Гротеск, парадокс, карнавализация, характерные для мениппеи, отразились и на отношении Кортасара к слову. В старые мехи он должен был влить новое -- и именно свое -- вино... Для любого литератора главная проблема -- поиски своего собственного, нового слова. О языковых экспериментах Кортасара литературоведы стали говорить уже давно. Но аргентинскому прозаику в поисках собственного языка -- во всяком случае, в выборе верного направления для этих поисков -- было на что ориентироваться. Язык, годный для литературного эксперимента, был у него "под боком". Это -- лунфардо, буэнос-айресский жаргон. Хулио Кортасар, истинный портеньо (коренной житель Буэнос-Айреса), хорошо изучил законы этого языка, представляющего собой "взрывчатую смесь", мешанину из различных языков, в основе которой испанский. Но не только знание лунфардо -- владение латынью, французским, итальянским, английским, немецким помогало аргентинскому писателю находить необычное в привычной испанской речи, острее вслушиваться в ее звучание, по-детски удивляться каждому слову. И в конце концов создать свой собственный вариант испанского языка. В кортасаровском рассказе "Лукас -- его дискуссии с единомышленниками" (из книги "Некто Лукас") герой говорит: ...Закадычные враги -- язык и выдумка! От их борьбы рождается на свет литература, -- диалектическая встреча Музы с Писцом, неизреченного -- со словом. (Перевод Л. Грушко) В контексте рассказа данная тирада звучит иронически. Но к этим словам можно отнестись и вполне серьезно. И тогда они прозвучат для нас как кредо Кортасара в его работе над словом. Для творца в слове не должно быть лжи. Он, как Адам, явился в мир дать имена всему, что его окружает. И всему, что только может вообразить. Проза Кортасара парадоксальна и ассоциативна, точна и неуловима, легка и мускулиста, поэтична и образна. "Словесное кружево" -- поразительно. Так же, как поразительно и единство, и разнообразие кортасаровских сюжетов. Краткое предисловие к сборнику избранных рассказов Кортасара, своего ученика, Борхес закончил так: "Стиль кажется небрежным, но каждое слово взвешено. Передать сюжет кортасаровской новеллы невозможно: в каждой из них свои слова стоят на своем месте. Пробуя их пересказать, убеждаешься, что упустил главное" [1]. А сам Кортасар любил вспоминать совет уругвайского новеллиста Орасио Кироги: "Пиши так, словно твой рассказ интересен только небольшому числу твоих героев, один из которых -- ты сам". Может быть, секрет читательского успеха, каким рассказы Кортасара неизменно пользуются, и в том, что он всегда -- сознательно ли, интуитивно -- следовал этому совету? Ведь, в конце концов, кто же, будучи, конечно, в здравом рассудке, станет на самого себя нагонять скуку?! Одно из главных, ключевых, "знаковых" слов кортасаровского творчества -- слово игра. В беседе с уругвайским журналистом Энрике Гонсалесом Бермехой Кортасар говорил: "Литература всегда была для меня сферой игровой деятельности... Мне она (литература) кажется самой серьезной игрой. Если бы мы расположили различные виды игры, от самых невинных до самых хитро придуманных, по шкале оценок, то, думаю, литературу, музыку и вообще искусство пришлось бы поставить на самую отчаянную, головокружительную (в хорошем смысле слова) высоту" [2]. 1 Кортасар X. Рассказы ("Личная библиотека Борхеса"). СПб., 1999. С. 5-6. 2 Здесь и далее цитаты из кортасаровских интервью даются по книге: Кортасар X. Преследователь. СПб., 1993. С. 3--16. Создавая свои книги, Кортасар играет с удовольствием, вдохновенно и легко. Но всегда это -- "игра всерьез". ("Я играю, когда пишу. Но играю серьезно, как играл ребенком... В моем случае речь идет о продолжающемся и поныне детстве, о многом, что остается во мне от ребенка, и это нечто такое, от чего я не могу и не хочу отказываться".) Играет сам автор -- со словами, с сюжетом, с жанрами, с ситуациями, со временем и пространством (у Кортасара, если перефразировать название одного из его рассказов, было пространственное чутье времени). Играют и его герои -- подчас беззлобно, радостно (любимые автором хронопы, "некто Лукас" или герои раннего романа "Дивертисмент"), но чаще жестоко, беспощадно к себе и к другим (здесь не составляют исключения и дети). Одно из своих программных произведений Кортасар назвал на редкость удачно -- "Преследователь". Он сам постоянно был преследователем (а также, разумеется, и преследуемым, коль скоро познал "искушение словом" и никогда не был удовлетворен достигнутым). Преследователями были и его герои -- чаще всего преследователями цели, которую невозможно достичь, но стремление к которой позволяет им подниматься "на самую отчаянную, головокружительную высоту" искусства. Игровое начало привело (и не могло не привести) Кортасара к важной -- и серьезнейшей -- теме: "Культура и современная жизнь, взаимоотношения художника и общества, художник и создаваемый им мир". Мир искусства бесконечен и неисчерпаем. Даже простой список рассказов Кортасара, целиком посвященных литературе, музыке, живописи, кино, займет немало строк. Иногда -- не без лукавства -- автор приглашает читателя на свою "творческую кухню" ("Слюни дьявола", "Лодка, или Еще одно возвращение в Венецию", "Клон", "Бутылка в море", "Рассказ из дневниковых записей"). Как заправский фокусник, он словно бы открывает читателю тайны своего искусства ("читатель -- мой сообщник"), но в том-то и фокус, что тайна так и остается тайной. А автор наблюдает за нами, за нашей реакцией и посмеивается себе в усы -- реальные или вымышленные... Ну а получится рассказ или нет -- зависит только от воображения творца, от его опыта и мастерства, от умения подчинить себе материал. Мир искусства разнообразен. И столь же разнообразны кортасаровские новеллы об искусстве. Здесь и реалистический рассказ "безо всякого изобретательства" ("Преследователь"), и притча ("Бесконечность сада"), и гротеск ("Менады", "Мы так любим Гленду"), и серьезно-ироническая "литературная игра" ("Шаги по следам"), и фантастический рассказ ("Письмо в Париж одной сеньорите", "Далекая", "Врата неба", "Кикладский идол", "Инструкции для Джона Хауэлла"). II Другое небо Я выдумал тебя -- я существую; орлица, с берега, из тьмы слежу я, как гордо ты паришь, мое созданье, и тень твоя -- сверкание огня; из-под небес я слышу заклинанье, которым ты воссоздаешь меня. Х. Кортасар. "Двойной вымысел" Казалось бы, определить, что такое фантастика, это так просто! Но попробуйте-ка провести границу между "реалистическим" произведением и "фантастическим", отделить "правдивое отражение действительности" от "вымысла", яви от сна! Сплошь и рядом фантастика погружена в обыденное, или надо сказать иначе: обыденность погружена в фантастическое?.. Почти полтора столетия назад Достоевский (реалист? фантаст?) размышлял о "фантастических" рассказах Эдгара По: "Он почти всегда берет самую исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение, и с какою поражающею верностию рассказывает он о состоянии души этого человека!" [1]. 1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1979. Т 19. С. 88. Эти слова процитировал в своей книге "Проблемы поэтики Достоевского" М. Бахтин и, определяя главную особенность творчества великого русского романиста, переадресовал их самому Достоевскому. Но будет ли большим грехом, если переадресовать их и аргентинцу Хулио Кортасару (любившему и Достоевского, и Эдгара По)? Ведь и его главная задача: рассказать "с поражающею верностию о состоянии души человека" -- в какое бы "исключительное внешнее или психологическое положение" он ни поставил своих героев. Как понимал "фантастическое" сам Кортасар? В уже цитировавшейся беседе с Гонсалесом Бермехой он дает такое определение: "...Фантастическое -- это нечто совсем простое. Оно вторгается в нашу повседневную жизнь... Это нечто соврешенно исключительное, но в своих проявлениях оно не обязательно должно отличаться от окружающего нас мира. Фантастическое может случиться таким образом, что вокруг нас ничего не изменится с виду. Для меня фантастическое -- это всего лишь указание на то, что где-то вне аристотелевских единств и трезвости нашего рационального мышления существует слаженно действующий механизм, который не поддается логическому осмыслению, но иногда, врываясь в нашу жизнь, дает себя почувствовать... Это в обычной ситуации причина вызывает следствие, и если создать аналогичные условия, то, исходя из этой же причины, можно добиться того же самого следствия... Но фантастическое происшествие бывает лишь раз, ибо оно соответствует лишь одному циклу "причина--следствие", который ускользает от логики и сознания. Тем не менее его можно ощутить, но не рационально, а интуитивно". Писатель стремится в своем творчестве -- и своим творчеством -- уйти от размеренной, скучной, логически выверенной повседневности в мир вымысла, где все существует лишь единожды. Постичь глубинную суть жизни. Увидеть "другое небо". И может быть, чем скучнее реальность, тем ярче солнце этого другого неба, тем необычнее игра воображения. В данном случае вымысел близок к сновидению. (Сам Кортасар признавался: "Большая часть моих рассказов родилась из моих снов и ночных кошмаров и записана сразу по пробуждении".) Сны "поселились" в литературе с давних пор и поныне "чувствуют себя" в ней преотлично. Сейчас, пожалуй, и не понять: то ли сны породили литературу, то ли литература -- сны... Русскому читателю вспоминается, наверное, прежде всего гениальный, тройной "Сон" Лермонтова. Есть сатирический "Сон Попова" А.К.Толстого и -- бывший настоящим кошмаром для многих школьников моего поколения -- "Четвертый сон Веры Павловны". Сны есть у Пушкина, у Гоголя, у Льва Толстого, у Достоевского. Но у Кортасара был предшественник гораздо более близкий, чем Достоевский, -- Хорхе Луис Борхес. Сон в творчестве Борхеса -- и прозаика, и поэта, и эссеиста -- играет исключительно важную роль. Но сны у Борхеса (да простят меня те, кто ставит его превыше всех) -- это скорее комментарии к философским и культурологическим размышлениям, чем литературные произведения. Сны у Кортасара -- это прежде всего литература. Это хитроумно построенный сюжет (например, "Истории, которые я сочиняю"). Его сны будят воображение. Они, конечно, "придуманы", но они не менее, а, пожалуй, даже более реальны, чем подлинная реальность. Литературовед-испанист Всеволод Багно писал: "В основе фантастики Хулио Кортасара лежит двоящаяся реальность, хорошо нам знакомая по первому роману нового времени -- "Дон Кихоту" Сервантеса... Впрочем, не забудем и о разнице между двоящейся реальностью романа Сервантеса и новеллистики Кортасара. Между реальностью Дон Кихота и его окружения была граница. Кортасара прежде всего и неизменно влекла тема прорыва, растворения, перетекания, феномен пограничных ситуаций, возможность преодоления границы" [1]. 1 Кортасар X. Аксолотль. М., 2000. С. 342-343. Ряд рассказов аргентинского писателя строится на "провалах во времени" ("Ночью, лицом кверху", "Секретное оружие", "Другое небо", "Все огни -- огонь"). Может быть, "время" -- это (как бы поученее выразиться?!) основная доминанта творчества Хулио Кортасара. В детстве, видимо, его мучил вопрос: почему время течет только из прошлого в будущее? Если вспомнить -- у нас у всех было так, только потом, с годами, этот "детский" вопрос исчез среди "взрослых" проблем... Став взрослым (взрослым ребенком), Кортасар решил изменить ход времени в своей вселенной. Какое время реально и какое вымышлено -- для автора? Какое реально, какое вымышлено -- для его героев? Как взаимодействуют эти времена? Вероятно, каждый из кортасаровских героев (из тех, кто, как и автор, наделен пространственным чутьем времени) ответил бы на эти вопросы по-своему. А среди кортасаровских героев были не только люди. "Если произвести своеобразный статистический подсчет животных среди образов, созданных мной, то число это окажется огромным. Начать хоть с того, что первый мой сборник рассказов называется "Бестиарий". Нередко у меня люди представлены в виде животных или показаны "с точки зрения" животных... Моя территория фантастического действительно кишмя кишит животными. Я думаю, что это имеет какое-то отношение к области бессознательного, потому что у меня встречаются юн-гианские архетипы. Тема быка, тема льва... Меня в животном мире завораживает -- особенно на низшей его ступени, скажем, в царстве насекомых, -- то, что там я сталкиваюсь с чем-то, что живет своей жизнью, но со мной не имеет никакой связи... И до сих пор не разгадана загадка улья, тайна муравейника, которые сами по себе тоже представляют социальную структуру, но такую, которой не знакомо понятие истории... Это значит, что животные развиваются вне времени -- ведь история-то помещена во временной контекст -- и до бесконечности повторяют одни и те же движения. А зачем, почему?" Снова -- "детские" вопросы Кортасара. Все разнообразные миры могло объединить -- конечно, кроме Бога -- искусство. То искусство, где царит "роковая свобода" -- свобода творца. И, пожалуй, наиболее интересно сплетены реальность и вымысел в "буэнос-айресских рассказах" Кортасара ("Оркестр", "После завтрака", "Здесь, но где, как", "Фазы Северо", "Во второй раз", "Записи в блокноте", "Танго возвращения"). Город, из которого он уехал в 51-м и который остался в "памяти сердца", что, как известно, "сильней рассудка памяти печальной", описан реалистически и точно до мельчайших подробностей (столь милых сердцу автора) -- и в то же время фантастически [1]. 1 Замечу попутно: в русской литературе аргентинская столица (во всяком случае, описанная весьма подробно) впервые появилась именно в фантастическом произведении. Я имею в виду роман Александра Беляева "Человек-амфибия"- (1928). Задача Кортасара состояла именно в том, чтобы создать не схему, а художественное произведение. Это важно для любого писателя. Для автора, создающего фантастическое произведение, -- важно вдвойне. Писать так, чтобы читатель поверил в реальность "вымысла", -- это один из краеугольных камней эстетической программы творцов "нового латиноамериканского романа". Победил ты или нет, может решить только самый беспристрастный и неподкупный судья -- время. Если оказался победителем -- вымысел становится реальностью (для творца -- единственной реальностью). А Кортасар, по всей видимости -- если учитывать, что для читателей его вымышленный мир существует как реальный уже добрых полстолетия, -- оказался победителем. (Бывают и совсем уж фантастические случаи -- это когда произведение и его герои начинают жить своей собственной жизнью. Так, например, в литературе и философии испаноязычных стран стало своеобразной традицией считать Дон Кихота более реальным, чем Сервантес. Но для этого надо быть гением из гениев!) Серьезность проблем, которые Кортасар ставит в своих книгах, не исключает иронии. Юмор, сатира, пародия, улыбка обнаруживают себя во многих кортасаровских рассказах, только их "дозировка" повсюду различна. В аллегорических сказках "Жизнь хронопов и фамов" смех звучит "в полный голос". Автор смеется даже над своими любимыми героями -- хронопами: "эти зеленые и влажные фитюльки". А ведь хронопы -- мечтатели, фантазеры, не желающие признать реальность быта как единственную реальность бытия. Они -- "исключение из ряда условностей" и не могут (не способны?) принять "установленный порядок жизни". А само слово, придуманное аргентинским писателем, оказалось жизнеспособным -- оно пошло бродить по всему свету. И сам Кортасар с удовольствием, хотя и с иронией, не раз называл себя "хронопом". Слово, словно блудный сын, ушло от автора, но снова вернулось под отчий кров... III Жизнь хронопа Хулио Кортасара И еще жив во мне предутренний сои, еще жив, не забывается, ведь это действительно -- я, но вскоре я исчезну, меня заменят: рабочий день, и кофе, и имя мое, и известия, приходящие из внешнего извне. X. Кортасар. "Возвращение к себе" В какой-то мере и саму жизнь Кортасара можно назвать фантастической. Начать надо с того, что он -- "аргентинец из аргентинцев" -- родился не в Аргентине. Его отец работал в аргентинском торговом представительстве в бельгийской столице. Здесь 26 августа 1914 года и родился будущий писатель -- в уже занятом немцами Брюсселе (шла Первая мировая война). Вскоре семья вернулась на родину и поселилась в пригороде Буэнос-Айреса, в доме, "где было полно кошек, собак, черепах и сорок". Читал Кортасар жадно, с упоением. И с таким же упоением стал сочинять сам. В одном из интервью он вспоминал: "Я начал писать в девять лет -- тогда, когда влюблялся: и в свою учительницу, и в одноклассниц; любовь-то и диктовала мне страстные сонеты... Еще ребенком я открыл для себя Эдгара По и свое восхищение им выразил, написав стихотворение, которое назвал, ну конечно же, "Ворон". Я и потом продолжал писать, но не торопился с публикациями..." 30--40-е годы для Кортасара -- это время напряженной творческой работы. "Я писал рассказы и только рассказы и был беспощаден к себе, так как за образец взял произведения Хорхе Луиса Борхеса, его необычайную краткость". Наконец, написав новеллу "Захваченный дом", автор понял, что "таких рассказов на испанском языке еще не было", и, набравшись мужества, отнес его Борхесу в журнал "Анналы Буэнос-Айреса", где он и был напечатан. Случилось это в 1946 году. Но свой первый сборник рассказов Хулио Кортасар опубликовал только пять лет спустя. А вскоре уехал в Париж -- в 40-е годы, когда президентом Аргентины был Хуан Доминго Перон, Кортасар принимал участие в антиперонистском движении ("Улицы перонистского Буэнос-Айреса вычеркивали меня из жизни..."). Во французской столице Кортасар поступил на службу в ЮНЕСКО -- работал синхронным переводчиком. И продолжал непрерывно писать. Службой своей он, видимо, тяготился, но она давала верный заработок. Писатель смог "обойти" едва ли не весь земной шар (только, кажется, в нашей стране не побывал), поэтому так обширна "географическая карта" его рассказов. А главные "населенные пункты" на этой карте -- Буэнос-Айрес и Париж. За свою жизнь Кортасар издал десять сборников рассказов -- "Бестиарий" (1951), "Конец игры" (1956), "Секретное оружие" (1959), "Истории хронопов и фамов" (1962), "Все огни -- огонь" (1966), "Восьмигранник" (1974), "Тот, кто бродит вокруг" (1977), "Некто Лукас" (1979), "Мы так любим Гленду" (1980), "Вне времени" (1982), пьесу "Цари" (1949), четыре романа -- "Выигрыши" (1960), "Игра в классики" (1963), "62. Модель для сборки" (1968), "Книга Мануэля" (1973), стихотворный сборник "Эпомы и мэопы" (1971) [1], книги-коллажи -- "Вокруг дня на восьмидесяти мирах" (1966), "Последний раунд" (1969), сборники публицистики и эссе. 1 Отмечу: еще в 1938 году Кортасар -- под псевдонимом Хулио Денис -- выпустил небольшой сборник сонетов "Присутствие". Уже посмертно вышли написанные еще в 40-е годы романы "Дивертисмент" и "Экзамен", сборник рассказов "Другой берег", публицистические книги "Никарагуа, беспощадно-нежный край" и "Аргентина: культура за колючей проволокой", стихотворный сборник "Только сумерки", пьесы "До Пеуахо -- ничего" и "Прощай, Робинзон!", литературоведческая работа "Образ Джона Китса". Целое собрание сочинений! И к тому же речь не идет о творческих неудачах... Более половины жизни Кортасар прожил в Европе, и ему было горько слышать упреки в том, что он, мол, не знает современной Аргентины, а посему -- не должен называться аргентинским писателем. А в последние годы своей жизни, когда страной правили военные, Кортасар был даже лишен аргентинского гражданства. Но несмотря ни на что, вопреки всему он всегда ощущал себя писателем именно аргентинским. "Словно Орфей, я столько раз оглядывался назад и расплачивался за это, я и поныне расплачиваюсь; и все смотрю и смотреть буду на тебя: Эвридика-Аргентина..." Снова дам слово самому Хулио Кортасару. В 1967 году в открытом письме кубинскому поэту Роберто Фернандесу Ретамару он написал о себе: "Не кажется ли странным тот факт, что аргентинец, чьи интересы всецело были обращены в молодости к Европе -- и до такой степени, что он сжег за собой все мосты и перебрался во Францию, -- там, спустя десятилетие, внезапно понял, что он -- истинный латиноамериканец? Этот парадокс влечет за собой и еще более серьезный вопрос: не было ли это необходимо -- овладеть отдаленной, но более глобальной перспективой, открывающейся из Старого Света, чтобы потом открывать истинные корни латиноамериканизма, не теряя при этом из виду глобальное понимание человека и истории? Я все-таки продолжаю верить, что если бы я остался в Аргентине, то пришел бы к своей писательской зрелости иным путем -- может быть, более гладким и приятным для историков литературы, -- но, безусловно, то была бы литература, обладающая меньшим задором, меньшим "даром провокации" и, в конечном счете, менее близкая по духу тем из читателей, кто берет в руки мои книги, чтобы найти там отзвуки жизненно важных проблем". Кортасар умел видеть остро и далеко. Умел находить точные слова для объяснения себя и мира. Но, чтобы его слово услышал мир, он должен был оставаться наедине с самим собой. А Париж, видимо, -- не самое плохое на свете место для одиночества и вдохновения. В вышедшем посмертно сборнике Кортасара "Только сумерки" есть стихотворение "Осенние итоги": Без ложной скромности: то, что осталось, было создано в одиночестве и отвоевано у тьмы. А в одном из последних своих интервью, незадолго до смерти (писатель умер 12 февраля 1984 года), он признался: "Я рад, что написал такой роман, как "Игра в классики", и рассказы -- их около восьмидесяти". Но Кортасар слукавил: рассказов он написал куда больше, чем восемьдесят. Просто отнюдь не все из них считал своей творческой удачей -- до самой смерти Хулио Кортасару, признанному одним из крупнейших писателей мировой литературы XX века, не изменило "пространственное чутье времени". В данном случае -- критическое отношение к самому себе... Виктор Андреев Из книги БЕСТИАРИИ ЗАХВАЧЕННЫЙ ДОМ Дом нравился нам. Он был и просторен, и стар (а это встретишь не часто теперь, когда старые дома разбирают выгоды ради), но главное -- он хранил память о наших предках, о дедушке с отцовской стороны, о матери, об отце и о нашем детстве. Мы с Ирене привыкли жить одни, и это было глупо, конечно, -- ведь места в нашем доме хватило бы на восьмерых. Вставали мы в семь, прибирали, а часам к одиннадцати я уходил к плите, оставляя на сестру последние две-три комнаты. Ровно в полдень мы завтракали, и больше у нас дел не было, разве что помыть тарелки. Нам нравилось думать за столом о большом тихом доме и о том, как мы сами, без помощи, хорошо его ведем. Иногда нам казалось, что из-за дома мы остались одинокими. Ирене отказала без всякого повода двум женихам, а моя Мария Эстер умерла до помолвки. Мы приближались к сорока и верили, каждый про себя, что тихим, простым содружеством брата и сестры должен завершиться род, поселившийся в этом доме. Когда-нибудь, думалось нам, мы тут умрем; неприветливые родичи завладеют домом, разрушат его, чтоб использовать камни и землю, -- а может, мы сами его прикончим, пока не поздно. Ирене отроду не побеспокоила ни одного человека. После утренней уборки она садилась на тахту и до ночи вязала у себя в спальне. Не знаю, зачем она столько вязала. Мне кажется, женщины вяжут, чтоб ничего не делать под этим предлогом. Женщины -- но не Ирене; она вязала все нужные вещи, что-то зимнее, носки для меня, кофты -- для себя самой. Если ей что-нибудь не нравилось, она распускала только что связанный свитер, и я любил смотреть, как шерсть в корзине сохраняет часами прежнюю форму. По субботам я ходил в центр за шерстью; сестра доверяла мне, я хорошо подбирал цвета, и нам не пришлось менять ни клубочка. Пользуясь этими вылазками, я заходил в библиотеку и спрашивал -- всегда безуспешно, -- нет ли чего нового из Франции. С 1939 года ничего стоящего к нам в Аргентину не приходило. Но я хотел поговорить о доме, о доме и о сестре, потому что сам я ничем не интересен. Не знаю, что было бы с Ирене без вязания. Можно перечитывать книги, но перевязать пуловер -- это уже происшествие. Как-то я нашел в нижнем ящике комода, где хранились зимние вещи, массу белых, зеленых, сиреневых косынок, пересыпанных нафталином и сложенных стопками, как в лавке. Я так и не решился спросить, зачем их столько. В деньгах мы не нуждались, они каждый месяц приходили из деревни, и состояние наше росло. По-видимому, сестре просто нравилось вязание, и вязала она удивительно -- я мог часами глядеть на ее руки, подобные серебряным ежам, на проворное мелькание спиц и шевеление клубков на полу, в корзинках. Красивое было зрелище. Никогда не забуду расположения комнат. Столовая, зал с гобеленами, библиотека и три большие спальни были в другой части дома, и окна их выходили на Родригес-Пенья; туда вел коридор, отделенный от нас дубовой дверью, а тут у нас была кухня, ванная, наши комнаты и гостиная, из которой можно было попасть и к нам, и в коридор, и -- через маленький тамбур -- в украшенную майоликой переднюю. Войдешь в эту переднюю, откроешь дверь и попадешь в холл, а уж оттуда -- и к себе, и, если пойдешь коридором, в дальнюю часть дома, отделенную от нас другой дверью, дубовой. Если же перед этой дверью свернешь направо, в узкий проходик, попадешь на кухню и в ванную. Когда дубовая дверь стояла открытой, видно было, что дом очень велик; когда ее закрывали, казалось, что вы -- в нынешней тесной квартирке. Мы с Ирене жили здесь, до двери, и туда ходили только убирать -- прямо диву даешься, как липнет к мебели пыль! Буэнос-Айрес -- город чистый, но благодарить за это надо горожан. Воздух полон пыли -- земля сухая, и стоит подуть ветру, она садится на мрамор консолей и узорную ткань скатертей. Никак с ней не сладишь, она повсюду; смахнешь метелочкой -- а она снова окутает и кресла, и рояль. Я всегда буду помнить это, потому что все было очень просто. Ирене вязала у себя, пробило восемь, и мне захотелось выпить мате. Я дошел по коридору до приоткрытой двери и, сворачивая к кухне, услышал шум в библиотеке или в столовой. Шум был глухой, неясный, словно там шла беседа или падали кресла на ковер. И тут же или чуть позже зашумело в той, другой части коридора. Я поскорей толкнул дверь, захлопнул, припер собой. К счастью, ключ был с этой стороны; а еще для верности я задвинул засов. Потом я пошел в кухню, сварил мате, принес сестре и сказал: -- Пришлось дверь закрыть. Те комнаты заняли. Она опустила вязанье и подняла на меня серьезный усталый взор. -- Ты уверен? Я кивнул. -- Что ж, -- сказала она, вновь принимаясь за работу, -- будем жить тут. Я осторожно потягивал мате. Ирене чуть замешкалась, прежде чем взяться за вязанье. Помню, вязала она серый жилет; он мне очень нравился. Первые дни было трудно -- за дверью осталось много любимых вещей. Мои французские книги стояли в библиотеке. Сестре недоставало салфеток и теплых домашних туфель. Я скучал по можжевеловой трубке, а сестра, быть может, хотела достать бутылку старого вина. Мы то и дело задвигали какой-нибудь ящик и, не доискавшись еще одной нужной вещи, говорили, грустно переглядываясь: -- Нет, не здесь. Правда, кое-что мы выгадали. Легче стало убирать: теперь, вставши поздно, в десятом часу, мы управлялись к одиннадцати. Ирене ходила со мной на кухню. Мы подумали и решили, что, пока я стряпаю полдник, она будет готовить на ужин что-нибудь холодное. Всегда ведь лень под вечер выползать к плите! А теперь мы просто ставили закуски на Иренин столик. У сестры, к большой радости, оставалось больше времени на работу. Я радовался чуть меньше, из-за книг; но, чтоб не расстраиваться, стал приводить в порядок отцовскую коллекцию марок и кое-как убивал время. Мы жили хорошо, оба не скучали. Сидели мы больше у сестры, там было уютней, и она говорила иногда: -- Смотри, какая петля! Прямо трилистник. А я показывал ей бумажный квадратик, и она любовалась заморскою маркой. Нам было хорошо, но мало-помалу мы отвыкали от мыслей. Можно жить и без них. Писать было бы не о чем, если б не конец. Как-то вечером, перед сном, мне захотелось пить, и я сказал, что пойду попить на кухню. Переступая порог, я услышал шум то ли в кухне, то ли в ванной (коридорчик шел вбок, и различить было трудн