во улыбнулись в ответ, сказали, что охотно принимают его извинения, пригласили навещать поместье еще и еще раз, лучше во внеслужебное время, по очереди пожали руки господам из прокуратуры и вежливо проводили незваных гостей до порога. Шериф разве что не плакал: все его замыслы были окончательно и бесповоротно провалены. Джонни Шимански и семерых рабов Реджиналда Бернсайда хоронили настолько тихо, насколько это вообще было возможно. Ни шерифу, ни тем более мэру столь громкий скандал был ни к чему. Но слухи все равно пошли, и вскоре все негры в округе совершенно точно знали, что Великий Мбоа, обычно живущий на Луне, ныне прочно обосновался где-то на плантациях семьи Лоуренс и снова испил свежей крови белого человека, а заодно и семерых своих соплеменников. Как уверенно утверждали ниггеры, Мбоа, который, как известно, столь велик и мощен, что обходится даже без тела и живет в своей отделенной от тела голове, катился по дороге в город, когда увидел кабачок Джонни Шимански. Он подкатился к самым дверям кабачка и услышал, как черные люди похваляются тем, что приняли веру белого человека и забыли заветы предков. Это и было их главной ошибкой. Мбоа раздулся от злости, стал большим, как дикий кабан, и ворвался в кабачок. Посмотрел на ниггеров своими красными глазами, и те, завороженные жутким взглядом африканского божества, застыли, не в силах ни отвернуться, ни убежать. Дальше толкователи происшедшего расходились во мнениях. По одной версии, Мбоа подкатывался к каждому, прокусывал ему горло и пил кровь, тут же отрыгивая в использованное тело свое черное смолистое дерьмо, а по второй -- Мбоа испражнился на стойку золотыми украшениями семи тысяч съеденных им ранее белых людей. Понятно, что белые люди трактовали происшедшее несколько иначе, но и у белых не было единодушия. Ирландцы, во множестве живущие в черных от сырости и старости лачугах городских окраин, полагали, что этих восьмерых несчастных посетила сама Банши, отчего они все сразу и окаменели. Но, непоследовательные, как и все неразвитые племена, сами же ирландцы соглашались, что без Лепрехуна здесь вряд ли обошлось, -- иначе с чего бы появились все эти несметные сокровища. Относительно зажиточные обыватели из центральной части города, большей частью принадлежащие к баптистской и епископальной церквам, этой ереси оказались абсолютно чужды. Не мудрствуя лукаво, они просто обратились к своим духовным лидерам и сделали довольно крупные пожертвования на новые храмы -- в западной и юго-восточной частях города. И только наиболее образованные люди понимали, насколько все проще и одновременно опаснее. В прекрасно информированном о первой жертве "орлеанского упыря" высшем свете делали куда более обоснованные и далеко идущие выводы. На светских раутах вовсю обсуждались результаты врачебной экспертизы мертвых тел с акцентом на странных точечных разрезах, проникающих вплоть до артерий, из чего делался вполне обоснованный вывод о возможности эпидемии вампиризма. Шериф Айкен узнавал обо всей этой галиматье достаточно быстро, хотя и из третьих-четвертых рук, но вносить ясность не собирался. Его настолько утомили бесчисленные просьбы сильнейших людей округа дать им хоть одним глазком взглянуть на материалы следствия, что уже через неделю он был вынужден буквально скрываться от назойливых просителей, полагая, что, если не давать никакой информации, все утихнет само собой. Но шли дни, а интерес общества к "орлеанскому упырю" не только не падал, но, напротив, болезненно рос, и наступил день, когда даже мэр города мистер Торрес не выдержал. -- Что там у вас с этим вампиром, Айкен? -- прямо затребовал он отчета. -- Нет никакого вампира, мистер Торрес, -- попытался уклониться от опасной темы шериф. -- Ну да, -- ухмыльнулся мэр. -- Вампира нет, а восемь трупов с выпущенной кровью есть. И как это понимать? -- Следствие еще не закончено, -- поджал губы шериф. Мэр сердито нахмурился. -- И еще... Айкен, -- продолжал Торрес. -- Не по<>ддавайтесь вы этим ниггерским байкам и не пытайтесь повесить это преступление на Лоуренсов. -- А если сэр Джонатан все-таки окажется виновным? -- едва удерживая мгновенно вспыхнувший гнев, поинтересовался шериф. -- Чушь, Айкен, -- отмахнулся мэр. -- Полная чушь. Торопливое, суетное и бесстыжее поведение власти Джонатана просто взбесило. Полиция сделала все, чтобы его композицию никто не увидел, и тем самым свела весь нравоучительный эффект от нее почти к нулю. "Ладно-ладно, -- сварливо думал он. -- Раз так, я вам еще устрою..." Джонатан понимал, что в следующий раз должен оказаться еще умнее и еще изобретательнее. Но придумать способ устранить полицию хотя бы на несколько часов долго не удавалось. Лишь оказавшись у парома, Джонатан вдруг понял, что не в полиции дело! Черт с ней, с полицией! Главное -- люди, зрители! И скрещение дорог у переправы -- как раз то, что надо. Именно здесь сходятся пути тысяч и тысяч потенциальных зрителей. И даже если композиция простоит хотя бы час... О-о-о! Этого будет достаточно. Он стал следить за кишащим у переправы через Миссисипи человеческим муравейником и вдруг понял, что совершенно напрасно ограничивает свои возможности, и куклы могут и должны двигаться! Пусть просто, пусть самым примитивным образом, но могут! Тогда впечатление от контраста "мертвое -- живое" будет гораздо сильнее. "Я это сделаю! -- решил он. -- Обязательно!" Только одно смущало Джонатана: отсутствие внятной идеи композиции. Он говорил себе, что это придет, что идея обязательно родится, когда настанет срок, и все-таки немного расстраивался. Все его существо истинного художника противилось тому, чтобы начинать дело без ясного, по-настоящему достойного воплощения образа. Но время шло, идея все никак не желала появиться на свет, и Джонатан понял, что далее тянуть немыслимо, ибо момент перелома, когда надо двигаться вперед -- во что бы то ни стало, -- уже наступил. Момент перелома, когда шериф Тобиас Айкен понял, что более тянуть немыслимо, наступил в начале июля 1848 года. К этому времени он притерпелся к беспредельному любопытству света и перестал прятаться от публики, а внешне и вовсе выглядел спокойным и уверенным, как в самые лучшие свои годы. Но уже после разговора с мэром города Сильвио Торресом ему стало как-то особенно ясно, что, если он это дело не закроет, на следующих выборах ему в шерифы не пройти. А как жить без работы и без того положения в обществе, к которому он привык, Айкен еще не знал. Он тщательно обдумал все свои законные и не вполне законные возможности, взвесил степень риска и в конце концов решился. Еще с весны Айкен арестовал за мелкие нарушения с три десятка кочующих из штата в штат в поисках работы бродяжек. И теперь, внимательно просмотрев список арестованных, выбрал шестерых и стал по одному вызывать их для беседы. -- На свободу хочешь? -- тщательно скрывая свои истинные чувства и участливо глядя в глаза каждому, интересовался он и, получив утвердительный ответ, через силу ласково улыбался: -- Тогда придется на меня поработать. Нарушители мгновенно пугались, но, узнав, что от них не требуется стучать на соседей по камере, постепенно отходили, а в их плутоватых глазах появлялся интерес к жизни и желание хоть как-то ее улучшить. -- Но смотри, если обманешь, я тебя из-под земли достану, -- давал себе волю и угрожающе нависал над собеседником шериф. -- У меня во всех южных штатах друзья. И только после этого внушительного вступления начинался собственно разговор, после чего от шестерых кандидатов осталось сначала пятеро, а затем и четверо. И вот с этими оставшимися шериф уже поработал основательно. -- Лето в разгаре, -- терпеливо объяснял он. -- Собран уже второй урожай, а значит, у землевладельцев появились деньги. Как они их потратят, знаешь? А вот и не знаешь; им ремонт нужен -- кровлю после зимы починить, сараи, что от паводка пострадали... Вот если взять тебя, ты что умеешь? -- Ну... я механик неплохой, -- начинал вспоминать собеседник, -- работал когда-то... -- Не-ет, -- отрицательно качал головой шериф. -- Механика со стороны не возьмут, заруби себе это на носу. -- Ах, да! -- мгновенно соображали самые толковые. -- Я же плотничать могу! -- А вот это другой разговор, -- по-отечески хлопал бедолагу по загривку шериф. -- Вижу, что не напрасно я тебя выбрал, не напрасно. А теперь второй вопрос: откуда идешь, где работал, какие планы на будущее? Как это -- нет планов?! Так не пойдет. Мало-помалу подходящие легенды были доведены до совершенства. А 14 августа 1848 года рано утром двери местной тюрьмы со скрипом открылись, и оттуда один за другим вышли четверо бледных, не вполне уверенных в себе, но чисто выбритых и звенящих кое-какой мелочью в карманах мужчин. Не тратя времени на упоение столь желанной свободой, все четверо стремительно пересекли небольшую площадь перед тюрьмой, украдкой поглядывая на высокое окно во втором этаже полицейского управления, вышли на соседнюю улицу и, держа курс строго на юг, быстро исчезли из виду. Шериф нервно задернул штору выходящего на площадь окна. Охота на зверя началась. К середине июня Джонатан начал подумывать о том, не снять ли для своего замысла кого-нибудь с плантаций. Лето было в самом разгаре, а кочующие в поисках работы мастеровые, большей частью ирландцы, так и не объявлялись. Он даже съездил с дядюшкой в город, но и там с рабочими руками было туго. -- Опять шериф бесчинствует, -- прямо объяснил ему скучающий от безденежья маклер, -- совсем работать не дает. Нужных документов у них, видите ли, нет! А у кого они есть? У кого, я спрашиваю?! Джонатан пожал плечами, он не знал, что на это ответить. Так что, когда рано поутру 15 августа 1848 года Платон доложил, что пришли четверо ирландцев и они ищут работу, Джонатан подскочил, как ужаленный гремучей змеей, и мигом слетел по лестнице во двор. -- Чем промышляете? -- без предисловий начал Джонатан. -- Плотники мы, -- солидно ответил самый старший. -- Ну, а я еще и механик немного. -- За четвертак сговоримся? -- не особо раздумывая, продолжал Джонатан. -- Двадцать пять центов? -- почесал бороду старший. -- Что-то немного предлагаешь, хозяин. Джонатан окинул взглядом остальных и увидел этот алчный блеск давно голодных глаз. -- А сколько тебе надо? -- капризно поинтересовался он. -- Ты что, думаешь где-нибудь больше заработать? Старшего молча ткнули в бок -- Джонатан увидел и это. -- Ладно-ладно, -- выставил руку вперед ирландец. -- Четвертак так четвертак. По рукам. Через три дня шериф получил первое донесение -- сложенный вчетверо мятый листок папиросной бумаги, переданный через проезжавшего мимо поместья Лоуренсов почтальона. "Он строет плот на остраве, -- значилось в письме. -- Платит читвиртак в день. Зачем плот ни знаем. Гаварит нужна чтобы плот был высокий". Шериф чертыхнулся. Его абсолютно не интересовало, сколько им платит Джонатан Лоуренс и что это за необходимость строить плот в самый разгар летних работ. Его интересовало, чем занимается сам Джонатан Лоуренс. Но как раз о Джонатане в этом, с позволения сказать, донесении не было сказано ни слова. Шериф еще раз чертыхнулся. Предполагалось, что агенты будут ремонтировать крыши, менять сгнившие половые доски и заново ставить снесенные половодьем хранилища. Только тогда у них будет возможность внимательно осмотреть все прилегающие к дому постройки, а если повезет, то и сам дом. Но вместо этого ирландцы строят плот и наверняка находятся не ближе чем в двух-трех милях от усадьбы. "А и в самом деле, зачем ему плот?" Шериф Айкен вытащил свои записи и начал их заново, еще более тщательно просматривать. Насколько он знал из полицейских бюллетеней, такого рода убийства имеют тенденцию к повторению. И не то чтобы он этого опасался, нет. Айкен никак не мог понять, как хищник, однажды вкусивший крови, как этот ублюдок, может столько времени вытерпеть. Сам шериф столько бы не стерпел. Плот был изготовлен меньше чем за неделю. Джонатан сразу же распорядился спустить его на теплую воду протоки у острова, по колено в воде подошел, забрался наверх и разочарованно застонал: плот мгновенно осел и теперь возвышался над водой от силы на пару дюймов. А если на него нагрузить еще хотя бы троих-четверых? -- Не годится! -- решительно замотал он головой. -- Все разобрать. Будете переделывать. Плот должен возвышаться минимум на фут! Плотники для виду завздыхали, но Джонатан видел, как они рады, что работы еще много. Он стремительно вернулся домой, попытался по формулам Архимеда рассчитать, сколько понадобится бревен, чтобы выдержать нужную нагрузку, и надолго застрял. Он делал расчет за расчетом, но каждый раз цифры получались иные, а порой выходило так, что, сколько бревен ни потрать, вся конструкция в целом так и будет едва возвышаться над водой. Это его не устраивало категорически! Второе донесение шериф не получал так долго, что даже начал подумывать о том, чтобы под каким-нибудь благовидным предлогом самому навестить поместье Лоуренсов. И только спустя бесконечно долгие две недели, уже в сентябре, мальчишка-посыльный принес ему скомканный бумажный обрывок. "Первый плот нигадится делаем втарой, -- с трудом прочитал он прыгающие вверх-вниз кривые буквы, -- угражает ни заплатить что делать ни знаем плот ни плавает как нада". -- Вот бестолочи! -- взвился шериф. -- Какая мне, на хрен, разница, что он не плавает? Когда вы делом займетесь?! Он вытер взмокший лоб рукавом и упал в кресло. Интуиция старого полицейского подсказывала ему, что прямо сейчас, пока эти мерзавцы зарабатывают свои двадцать пять центов каждый божий день, Джонатан снова что-то замышляет. Айкен понятия не имел, что именно, но всем своим нутром чуял -- пахнет крупными неприятностями. "А может, я ошибаюсь? -- подкралась к нему мелкая, но какая-то ядовитая мысль. -- И Фергюсон ошибался, а этот Джонатан -- обычный сирота, простой деревенский мальчишка, тратящий оставшиеся ему в наследство денежки на понятные и простительные мальчишеские забавы? Может такое быть?" Айкен зарычал и ударил кулаком по столу так, что задребезжали оконные стекла. Он знал, что может быть и так, но -- господи! -- как же он его ненавидел! Пока плотники возились с плотом, Джонатан взял у дядюшки еще денег и поехал в город -- ему было что прикупить, даже не считая цепей, веревок и шарниров. И дядя снова нимало не заинтересовался, зачем парню столько денег и что ему нужно в городе. -- Ты здесь хозяин, Джонатан, -- улыбнулся он. -- Так что чем раньше начнешь управляться с деньгами самостоятельно, тем быстрее узнаешь их цену. А я что, я только опекун. Джонатан в очередной раз поразился и в очередной раз воздал хвалу Господу. Там, на небесах, ему определенно помогали. Иногда он задумывался о причинах такой огромной разницы между отцом и дядей, но ответа не находил. Джонатан не понимал ни того, почему дядя Теренс отказался от своей законной доли наследства, в пятнадцать лет сбежал из дому и устроился юнгой на торговое судно, ни того, зачем все свои сбережения потратил на университет, ни того, почему сейчас терпеливо дожидается дня, когда Джонатан женится или ему исполнится двадцать один год, чтобы счесть свой долг исполненным и снова вернуться в свою гнилую, никому не нужную Европу. Дядя вообще никак не укладывался в образ родившегося на Юге джентльмена. Едва кинув взгляд на тщательно составленный Джонатаном список прочитанных книг и расспросив о планах на будущее, дядюшка понимающе кивнул и с этого момента почти не интересовался, чем там занимается племянник. При этом сам он состоял в оживленной переписке чуть ли не с половиной Европы и оглушительно хохотал, читая толстые, наполненные формулами и выкладками фолианты. Он был словно из какого-то иного, почти нереального мира. Нельзя сказать, чтобы дядя и племянник не пытались найти общего языка, но сколько бы Джонатан ни пытался понять, что такое капитал и в чем заключается конечный смысл труда по найму, все заканчивалось полным поражением. Джонатан просто не понимал, зачем высчитывать стоимость рабочей силы, когда работника достаточно просто хорошо кормить. И он категорически не понимал, почему никого в Европе не интересует, где этой ночью будет ночевать и что будет есть работник. Бесчеловечные правила жестокого и холодного заокеанского Старого Света просто не укладывались в его голове. Впрочем, Джонатан уже видел, что эти правила потихоньку просачиваются и на Юг. Вот и здесь уже появились вечно голодные, оборванные ирландцы, готовые пойти на воровство за четвертак и убить за доллар. Любой раб на его плантации чувствовал себя лучше, а потому был добрее и нравственнее, чем эти белые, обозленные на весь свет люди. И -- Джонатан почти физически чувствовал это -- все то зло, которое он пытается сейчас остановить, исходит именно оттуда, с Востока. Колеса экипажа застучали по мостовой, и Джонатан словно очнулся. -- Приехали, масса Джонатан, -- наклонился с козел Платон. -- Вижу, -- кивнул он, спрыгнул на городскую мостовую и огляделся. -- Как дела, сэр Лоуренс? Джонатан пригляделся, и внутри у него все оборвалось. Возле скобяной лавки стоял шериф округа Тобиас Айкен собственной персоной. -- Спасибо, шериф, хорошо, -- взяв себя в руки, сдержанно кивнул Джонатан, -- а как ваши? -- Неплохо. А как здоровье вашего дядюшки? "Что ему нужно?" -- Спасибо, тоже хорошо. Джонатан предпочел бы не видеть шерифа Айкена, особенно после недавнего обыска, но пройти мимо него, делая вид, что не заметил, было уже невозможно, и, превозмогая дрожь в коленях, Джонатан двинулся прямо к лавке. -- А как ваши негры? -- загородил дорогу большим крепким телом шериф. -- Больше никакой чертовщины? Джонатан замер; он уже видел, куда клонит шериф, а потому хорошо понимал, сколь опасно принимать участие в этом провокационном разговоре. -- Что вы хотите этим сказать, шериф? -- через силу улыбнулся он. -- Если про гадание на бобах, так это я пока не извел -- гадают. Сзади подошел Платон. Он встал точно позади своего хозяина, не пытаясь ни обойти его, ни забежать вперед, чтобы открыть дверь. -- На бобах, говорите... -- по лицу шерифа пробежала недобрая улыбка. Он определенно чего-то хотел, но никак не мог решиться исполнить задуманное. -- И мне погадать могут? -- Платон, погадай, -- бросил за спину Джонатан. -- Что хочет знать масса шериф? -- мгновенно отозвался из-за его спины Платон. Шериф Айкен опешил. -- Где я буду через неделю? -- явно чтобы хоть что-нибудь спросить, неловко улыбнулся он. Платон наклонил голову, словно пытался прочесть будущее шерифа по носкам своих сандалий. -- В поместье масса Джонатана, -- пробормотал он. -- Возле реки. -- Не понял... -- оторопело протянул шериф и вдруг как-то стушевался и отступил в сторону. -- Черт-те что наговоришь, право слово. Что мне там делать? Джонатан, пользуясь моментом, скользнул мимо опасного собеседника к дверям лавки и только там с колотящимся сердцем остановился -- не то чтобы он боялся, но этот гнусный тип был ему настолько омерзителен! -- Вы будете там один, масса шериф... -- тихим шелестом доносился из-за дверей голос Платона, -- и вы будете делать такое, о чем не хотели бы, чтобы кто-то знал... "Вот из кого хорошая кукла получится, -- наконец-то додумал свою мысль Джонатан. -- Классическая!" Через два дня изготовленный по чертежам Джонатана плот был окончательно готов. Двенадцать толстых сухих бревен были связаны в один ряд, над ними возвышалась сложная решетчатая конструкция около двух футов высотой, и только на ней крепился дощатый настил с непонятной прорехой посредине. Плот осторожно спустили на воду, и все четверо ирландцев забрались наверх, демонстрируя его плавучесть. Джонатан спустился в воду и замерил расстояние от настила до линии воды -- вышло чуть более двух футов. -- Хорошо, -- кивнул он. -- Теперь вот в эту прореху надо установить водяное колесо. -- Как на пароходе, что ли? -- удивился старший. -- Точно. Ты же говорил, что ты механик. Ирландец стушевался: -- Я с котлами никогда дела не имел. -- Никакого котла не будет, -- успокоил его Джонатан. -- Колесо должно вращаться от движения воды. Как на мельнице. Это понятно? -- А зачем? -- оторопел ирландец. -- Мельничку на плот поставлю, -- отрезал Джонатан. -- Если все нормально сделаете, получите прибавку. Чертежи и детали вам принесут. Когда шериф Айкен получил от своих агентов третье донесение, он окончательно растерялся. "Будим ставить на плот калесо. Хазяин сказал для мельнички. Ни в дом никуда ищо ни пускают. Принес чиртижи а мы ничего ни панимаем и как нам быть?" -- Мельница на плоту? -- озадаченно хмыкнул шериф. -- Это еще что за черт?! Пожалуй, только теперь до него стало доходить, что в этом плоту как раз вся и штука. Айкен даже представить себе не мог, что замыслил этот книжный червь, но был уверен -- что-то по-настоящему паскудное. <>"Надо туда съездить, -- понял он. -- Обязательно. Иначе я просто опоздаю. -- И тут же вспомнил о предсказании этого ниггера и похолодел. -- Чертовщина какая-то!" Шериф не мог себе этого объяснить, но уже понимал, что сам он там в ближайшее время не появится -- хоть режь! Водяное колесо ирландцы устанавливали два дня -- все вместе, но суть идеи не могли понять долго, до тех пор пока Джонатан не выдал им купленную в скобяной лавке цепь и не привез вместе с Платоном небольшой, снятый с севшего на мель баркаса якорь. Только теперь до плотников дошло, что плот и не предназначен для движения по воде, а, напротив, должен стоять на одном месте; только тогда движимое потоками воды колесо и будет крутиться. -- Вот и молодцы, -- похвалил работников Джонатан. -- Идите на кухню; я скажу, чтобы вас накормили, и можете пока отдыхать. <>Он съездил в поместье, отдал несколько распоряжений и снова глубоко задумался. Теперь, когда "подмостки" были готовы, ему предстояло решить, где взять материал для новых кукол. Его собственные рабы давно исправились, поняли, что о прежнем недостойном поведении пора забыть, и для этой цели не подходили. Кроме того, памятуя об особом внимании шерифа, Джонатан склонен был поискать новых кукол как можно дальше от своего поместья. Не трупы надо было сюда стаскивать, а плот вниз по реке, поближе к парому подогнать. Но вот куда именно? Да еще так, чтобы никто не увидел. "Может, посоветоваться с Аристотелем? -- мелькнула озорная мысль. -- Недаром же он при жизни был жрецом Великого Мбоа? Что-нибудь да подскажет". Джонатан улыбнулся и подошел к стоящей между бюстами Цезаря и Декарта голове. Снял ее с полки и коснулся торчащих из рассохшегося рта больших белых зубов. Странное дело, эта давно уже мертвая голова по-прежнему лучилась энергией и все еще производила впечатление наполненной жизнью и страстью -- ни сухая кожа, ни запавшие внутрь веки этому абсолютно не мешали. "Ирландцы... -- внезапно подумал Джонатан. -- Точно! Вот они пусть плот и перегонят поближе к парому. Заодно и спроважу их к чертовой матери отсюда! Куда-нибудь в Луизиану..." Джонатан вернул голову на прежнее место и задумчиво почесал затылок. Он привык доверять своей интуиции, и сейчас она подсказывала -- пора действовать. Ближе к вечеру шериф решился. После недолгого размышления он вызвал к себе Дэвида Кимберли -- пожалуй, наиболее толкового из всех сержантов -- и молча указал ему на стул: -- Присаживайся, Дэвид, и слушай. Сегодня поедешь в поместье Лоуренсов. -- Опять обыск? -- насторожился тот. -- Нет, Дэвид, на этот раз нет. Просто встретишься там с плотниками-ирландцами и узнаешь, нет ли чего нового и как идут дела у Джонатана. -- Вы что, господин шериф, послали туда агентов? -- аж привстал от удивления сержант. -- Это же противозаконно! -- Знаю, -- кивнул шериф. -- Потому и посылаю тебя, а не этих бестолочей. Постарайся незаметно пройти камышами на острова... Помнишь, где я негра без головы нашел? -- Помню, -- вздохнул сержант. -- Там у них шалаш, там они и работают. Поговоришь, все узнаешь -- и назад. -- А если кто меня увидит? -- настороженно поинтересовался сержант. Шериф сморщился, словно от горькой пилюли. -- Придется выкручиваться. Скажешь, получил донос на ирландцев, а потому должен каждого из них проверить... к примеру, на предмет сокрытия ворованного. Дэвид напряженно слушал. Он понимал возможные последствия нарушения границ чужой частной собственности, да еще без постановления прокуратуры на руках, но знал, с Айкеном не спорят, тем более подчиненные. Сразу после захода солнца Джонатан вызвал Платона. -- Надо избавиться от этих ирландцев... -- задумчиво произнес он. Платон кинул быстрый взгляд на голову Аристотеля и едва заметно улыбнулся. -- Что прикажете с ними сделать, масса Джонатан? Успевший перехватить этот взгляд Джонатан рассердился. Он еще помнил свою пренеприятную встречу с шерифом и не желал никаких осложнений с полицией. -- И думать забудь! Или опять на белое мясо потянуло?! Платон молча склонился в знак своей полной покорности воле господина. -- Сходишь, скажешь, чтобы отогнали плот вниз по реке мили на три, спрячешь плот в камышах... Джонатан запнулся. Платон был сообразительный малый, и все-таки эта задача была не для негра. Он кинул взгляд на раба, тот скромно так улыбался. -- Черт с тобой! Вместе пойдем! -- окончательно рассвирепел Джонатан. -- И не смей мне так улыбаться! Платон склонился еще ниже, а Джонатан еще раз возмущенно фыркнул и выскочил за дверь. Почти бегом спустился по лестнице, выбежал во двор и только здесь опомнился. "Черт! Что это со мной?" Его кулаки судорожно сжимались и разжимались, горло перехватило, а лицо буквально полыхало огнем -- точь-в-точь как тогда, на острове. "И я снова иду на тот же остров... -- неожиданно осознал он. -- Та-ак... будь-ка ты поосторожнее, Джонатан..." Джонатан понимал, что силы зла, в том числе и в лице шерифа Айкена, давно уже кружат над ним и ждут не дождутся, когда он совершит хотя бы малейшую ошибку. "Черта с два вы этого дождетесь!" -- скрипнул он зубами, обернулся к стоящему позади Платону и решительно кивнул: -- За мной. Сержант Дэвид Кимберли добрался до спрятанного в густых камышовых зарослях острова вскоре после захода солнца. Огляделся по сторонам, неслышно скользнул по тропе и бесшумной, почти бесплотной тенью встал у стены шалаша. Ирландцы, все четверо, были здесь, у костра -- только руку протянуть. Сидели, курили дешевый, дерущий горло табак и тихо беседовали на своем тарабарском языке. Сержант еще раз огляделся и шагнул вперед. -- Отдыхаете? Ирландцы испуганно вскочили. -- Сидите-сидите, -- успокаивающе поднял руку сержант, -- я от Айкена. Ирландцы быстро переглянулись между собой и, как-то подавленно опустив головы, возвратились каждый на свое место. -- Что разузнали? -- сразу перешел к делу сержант. -- Ничего, мистер, -- покачал головой старший. -- Вон, плот мы ему построили, а так ничего подозрительного. -- Не может быть, -- жестко отрезал Дэвид. -- Этот мальчишка уже по горло в крови искупался; что-то на него обязательно быть должно. -- И как прикажете это разнюхивать? -- с нескрываемой досадой отмахнулся старший. -- В дом нас не пускают; на кухне и то мы сегодня в первый раз оказались... -- Вам шериф что поручал? Работать? -- ядовито поинтересовался Дэвид. -- А что я вижу? А вижу я четырех бездельников, которые мало того, что на свободу вышли, так еще и деньги за это взяли. Ирландцы дружно опустили головы. -- Значит, так, -- жестко подвел итог сержант. -- Шерифу нужно знать все о Джонатане Лоуренсе. Все, что вы сможете узнать. Потому что он должен оказаться на виселице. Вам понятно? Понятно, я спрашиваю?! Над островом воцарилась тишина, прерываемая только трелями цикад и плеском воды. -- Понятно, мистер, -- наконец отозвался старший. -- Чего тут непонятного? Вам нужно его на виселицу притащить, а нам нужно заработать. Только как насчет того, чтобы еще деньжат подкинуть? Мы тогда ему прямо в постельку чей-нибудь труп засунем. Вы же этого хотите? Джонатан слышал все, но сохранял спокойствие до самого конца разговора. Он знал, что трогать посланца шерифа слишком опасно -- на ч<>ьей бы земле он ни находился и что бы ни говорил. И только на последней фразе его щеки вспыхнули так, словно он получил оплеуху, и в голову сразу же, мгновенно, безо всяких мучительных размышлений пришла главная идея его новой композиции. Он стиснул челюсти и сквозь зубы процедил: -- Ложь и предательство -- вот ваше истинное лицо... и я его покажу. Всем. Без прикрас. Платон понимающе кивнул и вытащил два кривых каменных ножа. Сунул один Джонатану, попробовал пальцем острие второго и стремительно скользнул вперед. Ойкнул случайно увидевший в полной темноте белозубую улыбку молодой ирландец, вскочил спиной почуявший неладное сержант, но было уже поздно. Платон мягко ухватил Дэвида Кимберли за голову, нанес быстрый точный удар в горло и, отбросив еще живого недоумевающего полицейского на землю, перепрыгнул через костер -- к молодому. Впрочем, Джонатан этого уже не видел. Он сразу решил, что возьмет на себя старшего ирландца, но тот оказался слишком уж крепок, и пока оседлавший его Джонатан сумел добраться до его горла, с остальными было покончено. Джонатан терпеливо дождался, когда сильное тело ирландца перестанет подергиваться, ухватил его за ноги и подтащил к костру. Вытащил из костра ветку и поочередно поднес к белеющим в темноте лицам. Полицейский еще жил. -- Сами ничего не делаете и мне не даете! -- с болью в голосе бросил ему обвинение прямо в лицо Джонатан. -- И думаете, я вам это спущу? Полицейский шевельнул губами, пустил на подбородок обильную розовую пену и закатил глаза. -- До утра управимся? -- повернулся Джонатан к рабу. -- Управимся, масса Джонатан! -- весело откликнулся тот. -- А как же рассол? -- Я уже с утра все приготовил, масса Джонатан, -- мурлыкнул от удовольствия негр. -- И камыша нарубил? -- не сразу поверил Джонатан. -- Конечно, масса Джонатан, и камыша нарубил, и даже эти ваши железные штуки принес. -- Негр со значением ткнул рукой в сторону стоящей над Миссисипи полной луны. -- Как только мне Мбоа сказал, что ему нужна свежая кровь, так я все и приготовил. Джонатан взглянул на его обрамленную седой гривой смешливую физиономию и тоже не утерпел -- рассмеялся. -- Вот старый паршивец! Все предусмотрел! <>Никогда прежде Джонатан не составлял композиции настолько сложной с технической точки зрения. Нет, поначалу все шло как всегда. Они быстро, в четыре руки выпотрошили из трупов все лишнее и набили животы и головы пропитанным смолистым "рассолом" рубленым камышом, через трубочку влили в артерии и наиболее крупные вены более жидкую фракцию "рассола", но затем начались трудности. На этот раз Джонатан непременно хотел, чтобы фигуры надолго, минимум на сутки, сохранили свою подвижность, а потому он, аккуратно вскрыв плоть под мышками и на сгибах локтей и коленей, аккуратно ввинтил туда купленные в скобяной лавке шарниры и бережно проверил, будет ли работать эта сложная конструкция вообще. До самого утра он сгибал и разгибал быстро застывающие конечности, доводя новые механические возможности кукол до совершенства, но управился, только когда солнце уже стояло в зените. А потом они с Платоном вместе установили кукол на плот, вместе пропустили под одеждой тонкие крепкие бечевки, вместе присоединили бечевки к установленному в центре плота огромному водяному колесу и вместе опробовали то, что получилось. Платон принялся вращать колесо, а Джонатан внимательно следил, не перетираются ли где идущие к колесу бечевки. И через полчаса удовлетворенно кивнул: конструкция работала, как швейцарские часы. -- Этой же ночью у парома и поставим, -- устало махнул он рабу. -- Хорошо получилось. И старый ниггер счастливо улыбнулся. Шериф Айкен прождал сержанта Кимберли до полудня следующего дня. А когда огромные часы отбили двенадцать раз, понял, что ждать дальше бессмысленно. На всякий случай он послал вестового к Дэвиду домой, но там сержанта не оказалось, как не оказалось его ни в одной из городских пивных, ни в гостях у его не слишком здоровой тетушки и ни у кого из известных молодой жене друзей. "Боже, Кимберли! Где ты? -- бродил из угла в угол большого прохладного кабинета шериф. -- Дай о себе знать, сволочь ты этакая!" Но шли часы, а сержант все не появлялся, и шериф начинал медленно, но верно понимать, что, похоже, совершил ошибку и скоро наступит расплата. У него ведь не было официальной санкции ни на то, чтобы посылать Дэвида Кимберли в пределы чужой частной собственности, и уж тем более у него не было санкций формировать собственную агентуру в обход управления полиции. У него вообще ни на что прав не было, и случись так, что сержанта нечаянно или даже умышленно подстрелили на огромных сахарных полях семьи Лоуренс, вся ответственность ляжет на него -- шерифа округа Тобиаса Айкена. Однако он знал: случись такое, его бы известили в течение двух-трех часов максимум, а тут -- шли часы, и ничего. И в четыре часа пополудни шериф не выдержал. Взял из полицейской конюшни смирную, никогда не причинявшую никаких проблем лошадку и берегом реки, словно бродяга, прячась в густых зарослях и стараясь не привлечь ничьего внимания, по-воровски доехал до рокового острова. Огляделся по сторонам, слез, прокрался остаток пути до острова пешком и тщательно, дюйм за дюймом, осмотрел все, что сумел. Следы крови он увидел сразу. Да, их пытались убрать; кое-где часть земли была снята ножом или даже лопатой, и все-таки она была повсюду: на траве, на земле, на тонких колючих ветках редких кустов шиповника. Но вот, кроме этой крови, на всем острове не осталось ни единого следа присутствия человека. Не было шалаша, в котором должны были жить его соглядатаи, не было их вещей и инструментов, и уж тем более не было многократно описанного в донесениях плота. Шериф Айкен вытер взмокший лоб рукой и, покачиваясь, побрел назад, к оставленной неподалеку лошади. Сердце кололо словно шилом, в глазах плавали разноцветные красные и зеленые пятна, его тошнило, а ноги подгибались, отказываясь носить своего хозяина по земле. -- Господи... Дэвид... прости, -- всхлипнул шериф. Он уткнулся лицом в седло и вдруг вспомнил странным образом сбывшееся предсказание старого ниггера. Он был возле реки. Он был один. И он делал такое, о чем не хотел бы, чтобы кто-нибудь знал, -- он плакал. Едва шериф это понял, он взял себя в руки, последний раз всхлипнул, вскочил в седло и, держась рукой за сердце, повернулся в сторону усадьбы Лоуренсов и с чувством произнес: -- Ты мне за все заплатишь! Кусты шиповника сзади него шевельнулись, но шериф уже пришпорил кобылу и помчался прочь от этого недоброго места. Первым увидел поутру этот странный плот, стоящий на якоре у переправы через огромную Миссисипи, паромщик. Поначалу он не придал этому особого значения, мало ли плотов в округе, но вскоре рассвело, и к парому потянулись местные жители, жаждущие перебраться на тот берег. Плот, а точнее, его ярко освещенные солнечными лучами странные пассажиры начали привлекать всеобщее внимание. Это и впрямь была довольно странная компания. В центре стоял рослый полицейский сержант, а вокруг него в разных позах расположились четверо оборванцев того сорта, что промышляют сезонными приработками, а большей частью мелким воровством. И каждый из оборванцев периодически тыкал рукой вперед, в сторону пассажиров парома, а затем склонялся к уху сержанта и явно что-то шептал. Полицейский же с важным видом кивал и чиркал зажатым в кулаке карандашом в толстой, переплетенной кожей тетради. И каждый, кто случайно ловил на себе пустой взгляд оборванца, а затем понимал, что рукой указали именно на него, невольно вздрагивал и старался спрятаться за спины остальных пассажиров. Только когда паромщик сделал второй рейс на ту сторону Миссисипи, до него стало доходить, что здесь что-то не так. За прошедшие четыре часа ни один из этой группы не только не стронулся с места, но даже не изменил позы. Все четверо оборванцев по-прежнему поочередно выбрасывали руки вперед, пугая ни в чем не повинных пассажиров, и поочередно же склонялись к уху полицейского сержанта. А тот все писал и писал. И к обеду паромщик не выдержал. Он поручил присматривать за паромом помощнику, бегом добрался до полицейского участка, а еще через час на берегу столпилась чуть ли не треть городка. В том, что все пятеро мертвы и, скорее всего, обескровлены, наслышанные об "орлеанском вампире" полицейские поняли сразу. В том, что сержант в центре "композиции" -- пропавший вчера Дэвид Кимберли, тоже сомневаться не приходилось. А потому полицейские как могли быстро пригнали несколько лодок, окружили плот со всех сторон и после короткого осмотра приступили к делу. Самым важным им показалось отвести плот в сторону от многолюдной переправы, дабы не возбуждать ненужного любопытства. Но даже доставка его к берегу оказалась весьма нелегкой задачей. Якорь, которым плот был надежно сцеплен с грунтом, сидел на прочной металлической цепи, а сама цепь оказалась привязанной где-то снизу, под самым днищем. Почти отчаявшись, полицейские попытались сорвать с места трупы, но тут же оказалось, что все пятеро намертво и во многих местах прикреплены к настилу и невидимым с парома прочным деревянным стойкам -- где болтами, а где и скобами, прямо сквозь тело. Полицейские отправились за инструментом, привезли, начали, во вред возможным уликам, все это ломать и крушить, а столпившиеся на берегу и на вставшем на прикол пароме люди все смотрели и смотрели. Кто-то плакал, кто-то молился, кто-то просто молчал, и все понимали, что прямо сейчас этими мертвыми устами им говорится чистая, не замутненная ложью правда о жизни. Ибо так оно все и есть. Преступники помогают жить полиции, а полиция, делая вид, что истребляет их, на деле паразитирует на простых мирных гражданах. Шериф приехал к переправе сразу, как только услышал о найденном теле Дэвида, -- в девять тридцать утра. И до половины второго пополудни он стоял и смотрел, как полтора десятка констеблей из облепивших плот со всех сторон шатких, собранных со всей округи лодок со скрипом выворачивают скобы и болты из многократно пробитых, незаметно укрепленных металлической арматурой тел. Шериф отправился в мертвецкую, переговорил с вызванным из Нового Орлеана штатным судебным врачом и лейтенантом Фергюсоном. А затем в мертвецкую приехал мэр, большая половина служащих полицейского управления округа и черт знает кто еще! Что-то говорил мэр Торрес, что-то -- прокурор, что-то -- наиболее толковый во всей этой компании Фергюсон, но шерифу округа Тобиасу Айкену было не до них. Этот щенок не просто убил полицейского и не просто бросил ему вызов -- открыто и нагло; он сумел надругаться над самым святым, что только и было у шерифа, -- над самим смыслом его бескорыстного служения обществу и конституции! И -- хуже всего -- у шерифа не было ни единой законной зацепки, ни единой улики, способной убедить суд присяжных, вообще ничего. Шериф подписал все нужные бумаги, проследил, как сержанту полиции Дэвиду Кимберли выламывают руки, чтобы запихнут