- Будь по-вашему... -- Затем по-волчьи, всем корпусом, развернулся к судье и еще раз махнул рукой. -- Все, судья, заканчивайте! Судья недоуменно вытаращил глаза. -- Ну, что вы на меня уставились?! -- разъярился мэр. -- Все, я сказал! Суд закончен! Часть VI Факты, изложенные новоорлеанским полицейским, были просты и неопровержимы. Вчера около полудня в шестнадцати верстах от столицы штата Луизиана был обнаружен мумифицированный труп охотника за беглыми рабами Уильяма Дженкинса. Причем опытного, необычайно крепкого телом охотника убили и мумифицировали вместе с его двенадцатью свирепыми псами и выставили на перекрестке дорог. Вывод напрашивался сам собой: в действительности языческая секта ни в коей мере не обезврежена. Далее... Тщательно изучив личные бумаги Дженкинса, лейтенант Фергюсон совершенно точно установил: ровно за сутки до своей трагической гибели охотник за беглецами вышел на след некоей Джудит Вашингтон -- почти белой, сероглазой и рыжеволосой мулатки, принадлежащей семейству Лоуренс. И это была, возможно, самая важная улика, поскольку самый первый случай мумификации человека -- в борделе мадам Аньяни -- также был связан с изобличением и попыткой поимки этой беглой рабыни. Понятно, что эта черная действовала не одна, и у нее наверняка есть как минимум один помощник-мужчина. Но также было понятно, что это совсем не Джонатан Лоуренс. Охотник за беглецами Уильям Дженкинс был слишком известен в кругах крупных землевладельцев, и шум, поднявшийся по всей Луизиане, не давал полиции ни малейшего шанса оставить это жуткое убийство без должного внимания. А значит, не пройдет и двух дней, как весь штат Миссисипи будет знать, что суд приговорил и казнил невиновного. Что это будет означать лично для него, мэр Торрес понимал, как никто другой. Засыпавшие его просьбами о пересмотре дела их собрата Джонатана Лоуренса землевладельцы перекроют ему путь на следующие выборы раз и навсегда. -- Все, я сказал, суд закончен! -- уже теряя терпение, крикнул мэр Торрес судье. Толпа непонимающе загудела, пришла в движение, но мэр только потому и удерживался на этом месте вот уже одиннадцатый год, что умел принимать решения быстро. -- Сеймур! -- повернулся он к исполняющему обязанности шерифа полицейскому. -- Позаботьтесь о безопасности сэра Джонатана... и прочих. -- Так суд же еще не завершился, -- растерянно хлопнул тот длинными ресницами. -- Считайте, что уже завершился, -- обреченно махнул рукой Торрес. -- Но я ведь все показания собрал, -- упорно не желал поверить в такой поворот Сеймур. -- Я же все сделал. -- Не теряйте времени, болван! -- заорал мэр. -- Вы что, не видите, что происходит? Сеймур хмуро кивнул, кинулся отдавать приказания, а мэр взял Фергюсона под локоть. -- Ну, не дай бог, если вы меня подвели, лейтенант. -- Я и сам на Лоуренса поначалу думал, -- печально посмотрел Фергюсон в сторону недоуменно вращающего головой юноши, -- но улики слишком ясны и определенны. Этот малыш невиновен. Когда ей пришлось оставить полученные от мадам Аньяни документы в руках первого же встречного полисмена и сломя голову бежать из Нового Орлеана, Джудит подумала, что ей вот-вот конец. Но время шло, а расплата за побег все не наступала. Джудит была слишком похожа на белую, а потому ее охотно принимали на работу, иногда на немыслимо роскошных условиях, и весь остаток зимы она проработала в пекарне, а весной, когда ею заинтересовался местный констебль, переместилась чуть дальше на север и всю посевную нянчила сынишку недавно овдовевшего небогатого фермера. Пожалуй, это было самое лучшее время за весь прошедший год, да и за всю ее четырнадцатилетнюю жизнь. Фермер оказался настолько приличным человеком, что ни разу не попытался затащить Джудит в постель. Более того, присмотревшись, как ловко она управляется с ребенком, не гнушаясь и никакой иной домашней работой, уже осенью предложил ей руку и сердце. Это и стало началом конца. Понимая, что без документов не обойтись, Джудит тянула с ответом, сколько могла, а когда просьбы вдовца внести ясность в их отношения стали особенно настойчивы, она, проплакав полночи, к утру собрала узелок и решила эту проблему единственно возможным способом. И тогда наступили дурные времена. Джудит успела еще поработать на сахарном заводе, на табачной плантации, но каждый раз наступал момент, когда вставал вопрос о документах или заходил местный полисмен, и ей приходилось бежать дальше. Последние две недели и вовсе стали полным кошмаром. Переработка урожая окончательно завершилась, и Джудит не могла найти работы и крова нигде, даже в самой глухой деревне и на самых простых условиях. Джудит нет-нет да и спала то в лесу, то в соломе, окончательно истрепала украденную в борделе одежду и стала вызывать в фермерах настороженность и даже враждебность. Лишь с огромным трудом она устроилась работать помощницей кухарки в крупном, богатом поместье, и вот тогда появился этот охотник. Джудит понятия не имела, как он ее опознал, но одно видела ясно -- ни белая кожа, ни рыжие волосы и веснушки, ни прекрасные серые глаза его не обманули. Охотник тут же позвал управляющего и прямо спросил, есть ли у этой мулатки документы, и Джудит, наблюдавшая из окна кухни за тем, как мгновенно побледнел управляющий, метнулась к дверям и помчалась в сторону подступающей к поместью рощи. Точь-в-точь как на всякий случай учила ее бабушка, Джудит петляла и переходила ручьи, не останавливаясь ни на секунду, в один присест отмахала что-то около двадцати миль, попала в камышовые заросли у неведомой реки и все-таки услышала этот жуткий, медленно, но верно приближающийся лай собак. Джудит мгновенно собралась в комок, безжалостно оборвала когда-то широкие и прекрасные, а теперь обтрепанные и забрызганные грязью мокрые юбки и побежала еще быстрее. Она помнила эти рваные шрамы на ногах, на руках и даже на шее бабушки и доставаться охотничьим собакам не хотела. Переплыла мелкую речушку, нырнула в темный, сырой овраг и сразу же увязла в мокром снегу. А лай все приближался... И вот здесь она совершила ошибку. Вместо того чтобы вернуться и пойти верхом, она принялась рваться через сугробы вперед, надеясь, что и собаки будут вязнуть здесь так же, как она. И меньше чем через час услышала неподалеку яростный хрип почуявших ее собак, а затем и веселый посвист над своей головой. -- Что, думала уйти? Джудит подняла голову. Охотник сидел на корточках на самом краю оврага и смотрел на нее сверху вниз. -- Давай наверх, пока собак не спустил. Джудит, судорожно дыша, огляделась по сторонам, переступила дрожащими от напряжения ногами и поняла, что ей уже не уйти. Сбежавший от Леонарда де Вилля полтора года назад Луи Фернье, "двадцати двух лет, довольно высокий, умеющий читать и писать, столь же белый, как наиболее белые мужчины, с прямыми белыми волосами и синими глазами", не ушел на Север только потому, что совершенно не желал упустить гораздо более важной для него вещи. Только поэтому Луи все полтора года так и слонялся из города в город, промышляя мошенничеством и мелким воровством, рискуя попасться в руки полиции и закончить жизнь в кандалах. Впрочем, Луи прекрасно адаптировался к своей новой жизни, привык, поддерживая компанию, в голос поносить "это ленивое черное отродье" и уж тем более чертовых аболиционистов, заодно очищая кошельки собутыльников и сейфы держателей провинциальных гостиниц. Но ждал только одного -- своего главного шанса. И когда мокрый, измотанный и злой величайший охотник за беглыми рабами Уильям Дженкинс вошел в дверь гостиницы с гремящей кандалами рыжеволосой и сероглазой женщиной за спиной и потребовал открыть ему сарай, сердце Луи дернулось и замерло -- вот оно! Луи Фернье проводил Дженкинса равнодушным, ленивым взглядом, поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свой номер и подошел к окну. Шатающуюся из стороны в сторону, практически белую -- не отличить! -- женщину подвели к двери дощатого сарая, втолкнули внутрь, и вскоре охотник вышел, завел туда же свору рвущихся с поводков собак и, удовлетворенно пыхнув в усы, направился в сторону гостиницы. -- Вот это удача! -- счастливо улыбнулся Луи. -- Наконец-то! Тем же вечером, встретившись с Уильямом Дженкинсом за одним столом, Луи с невозмутимостью истинного джентльмена и несуетной доброжелательностью настоящего южанина отметил несомненное и высочайшее мастерство охотника за рабами и с горечью указал на то, что общество даже не понимает, что лишь на таких, как Дженкинс, и держится его благополучие. Охотник за рабами изумленно замер. За много лет работы он уже притерпелся к тому, что люди относятся к его профессии так, словно он проститутка, -- услугами пользуются, но в гости не зовут. -- Вы и вправду так считаете? -- А разве это не так? -- вопросом на вопрос отозвался Луи. -- Да не будь вас, рабы побежали бы на Север, как тараканы! -- И вас не смущает жестокость этого дела? -- все никак не мог поверить, что нашел единомышленника, Дженкинс. -- Вынужденная жестокость, -- поправил его Луи. -- Разве врач не причиняет боли? А вы врачуете не одного пациента, а все общество в целом. Дженкинс нерешительно улыбнулся и вдруг расцвел. -- Сэр, позвольте мне угостить вас! Право слово, так редко встречаешь действительно приличного человека! Луи позволил, но уже через полчаса сам угощал своего нового знакомого, почти друга, а к ночи, когда пошатывающийся от выпитого Дженкинс отправился в свой номер, Луи знал о нем практически все. Но главное -- думая об этом, Луи не мог удержаться от искреннего смеха -- охотник сам же и настоял на том, чтобы до Нового Орлеана они ехали вместе, в одном экипаже. -- И мне веселее, и вам экономия выйдет, -- хлопал по плечу этого приятного юношу Дженкинс. -- Да и безопаснее вдвоем в наши-то времена. Это была очень изящная победа. Эту ночь Джудит провела почти без сна. Привязанные в двух шагах от нее собаки долго скалили зубы, но и потом, даже когда почти все они улеглись, одна или две моментально реагировали на каждое движение и каждый шорох и начинали тут же рваться с поводков, угрожая порвать нарушительницу тишины в клочья. А рано-рано утром, еще на рассвете, продрогшую, невыносимо уставшую, падающую с ног Джудит вывели из дверей сарая, загнали в экипаж и посадили на пол, для верности пристегнув цепи к особому кольцу возле козел. -- Вы не поверите, Луи, -- брякнув кольцом, повернулся охотник в сторону молодого белого джентльмена. -- У меня один ниггер точно такое же кольцо с мясом выдернул! Прямо в клочья древесину разнес! Джентльмен понимающе улыбнулся. Охотник с наслаждением втянул воздух затрепетавшими ноздрями и отправился за собаками. Притащил всю свору, усадил рядом с Джудит на пол, запрыгнул сам и ткнул кучера в спину: -- Поехали! Экипаж тронулся, запрыгал по кочкам, и Джудит, качаясь и поминутно тыкаясь лицом в колени охотника, стиснула зубы, чтобы не разрыдаться. С каждой кочкой, с каждым поворотом она становилась все ближе к неизбежной расплате -- наказанию и пожизненной ссылке на плантацию. Луи ждал недолго. Едва они отъехали на пять-шесть миль, он попросил кучера остановиться, мотнул головой в сторону ближайших кустов и подмигнул Дженкинсу: -- Не желаете? Дженкинс наметанным глазом быстро оценил надежность крепления своей главной ценности и кивнул: -- Что ж, дорога длинная... можно. Они спрыгнули, перешучиваясь по поводу вчерашнего вечера, отошли на несколько шагов, и Луи, прикинув расстояние до экипажа, незаметно вытащил из рукава узкий и острый, как бритва, нож. -- Что это у вас на воротнике? -- А? -- повернулся Дженкинс и в следующий миг уже стоял на коленях, простуженно хрипя и недоуменно наблюдая бьющую в землю откуда-то из-под его воротника алую струю. -- Луи... -- в последний раз прохрипел он, покачнулся, но, поддерживаемый за голову, не упал. "Спасибо тебе, Великий Мбоа! -- мысленно произнес Луи. -- Так все и должно быть!" Д<>жудит ждала недолго. Белый молодой джентльмен вернулся к экипажу, легко вспрыгнул наверх, приобнял кучера со спины, и в следующий миг тот захрипел и рухнул с козел на землю. И тогда джентльмен сунул руку в карман, достал жестяную коробочку из-под чая, открыл, вынул щепотку черного порошка и сыпанул в сторону собак. Те завизжали так, словно их режут, бросились вон из экипажа и, пристегнутые к тому же кольцу, что и Джудит, придушенно хрипя и едва доставая лапами до земли, повисли на поводках. -- Сиди смирно и останешься цела, -- бросил джентльмен оторопевшей рабыне, тут же сбросил пиджак, развязал шейный платок и снял дорогую шелковую рубашку. Джудит непонимающе заморгала. Его белые, как молоко, запястья были вкруговую изрезаны старыми желтыми шрамами. Такие она видела только у самых старых, так и не прирученных господами рабов. -- Да-да, милочка, я такой же, как ты, -- усмехнулся джентльмен, сверкнул узким лезвием ножа, спрыгнул вниз, к собакам, и быстро, словно овец, перерезал их всех до единой. Затем он забрался на козлы, отогнал экипаж в рощу, так, чтобы его не было видно с дороги, привязал лошадей и, порывшись в багаже охотника за рабами, достал новенькое пушистое одеяло. -- Укройся, -- швырнул он одеяло почти теряющей сознание от ужаса Джудит. -- Это надолго, может, на весь день. И веди себя тихо, что бы ни случилось. Иначе сама за собаками отправишься. Джудит усиленно закивала. Сейчас она была готова на все. Луи был доволен. Кровь истекала из подвешенного за ноги охотника за рабами ровно так, как учил Аристотель Дюбуа. Он проверил все еще свисающих с борта экипажа собак, отцепил связку поводков, напрягся и перетащил их поближе к хозяину. Затем вернулся на дорогу за кучером, но далеко его тащить не стал, а присыпал черными прошлогодними листьями в ближайшем овраге. Кучер ему был не нужен. Собственно, единственной причиной, почему Луи Фернье не отбыл на Север в первый же день побега, была та, что он понимал -- от Мбоа уйти невозможно. Но до сегодняшнего дня Великому Черному Богу служил Платон Абрахам Блэкхилл вкупе с этим белым выскочкой Лоуренсом, и место главного жреца было надежно занято, а ничего другого Луи никогда и не хотел. И только вчера, когда он увидел Джудит, все изменилось -- раз и навсегда! То, что именно эта женщина -- ключ ко всей длинной цепи, ведущей к месту единственного представителя Великого Мбоа на земле, ему стало совершенно ясно с первого же взгляда, еще там, в гостинице. Она была так же неотличима от своего единокровного брата Джонатана Лоуренса, как неразличимы две фасолины из одного стручка. Черт! Как же долго Луи не мог до него дотянуться! Неизвестно зачем, но Мбоа довольно долго поддерживал этого белого. Сначала Луи столкнулся с невозможностью проникнуть в огромный дом Лоуренсов -- куда ни сунешься, везде Платон! Затем он осознал, что и на прогулке Джонатана не взять. Этот белый практически не слезал с лошади и нигде не останавливался дольше чем на две-три минуты. А потом еще и этот шериф... Луи до сих пор помнил, как сидел в липкой от сладкого сока копне сахарного тростника с ножом наготове, думая, что шериф повернет направо, к нему. Но тот повернул влево, в результате нечаянно убил спавшего в соседней копне белого бродягу-ирландца и сохранил жизнь самому себе. С тех пор Луи часто задумывался, почему так происходит, но еще и еще раз признавал -- пути Великого Мбоа неисповедимы. Он давал и отнимал, когда этого хотел. Он позволил белому человеку подняться над черным, но взамен посеял раздор в стане самих белых и заставил Север восстать против Юга, пусть и только на словах. Он смешал в одном котле несколько десятков разноязыких черных племен и взамен получил одно -- говорящее на языке белого человека, безликое и покорное снаружи и бурлящее, напряженно ждущее своего часа внутри. Он действительно был всесилен и теперь давал своему верному слуге отчетливый знак -- пришло и его время! Луи сходил к экипажу проверить, хорошо ли укрыта девчонка, и усмехнулся. Та все еще сидела на полу. -- На сиденье! -- жестко распорядился он, дождался, когда она переберется, поправил цепи, подоткнул одеяло и взял с пола саквояж с инструментами. -- Ты ведь меня им не отдашь? -- отважилась-таки спросить она. -- Нет, крошка, не отдам, -- спокойно отозвался он. -- Но пока посиди в цепях, для твоей же пользы. Если арестуют, ты, по крайней мере, ничего не видела. "По крайней мере..." -- с уважением повторила про себя Джудит. Она такого умного мулата еще никогда не видела. Луи выпотрошил охотника и его собак по всем правилам -- через промежность. Разжег небольшой костер, растворил в принесенной из ближайшей лужи воде сухое крошево загодя приготовленного "рассола", разогрел его на огне и до самой ночи аккуратно вводил стремительно застывающую жидкость -- сначала в вены, а затем и в пустоты черепа. Затем нарубил мелких молодых веток, пропитал их горячим "рассолом", плотно нафаршировал охотника и собак и задумался. В принципе это не было обязательным, но его здорово позабавили описанные в местной печати эти проделки Джонатана с "живыми фигурами". Луи усмехнулся и волоком потащил практически застывший труп охотника к дороге. Аккуратно придал ему позу устремленного вперед в поисках добычи фанатика, а затем сходил в рощу и перетащил к дороге всех собак. Расставил их в самых причудливых позах и не без удовольствия окинул взглядом то, что получилось. Первый шаг был сделан. Мбоа не мог этого не оценить. Джонатана привезли домой под защитой конного отряда полиции из тридцати человек. Впрочем, как только они выехали за городскую черту, стало ясно, что здесь юный Лоуренс в безопасности. -- С возвращением! -- радостно орали из карет обгоняющие отряд соседи. -- Мы всегда верили, что ты невиновен! -- Спасибо, -- кивал в ответ Джонатан. -- Спасибо, друзья. -- Встречный иск не думаете подавать? -- до<->-гнал его самый ушлый адвокат города. -- Судебные перспективы есть; можно и мэра к ногтю прижать, и полицию. -- Спасибо, я подумаю, -- не отвергал помощи Джонатан, с усмешкой поглядывая на мрачные неприступные лица сопровождающей его охраны. А потом они въехали во двор, но Джонатан отказался ложиться в постель до тех пор, пока не привезли всех остальных: Цинтию, Сесилию, Абрахама, юного Сэма, Платона и этих двух... чьих имен Джонатан так и не запомнил. А вообще то, что мэр с перепугу отпустил даже явных убийц, выпотрошивших черного ребенка, говорило о многом. Это была полная капитуляция формальной власти перед властью реальной, перед теми, на чьих плечах только и держалось все благосостояние края. Джонатан встретил каждого своего раба, лично распорядился дать им возможность отдыхать и лечиться целую неделю, отправил детоубийц вместе с полицией обратно и повернулся к застывшему за его спиной Платону: -- Вот так, Платон. Все кончилось. -- Нет, масса Джонатан, -- покачал кудлатой седой головой раб. -- Все только начинается. -- Почему? -- Потому что Мбоа благословил на охоту Второго. -- Кого-кого? -- не понял Джонатан. -- Когда вас едва не казнили, кое-кто захотел занять ваше место главного служителя Великого Мбоа, -- подавленно признался негр. -- И он очень опасен... очень. Луи снял с девчонки цепи, только когда они отъехали от замершего на дороге со сворой собак на натянутых поводках охотника миль восемь-десять. Швырнул их в придорожные кусты и похлопал по сиденью козел: -- Садись. Джудит перебралась к нему и замерла. Даже не видя того, что он делал с охотником там, позади экипажа, она догадывалась -- что-то невероятно жуткое. И теперь она очень боялась этого странного мулата. -- Слушай меня, девочка, -- громко, стараясь пересилить топот копыт, произнес он. -- Платье-то я тебе куплю, но тебя выдает не одежда. -- А что? -- сипло выдохнула Джудит. -- Ты ведешь себя как черная. А на этой земле свободным может быть только белый. Джудит понурилась. Она и сама это знала. Луи улыбнулся и приобнял ее за исхудавшую спину. -- Но не бойся. Этому я тебя еще научу. -- А что взамен? -- отважилась глянуть ему в глаза Джудит и сразу же пожалела об этом. Глаза оказались холодные и жестокие, как сердце белого человека. -- Ты что, сразу подумала про постель? -- усмехнулся он. -- Нет, девочка, нет... Это я и купить могу. Нет, мне нужно взамен только то, что не купишь, такое же большое, как свобода, которую я тебе даю. Сердце Джудит тоскливо сжалось. Теперь она даже не знала, что хуже. Быть рядом с этим... "джентльменом" или снова попасть на плантацию. Прямо сейчас она плантации боялась куда как меньше, чем его. Через три дня после возвращения Джонатана домой его дядя сэр Теренс Лоуренс и глава дома Мидлтон сэр Чарльз объявили о помолвке Джонатана Лоуренса и Энн Мидлтон. Гостей было много -- почитай, все знавшие Джонатана и Энни с пеленок соседи. Счастливое избавление бледного, но все так же благородно держащего голову жениха от неправедного суда и страшной казни, придавшее ему ореол мученика, только добавили празднеству острый и пряный привкус счастья. -- Ты не беспокойся, Джонатан, в следующие выборы этого Торреса здесь и духу не будет! -- торопились выразить главному герою дня свою лояльность мужчины. -- Господи, какая же ты счастливая, Энни, -- окружали юную невесту соседки. -- Какой парень! И Джонатан, и Энни улыбались, принимали поздравления и искоса, немного стыдясь этого внимания, поглядывали друг на друга. -- Вы очаровательны, -- только и сумел выдавить из себя Джонатан. -- Вы очень любезны, -- покраснела Энни. А уже ночью, когда все закончилось, и Джонатан вернулся в свой кабинет, в двери постучали. -- Войдите, -- разрешил Джонатан. -- Это я, хозяин, -- протиснулся в приоткрытую дверь старый Платон. -- Что на этот раз? -- холодно полюбопытствовал Джонатан. -- Я говорил с Аристотелем, -- тихо произнес раб. -- Он сказал, что Второй идет по следам вашей крови. -- И что это значит? -- нахмурился Джонатан. -- Я не знаю, -- виновато пожал плечами негр. -- Но это очень серьезно... очень. Джонатан вздохнул и откинулся в кресле. Если честно, после всего пережитого он хотел небольшого отдыха, кто бы и что ему ни говорил, даже если это сказал Платон. -- Хорошо, Платон, я все понял, -- кивнул он. -- Можешь идти. Луи купил для Джудит не только новое платье, но и все остальное: личные вещи, два саквояжа -- большой и маленький, но главное -- документы. Самые настоящие. -- Смотри, -- протянул он ей бумаги. -- Теперь ты Джейн Уайтрауб. Родилась в Канзасе в 1833 году. Вот свидетельство о смерти мужа. Вот имена родителей, братьев и сестер. Выучи это наизусть. -- А они... не узнают? -- испугалась Джудит. -- Откуда? -- усмехнулся Луи. -- Она неграмотная была, уж писем им она точно не писала. -- А что потом? -- дрожащими руками взяла документы Джудит. -- Я тебе работу нашел. На ферме семьи Ле Паж. За детьми будешь смотреть. Ты ведь это умеешь? Джудит напряженно кивнула. -- Но пока я не скажу, с фермы ни ногой. Это для тебя все еще опасно. -- А вы?.. -- А у меня дела, -- усмехнулся Луи. -- Уж на ферме я точно работать не буду. В феврале, когда весна стала быстро вступать в свои права, Джонатан впервые после ареста выбрался в город, и это оказалось вовсе не так просто, как он думал поначалу. Да, сила духа вся была при нем, но тело, слабое человечье тело отчаянно боялось. Оно затряслось от ужаса, едва он выехал на центральную улицу, оно покрылось холодным липким потом, когда он миновал здание полицейского управления, а когда экипаж выехал на площадь, Джонатана стало рвать. Весь ужас почти состоявшейся над ним казни снова стоял прямо перед его глазами. Сидящий на козлах Платон тут же повернул обратно. И некоторое время Джонатан приходил в себя, старательно продышался, а затем упрямо мотнул головой: -- Давай к театру. Я должен его осмотреть. Платон тяжело вздохнул и подчинился. Но едва они выехали на площадь, молодого хозяина стало снова буквально выворачивать наизнанку. И только когда Платон догадался, что к театру можно проехать с задов, Джонатану сразу полегчало. Площадь была совсем неподалеку, но отсюда, со стороны маленькой узкой улочки, ее видно не было. Джонатан торопливо прошел к высоким резным дверям, нырнул в полутьму и вскоре понял, что имел в виду дядюшка Теренс, когда говорил о необходимости ремонта. Со стен обваливалась штукатурка, на лепных потолках виднелись темные влажные пятна, дощатые стены местами просели, а идущая по всему периметру выходящей на площадь стены трещина была просто чудовищной -- с кулак! Казалось, ткни стену кулаком, и она просто рухнет. Сбоку подбежал запоздавший швейцар, предложил снять плащ, но Джонатан только отмахнулся и, как сомнамбула, тронулся вперед, в полу<>тьму огромного зала. Сцена, несколько сотен кресел -- боже! -- здесь было все, что нужно для показа сколь угодно масштабного представления! Джонатан вздрогнул. Нет, он сразу настроился отдохнуть после тюрьмы два-три месяца минимум, но какие же здесь были возможности! Он повернулся к стоящему черной молчаливой тенью за его спиной Платону. -- Ты что-то говорил о Втором. Кто он? -- Я еще не знаю, масса Джонатан, -- гулко отозвался негр. -- Он какой-то странный. И не черный, и не белый... -- Индеец, что ли? -- презрительно усмехнулся Джонатан. -- Нет. Индейцы ничего не знают о Мбоа. -- Как и белые? -- издевательски продолжил его мысль Джонатан. -- Вроде меня. Платон обиженно засопел, и Джонатан примирительно похлопал его по плечу. Конечно же, он был и должен был оставаться единственным белым, "сотрудничающим" с этой почти мифической силой. Бедный Платон даже не знал, сколь несерьезно относится его господин к этому Мбоа. Даже несмотря на то, с какой точностью Платон обычно предсказывал грядущее. -- И что ты намерен делать, чтобы оградить меня от этого Второго? -- повернулся назад к выходу Джонатан. -- Нужно дать Мбоа свежей крови, масса Джонатан, -- тихо произнес негр. -- Другого способа нет. Джонатан усмехнулся. Он никогда не был против чего-нибудь по-настоящему свежего, но еще слишком хорошо помнил все прелести американского правосудия, чтобы столь глупо рисковать. В Новом Орлеане Луи Фернье показаться не рискнул; он слишком хорошо знал, как дотошно работает тамошняя полиция, а потому отвез Джудит к знакомому фермеру по окружной дороге. Оставил Джудит, поменял рубашку и сюртук, не теряя времени, выехал снова и спустя четырнадцать часов прибыл к небольшой рощице у реки. Привязал лошадей, дождался захода солнца, закутался в широкий черный плащ и словно превратился в тень. Он двинулся прямо вдоль реки, по вытоптанной в камышовых зарослях звериной тропе. Прошел порядка четырех миль, пересек старый яблоневый сад и оказался возле старого бревенчатого дома. Оглядевшись по сторонам, скользнул к окну и замер. Его бывший хозяин Леонард де Вилль сидел в старом, вытертом и продавленном кресле и, нацепив на нос пенсне, ремонтировал башмак. Луи улыбнулся. Скупость Леонарда была достаточно известна, но чтобы самому ремонтировать обувь? Он еще раз огляделся и сунул руку в карман. Вытащил жестяную коробочку из-под чая и быстро, стараясь не потерять ни единой секунды, двинулся к собачьей будке. Почуяв чужака, старый пес угрожающе заворчал, заворочался, высунул нос наружу и тут же, получив щепотку порошка прямо в ноздри, отчаянно взвизгнул и завертелся волчком. -- Тихо-тихо, -- поймал и прижал его голову к земле Луи и достал нож. Стремительно ударил и, дождавшись, когда пес утихнет, скользнул к дверям. -- Что еще там? -- протяжно скрипнув дверью, точь-в-точь как его пес, высунул нос наружу Леонард де Вилль и ошарашенно замер. -- Как поживаешь, масса Леонард? -- широко улыбнулся Луи и рванул дверь на себя. Шагнул вперед и коротким ударом в грудь отбросил фермера внутрь. -- Чужих нет? -- Зачем ты пришел? -- хватаясь за грудь, просипел фермер. -- За тобой, Леонард, за тобой, -- ласково улыбнулся ему Луи. -- Хочешь денег, я дам, -- испуганно предложил фермер. -- Спасибо, Леонард, -- вытащил узкий, отточенный, как бритва, нож Луи. -- Деньги мне тоже не помешают. -- Не убивай! -- взмолился фермер. -- Только не убивай! Хочешь, я тебе вольную дам? Прямо сейчас! Луи отрицательно покачал головой. -- Я всегда был вольный, Леонард. Жаль, что ты этого раньше не понял. А теперь уже поздно. Пожалуй, никого Луи Фернье не убивал с таким остервенением. Он совершенно потерял разум, и, когда сумел остановиться, труп старого фермера был совершенно обезображен. -- Спо-кой-но, Луи, спо-кой-но, -- дрожащим голосом произнес он, бросил нож и вышел во двор, к большой деревянной кадке с дождевой водой. Тщательно вымыл трясущиеся руки, ополоснул потное горячее лицо, утерся подолом выбившейся из брюк забрызганной кровью рубахи, вернулся и сел на крыльцо. Достал сигару, оторвал зубами и выплюнул кончик, прикурил и оперся спиной о дверь. Удивительно чистое звездное небо обещало ему прекрасную, полную удивительных событий жизнь, как тогда, когда он, одиннадцати лет от роду, впервые осознал, что ничем -- ни умом, ни силой духа, ни судьбой -- не уступает своим "владельцам". Путь к этому был непрост. В возрасте примерно четырех лет, едва ощутив свою непохожесть на остальных рабов, Луи -- только из детского любопытства -- начал учиться простейшему: двигаться, как белый, есть и пить, как белый, и даже жестикулировать и ругаться, как белый. Поначалу это вызывало у хозяев смех. Его приставили в обучение к черному лакею, а уже через пару месяцев Луи с блеском развлекал хозяйских гостей, на бис показывая в лицах разницу между белым и черным человеком. Затем, увидев, с какой жадностью Луи рассматривает картинки на обрывках газет, хозяин разродился крамольной мыслью обучить мулата грамоте. Да, это было незаконно, но кто в наше время будет соблюдать закон? Тем более что те же сенаторы, что вводят эти ограничения для черных, сами предпочитают держать в доме исключительно грамотную прислугу. Азы грамоты Луи схватил в несколько дней, но толком ему выучиться так и не дали. Хозяин попал в очередной финансовый переплет и продал восьмилетнего мулата на первом же аукционе вместе с остальными своими рабами. И вот с этого дня для Луи началась совершенно другая жизнь. Леонарду де Виллю не нужен был ни шут, ни лакей; скупой и уже тогда немолодой фермер нуждался только в ниггере для работы. А потому все, что было в Луи "белого", начиная от мимики и жестов, выколачивалось жестоко и последовательно. Но коса нашла на камень, Луи уперся. Он отказывался ходить расслабленной походкой черного раба. Он отказывался жрать кашу руками и коверкать язык, делая вид, что не может выговорить якобы неуловимые для черного звуки. Но главное -- он не опускал глаз. Фермер взъярился, хорошенько выпорол мальчишку и подвесил его на цепях, для начала на день. Луи не сломался. Фермер добавил ему еще. И еще. А когда мулата сняли, он сбежал, как только пришел в себя. За три последующих года он будет сбегать еще восемь раз. Поначалу его поймают через несколько часов, затем только на третий день, и в конце концов он доведет искусство побега почти до совершенства. Так что в последний свой побег Луи сразу начал с главного -- ограбил белого одногодку, сняв с него все, вплоть до подштанников, и прокрался на идущий вверх по течению пароход. Но его все равно поймали и вернули, миль через триста. И вот тогда Луи впервые ударил хозяина -- кулаком в живот. Его снова подвесили на цепях, но объяснили, что это был последний раз, и если он за ночь не одумается, назавтра ему просто отрежут уши, и не от жестокости, а в строгом соответствии с законом. А той же ночью к нему пришел Аристотель. Огромный, черный, весь покрытый шрамами раб отомкнул своим ключом замок, взвалил мальчишку на плечо и отнес к берегу Миссисипи. -- Отсюда бежать некуда, -- тихо сказал он. -- Белый всегда поддержит белого, а здесь от моря до моря -- их земля. Луи не знал, что такое море. -- Поэтому ты не там ищешь свободу, -- улыбнулся негр. -- А где мне ее найти? -- серьезно спросил его Луи. -- Не где, а когда, -- поправил его негр. -- Оставь день для белых. Будь хорошим рабом, а когда придет ночь, бери у белых все, что хочешь. И тогда ты, может быть, вырастешь и станешь таким же, как я. Этой же ночью, часа через два, Аристотель специально для Луи поймал патрульного-добровольца. Тот вырывался, пытался дотянуться до оружия или хотя бы крикнуть, но все было бесполезно. Аристотель зажал патрульному рот огромной, почти деревянной от мозолей ладонью, стащил его в придорожный овраг, поставил на колени и сунул в руки Луи нож. -- Хочешь начать? Луи хотел. Наутро фермер снял измученного мальчишку с цепей, с изумлением выслушал его покаянную речь, и с тех пор у Леонарда де Вилля не было оснований жаловаться на своего раба. Целыми днями одиннадцатилетний Луи Фернье ходил, как черный, говорил, как черный, и даже жрал, как черный. А потом приходила черная ночь, и он выходил на дорогу и становился белым -- для всех, кроме поджидающего в кустах неподалеку Аристотеля. Они убили многих, очень многих, но каждый раз наблюдательный Аристотель так толково инсценировал обстоятельства убийства, что ни у одного из белых и мысли не возникло, что это дело рук обычного раба. Грешили на ирландцев, много говорили о приехавшей с севера банде, порой даже вспоминали индейцев... но на рабов не подумал ни один. Тогда Луи и узнал, кто такой Мбоа. Лейтенанта Фергюсона пригласили на осмотр тела Леонарда де Вилля сразу же, как только стала ясна связь между этим и предыдущими ритуальными убийствами. Понятно, он немедленно выехал на место, но, когда вылез из экипажа, даже присвистнул от удивления: так не походило это убийство ни на одно из предыдущих. То, что фермеру отомстили по глубочайшим личным мотивам, становилось ясно с первого взгляда. Выпотрошенное, зверски изрезанное тело было заковано в цепи и подвешено на огромном дубе у дороги -- как раз там, где обычно подвешивали рабов. Здесь вообще не было никакой идеи -- только надругательство. Фергюсон обошел тело со всех сторон, подобрал лежащий на прошлогодней листве окурок дорогой кубинской сигары, отметил про себя, что многочисленные следы от зауженных книзу высоких каблуков оставлены хорошей, совсем еще новой обувью, и повернулся к окружившим тело со всех сторон полицейским: -- Снимайте... Дождался, когда труп уложат на землю, и внимательно осмотрел. И черная смолистая жидкость в ноздрях, и "фаршировка" брюшины, произведенная снизу, через промежность, были налицо. -- Тот же почерк, лейтенант, -- подошел сбоку местный шериф. Фергюсон задумчиво кивнул и почесал темя. Какое отношение могла иметь беглая рабыня Джудит Вашингтон к этому пожилому небогатому фермеру, он просто не представлял. Да и женских следов он здесь не видел -- только мужские. -- В доме обыск делали? -- повернулся он к шерифу. -- Вас ждали, лейтенант, -- отозвался тот. -- Тогда поехали. Стараясь не испачкаться в заляпавшей все, даже потолок, крови, Фергюсон перевернул весь дом, но, лишь когда добрался до бумаг покойного фермера, что-то начало прорисовываться. Уже в бухгалтерской книге он сразу обнаружил отметки о продаже шестидесятилетнего "боя" Аристотеля Дюбуа и бегстве мулата Луи Фернье двадцати двух лет и аж присвистнул. Слишком уж хорошо лейтенант запомнил свой последний разговор с покойным Айкеном. Примерно с год назад Айкен дважды посещал этого фермера, и оба раза в связи со смертью некогда принадлежавших ему рабов. И первым был проданный Лоуренсам ниггер со странным именем Аристотель, убитый лично Джонатаном Лоуренсом в порядке самообороны, а вторым... да, точно, вторым был беглый мулат Луи Фернье, убитый лично Айкеном, и -- господи! -- тоже в порядке самообороны! Фергюсон растерянно хмыкнул и почувствовал, что даже взмок, настолько презанятная вырисовывалась картина. Все ниточки снова упорно вели в поместье Лоуренсов. Джудит бежала оттуда. Аристотель Дюбуа был куплен именно их управляющим. И даже бежавший от покойного фермера почти белый мулат Луи Фернье тоже зачем-то побежал не на Север, в Бостон, а на запад -- и снова в поместье Лоуренсов! -- Чертовщина какая-то! -- вытер лоб рукавом Фергюсон и снова погрузился в чтение толстенной, обтрепанной по краям бухгалтерской книги. Пролистал ее к самому началу и замер. На самой первой странице стояла сделанная еще отцом фермера Пьером де Виллем запись о покупке на черном аукционе двух десятилетних ниггеров -- Аристотеля Дюбуа и Платона Абрахама Блэкхилла. -- Черт! -- охнул лейтенант. -- Так вот ты где! Все стремительно встало на свои места. И ключевой фигурой во всем этом лишь на первый взгляд беспорядочном сочетании фактов был Платон -- старый дворецкий юного Джонатана Лоуренса. Только он мог иметь отношение ко всем фигурантам этого дела: и к Фернье, и к Леонарду де Виллю, и к выросшей на его глазах Джудит Вашингтон, и уж тем более к Джонатану. На нем смыкалось все! Эта весна обрушилась на Джонатана массой забот. Во-первых, дядюшка Теренс счел свой долг почти исполненным и прямо сказал, что, как только Джонатан женится, он передаст племяннику все дела и отбудет в Европу. И это означало, что ведение всех дел, включая бухгалтерию и надзор за управляющим, ляжет на плечи самого Джонатана. Ну и, во-вторых, следовало хорошенько подготовиться к свадьбе. Гостей ожидалось очень много. Счастливое избавление Джонатана сделало его в глазах окрестных землевладельцев чуть ли не национальным героем, и каждый был бы счастлив лично засвидетельствовать этому стойкому юноше свое уважение и пожелать юной паре долгих лет счастья и процветания. И это приподнятое настроение не испортили даже упорно ходящие слухи о скрытом аболиционизме дядюшки жениха -- сэра Теренса. Но, пожалуй, самая серьезная нагрузка легла на плечи Джонатана в связи с грядущим совместным управлением городским театром. Отец невесты с удовольствием вручил ему все чертежи огромного, но уже с полгода как пустующего здания и все бухгалтерские документы, и лишь тогда Джонатану стало окончательно ясно, в какую авантюру он втягивается, принимая за невестой это приданое. Ремонта требовало буквально все! За сорок прошедших со дня основания лет в театре прогнили не только лестницы и подмостки -- жаркий сырой климат и жуки-древоточцы привели в почти полную негодность практически все деревянные детали, вплоть до несущих конструкций. Но особенное впечатление производила окаймляющая выходящую на площадь стену по всему периметру трещина. Джонатан чувствовал, убери прогнившие опоры, и стена просто вывалится наружу, прямо на площадь, выставив на всеобщее обозрение гнилые внутренности старого театра. Не меньшего внимания к себе требовали и механизмы сцены. Джонатан полистал выписанные из Европы новые проекты и с горечью убедился, что вся поставленная в начале века механика безнадежно устарела! Ни поворотных устройств, ни даже инструментов для быстрой смены декораций. Произвести впечатление на нынешнюю избалованную зрелищами публику с помощью этого старья было в принципе невозможно. Он попытался подыскать мастеров, могущих хоть как-то отреставрировать это барахло, и с горечью признал, что даже среди белой черни по