идный болотный зверек, считавшийся исчезнувшим с лица земли, по уточненным данным, живехонек и прекрасно себя чувствует. Мне кажется, что от тоски по дому у меня случится обморок. - Да все в порядке - мама, Марк. Мама тащится от своих женских собраний. Марк разъезжает по окрестностям, агитирует за "Китти-крем" вместе с бабушкой и дедушкой. Они придумали нарядить его "киттикотиком". Он такой душка! Специально танец разучил. - А Мюррей? - По-прежнему без работы. Тайлер, это у тебя вон какие амбиции! А Мюррей разве сумеет найти стоящую работу? Ты бы помог ему, а? - Что? Мюррей ищет работу? - Я совершенно ошарашен: как тогда, когда я через дцать лет дружбы узнал, что Гармоник умеет играть на флейте. - Ну, мы об этом подумываем. Надо как-то помогать друг другу. Мы хотим пожениться. - Дейзи, ты беременна? - Нет. Просто хотим пожениться. - А что Мюррей может предложить работодателям? - Роскошные дреды. - Этим как раз семью кормить. - Да погоди, Тайлер, ты не врубаешься. За этот месяц, пока тебя не было, у него дреды раздулись - буквально! - увеличились в объеме, как в сказке. Короче, дреды - умереть не встать. Он вполне мог бы прославиться, Тайлер. Эй, а ты-то сам где работаешь? Чем занимаешься? Небось уже на телевидении - скоро в секс-символы попадешь? - Ну, скажем так, шустрю там, где пахнет жареным. В двух словах не расскажешь. - Знаю я тебя, Тайлер, не успеешь оглянуться, как ты уже вице-президент по маркетингу. В Ланкастер наведаться не собираешься? Скажи да. У нас Модернариум теперь вроде как святилище, твой мемориал. Ты здесь совсем не бываешь. То в Европе пропадал, то теперь вот в Лос-Анджелесе. Я скучаю по тебе. Как бабетка? - Нормально. - Нормально - и только? - Да... Бегает на прослушивания - раз десять за день. Дома, считай, не бывает. Сейчас вот пробуется на роль в "Отеле смерти", седьмая серия. - Она будет сниматься в сериале "Отель смерти"? Ничего себе! Тогда у тебя есть все, что нужно для жизни. - Наверно. - А вообще - как у тебя с ней? - Она усекает мое секундное колебание.(tm) Тайлер, ты тянешь с ответом. Что-то не так. Я тебя знаю. Что? Колись! - Я слышу, как Дейзи тушит сигарету, напоследок выпуская дым. - Слушай, Тайлер, мы с мамой, конечно, обиделись на тебя за то, что ты утаил от нас свои сердечные делишки, но ты еще можешь заслужить наше прощение. Не стоит разочаровывать Дейзи и признаваться, что мои отношения со Стефани вроде умирающего младенца, которому еще даже имя придумать не успели, так что для начала никто толком не знает, а был ли он вправду, этот младенец, и я говорю: - Она толстеет. - Здорово, Анна-Луиза будет в восторге. Она по тебе скучает. Ты слышал, что я сказала, Тайлер? Я тут столкнулась с ней в ее киноцентре. Мы с Мюрреем ходили смотреть "За руль еще рано". (Классный фильм, кстати сказать. Обязательно посмотри.) Но Анна- Луиза скорей ведь умрет, чем признается, что вспоминает о тебе, - и вообще, тебе нет прощения. - Если Анна-Луиза не хочет обо мне говорить, с чего ты взяла, что она без меня скучает? - Уж очень она старалась о тебе не упоминать. И еще она на жесткой диете. Это она подсадила меня на "рвотную очистку". Если бы она тебя забыла, она бы отрывалась в салат-баре за милую душу. - Дейзи, не наезжай на меня. Только не сейчас. Мне и без того паршиво. - Правда? - Правда. - Дэн свалил. - Что? - Свалил. Он и недели у нас не прожил, мама его выставила. Она вот-вот должна получить судебное постановление - чтобы он не смел сюда больше соваться. - Обалдеть... Но почему? - Он пил. - Оххх! - Старая песня: "Всего одну бутылочку пива, а то за день так наломался!..." Ну а стоит дать ему отпор, тут же срывается на хамство. Короче, пошел жечь листья на заднем дворе, а мама взяла и заперлась от него на все замки. Он давай горланить, что она извращенка, и швырять в дверь садовой мебелью. Миссис Дюфрень позвонила в полицию. И теперь он снова в апартаментах Джеймса Бонда в Луковой балке. - Невероятно. - Так чего ты торчишь в Калифорнии? Возвращайся домой. Мы обменялись еще какими-то новостями - и глупыми, и грустными. Скай страдает оттого, что ей хронически нечего носить. Они с Гармоникой все еще встречаются. Эдди в больнице с пневмонией. Погода ясная, но холодная. Я дал ей свой адрес. - Дейзи, как отреагировала Джасмин, когда узнала, что я уехал? - Как настоящая хиппи. Стала нести, что ты отправился путешествовать, познавать мир, и твой отъезд - вещь совершенно понятная, в смысле - только так и надо поступать. Но в ту неделю, пока здесь жил Дэн, ужас что творилось. Мама была как робот. Ты правильно сделал, что уехал отсюда. Думаю, твой отъезд дал ей силы вышвырнуть Дэна гораздо быстрее, чем если бы все оставалось по-прежнему. Так что мы с Марком у тебя в долгу. - Эй, за тобой должок еще с прошлого лета, когда ты наварила супа по-вьетнамски в самый жаркий день в году. - Да ладно тебе вспоминать, Тайлер. Скажи лучше, какой у тебя номер телефона. - У нас нет телефона. - Торчок из героинового семейства подходит к будке, мусоля в руке монетку, намереваясь, вне всякого сомнения, откликнуться на шуточные рекламные объявления о концерте рок-группы, расклеенные на всех телефонных столбах: Заработай на продаже неиспользованных таблеток! - Нет телефона? Вы что, коммунисты какие-нибудь? Телефоны есть у всех. Не бывает так, чтоб не было телефона. Как вы тогда существуете? Это все равно как жить без легких. - Скоро и у нас будет телефон. - Откуда же ты звонишь? Из будки в Гаване? - На ближайшем углу. По карточке Гармоника. Тут, кстати, кому-то еще позвонить надо. Пора сворачиваться. - Но что же дальше? Ты остаешься в Голливуде? А твои вещи - твой мини- холодильник? А мы - мы как же? Мы скучаем. - Скоро позвоню. Мне надо еще кое-что уложить у себя в голове. Скажи Джасмин, что жизнь - классная штука. - Ты мамин любимчик, Тайлер. Сам знаешь. - Я скучаю без тебя, Дейзи. И без Марка, и мамы, и всех остальных. Эта поездка - не то, что поездка в Европу. Я больше не чувствую себя самодостаточным. Хотя я вроде бы не один. - Давай дерзай, братец мой дорогой. На этом наш разговор прекращается, и героиновый человек забирает у меня трубку, следя за тем, чтобы не наступить на мою тень. Рабочие, чинившие трубы в квартире Лоренса, нашего соседа, обнаружили в стене под штукатуркой старые кости - бедра, ключицы, позвоночники... Точного ответа на вопрос, какому биологическому виду принадлежат эти костные останки, власти пока не дают. Так что мы со Стефани, сославшись на эксгумацию, проводимую лос-анджелесской полицией, устроили себе выходной и рванули подальше от этой жути - на Венецианский пляж, где намерены пробыть целый день вдвоем, впервые за несколько недель. Стефани пообещала, что не сбежит на прослушивание и не станет затевать никаких дел ни с Джаспером, ни с другими его подопечными - Ла-Шанной, Таней или Корри. Венецианский пляж: доказательство биологической невозможности того, что человек может быть хорош собой и беден одновременно. Супермодные джинсы, черные носки, рой за роем возбужденно гудящих любителей непременно отметиться в каждом кафе; анаболически-стероидная, доведенная до совершенства технология производства безупречной глянцевой мускульной машины; стильные "Мустанги"; джипы "Десстар"; пригожие, как Иисусики, подростки из Санта-Барбары с неоново-светящимися поясными кошельками на липучках; микроавтобусы-"фольксвагены" с наклейками на боках: ЛЕД ЗЕП и ЗОСО; "гольфы" с откидным верхом, разукрашенные яркими надписями ШЭННОН ЛИНДА ДЕНИЗ ДИДИ и ПЭТТИ; "заслонки от ветра" из стекловолокна; подвески из кевлара; роликовые коньки цвета сахарных горошин, пропитанных вакциной от полиомиелита. Десятки лет качания мускулов, тетрациклина, ортодонтии, MTV и заменителя сахара не прошли даром: все материализовалось в этом мощном, торжествующем великолепии. Мимо проплывает "порше-911" цвета воды в бассейне, и парень за рулем, одарив платиновой улыбкой Стефани и меня, бросает: "Позвони по 911, киска". - Тут все такие продвинутые! - восклицаю я, тщетно пытаясь расшевелить безразличную ко всему Стефани, тщательно задрапированную в черное, чтобы солнечные лучи не попали на кожу, которая и без того уже кажется полупрозрачной от солнцезащитных снадобий. Она попросту не желает проникаться атмосферой пляжа. Но я-то очень проникаюсь местной атмосферой, хотя в какой-то момент у меня возникает беспокойный вопрос, не растрачивает ли сегодняшняя молодежь - пусть даже зрелище это очень эффектное - себя попусту: как фейерверк при свете дня. А с другой стороны, картина, которую я перед собой вижу, настолько сексуальна, что я, кажется, готов взорваться и залить горячие стильные машины и горячие стильные тела содержимым моего раскаленного нутра - как взрывается обитатель морских глубин, когда его поднимают на мелководье, в область непривычно малого для него атмосферного давления. Я растопыренными пальцами провожу по волосам, сегодня свободно зачесанным назад и уложенным только с помощью лосьона, без геля, для создания образа естественности и непринужденности: волосы, сбрызнутые дождем. - Тайлер, я хочу сидеть в тени, - говорит Стефани и вдруг взвизгивает, по-французски обругав кого-то, кто "пульнул" в нее из водного пистолета. - За-шшем в меня стреляют. Я тут шшу-жяя. Это так неприятно! - Если тебя полили - считай, сделали комплимент. Пацаны стреляют из своих "Калашниковых" только в тех, кто им понравился. Кто к вечеру мокрый, тому почет и уважение. Я вместе с какими-то туристами стою в тенечке позади лотка с мексиканской едой. Стефани выходит из туалета, откуда только что слышались возмущенные возгласы. - Что за шум? - спрашиваю я. - Четыре девушки застали свою подругу, когда она брызгала водой себе на рубашку. Наверно, ей хотелось думать, что она всем понравилась. Скрываясь за черными очками, Стефани мало-помалу уходит в какой-то свой собственный мир, и где бы он ни был, этот мир, меня туда больше не допускают. Порывшись в сумке-кошельке на поясе, я возвращаюсь к своей теперь уже неотвязной привычке писать фломастером на купюрах: ПРЕДСТАВЬТЕ, ЧТО БЫ ПОДРУЖИЛИСЬ С ЧУДОВИЩЕМ ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ПОБЛИЗОСТИ ВСЕГДА РАБОТАЕТ ДВИГАТЕЛЬ ОТРАСТИ ХВОСТ ВСЕ МЫ - ТЕМАТИЧЕСКИЕ ПАРКИ ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС ПРЕЖДЕ ВСЕГО ДЛЯ СКОТОВ Еще недавно мне нравилось приобщать Стефани к безудержности и безоглядности Нового Света, но от меня не укрылось, как в процессе этого радостного приобщения наметился некий сбой, что-то вроде скрытого генетического недуга, который теперь, на поздней стадии, заявил о себе уже со всей очевидностью. Сбой этот вот в чем: поскольку Стефани не родилась здесь, ей это "здесь" никогда не понять. - В Калифорнии кто-то встречает кого-то, кого он не видел два года, - рассуждает она, пока мы едем назад с пляжа, - и что они говорят друг другу? "Ну и кто ты теперь? Какую веру теперь исповедуешь? Какие у тебя новые пристрастия в одежде? Какие предпочтения в еде? Кто теперь твоя жена? Какой у тебя дом? Куда ты переехал? В какие новые теории уверовал?" Если ты не изменился до неузнаваемости, друзья будут разочарованы. - Ну и? - спрашиваю я. - Ты ничего ненормального не видишь в такой переменчивости? - А что тут ненормального? По-моему, это здорово, что мне позволено хоть каждую неделю придумывать себя заново. - В этот момент я замечаю, что в квартале, через который мы проезжаем, целых три магазина игрушек, и в витрине каждого выставлены всякие плюшевые зверюшки, на что я и обращаю внимание Стефани. - Не иначе тут поблизости онкологическая клиника, - резюмирую я. - Почему? Анна-Луиза, думаю, поняла бы. Жаль, мне теперь не с кем поговорить по- телемарафонски. Мы подъезжаем к нашему дому, когда от него отъезжает съемочная бригада шестичасовых новостей. Полиции уже нет. Мистер Мур, в смокинге и шейном платке, впервые за несколько десятилетий наконец-то попавший в кадр, не чуя под собой ног, подбегает к машине и сообщает нам, что кости в штукатурке собачьи и кошачьи, а по возрасту - ровесники немого кино, что совпадает со временем постройки дома. - Даже ошейники нашли. Теперь разгадана тайна, над которой бились полвека. Тогда чуть не половина домашних животных в Бель-Эре бесследно исчезла. Как сквозь землю провалились. Представляете - я теперь владелец исторического здания! - И мистер Мур отходит в сторону, бормоча больше себе самому, чем мне и Стефани, что, может быть, даже удастся получить у городских властей разрешение на мемориальную доску. Мы медленно, озираясь, заходим в нашу квартирку - нас словно со всех сторон обступают навеки застывшие "мяу" и "гав", вмурованные отныне в наши стены, и нам уже не вернуть простодушное неведение, позволявшее ощущать себя в этих комнатах как в надежном укрытии. Потом Стефани срочно идет в ванную смывать с себя солнцезащитный крем. А почистив перышки, она решительно устремляется к телефонной будке на углу звонить Ла-Шанне и Джасперу. Вернувшись, она извещает меня, что вечером мы идем ужинать в ресторан - она приглашает. - Приятный сюрприз, - говорю я. - Да, - откликается она. - Не пожалеешь. - И где же? - "У Мортона". - "У Мортона"? Тебя что, утвердили на роль Господа Бога? - Один друг Джаспера заказал для меня столик. Следующие несколько часов заняты приведением себя в надлежащий вид: сперва интенсивная головомойка - киноиндустрия обязывает. Волосы будут уложены пенкой а-ля Кори Бествик, звезды полюбившегося Дейзи нового подросткового кинохита "3а руль еще рано". Одежда: простой блейзер с итальянским галстуком - очень в духе киногорода. Обувь? Туфли - клоны великосветской обувки. Стефани тоже при деле - в порыве прежде за ней не наблюдавшейся домовитости она аккуратно складывает свою одежду и всякую мелочь, до сих пор вечно разметанную, как птичьи шлепочки, по нашей микроквартирке. И я рискую предположить, что она наконец почувствовала себя дома. Когда несколько часов спустя мы выходим из квартиры, Стефани велит мне подождать ее в машине, а сама стремглав несется в дом проверить, хорошо ли заперта дверь. Я радуюсь, видя, что она, судя по всему, небезразлична к нашему с ней личному жизненному пространству. Что ж, может, все не совсем так, как кажется. Крахмальные скатерти, картины, хитро развернутые зеркала, цветы, украшающие интерьер, - среди всего этого мы лавируем, продвигаясь к нашему столику, точно спугнутая рыба в море-океане, под обстрелом аргонолазерных а-вы-кто-такие? взглядов киноиндустрии. Роскошные волосы тут у них. Ровно в восемь мы опускаемся за столик, не вполне уверенные, что эта часть зала - их местная "Сибирь", вернее "крипто-Сибирь", как я ее называю. Стефани в кои-то веки вознамерилась явиться вовремя. Я делюсь со Стефани пришедшей мне в голову мыслью, что богатые всегда могут внедрить своих шпионов в среду бедных, а вот бедные никогда не смогут заслать своих шпионов к богатым. "Так что богатые всегда будут в выигрыше", - говорю я, и немолодая дама за соседним столиком, с волосами цвета платины, уложенными в пучок на затылке, услышав мое изречение, мне подмигивает. И снова возвращается к своей стае друзей и недругов, потягивающих что-то белое из маленьких рюмочек, - стае ленивых обезьян, сосущих молоко прямо из вымени терпеливых коров на обочинах дорог в Дели. Нам предлагают выбрать вино. - Дэн всегда говорил, что если бутылку подают в лежачем положении, можно сразу в уме удваивать цену. Стефани снисходительно кивает и заказывает какое-то монтраше-выпендрон. Уж эти мне французы. Я чуть в обморок не падаю, когда выясняю, сколько это вино стоит. - Тебе это точно по карману? На эти деньги мы могли бы три месяца оплачивать телефон. - Мне по карману. - Хочешь мне что-то сообщить? - Пауза. - Да, но позже. - Спорим, я знаю что. - Вполне возможно, ты действительно знаешь. Просто пока ты не знаешь, что знаешь. - Аи как непросто. Поверх моего плеча Стефани неподвижно смотрит на даму, которая мне подмигнула. Она просто неприлично на нее уставилась, о чем я ей и говорю. - Она так похожа на мама. Ты не находишь? - Мать Стефани я видел только на фотографиях. - Да вроде. Бутылка открыта. Стефани, со знанием дела почмокав, чуть заметно растягивает губы в любезной улыбке, а потом вздыхает. - Мама никогда ие влюблялась, видишь ли. - Никогда? - Никогда. - Она ставит локти на стол и опускает подбородок в ладони. - Мой папа, Альфонс, не был для нее тем, что называют "любовь всей жизни". Он это знает, она это знает. Но ничего, они как-то обходятся. - Она отпивает глоточек вина из бокала. Я нутром ощущаю, как органично вписывается Стефани в этот ресторанный мир свечей, драгоценностей и серебра, когда за окнами ночь и только здесь, внутри, можно купить себе комфорт и тепло. Сегодня, сейчас, Стефани вдруг вырвалась в моем сознании в мир, физически куда более роскошный, чем любой гипотетический мир, который я когда-либо смогу ей предложить. Я начинаю понимать, где она пребывает, когда выпадает из реальности. - Мама прожила жизнь комфортно, - продолжает Стефани, - но она никогда не узнает, что такое "большая любовь", и, возможно, теперь она спрашивает себя, не слишком ли много она потеряла, выбрав взамен комфорт и надежность, которые давала ей жизнь с папа, - Еще глоточек вина. - Мне кажется, сейчас она как гепард в зоопарке, который жил с комфортом, но ни разу не бегал по-настоящему, хотя бегать быстро назначено ему природой. О'кей, гепард ведь жив? Жив. Чего еще надо? - Стефани уже не смотрит на меня. Полирует кончиками пальцев покрытые лаком ногти характерным для нее нервным движением. - Но это все глупости, да? Ты не поверишь, сколько на свете людей, которые никогда не влюблялись. А кто обещал, что в жизни все будет легко и просто? - Это именно то, что я сам говорю, когда Гармоник заводит свою шарманку про райские времена дремучего средневековья и носится со своим древнеанглийским. Приходится приводить его в чувство: жизнь, говорю я ему, это когда викинги изрубят в куски всю твою семью, а все твои поля сожгут дотла. И в этом суть. - Природа не бывает демократичной, нет. Вдохновленный этой репликой, я несколько минут спустя, пока Стефани удаляется в туалет и там явно без спешки приводит себя в порядок, пишу фломастером на пятидолларовой купюре (вызывая большое любопытство у всех, кто сидит за соседними столиками и украдкой на меня поглядывает) такие слова: ТОЛЬКО ДЕМОКРАТИЯ НЕ ДАЕТ НАМ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ДИКИХ ЗВЕРЕЙ Стефани наконец возвращается, и на несколько минут тональность разговора становится чуть более жизнерадостной. - Мне понравились твои друзья в Ланкастере, - говорит она. -Твой Гармоник. Твоя Скай. Твоя Гея. Твоя Анна-Луиза. -До сих пор Стефани ни разу не произносила вслух имя Анны-Луизы. Не скрою, слышать его из ее уст мне приятно. - Я рад, что они тебе понравились. Хорошие ребята. Амбициозности маловато, а так... - Тайлер, - перебивает меня Стефани. - К вопросу об амбициях...- Она допивает вино в бокале. - Ты задал мне вопрос еще во Франции, и я тебе так и не ответила. Ты спросил, почему молодые ребята у нас там такие "бескрылые", - (Стефани пальцами показывает, что слово заключено в кавычки.) - Они не бескрылые, Тайлер, но скажу тебе шше-спю, я устала слушать твои рассуждения про амбиции. Теперь я тебя спрашиваю, что, по-твоему, более шше-стно: обещать своим детям золотые горы, а после оставить их ни с чем, или обещать им совсем немного, быть реалистом, чтобы когда дети вырастут и станут кто госслужащим, кто водителем грузовика, они не шшу-ствовали себя несчастными? А твои амбиции просто бес-шше-ловечны. Налей мне еще вина, s'il vous plait[35]. Мы заказываем ужин и едим почти молча. Я взял себе креветки, Стефани барашка. Я все время озираюсь вокруг - не появится ли какая-нибудь кинозвезда, а Стефани то и дело поглядывает на часы, сегодня у нее какой-то пунктик насчет времени. - Почему ты сдвигаешь креветки в сторону? - удивляется Стефани, взглянув на мою тарелку. - Я, выражаясь по-компьютерному, сохраняю их в оперативной памяти, буду смаковать, когда покончу с остальным. - Ха! Знаешь, какой самый верный признак мещанства, Тайлер? Привычка откладывать удовольствие на потом. - Стефани! - От возмущения я бросаю вилку. - Не лучше ли тебе упаковать все твои классовые предрассудки и фобии и отвалить вместе с ними обратно в твою маленькую, тесную, бесперспективную страну? Все это нам здесь без надобности. - Она невозмутимо продолжает есть, словно не слышит, - Прости, - мямлю я. Теперь мне кусок в горло не лезет. Если двое связаны какими-то отношениями и один из них не в духе, другой, будьте уверены, тоже начнет кукситься. - Просто вся ваша европейская история - страшный соблазн. Все ваши костюмы, и архитектура, и старинная музыка, и нарядные жестяночки с печеньем... История играет с вами злую шутку - мешает вам по достоинству оценить то, что у вас есть сейчас. История мертва, а живо то, что сегодня, сейчас. История завидует тому, что сегодня и сейчас, завидует живому. - Я поняла, Тайлер. Остаток ужина проходит в ледяном молчании. Приносят десерт - ромовую бабу: официант со сдержанным профессиональным щегольством поджигает ее и тут же удаляется. Мы оба смотрим на голубоватое, как иней, пламя, и мне так одиноко, что внутри все холодеет. Возможно, Стефани чувствует то же самое. И вот посреди этого печального молчания Стефани преподносит мне сюрприз. На глазах у изумленной публики за соседними столиками она вдруг опускает на пламя ладонь - ее пальцы и ложно-бриллиантовый браслет касаются голубых язычков, и те мало-помалу угасают. Стефани поднимает на меня глаза, такие беззащитно-искренние, каких я у нее никогда не видел, даже не догадывался, что такими они могут быть. - Никто не спорит, Тайлер, - говорит она, не отдергивая ладони, которая уже стала липкой от глазури, спирта и копоти, - пламя есть, но то, что под ним, - вот этот кекс, - ведь настоящим огнем не охвачено. - Она смотрит вниз на обожженную ладонь. - Ведь нет? Нет. В ежедневных газетах здесь у нас на Земле мы ведем хронику переходов из одного состояния в другое: рождения, смерти, бракосочетания, назначения на должность и смещение с должности. Но, думаю я, есть и другая Земля, параллельная нашей, - Земля, где издается параллельная газета, где освещаются неприметные переходы, нет-нет да и случающиеся в нашей повседневной жизни, крохотные такие, симпатичные переходики, которым нельзя не радоваться и которым нельзя помешать. Вот, например: Занимательная статистика: 4 560 110 землян сегодня влюбились, 4 560 007 разлюбили. Подпись под цветной фотографией: Пауло Мария Биспу, свекловод из Оливарры (Аргентина), готовя вчера свое поле под посадку, наткнулся на золотой метеорит. Сеньор Биспу, отец троих детей, намерен употребить метеорит на изготовление двух передних зубов, которыми он заменит свои теперешние деревянные протезы, так что очень скоро улыбка его будет сиять, "как солнце, подарившее ему этот небесный камень". Подпись под черно-белой фотографией: Окрестные дети греют руки у костра, от дыма которого почернело небо над Карсон-Сити (Невада, США): огню были преданы сотни рулеточных кругов, признанных Комитетом по азартным играм штата Невада шулерскими. Метеорологи заверяют, что дым не окажет существенного влияния на характер погоды в глобальном масштабе. Занимательная статистика: 3 089 240 женщин осознали вчера, что связали себя узами брака, в котором нет места любви; к такому же выводу пришли 3 002 783 мужчины. Цветная фотография: В Претории (ЮАР) все склоны холмов, на которых расположен город, представляют собой сплошную сиреневую массу цветущих зарослей джакаранды; торфяники в районе Туруханска в Сибири (самая большая на планете биомасса) приобретают благородный бурый цвет и готовятся к миллиардной зимней спячке. Новости спорта: 11 процентов от общего числа автолюбителей, проживающих в Токио (Япония), где на этой неделе проводится крупный спортивный чемпионат, добровольно отказались садиться за руль своих автомобилей, с тем чтобы спортсмены могли дышать чистым воздухом. Сегодня вечером по крайней мере одна из добровольцев, 24-летняя Реико Фукусава, служащая префектуры Сайтама под Токио, страдающая, по ее собственному признанию, избыточным весом, ляжет спать и во сне увидит спортсменов и их атлетические фигуры, и сама она будет во сне порхать и кувыркаться и воссоединится с той частицей своего существа, которую считала безвозвратно утраченной еще в далекую пору детства. Вертикальная врезка с круговой диаграммой: 2 499 055 человек не могли уснуть прошлой ночью, ожидая результатов медицинского обследования; 130 224 не без оснований. Фотосюжет с сопроводительным текстом: Астронавты, совершающие полет на шаттле, сегодня в ходе орбитальных исследований выпустили в кабину корабля птенца лазурной птички, сиалии, по имени Киппи, который вылупился из яйца в космосе. Ученые засняли на кинопленку первые неловкие зигзаги Киппи в условиях невесомости. Поскольку в генетической памяти Киппи состояние невесомости не закодировано, ему и его едва окрепшим крылышкам пришлось, по сути, с нуля изобретать всю технику полета на орбите, сообразуясь с законами свободного падения. "За проявленную отвагу мы наградили Киппи колбой с зерном, - сказал командир экипажа Дон Монтгомери. - Киппи настоящий боец. Ему ведь необязательно было летать, однако он полетел. Весь наш экипаж очень им гордится". Утрата. Стефани ушла от меня неделю назад, после ужина "У Мортона". Пока мы там сидели, я то и дело спрашивал ее, что за сюрприз она мне приготовила, но она упорно отмалчивалась. Позже, когда мы стояли уже у стеклянных дверей на улицу, Стефани почему-то все медлила, хотя ей только и нужно было набросить на плечи жакет, а когда я спросил, в чем дело, на лице ее отразилась мучительная попытка собраться с силами для какого-то решительного признания. В этот момент из зала, расположенного по другую сторону ресторанного вестибюля, вышел мужчина - серьезный дядя и явно небедный, типаж наркобарона: шея как у гориллы, волосы зализаны назад, вокруг завеса одеколона. Такой вот субъект нарисовался вдруг за спиной у Стефани, по-свойски положив ей лапы на плечи. Стефани была, кажется, этим раздосадована - вероятно, он не должен был материализоваться, пока я не уйду. - Э-мм, Тайлер, - сказала она, - познакомься, это Фируз. Мы с Фирузом едва зафиксировали присутствие друг друга, мимолетно соприкоснувшись взглядом, как он принялся щекотать ртом шею Стефани. Моя собственная реакция была для меня неожиданной - все равно как если бы землетрясение вдруг вызвало приступ морской болезни. Уши у меня горели. Извилины задымились. Где быль, где явь - сплошной туман: факс с факса с факса с факса фотоснимка. Дальше все было быстро. Еще какой-то тип, видимо, Фирузов охранник (пиджак ему заметно оттопыривала пушка), открыл входную дверь и, придерживая ее, спросил, ухожу ли я. Стефани сунула мне в руку клочок бумаги с номером телефона и шепнула: - Прости, Тайлер. Нам было хорошо. Теперь все кончено. Пока мы тут сидели, друзья Фируза забрали мои вещи. Прощай. Это был окончательный разрыв, когда торг, как говорится, неуместен. Меня просто исключили из отношений. - Стефани... Хх-ахх. Лапа громилы отработанным движением сомкнула в тиски мою шею - в полном соответствии с техникой "болевого убеждения", широко используемой лос-анджелесской полицией, - и когда дверь за мной закрывалась, я краем глаза поймал отблеск ствола; в поле моего бокового зрения успела еще попасть мирная картина - богатеи, вкушающие ужин. В ушах у меня звенела яростная тишина и голоса любопытствующих официантов из придорожных забегаловок, вероятно прикидывающих в уме, можно ли без опасений не на того нарваться сделать из меня посмешище. Через несколько секунд я уже шел по улице, украшая собой бульвар Санта-Моника и ощущая себя так, как, должно быть, ощущает себя дом, из которого таинственным образом вдруг исчезло семейство, его населявшее, исчезло навсегда, не доев даже обеда, не убрав со стола. Слишком быстро, слишком. Точно так же, как в последних лучах солнца листва кажется зеленее, у меня в тот момент резко обострилось восприятие цвета - моя розовая кожа сделалась еще розовее, белые "тойоты" белее, мои черные туфли чернее. Цветы стали роскошными до невозможности. Волна небывалой ясности видения захлестнула меня, и мир явился мне таким, каким он предстает за миг до острого приступа лихорадки - за миг до того, как всякое восприятие реальности рушится, словно обветшалое здание, и остается только болезнь. Я иду по Голливудскому бульвару. Да-да, пешком. На прошлой неделе я продал Комфортмобиль, чтобы были деньги на текущие расходы. Для меня это не просто, а машина зримое воплощение счастливейшей поры моей жизни, и я долго стоял и молчал, глядя, как ее увозит новый хозяин, студент калифорнийского университета по имени Берни, который ничего умнее не придумал, как окрестить мой Комфортмобильчик "Бекки", - меня прямо передернуло. Потом я тяжело ходил туда-сюда по квартире и выпускал пар; в последнее время я что-то стал неконтактным. Куда подевалось ощущение независимости, которое раньше ведь у меня было? Я живу теперь один в Западном Голливуде, все в той же микроквартире. Я настроен сполна насладиться независимостью. Но независимость, оказывается, не такая простая штука, как я думал. И очень дорогая. Помимо всего прочего, я чувствую себя немного не в своей тарелке - раньше я никогда не оставался совсем один. В Европе у меня был Киви или, по крайней мере, верная перспектива завести какую-нибудь мимолетную евродружбу. Здесь, в Лос-Анджелесе, и поговорить-то не с кем - все, кто попадается мне на пути, малость чокнутые, и заговаривать с ними я побаиваюсь. Не хватало еще только привадить к себе психопатов. Чем я занимаюсь? Стараюсь не распускаться: всегда, независимо ни от чего, слежу за тем, как я одет; волосы содержу в идеальном состоянии (сегодня забыл причесаться - завтра пойдешь побираться) - я не в том положении, чтобы позволить себе сказать, дескать, я сегодня не в форме, даже волосы не лежат; соблюдаю чистоту и порядок в микроквартире. Что еще? Еще я открыл для себя несколько подходящих радио-ток-шоу в диапазоне AM. И одну любопытную станцию "Только между нами", которая ведет трансляцию из Силиконовой долины. Правда, сам я пока еще в разговоре в прямом эфире не участвую. Забот хватает. Сегодня утром, прежде чем отправиться на бульвар, я потратил часть денег, вырученных от продажи Комфортмобиля, чтобы приобрести прибор, издающий так называемый "белый шум". Я стал плохо спать - меня преследует мысль, что я погряз в бедности. В спальне так пусто и гулко. А я теперь реагирую на любые незначительные звуки. Всякие стуки, бряки и удары. Ты понимаешь, что беден, когда сквозь стены твоей квартиры слышишь звуки чужой жизни. На прошлой неделе, мечтая только о том, чтобы наконец уснуть и видеть сны, я загнал Лоренсу мои афиши в обмен на валиум. - Это так, для детей, - сказал Лоренс, протягивая мне коричневый пластмассовый пузырек, когда мы с ним произвели ревизию его аптечного шкафчика в ванной. Половина всех склянок у него вообще без этикеток. - А почему этикеток нет? - спросил я. - Содержание лучше не афишировать. Держи вот пока валиум, тебе для разгона сойдет. Там дальше видно будет. А то с непривычки выдашь какую-нибудь реакцию, и на меня федералы чего доброго наедут. - Что это? - спросил я, проворно схватив небольшой прозрачного стекла пузырек, представлявший собой, судя по тому, что его удостоили отдельной полки, особую ценность. - Цопиклон. За куски афиш не продается. В США его просто так не достать. Тебе пришлось бы притащить электронное табло с бейсбольного стадиона, чтобы это купить. Вырубает вчистую, а сны как у младенца, благодать. Нектар для мозга! Я не просто так иду себе гуляю по Голливудскому бульвару. Вчера я уволился с работы в "Крылатом мире". Я решил - хватит, не буду я каждый день жарить крылышки, только для того, чтобы как-то поддержать свои силы для того, чтобы снова идти на работу в "Крылатый мир", чтобы как-то поддержать себя, чтобы снова идти на работу в "Крылатый мир", чтобы... Порочный круг. Кто вообще придумал, что главное - вкалывать, не важно где и как? Может, это и работа, но никак не заработок. Некто псевдоживой, занятый псевдотрудом. Ладно. "Крылатый мир" у меня теперь в прошлом. Сегодня здесь, на бульваре, я провожу эксперимент в связи с одной интересной, без дураков, предпринимательской идеей, которая осенила меня на прошлой неделе, - идеей, придавшей мне смелость оставить постылую работу. И пусть мне даже придется спать, завернувшись в старый ковер на задворках дома, где обитает героиновое семейство, все равно лучше быть неудачником, который живет своим умом, чем хотя бы еще одну микродолю секунды провести у тошнотворных чанов с липкими соусами - "Каджунский крокодил", "Барбекю-блиц", "Горчичный", - выслушивая очередную брехню (как оказывается на поверку) Джезуса насчет вакансий в ночных клубах. Первый шаг в осуществлении моей предпринимательской затеи состоит в том, чтобы запастись кое-какими подручными материалами, - это-то и привело меня на Голливудский бульвар, симпатичное, к слову сказать, место, эдакое варево из всевозможных закусочных быстрого обслуживания - набивай пузо хоть гамбургерами, хоть мексиканскими "тако", хоть еще чем. Под ногами раздавленные котлеты, иглы от шприцев и выпавшие из карманов планы города, Диснейленд, да и только, правда, здоровьем не блещущий. Я вижу растерянные лица немецких туристов, пока еще без явных признаков разочарования - пока. Сюрреалистическую картину довершает несметное количество рождественских композиций, наверняка заказанных по телефону 1- 800 ПЛАВЯЩИЕСЯ ЧАСЫ. Я не спеша иду мимо "Китайского театра Граумана", который, как почти все в Голливуде, представляет собой имитацию собственной истории - новая постройка, притворяющаяся старой. Как выразился на прошлой неделе Лоренс: "Архитекторам раньше не приходило в голову, что первым делом нужно предусмотреть торговые ниши, где можно торговать футболками". На улице Фэрфакс я наконец нахожу то, что мне надо, - исходные материалы для моего коммерческого начинания: объемистую пачку кальки плюс коробку с набором из 64 восковых цветных мелков. Я делаю покупки и выхожу из лавки, где продается все для художников. Чеки я сохраняю. Как-никак, я теперь бизнесмен. Едва я оказываюсь на улице, происходит небольшой подземный толчок - ничего страшного, но вполне достаточно, чтобы сработала сигналюация на всех машинах, запаркованных в пределах лос-анджелесской котловины. От бульвара Уилшир до Комптона город охвачен пожаром сирен. Я сижу на ступеньках на солнцепеке и слушаю, как одна за другой машины умолкают, пока наконец вновь остается только приглушенный рокот самого города, и город этот, купаясь в солнечных лучах, вновь предается своим коллективным грезам. Машины катят по улицам города, деревья и цветы растут из его почвы, богатство аккумулируется в его жилищах, надежда зарождается и умирает, и возрождается вновь в умах и душах его обитателей, и город все грезит и жаждет свежих идей, способных эти грезы удержать. Я звезда, я делаю звезды звезд. С помощью цветных мелков методом притирания я делаю копии с латунных звезд, которые вмонтированы в тротуары Голливудского бульвара. На каждую звезду уходит тридцать секунд, цвет по выбору. Накладные расходы очень скромные - мне ведь не нужно ни лотка, ни будки. Я просто выставляю для рекламы Элвиса и Мэрилин, а дальше предложение и спрос встречаются друг с другом лицом к лицу, и охочие до сувениров стаи туристов отстегивают денежки. Расходные материалы? Все, что мне нужно, - канцелярские резинки, перехватывать "звездные" рулончики. Ползая на коленях - так я добываю свое новое благосостояние. И я вспоминаю парады из моего детства, дома, в Ланкастере, когда красотки, наряженные в костюмы "атомный реактор" из папье-маше, бросали мне, несмышленышу, конфетки, и я радостно ползал по тротуару на четвереньках точь-в-точь как сейчас, собирая щедрые дары, которыми осыпала меня жизнь. Спустя несколько дней я фломастером вывожу на груди моей белой футболки: Звезды Звезд(tm) $5,00 - Э-э, скажите-ка, - обращается ко мне преклонных лет дамочка с волосами свекольного цвета, - вы не знаете, где тут звезда Люси?[36] Все считают, что я, само собой разумеется, из тех, с приветом, просто потому что я делаю то, что делаю, хотя одет я самым безобидным образом - в джинсы и футболку. Собака-поводырь при слепом лижет мне лицо. Духота тошнотворная; я чихаю. И две серые вермишелины выскакивают у меня из ноздрей, как те серые мышки, которые выбегали из водопроводных труб и снова в них забегали в парижском метро. Я привадил-таки к себе уличный народец с тараканами в голове, и теперь все, чем богата уличная жизнь Голливудского бульвара, стекается ко мне, как к центру гравитации - не столько для того, чтобы вовлечь меня в свою жизнь, сколько для того, чтобы их собственная жизнь обрела некий географический якорь, чтобы им не чувствовать себя нераспроданными под Рождество елками, без надобности заваливающими городские улицы наутро 26 декабря. Случается, правда, уличные чудики спросят меня, который час, или не хочу ли я апельсиновой шипучки, или затяжку чего-нибудь, чем они в ту минуту дымят, а у самих лица такие несчастные, будто они только что закинули в себя горсть таблеток для похудения и вдобавок получили пренеприятнейшее известие. Они непритязательны. Они единственное людское сообщество, в которое я сегодня вхож. Волосья у них нестриженые, предел мечтаний для них - виски побольше и побыстрее; их музыка - панк-рок-металл. Время от времени я дарю кому-нибудь из них звезду Джеймса Дина или Лиз Тейлор, и они страшно довольны и взамен несколько часов подряд угощают меня разными байками, в перерывах между очередными японцами, немцами и американцами из Огайо, желающими приобрести у меня сувениры на память о Люси и Марлоне Брандо. - Ну вот, короче, утром Дэнни ест бекон, и жир капает ему на штаны, а днем он, значит, уже в горах над каньоном Бенедикт и хочет уже ударить по рукам, как вдруг, понимаешь, доберманы - хвать его за ляжки и давай в клочья рвать. - Говорю тебе, старик, все это уже было у Толкина. Успех! Уже который день я возвращаюсь домой с набитыми карманами (журнал "Юный предприниматель", рубрика "Лицо месяца": "Притерся в Голливуде - Тайлер Джонсон"). В моей почтовой ячейке меня дожидаются сразу два письма. Одно от Джасмин, другое от Дейзи. Настроение у гиеня приподнятое, и я сперва открываю письмо Джасмин. Вот оно: 5 декабря Дорогой Тайлер! Думаю, мы все рождаемся с пеленой на глазах, и она мешает нам увидеть наших матерей такими, какими они были в молодости... молодыми, хмельными, танцующими в обнимку с мужчиной, который вовсе не наш отец. По себе знаю, мне самой трудно увидеть маму другой, молоденькой, из-за пелены на моих собственных глазах, и мне кажется, я вижу такую же пелену на глазах у тебя, и она не дает тебе разглядеть меня