он не ощущал в ярком свете дня. И подумать только, что он когда-то боялся вечернего мрака! Только в эти часы человек оживает, может как следует развлечься! Ему ярко вспомнились ночные кутежи в Индии, и, когда эти воспоминания разожгли его нетерпение, он пробормотал: "Вот это были ночи! Здорово мы пошумели! Обязательно поеду обратно, честное слово!" И он весело юркнул в первый встретившийся по пути трактир. - Джину и горькой! - крикнул он тоном привычного посетителя таких мест, швыряя фунтовую бумажку на прилавок. Когда ему подали стакан, он выпил залпом и одобрительно, с авторитетным видом кивнул головой. Держа в руке поданный ему второй стакан джина, он сгреб другой рукой сдачу, сунул ее в карман, лихо заломил шляпу набекрень и осмотрелся вокруг. Он равнодушно отметил про себя, что этот кабак - убогое место! Скудное освещение, тускло-красные стены, грязные плевательницы, пол, усыпанный опилками. Боже! Опилки на полу - после дорогого, толстого, пушистого ковра, в котором так уютно тонули его ноги там, в веселом уголке Парижа. Несмотря на его требование, в джин не примешали горькой. А впрочем, наплевать, этот кабак только начало! У него было неизменное правило, когда он предпринимал такие веселые экскурсии, первым делом опрокинуть в себя поскорее несколько стаканов джина. "Когда я хлебну капельку, я становлюсь смел, как дьявол", - говаривал он. Пока в его голове не начинали весело жужжать прялки, ему недоставало дерзости, отваги, веры в себя. Ибо, как он ни хорохорился, в душе он оставался тем же слабым, нерешительным, робким юношей, и ему необходимо было некоторое притупление чувствительности, чтобы наслаждаться с полной уверенностью в себе. Его восприимчивая натура очень быстро поддавалась возбуждающему действию алкоголя, в эти часы его смелые мечтания, его требовательные желания воплощались в действительность, и с каждым стаканом он становился все задорнее, принимал все более надменный и вызывающий вид. - А что, в вашей дыре сегодня будет какое-нибудь развлечение? - важно осведомился он у буфетчика (это была таверна такого сорта, где в силу необходимости за стойкой держат всегда здоровенного, сильного парня). Буфетчик покачал низко остриженной головой, с любопытством поглядывая на Мэтью и спрашивая себя, кто этот франтик. - Нет, - ответил он осторожно. - Не думаю. В четверг был концерт на механическом пианино в городской ратуше. - Боже! - с хохотом воскликнул Мэт. - Это вы называете развлечением? Какие здесь все некультурные! Не знаете ли какого-нибудь уютного местечка, где можно потанцевать и где найдутся две-три шикарные девочки? Что-нибудь самого лучшего разбора? - Вы не найдете ничего такого в Ливенфорде, - сказал отрывисто буфетчик, вытирая тряпкой прилавок. Потом сердито добавил: - У нас приличный город. - Это-то я знаю! - развязно воскликнул Мэт, кинув взгляд на единственного, кроме него, посетителя, видимо, рабочего, который сидел на скамье у стены и пристально наблюдал за ним из-за пивной кружки. - Еще бы мне не знать! Это самый мертвый, самый ханжеский угол, самое безобразное пятно на всей карте Европы. Да, жаль, что вы не видели того, что я! Я бы мог рассказать вам вещи, от которых у вас встали бы волосы дыбом. Да что толку? Здешние люди не отличат бутылки Помроя от французского корсета. Он громко захохотал, гордясь собственным остроумием, с все возраставшей веселостью глядя на недоверчивые физиономии. Потом, хотя и довольный произведенным впечатлением, вдруг решил, что здесь не дождешься никаких развлечений и приключений, и с прощальным кивком направился к дверям, еще больше сдвинув шляпу на одно ухо. Он вышел, пошатываясь, и нырнул в ночную мглу. Он медленно побрел по Черч-стрит. Уже знакомое, блаженное оцепенение начинало ползти у него за ушами, просачиваться в мозг, окутывая его, точно ватой. Им овладело беспечное ощущение радости жизни, хотелось ярких огней, музыки, веселой компании. С раздражением поглядывал он на слепые, закрытые ставнями окна магазинов, на редких спешивших прохожих и, насмешливо передразнивая последнее замечание буфетчика, пробурчал про себя: "Да, у вас тут приличное кладбище!" Он испытывал в эту минуту глубочайшее презрение и отвращение к Ливенфорду. Что может дать такой город человеку, видавшему виды, человеку, познавшему мир от притонов Барракпора до парижского бара "Одеон"? Впав в мрачное настроение, он на углу Черч-стрит и Хай-стрит завернул в другой бар. Здесь лицо его сразу прояснилось, В баре было тепло, светло, стоял оживленный говор; сверкающие зеркала и граненые стаканы отбрасывали мириады слепящих огней. Батареи бутылок с пестрыми ярлыками выстроились за прилавком, а сквозь полураздвинутые портьеры он увидел в соседней комнате зеленое сукно бильярдного стола. - Дайте мне марку "Мак-Кей", - внушительно скомандовал он. - Марку "Джон Мак-Кей", другой не пью. Розовая толстушка с длинными болтающимися агатовыми. серьгами предупредительно подала ему все, что он просил. Он любовался ее согнутым мизинцем, пока она наливала виски из бутылки, находя это верхом утонченности, и хотя у толстушки был вид почтенной женщины, он на всякий случай игриво улыбнулся ей. Он ведь такой сердцеед, покоритель женщин, репутацию эту необходимо было поддержать во что бы то ни стало! - А славно у вас тут! - заметил он громогласно. - Напоминает мне бар Спинозы в Калькутте. Правда, ваш поменьше, но почти такой же уютный. Разговор вокруг затих, и Мэтью, удовлетворенно констатируя, что на него обратили внимание, с видом знатока благодушно отхлебнул виски и продолжал: - Но хорошего виски за границей не получишь, вот в чем беда! Приходится следить, чтобы не подали какой-нибудь дряни, слишком много они примешивают к нему медного купороса. Вот как, например, к джину в Порт-Саиде. Нет ничего лучше настоящего "Джон Мак-Кей!" К его удовольствию, вокруг него начали собираться слушатели, какой-то матрос-англичанин, фамильярно подтолкнул его локтем и спросил хрипло: - Так и ты тоже побывал там, красавчик? - Только что оттуда, - сообщил Мэт любезно, осушая стакан. - Прибыл морем из Индии. - И я тоже, - подхватил матрос, глядя на Мэта о застывшей важностью. Они торжественно пожали друг другу руки, как будто то, что оба они вернулись из Индии, делало их навеки братьями. - Чертовская жара там, не правда ли, красавчик? От нее у меня делается жажда, которая не проходит и на родине. - Так промочи глотку! Я угощаю. - Не-ет! Я! Они дружелюбно спорили, пока, наконец, не решили вопрос жребием, подбросив монету. - Прелестная леди! - крикнул Мэт, бросая убийственный взгляд на толстую служанку. Он выиграл, и матросу пришлось заказать виски для всей честной компании. - У дам успех, как всегда, - хихикнул Мэт. Он был доволен, что выиграл, а матрос в избытке пьяного великодушия доволен, что проиграл. Чокаясь, они обменивались рассказами о виденных ими чудесах, а публика слушала, разинув рты, как они рассуждали о москитах, муссонах, барах, восточных базарах, судовых бисквитах, пагодах, священных и не священных коровах и о формах и интимных анатомических особенностях армянок. Анекдоты лились таким же щедрым потоком, как и виски, до тех пор, пока у матроса, который в питье значительно опередил Мэта, не начал заплетаться язык и появилась пьяная слезливость. Тут Мэт, считавший это еще только началом своих ночных развлечений и полный преувеличенного чувства собственного достоинства, стал искать предлога отделаться от собутыльника. - Чем заняться человеку в этом полумертвом городишке? - вскричал он. - Неужели вы не можете придумать что-нибудь веселое? Здесь не было людей того круга, в котором он вращался до отъезда в Индию, и никто его не знал. А раз им не было известно, что он уроженец старого города, он предпочел, чтобы его сочли приезжим, каким-нибудь блестящим космополитом. Но никто не мог придумать для него достойного развлечения, и все молчали; наконец кто-то предложил: - Как насчет бильярда? - А, бильярд! - отозвался Мэт серьезно. - Это уже нечто в моем вкусе. - Бильярд! - заорал матрос. - Да я на этом деле собаку съел! Я согласен играть с кем угодно на что... что угодно... я... - его голос перешел в пьяное бормотанье. Мэтью безучастно смотрел на него. - Вы чемпион, не так ли? Что ж, отлично, играю на пятьдесят, по фунту партия, - задирал он его. - Согласен, - прокричал матрос. Он смотрел на Мэтью, полуопустив веки, качая головой, и объяснял в несвязных, но бесспорно сочных выражениях, что скорее он позволит разрезать себя на куски и замариновать, чем откажется от своего слова. - Где деньги? - торжественно спросил он в заключение. Оба вынули свои ставки, и те зрители, которые первыми предложили играть, удостоились чести хранить их до окончания партии. Здесь никто еще никогда не играл на такую неслыханно большую ставку, и вся толпа, возбужденно жужжа, повалила в бильярдную. Игра началась. Мэтью, сняв пиджак, с видом настоящего специалиста начал партию. Он считал себя прекрасным игроком, так как усердно практиковался в Калькутте, - часто и в те дневные часы, когда ему полагалось сидеть на службе за конторкой. К тому же он с тайным удовольствием видел, что его противник в том состоянии, в котором он находится, не может с ним тягаться. С опытностью профессионала осмотрел он свой кий, намелил его и, чувствуя, что на нем сосредоточены восхищенные взоры всей толпы, пустил шары, но не сумел остановить красный в неприкосновенное поле. Его противник, слегка пошатываясь, бросил свой шар на стол, нацелился на него глазом и нанес твердый удар кием. Шар с силой ударился о красный Мэта и, прогнав его вокруг стола, сквозь сложную систему преград в виде острых и тупых углов, в конце концов шлепнулся за ним в правую нижнюю лузу. При этом замечательном ударе зрители громко выразили свое одобрение. Матрос повернулся к ним и, опираясь о стол, важно поклонился, затем торжествующе крикнул Мэтью: - Ну, как тебе это понравилось, дружок? Кто же из нас пьян! Чем не удар, а? Не говорил я разве, что я в этом деле мастак? В следующий раз я тебе сделаю карамболь! [удар сразу по двум шарам противника] - Он хотел было пуститься в пространные и глубокомысленные рассуждения насчет достоинств сделанного им замечательного удара и длинное объяснение, каким образом он его нанес, но его уговорили продолжать прерванную игру. Он вернулся к ней с видом победителя, однако второй ход был уже менее удачен, чем первый, так как его шар, получив сильный удар в нижнюю половину, весело запрыгал по сукну, задел при этом за край стола и с глухим стуком упал на деревянный пол, под еще более громкие и долгие аплодисменты, чем те, которыми зрители приветствовали первый удар матроса. - Что я получу за это? - спросил матрос с глупо-важным видом, обращаясь ко всей компании в целом. - Пинок в задницу! - заорал кто-то в толпе. Матрос грустно покачал головой, а все захохотали, даже толстая служанка, которая вытягивала шею, чтобы увидеть, чему смеются люди, и нечаянно взвизгнула от смеха, но тотчас, смутясь, умерила свое веселье, выразив его только скромным покашливанием. Теперь наступила очередь Мэтью, и хотя шары занимали выгодное положение, он начал игру очень осторожно, сделав три легких карамболя и пройдя мимо красного. Затем он начал загонять в правую среднюю лузу ряд красных так ловко, что при каждом ударе шар медленно, с безошибочной точностью возвращался в нужное положение под серединой стола. Толпа, притаив дыхание, с глубоким и почтительным вниманием следила за ним. Под ярким светом ламп его пухлые белые руки скользили по гладкому сукну, как светлые амебы в зеленом пруду. Его прикосновения к кию были так же легки и осторожны, как прикосновения женщины. Виски сделало его твердым, как скала. Он переживал величайшее счастье, какое могла ему дать жизнь: возможность показать множеству толпившихся вокруг людей свое замечательное хладнокровие и ловкость в игре, быть предметом всеобщего восхищения и зависти. Их лесть давала пищу его суетному тщеславию. Когда он сделал тридцать девять, он важно прервал игру, снова намелил кий и, демонстративно пренебрегая шаром, который выгодно стоял над самой лузой, занялся длительной и трудной задачей сделать бортовой карамболь. Ему это удалось, и тремя быстрыми последовательными ударами он довел число выигранных им очков до пятидесяти. Раздалась целая буря одобрительных восклицаний. - Продолжайте, сэр! Не бросайте игру! Покажите, сколько вы можете еще сделать! - Кто этот человек? Да он настоящее чудо! - Ставьте пинту пива, мистер! Такой успех надо спрыснуть! Но Мэтью с высокомерной небрежностью отказался продолжать игру, положил в карман свой выигрыш и бросил кий на подставку: завоевав себе такую блестящую репутацию, он боялся ее испортить. Все окружили его, хлопали по плечу, толкали Друг друга, стараясь пробраться вперед, чтобы пожать ему руку, а он упивался своей популярностью, смеялся, жестикулировал, как и они, болтал со всеми. Его побежденный противник, которого с трудом удалось убедить, что игра кончена, не выразил никакого сожаления и с пьяным добродушием обнял Мэтью рукой за плечи. - Видал, красавчик, какой я сделал ход, а? - твердил он. - За такой удар можно заплатить фунт! Не жалко и пяти фунтов. Так и резанул - как настоящий норд-ост, ей-богу! Уж я мастак так мастак! - И он вызывающе огляделся кругом, как бы ожидая, не вздумает ли кто возражать. Они воротились в буфет, где Мэтью угостил всю компанию пивом. Он чувствовал себя героем; все чокались с ним, потом расселись небольшими группами, обсуждая во всех подробностях знаменитую игру победителя. А Мэт вразвалку ходил по комнате, возглавляя беседу. Он не обнаружил ни ложной скромности, ни неуместной сдержанности, подходил к каждой группе, говоря в одном месте: "А вы видали, как я сделал карамболь от борта? Недурно, а? Рассчитано было с абсолютной точностью!", в другом: "Черт побери, я в своей жизни выиграл штук двести таких партий, - нет, что я говорю, больше двухсот!", в третьем: "Вот тоже привязался этот дурачок, куда ему тягаться с таким, как я! Я мог бы победить его, играя не кием, а своей тростью!" Он до небес превозносил свои таланты, и чем больше он пил, тем больше раздувалось в нем глупое тщеславие, пока, наконец, ему не стало казаться, что комната вся гудит голосами, которые восхваляют его сладкими, как мед, льстивыми словами. Он присоединил и свой голос к этому хвалебному хору, а лампы сверкали над ним, как тысячи свечей, зажженных в его честь, и сердце его ширилось от восторга. Никогда еще он не переживал такого триумфа. Он уже считал себя лучшим игроком в Ливен" форде, в Шотландии, во всем Британском королевстве. Да, это не штука - взять подряд пятьдесят очков! И с какой стати его хотели унизить, спихнув его в какую-то контору, когда он так блестяще играет в бильярд? Но неожиданно, в самом разгаре его ликования, благосклонность к нему изменчивой толпы стала таять. Возник горячий спор между двумя вновь пришедшими - ирландским землекопом и каменщиком, - и всеобщее внимание, отхлынув от Мэтью, обратилось на них. Толпа подстрекала замечаниями то одного, то другого, в надежде вызвать драку. В конце концов Мэтью угостил их только пивом, а популярность стоила дороже, и почти сразу он оказался один, в углу, без единого собутыльника, забытый всеми. Он чуть не заревел от обиды при такой внезапной перемене обстоятельств и подумал, что так бывает всегда, - никогда ему не удается долго оставаться в центре внимания, его оттирают на задний план, раньше чем ему бы хотелось. Он готов был броситься к этим людям, вернуть себе их неверное расположение, закричать: "Да посмотрите же сюда! Ведь я - тот, кто взял пятьдесят очков! Не забывайте же обо мне! Я великим игрок в бильярд. Обступите меня сноса! Не каждый день увидишь такого игрока!" Его раздражение росло, незаметно перешло в негодование, и от злости он выпил залпом два больших стакана виски, потом последним грозным взглядом обвел всех и вышел из бара. Его уход никем не был замечен. Мостовая покачивалась под его ногами, как палуба парохода, когда на море легкая зыбь. Но он ловко приспособлял свою походку к этому слабому, равномерному покачиванию, балансируя телом из стороны в сторону, так что, несмотря ни на что, сохранял равновесие. Это приятно возбуждающее движение понравилось ему и успокоило зудевшее самолюбие. Переходя Хай-стрит, он пришел к заключению, что, искусно маневрируя на этой беспрестанно меняющей свое положение плоскости, он совершает замечательный фокус, который, пожалуй, может сравниться с его знаменитой победой на бильярде. Он решил, что еще рано, и с большим трудом пытался разглядеть, который час, на освещенном циферблате городской башни. Широко расставив ноги, откинув голову, он преодолевал пространство. Шпиль башни тихо качался в такт колебанию земли, стрелки часов различить было невозможно, но Мэтью показалось, что ровно десять часов, и гордости его не было предела, когда через мгновение часы, подтверждая его догадку, пробили десять раз. Он считал мелодичные удары, отбивая такт рукой, с таким глубокомысленным и назидательным видом, как будто сам звонил на колокольне. Даже в этом мертвом городе Ливенфорде слишком рано было еще идти домой. Чтобы такой человек, как Мэтью Броуди, отправился домой в такое детское время - в десять часов? Невозможно! Он сунул руку в карман брюк, и когда там отрадно зашуршала фунтовая бумажка и зазвенело серебро, он крепче надвинул шляпу и опять пустился в путь. На улице встречалось до обидного мало людей. В настоящем городе он бы знал, что ему делать! Чего проще - вскочить в кэб и, многозначительно подмигнув кучеру, приказать везти себя к bona robas. Оставалось бы только с комфортом развалиться в кэбе и курить сигару, пока клячи благополучно доставят его на место. Но здесь, в Ливенфорде, не было на улице ни кэбов, ни оживления, ни женщин. Единственная девушка, которую он встретил и галантно приветствовал, бросилась бежать от него в ужасе, как будто он ее ударил, и Мэтью проклинал этот город за его крикливое, мещанское благочестие, проклинал все женское население в целом за почтенный обычай рано ложиться спать, за пагубную стойкость их добродетели. Подобно охотнику, который тем азартнее преследует дичь, чем больше она от него прячется, он снова прошел Хай-стрит всю, от одного конца до другого, тщетно ища, чем бы рассеять пьяное уныние, которое мало-помалу начинало прочно овладевать им. Наконец, когда он почувствовал, что ему необходимо зайти еще в какую-нибудь таверну, чтобы потопить в вине досаду на свои неудачи, он вдруг вспомнил!.. Он круто остановился, сильно хлопнул себя по ляжке, удивляясь своей непонятной забывчивости, и улыбка медленно расплылась по его лицу, пока он вспоминал тот дом на Колледж-стрит, мимо которого в юности всегда проходил торопливо, не подымая глаз и задерживая дыхание. Относительно этого высокого, узкого и мрачного дома, зажатого между "Представительством Клайдской фабрики готового платья" и жалкой ссудной лавкой в конце "Канавы", по временам в городе носились слухи, пробегавшие мелкой рябью по зеркально-гладкой поверхности непогрешимой благопристойности Ливенфорда и создавшие дому темную репутацию, молча принятую к сведению искушенной городской молодежью. Шторы в этом доме были всегда опущены, и днем никто не входил туда, зато вечером сквозь шторы таинственно мерцал свет, слышались шаги входивших и выходивших людей, иногда внутри звучала музыка. Такой разврат, хотя и замаскированный, давно следовало изгнать из древнего и почтенного города, но, видно, над этим домом простерлась рука какого-то тайного покровителя, если и не санкционируя, то укрывая его безобидное, хотя и безнравственное существование. Злые языки даже намекали, что некоторые члены муниципального совета и видные граждане нередко пользовались этим домом свиданий, но, разумеется, самым степенным и благородным образом. - Вот там ты найдешь приют, Мэт! Увидишь, был ты прав или ошибался. Ты так часто гадал, что делается в этом доме, а теперь узнаешь! - пробормотал про себя обрадованный Мэтью и шел, качаясь, к Колледж-стрит, решив заняться исследованием тех ужасов, перед которыми с содроганием отступало когда-то его неопытное воображение. Ему вдруг показалось невероятно забавным то, что он, Мэтью, в Ливенфорде направляется в публичный дом, и он захохотал так, что вынужден был остановиться и беспомощно привалиться к какой-то стене; он весь трясся в припадке бессмысленного смеха, и слезы веселья текли по его лицу. Когда он смог, наконец, продолжать путь, от его недавнего уныния не оставалось и следа, и он с великим внутренним удовлетворением констатировал, что сегодня веселится даже гораздо больше, чем рассчитывал. Действие поглощенного им алкоголя еще не достигло своего зенита, и с каждым заплетающимся шагом Мэтью ощущал все более безоглядную веселость. Он свернул на "Канаву". В этой узкой улице чувствовалось больше жизни, чем на всех широких центральных улицах. "Канава" так и бурлила каким-то скрытым оживлением, из всех углов, даже из-за тонких стен домиков неслось бесконечное разнообразие звуков - голоса, смех, вой собаки, звуки мелодиума [музыкальный инструмент вроде аккордеона], пение. Мэтью подумал, что здесь не ложатся спать спозаранку; здесь он чувствовал себя в своей стихии, и, остановившись, как вкопанный, перед освещенным окном, откуда слышалось шумное хоровое пение, он вдруг, как возбужденный пес, поднял вверх голову и присоединил свой громкий пьяный голос к хору. Музыка тотчас оборвалась, через некоторое время окно распахнулось и на голову Мэтью дугой полился поток помоев. Поток не попал в цель, отклонившись всего на какой-нибудь фут, и только забрызгал ему брюки. Мэтью отступил с честью и весело пошел дальше. На полдороге от дома, куда он направлялся, его ноздри раздулись, почуяв вкусный аромат поджаренной свинины, распространявшийся из дома, мимо которого он проходил: видно, там готовили запоздалый ужин. Мэтью вдруг почувствовал голод и, осмотревшись вокруг, заметил через дорогу открытую еще лавчонку, нечто вроде закусочной, где продавались такие деликатесы, как пироги, пудинги, студень из головизны и рубцы с луком. Движимый внезапным побуждением, Мэтью перешел улицу, и, пробормотав заплетающимся языком: "Дамы подождут - Мэтью хочет кушать. Надо подкрепить свои силы, дружок", он величественно вступил в лавку. Но тут голод, вызванный виски, оказался сильнее всей его светскости, и он рявкнул: - Швырни-ка, мне мясного пирога, да поживее, и хорошенько полей его соусом! - На один пенс или на два? - спросил стоявший за прилавком юнец довольно засаленного вида. - На шесть, ты soor, - сказал дружелюбно Мэт. - Думаешь, мне достаточно ваших жалких порций? Ах, ты, bobachee! Достань самый большой пирог и давай его сюда, ну! Он бросил на прилавок монету, взял поданный ему завернутый в газету пирог и, считая неприличным для себя есть его здесь, вышел из лавки. Шагая по мостовой, он разорвал газету и, запихивая в рот один за другим большие куски пирога, стал жадно есть, оставляя за собой следы этого пиршества на радость всем изголодавшимся кошкам улицы. Покончив с пирогом, он удовлетворенно вздохнул, и, вспомнив о приличиях, обсосал пальцы и брезгливо обтер их носовым платком. Затем пошел быстрее, сытый, пьяный и жаждущий на десерт других, более утонченных и острых наслаждений. Он добрался, наконец, до цели, без труда разыскал дом, так как в Ливенфорде заплутаться было невозможно, и некоторое время стоял перед ним, глядя на луч света, слабо проходивший сквозь шторы. На миг отголосок прежнего, детского ужаса перед этим домом проснулся в его душе и заставил его поколебаться. Но, подстрекаемый мыслью о наслаждениях, ожидавших его там, он схватился за дверной молоток и громко постучал. Резкий, металлический звук разнесся по всей улице, а когда он затих, раскатившись эхом в ущелье переулка, и замерли последние отголоски, их сменила настороженная тишина, казалось, обнимавшая дом не только снаружи, но и внутри. Мэтью долго стоял на пороге. А когда он, наконец, почти решился снова постучать, дверь медленно приоткрылась, оставляя узкий проход. Но Мэтью не смутила негостеприимная узость этого отверстия, и, умудренный опытом, он немедленно придержал ногой дверь. - Добрый вечер, дорогая леди, - хихикнул он. - Принимаете? - Что вам нужно? - спросил тихо грубый женский голос из темноты за дверью. - Полюбоваться на ваше прелестное лицо, дорогая, - отвечал Мэтью самым любезным образом. - Ну же, не будьте так жестоки и бессердечны! Дайте взглянуть на ваши блестящие глазки и стройные лодыжки. - Кто вы такой? - повторила резко женщина. - Кто вас сюда послал? - Я старый житель Ливенфорда, милочка, недавно воротился из-за границы - и не с пустым кошельком! - Он заманчиво побренчал серебром в кармане и захохотал отрывистым глупым смехом. Наступила пауза, потом голос сказал решительно: - Уходите! Вы ошиблись. Здесь приличный дом. Мы не желаем иметь с вами никакого дела, - и она сделала попытку захлопнуть дверь перед его носом. При других условиях этого резкого отпора было бы достаточно, чтобы помешать Мэтью войти, и он, несомненно, убрался бы оттуда, но сейчас нога не давала женщине захлопнуть дверь, и он ответил с некоторой заносчивостью: - Полегче, мэм! Поменьше важности и строгости! Вы имеете дело с упрямым парнем. Впустите меня, не то я подниму такой шум, что вся улица сбежится к вашему дому. Да, да, весь город созову сюда! - Убирайтесь вон сейчас же, или я вызову полицию, - сказала женщина уже менее твердо, после минутного молчания, казалось, полного нерешимости. Мэтью торжествующе подмигнул темноте, чувствуя, что победил, с гордостью убеждаясь, что всегда умеет покорить женщину грубостью. - Нет, не вызовете, - возразил он хитро. - Вам вовсе не хочется, чтобы здесь побывала полиция. Я это знаю не хуже вас. Я как раз такой джентльмен, какой вам нужен, вот сейчас увидите! Она не ответила, и, ободренный ее молчанием, чувствуя, что отпор сильнее разжег в нем желание, он пробормотал: - Я войду и погляжу на тебя одним глазком, куколка! - И, протиснувшись плечом в узкое отверстие двери, он, постепенно наступая, очутился в передней. Здесь он на миг зажмурился от света лампы, которую женщина держала в руке и теперь приблизила к самому его носу, потом нижняя губа его отвисла, и он, не веря глазам, бесцеремонно уставился на женщину. Ее отталкивающее лицо было обезображено большим багровым родимым пятном, похожим на мясистый полип, который присосался к ней я разъел ей щеку и шею. Глаза Мэтью невольно притягивало это лицо, как болезненно притягивает всякое диковинное уродство. - Что вам нужно? - повторила она резким тоном. Мэтью пришел в замешательство. С усилием отвел он глаза от ее лица, но когда огляделся в просторной высокой передней, к нему вернулось присутствие духа, и он подумал, что в доме есть и другие комнаты - комнаты, в которых скрыты заманчивые тайны. Эта женщина была, конечно, только сводня, содержательница дома, и за одной из дверей здесь, несомненно, его ожидает масса удовольствия. Он опять взглянул на женщину, и опять ее уродство приковало к себе его глаза так, что он не мог отвести их и невольно пробормотал: - Ужасный рубец! Как это вы его получили? - Кто вы такой? - повторила женщина с раздражением. - В последний раз спрашиваю! Отвечайте, или я вас вышвырну отсюда. Мэтью в эту минуту забыл об осторожности. - Мое имя Броуди, Мэтью Броуди, - промямлил он рассеянно. - А где же девочки? Я ради них пришел. Вы мне не подходите. Пока он говорил, женщина в свою очередь рассматривала его, и в мигающем свете лампы казалось, что удивление и тревога сменяли друг друга в ее угрюмых чертах. Наконец она сказала с расстановкой: - Я вам уже объясняла, что вы не туда попали, у нас не такой дом, как вы думаете. Здесь вы не найдете для себя развлечений. В доме никто, кроме меня, не живет. Это - истинная правда. Советую вам сейчас же уйти. - Не верю я вам! - крикнул сердито Мэтью, и, так как гнев его все возрастал, он поднял страшный шум. - Вы лжете, вот и все! Думаете, нашли дурака и этой сказкой отделаетесь от него! Как бы не так! Думаете, я допущу, чтобы меня выгнала такая особа, как вы? Меня, который побывал на другом конце света! Нет! Я ворвусь насильно в каждую комнату этого проклятого дома раньше, чем вы меня выгоните! В ответ на поднятый им шум с верхней площадки внутренней лестницы раздался чей-то голос, и в ту же минуту женщина закрыла Мэту рот рукой. - Заткните глотку, я вам говорю! - прошипела она злобно. - Вы так орете, что сбегутся все соседи. Какого дьявола вы врываетесь в дом и беспокоите честную женщину? Вот здесь, в этой комнате, вы будете сидеть, пока не вытрезвитесь. А тогда я с вами поговорю по-своему! Сидите тут и ждите, пока я вернусь, иначе вам плохо придется! Она схватила его за руку у плеча и, открыв одну из дверей, выходивших в переднюю, грубо втолкнула его в маленькую гостиную. - Здесь ждите, слышите? Иначе всю жизнь потом будете каяться! - крикнула она, яростно глядя на Мэта, потом захлопнула дверь и оставила его одного в холодной неуютной комнате. Она ушла раньше, чем его отуманенный мозг успел сообразить, что произошло. Мэт осмотрел холодную маленькую гостиную, куда его втолкнули, со смешанным чувством досады и отвращения. Ему ярко вспомнились другие дома, где он кружился в вихре шальной музыки и веселого, громкого смеха, где яркий свет играл на сочной теплоте красного плюша и почти обнаженные женщины соперничали друг с другом, добиваясь благосклонного внимания. Не пробыл он и трех минут в этой комнате, как пьяные мысли пришли в некоторый порядок, он осознал всю нелепость того, что столь многоопытный мужчина, как он, позволил запереть себя в этой клетушке, и в нем созрела пылкая решимость. Им не удастся держать его взаперти в этой коробке, в то время как где-то под самым его носом веселятся! Он двинулся к двери, с сугубыми предосторожностями открыл ее и на цыпочках выбрался снова в ту же просторную переднюю. Сюда доходил сверху слабый гул голосов. Мэтью, крадучись, осмотрел переднюю. В нее выходило еще три двери, и он долго смотрел на них, нерешительно и в то же время с надеждой, наконец остановил свой выбор на той, которая находилась напротив гостиной, осторожно шагнул к ней, нажал ручку и заглянул внутрь. Его встретил только холод и мрак затхлого нежилого помещения. Закрыв снова эту дверь, он обратился к смежной, но и тут был разочарован, обнаружив за ней пустую кухню. Он круто повернулся и, фыркая от негодования, ринулся очертя голову в последнюю дверь. Он сразу же остановился, как вкопанный, трепеща от восторга при виде открывшегося ему зрелища. Перед уютным огнем камина сидела девушка, читая газету. Как неугомонный искатель сокровища, наконец нашедший его, он испустил где-то в самой глубине гортани неслышный крик радости и стоял неподвижно, насыщая свой взор красотой девушки, любуясь теплыми отблесками огня на ее бледной щеке; он успел заметить и стройность фигуры и красивый изгиб лодыжек, так как девушка, все еще не подозревая о его присутствии, сидела, протянув ноги к огню. Она была хороша собой, а ему, сквозь туман опьянения и голодной похоти, показалась необыкновенно прекрасной и желанной. Он тихонько подошел ближе. При звуке его шагов она подняла глаза, на лице ее выразилось смятение, она уронила газету и сказала быстро: - Эта комната занята, она заказана. Он хитро качнул головой и ответил: - Совершенно верно. Она заказана для нас с тобой. Не бойся, нас никто здесь не потревожит. Он тяжело плюхнулся на стул рядом в ней и сделал попытку взять ее за руку. - Но вы не имели права сюда войти, - запротестовала девушка в паническом испуге, - Не смейте делать таких вещей. Я... я позову хозяйку. Она была боязлива, как вспугнутая куропатка, и, - сказал себе Мэт, облизываясь, - такая же жирненькая и мягкая. Его так и подмывало куснуть ее в круглое плечо. - Не надо, милочка, - сказал он охрипшим голосом. - Я с ней уже виделся. У нас был длинный и приятный разговор в передней. Она не красавица, но славная женщина. Да! Она получит от меня денежки, а я получу тебя. - Это неправда! Вы меня, оскорбляете! - закричала девушка, - Тут какая-то ошибка. Я вас никогда в жизни не видала. Я с минуты на минуту жду прихода одного человека. - Он может подождать, пока я уйду, - грубо возразил Мэтью. - Ты мне так понравилась, что я тебя теперь ни за что из рук не выпущу. Она сердито вскочила. - Я закричу! - воскликнула она. - Вы с ума сошли! Он вас убьет, если увидит здесь! - Пусть проваливает ко всем чертям, кто бы он ни был. Теперь ты моя! - заорал Мэт, неожиданно обхватив ее, раньше чем она успела закричать. В тот самый миг, когда он крепко прижал девушку к себе в наклонился к ее лицу, дверь отворилась. Он повернул голову и только что хотел обругать вошедшего, как глаза его встретились с глазами отца. Одну минуту, казавшуюся вечностью, три фигуры оставались недвижимы, как будто три чувства - удивление, гнев и испуг - превратили их в камень. Затем постепенно рука Мэтью ослабла, девушка молча выскользнула из его объятий. И как будто это движение развязало ему язык, Броуди, продолжая неотступно глядеть в лицо сыну, бросил холодные, режущие, как сталь, слова: - Он сделал тебе больно, Нэнси? Хорошенькая буфетчица из "Герба Уинтонов" медленно подошла к нему и, всхлипнув, сказала дрожащим голосом: - Нет, не очень. Это ничего. Он меня не тронул. Вы пришли как раз вовремя. Его губы крепко сжались, взгляд стал еще напряженнее. Он оказал: - Так не плачь, девочка. Беги домой! - Может быть, мне подождать тебя здесь в доме, милый? - спросила она шепотом. - Я подожду, если хочешь. - Нет, - возразил он без малейшего колебания. - Ты уже достаточно тут натерпелась. Иди домой. Зрачки его расширились, руки сжимались и разжимались. Он медленно продолжал: - А этого... этого господина предоставь мне... я хочу с ним поговорить с глазу на глаз... Когда Нэнси торопливо проходила мимо, он, не глядя, потрепал ее по щеке, и в лице его не дрогнул ни один мускул. - Не бей его, - шепнула она боязливо. - Он не хотел меня обидеть. Ты же видишь, он пьян. Броуди ничего не ответил и, когда она ушла, спокойно закрыл дверь и подошел к сыну. Они смотрели друг на друга. На этот раз не взгляд отца заставил Мэтью опустить глаза, он по собственной воле сразу опустил их и стал смотреть на пол. В его одурманенной голове мысли буйным вихрем неслись друг за другом. Унизительный страх, испытанный им в первую минуту, сменился противоположным чувством - бешеным, злобным возмущением. Что же, значит суждено, чтобы отец вечно становился ему поперек дороги? В его разгоряченном хмелем мозгу огнем кипели воспоминания обо всех унижениях, насмешках, побоях, которые доставались ему в жизни от отца. Неужели он покорно стерпит новую трепку за то, что нечаянно напоролся на любовницу отца? В пьяном угаре и исступлении неудовлетворенных желаний, в приливе жаркой ненависти к отцу он стоял, не двигаясь, чувствуя, что теперь он, наконец, превозмог свой страх перед ним. Броуди смотрел на опущенную голову сына с жгучей злобой, которая в конце концов прорвала сдерживавшие ее железные цепи самообладания. - Негодяй, - прошипел он сквозь стиснутые зубы, - ты посмел!.. Ты... смел посягнуть на то, что принадлежит мне, и соваться в мою жизнь! Я тебя предупреждал, чтобы ты мне на дороге не попадался, теперь я... тебя задушу. Он вытянул большие руки, чтобы схватить Мэтью за горло, но тот быстро увернулся, перебежал на другую сторону стола и отсюда, как безумный, сверкающими глазами смотрел на отца. Его бледное лицо покрылось испариной, рот конвульсивно подергивался, он трясся всем телом. - Ты ничуть не лучше меня, ты, боров! - завопил он. - Не воображай, что будешь и дальше мной командовать. Ты хотел сохранить эту девку для себя, вот и все. Но если она не достанется мне, так я постараюсь, чтобы и тебе она не досталась. Довольно я натерпелся от тебя. Больше не желаю! Нечего на меня так смотреть! - Смотреть на тебя?! - зарычал Броуди. - Я не смотреть на тебя буду, я буду тебя душить за горло, пока последний вздох не вылетит из твоего, поганого тела! - Ну-ка, попробуй! - крикнул Мэт, тяжело дыша. - Не-ет, ни душить меня, ни измываться надо мной ты больше не будешь! Думаешь, боюсь тебя? Нет, не боюсь! Я покажу тебе кое-что, чего ты никак не ожидаешь. При таком неожиданном и дерзком отпоре Броуди еще больше рассвирепел, глаза его горели, он не сказал ни слова и начал медленно обходить стол, подвигаясь к сыну. Но странно: Мэт не тронулся с места. Вместо того чтобы бежать, он с диким воплем торжества сунул руку в боковой карман, извлек оттуда небольшой пистолет и, крепко зажав его, направил в упор на отца. - А, ты не знал, что у меня есть эта штучка, ты, боров! - визжал он. - Не знал, что я ее привез из Индии. Он заряжен пулей - это будет гостинец для тебя! Получай же его, черт бы тебя побрал! На, получай, ты, вечно фыркающий на людей буйвол! И, стиснув зубы за побелевшими губами, он отвел назад указательный палец и нажал собачку. Блеснула желтая молния, и раздался громкий взрыв, который долго еще отдавался в комнате. Пуля, выпущенная в упор, оцарапала Броуди висок и попала в зеркало над камином, которое разлетелось вдребезги, и осколки зазвенели о пол среди затихающих отголосков выстрела. Одну секунду Броуди стоял, пораженный ужасом, затем с громким криком кинулся на сына и нанес ему страшный удар между глаз своим железным кулаком. Мэтью упал, как падает на бойне животное под ножом, и, падая, ударился головой о ножку стола. Он лежал без чувств на полу, и кровь текла у него из носа и ушей. - Ах, ты, убийца! - пробормотал его отец, тяжело дыша я впиваясь горящим взглядом в бесчувственное тело у своих ног. - Ты хотел убить родного отца! В эту минуту кто-то неистово забарабанил в дверь, и хозяйка дома ворвалась в комнату. Увидев пистолет и неподвижное тело на полу, она вся затряслась. Ее отталкивающее лицо мертвенно побледнело и стало еще страшнее. - Боже! - ахнула она. - Вы... Вы застрелили собственного сына?! Броуди прижал носовой платок к ободранному и опаленному пулей виску. Лицо его точно окаменело, а грудь все еще ходила ходуном. - Уходите, - приказал он, по-прежнему не отводя глаз от Мэтью. - Это он хотел меня убить. - Так это он стрелял? - воскликнула женщина, ломая руки. - Я знала, что будет беда, когда он сюда ворвался. И какой шум наделал этот пистолет, господи! - Убирайтесь отсюда, - скомандовал он грубо. - Уходите, вам говорят, или будет еще больше шума, которого вы так боитесь. - Не делайте ничего безрассудного, - умоляла она. - Подумайте о репутации дома! - Ну вас к черту с вашим домом. У него достаточно дурная репутация! - закричал Броуди, метнув на нее яростный взгляд. - Я же вам сказал, что я чуть не погиб! - И, схватив женщину за плечо, вытолкал ее из комнаты. Закрыв за нею дверь, он повернулся и снова мрачно посмотрел на распростертое тело, потом, подойдя, ткнул его ногой. - Ты чуть не убил родного отца, - пробурчал он. - Клянусь богом, я с тобой рассчитаюсь за это! - Потом он медленно отошел к столу, сел и, скрестив на груди руки, стал терпеливо дожидаться, пока Мэтью придет в себя. Пять минут в комнате стояла мертвая тишина, только тикали часы на столе, да время от времени слышно было, как падала зола сквозь решетку. Потом, внезапно, Мэт застонал и шевельнулся. Держась обеими руками за голову, он попытался сесть, но не мог, и снова растянулся на полу с тихим стоном.