и заброшенной. - Тебя ни за что не отпустят. Чем скорее ты выкинешь это из головы, тем лучше. Тебе бы следовало радоваться тому, что твой брат получил хорошее место, а ты ревешь и причитаешь. - Я рада за тебя, Мэт, - всхлипнула Несси, вытирая глаза мокрым платком. - Я... я плачу оттого, что подумала о себе. - Вот то-то оно и есть, - рассердился Мэт. - Ты ни о ком, кроме себя, не думаешь. Научись думать и о других. Не будь такой эгоисткой! - Хорошо, Мэт, - сказала Несси с последним судорожным вздохом. - Я постараюсь. Ты меня извини. - Вот теперь ты мне больше нравишься, - сказал он важно, несколько смягчившись. Все время, пока шел этот разговор, он дрожал от холода и теперь воскликнул уже другим тоном: - Ух, как тут холодно! Как ты можешь ожидать от человека, что он будет стоять и разговаривать с тобой, когда здесь не топлено? Если твое кровообращение от этого не страдает, так мое страдает. Придется надеть пальто и пройтись, чтобы согреться. - Он потопал ногами; потом круто отвернулся со словами: - Ну, я ухожу, Несси. После его ухода Несси продолжала сидеть неподвижно, крепко сжимая в руке смятый в комочек мокрый носовой платок. Ее покрасневшие глаза были устремлены на дверь, закрывшуюся перед нею, как двери тюрьмы. Будущее представлялось ей мрачной дорогой, по которой среди темных зловещих теней брела одинокая, полная страха Несси Броуди. Некому было стать между нею и отцом, между ее хрупкостью и настойчивостью его неведомых замыслов. Мэтью уйдет, как ушла Мэри! Мэри! Она так часто думала о ней в последнее время, так жаждала нежных объятий сестры, отрады ее тихой улыбки, ободряющего мужества, светившегося в ее верных глазах. Ей нужен был человек, перед которым она могла бы облегчить усталую душу, которому могла бы поверять свои горести. И она затосковала по спокойной и мужественной Мэри. "Мэри! - шептала она, как молитву, - Мэри, дорогая, когда ты была здесь, я любила тебя не так сильно, как ты заслуживала, но как бы я хотела, чтобы ты теперь была подле меня!" Когда с губ ее слетели эти безнадежные слова, ее похудевшее, заплаканное лицо вдруг преобразилось, словно освещенное изнутри внезапно вспыхнувшим светом. В скорбных глазах снова засияла надежда и неожиданная мысль, такая дерзкая, что только глубокое отчаяние могло родить ее. Она подумала: почему не написать сестре? Это страшная неосторожность, но в ней ее единственная надежда на помощь! Наверху, в укромном уголке ее комнаты, она хранила письмо, которое мать отдала ей за несколько дней до смерти и в котором Мэри сообщала свой адрес в Лондоне. Если действовать осторожно, отец ничего не узнает. Несси была уверена, что Мэри никогда ее не выдаст, и новое воспоминание о любви сестры придало ей силы. Она встала, словно во сне, вышла из гостиной и на цыпочках поднялась наверх. Через минуту она возвратилась и, закрыв дверь, настороженно прислушалась, дрожа всем телом. Она достала письмо, но была испугана тем, что сделала, тем, что намеревалась сделать. Однако решимость ее не ослабела. Сев к столу, она вырвала листок из тетради и торопливо набросала короткую записку, полную трогательной мольбы. Она в нескольких словах сообщала Мэри о своем положении и умоляла ее помочь, вернуться к ней, если это возможно. Она писала и все время в волнении поглядывала на дверь, боясь, что войдет отец. Но вот письмо было окончено - несколько кое-как нацарапанных строк, расплывшихся от упавшей на них невольной слезы. Она сложила неровно оторванный листок, вложила его в конверт, принесенный сверху. Потом написала адрес, старательно списывая каждое слово, и спрятала конверт на груди под платье. Бледная, с сильно бьющимся сердцем, она опять склонилась над книгами и сделала вид, что занимается. Но эта предосторожность была излишней. Весь вечер никто не заглянул в гостиную. Тайна была сохранена, и на другое утро по дороге в школу Несси отослала письмо. 4 Джемс Броуди просыпался. В окно не лились солнечные лучи, ласково бодря отдохнувшее тело, не плясали золотые пылинки в потоках света перед его сонными глазами. Холодный мелкий дождик стекал по стеклам, туманя их, делая комнату темной и скучной, встречая полуоткрытые, слипшиеся от сна глаза Броуди меланхолическим напоминанием о перемене в его жизни. Он хмуро посмотрел в окно, потом, уже совсем открыв глаза, повернулся к часам и, увидев, что смутно темневшие на циферблате стрелки показывают десять минут девятого - на десять минут позже назначенного, но не соблюдаемого часа вставания, - насупился еще больше. Сегодня он опять опоздает на службу, получит опять резкий выговор от этого наглого выскочки, старшего секретаря, который пытался проверять его и даже грозил доложить помощнику директора, если он, Броуди, не будет аккуратнее приходить на работу. От этой мысли лицо его как будто еще больше потемнело, выделяясь на белом фоне подушки, морщины углубились и казались высеченными каким-то острым орудием, в глазах, утративших обычное выражение уныния, засветилось тупое мрачное упрямство. "Будь они все прокляты! - подумал он. - Не дам я им командовать мной! Полежу еще пять минут, наплевать га весь штат директоров верфи!" Он решил, однако, наверстать время, отменив на сегодня бритье; он теперь часто поступал так, назло тем, кто желал заставить его жить по их правилам, следовать их примеру. Эта хитрая уловка пришлась ему по душе еще и оттого, что он теперь неохотно брился по утрам: нетвердая рука часто действовала не так, как нужно, он выходил из себя, пытаясь управлять ею, и дело иногда кончалось порезами. По утрам он теперь вообще бывал не в своей тарелке: не только рука отказывалась повиноваться, но болела голова, язык лежал во рту, как кусок сухого дерева; иногда его мутило при одной мысли о завтраке. Он понимал, что во всех таких неприятных ощущениях виновато виски, и в это серенькое утро с угрюмой трезвостью говорил себе, что должен сократить обычную порцию. Он уже и раньше несколько раз принимал такое решение, но теперь ему казалось, что то было не всерьез. А вот на этот раз надо крепко взять себя в руки, не пить ничего до обеда, да и потом, пожалуй, воздерживаться до вечера, а вечером пить умеренно. Вечером он уж, конечно, будет пить поменьше, чтобы угодить Нэнси, чья благосклонность была для него теперь жизненной необходимостью. Последние два дня Нэнси была с ним несколько любезнее, и он, успокоившись, решил, что она не возвращалась в его спальню с той ночи, когда рассердилась на него после визита к тетке в Овертон, именно по причине, которую приводила в свое оправдание. Убеждали его в этом ее нынешняя приветливость и терпимое отношение к нему. Нет, не может он жить без Нэнси! Она стала ему необходима, как воздух, и уже хотя бы только потому он должен впредь осторожнее прикладываться к бутылке. Он и представить себе не мог больше жизни без этой женщины. Он уверял себя, что сегодня ночью она придет к нему снова, будет еще свежее, еще заманчивее после его вынужденного воздержания. Последняя мысль вернула ему некоторое подобие былого внутреннего довольства, и, отбросив одеяло, он встал с постели. Но когда холодный воздух комнаты коснулся его тела, он задрожал, нахмурился и, утратив свой довольный вид, торопливо потянулся за одеждой, которая беспорядочной кучей лежала на ближайшем стуле. С величайшей поспешностью кое-как напялил он на себя белье, удостоил беглого внимания только лицо, умыв его перед тем, как надеть засаленный мягкий воротничок, затем завязал галстук, скрученный в веревочку, надел жилет и висевший мешком пиджак. Экономия времени получилась значительная, так как вся процедура одевания отняла у него не более пяти минут, - вот он был готов, оставалось только спуститься вниз и приступить к утреннему завтраку. - Доброе утро, Броуди! - приветливо воскликнула Нэнси, когда он вошел в кухню. - Сегодня вы молодцом, вовремя! Как спали? - Не так хорошо, как хотелось бы, - ответил он с ударением. - Мне было холодно. Но я предчувствую, что сегодня ночью мне спать будет уютнее. - Постыдились бы с раннего утра говорить о таких вещах! - тряхнула головой Нэнси. - Ешьте свою кашу и помалкивайте! Он посмотрел на кашу, сжав губы, с видимым отвращением и сказал: - Что-то не хочется, Нэнси. Это тяжело для желудка утром. Она хороша на ужин, а сейчас мне и глядеть на нее не хочется. Нет ли у тебя чего-нибудь другого? - Есть, есть! Я только что поджарила на сковороде отличную жирную сельдь, - сказала она предупредительно. - Не ешьте каши, если не хочется. Сию минуту принесу рыбу. Он следил за ее энергичной походкой, видел, как метнулась юбка, как легко и быстро двигались красивые ноги, когда она побежала выполнять свое обещание, и радовался про себя заметному улучшению в ее обращении с ним. Нэнси больше не чуждалась его, не смотрела на него с враждебными искорками в глазах, даже ухаживала теперь за ним, своей услужливостью до странности напоминая ему покойную жену. Он наслаждался этой заботой о нем, этой преданностью в особенности потому, что она исходила от его обожаемой и столь независимой Нэнси. И когда она воротилась с тарелкой, он посмотрел на нее украдкой и сказал: - Я вижу, ты опять стала ласкова ко мне, Нэнси. Я помню утра, когда ты швыряла на стол подгорелую кашу, считая, что и этого за глаза довольно бедному человеку. А жирная жареная сельдь мне больше по вкусу, да я твое обращение со мной тоже. Ты ведь меня любишь, Нэнси, не правда ли? Она посмотрела сперва на его усталое лицо, все в морщинах, с втянутыми щеками, обезображенное двухдневной щетиной, перерезанное натянутой, не идущей к нему улыбкой, потом - на его неряшливую, сгорбленную фигуру, трясущиеся руки, запущенные ногти, и воскликнула с резким смешком: - Ну, конечно! У меня к вам теперь такое сильное чувство, что меня это даже беспокоит. Иной раз погляжу на вас - сердце так и встрепенется в груди. Улыбка потухла на лице Броуди, глаза его сузились, и он ответил: - Как я рад это слышать от тебя, Нэнси! Знаю, не следовало бы этого говорить тебе, но не могу не сказать: просто удивительно, до чего ты мне нужна стала. И, забыв о завтраке, он продолжал почти виновато, словно оправдываясь: - Никогда бы не поверил, что я способен так привязаться к кому-нибудь. Я думал, что не такой я человек, но, видишь ли, у меня так долго никого не было, что когда мы с тобой сошлись, ты... да, ты крепко забрала меня в руки. Это чистая правда. Ты ведь не сердишься на меня, что я это говорю, а? - Нет, нет! - поспешно воскликнула Нэнси. - Ни чуточки не сержусь, Броуди. Я научилась вас понимать. Но будет толковать, ведь стынет отличная рыба, которую я изжарила для вас. Я хочу знать, понравится ли она вам. Надо, чтобы вы хорошо позавтракали, потому что обедать вам придется не дома. - Обедать не дома! Почему? - удивился Броуди. - Ты только на прошлой неделе была в Овертоне, так неужели сегодня опять пойдешь к тетке? - Нет, не пойду, - вызывающе тряхнула головой Нэнси. - Но она придет ко мне. И я не желаю, чтобы при ней вы тут вертелись подле меня, - она приличная женщина и ничего не подозревает... Да, и любит меня. У нее от ваших разговоров глаза на лоб полезут. Вы можете вернуться домой к вечеру, когда она уйдет. Тогда я буду вас ждать в спальне. Он сперва посмотрел на нее, весь потемнев от гнева, но быстро овладел собой и покачал головой: - Черт возьми, и обнаглела же ты, девушка! Подумать только - дошла до такой дерзости, что приглашает своих гостей ко мне в дом! Боже, теперь только я вижу, что ты сумела сделать со мной! За то, что ты выкинула такую штуку, не спросив моего позволения, следовало бы хорошенько разогреть тебе задницу ремнем. Но ты знаешь, что я не могу на тебя сердиться. Видно, конца не будет вольностям, которые ты себе позволяешь. - Да что тут худого? - спросила она сухо. - Неужели честная экономка не имеет права повидаться с родственниками, когда ей этого хочется? Вы прекрасно можете закусить где-нибудь в трактире, а зато я приготовлю к вашему приходу сюрприз! Он недоверчиво посмотрел на нее. - Да, сюрприз - подходящее слово после твоего обращения со мной в последнее время. - Он сделал паузу и докончил мрачно: - Будь я проклят, если знаю, почему я так легко уступаю тебе во всем. - Не говорите так, Броуди, - мягко пожурила его Нэнси. - Иногда вы говорите такие вещи, словно вы какой-нибудь язычник-китаец. - Что ты знаешь о китайцах! - буркнул он сердито, занявшись, наконец, рыбой, и начал есть ее медленно, отправляя в рот большие куски. Через минуту он заметил уже другим тоном: - А это вкусно, Нэнси, - такие вещи я бы с удовольствием ел каждое утро. Она продолжала с какой-то непонятной сдержанностью наблюдать, как он ест, затем, внезапно вспомнив что-то, воскликнула: - Господи, и о чем я только думаю! Ведь вам сегодня утром пришло письмо, а я совсем забыла о нем! - Что? - Он перестал есть и удивленно посмотрел на нее из-под густых седеющих бровей. - Письмо? Мне? - Ну да! Я совершенно забыла о нем из-за этой спешки с завтраком. Вот оно! - И Нэнси, взяв письмо, лежавшее на буфете, подала его Броуди. Он подержал его минуту в вытянутой руке, потом с недоумевающим видом поднес ближе к глазам, увидел на марке штемпель "Лондон" и, небрежно подсунув под край конверта свой толстый палец, разорвал конверт и вынул из него письмо. С некоторым интересом наблюдая за ним в то время, как он читал, Нэнси видела, как на лице его так же быстро, как пробегают по темному небу тучи, гонимые ветром, промелькнули сначала сильное замешательство, потом изумление, удовольствие и торжество. С непонятным ей удовлетворением он перевернул листок, потом не спеша перечел его снова и, подняв глаза, загляделся куда-то в пространство. - Ну кто бы подумал?.. - пробормотал он. - После всего!.. - Что такое? - крикнула Нэнси. - От кого письмо? - Она смирилась и хочет приползти обратно на коленях! - Он замолчал, поглощенный своими мыслями, как будто его слова уже все объясняли. - Не понимаю! - сказала Нэнси резко. - О ком вы говорите? - О моей дочери... О Мэри, - ответил он медленно. - О той, которую я выгнал из дому. Я поклялся, что приму ее обратно только в том случае, если она будет в ногах у меня валяться, а она сказала, что не вернется никогда. А теперь она, вот в этом самом письме, клянчит, чтобы я позволил ей вернуться домой и вести мое хозяйство. Хорошее утешение для меня после всех этих лет. Он поднял письмо, крепко зажав его в пальцах, и, казалось, не мог досыта на него наглядеться. Потом прочел, глумливо подчеркивая слова: "Забудем прошлое. Я хочу, чтобы ты меня простил. Так как мама умерла, я хотела бы заменить ее дома. Здесь мне живется неплохо, но иногда я чувствую себя одинокой". - Он фыркнул: - Одинокой! И поделом ей, клянусь богом! Пускай так будет и дальше. Она сильно ошибается, воображая, что я приму ее обратно. Не желаю я видеть ее. Нет! Никогда! - Он поднял глаза на Нэнси, как бы ожидая ее одобрения, и продолжал, кривя губы: - Неужели ты не понимаешь, девочка? Ведь это доказывает мою правоту. Она была горда, очень горда, а теперь я вижу, что гордость ее сломлена. Если бы не это, чего ради ей захотелось домой? Боже, какое это для нее унижение - быть вынужденной скулить и клянчить, чтобы ее приняли обратно! И какое торжество для меня - отказать ей! Она хочет быть у меня экономкой! - Он грубо расхохотался. - Недурно, а, Нэнси? Она не знает, что у меня уже есть ты, и хочет занять твое место! Нэнси взяла у него из рук письмо и принялась читать его. - Не вижу тут, чтобы она скулила, - возразила она спокойно. - Письмо написано вполне прилично. - Ба! Меня интересует не как оно написано, а суть его. Другого объяснения не придумаешь, и это веселит меня, как стаканчик лучшего виски! - Так вы не позволите ей вернуться? - спросила Нэнси с испытующим взглядом. - Нет! - крикнул Броуди. - Не позволю! Теперь у меня есть хозяйка, которая будет заботиться обо мне. Пусть не думает, что мне нужны такие, как она. Она может оставаться в Лондоне и сгнить там, мне до нее нет решительно никакого дела. - Не следует решать так сразу, - уговаривала его Нэнси. - Все же она вам родная дочь. Подумайте хорошенько и не поступайте опрометчиво. Он сердито посмотрел на нее. - Тут и думать не о чем. Никогда я ее не прощу, вот и все. В глазах его внезапно засверкал огонек, и он воскликнул: - А знаешь, Нэнси, я придумал, чем ее можно задеть за живое: напиши-ка ты ей, что, мол, место, которое она просит, уже занято. Это ее здорово унизит, а? Напишешь, девочка? - Нет, не напишу, - отрезала Нэнси. - Выдумает же! Можете сами это сделать, если хотите. - Ну, во всяком случае, ты мне поможешь сочинить ответ, - возразил он. - Что, если нам с тобой заняться этим сегодня вечером, когда я вернусь домой? Голова у тебя сметливая, и ты, наверное, придумаешь что-нибудь подходящее. - Ладно, подождите до вечера, - отвечала Нэнси после некоторого размышления. - А я пока подумаю над этим. - Вот и великолепно! - воскликнул Броуди, уже заранее радуясь мысли, что они вдвоем будут вечером заниматься этим увлекательным делом - сочинять резкий ответ его дочери. - Мы посоветуемся с тобой. Я знаю, что ты все сумеешь, когда захочешь. В это время издалека донесся гудок. То усиливаясь, то слабея, но все время отчетливо слышный, он ворвался в комнату с неумолимой настойчивостью. - Боже милосердный, - вскрикнула Нэнси, - вот уже девятичасовой гудок, а вы еще дома! Вы ужасно опоздаете, если не поторопитесь. Живее уходите! - Наплевать мне на их проклятые гудки, - бросил он угрюмо. - Захочу - так и опоздаю! Можно подумать, что я раб этого проклятого свистка, так ты меня гонишь вон как раз тогда, когда мне не хочется от тебя уходить! - Я не хочу, чтобы вас уволили, Броуди! Что будет с вами, если вы потеряете службу? - Найду другую, получше. Я уже и то об этом подумываю. Эта для меня недостаточно хороша. - Да не выдумывайте, Броуди! Начнете менять - и может оказаться хуже! Идите, идите, я вас провожу до дверей. Выражение его лица смягчилось, он поглядел на нее и послушно встал, говоря: - Не беспокойся, Нэнси. Я всегда заработаю достаточно, чтобы содержать тебя. У двери на улицу он повернулся к Нэнси и воскликнул чуть не трагически: - Целый день я не увижу тебя! Она немного отодвинулась и, полуприкрыв дверь, сказала из-за нее: - Какая погода! Вы бы лучше взяли зонтик вместо этой старой палки. Вы не забыли, что вам надо сегодня пообедать где-нибудь? - Помню, - отвечал он покорно. - Ты знаешь, я всегда помню то, что ты мне наказываешь. Ну, поцелуй меня разок на прощанье! Нэнси хотела уже было захлопнуть дверь перед его носом, но что-то в его тоне и лице растрогало ее, и, поднявшись на цыпочки, вытянув вперед голову, она коснулась губами глубокой морщины, пересекавшей его лоб посредине. - Ну вот, - шепнула она чуть слышно, про себя, - это поцелуй тому, кем ты был! Он, не понимая, смотрел на нее вопросительно и вместе любовно, глазами верного пса. - Что ты сказала? - переспросил он с недоумением. - Ничего, - беспечно воскликнула Нэнси, снова отступая за дверь. - Просто сказала "до свиданья". Он все медлил, неловко бормоча: - Если ты это... если ты насчет виски, так знай, что я решил быть благоразумным. Я знаю, ты не любишь, когда я много пью, а я хочу тебе угождать во всем, девочка. Нэнси тихонько покачала головой, глядя на него пытливо, с каким-то странным выражением: - Я вовсе не о том. Если вы чувствуете, что вам надо иной раз выпить, так пейте. Ведь это единственное... ведь это вас утешает. Ну, уходите же наконец! - Нэнси, дорогая, ты хорошо понимаешь человека, - пробормотал он растроганно. - Когда ты такая, как сейчас, я для тебя на все готов! Он неуклюже переступил с ноги на ногу, несколько сконфуженный своим порывом, затем голосом, охрипшим от подавленного волнения, сказал: - Я... ну, я ухожу, девочка. До свиданья! - До свиданья, - откликнулась она спокойно. Заглянув ей последний раз в глаза, он повернулся и, оказавшись теперь лицом к лицу с серым, печальным утром, двинулся вперед под дождем. Странная фигура, без пальто, увенчанная широкой четырехугольной шляпой, из-под которой в живописном беспорядке выбивались густые космы давно не стриженных волос, с руками, заложенными за спину, и смешно волочившейся за ним по грязи тяжелой ясеневой тростью. Он шел по дороге, погруженный в путаницу противоречивых мыслей, к которым примешивался и стыд за столь неожиданный взрыв чувств. Но постепенно все вытеснила одна-единственная мысль о том, как дорога ему Нэнси. Она, как и он, человек из плоти и крови. Она его понимает, знает, что нужно мужчине, и даже, как видно из ее последнего замечания, понимает, что иногда бывает необходимо выпить стаканчик. Он был так поглощен мыслями о ней, что не чувствовал, как его поливает дождь. Его неподвижно сосредоточенное лицо словно освещалось порой вспышками света. Но когда он стал приближаться к верфи, размышления его стали менее отрадны, о чем свидетельствовал его ожесточенно-мрачный вид. Он вспомнил, что опаздывает, что его, может быть, ждет нагоняй. Его до сих пор еще угнетало сознание унизительности этой службы для него, Броуди. Уже и письмо, полученное сегодня, представилось ему в новом свете - как недопустимая самонадеянность со стороны той, которая когда-то была его дочерью и теперь разбудила в нем горечь воспоминаний о прошлом. Казалось, эти воспоминания вызывали терпкий вкус во рту, а от жареной селедки, которую он ел за завтраком, он сгорал от жажды. Перед "Баром механика" он невольно остановился и, ободренный прощальными словами Нэнси, пробурчал: - У меня все внутри пересохло, и я все равно опоздал на полчаса. Раз я уже тут, надо зайти. Бросив полувызывающий взгляд через плечо на здание на противоположной стороне улицы, в котором помещалась контора верфи, он вошел в трактир. Когда же четверть часа спустя вышел оттуда, в его манерах появилось нечто от прежней заносчивой самоуверенности. В таком настроении он вошел через вертящуюся дверь главного входа, прошел по коридорам, теперь уже по привычке легко ориентируясь, и, высоко подняв голову, вошел в комнату, где работал, посмотрев по очереди на обоих молодых клерков, которые подняли головы от работы и поздоровались с ним. - А что, эта старая носатая свинья уже приходила сюда? - осведомился он. - Впрочем, если и приходил, мне на это решительно наплевать. - Мистер Блэр? - спросил один из молодых людей. - Нет, он еще не являлся. - Гм! - воскликнул Броуди, жестоко рассердившись на себя за то неожиданное чувство облегчения, которое он невольно испытал при этом ответе. - Вы, должно быть, думаете, что мне сегодня повезло? Так имейте в виду - мне все равно, узнает он, что я опоздал, или не узнает. Можете ему доложить, если хотите. Мне безразлично. И, швырнув шляпу на вешалку, поставив палку в угол, он тяжело опустился на свое место. Клерки переглянулись, и после некоторого молчания один из них робко ответил за себя и за товарища: - Мы ему и словом никогда не заикаемся об этом, мистер Броуди, вы же знаете. Однако с вас так и течет. Вы бы сняли пиджак и высушили его. - И не подумаю, - грубо отрезал Броуди, раскрыл книгу, которую он вел, взял перо и принялся за работу. Но через минуту поднял голову и сказал уже другим тоном: - Все-таки спасибо вам. Оба вы славные ребята и не раз меня выручали. Дело в том, что я сегодня получил известие, которое меня расстроило, потому я немного не в своей тарелке. Клерки были до некоторой степени в курсе его дел благодаря отрывочным разговорам, которыми он их удостаивал в последние месяцы. И тот из них, кто до сих пор молчал, спросил: - Надеюсь, не из-за Несси, мистер Броуди? - Нет, - возразил Броуди, - не из-за моей Несси! Она, слава богу, молодцом, занимается вовсю и держит курс прямо на стипендию Лэтта! Она никогда ни на минуту меня не огорчала. Это не из-за Несси, а из-за кое-чего другого. Но я знаю, что сделать. Я и тут своего добьюсь, как всегда и во всем. Его собеседники воздержались от дальнейших расспросов, и все трое принялись за работу. Молчание нарушал лишь скрип перьев по бумаге, шуршание перевертываемой страницы, непрерывное кряхтение табурета да бормотание Броуди, который пытался заставить работать отуманенный вином мозг и справиться с цифрами, мелькавшими перед ним. Время шло. И вот в коридоре снаружи послышались четкие шаги, дверь отворилась, чтобы пропустить корректную фигуру мистера Блэра. Держа в руках пачку бумаг, он постоял минуту, поправляя на своем горбатом носу пенсне в золотой оправе и пристально наблюдая за тремя подчиненными, которые продолжали работать под его строгим взглядом. Взгляд этот в конце концов неодобрительно остановился на фигуре развалившегося на стуле Броуди, от мокрого платья которого шел пар. Мистер Блэр предостерегающе кашлянул и сделал шаг вперед. Бумаги в его руке торчали, как взъерошенные перья какой-нибудь птицы. - Броуди! - начал он резко. - Минутку внимания, прошу вас. Не меняя позы, Броуди поднял голову от книги и посмотрел на Блэра с едкой иронией: - Ну, чем я вам опять не угодил? - Вы могли бы встать, когда я с вами говорю, - строго заметил Блэр. - Все служащие делают это, а вы - нет. Так не полагается. - Я, видите ли, вообще не похож на других. Может быть, оттого и не делаю того, что другие. Мне и сидя удобно разговаривать. Что вам от меня надо? - Вот счета, - с раздражением начал мистер Блэр, - узнаете вы их? Если нет, то могу вам сообщить, что это ваша работа - так называемая "работа". Они все до единого никуда не годятся. Все цифры неверны, в итогах - грубейшие ошибки. Мне надоела ваша никуда не годная пачкотня, Броуди! Если вы не сумеете объяснить свои ошибки, я вынужден буду доложить обо всем моему начальству. Броуди перевел засверкавшие глаза от бумаг на чопорное, обиженное лицо Блэра и, остро чувствуя всю невыносимую унизительность своего положения, ответил угрюмо, понизив голос: - Я старался выполнить эту работу как можно лучше. Ничего больше сделать не могу. - Значит, ваша "наилучшая" работа нас не удовлетворяет, - возразил Блэр, повышая голос чуть не до крика. - В последнее время вы работаете возмутительно плохо, а ведете себя еще хуже. Даже ваш внешний вид срамит наше учреждение. Я уверен, что, если бы сэр Джон знал, он никогда бы этого не допустил. Да что говорить! - он заикался от гнева. - От вас даже на расстоянии разит вином. Безобразие! Броуди сидел молча, потупившись и спрашивая себя, он ли это. Джемс Броуди, покорно переносит такие оскорбления от какого-то надутого ничтожества. Он видел мысленно, как он вскакивает, хватает Блэра за горло, трясет его так, что из того вот-вот и дух вон, затем позорно выбрасывает его за дверь, как выбросил раз человека вдвое сильнее себя. Но нет, он продолжал сидеть, не шелохнувшись, на стуле и глухо пробормотал: - Вне конторы я провожу время так, как мне угодно. - Вы обязаны являться сюда в таком состоянии, чтобы вы были способны работать, - сухо настаивал Блэр. - Вы подаете дурной пример этим молодым людям, и ваш внешний вид - пятно на всем учреждении! - Оставьте в покое мою внешность, черт бы вас побрал! - заревел вдруг Броуди в внезапном приступе ярости. - Я предпочитаю ее вашей тупой самодовольной физиономии. - Без дерзостей, пожалуйста! - крикнул Блэр, и бледное лицо его вспыхнуло. - Я заявлю кому следует о вашей наглости. - Отвяжитесь от меня! - орал Броуди, скорчившись на стуле и глядя на него глазами дикого зверя, сломленного неволей, но еще свирепого. - Не выводите меня из себя, иначе вам же будет худо. Прочтя в этом диком взгляде грозившую ему опасность, Блэр воздержался от дальнейших оскорбительных замечаний, но, пренебрежительно бросив на стол Броуди бумаги, которые держал в руках, сказал ледяным тоном: - Немедленно исправьте и верните мне без единой ошибки, иначе я приму меры! - И, отвернувшись, важно вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, не последовало никакого взрыва, но тишина в комнате была более гнетущей, чем самая страшная буря. Броуди сидел, как каменное изваяние, перебирая в памяти все только что выслушанные оскорбления и не сомневаясь, что взгляды обоих клерков с насмешкой устремлены на него. Уголком глаза он заметил руку, которая, появившись над краем его стола, бесшумно убрала злосчастные счета, и хотя он знал, что добрые товарищи и на этот раз выручат его, застывшая на его лице угрюмость не смягчилась. Так он сидел некоторое время, не поднимая пера, видел, как исправленные документы снова очутились у него на столе, но не сказал ни слова, сохраняя позу холодного безразличия до обеденного гудка, который раздался ровно в час. Тогда он сразу же встал, схватил шляпу и быстро вышел из комнаты. Некоторые оскорбления могут быть смыты только кровью, но сейчас он стремился иным способом стереть в памяти свой позор. Вернулся он вовремя, ровно в два часа, уже совершенно преображенный, как будто под влиянием какой-то таинственной благодетельной силы, рассеявшей его уныние, разгладившей суровые морщины на лице, влившей в его жилы веселящую жидкость, которая теперь жизнерадостно бурлила в них и излучала сияние из всех пор его тела. - Видите, товарищи, я пришел первый, - закричал он с тяжеловесной шутливостью, когда оба клерка вошли вместе вскоре после него. - Минута в минуту! А вы позволяете себе опаздывать! Это безобразие! Если вы не прекратите этого, я доложу начальству - тому самому пугалу, которое приходило сегодня утром. - Он шумно захохотал и продолжал: - Почему бы вам не брать пример с меня, когда перед вами такой образец добродетели? - Вы в хорошем настроении, мистер Броуди, - заметил неуверенно один из молодых людей. - А почему бы и нет? Такие случаи, как тот, что произошел сегодня утром, меня смутить не могут. Если бы не некоторые соображения, я бы свернул шею этому ничтожеству. А вы знаете, - продолжал он конфиденциальным тоном, - отчего он злится? Оттого, что я принят сюда помимо него, благодаря моим связям, и он не мог этому помешать. Он вынул из кармана трубку, шумно выколотил ее о письменный стол и принялся набивать. - Неужели вы будете курить, мистер Броуди? - воскликнул первый клерк, с некоторым беспокойством поднимая глаза от книги. - Вы же знаете, что это строго запрещено. Броуди посмотрел на него, раскачиваясь на стуле, и ответил: - А кто мне запретит? Я делаю, что хочу. Такому человеку, как я, не пристало кланяться и молить разрешения закурить трубку. Он с вызывающим видом продолжал курить, шумно пыхтя трубкой и небрежно бросив на пол обгорелую спичку. Затем, глубокомысленно покачивая головой, промолвил в промежутках между затяжками: - Нет, не пристало. И я не буду этого делать. Господи, если бы я имел то, чего заслуживаю, разве я сидел бы в этой поганой конторе! Я стою много выше такой службы, да и всякой службы вообще. Это истинная правда, только не имею возможности это доказать и должен мириться с тем, что есть. Но ничто меня не изменит. Нет, черт возьми! В этом городе многие были бы счастливы, если бы в их жилах текла такая кровь, как в моих. Он осмотрелся, ища одобрения, но, заметив, что слушатели, которым надоело неизменно слышать одно и то же, с притворным безучастием склонили головы над работой, почувствовал разочарование. Впрочем, он не преминул воспользоваться их невниманием: достал из бокового кармана небольшую плоскую фляжку, торопливо поднес ее к губам и затем украдкой спрятал обратно. Подкрепившись таким образом, он продолжал, словно не замечая, что его не слушают: - Кровь всегда скажется и свое возьмет. Я опять верну себе прежнее положение. Только из-за злобы и зависти человеческой я попал сюда. Но это не надолго. Настоящего человека не сломишь. Скоро люди опять воздадут мне должное, поймут, кто я, и я опять буду на Сельскохозяйственной выставке стоять рядом, плечо к плечу, с господином главным судьей графства, и буду в самых лучших отношениях - как равный с равными, имейте в виду!.. - подчеркнул он эти слова, махнув трубкой. - С людьми самой благородной крови, и мое имя будет в списке среди их имен. - Перенесясь мысленно в славное прошлое, он расчувствовался, глаза его увлажнились, нижняя губа отвисла, грудь вздымалась. Он пробормотал: - Да, это большая честь для человека. - Покурили и хватит, спрячьте трубку, мистер Броуди, - взмолился второй клерк, прерывая его размышления. - Я не хотел бы, чтобы вы опять нарвались на неприятность. Броуди на мгновение остановил на нем сердитый взгляд, потом неожиданно расхохотался: - Как вы запуганы, дружище! Вы правы, я выкурил одну трубку, но намерен выкурить вторую, больше того - намерен еще и выпить! Он с лукавой миной опять вытащил бутылку и на глазах у пораженных клерков долго тянул из нее. Вместо того, чтобы спрятать ее обратно в карман, он поставил ее перед собой на самом верху конторки, сказав при этом: - Здесь ты будешь у меня под рукой, голубушка, и я смогу на тебя поглядывать и следить, как ты будешь пустеть дюйм за дюймом. Затем, польщенный тем, что на нем сосредоточено тревожное внимание клерков, он продолжал: - Кстати о неприятностях. Этот сморчок сказал сегодня одну вещь, такую нелепую, что она не выходит у меня из головы. - Он сильно нахмурился уже при одном воспоминании об этом. - "Ваш внешний вид - пятно на всем учреждении" - так, кажется? Да, это его подлинные слова. Теперь объясните мне, ребята, что он хотел этим сказать, черт его подери? Чем моя наружность плоха? - он с воинственным видом уставился на клерков, а те нерешительно покачивали головами. - Разве я не красивый мужчина, а? - загремел он, с величайшим удовлетворением принимая их молчание за знак согласия. - Это с его стороны гнусная злоба. Да! Я всегда был видный мужчина, хорошо сложенный, а кожа у меня была чистая, как у ребенка. К тому же, - продолжал он, с хитрым выражением поглядывая на слушателей и поглаживая колючую щетину на подбородке, - я имею еще одно доказательство, что он не прав. Может быть, вы слишком молоды, чтобы знать это, но ничего, я все-таки скажу вам, что одна девушка - самая красивая девушка в Ливенфорде - предпочла меня всем. Честное слово, при одной мысли о ней уже хочется выпить в ее честь! Он с картинной торжественностью провозгласил тост за самую красивую даму в Ливенфорде и некоторое время молчал, погрузившись в блаженные размышления о Нэнси. Ему хотелось поговорить о ней, похвастать ее прелестями, но что-то мешало ему, и когда он, сведя брови, стал рыться в памяти, ища объяснения этой своей невольной сдержанности, его вдруг точно озарило: он понял, что не может свободно говорить о Нэнси, потому что она не жена ему. При этой неожиданной догадке он мысленно выругал себя за такое упущение. "Эх, - пробормотал он про себя, - нехорошо ты поступал, Броуди! Надо было раньше подумать об этом". Он с сожалением покачал головой, снова отхлебнул из бутылки, чтобы привести в ясность мысли, и, охваченный глубоким волнением по поводу прискорбного положения Нэнси, прошептал с пьяной слезливостью: "Пожалуй, сделаю это! Ей-богу, сделаю это для нее!" Он готов был сам себе пожать руку, приветствуя это внезапно принятое им благородное решение сделать из Нэнси честную женщину. Конечно, она стояла на не слишком высокой ступени социальной лестницы, но не все ли равно! Его имя покроет все, покроет их общий грех, а женившись на ней, он одним этим великодушным жестом надежнее привяжет Нэнси к дому, оправдает себя в глазах всех и навсегда положит конец тем грустным и пытливым взглядам, которые, как он замечал порой, бросала на него Несси. Он стукнул кулаком по столу и воскликнул: - Я это сделаю! Сегодня же вечером скажу ей об этом! Потом, усмехнувшись при виде оторопелых физиономий клерков, сказал напыщенным тоном: - Не пугайтесь, ребята, это я сейчас обдумывал различные планы и решил сделать кое-что для моей маленькой Несси. Она этого вполне заслуживает. - Потом, перейдя на более простой тон, лукаво подмигнул им и добавил: - Это так, небольшой маневр в домашней политике, о котором вы рано или поздно непременно узнаете. Он уже собирался просветить их на этот счет, когда один из клерков, предвидя, вероятно, какого рода откровения сейчас последуют, поспешил отвлечь его внимание, спросив: - А как учится ваша Несси, мистер Броуди? Броуди прищурился: - Отлично, разумеется. Вы же знаете, что отлично. Не задавайте глупых вопросов. Стипендия Лэтта уже все равно что у нас в кармане. И, ухватившись за эту новую тему, возникшую в его осоловелом мозгу, он продолжал: - Она для меня великое утешение, эта девчурка. Истинное удовольствие для меня видеть, как она каждый раз вставляет палки в колеса парнишке Грирсона. Она постоянно его побеждает, и всякий раз у его скопидома-папаши, наверное, желчь разливается. Да! Для него это горше полыни! Он фыркнул при мысли об этом и, сильнее запрокинув бутылку, допивал уже последние капли ее содержимого, как вдруг эта попытка одновременно и смеяться и пить кончилась тем, что он поперхнулся и закашлялся долгим хриплым кашлем. - Поколотите меня по спине, черт вас возьми! - прохрипел он и нагнулся вперед, качаясь, как больной, измученный слон. Лицо его налилось кровью, глаза блуждали. - Крепче, крепче, - понукал он одного из клерков, который, вскочив со стула, начал тузить его по согнутой спине. - А скверный у вас кашель, - заметил этот молодой человек, когда припадок, наконец, кончился. - Вот вам и результат сидения в мокрой одежде. - Ба! Эка важность - кашель! - возразил Броуди, отирая лицо рукавом. - Я никогда не носил пальто и не буду носить. Зонтик я где-то оставил, но это не имеет значения, дождь мне полезен. Я здоров, как клайдсдэйльский жеребец. - И он потянулся всем худым телом, чтобы показать свою силу. - Несси не в вас, мистер Броуди, - сказал первый клерк. - Она выглядит не особенно крепкой. Броуди сердито посмотрел на него. - У нее прекрасное здоровье. И вы тоже из тех паникеров, которые у всех людей выискивают болезни? Она у меня молодец! В прошлом месяце, правда, она была чуточку нездорова, но это пустое. Я сводил ее к Лори, и он сказал, что у нее голова, какие встречаются одна на тысячу. А я скажу - на миллион! Он торжествующе огляделся вокруг, посмотрел на бутылку, желая от избытка чувств хлебнуть из нее, но, увидев, что она пуста, схватил ее и метко швырнул в стоявшую в углу мусорную корзинку (откуда она была позднее великодушно извлечена и брошена в Ливен одним из его многострадальных коллег). - Что, ловко?! - крикнул он весело. - Да, глаз у меня меткий! Я могу за пятьдесят шагов, не сморгнув, подстрелить на бегу кролика... Кролика! Черт возьми! Будь я там, где мне следовало быть, я бы стрелял не кролика, а куропаток да фазанов. Они бы у меня сыпались на землю, как град! Он уже готов был начать распространяться о поместьях своей знатной родни, но тут его взгляд упал на часы. - Скажите, пожалуйста! Скоро пять! Да, со мной можно незаметно провести время! - Он шутливо прищурил один глаз, заржал и объявил: - За усердной работой время идет быстро, как сказал бы этот надутый молокосос Блэр. Но, к сожалению, я должен вас оставить, друзья. Вы славные ребята, и я очень вас люблю, но теперь мне надо заняться одним более важным делом. - Он весело потер руки, предвкушая удовольствие, и добавил, ухмыляясь: - Если мой любимец заглянет сюда до пяти, скажите ему, что его счета в порядке и что я ушел купить ему погремушку. Он поднялся со стула, медленно взял с вешалки свою шляпу, дважды снимал и надевал ее, пока его не удовлетворил залом ее пыльных полей, взял свою тяжелую трость и с пьяной важностью оста