- но и трудное же! Она раньше была уверена в успехе, так уверена, словно груда золотых гиней уже лежала перед ней и все могли это видеть и удивляться ей. Но теперь тайное жуткое сомнение закралось ей в душу. Об этом никто не знал и никто не узнает - вот единственное, что утешало Несси. "Да, папа, у меня все идет великолепно, лучше быть не может. Этот Грирсон не имеет никаких шансов на успех. Я стою у него на дороге. "Лэтта" уже у меня в кармане". Отцу нравилось, когда она так говорила, он потирал руки и одобрительно улыбался ей, а ей было приятно, что она угодила ему. Она будет скрывать от него свои сомнения так старательно и ловко, что он никогда их не заметит. Она знает, как надо поступать, она ведь умница. Так. Несси разбиралась в собственной душе, восторгаясь собой, поздравляя сама себя, и ей казалось, что она видит, как текут ее мысли с чудесной плавностью, как они несутся подобно сверкающим, шумящим волнам ослепительного света. Но вот она внезапно встрепенулась, глаза утратили рассеянное выражение, а лицо - безмятежное спокойствие, и, потирая лоб рукой, она посмотрела на часы. "Господи, о чем я только думаю! Задремала я, что ли? Целый час прошел, а я ничего не повторила!" - пробормотала она сконфуженно. И, покачав головой, недовольная своей слабостью и потерей драгоценного часа, она только что опять принялась за Евклида, как дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла ее сестра. - Вот тебе стакан молока, дорогая, - шепнула Мэри, на цыпочках подходя к столу. - Отец спит, я и подумала, что могу заглянуть к тебе. Молоко холодное-прехолодное, я целый час держала кувшин под краном. Несси взяла стакан из рук сестры и с рассеянным видом начала пить. - И вправду холодное, - сказала она через минуту. - Оно такое вкусное, как мороженое в жаркий день. Как душно сегодня, Мэри! Мэри легонько прижала ладонь к щеке сестры. - У тебя горит лицо, - сказала она. - Не хочешь ли погулять полчаса со мной на воздухе? - А если он проснется и увидит, что я ушла? - возразила Несси, бросив на нее быстрый взгляд. - Ты знаешь, что тебе достанется больше, чем мне. Нет! Я останусь тут. Мне от молока уже стало не так жарко. И потом я должна до пятницы повторить всю эту книгу. - А как твоя голова? - спросила Мэри после некоторого молчания, во время которого она с беспокойством наблюдала за сестрой. - Все так же. Она не болит, а как-то немеет. - Может быть, положить тебе опять компресс из холодной воды с уксусом? - Не надо, Мэри. Компресс мало помогает. После будущей субботы, когда я выдержу экзамен, мне сразу станет лучше. Это единственное, что может меня вылечить. - Может быть, твое чего-нибудь еще хочется? Скажи, я принесу. - Нет, ничего не хочется. Ты такая добрая, Мэри. Просто удивительно, до чего ты добра ко мне, а ведь и тебе много приходится терпеть. Как бы я жила без тебя? - Ничего особенного я не делаю для тебя, - возразила Мэри грустно. - Хотелось бы делать гораздо больше. Если бы я могла помешать тебе экзаменоваться на стипендию! Но это невозможно. - Не говори так! - торопливо перебила Несси. - Ты знаешь, что я должна непременно ее получить. Я только об этом и думаю, вот уже полгода, и если бы мне пришлось теперь отказаться от нее, у меня бы разбилось сердце. Я _должна_ ее получить. - А тебе в самом деле хочется продолжать учение в университете? - спросила Мэри с сомнением. - Ты только подумай, сколько я занималась, - ответила Несси с волнением. - Как меня заставляли работать! Неужели же все это пропадет напрасно? Надеюсь, что нет. Я так теперь втянулась, что если бы и захотела, не могу остановиться. Иногда у меня такое чувство, как будто что-то меня держит крепко и тащит вперед. Мэри, видя нервное состояние сестры и пытаясь ее успокоить, сказала ласково: - Ну, теперь уже все скоро кончится, Несси, не думай об этом. Передохни денек-другой, не переутомляйся. - Как ты можешь говорить такие вещи! - с раздражением воскликнула Несси. - Ты знаешь, что мне все нужно повторить, знаешь, как это важно. Эта третья книга еще плохо укладывается у меня в голове. Я должна... надо вколотить ее туда, как гвоздь, чтобы она там осталась и не выскочила. Меня ведь могут на экзамене спросить как раз из этой книги, а ты говоришь, чтобы я не занималась! - Тише, тише, родная, не волнуйся! - умоляла Мэри. - Как тут не волноваться! - горячилась Несси. - Я сижу и выматываю себе мозги над книгами, а ты воображаешь, что мне достаточно прогуляться в университет и попросить, чтобы мне дали "Лэтта", а потом принести ее домой в кулаке, как шоколадку. Нет, это не так просто, уверяю тебя! - Да полно же. Несси, деточка, успокойся! - уговаривала ее Мэри. - Не сердись, я ничего подобного не думала. - Нет, думала! Все так думают! Думают, что если я способная, так мне все легко дается. Они не знают, сколько труда я потратила на эту подготовку. Сколько меня заставляли работать. Это может с ума свести! - Знаю, знаю, Несси, - сказала Мэри тихо, гладя ее по голове. - Все знаю: как ты трудилась, как тебе не давали вздохнуть. Не расстраивайся. Ты просто устала и оттого боишься. Ведь ты всегда так верила в успех. Да и что за беда, если тебе не достанется эта злосчастная стипендия? Не все ли равно! Но Несси была так взвинчена, что никакие уговоры на нее не действовали, и она разразилась слезами. - Тебе все равно! - истерически всхлипывала она. - Каково это мне слышать, когда я всю душу вложила в то, чтобы получить ее! И называть сотню золотых соверенов "злосчастной стипендией!" Это хоть кого расстроит! Разве ты не знаешь, что отец "делает со мной, если я провалюсь? Ведь он меня убьет. - Ничего он тебе не сделает, Несси, - возразила Мэри твердо. - Теперь я здесь, и тебе бояться нечего. Я буду подле тебя, когда мы узнаем результат, и если он попробует хоть пальцем тебя тронуть, тем хуже для него. - А что ты можешь сделать? - сказала Несси сквозь слезы. - Ты говоришь так, как будто тебе важнее дать отпор отцу, чем мне получить "Лэтта". Мэри ничего не отвечала на эти недобрые слова и утешала Несси, лаская ее, пока, наконец, рыдания девочки не утихли, и она, утерев глаза, сказала неожиданно спокойно: - Господи, каких только глупостей мы с тобой не наговорили! Ну, разумеется, я получу стипендию, и дело с концом! - Вот и отлично, дорогая, - обрадовалась Мэри, видя, что сестра немного успокоилась. - Я знаю, что ты ее получишь. Как сегодня идет работа? - Великолепно, - ответила Несси несколько сдержанно, с натянутым видом, странно противоречившим ее словам. - На всех парах! Не знаю, что это на меня нашло только что. Ты забудешь то, что я тебе говорила, Мэри, да? - продолжала она настойчиво. - Ни слова об этом никому! Не хочу, чтобы папа знал, что я так глупо вела себя. Я так уверена в том, что получу стипендию, как в том, что выпила вот это, - и она залпом допила оставшееся в стакане молоко. - Ты знаешь, что я ничего ему не скажу, - ответила Мэри, растерянно глядя на сестру, с некоторым удивлением наблюдая эту внезапную перемену настроения. Действительно ли Несси верила в свой успех, или она только старалась скрыть тайный страх провала? С тоскливой тревогой думая об этом, Мэри медленно сказала: - Ты сообщишь результат мне раньше, чем отцу, да, Несси? Обещай, что скажешь мне первой, как только узнаешь. - Ну, разумеется, - уверила ее Несси все тем же тоном, но отвела глаза и сделала вид, что смотрит в окно. - Но нам объявят не раньше, чем через две недели после экзаменов. - Так обещаешь? - настаивала Мэри. - Мы с тобой вместе распечатаем извещение, да? - Да, да! - запальчиво крикнула Несси. - Ведь я же тебе это давным-давно сказала. Можешь даже сама его распечатать, мне все равно. Я обещала и сдержу слово. Ты бы, вместо того чтобы твердить одно и то же, лучше ушла и дала мне заниматься. Мэри с новым беспокойством поглядела на сестру. Уж очень непохожа была эта притворная самоуверенность и раздражительный тон на обычную простодушную кротость и ласковость Несси. Но она решила, что Несси просто возбуждена близостью экзамена, и сказала мягко: - Уйду, уйду, не буду тебе мешать. Но, прошу тебя, детка, не переутомляйся. Я беспокоюсь за тебя. Взяв со стола пустой стакан и отступая к двери, она добавила просительно: - А может быть, ты бы все-таки вышла со мной на несколько минут? Я иду прогуляться. - Нет! - Несси сердито затрясла головой. - И не подумаю! Буду заниматься, и ничего мне не сделается! - Она улыбнулась Мэри с забавной снисходительностью, это она-то, которая минуту назад так горько рыдала, которая неизменно высказывала полную покорность сестре! - Иди, гуляй, девушка! - добавила она, - А мне надо наедине подумать кое о чем. - Над Евклидом? - подозрительно спросила Мэри с порога. - Да, над Евклидом, - подхватила Несси с отрывистым смехом. - Ну, ступай и не мешай мне. Мэри вышла, прикрыв дверь, и так как в кухню, когда там отдыхал отец, ей входить воспрещалось, она медленно направилась к себе в спальню, все еще держа в руке пустой стакан. Она смотрела на него, пытаясь утешиться мыслью, что в последнее время Несси окружена заботами, что она лучше питается. Но, несмотря на эти успокоительные мысли, она вздыхала, из головы у нее не выходил неожиданный взрыв гнева со стороны Несси, лишнее доказательство той душевной неуравновешенности, которая тревожила ее в сестре с самого дня приезда. Надевая шляпу и перчатки, чтобы выйти на обычную прогулку, она говорила себе, что надо будет эту неделю, решающую неделю перед экзаменом, внимательнее наблюдать за Несси. Воздух был тих и зноен, улица пуста. Вот почему Мэри по воскресеньям всегда выходила в этот послеобеденный час, а не вечером, когда та же улица кишела гуляющими парочками. К тому же, так как в это время отец спал, она была спокойна, зная, что Несси на час-другой избавлена от его навязчивого внимания, и эта уверенность давала ей ощущение свободы, которое она теперь так редко испытывала. Она пошла вверх по улице и на этот раз выбрала левый поворот, который вел прямо к далеким Уинтонским холмам, казавшимся еще более далекими от радужной дымки зноя, почти совсем закрывавшей их. Такая же дымка нависла над дорогой и при малейшем движении воздуха поднималась, как мираж, создавая иллюзию, будто вдали, на дороге, лежат озера. Но никаких озер не было, повсюду лежала лишь сухая пыль, которая скоро покрыла башмаки Мэри белой, тонкой пудрой и при каждом шаге легкими хлопьями садилась ей на платье. День был прекрасный, земля купалась в жарком солнечном свете, но для прогулки час был неподходящий, и скоро капризный локон, никогда не слушавшийся головной щетки, намок и свесился Мэри на лоб, она пошла медленнее, чувствуя, что устала. Вместе с усталостью пришло опять воспоминание о странном поведении Несси, жара показалась ей невыносимой, и она решила идти домой, как вдруг заметила кабриолет, быстро мчавшийся ей навстречу. Она сразу узнала и экипаж и того, кто сидел в нем, и, в трепетном смущении, хотела было свернуть с дороги и скрыться, но медлила, остановилась в нерешимости, оглядываясь, словно ища, где спрятаться. Затем, увидев, должно быть, что бежать поздно, опустила голову и торопливо пошла навстречу экипажу. По дороге она старалась сделать равнодушное лицо, надеясь, что ей удастся пройти мимо незамеченной, но, к ее великому смущению, она, не глядя, услышала, что скрип приближавшихся колес постепенно затих, экипаж остановился перед ней и голос Ренвика произнес: - Добрый день, мисс Броуди. Мэри не решалась поднять голову, боясь, что лицо выдаст ее смятение. И, подумав с болью, что теперь она уже для него не Мэри и даже не мисс Мэри, а мисс Броуди, запинаясь пробормотала: - Здравствуйте. - Сегодня чудесная погода, - воскликнул весело доктор. - Но слишком жарко, чтобы гулять пешком. Это все равно, что переходить Сахару. Значит он заметил и разгоряченное лицо и пыль на башмаках! У нее, наверное, вид растрепанной и неопрятной бродяги! - Мне бы для приличия следовало сказать, что наша встреча случайна, - продолжал доктор. - Но это не так. Я ехал сюда, потому что мне известно, что вы по воскресеньям здесь гуляете. Я хотел расспросить вас относительно Несси. Как ей радостны были бы его слова, если бы не эта последняя, все объясняющая фраза! Стоя растерянно, с опущенной головой, она понимала, что надо сказать что-нибудь в ответ, иначе он сочтет ее дурочкой или чудачкой или и тем и другим вместе, и, сделав над собой большое усилие, она медленно подняла глаза, встретила его взгляд, заметила мгновенно, несмотря на все свое замешательство, как четко выделяется на фоне неба его смуглое живое лицо, и невнятно прошептала: - Я не могла вам рассказать о Несси, я давно вас не встречала. - Слишком давно. И по вашей вине. Я вас не видел несколько недель, я уже думал, что вы опять сбежали из Ливенфорда, не простясь со мной. - Нет, я теперь останусь здесь навсегда, - возразила она медленно. - Это вы скоро распроститесь с нами. Его лицо слегка омрачилось. - Да, осталось только две недели. Время летит стрелой. - Он вздохнул. - Странно. Теперь, когда мой отъезд уже близок, я начинаю терять интерес к тому новому, что ждет меня. Вначале я был так рад, а теперь вижу, что этот старый город крепко привязал меня к себе. - У вас, верно, здесь так много друзей... - Вот именно! У меня здесь есть друзья. Он машинально играл хлыстом, глаза его смотрели, не видя, на шевелившиеся уши лошади. Затем он серьезно взглянул на Мэри: - Если вы свободны, то не покатаетесь ли со мной, мисс Броуди? Я вас, быть может, больше не увижу, а хотелось бы поговорить кое о чем. Согласны? Разумеется, ей хотелось ехать. Отец будет отдыхать до пяти, и более подходящий час трудно было выбрать. Тем не менее она колебалась. - Я... я не одета для катанья, и мне надо быть дома к пяти, и потом... - Ну, значит, едем, - ответил Ренвик, с улыбкой протягивая ей руку. - У вас впереди добрых полтора часа. А что касается вашего туалета, так он еще чересчур хорош для моей старой двуколки. Не успела Мэри опомниться, как она уже сидела рядом с ним, так близко рядом, на красном плюшевом сиденье. Доктор застегнул легкий фартук экипажа, защищавший от пыли, тронул кнутом лошадь, и они помчались вперед. В этом движении было что-то захватывающее. Ветер, поднимаемый им в неподвижном воздухе, овевал щеки Мэри, небо больше не пылало, а тихо светилось, пыль не досаждала - она была просто мягким порошком, облегчавшим бег лошади, и после утомительной ходьбы Мэри была рада посидеть молча, глядя на мелькавшие мимо поля. Слишком смущенная близостью Ренвика, чтобы глядеть на него, она уголком глаза видела гладкую, мягкую кожу его перчаток, посеребренную сбрую лошади, монограмму на фартуке, все щегольские детали этой "старой двуколки", как он назвал свой экипаж, и снова, как тогда у него в доме, она остро почувствовала разницу между его и своей жизнью. Пускай в прошлом он знал борьбу с нуждой, теперь ему не приходилось дрожать над каждым фартингом, донашивать платье, пока оно не расползется по швам, заглушать в себе всякую потребность развлечений, выходивших за пределы строжайшей экономии. Но она подавила это ощущение, отогнала мысли об ожидавшей ее разлуке и, решив, не портить себе этот единственный час редкого развлечения, отдалась неиспытанному блаженству. Ренвик в свою очередь смотрел на ее чистый профиль, слабый румянец, выступивший на щеках, наблюдал ее необычное оживление с странным удовлетворением, с гораздо более острой радостью, чем Мэри - мелькавшие мимо картины. Ему вдруг страшно захотелось заставить ее повернуться к нему так, чтобы он мог заглянуть ей в глаза. И он прервал молчание, сказав: - Вы не жалеете, что поехали со мной? Но Мэри по-прежнему не смотрела на него, и только губы ее дрогнули слабой улыбкой. - Я рада, что поехала. Все так чудесно. Я не привыкла к этому и буду потом часто вспоминать... - Мы еще успеем доехать до берега Лоха, - ответил он весело. - И, если Тим прибавит шагу, успеем даже напиться чаю. Мэри пришла в восторг от такой перспективы и, обратив внимание на лоснившуюся спину Тима, обличавшую хороший уход, подумала, что он будет мчать их достаточно быстро, чтобы выиграть время для чаепития, но не настолько быстро, чтобы довезти ее домой раньше времени. - Тим, - повторила она беспечно. - Какое славное имя для лошади! - И лошадь-то славная, - отозвался Ренвик и, уже громче, обратился к лошади: - Не правда ли, Тимми? Тим наставил уши и, словно довольный этой похвалой, внес немного больше прыти в свою размеренную рысь. - Видите? - продолжал Ренвик, одобрительно посмотрев на улыбнувшуюся Мэри. - Он понимает, что я о нем говорю, и старается не ударить в грязь лицом. Старый лицемер! Он еще больше разленится в Эдинбурге. Слишком много овса и мало работы. - Так вы берете его с собой? - Да. Продать Тимми у меня бы духу не хватило. Таков уж я. - Он помолчал, потом продолжал, словно размышляя вслух: - Может быть, это нелепо, но, когда я полюблю что-нибудь - картину, книгу, лошадь, что бы то ни было, - я не могу расстаться с ним. Уж когда люблю, так люблю. Я упрям. И подхожу ко всему со своей собственной меркой. Пусть какой-нибудь критик хоть двадцать раз твердит мне, что картина хороша, а если она мне не нравится, я ее не повешу у себя. Я покупаю картину только в том случае, если она завладевает мною, и тогда я уже не могу с нею расстаться. - У вас в столовой чудная картина, - вставила Мэри, глядя прямо перед собой. - Да. И я рад, что она вам тоже понравилась. Она меня утешает в одиночестве. Я купил ее в Институте. Впрочем, она не мне одному понравилась, - добавил он с усмешкой. - Критики тоже ее одобрили. Разговор о картине напомнил Мэри цель ее первого посещения Ренвика, и, предупреждая его вопрос относительно Несси, она сказала: - Я так вам благодарна за все, что вы сделали для Несси. Вы более чем добры к нам обеим. (Она так и не рассказала ему до сих пор об участи винограда, и он продолжал посылать подарки, к счастью, больше не попадавшиеся на глаза Броуди). - Мне хотелось немного помочь вам, - ответил он. - Как чувствует себя Несси? - Здоровье ее как будто лучше, - в голосе Мэри звучала все же легкая тревога, - но у нее так часто меняется настроение! Ее волнует близость экзамена. Он будет в субботу. Я делаю, что могу. - Я знаю. Но если она выдержала все это время и не заболела, значит с ней все благополучно. Ради нее надеюсь, что она получит эту стипендию. - Он долго молчал, потом заметил серьезным тоном: - Вам лучше быть подле нее в то время, когда будет объявлен результат. И, если я понадоблюсь, сразу же обратитесь ко мне. Мэри была уверена, что к тому времени, когда станет известен результат экзамена, доктора уже не будет в Ливенфорде. Но, подумав, что он и так достаточно для нее сделал, она ничего не сказала и сидела молча, погруженная в свои мысли. Так он думает, что с Несси все будет благополучно! Что же, она, Мэри, постарается, чтобы так и было. Она будет следить за сестрой, беречь ее, в случае неудачи защитит от гнева отца. Ее вывел из задумчивости голос Ренвика. - А здесь, оказывается, расширили дорогу. Проехать будет совсем легко. И здесь прохладнее. Мэри подняла глаза и обомлела: Ренвик отклонился в сторону от большой дороги и, не подозревая об этом, вез ее теперь по той самой тропе через еловую рощу, где она заблудилась в ночь грозы. С застывшим лицом смотрела она на деревья, снова окружавшие ее. Теперь они не качались под натиском урагана, не падали с оглушительным треском, вырванные с корнем, а стояли тихо, мирно, в ясном спокойствии. Лучи яркого солнца пробивались меж темных ветвей угрюмых елей, делая их менее угрюмыми, инкрустируя золотом колючие ветви, рисуя на прямых сухих стволах нарядный узор из мерцающего света и тени. Проезжая через этот лес теперь, в безопасности, в удобном экипаже, Мэри содрогнулась, вспоминая, как, истерзанная, беременная, пробиралась здесь ощупью во мраке, спотыкаясь, падая, как проколола руку острым суком, как ее преследовали бредовые видения и голоса - и никто не видел ее, не слышал ее зова. Слеза задрожала на ее-реснице, но, крепко вонзив пальцы в длинный рубец на ладони, словно для того, чтобы это напоминание о ее мужестве в ту ночь придало ей силы, она не позволила слезе скатиться и обратила взгляд на долину, открывшуюся внизу, когда они выехали из леса. А вот и ферма, куда она добралась тогда. На ярко-зеленом фоне сочного луга виднелся дом, а неподалеку от него низенький сарай, приютивший ее измученное тело. Белые стены прикрыты сверху желтой соломенной крышей, из единственной трубы поднимается дым и длинной, тонкой голубой лентой тянется к небу. Мэри с усилием отвела глаза и, пытаясь овладеть собой, сидела очень прямо, в напряженной позе, глядя вперед, а уши Тима качались и расплывались перед ее помутившимся взором. Ренвик, вероятно, инстинктивно почувствовал, что молчание Мэри вызвано каким-то внезапным приливом печали, и долго не говорил ничего. Только когда они перебрались через вершину Мэркинчского холма и перед ним внизу открылась спокойная, сверкающая гладь Лоха, он сказал тихо: - Смотрите, какая красота и покой! Картина действительно была чудесная. Озеро, отражая густую, ослепительную лазурь безоблачного неба, лежало холодное, неподвижное, как полоса девственного льда, и от краев его уходили вверх крутые, одетые густым лесом склоны холмов, тянувшихся до зубчатой цепи гор вдали. Тихую гладь озера разрывал лишь в одном месте ряд островков, драгоценным изумрудным ожерельем лежавших на груди Лоха, зеленых и лесистых, как и его берега, и отражавшихся в воде, как в зеркале, так отчетливо, что глаз не мог бы отличить островка от его отражения. На ближайшем к ним берегу раскинулась деревушка, и домики ее группами белели на фоне яркой зелени и синевы воды и неба, Ренвик указал на нее кнутом. - А вот и Мэркинч, - значит будет чай, Мэри! Надеюсь, красоты природы не лишили вас аппетита. Ее прекрасное лицо, тихое, как гладь этого озера, просветлело при словах доктора, и она улыбнулась с слабым отблеском прежней радости. Он назвал ее "Мэри!" Дорогой, вьющейся по склону холма, они спустились в Мэркинч, и Ренвик, с пренебрежением миновав маленький непривлекательный трактир при въезде в деревню, подъехал к крайнему коттеджу в конце улицы, окаймлявшей берег Лоха. С многозначительным взглядом в сторону Мэри он выскочил из экипажа и постучал в дверь. Коттедж своим видом не нарушал общей гармонии. Его белые стены были обрызганы ярким золотом настурций, зеленое крылечко увито, как беседка, красными розами, его садик благоухал резедой, - таким Мэри когда-то рисовала себе коттедж в Гаршейке. И дверь открыла маленькая, сгорбленная женщина, которая всплеснула руками и радостно воскликнула: - Доктор! Доктор! Вы ли это?! Глазам не верю! - Ну, конечно, я, Джэнет, - сказал Ренвик ей в тон. - Я - и со мной дама. И оба мы умираем с голоду после долгой прогулки. Если вы не угостите нас чаем с лепешками собственного изготовления и вареньем, и маслом, и бог знает чем еще, мы немедленно исчезнем и никогда больше не приедем к вам. - Ничего подобного вы не сделаете, - энергично возразила Джэнет. - Не пройдет и пяти минут, как вам подадут такой чай, какого вы во всем Мэркинче не найдете. - А можно нам пить его в саду, Джэнет? - Ну, разумеется, можно, доктор! Где хотите, хоть на крыше моего коттеджа. - Спасибо, лучше уж в саду, - сказал со смехом Ренвик. - Пожалуйста, Джэнет, велите вашему парнишке присмотреть за Тимом. И крикните нам, когда все будет готово. Мы погуляем на берегу. - Ладно, ладно, доктор. Все будет сделано, - с готовностью отозвалась Джэнет. Когда она ушла, доктор подошел к Мэри. - Походим? - спросил он. И, когда она молча кивнула, он помог ей выйти из экипажа, говоря: - Джэнет заставит нас ждать не больше пяти минут, но вам не мешает пока размять ноги. Они, наверное, у вас затекли от долгого сидения. "Как эта женщина обрадовалась ему, - думала Мэри. - И все, кто его знает, всегда рады услужить ему!" Думая об этом, пока они шли по гальке, покрывавшей берег, она промолвила: - Вы с Джэнет, видно, старые знакомые. У нее глаза чуть не вылезли на лоб от радости, когда она вас увидела. - Я когда-то немного помог ее сыну в Ливенфорде, - ответил он небрежно. - Она славная старушка, но болтлива, как сорока. - Он скосил глаза на Мэри и прибавил: - Впрочем, она печет замечательные лепешки, а это главное. Вы должны обязательно съесть ровно семь штук. - Почему непременно семь? - Это счастливое число. И как раз подходящая порция для здоровой и проголодавшейся молодой девицы. - Он критически посмотрел на нее. - Жаль, что я не могу последить за вашим питанием, мисс Мэри. В этой легкой впалости щек есть своя грустная красота, но она в то же время означает, что вы отказываете себе в масле и молоке. Готов биться об заклад, что вы отдаете Несси все то, что я посылаю вам. Мэри вспыхнула. - Нет, право же, нет... Вы так добры к нам... Он с состраданием покачал головой. - Когда вы, наконец, вспомните и о себе, Мэри? Мне больно думать, что будет с вами, когда я уеду. Вам нужен кто-нибудь, кто строго следил бы за вами и заставлял бы вас беречь себя. Вы будете мне писать и сообщать, как ведете себя здесь без меня? - Да, - медленно ответила Мэри, и казалось, что на нее слегка повеяло холодом от воды, у которой они стояли. - Я буду вам писать, когда вы уедете. - Вот и прекрасно, - весело сказал Ренвик. - Я это считаю твердым обещанием с вашей стороны. Они стояли рядом, любуясь мирным спокойствием открывшейся перед ними картины, которая казалась Мэри такой далекой от ее горестного существования в родном доме, так высоко стоящей над ее жизнью. Побежденная и точно освобожденная этой красотой, она не в силах была больше подавлять в себе любовь к человеку, стоявшему рядом с ней. Ее влекло к нему чувство более глубокое и волнующее, чем то, что она уже испытала когда-то. Она жаждала доказать ему свою преданность, свое поклонение. Но это было невозможно. Надо было стоять спокойно рядом с ним, несмотря на то, что сердце ее билось так, словно хотело выскочить из груди. Слабое журчанье Лоха, едва-едва плескавшегося о берег, одно только нарушало тишину. Он шептал ей в уши, кто она такая, она, Мэри Броуди, мать внебрачного ребенка, и бесконечно повторял слово, которым заклеймил ее отец, когда выгонял из дому в ту грозовую ночь. - Я слышу надтреснутый колокольчик Джэнет, - сказал, наконец, Ренвик. - Вы готовы приступить к лепешкам? Она кивнула головой, не отвечая, так как что-то сжимало ей горло, и когда доктор легонько взял ее за локоть, чтобы помочь пройти по усыпанному галькой берегу, это прикосновение было нестерпимее всех страданий, какие она когда-либо испытывала. - Все готово! Все готово! - кричала Джэнет, суетясь вокруг, как бешеная. - Стол и стулья и все уже в саду, как вы приказали. И лепешки свежие, сегодня утром пекла! - Чудесно! - одобрил Ренвик, придвигая стул Мэри и садясь на свое место. Хотя тон его давал понять Джэнет, что она здесь больше не нужна, старая женщина не уходила и, с восхищением осмотрев Мэри, облизала губы, готовясь заговорить. Но в эту минуту заметила выражение лица Ренвика и, с трудом удержав готовый сорваться с языка поток слов, пошла к дому. Когда она ушла, покачивая головой и бормоча что-то себе под нос, Мэри и Ренвик почувствовали легкое стеснение. Чай был превосходен, в саду прохладно, пряно благоухала резеда, а им обоим было как-то не по себе. - Джэнет старая болтунья, - сказал Ренвик с искусственной небрежностью. - Если бы я позволил, она бы нас совсем оглушила. После этого замечания он погрузился в неловкое молчание, а Мэри вдруг вспомнился тот единственный в ее жизни случай, когда она вот так же сидела за столом наедине с мужчиной: это было в крикливо-нарядном кафе Берторелли, она ела мороженое, а Денис жал ей ногу под столом и чаровал ее живостью и блеском речей. Как не похож на ту обстановку этот тенистый деревенский сад, наполненный ароматом сотни цветов! Как не похож на Дениса ее нынешний спутник, который не болтает о заманчивых поездках за границу и даже, увы, не ласкает под столом ее ногу. Как раз в эту минуту он укоризненно качал головой. - В конце концов вы съели только две, - проворчал он, трагически глядя на нее. И добавил с расстановкой: - А я сказал: семь. - Они такие громадные, - оправдывалась Мэри. - А вы такая маленькая! Но вы бы стали больше, если бы слушались меня. - Я всегда вас слушалась в больнице, помните? - Да. - Он сделал паузу. - Тогда слушались. Он опять стал молчалив, вспоминая, какой он впервые увидел ее - с закрытыми глазами, безжизненную, бледную - сломленную, вырванную с корнем лилию. Но, наконец, он взглянул на часы, затем хмуро на Мэри. - К сожалению, время бежит. Едем обратно? - Да, - сказала Мэри жалобно. - Если вы думаете, что пора... Они встали и молча покинули сладостное уединение этого сада, как будто созданного, чтобы укрывать пылких любовников. Усадив Мэри в экипаж, доктор вернулся на крыльцо, чтобы расплатиться с Джэнет. - Не надо мне ваших денег, доктор, - говорила Джэнет своим протяжным голосом, напоминавшим звуки волынки. - Мне одно только удовольствие угостить вас и эту милую барышню. - Возьмите, Джэнет, иначе я рассержусь! Она почуяла перемену в его настроении и, взяв деньги, шепнула смиренно: - Уж не оплошала ли я в чем? Простите старуху, если так. Или, может, лепешками не угодила? - Все было отлично, Джэнет, великолепно, - успокоил он ее, садясь в экипаж. - До свиданья! Все еще недоумевая, она помахала им рукой на прощанье и, когда они скрылись за поворотом, опять покачала головой и, бормоча что-то, вошла в дом. На обратном пути Ренвик и Мэри разговаривали мало. За дав ей какой-нибудь вопрос: удобно ли ей, не прикрыть ли ей ноги, довольна ли она прогулкой, не пустить ли Тима быстрее, - Ренвик опять погружался в молчание, которое становилось все более гнетущим по мере того, как они подъезжали ближе к Ливенфорду. Домашний очаг уже снова протягивал навстречу Мэри свои щупальца, готовые сомкнуться вокруг нее. Там отец, с опухшими от сна глазами и пересохшей глоткой, встанет угрюмый и немедленно потребует ужин. Там Несси нуждается в сочувствии и утешении. Там обступят ее сразу бесчисленные заботы и обязанности. Эта короткая и нежданная передышка от печальной жизни близилась к концу, и хоть она была сплошным наслаждением, сердце Мэри мучительно болело от мысли, что это, вероятно, почти наверное, последняя ее встреча с Ренвиком. Они были уже почти у самых ворот, и, остановив лошадь на некотором расстоянии от дома, Ренвик сказал каким-то странным голосом: - Ну вот, мы и приехали. Как скоро это кончилось. Правда? - Да, очень скоро, - как эхо, откликнулась Мэри, вставая и выходя из кабриолета. - Мы бы могли подольше оставаться в Мэркинче, - сказал он натянуто. Потом, помолчав: - Может быть, я вас не увижу больше. На всякий случай простимся. Они обменялись долгим взглядом. В глазах Мэри светилась мольба. Ренвик снял перчатку и протянул ей руку, сказав ненатуральным голосом: - Прощайте! Она механически подала ему свою, и, ощутив пожатие его сильных, прохладных пальцев, которые ей так нравились, которые когда-то умели успокаивать боль в ее истерзанном теле и никогда больше его не коснутся, пальцев, которые она обожала, - она вдруг потеряла власть над собой и, зарыдав, прижалась горячими губами к его руке, страстно целуя ее, потом бросилась бежать от него и вошла в дом. Одно мгновение Ренвик смотрел на свою руку, словно не веря глазам, потом поднял голову и, глядя вслед исчезавшей фигуре Мэри, сделал движение, как бы собираясь выскочить из экипажа и бежать за ней. Но не сделал этого и снова долго, с странным выражением смотрел на свою руку, уныло покачал головой и, надев перчатку, медленно поехал прочь. 9 - Принеси еще каши для сестры! - крикнул Броуди громко, обращаясь к Мэри. - Что ты ей дала порцию, которая и в глазу не поместится?! Как она будет работать на пустой желудок, да еще в такой день, как сегодня! - Не надо, папа, - робко запротестовала Несси. - Это я просила Мэри не давать мне много. Она мне приготовила яйцо. Меня сегодня тошнит от одного вида каши. - Молчи, дочка. Ты не понимаешь, что для тебя полезно, - возразил Броуди. - Счастье, что у тебя такой отец, который о тебе заботится и следит, чтобы ты ела то, что здорово. Налегай на кашу! От нее твои кости обрастут мясом, и ты наберешься сил для того, что тебе предстоит. Говоря это, он, очень довольный собой, откинулся на спинку стула, наблюдая, как его младшая дочь пыталась дрожащей рукой через силу запихать еще несколько ложек каши между судорожно сжимавшихся губ. Он не понимал, что ей от волнения претит еда и что гораздо лучше сегодня оставить ее в покое. Он был в приподнятом настроении по случаю великого дня, дня состязания на стипендию Лэтта, и даже не пошел в контору в обычный час, остался дома, чтобы поддержать и ободрить Несси своим присутствием. "Что я был бы за человек, если бы не проводил дочь в такой день, когда ее ждет "Лэтта"? - размышлял он. Нет, он не такой человек! Он не забывал своей задачи все эти томительные месяцы, да, не забывал и следил, чтобы дочь выполняла свой долг, так зорко следил, что теперь было бы глупо испортить суп, пожалев щепотку соли! Нет, он не пойдет сегодня утром на службу, пропустит, пожалуй, весь день. По такому случаю можно и прогулять день. Ведь это праздник. Он не жалел сил, чтобы его подготовить, и, честное слово, сумеет им насладиться. При этой мысли он слегка усмехнулся и, по-прежнему с удовлетворением созерцая Несси, воскликнул: - Вот так хорошо, молодчина! Ешь, ешь! Торопиться некуда. Твой отец с тобой. - Не довольно ли, папа? - рискнула вступиться Мэри, умоляющими глазами смотря на отца. - Может быть, ей сегодня от волнения не хочется есть. Я сейчас дам ей яйцо. - Налегай, Несси, налегай, - протянул Броуди, не обращая никакого внимания на слова Мэри. - Я знаю, что тебе полезно. Ты бы тут умерла с голоду, если бы не я. Не такой у тебя отец, чтобы позволить тебе сидеть три часа на экзамене с пустым желудком. Он чувствовал себя в своей стихии, он пожинал плоды своих забот о Несси: забыты были все превратности судьбы, утихла на время острая боль воспоминаний о Нэнси, и, растянув рот в широкую язвительную усмешку, он воскликнул: - А мне сейчас пришло в голову, что этот олух Грирсон тоже, быть может, сидит за столом, смотрит, как его щенок набивает брюхо, и думает, что ему делать. Ей-богу, приятная мысль! - в улыбке его проступила горечь: - Мэр города, шутка сказать, достойный представитель Ливенфорда! Пари держу, что сегодня он имеет довольно-таки жалкий и встревоженный вид! Он на минуту остановился и, увидев, что Несси благополучно одолела кашу и пьет разболтанное в молоке яйцо, крикнул резко, словно горечь, разбуженная мыслью о Грирсоне, не вполне его оставила: - Несси! Заешь хоть лепешкой с маслом это пойло, если тебе уж так хочется его пить! - Он бросил сердитый взгляд на Мэри и прибавил: - От такой кормежки не растолстеешь! - Потом опять обратился к Несси тоном увещевания: - Не мигай так глазами, девушка! Можно подумать, что тебе предстоит сегодня бог знает какое страшное дело, а не пустяковая письменная работа. Ведь все у тебя в голове, и тебе остается только взять перо и написать ее. Чего тут волноваться и отказываться от такой хорошей, питательной каши? Он самодовольно обозрел сызнова глубокую мудрость своих рассуждений и, вдруг разозленный нелепым, по его мнению, волнением Несси, резко спросил ее в упор: - Какого черта ты трусишь? Или ты не моя дочь? Что во всем этом страшного, чтобы так бояться? Несси подумала о высоком экзаменационном зале, в котором заскрипит два десятка перьев, азартно состязающихся между собой, представила себе безмолвную черную фигуру экзаменатора, сидящего на кафедре, как строгий, всесильный судья, увидела себя самое, маленькую, незначительную согнувшуюся фигурку, пишущую с лихорадочной быстротой. Но, пряча глаза, сказала поспешно: - Я ничего не боюсь, папа. Может быть, меня немножко беспокоит поездка. А о "Лэтта" я совсем и не думаю. Они могли бы уже заранее объявить результат, чтобы остальным не надо было и трудиться ехать на экзамен. Он опять широко улыбнулся ей и воскликнул: - Вот это лучше! Теперь я узнаю свою дочь! Недаром же я тебя столько времени тренировал! Теперь, когда я тебя выпущу на круг, ты помчишься, как стрела. - Он остановился, довольный этим сравнением, и оно смутно напомнило ему те дни, когда он в таком же веселом возбуждении, как сейчас, отправлялся на выставку скота. - Я тебя сегодня вроде как на выставку веду, Несси, и горжусь тобой! Я заранее знаю, что ты вернешься с красным билетиком на шее. Моя дочь, Несси Броуди, - вот чье имя сегодня будет у всех на устах. Мы взбудоражим весь город. Клянусь богом! Теперь они, встречая меня, будут глядеть на меня совсем другими глазами. Мы им покажем. Он любовно, почти с восторгом посмотрел на Несси и сказал, помолчав: - Господи, боже мой, я просто поражаюсь, как посмотрю на эту головку, да подумаю, сколько в ней учености: тут и латынь, и французский язык, и математика, и бог знает что еще! А вся-то она не больше моего кулака. Да, правильно говорит пословица, что мал золотник, да дорог, не в величине дело, а в качестве. Большое удовлетворение для человека видеть, что его способности проявляются в дочери, и дать ей возможность показать себя. Когда я был в твоем возрасте, у меня такой возможности не было. - Он вздохнул из сочувствия к себе самому. - Нет. А между тем я бы далеко пошел, если бы мне ее дали. Но мне пришлось идти в люди и самому прокладывать себе дорогу. В те времена не было никаких стипендий, а были бы - так я бы себя показал! Он поднял глаза на дочь и воскликнул уже другим, веселым тоном: - Ну, а с тобой будет иначе, Несси. Тебе дорога будет укатана. Об этом позабочусь я. Увидишь, что я сделаю для тебя, когда ты получишь "Лэтта". Я... я... буду подгонять тебя, и ты пойдешь так далеко, как только можно. - Он стукнул кулаком по столу и, победоносно глядя на Несси, докончил: - Разве ты не довольна тем, что я делал для тебя? - Да, папа, - сказала тихо Несси. - Я... я очень довольна всем. - Еще бы! Ни один человек в Ливенфорде не сделал бы для своего ребенка того, что сделал я для тебя. Смотри же, не забывай этого! Когда вернешься домой с стипендией, не возгордись! Помни, кому ты этим обязана! Она боязливо покосилась на него и сказала тихо: - Уж не думаешь ли ты, папа, что я принесу ее сегодня домой? Немало времени пройдет, раньше чем будет объявлен результат. Не меньше двух недель! Лицо Броуди выразило неудовольствие, как будто Несси внезапно испортила ему всю радость. - Опять ты за старое! Что означает вся эта болтовня о результатах? Думаешь, я ожидаю, что ты принесешь деньги домой в мешке? Я знаю, что они придут в свое время. И я за ними не гонюсь... Но что-то мне кажется, что ты начинаешь бояться как бы они не ускользнули у тебя из рук. - Вовсе нет, папа, - поспешно возразила Несси. - Я об этом и не думаю. Я только боялась, как бы ты не подумал, что мне уже сегодня будет наверное все известно. - "Наверное", - повторил он медленно и с ударением. - Так значит, ты еще не уверена? - Да, да, - вскричала она, - твердо уверена! Я сама не знаю, что говорю, - это от волнения перед поездкой в университет. - Не распускайся! - сказал он предостерегающе. - Помни, тебе шестнадцать лет, и если ты сейчас не научишься владеть соб