ая в руке извещение, и в уши ей вливался поток слов, произносимых рычащим голосом отца. Она была одна в комнате, он - за милю отсюда, в конторе, но силой расстроенного воображения она отчетливо видела его перед собой, слышала его голос: "Так Грирсон победил! Ты допустила, чтобы этот выскочка опередил тебя! Пускай бы хоть это был кто-нибудь другой, но Грирсон, сын этой мерзкой свиньи! И после того, как я всем твердил, что ты ее получишь! Это черт знает что такое, слышишь? Черт знает что такое! Ты безголовая идиотка, это после того, как я столько возился с тобой, заставлял работать. Боже! Я этого не перенесу. Я сверну твою тонкую шею!" Несси глубже забилась в кресло, словно пытаясь спрятаться от невидимо присутствующего здесь отца. В глазах ее по-прежнему застыл ужас, как будто отец наступал на нее, протянув свои громадные руки. Она не двинулась с места, даже губы не шевельнулись, но услышала свой жалобный крик: - Я сделала все, что могла, папа. Я ничего больше не могла. Не трогай меня, папа! "Все, что могла! - шипел он. - Но этого было недостаточно, чтобы одолеть Грирсона! А еще клялась, что "Лэтта" у нее в кармане! Я опять опозорен; на этот раз благодаря тебе! Я с тобой рассчитаюсь за это! Говорил я, что тебе плохо придется, если провалишься!" - Нет, нет, папа, - шептала она. - Я не думала, что провалюсь. Больше этого не будет, обещаю тебе! Ты ведь знаешь, что я всегда впереди всего класса. Я всегда была твоей дочкой Несен. Ты не обидишь такую маленькую, как я. Я в другой раз выдержу экзамен лучше. "Никакого другого раза не будет! - заорал он. - Я... я задушу тебя за то, что ты сделала мне!" Он бросился на нее, и, зная, что он сейчас убьет ее, она вскрикнула, закрыв глаза, в безумном, невероятном испуге. Но вдруг тот обруч, что сжимал ей мозг последние утомительные месяцы зубрежки, лопнул, и она ощутила чудесный покой и тишину. Голову перестало давить, исчезли тиски, сжимавшие ее, исчез и страх, она была свободна. Она открыла глаза, увидела, что отца здесь больше нет, и улыбнулась беспечной, насмешливой улыбкой, игравшей в ее подвижных чертах, подобно солнечным зайчикам, и незаметно перешедшей в веселый смех. Смех был негромкий, но судорожный, слезы потекли по ее щекам, и все ее худенькое тело тряслось. Так она смеялась долго, потом веселость исчезла так же быстро, как пришла, слезы сразу высохли, и лицо ее приняло хитрое выражение. Несси не раздумывала больше, как давеча в гостиной: теперь какая-то сила внутри ясно указывала ей путь, думать было не нужно. Сжав губы в прямую линию, она осторожно, как какую-нибудь драгоценность, положила на стол письмо, которое все время держала в руках, и, встав с кресла, водила взглядом по комнате, вертя головой, как заводная кукла. Когда она перестала ею вертеть, по лицу пробежала улыбка, и, шепнув самой себе тихонько, Ободряюще: "Что делаешь, делай как следует, милая Несси", она повернулась и на цыпочках вышла из кухни. Все с той же преувеличенной и безмолвной осторожностью она поднялась по лестнице, постояла, прислушиваясь, на площадке, затем, успокоенная, мелкими шажками пошла к себе в комнату. Здесь она без колебаний подошла к умывальнику, налила в таз холодной воды из кувшина и старательно умыла лицо и руки. Умывшись, вытерлась, натерев до блеска полотенцем свое бледное личико, затем, сняв старенькое серое платье из грубой шерсти, вынула из шкафа кашемировое, свой лучший наряд. Но и он ее, видимо, не вполне удовлетворил, так как она покачала головой и пробормотала: - Это недостаточно красиво, Несси, милочка. Для такого случая нужно бы что-нибудь получше. Все же она надела его все с той же неторопливой уверенностью движений, и лицо ее просветлело, когда она подняла руки к волосам. Расплела косы и несколькими быстрыми движениями щетки расчесала их, время от времени шепча одобрительно: "Мои чудные волосы, мои красивые, красивые волосы". Наконец, довольная тем, что расчесала до блеска массу тонких золотых волос, постояла перед зеркалом, оглядывая себя с рассеянной, загадочной улыбкой. Достала свое единственное украшение - нитку коралловых бус, подаренную когда-то матерью, чтобы загладить промах забывчивого Мэта, хотела было надеть их на шею, но вдруг отдернула руку, в которой держала бусы. "Они будут колоть", - прошептала она и осторожно положила их на стол. Не теряя больше времени, она тихо вышла из комнаты, сошла вниз и в передней надела свою жакетку и соломенную шляпку с красивой новой шелковой лентой, купленной и нашитой Мэри. Теперь она была готова к выходу, одета точно так, как в день экзамена. Но она не вышла из дому, а, крадучись, скользнула обратно в кухню. Здесь она стала действовать быстрее. Ухватившись за спинку одного из тяжелых деревянных стульев, она передвинула его на середину кухни, потом притащила к стулу книги, лежавшие на шкафу, сложив их аккуратной и устойчивой кучкой, на которую полюбовалась с довольным видом и поправила ее легкими и точными прикосновениями пальцев, доведя до полной симметрии. "Вот это аккуратно сделано, моя милая, - пробормотала она удовлетворенно. - Из тебя бы вышла отличная хозяйка". Говоря это, она стала пятиться назад, все еще любуясь своей работой, но когда дошла так до двери, повернулась и шмыгнула в посудную. Здесь, нагнувшись, порылась в бельевой корзине, стоявшей у окна, выпрямилась с радостным восклицанием и воротилась в кухню, неся что-то в руке. Это был обрывок тонкой веревки, на которой развешивали белье. Теперь движения ее стали еще торопливее. Проворные пальцы лихорадочно делали что-то с концом веревки. Она вскочила на стул и, стоя на книгах, привязала другой конец к железному крюку на потолке. Потом, не сходя со стула, взяла со стола письмо и приколола его себе на грудь, бормоча: "Первая премия на выставке, Несси! Как жаль, что это не красный ярлычок". Наконец она осторожно просунула голову в петлю, завязанную ею, стараясь не сдвинуть шляпы, заботливо выпростала свои распущенные косы из петли и плотно надела ее на шею. Все было готово. Она стояла, весело балансируя на баррикаде книг, как ребенок на построенном им из песка замке, и взгляд ее, жадно устремленный в окно, пытался проникнуть сквозь листву сиреневого куста. В то время как глаза ее искали далекое небо, заслоненное кустом, ее нога, упиравшаяся в спинку стула, оттолкнула его, и она повисла. Крюк в потолке бешено завертелся в балке, куда он был вбит, но балка крепко держала его. Веревка натянулась, но не порвалась. Несси висела, дергаясь, как марионетка, на веревке, и тело ее, казалось, вытягивается, отчаянно тянется одной болтающейся в воздухе ногой, стремясь достигнуть пола, но не достигая его на один-единственный дюйм. Шляпка нелепо съехала на лоб, лицо постепенно темнело по мере того, как веревка врезывалась в тонкую белую шею. Глаза, такие ласковые, всегда умоляющие, голубые, как незабудки, затуманились болью и легким удивлением, потом медленно начали стекленеть. Ее губы вздулись, полиловели и раскрылись, челюсть отвисла, тонкая струйка пены тихо потекла по подбородку. Она качалась взад и вперед, качалась в комнате, безмолвие которой нарушал только слабый шелест листьев сирени за окном. Но вот, наконец, тело в последний раз слабо вздрогнуло и замерло неподвижно. В доме царило безмолвие, безмолвие смерти. Но после долгой тишины кто-то задвигался наверху и медленно, часто останавливаясь, стал сходить по лестнице. Наконец дверь в кухню отворилась, и вошла старая бабушка. Приближался час еды, и бабушку привлекло в кухню желание поджарить себе гренки помягче. Она ковыляла вперед, опустив голову, ничего не замечая, пока не наткнулась на тело Несси. - Тс-с, тс-с, куда это я забрела? - пробормотала она и отступила, ошеломленно глядя полуслепыми глазами на висевшее тело, которое от толчка опять пришло в движение и тихо качнулось на нее. Лицо старухи подозрительно сморщилось, она вгляделась и вдруг раскрыла рот. Когда же тело мертвой девочки снова коснулось ее, она шарахнулась назад и завизжала: - Ай! Боже милосердный! Что... что это? Она... Она... Новый крик разодрал воздух. С бессвязным восклицанием она повернулась, поскорее выбралась из кухни и, распахнув настежь дверь на улицу, бросилась бежать, спотыкаясь, вон из дому. Она пробежала так через двор на улицу и, готовая бежать дальше, столкнулась вдруг с Мэри, почти упала ей на руки. Мэри вгляделась в нее с некоторым испугом и воскликнула: - Что случилось, бабушка? Вы заболели? Старуха уставилась на нее. Лицо ее дергалось, впалый рот судорожно гримасничал, язык не слушался. - Что такое с вами, бабушка? - повторила Мэри в удивлении. - Вы нездоровы? - Там... Там... - бормотала старуха, как безумная, указывая негнущейся рукой на дом. - Там... Несси! Несси там! Она... она повесилась в кухне! Мэри быстрым, как молния, взглядом посмотрела на дом, увидела открытую дверь. С криком ужаса бросилась она мимо старухи, все еще держа в руке белую коробочку с порошками от головной боли, взбежала по ступеням, промчалась через переднюю на кухню. - Боже! - вскрикнула она. - Моя Несси! Она уронила коробочку с порошками, рывком выдвинула ящик кухонного шкафа и, схватив нож, изо всех сил ударила по натянутой веревке. Веревка в ту же секунду разорвалась, и еще теплое тело Несси беззвучно свалилось на Мэри и соскользнуло на пол. - Господи! - крикнула Мэри снова. - Спаси ее для меня! Мы с ней одни на свете. Не дай ей умереть! Обхватив руками мертвую сестру, она уложила ее на пол и, упав на колени, дрожащими руками принялась распутывать веревку, впившуюся в распухшую шею, пока, наконец, не развязала петлю. Она колотила Несси по рукам, терла ей лоб, испуская бессвязные крики, заглушенные рыданиями: - Скажи мне хоть слово, Несси! Я люблю тебя, родная моя сестренка! Не покидай меня. Но никакого ответа не было из этих раскрытых, безжизненных губ, и в муке отчаяния Мэри вскочила на ноги и бросилась на улицу. Дико озираясь вокруг, она увидела мальчика на велосипеде, ехавшего мимо. - Стойте! - закричала она, неистово размахивая руками. И когда он подъехал к ней, удивленный, она прижала руки к груди и прокричала, задыхаясь: - Поезжайте за доктором! За доктором Ренвиком! Скорее! Сестра моя больна. Скорее, скорее! Подогнав его последним криком, она побежала обратно в дом, налила воды и, опять став на колени, подняла Несси, обняв ее за плечи, смочила ей распухшие губы, пыталась влить ей воду в рот. Потом подложила под валившуюся назад голову подушку, брызнула водой в потемневшее лицо, бормоча разбитым голосом: - Скажи же мне что-нибудь, Несси! Я хочу, чтобы ты была жива! Хочу, чтобы ты была жива! Я бы никогда тебя не покинула. Зачем, зачем ты меня услала?! Смочив Несси лицо и не зная, что еще можно сделать, она стояла на коленях над распростертым на полу телом, слезы текли по ее лицу, она ломала руки, как безумная. За все еще открытой дверью послышались торопливые шаги, и в кухню вошел Ренвик. Сперва он не заметил тела Несси, заслоненного стоявшей на коленях Мэри, и, видя только последнюю, остановился, громко окликая ее: - Мэри! Что случилось? Но, ступив шаг вперед и опустив глаза, он увидел на полу Несси и вмиг стал на колени рядом с Мэри. Руки его быстро задвигались по мертвому телу, а Мэри смотрела на него безмолвно, с мукой во взгляде. Через минуту доктор поднял глаза и, глядя на нее через труп сестры, сказал медленно: - Встаньте, Мэри! Дайте мне положить ее на диван. Теперь она по его голосу поняла, что Несси мертва, и, пока он поднимал тело на диван, она встала, губы ее дергались, сердце билось так, что, казалось, оно разорвет грудь. - Я виновата! - прошептала она обрывающимся голосом. - Я вышла, чтобы принести ей порошки. Ренвик повернулся к ней от дивана и нежно посмотрел на нее. - Вы ни в чем не виноваты, Мэри. Вы все для нее сделали, что могли. - Зачем она это сделала? - простонала она. - Я так ее любила. Я хотела ее уберечь. - Я знаю. Бедная девочка, должно быть, сошла с ума, - сказал он грустно. - Бедный, запуганный ребенок! - Я бы для нее на все пошла, - прошептала Мэри. - Я бы за нее жизнь отдала. Он посмотрел на нее, на это бледное лицо, убитое горем, думая о ее прошлом, о ее новом несчастье, о серой безнадежности ее будущего. И, глядя в глаза, полные слез, чувствовал, как поднимается в нем всепоглощающая волна нежности. Подобно источнику, много лет скрытому глубоко под землей и внезапно хлынувшему на поверхность, чувство это затопило его бурным потоком. Сердце его болело за Мэри, и, охваченный внезапно сознанием, что он не может больше ее оставить, он подошел к ней, говоря тихим голосом: - Мэри! Не плачьте, дорогая! Я люблю вас. Она посмотрела на него сквозь слезы, как слепая. Он подошел еще ближе, и в тот же миг она очутилась в его объятиях. - Я не оставлю тебя здесь, дорогая, - шептал он. - Ты пойдешь со мной. Я хочу, чтобы ты была моей женой. Он утешал ее, рыдавшую у него на груди, говоря ей о том, что полюбил ее, должно быть, с того часа, когда впервые увидел, но сам не знал этого до сих пор. Вдруг в кухне раздался громкий голос, обрушившийся на них с невероятной свирепой силой: - Проклятье! Это еще что значит? В моем доме! Это был Броуди. Стоя на пороге и не видя дивана, заслоненного створкой открытой двери, он смотрел на Ренвика, обнимавшего Мэри, и глаза его от бешенства и изумления готовы были выскочить из орбит. - Ах, так вот кто твой любовник! - крикнул он грубо, входя в кухню. - Вот откуда тот роскошный черный виноград! Клянусь богом, мне не приходило в голову, что твой любовник этот... этот господин. При этих словах Мэри дрогнула и хотела отойти от Ренвика, но он удержал ее и, продолжая обнимать одной рукой, пристально смотрел на Броуди. - Нечего бросать на меня величественные взгляды! - проворчал Броуди с коротким злобным смехом. - Вы мне глаза не замажете. Теперь вы у меня в руках. Один из столпов общества в нашем городе приходит к человеку в дом и превращает его в публичный дом! В ответ Ренвик сурово выпрямился, медленно поднял руку и указал на диван. - Вы перед лицом смерти, - сказал он. Глаза Броуди невольно, опустились под его холодным взглядом. - Ошалели вы, что ли? Все вы здесь шальные! - пробурчал он. Но повернулся туда, куда указывал палец Ренвика, и, увидев тело Несси, вздрогнул, шагнул вперед. - Что... Что это? - дико закричал он. - Несси! Несси! Ренвик увлек Мэри к дверям и, прижимая ее к себе, остановился и сказал сурово: - Несси повесилась, потому что она не получила стипендии, и вы - виновник ее смерти. Затем он увел Мэри из кухни, и они вместе вышли на улицу. Броуди не слышал, как они уходили. Ошеломленный последними словами Ренвика и странной неподвижностью лежавшего перед ним тела, пробормотал: - Они хотят меня запугать! Проснись, Несси! Это твой отец говорит с тобой. Да ну же, доченька, вставай! Нерешительно протянув руку, чтобы разбудить Несси, он заметил бумагу на ее груди. Схватив ее, оторвал от платья, к которому она была приколота, и трясущейся рукой поднес к глазам. - Грирсон! - прошептал он сдавленным голосом. - Грирсон получил ее. Она провалилась!.. Бумага упала из рук, и взгляд его невольно остановился на шее Несси, окруженной багровым рубцом. Но и теперь еще он не верил. Он опять дотронулся до ее неподвижного тела, и лицо его стало таким же багровым, как рубец на белой коже мертвой. - Боже! - пробормотал он. - Она... Она повесилась... Он прикрыл глаза руками, словно не в силах вынести это зрелище. - Боже! Она... она... - И потом, задыхаясь, ловя ртом воздух: - Я любил мою Несси... Тяжелый стон вырвался из его груди. Качаясь, как пьяный, он слепо пятился от мертвого тела и, не сознавая ничего, упал на стул. Взрыв рыданий без слез потряс его, разрывая грудь острой болью. Опустив голову на руки, он сидел так, одержимый одной мучительной мыслью, сквозь которую пробивались, однако, и другие, бесконечный поток образов, скользивших мимо центральной фигуры - его мертвой дочери, как процессия призраков вокруг трупа на катафалке. Он видел сына и Нэнси вместе под ярким солнцем, видел поникшую фигуру и робко склоненную набок голову жены, насмешливое лицо Грирсона, издевающегося над его горем, Ренвика, обнимавшего Мэри, смелого молодого Фойля, давшего ему когда-то отпор у него в конторе. Видел раболепного Перри, Блэра, Пакстона, Гордона, даже Дрона. Все они безмолвно проходили перед его закрытыми глазами, отвернувшись от него, осуждая его, и грустно смотрели на тело его Несси, лежавшее на катафалке. Не в силах больше терпеть пытку этих видений, он поднял голову, отнял от глаз руки и искоса поглядел на диван. Сразу же ему бросилась в глаза худенькая рука мертвой, свисавшая с края дивана, вялая, неподвижная. Восковые пальцы, маленькая ладонь. С содроганием поднял он глаза выше и, как слепой, посмотрел в окно. В это время дверь медленно отворилась, и в кухню вошла его мать. Ее недавний ужас уже испарился из одряхлевшей памяти, и все печальное событие затерялось в дебрях слабоумного мозга. Доковыляв до своего обычного места, она села против сына. Ее полуслепые глаза искали его глаз, она старалась угадать его настроение. Наконец, приняв его молчание за хороший знак, она прошамкала: - Пожалуй, пойду поджарю себе кусочек мягкой булки. И встала, не помня ничего, кроме собственных нужд, поплелась в посудную, потом, воротившись, села у камина и принялась жарить принесенный ею ломтик булки. - Я смогу макать его в суп, - бормотала она про себя, жуя губами. - Тогда мне легче будет съесть его. Потом, снова бросив взгляд на сына через разделявший их камин, она, наконец, заметила его странный вид, голова ее встревоженно затряслась, и она воскликнула: - Ты не сердишься на меня, Джемс, нет? Я только поджарю себе славный, мягкий ломтик булки. Ты знаешь, как я люблю гренки. Я и тебе приготовлю, если хочешь. И она захихикала, робко, заискивающе, бессмысленным старческим смехом, который нарушил жуткое безмолвие в комнате. Но сын не отвечал и по-прежнему, как окаменелый, смотрел в окно, за которым теплый летний ветер шелестел в редкой листве кустов, окаймлявших сад. Ветер усилился. Он поиграл ветками смородинных кустов, поднялся выше, нежной лаской коснулся листьев трех высоких, тихих, серебристых берез, осыпая их мерцанием света и тени, потом, неожиданно налетев на дом, точно набрался от него холода и поскорее умчался назад, к прекрасным холмам Уинтона.