рь я вас познакомлю с вашим секретарем, мисс Мейсон. - Джилл постучал и открыл дверь в соседнюю комнату, где за маленьким письменным столом сидела мисс Мейсон, немолодая девица с приятным лицом, выдержанная, просто и изящно одетая. Мисс Мейсон встала и отложила газету. - Доброе утро, мисс Мейсон. - Доброе утро, мистер Джилл. - Мисс Мейсон, это доктор Мэнсон. - Здравствуйте, доктор Мэнсон. У Эндрью слегка зашумело в голове от этого града приветствий, но он овладел собой и принял участие в разговоре. Через пять минут Джилл ускользнул и на прощанье ободряюще сказал Эндрью: - Я пришлю вам несколько папок с делами. Папки были принесены Стивенсом, несшим их с любовной бережностью. Стивенс был не только мастер готовить гренки и кипятить молоко, он был еще лучшим во всем учреждении специалистом по раскладке бумаг. Каждый час он входил в кабинет Эндрью с папкой бумаг, которые заботливо укладывал в стоявшую на письменном столе лакированную коробку с надписью "входящие", и в то же время жадно заглядывал в коробку с надписью "исходящие", ища, нет ли там бумаг. Стивенса глубоко огорчало, если "исходящая" оказывалась пустой. В этих прискорбных случаях он уходил расстроенный. Растерянный, ошеломленный, раздраженный, Эндрью перелистал папки: протоколы заседаний комитета, скучные, бессодержательные, написанные неудобоваримым языком. Затем он энергично атаковал мисс Мейсон. Но мисс Мейсон, перешедшая сюда, по ее словам, из отдела мороженого мяса министерства внутренних дел, располагала очень ограниченным запасом сведений. Она сообщила ему, что часы занятий здесь от десяти до четырех. Рассказала о хоккейной команде служащих их учреждения, в которой она была помощником капитана. Предложила ему свой экземпляр "Таймса". Глаза ее молили Эндрью угомониться. Но Эндрью не мог угомониться. Отдохнув и набравшись свежих сил за время поездки во Францию, он стосковался по работе. Он принялся чертить узор на ковре, с раздражением посмотрел в окно на Темзу, по которой суетливо сновали буксирные пароходы и плыли против течения длинные ряды угольных баржей, с шумом бороздя воду. Потом пошел к Джиллу. - Когда я смогу приступить к делу? Джилл даже подскочил, так отрывисто был задан вопрос. - Вы меня просто поражаете, мой милый доктор. Я дал вам столько папок, что вам хватит на месяц. - Он посмотрел на часы. - Пойдемте. Пора завтракать. За своей порцией вареной камбалы Джилл тактично пояснил Эндрью, трудившемуся над отбивной котлетой, что ближайшее собрание не состоится и не может состояться раньше 18 сентября, что профессор Челлис в Норвегии, доктор Морис Гэдсби - в Шотландии, сэр Вильям Дьюэр, председатель комитета, - в Германии, а его, Джилла, прямой начальник, мистер Блейдс, отдыхает с семьей в Фринтоне. В полном смятении мыслей вернулся в этот вечер Эндрью домой к Кристин. Мебель свою они сдали на хранение и, чтобы иметь время осмотреться и найти подходящее жилье, сняли на месяц маленькую меблированную квартирку на Эрлс-корт. - Можешь себе представить, Крис, - они еще ничего для меня не подготовили! Мне предстоит целый месяц пить молоко, читать "Таймс" и старые протоколы, - да, и еще вести длинные интимные беседы о хоккее со старухой Мейсон. - Ты бы лучше ограничился беседами с твоей собственной старухой. Как мне здесь все нравится, милый, каким прекрасным кажется после Эберло! Я сегодня уже проделала маленькую экскурсию - в Чельси. Видела дом Карлейля и Тейтовскую галерею. У меня составлен целый план того, что нам с тобой надо проделать. Можно поехать пароходиком вверх до Кью. Подумай, мы увидим там знаменитый парк! А в будущем месяце в Олберт-холле концерт Крейслера! Да, и мы должны посмотреть на памятник, чтобы узнать, почему все над ним смеются. И потом здесь сейчас гастролирует нью-йоркская труппа... И было бы очень мило, если бы мы с тобой как-нибудь позавтракали вместе в ресторане. - Она протянула ему свою маленькую руку. Эндрью редко видывал ее в таком веселом возбуждении. - Милый! Пойдем куда-нибудь обедать. На этой улице есть русский ресторан. Судя по виду - хороший. Потом, если ты не особенно устал, мы можем... - Послушай! - запротестовал Эндрью, в то время как она тащила его к дверям. - Ведь ты, кажется, считалась единственным благоразумным человеком в нашем семействе! Впрочем, Крис, после тяжких трудов моего первого дня на службе я не прочь весело провести вечер. На следующее утро он прочитал все бумаги на своем столе, подписал их и в одиннадцать часов уже слонялся без дела по кабинету. Но скоро ему стало слишком тесно в этой клетке, и он устремился за дверь, решив обследовать все здание. Оно показалось ему столь же мало любопытным, как морг без трупов, пока, дойдя до самого верхнего этажа, он не очутился вдруг в длинном помещении, частично превращенном в лабораторию, где на ящике из-под серы сидел молодой человек в длинном грязном белом халате, с безутешно мрачным видом полировал себе ногти и курил папиросу, от которой табачное пятно на его верхней губе становилось все желтее. - Алло! - сказал Эндрью. Минутная пауза, затем незнакомый молодой человек ответил безучастно: - Если вы заблудились, так лифт - направо, третья дверь. Эндрью прислонился к опытному столу и вынул папиросу. Он спросил: - А вы здесь чаем угощаете? Тут молодой человек в первый раз поднял голову, угольно-черную, тщательно причесанную и странно не гармонировавшую с поднятым воротником засаленного пиджака. - Только белых мышей, - ответил он, оживляясь. - Листья чая для них весьма полезны. Эндрью засмеялся, быть может потому, что шутник был на пять лет моложе его. Он сказал в виде пояснения: - Моя фамилия Мэнсон. - Этого я и опасался. Так вы теперь включились в компанию забытых людей. - Он выдержал паузу. - А я доктор Гоуп. По крайней мере раньше полагал, что я Гоуп. Теперь же я определенно бывший Гоуп. - А чем вы здесь занимаетесь? - Одному богу известно и Билли Пуговичнику, то есть Дьюэру. Часть рабочего дня я сижу и размышляю. Но больше всего просто сижу. Иногда мне присылают куски разложившихся шахтеров и запрашивают о причинах взрыва. - А вы отвечаете? - вежливо осведомился Эндрью. - Нет, - резко возразил Гоуп. - Я... на них! Это крайне неприличное выражение облегчило душу обоим, и они вместе отправились завтракать. Доктор Гоуп пояснил, что завтрак здесь - единственное занятие в течение рабочего дня, которое помогает ему сохранить рассудок. Гоуп изложил Мэнсону и многое другое. Он был сотрудником исследовательского отдела Кембриджского университета и попал сюда via Бирмингам, чем, вероятно, и объясняются (добавил, ухмыляясь, Гоуп) его частые выходки дурного тона. Его "ссудили" комитету благодаря настояниям профессора Дьюэра, чума его возьми! Он здесь выполняет чисто техническую работу, самые шаблонные обязанности, которые с тем же успехом мог бы выполнять любой служитель при лаборатории. Гоуп говорил, что его просто сводят с ума бездеятельность и косность комитета, который он сжато и выразительно называл "Утеха маньяков". То, что делается в этом комитете, типично для всех исследовательских учреждений в Англии: ведает ими кворум влиятельных болванов, слишком поглощенных своими собственными теориями и слишком занятых взаимными распрями, чтобы двигать работу в каком-либо определенном направлении. Гоупа дергали то в одну, то в другую сторону, командовали, что делать, вместо того чтобы дать ему делать то, что он считал нужным, и ему не удалось никогда хотя бы в течение полугода заниматься одной работой. В разговоре с Эндрью он бегло охарактеризовал всех членов совета "Утеха маньяков". Председателя, сэра Вильяма Дьюэра, трясущегося от дряхлости, но неукротимого девяностолетнего старца, Гоуп называл "Билли Пуговичник", намекая на склонность сэра Вильяма оставлять незастегнутыми некоторые весьма ответственные части туалета. Старый Билли, по словам Гоупа, состоял председателем почти всех научных обществ в Англии. К тому же он вел по радио популярные беседы "Наука для детей", завоевавшие ему громадную известность. Затем в совете состоял профессор Винни, которому его студенты дали удачную кличку "Лошадь", Челлис, малый неплохой в тех случаях, когда он не изображает из себя какого-то "Рабле-Пастера-Челлиса", и, наконец, доктор Морис Гэдсби. - Вы Гэдсби знаете? - спросил Гоуп. - Да, пришлось раз с ним встретиться, - Эндрью рассказал об экзамене. - Узнаю нашего Мориса, - сказал Гоуп с горечью. - И такой проклятый втируша! Повсюду пролезет. Умная бестия, между прочим. Но исследовательская работа его не интересует. Он занят только своей собственной персоной. - Гоуп неожиданно рассмеялся. - Роберт Эбби рассказывает о нем забавную историю. Гэдсби хотелось попасть в члены клуба "Бифштекс", - знаете, это один из тех лондонских клубов, куда главным образом ходят обедать, и очень приличные там обеды, между прочим. Ну, Эбби, старичок услужливый, обещал Гэдсби (бог его знает, зачем) похлопотать за него. Неделю спустя они встречаются. "Ну что, я принят?" - спрашивает Гэдсби. "Нет, - отвечает Эбби, - не приняты". - "Боже милостивый, - кричит Гэдсби, - неужели вы хотите сказать, что я забаллотирован?" - "Забаллотированы, - подтверждает Эбби. - Послушайте, Гэдсби: а вы когда-нибудь в своей жизни видели тарелку с икрой?" - Гоуп откинулся на спинку стула и завыл от смеха. Через минуту он добавил: - Эбби тоже состоит у нас в комитете. Он человек почтенный. Но слишком умен, чтобы ходить сюда часто. Этот завтрак послужил началом, и впоследствии Эндрью и Гоуп много раз завтракали вместе. Гоуп, при всем своем грубоватом студенческом юморе и легкомысленном, озорном характере, был человек с мозгами. В его непочтительной критике было нечто здоровое. Эндрью понимал, что этот человек способен сделать что-нибудь в жизни. В минуты серьезного настроения Гоуп часто высказывал страстное желание вернуться к настоящей работе и интересовавшим его исследованиям процесса выделения желудочных ферментов. Иногда ходил с ними завтракать и Джилл. Гоуп определял Джилла словами "славный человечек". Засушенный тридцатилетней службой (он проделал путь от конторского мальчика до принципала), Джилл все же сохранил человеческий облик. В конторе он работал, как хорошо смазанная, маленькая, легкая на ходу машина. Каждое утро неизменно одним и тем же поездом приезжал из Санбери и каждый вечер, если его не "задерживали" на службе, уезжал одним и тем же поездом. В Санбери у него была жена и три дочери, был садик, где он выращивал розы. По внешним признакам это был типичный образец обывателя из предместья. Но под этой внешней типичностью скрывался другой, настоящий Джилл, который любил Ярмут зимой и всегда проводил там в декабре свои свободные дни, которому заменяла библию почти выученная им наизусть книга под названием "Хаджи Баба", который был влюблен в пингвинов зоологического сада. Как-то раз Кристин случилось быть четвертой за их общим завтраком. Джилл превзошел самого себя в любезности, поддерживая честь гражданского ведомства. Даже Гоуп вел себя с достойной восхищения светскостью. Он признался Эндрью, что с тех пор как познакомился с миссис Мэнсон, он как будто меньше чувствует себя кандидатом на смирительную рубашку. Дни мелькали один за другим. Пока Эндрью ожидал собрания комитета, они с Кристин знакомились с Лондоном. Ездили на пароходике в Ричмонд. Набрели на театр под названием "Старый шут". Видели, как колышется под ветром вереск в Хемпстедской степи, узнали прелесть маленьких кофеен, куда забегаешь ночью выпить кофе. Они гуляли по Рочестер-роу и катались на лодке по Серпентайн. Они открыли обманчивые обольщения Сохо. (квартал в Лондоне, населенный преимущественно иностранцами и знаменитый своими ресторанами) Когда же им уже больше не нужно было изучать маршруты подземки, раньше чем вверить себя ей, они начали чувствовать себя лондонцами. II Восемнадцатого сентября собрался совет комитета, и Эндрью, наконец, увидел всех. Сидя рядом с Джиллом и Гоупом и чувствуя на себе настойчивые взгляды последнего, Эндрью смотрел, как члены совета входили в длинный зал с золочеными карнизами: Винни, доктор Ланселот Додд-Кентербери, Челлис, сэр Роберт Эбби, Гэдсби и последним сам Билли Пуговичник - Дьюэр. Еще до прихода Дьюэра Эбби и Челлис заговорили с Эндрью. Эбби сказал несколько спокойных слов, профессор излил на него поток любезностей, поздравляя со вступлением в должность. Дьюэр, войдя, повернулся к Джиллу и воскликнул своим странным, пронзительным голосом: - А где наш новый врач, мистер Джилл? Где доктор Мэнсон? Эндрью встал, изумленный внешностью Дьюэра, превосходившей даже описание Гоупа. Билли был низкого роста, сгорблен и волосат. Костюм на нем был ветхий, жилет весь в пятнах, карманы позеленевшего пальто отдувались, набитые бумагами, брошюрами, протоколами десятка различных обществ. Неряшливость Билли ничем не оправдывалась, так как он был очень богат и имел дочерей, из которых одна была замужем за пэром, обладателем миллионов. А между тем Билли, теперь, как и всегда, походил на грязного старого павиана. - Со мной вместе в Куинсе в тысяча восемьсот восьмидесятом был какой-то Мэнсон, - проскрипел он благосклонно вместо приветствия. - Это он и есть, сэр, - тихонько проговорил Гоуп, не устояв перед искушением. Билли услышал. - А вы как можете это знать, доктор Гоуп? - Он учтиво скосил глаза на Гоупа поверх пенсне в стальной оправе, сидевшего на кончике его носа. - Вы в ту пору еще и в пеленках не лежали. Хи-хи-хи! И он, захлебываясь смехом, прошлепал к своему месту во главе стола. Никто из его коллег, уже сидевших за столом, не обратил на него внимания (в комитете высокомерное игнорирование окружающих было обычным приемом). Но это не смутило Билли. Выгрузив из кармана кучу бумаг, он налил себе воды из графина, поднял лежавший перед ним молоточек и с силой ударил по столу. - Джентльмены, джентльмены! Мистер Джилл сейчас прочтет протокол. Джилл, исполнявший обязанности секретаря комитета, стал быстро и нараспев читать вслух протокол последнего заседания, а Билли тем временем, не слушая его, то рылся в своих бумагах, то приветливо поглядывал на Эндрью, все еще смутно отожествляя его с Мэнсоном, которого знавал в тысяча восемьсот восьмидесятом. Наконец Джилл кончил. Билли немедленно схватился за молоточек. - Джентльмены! Мы чрезвычайно рады увидеть сегодня среди нас нашего нового врача. Помню, совсем недавно, в тысяча девятьсот четвертом, я указывал, что нам необходим штатный врач-клиницист, прикомандированный к комитету для основательной помощи патологам, которых мы время от времени похищаем, джентльмены, - хи-хи! - которых мы похищаем у Исследовательского отдела. Я говорю это с полнейшим уважением к нашему молодому другу Гоупу, от великодушия которого - хи! хи! - от великодушия которого мы так сильно зависим. Помню, еще недавно, в тысяча восемьсот восемьдесят девятом... Тут сэр Роберт Эбби перебил его: - Я убежден, сэр, что и остальные члены комитета от всей души присоединятся к вашему поздравлению доктора Мэнсона с его работой о силикозе. Должен сказать, я нашел ее образцом терпеливого и оригинального клинического исследования, которое, как хорошо известно комитету, может иметь большое влияние на наши законы об охране труда. - Слушайте, слушайте! - прогудел Челлис, желая поддержать своего протеже. - Это самое я только что собирался сказать, Роберт, ворчливо заметил Билли. Для него Эбби все еще был молодой человек, чуть не студент, которого следовало ласково пожурить за то, что он перебивает старших. - Когда мы на прошлом заседании решили, что необходимо такое исследование провести, мне тотчас пришло на ум имя доктора Мэнсона. Он первый поднял этот вопрос, и ему надо дать широкую возможность продолжать его работу. Нам желательно, джентльмены, - тут он через стол сощурился на Эндрью из-под косматых бровей, как бы давая ему понять, что это для его же пользы, - желательно, чтобы он посетил все антрацитовые копи в нашей стране, а потом, может быть, можно будет говорить и обо всех вообще угольных копях. Мы желаем также предоставить ему полную возможность клинического наблюдения шахтеров на наших производственных предприятиях. Мы будем оказывать ему всяческое содействие, включая и помощь такого ученого бактериолога, как наш молодой друг доктор Гоуп. Короче говоря, джентльмены, нет той вещи, которую бы мы не сделали, чтобы обеспечить нашему новому сотруднику возможность довести этот чрезвычайно важный вопрос о вдыхании пыли до его окончательного научного и административного завершения. Эндрью тихонько и быстро перевел дух. Замечательно, чудесно, лучше, чем он ожидал! Комитет предоставит ему свободу действий, поддержит своим громадным авторитетом, даст широкую возможность проводить клинические исследования. Это не люди, а ангелы, все, все, а Билли - сам архангел Гавриил! - Но, джентльмены, - пропищал неожиданно Билли, выгрузив новую партию бумажек из карманов пальто, - раньше чем доктор Мэнсон займется этим вопросом, раньше чем мы найдем возможным позволить ему сосредоточить на нем свои усилия, нам придется, я считаю, заняться другим, более неотложным делом. Пауза. У Эндрью сердце сжалось и начало медленно падать, в то время как Билли продолжал: - Доктор Бигсби из министерства торговли указал мне на ужасающий разнобой в деталях оборудования первой помощи на производстве. Существуют, конечно, официальные правила, но они весьма растяжимы и неудовлетворительны. Так, например, не имеется точных стандартов на размеры и толщину бинтов, на длину, форму и материал лубков. Так вот, джентльмены, это вопрос важный, и урегулировать его - прямая обязанность нашего комитета. Я решительно настаиваю, чтобы наш врач провел тщательное обследование и представил нам доклад, раньше чем он займется вопросом о пыли. Молчание. Эндрью с отчаянием обвел глазами сидевших за столом. Додд-Кентербери, вытянув ноги, смотрел в потолок. Гэдсби чертил какие-то диаграммы на своем блокноте, Винни хмурился, Челлис выпятил грудь, собираясь держать речь. Но заговорил Эбби: - Право, сэр Вильям, это дело министерства торговли или департамента горной промышленности. - Но мы находимся в распоряжении обоих этих учреждений, - проскрипел Билли. - Мы - хи-хи-хи! - так сказать, приемыш и того и другого. - Да, я это знаю. Но в конце концов этот... эти размеры бинтов - вопрос сравнительно маловажный, а доктор Мэнсон... - Уверяю вас, Роберт, это вопрос далеко не маловажный. Он будет поднят в парламенте. Мне об этом не далее как вчера говорил лорд Ангер. - О! - подхватил Гэдсби, насторожившись. - Если уж сам Ангер этим заинтересовался, так нам не приходится раздумывать. - Гэдсби под маской грубой прямоты был подхалимом и такому человеку, как лорд Ангер, особенно жаждал угодить. Эндрью почувствовал, что ему необходимо вмешаться. - Простите, сэр Вильям, - начал он, запинаясь. - Я... полагал, что приглашен сюда для клинической работы. Целый месяц я болтался без дела в своем кабинете, а теперь, если я... Он не договорил и оглядел всех. Ему помог Эбби. - Доктор Мэнсон совершенно прав. Четыре года он терпеливо трудился над своим открытием, а теперь, когда мы обещали ему всячески содействовать в разработке этого вопроса, мы посылаем его измерять бинты. - Если доктор Мэнсон имел терпение четыре года, Роберт, - пропищал Билли, - то может потерпеть еще немножко. Хи! Хи! - Верно, верно, - прогудел Челлис, - после этого он сможет окончательно заняться своим силикозом. Винни откашлялся. - Ну, - пробормотал Гоуп на ухо Эндрью, - наша Лошадь готовится заржать. - Джентльмены, - начал Винни, - я давно предлагал комитету заняться вопросом о зависимости между мускульным утомлением и действием горячего пара - вопросом, который, как вам известно, меня глубоко интересует и которому вы, смею сказать, до сих пор не уделяли такого внимания, какого он, несомненно, заслуживает. Теперь я полагаю, что если уж отвлечь доктора Мэнсона от вопроса о вдыхании пыли, то нам представляется прекрасный случай двинуть вперед этот крайне важный вопрос о мускульной усталости... Гэдсби посмотрел на часы. - У меня деловое свидание на Харлей-стрит ровно через тридцать пять минут. Винни сердито повернулся к Гэдсби. Его коллега Челлис поддержал его сочным: "Недопустимая наглость!" Чувствовалось, что сейчас разразится скандал. Но желтое лицо Билли, выглядывавшее из бакенбард, оставалось учтиво-спокойным. Он сорок лет вел такие собрания. Он знал, что его ненавидели и жаждали .его ухода. Но он не уходил - никогда не уходил. Его большой череп, набитый проблемами, датами, очередными вопросами, какими-то неясными ему самому формулами, уравнениями, сведениями из физиологии и химии, действительными и вымышленными данными исследований, подобен был необозримому сводчатому склепу, населенному призраками котов с выпотрошенными мозгами, освещенному поляризованным светом, озаренному розовым сиянием великого воспоминания о том, как некогда, когда он, Билли, был еще мальчиком, сам Листер (Джозеф Листер - знаменитый английский хирург.) погладил его однажды по голове. И Билли, как ни в чем не бывало, объявил: - Должен вам сказать, джентльмены, что я уже почти обещал и лорду Ангеру и доктору Бигсби, что мы им поможем покончить с этими затруднениями. Шести месяцев вам для этого достаточно будет, доктор Мэнсон. Ну, может быть, чуточку дольше. Дело это не такое уж неинтересное, как вы думаете, молодой человек. Оно даст вам возможность познакомиться ближе с людьми и жизнью. Вспомните слова Лавуазье относительно капли воды! Хи-хи! А теперь, переходя к вопросу о патологическом исследовании доктором Гоупом образца, поступившего к нам в прошлом июле из Вендоверского рудника... В четыре часа, когда все это кончилось, Эндрью со всех сторон обсудил вопрос с Джиллом и Гоупом в кабинете Джилла. Было ли то влияние комитета, или, может быть, он просто стал старше, но он начинал обнаруживать сдержанность. Он не бесновался, не сыпал крепкими выражениями, довольствуясь тем, что казенным пером портил казенный стол, старательно выцарапывая на нем узоры. - Дело обстоит не так уж плохо, - утешал его Джилл. - Придется вам, конечно, разъезжать повсюду, но ведь это имеет свою прелесть. Вы можете даже взять с собой миссис Мэнсон. Вот, например, вы побываете в Бакстоне, это центр всего Дербиширского угольного бассейна. А через полгода вы сможете приступить к своим исследованиям в антрацитовых копях. - Никогда ему это не удастся, - смеялся Гоуп. - Ему теперь уже всю жизнь придется измерять бинты. Эндрью схватился за шляпу. - Беда в том, Гоуп, что вы слишком молоды. Он отправился домой, к Кристин. И в следующий понедельник, так как Кристин категорически не желала упускать такое занятное приключение, они купили за шестьдесят фунтов подержанный автомобиль марки Моррис и выехали вдвоем на великое обследование постановки первой помощи. Надо правду сказать, им было очень весело. Автомобиль мчался широкой проезжей дорогой на север, а Эндрью, имитируя Билли Пуговичника, говорил: - Как бы там ни было, что бы ни говорил Лавуазье о капле воды в тысяча восемьсот тридцать втором году, а мы с тобой вместе, Крис! Работа была идиотская. Она состояла в осмотре материалов на пунктах первой помощи, имевшихся в различных копях по всей стране: лубков, бинтов, ваты, антисептических средств, зажимов для артерии и так далее. На благоустроенных рудниках первая помощь была оборудована хорошо, на неблагоустроенных - плохо. Обследования в подземных шахтах для Эндрью не были новостью. Он проделал сотни таких обследований, ползая целые мили на четвереньках по откаточным дорогам в забой только для того, чтобы увидеть ящик с перевязочным материалом, заботливо доставленный туда за каких-нибудь полчаса до проверки. В маленьких рудниках ему приходилось иногда слышать, как какой-нибудь помощник смотрителя на крепком йоркширском жаргоне бормотал за его спиной: - Эй, Джорди, беги, скажи Элексу, чтобы он сходил в аптеку... - Затем громко. - Присядьте доктор, я через минуту буду к вашим услугам. В Ноттингеме Эндрью порадовал трезвенников-санитаров, сказав им, что холодный чай - лучшее укрепляющее, чем брэнди. В других местах он оказывался горячим поклонником виски. Но в большинстве случаев он выполнял свою задачу с устрашающей добросовестностью. Они с Кристин снимали комнаты в каком-нибудь удобном центре, и отсюда Эндрью объезжал район в своем автомобиле. Пока он осматривал рудники, Кристин сидела где-нибудь и вязала. У них бывали приключения - обычно с квартирными хозяйками. Они заводили друзей - главным образом среди инспекторов копей. Эндрью ничуть не удивляло, что его миссия вызывала безжалостный смех у этих трезвых, скупых на слова людей. С сожалением приходится констатировать, что он смеялся вместе с ними. В марте они возвратились в Лондон, продали автомобиль всего на десять фунтов дешевле, чем заплатили за него, и Эндрью засел писать отчет о своей работе. Он намеревался, так сказать, дать комитету товар за деньги, вылить на него целый ушат статистики, целые страницы таблиц и диаграмм, показывающих, как поднимается кривая бинтов и падает кривая лубков. Он решил (так он говорил Кристин) показать им, как добросовестно он выполнил задание и как блестяще все они тратили даром время. К концу месяца, после того как он представил Джиллу схему доклада, он, к своему изумлению, узнал, что его вызывает доктор Бигсби в министерство торговли. - Бигсби в восторге от вашего отчета, - говорил в сильном волнении Джилл, провожая Эндрью по Белому залу. - Мне, конечно, не следовало разбалтывать это, но... Это удачное начало для вас, мой дорогой. Вы понятия не имеете, каким влиянием пользуется Бигсби. Все управление заводами у него в руках. Прошло немало времени, пока им удалось добраться до Бигсби. Пришлось просидеть с шляпами в руках в двух передних, раньше чем их пустили в кабинет. Там они, наконец, увидели доктора Бигсби, коренастого, приятного мужчину, полного суетливой энергии, в темносером костюме, таких же крагах и двубортном жилете. - Присядьте, джентльмены. О вашем отчете, Мэнсон: я видел конспект и, хотя о нем еще рано судить, должен сказать, что он мне нравится. Высоко научный подход. Превосходные диаграммы. Как раз то, что требуется нам здесь, в министерстве. Так вот, поскольку вам поручено стандартизовать оборудование скорой помощи в рудниках и на заводах, вам следует ознакомиться с моей точкой зрения на этот вопрос. Прежде всего, я вижу из отчета, что вы рекомендуете бинты не шире трех дюймов. Я же считаю, что два с половиной дюйма - более подходящий максимум. Вы согласитесь со мной, не правда ли? Эндрью злился. Может быть, в этом виноваты были краги. - Я лично считаю, поскольку речь идет о рудниках, что чем шире бинты, тем лучше. Но я вообще не думаю, чтобы такая ерундовская разница имела какое-нибудь значение! - Что? Как вы сказали? - Бигсби покраснел до ушей. - Разница не имеет значения? - Никакого. - Но неужели вы не видите... неужели не понимаете, что тут дело идет о принципе стандартизации? Если мы установим норму в два с половиной дюйма, а вы предложите три дюйма, могут возникнуть величайшие затруднения. - Тогда я предложу три с половиной дюйма, - сказал хладнокровно Эндрью. Доктор Бигсби так весь и ощетинился, явно обнаруживая готовность к бою. - Ваша позиция в этом вопросе мне не совсем понятна. Мы годами добивались стандартной ширины в два с половиной дюйма. Разве вы не знаете, как это важно?.. - Еще бы! - Эндрью тоже вышел из себя. - Вы были когда-нибудь в шахтах? Я был. Я делал серьезную операцию, лежа на брюхе в луже, при одной рудничной лампочке, не имея возможности поднять голову, чтобы не удариться о кровлю. И я вам прямо заявляю, что все эти ваши кривлянья насчет полудюймовой разницы в ширине бинтов яйца выеденного не стоят! Он вышел из здания министерства быстрее, чем вошел, а за ним Джилл, который ломал руки и причитал всю дорогу до набережной. Воротясь к себе в кабинет, Эндрью, стоя у окна, сурово глядел на движение судов по Темзе, на кипевшие суетой улицы, мчавшиеся .мимо автобусы, звеневшие по мостам трамваи, на прохожих, на весь этот пестрый поток бьющей ключом жизни. "Не место мне здесь, - подумал он в приливе нетерпения. - Мне надо быть там, там, на воле". Эбби перестал посещать заседания комитета. А Челлис, пригласив Эндрью на завтрак, довел его чуть не до паники сообщением, что Винни усиленно хлопочет в кулуарах, желая навязать ему, Эндрью, исследование вопроса о мускульном утомлении раньше, чем он займется вопросом о силикозе. И теперь Эндрью размышлял с безнадежными потугами на юмор: "Если в довершение возни с бинтами мне навяжут еще и это, я с успехом могу стать постоянным посетителем Британского музея". Возвращаясь домой из комитета, он поймал себя на том, что с вожделением поглядывает на медные дощечки на воротах тех домов, где жили врачи. Он останавливался, наблюдая, как какой-нибудь пациент всходит по ступеням, дергает звонок, как его впускают. Затем, в унынии продолжая путь, он рисовал себе все дальнейшее: вопросы врача, быстро доставшего стетоскоп, всю увлекательную процедуру постановки диагноза. Он тоже врач, не так ли? По крайней мере когда-то был им... В таком именно настроении он как-то в конце мая шел по Окли-стрит около пяти часов вечера и вдруг заметил толпу, обступившую человека, который лежал на мостовой. В канаве у обочины валялся его сломанный велосипед, и почти на нем стоял задержанный грузовик. Не прошло и пяти секунд, как Эндрью очутился посреди толпы и увидел пострадавшего, над которым хлопотал стоявший на коленях полисмен. Человек истекал кровью от глубокой раны в паху. - Пропустите! Я врач. Полисмен, безуспешно пытаясь приладить турникет, обернул к Эндрью разгоряченное лицо. - Не могу остановить кровотечение, доктор. Слишком глубоко! Эндрью видел, что турникетом здесь ничего не сделаешь: рана слишком высоко в подвздошной области, и кровотечение может оказаться смертельным. - Встаньте, - сказал он полисмену, - и уложите его на спину. - Затем он нагнулся над раненым и, напружив мускулы, погрузил сжатую в кулак правую руку ему в живот, над нисходящей аортой. Нажав таким образом всей тяжестью своего тела на этот сосуд, он сразу прекратил кровотечение. Полисмен снял свою каску и отер лоб. Пять минут спустя прибыла карета скорой помощи. Эндрью сам отвез раненого в больницу. На другое утро он позвонил туда. Дежурный врач ответил коротко, как обычно отвечают врачи в таких случаях: - Да, да, ему лучше. Поправится. Кто говорит? - Да так... - пробормотал Эндрью в автомат. - Никто. "Вот это верно, - с горечью подумал он затем. - Именно никто, - не делаю ничего и никуда не двигаюсь". Он крепился еще неделю, потом спокойно, без лишних разговоров, подал Джиллу для передачи совету заявление об уходе. Джилл был огорчен, но сознался, что с грустью предвидел это событие. Он произнес целую маленькую речь, заключив ее следующими словами: - В конце концов, дорогой друг, я пришел к убеждению, что ваше место - если мне будет позволено употребить, так сказать, метафору военного времени - не в тылу, а... э... на передовых позициях, среди... э... солдат. А Гоуп сказал: - Не слушайте вы этого любителя роз и пингвинов! Вам везет. И я, если только не лишусь здесь рассудка, последую вашему примеру, когда отслужу свои три года. Эндрью не знал, занимается ли комитет вопросом о вдыхании пыли, пока, через много месяцев, лорд Ангер не выступил в парламенте и в своей эффектной речи усиленно ссылался на медицинские данные, представленные ему доктором Морисом Гэдсби. Гэдсби был прославлен прессой, как филантроп и великий ученый. И силикоз (разрушение ткани легких кремнеземной пылью) в том же году был официально признан профессиональной болезнью горняков.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  I Начались поиски практики. Это было похоже на качели - бурные взлеты на вершину надежд сменялись еще более стремительным падением в бездну отчаяния. Мучимый мыслью о своих трех последовательных провалах (так по крайней мере расценивал он свой уход из Блэнелли, Эберло и Комитета труда), Эндрью жаждал себя реабилитировать. Но весь их капитал, увеличенный строгой экономией за те месяцы, когда они были обеспечены жалованьем Эндрью, составлял всего шестьсот фунтов. Они ходили по всем комиссионным конторам, следили за объявлениями в "Ланцете", но всякий раз оказывалось, что шестисот фунтов недостаточно для покупки в Лондоне врачебной практики. Они никогда не могли забыть первых переговоров. Некий доктор Брент, в Кэдоган-гарденс, уезжал и предлагал продать "выгодное место" высококвалифицированному врачу. На первый взгляд это казалось замечательной удачей. Не пожалев денег на такси, из опасения как бы их кто-нибудь не опередил и не выхватил лакомый кусочек из-под носа, Эндрью и Кристин примчались к доктору Бренту, который оказался приятным, почти застенчивым старичком с белоснежными волосами. - Да, - сказал скромно доктор Брент, - это очень бойкое место. И дом отличный. Я прошу только семь тысяч фунтов за переуступку на сорок лет. За аренду участка вы будете платить триста в год. Ну, а что касается практики, то я ее передаю на обычных условиях - страховка на два года. Так, доктор Мэнсон? - Конечно, - важно кивнул головой Эндрью. - И вы рекомендуете меня своим пациентам? Благодарю вас, доктор Брент. Мы с женой обсудим этот вопрос. Они обсудили его за трехпенсовой чашкой чаю на Бромптон-роу. - Семь тысяч за переуступку! - Эндрью отрывисто захохотал. Он сдвинул назад шляпу, обнажая наморщенный лоб, и оперся локтями о мраморный столик. - Это черт знает что, Крис! Эти старики крепко вцепились зубами в свою клиентуру и место: чтобы их оторвать, нужны большие деньги. Разве уж это одно не доказывает негодности всей существующей системы? Но как бы плоха она ни была, я к ней приспособлюсь. Погоди только, увидишь! Отныне я принимаюсь добывать деньги! - Надеюсь, что нет, - улыбнулась Кристин. - Мы и без них достаточно счастливы. - Ты не так заговоришь, когда нам придется петь на улицах, - буркнул Эндрью. Помня о том, что он доктор медицины, член Королевского терапевтического общества, он хотел не службы страхового врача, не работы врача-аптекаря, а ничем не ограниченной вольной практики. Он хотел быть свободным от тирании карточной системы. Но проходила неделя за неделей, и он уже готов был взять любую работу, все, что открывало хоть какие-нибудь перспективы. Он откликался на объявления врачей, желавших продать свою клиентуру в Талс-хилл, Ислингтоне и Брикстоне, побывал даже в Кэмден-таун, где в приемной врача протекал потолок. Он дошел уже до того, что советовался с Гоупом, не снять ли ему домик и наудачу повесить вывеску, но Гоуп убедил его, что при его скудных средствах это было бы просто самоубийством. Но вот через два месяца, когда оба они с Кристин уже дошли до отчаяния, небо вдруг сжалилось над ними и позволило тихо скончаться старому доктору Фою в Педдингтоне. Сообщение о смерти, четыре строки в "Медицинской газете", попалось на глаза Эндрью. Они уже без всякого энтузиазма, так как энтузиазм их давно иссяк, отправились в дом No 9 на Чесборо-террас. Осмотрели дом, высокий, свинцово-серый, похожий на склеп, с пристроенной сбоку амбулаторией и кирпичным гаражом позади. Посмотрели приходные книги, из которых было видно, что доктор Фон зарабатывал фунтов пятьсот в год, главным образом приемом больных (с выдачей лекарств) по таксе три с половиной шиллинга за визит. Они поговорили с вдовой доктора, робко уверявшей их, что у доктора Фоя была верная практика и когда-то даже блестящая, так как "с улицы" приходило много "хороших пациентов". Они поблагодарили ее за сведения и ушли, по-прежнему не ощущая никакого энтузиазма. - Все же я не знаю... - волновался Эндрью. - Отрицательных сторон много. Терпеть не могу готовить лекарства. И место неприятное. Заметила ты все эти убогие, точно изъеденные молью "меблирашки" по соседству? Впрочем, тут же рядом начинается приличный квартал. И дом этот на углу. И улица оживленная. И цена почти для нас приемлемая. И очень благородно с ее стороны, что она обещает оставить мебель в кабинете старика и в амбулатории, так что мы получим все готовое... Вот преимущества покупки дома по случаю смерти. Что ты скажешь, Крис? Теперь или никогда! Рискнем? Кристин смотрела на него нерешительно. Для нее Лондон уже потерял прелесть новизны. Она любила деревенский простор провинции и среди мрачного однообразия окраин Лондона тосковала по ней всей душой. Но Эндрью так упорно хотел работать в Лондоне, что она не решалась отговаривать его. И в ответ на его вопрос она неохотно кивнула головой: - Если тебе этого хочется, Эндрью... На другой день он предложил поверенному миссис Фой шестьсот фунтов вместо семисот пятидесяти, которые она требовала. Предложение было принято, чек выписан. И 10 октября, в субботу, они перевезли из склада свою мебель и вступили во владение новым домом. Только в воскресенье они опомнились от наводнения соломы и рогож и, пьяные от усталости, огляделись в своем новом жилье. Эндрью не преминул воспользоваться случаем и разразился одной из тех проповедей, редких, но ненавистных Кристин, во время которых он походил на какого-нибудь дьякона сектантской церкви. - Мы здорово издержались на этот переезд, Крис. Истратили все, что у нас было, до последнего гроша. Теперь придется жить только на заработок. Один бог знает, что из этого выйдет. Но надо как-нибудь приспособиться. Надо будет нам подтянуться, Крис, экономить и... К его изумлению, Кристин вдруг побледнела и разрыдалась. Стоя в большой, мрачной комнате с грязным потолком и еще ничем не покрытым полом, она всхлипывала: - Господи, чего еще тебе от меня надо? "Экономить"! Как будто я не экономлю постоянно во всем? Разве я тебе что-нибудь стою? - Крис! - воскликнул он в ужасе. Она порывисто бросилась к нему на шею. - Это дом виноват! Я не знала, что он такой ужасный... Этот нижний этаж... и лестница... и грязь... - Но, черт возьми, ведь главное - практика! - Ты мог бы иметь практику где-нибудь в деревне. - Ну, конечно! В коттедже с увитым розами крылечком! Да ну его к черту!.. В конце концов он извинился за свою проповедь. Все еще обнимая Кристин за талию, он отправился с ней вместе жарить яичницу в кухню, находившуюся в "проклятом нижнем этаже". Здесь он старался развеселить ее, дурачась и уверяя, что это вовсе не подвал, а Педдингтонский туннель, через который каждую минуту проходят поезда. Кристин бледно улыбалась его вымученным шуткам, но глядела не на него, а на разбитую раковину. На другое утро, ровно в девять часов, - Эндрью решил не начинать слишком рано, чтобы не подумали, что он гоняется за пациентами, - он открыл прием. Сердце его билось от волнения гораздо сильнее, чем в то, почти забытое, утро, когда он начинал свой первый в жизни амбулаторный прием в Блэнелли. Половина десятого. Он ждал с тревогой. Так как маленькая амбулатория, имевшая отдельный выход на боковую улицу, соединялась коротким коридором с домом, то Эндрью мог одновременно следить и за своим кабинетом - лучшей комнатой нижнего этажа, неду