так и не сказал, что любит его.
В третьем доме женщина любовно смотрит на фотографию сына - молодого,
смеющегося, полного жизни. Она пишет ему по давно не существующему адресу,
воображает счастливые ответные письма. Когда сын стучит в ее дверь, она не
отвечает. Когда он с распухшим лицом и остекленевшими глазами кричит ей с
улицы и просит денег, она не слышит его. Когда сын, нетвердо подойдя к
двери, оставляет ей записки, умоляя увидеться, она выбрасывает их потом, не
читая. Когда сын с вечера встает под ее окнами, она пораньше ложится спать.
Утром она смотрит на фотографию, пишет любящие письма по давно не
существующему адресу.
Старая дева видит лицо юноши, любившего ее, в зеркале спальни, на
потолке в булочной, на глади озера, в небе.
Трагедия этого мира в том, что все несчастны, завязнув в горе - либо в
радости. Трагедия этого мира в том, что все одиноки. Ибо прошлой жизни
нечего делать в сегодняшней. Всякий, кто увязнул там, остается там один.
11 мая 1905 г.
Слоняясь по Марктгассе, нельзя не поразиться увиденному. На фруктовых
лотках ровными рядами выложены вишни, в галантерейном магазине аккуратными
стопками составлены шляпы, на балконах в строгой симметрии подобраны цветы,
пол чисто выметен в булочной, насухо вытерт в молочной. Все знает свое
место.
Когда подгулявшая компания уходит из ресторана, у столов даже более
прибранный вид, чем прежде. Когда ветерок обдувает улицы, он делает уборку,
унося на край города пыль и мусор. Когда волна размывает берег, берег потом
сам приводит себя в порядок. Когда с деревьев падают листья, они устилают
землю углом, как севшие птицы. Когда из облака вылепливается голова, она
такой и останется. Когда труба дымит в окно, сажу относит в угол комнаты,
воздух остается чистым. Открытые ветру и дождю окрашенные балконы со
временем только хорошеют. При звуке грома восстанавливается разбитая ваза,
осколки в точности занимают свои места и скрепляются. Душистый запах с
коричной тачки со временем не ослабевает, но только крепнет.
Не правда ли, все это выглядит необычно?
В этом мире время несет с собою возрастающий порядок. Порядок суть
закон природы, универсальная установка, космическая директива. Если время -
стрела, то цель ее - порядок. Будущее - это модель, структура, согласие,
сосредоточенность; прошлое - произвол, путаница, разлад, рассеяние.
Философы порешили на том, что без устремления к порядку время
утрачивает смысл. Будущее станет неотличимо от прошлого. Последовательность
событий предстанет хаосом положений, надерганных из тысячи романов. История
представится смутной, как та дымка, что вечерами обволакивает кроны
деревьев.
В таком мире обитатели запущенных домов лежат в постелях и ждут, когда
природные стихии сметут пыль с подоконников и расставят обувь в чулане.
Запустив дела, люди могут бражничать, между тем как дни пойдут своим
чередом, сами собой устроятся нужные встречи, оплатятся счета. Можно кое-как
покидать в ридикюль губную помаду, кисточки, письма, уповая на то, что все
само собою разберется. Не надо подрезать деревья в саду, выпалывать сорняки.
На рабочих столах к концу дня отменный порядок. Одежда, брошенная вечером на
пол, утром лежит на стуле. Отыскиваются пропавшие носки.
На другой лад нельзя не поразиться увиденному, посетив город весной.
Ибо весной жителям осточертевает порядок в их жизни. Весной люди с бешеной
энергией захламливают дома. Они наносят грязь, крушат стулья, бьют окна.
Весной на Арбергергассе, как на любой другой жилой улице, слышны звуки
битого стекла, вопли, стоны, смех. Весной люди встречаются без
договоренности, сжигают росписи деловых встреч, выбрасывают часы, пьют ночь
напролет. Это горячечное самозабвение продолжается до самого лета, когда
люди придут в чувство и призовут себя к порядку.
14 мая 1905 г.
Есть место, где время недвижимо. Капли дождя повисают в воздухе.
Маятники часов замирают на мертвой точке. Собаки задирают морды с безгласным
воем. Прохожие оцепеневают на пыльных улицах с вздернутой, как у марионетки,
ногой. Запахи фиников, манго, кориандра, тмина взвесью стоят в воздухе.
С какой бы стороны ни приближался к этому месту пришелец, он все больше
и больше замедляет шаг. Все реже постукивает его сердце, задерживается
дыхание, падает температура, съеживаются мысли, покуда он не достигнет
мертвой точки и не станет. Ибо здесь циркульная ножка времени. Отсюда время
распространяется вовне концентрическими кругами - от состояния покоя в
центре все быстрее по мере нарастания диаметра.
Кто посещает средоточие времени? Родители с детьми и любовники.
И точно, тут, где время недвижимо, родители стискивают детей в
костенеющем объятье, которое уже не отпустит. Красавица дочь, голубоглазая
блондинка, никогда не перестанет улыбаться нынешней улыбкой, не утратит
мягкого румянца, не сморщится и не увянет, никогда не понесет обиды, не
забудет родительских наставлений, никогда не задумается о том, о чем не
ведают родители, не вкусит порока, не скажет родителям, что не любит их, не
оставит свою комнату ради заокеанской мечты, никогда не отлепится от них.
Тут же, где время недвижимо, в тени домов целуются любовники, стиснув
друг друга в костенеющем объятье, которое уже не разомкнется. Любовник
никогда не уберет руки с обретенного места, никогда не вернет памятный
браслет, никогда не уедет далеко от любимой, никогда, жертвуя собой, не
подвергнется опасности, никогда не устанет выказывать любовь, не станет
ревновать, не полюбит другую, никогда не погасит жар этого краткого отрезка
времени.
Надо еще иметь в виду, что эти фигуры освещаются слабейшим красным
светом, поскольку в центральной точке времени света практически нет,
колебания волн замедленны, как эхо в каньонах, сила убывает до слабого
мерцания светлячков.
Вблизи мертвой точки движение возможно, но так движутся ледники. Год
может потребоваться на то, чтобы провести щеткой по волосам, тысячелетие -
на один поцелуй. Пока тут обменяются улыбкой, в наружном мире сменятся
времена года. Пока стиснут в объятьях ребенка, там перебросят мосты. Пока
выговорят прощальные слова, там падут и забудутся города.
Те же, кто возвращается в наружный мир... Дети быстро вырастают,
забывают вечность длившиеся объятья родителей - для них теперь это было
несколько секунд. Дети становятся взрослыми, живут вдали от родителей, своим
домом, учатся жить своим умом, болеют, стареют. Дети клянут родителей за то,
что те пытались навсегда удержать их при себе, клянут время за морщинистую
кожу и охрипшие голоса. Эти теперь уже старые дети тоже хотят остановить
время, вернув его вспять. Они хотят, чтобы их собственные дети примерзли к
той центральной точке времени.
Вернувшиеся любовники узнают, что их друзья давно умерли. Шутка
сказать, сменились поколения. Они обретаются в неузнаваемом мире.
Вернувшиеся любовники по-прежнему обнимаются в тени домов, но теперь это
пустые и односторонние объятья. Скоро они забывают вечные обещания, данные,
как им кажется теперь, впопыхах. Они ревнуют друг друга даже на людях,
бросают друг другу злые слова, теряют жар, разлучаются и одиноко стареют в
мире, которого не знают.
Одни говорят, что лучше не подходить к средоточию времени. Жизнь - это
сосуд печали, но прожить жизнь - достойное дело, а без времени жизни нет.
Другие не соглашаются. По ним. лучше благостная вечность, даже если это
оцепенелая и стылая вечность, какую коротает наколотая бабочка в коробке.
15 мая 1905 г.
Вообразите мир, в котором нет времени. Одни образы.
Девочка на берегу, ошеломленная первой встречей с океаном. Женщина на
балконе в рассветный час, распущенные волосы, шелковая ночная рубашка, босые
ноги, губы. Крутой свод пассажа близ фонтана Церингер на Крамгассе, песчаник
и железо. Мужчина в тиши своего кабинета с фотографией женщины в руке,
гримаса боли на его лице. Скопа, позирующая в небе, раскинув крылья, лучи
солнца пронзают перья. Мальчик один в пустом зале, его сердце частит, словно
он стоит на сцене. Следы на снегу, зимний остров. Судно в ночном дрейфе, его
смутные издали огоньки похожи на красную звездочку в черном небе. Запертый
стеклянный шкаф с лекарствами. Осенний лист на земле, багряно-золотой с
бурым, хрупкий. Женщина, притаившаяся за кустами у дома, где теперь живет ее
муж, ей нужно с ним поговорить. Под теплым весенним дождиком молодой человек
напоследок обходит любимые места. Пыль на подоконнике. Лоток с перцами на
Марктгассе - желтыми, зелеными, красными. Маттерхорн. белоснежной зубчатой
короной вспарывающий небесную твердь, зеленая долина, бревенчатые домики.
Игольное ушко. Роса на листьях, хрусталь, опалы. Рыдающая в постели мать, в
воздухе запах базилика. Совсем юный велосипедист на Кляйне Шанце, для второй
такой улыбки ему не хватит целой жизни. Высокий восьмиугольник молитвенной
башни с открытым балконом - величественный, увешанный гербами. Утренняя
дымка над озером. Выдвинутый ящик комода. Два друга в кафе, лицо одного
освещает лампа, другой в тени. Кошка следит за букашкой на оконном стекле.
Молодая женщина на скамейке читает письмо, в зеленых глазах стоят счастливые
слезы. Огромное поле, разлинованное посадками кедра и лиственницы. В окно,
сильно присев, заглядывает предвечернее солнце. Упавшее могучее дерево,
корни топырятся, кора и ветви еще зеленые. Белая шлюпка идет с попутным
ветром, паруса надуты, словно крылья гигантской белой птицы. Отец и сын в
пустом ресторане, отец печально уставился на стол. В круглой раме окна
скошенные поля, телега, коровы зеленые и багровые на вечереющем солнце.
Разбитая бутылка на полу, в щелях бурая жидкость, у женщины красные глаза.
На кухне старик готовит внуку завтрак, мальчишка глазеет в окно на крашеную
белую скамейку. Потрепанная книга на столе рядом с тусклой лампой. Прибой,
ветер рвет на клочки барашки. Женщина с мокрой головой лежит на кушетке,
держит за руку мужчину, которого больше не увидит. Поезд с красными вагонами
на каменной громаде хрупкосводчатого моста, внизу вода, вдали укромные
пятнышки домов. В солнечном пучке от окна веют пылинки. Тонкая кожа на горле
- настолько тонкая, что видны толчки крови. Обвившие друг друга нагие
мужчина и женщина. Голубые тени деревьев в полнолуние. Вершина горы,
напористо обдуваемая, разлегшаяся вокруг долина, бутерброды с мясом и сыром.
Дернувшийся от отцовского подзатыльника ребенок, гневно кривящиеся губы
отца, ничего не понимающий ребенок. Чужое лицо в зеркале, седые виски.
Молодой человек, вцепившись в телефон, отказывается верить услышанному.
Семейная фотография, молодые, нескованные родители, смеющиеся дети в
галстучках и платьицах. Пробившийся сквозь чащу далекий огонек. Красный
закат. Яичная скорлупа - белая, хрупкая, целая. Выброшенная на берег голубая
шляпка. Срезанные розы плывут под мостом, за ним поднимается замок.
Рыжеволосый любовник - пылкий, бедовый, яркий. Лиловолепестковый ирис в руке
у молодой женщины. Комната: четыре стены, два окна, две постели, стол,
лампа, двое с красными заплаканными лицами. Первый поцелуй. Планеты в плену
пространства, океаны, безмолвие. Капля воды на оконном стекле. Свернувшаяся
кольцом веревка. Желтая щетка.
20 мая 1905 г.
Достаточно бросить взгляд на торговое многолюдье на Шпитальгассе, чтобы
уяснить происходящее. Покупатели тычутся от прилавка к прилавку, выясняя,
что где продается. Вот табак, а где горчичное семя? Вот сахарная свекла, а
где треска? Вот козье молоко, а где лавровый лист? Это не туристы, впервые
приехавшие в Берн. Это бернские горожане. Никто не помнит, что два дня назад
он покупал шоколад в лавке у Фердинанда, это номер семнадцатый, а мясо в
кулинарии Хофа, это номер тридцать шестой. Нужно заново искать где что
продается. У многих в руках карты, ведущие этих картодержателей от одной
аркады к другой, - и это в городе, где они прожили всю свою жизнь, на улице,
по которой ходили много лет. Многие ходят с записными книжками, отмечая в
них все, что узнали, пока это не выветрилось из головы. Ибо в этом мире у
людей нет памяти.
Когда в конце работы настает время идти домой, каждый справляется по
своей адресной книжке, где он живет. Мясник, за один этот день
оскандалившийся с несколькими вырезками, обнаруживает, что он живет на
Негелигассе в доме 29. Биржевой маклер, чья краткосрочная память на цены
подсказала несколько великолепных инвестиций, читает, что теперь он живет на
Бундесгассе в доме 89. Придя домой, всякий мужчина встречает на пороге
женщину и детей, представляется им, помогает готовить ужин, читает сказки
детям. Таким же образом всякая женщина, вернувшись с работы, получает мужа,
детей, диваны, лампы, обои, фарфоровую посуду. Поздно вечером муж и жена не
задерживаются за столом, обсуждая дневные дела, школьные успехи детей,
банковский счет. Нет, они улыбаются друг другу, в них закипает кровь, больно
тянет внизу, как при первой встрече пятнадцать лет назад. Они ищут спальню,
задевая фотографии, которых не узнают, и проводят ночь в похоти. Ибо только
привычка и память делают пресной физическую страсть. Без памяти каждая ночь
это первая ночь, каждое утро - первое, каждый поцелуй и касание - тоже
первые.
Мир без памяти - это мир настоящего. Прошлое существует только в
книгах, в документах. Чтобы знать себя, при каждом имеется его собственная
Книга Жизни, в которой содержится его жизнеописание. Ежедневно читая ее
страницы, он заново узнает, кем были его родители, и высокого он рождения
или низкого, и хорошо ли учился в школе или плохо, и добился ли чего в
жизни. Без своей Книги Жизни человек лишь моментальная фотография,
двухмерный образ, призрак. Из густолиственного кафе на Бруннгассхальде
доносится страдальческий вопль мужчины, только что прочитавшего о том, что
некогда он убил человека; слышатся стоны женщины, только что обнаружившей,
что за ней ухаживал принц разражается похвальбой другая, узнав, что десять
лет назад она окончила университет с высшими баллами. Одни проводят вечера
за чтением своих Книг Жизни; другие лихорадочно заполняют пустые страницы
событиями дня.
Со временем каждая Книга Жизни разбухает настолько, что ее невозможно
прочесть целиком. Приходится выбирать. Пожилые мужчины и женщины могут
читать начальные страницы, чтобы узнать себя молодыми; либо они читают
заключительную часть, чтобы узнать себя зрелыми.
Некоторые вообще перестают читать. Они отринули прошлое. Они решили,
что не имеет никакого значения, какими они были вчера богатыми или бедными,
образованными или невеждами, в силе или униженными, влюбленными или никак, -
все это такой же вздор, как шевельнувший их волосы теплый ветерок. Такие
люди глядят вам в глаза прямо и крепко пожимают вашу руку. У таких людей
упругая молодая походка. Такие люди знают, как жить в мире без памяти.
22 мая 1905 г.
Рассветает. Над городом плывет розовый туман, поддуваемый с реки.
Солнце медлит за мостом Нидегг, мечет длинные красные стрелы вдоль Крамгассе
в гигантские часы, которые мерят время, освещает балконы снизу. Утренние
звуки плывут по улицам, как запах хлеба. Ребенок просыпается и криком
требует мать. Тихо скрипнув, поднимается навес, отмечая приход шляпника в
мастерскую на Марктгассе. Завывает мотор на реке. Негромко толкуют две
женщины под аркадой.
По мере того как город избавляется от тумана и остатков сна, отмечаются
странные вещи. Вот недостроенный старый мост. Вот дом, сошедший с
фундамента. Вот улица переломилась на восток без всякой на. го причины. Вот
посреди бакалейного рынка поместился банк. Нижние витражи Святого Винсента
представляют религиозные сюжеты, тогда как верхние вдруг переключаются на
весенние Альпы. Человек быстрым шагом направляется к Бундесхаусу, вдруг
останавливается, хватается за голову, возбужденно вскрикивает,
разворачивается и спешит в обратном направлении.
Это мир переменившихся планов, подвернувшихся возможностей, неожиданных
прозрений. Ибо в этом мире время не течет ровным потоком, но движется
прерывисто, вследствие чего люди вспышками прозревают будущее.
Когда матери вдруг открывается, где будет жить ее сын, она передвигает
свой дом к нему поближе. Когда строитель провидит будущий тортовый центр, он
разворачивает дорогу в нужном направлении. Когда девочка мельком видит себя
цветочницей, она решает бросить университет. Когда молодому человеку
предъявляется образ женщины, на которой он женится, он начинает ее ждать.
Когда поверенный узнает себя в мантии цюрихского судьи, он бросает работу в
Берне. В самом деле, какой смысл тянуть с сегодняшним, когда известен
завтрашний день?
Тем, кто заглянул в будущее, этот мир гарантирует успех. Редкое
начинание не увенчается растущей карьерой. Редкое путешествие не окажется
судьбоносным. Редкие друзья не останутся друзьями и в будущем. И усилия
любви не бесплодны.
Для тех же, кому будущее ничего не подсказало, это мир праздной
потерянности. Как поступать в университет, если неизвестен будущий род
занятий? Как открывать аптеку на Марктгассе, когда такая же аптека на
Шпитальгассе может больше преуспеть? Как любить мужчину, когда он может
оказаться неверным? Такие люди спят большую часть дня и ждут подсказки из
будущего.
Соответственно, в этом мире, приоткрывающем эпизоды из будущего, мало
рискуют. Тем, кто видел будущее, нет нужды рисковать, а те, кто не видел
будущего, ждут прозрений и не рискуют.
Небольшое число очевидцев будущего делают все, что в их силах, отрицая
его. Увидев себя поверенным в Люцерне, человек определяется садовником при
музее в Невшателе. Увидев, что отец скоро умрет от больного сердца, юноша
отправляется с ним в требующее сил плаванье на паруснике. Молодая женщина
позволяет себе влюбиться в некоего мужчину, хотя видела, что он будет женат
на другой. Такие люди в сумерках стоят на балконах и кричат, что будущее
можно изменить, что возможна тысяча вариантов будущего. Со временем
садовнику из Невшателя надоедает получать низкую заработную плату и он
делается поверенным в Люцерне. Отец умирает от сердца, и сын проклинает себя
за то, что не удержал отца в постели. Молодую женщину оставит ее любовник,
она выйдет замуж за человека, который к ее боли добавит одиночество.
Кому лучше приходится в этом мире прерывистого времени? Тем, кто видел
будущее и прожил только одну жизнь? Или тем, кто не видел будущего и мешкает
начинать жизнь? Или, наконец, тем, кто отвернулся от будущего и прожил две
жизни?
29 мая 1905 г.
Ввергнутые в этот мир мужчина или женщина должны уметь увертываться от
домов и прочих построек. Поскольку здесь все в движении. Поставленные на
колеса дома, кренясь, пересекают Банхофплац и устремляются в теснины
Марктгассе; при этом жильцы вторых этажей остерегающе покрикивают из окон.
Почтамт уже не обретается на Постгассе, он катит через весь город по
рельсам, словно паровоз. И Бундесхаус не стоит себе мирно на Бундесгассе.
Везде и всюду слышны визг и рев двигателей и собственно движения. Когда на
восходе человек выходит из дома, он прыгает со ступеньки, как с подножки,
некоторое время бежит, ловит свою контору, там бегает по лестницам вверх и
вниз, работает за столом, вертящимся волчком, после работы несется домой.
Никто не сядет под деревом с книгой, не уставится в прудик, подернутый
рябью, не ляжет на густую траву. Никто не знает покоя.
Почему все помешались на скорости? Потому что в этом мире для людей,
находящихся в движении, время идет медленнее. И все передвигаются на высокой
скорости - чтобы выиграть время.
Влияние скорости не сознавалось вплоть до изобретения двигателя
внутреннего сгорания и начала скоростных перемещений. 8 сентября 1889 года
мистер Рэндольф Уиг из графства Суррей в новом автомобиле и на большой
скорости повез в Лондон свою тещу. К его удовольствию, он добрался вдвое
быстрее ожидаемого, они едва успели разговориться, и тогда он решил
рассмотреть этот феномен. После публикации его изысканий люди раз и навсегда
прекратили ходить медленно.
Поскольку время - деньги, экономические соображения настоятельно
требуют, чтобы каждая биржа, каждое промышленное предприятие, каждая
бакалейная лавка неизменно передвигались как можно быстрее, чтобы добиться
преимущества перед конкурентами. Такие здания оборудуются гигантскими
тягловыми двигателями и никогда не стоят на месте. Их моторы и коленчатые
валы производят куда больше шума, чем вся домашняя техника и жильцы.
По тем же соображениям, продавая дома, учитывают не только их размеры и
внешний вид, но также скорость. Ибо чем быстрее передвигается дом, тем
медленнее идут часы в доме, и у жильцов оказывается на руках больше времени
В зависимости от скорости жилец быстрого дома за один только день может
выгадать на своих соседях несколько минут. Эта одержимость скоростью
распространяется и на ночь, когда ценное время накапливается или тратится во
сне. По ночам улицы ярко освещены, чтобы перемещающиеся дома могли избежать
неизменно фатальных столкновений. По ночам люди грезят скоростью, молодостью
перспективами.
В этом скоростном мире, увы, не сразу оценили одно обстоятельство. Вот
логическая тавтология: впечатление, относящееся к движению, от начала до
конца относительно. Когда двое идут по улице, каждый воспринимает другого в
движении как пассажир поезда воспринимает деревья пролетающими мимо окна.
Соответственно, когда двое идут по улице, каждому кажется, что чужое время
движете: медленнее. Каждому кажется, что другой выигрывает время. Эта
повязанность может свести с ума. Хуже того, стоит обставить соседа, как тот
наддает тоже.
Разочарованные и подавленные люди перестают смотреть в окна. Они
опускают шторы и уже не знают, как быстро они движутся, как быстро движутся
их сосед] и конкуренты. Они встают утром, принимают душ, едят плетеный хлеб
с ветчиной садятся за рабочий стол, слушают музыку, разговаривают с детьми,
живут в свое удовольствие.
Некоторые утверждают, что только гигантские башенные часы на Крамгассе
держатся правильного времени - они одни стоят на месте. Другие замечают, что
и гигантские часы находятся в состоянии движения, если их наблюдать с реки
Аре или с облака.
Интерлюдия
Эйнштейн и Бессо сидят в уличном кафе на Амтхаусгассе. Полдень. Бессо
уговорил друга бросить дела и немного продышаться.
- Ты не очень хорошо выглядишь, - говорит Бессо.
Эйнштейн пожимает плечами - отчасти смущенно. Проходят минуты, а может,
всего-навсего секунды.
-- Я продвигаюсь, - говорит Эйнштейн.
-- Я вижу, - говорит Бессо, тревожно вглядываясь в темные круги под
глаза ми друга. Возможно также, что Эйнштейн снова перестал есть. Бессо
вспоминает, что сам выглядел так же, хотя по другой причине. Это было в
Цюрихе. Неожиданно на пятом десятке умер его отец. Бессо с ним не особенно
ладил и. потому был убит горем и казнился чувством вины. Он забросил
занятия. Тогда, к его удивлению, Эйнштейн забрал его к себе на квартиру и
целый месяц опекал его.
Видя сейчас таким Эйнштейна, Бессо хочет как-то ему помочь. Но тот,
ясно, не нуждается в помощи. Эйнштейн, полагает Бессо, не способен страдать.
Он безразличен к тому, что творится с ним и вокруг.
-- Я продвигаюсь, - снова говорит Эйнштейн. - Я думаю, тайны
раскроются. Ты видел публикацию Лоренца, которую я оставил у тебя на столе?
-- Гадость.
-- Да, гадость и ad hoc (для данного случая (лат )). Весьма
маловероятно, что она верна. Электромагнитные эксперименты свидетельствуют о
чем-то более фундаментальном. Эйнштейн скребет усы и жадно грызет крекер.
Некоторое время оба молчат. Бессо кладет в кофе четыре куска сахара, а
Эйнштейн уводит глаза на Бернские Альпы, они далеко, их едва видно из-за
дымки. Впрочем, Эйнштейн смотрит сквозь Альпы, в пространство. Это
дальнозоркое смотрение порой оборачивается для него мигренью, и тогда он
укладывается у себя на зачехленный зеленый диван и лежит закрыв глаза.
- Анна зовет тебя с Милевой пообедать на следующей неделе, говорит
Бессо. - Если нужно, берите мальчишку. - Эйнштейн кивает.
Бессо пьет вторую чашку кофе, отмечает за соседним столиком молодую
женщину, заправляет рубашку в брюки. Он почти такой же неряха, как Эйнштейн,
который в эту минуту рассматривает галактики. Бессо, конечно, тревожится за
друга, хотя и прежде видел его в таком состоянии. Может, обед его отвлечет.
-- В субботу вечером, - говорит Бессо.
-- В субботу вечером я занят, - вдруг объявляет Эйнштейн. Но Милева и
Ханс Альберт могут.
Бессо смеется и говорит: - В субботу в восемь часов. - Прежде всего он
не может понять, зачем его друг вообще женился. Эйнштейн и сам не может это
объяснить. Он как-то признался Бессо, что связывал с Милевой некоторые
надежды на какой-то порядок в доме, но из этого ничего не вышло. Неубранные
постели, грязное белье, груды немытой посуды - все как было. А с ребенком
работы по дому еще прибавилось.
- Что ты думаешь о заявке Расмуссена? - спрашивает Бессо.
- Бутылочная центрифуга'? -Да.
- Слишком большая вибрация вала не пойдет на пользу, говорит Эйнштейн,
- но идея хорошая. Я думаю, сработает гибкая подвеска, она сама найдет свою
ось вращения.
Бессо знает, во что это выльется, - Эйнштейн заново переработает проект
и отошлет его Расмуссену, не требуя ни платы, ни даже слова благодарности.
Зачастую осчастливленные им адресаты даже не знают, кто переписал их
патентные заявки. При этом не сказать, чтоб Эйнштейну безразлично признание.
Несколько лет назад, увидев выпуск "Atmalen der Physik" со своей первой
публикацией, он целых пять минут кукарекал петухом.
2 июня 1905 г.
В отбросах находят раскисший бурый персик и кладут на стол, чтобы
порозовел. Он розовеет, твердеет, в хозяйственной сумке его относят к
бакалейщику, кладут на полку, снимают и пакуют в ящик, относят к дереву в
розовом цвету. В этом мире время течет вспять.
В кресле практически недвижимая лежит увядшая женщина. У нее багровое
обрюзгшее лицо, скрипучее, как шорох листьев на мостовой, дыханье, она почти
ничего не видит и не слышит. Идут годы. Все реже ее навещают. Постепенно
женщина набирается сил, начинает больше есть, разглаживаются тяжелые складки
на лице. Она слышит голоса, музыку. Смутные тени, плотнея и наливаясь
светом, обретают форму: это столы, стулья, лица людей. Женщина делает
вылазки из своего домика, ходит на рынок, время от времени навещает подругу,
в погожий день пьет чай в уличном кафе. Из нижнего ящика комода она достает
спицы и пряжу, начинает вязать. Она улыбается, когда хорошо выходит. Однажды
в дом вносят ее мужа без кровинки в лице. Проходят часы, и его лицо
розовеет. Он встает, сутулясь, распрямляется, говорит с ней. Ее дом
становится их общим домом. Они вместе питаются, шутят, смеются. Они
путешествуют, навещают друзей. В се седой голове все больше каштановых
прядей, в голосе звенят новые интонации. Она идет в гимназию на прием по
случаю выхода на пенсию, начинает преподавать историю. Ей нравятся ее
ученики, после уроков она спорит с ними. Она читает и за едой, и ночью.
Встречается с друзьями, обсуждает историю и текущие события. Она помогает
мужу с его бухгалтерией в аптеке, гуляет с ним в предгорьях, отвечает на его
любовь. У нее разглаживается кожа, отрастают длинные каштановые волосы,
делается упругой грудь. Впервые она видит своего мужа в университетской
библиотеке, обменивается с ним взглядом. Она ходит на занятия. На ее выпуске
в гимназии родители и сестра обливаются счастливыми слезами. Она живет в
родительском доме, часами гуляет с матерью в ближайшем лесочке, помогает
готовить. Она рассказывает сказки младшей сестре, ей самой читают на ночь,
она совсем маленькая. Она ползает. Сосет грудь.
С эстрады стокгольмского зала спускается средних лет мужчина с медалью
в руках. Он пожимает руку президента Шведской академии наук, получает
Нобелевскую премию по физике, слушает дифирамбы в свой адрес. Человек
невнимательно думает о награде, которую ему сейчас вручат. Его мысли
устремляются на двадцать лет в будущее, когда, имея только карандаш и
бумагу, он в одиночестве будет работать в крохотной каморке. Он будет
работать день и ночь, ошибаясь, заполняя мусорную корзину негодящимися
цепочками уравнений и логических следствий. Но в иные вечера он будет
возвращаться к столу, уверенный, что узнал о Природе такое, чего не знает
никто, что он увидел свет в глухом лесу, обладает бесценными гайками. В
такие вечера его сердце будет колотиться, как у любовника. Предвкушением
этого полнокровия, ожиданием времени, когда он будет молод, неизвестен и не
убоится ошибок, исполняется он сейчас, сидя на стуле в стокгольмском зале
далеко-далеко от слабого голоса президента, выкликающего его имя.
Человек стоит у могилы друга, бросает горсть земли на гроб, апрельский
ветер холодит лицо, Но он не плачет. Он предвидит день, когда у друга будут
здоровые легкие, когда друг встанет с постели и рассмеется, когда они оба
будут пить эль, плавать на лодке, разговаривать. Он не плачет. Он особенно
ждет того памятного в будущем дня, когда они с другом будут жевать
бутерброды, и он будет стращать себя старостью и сердечным одиночеством, и
друг мягко покивает в ответ, и дождь будет течь по оконному стеклу.
3 июня 1905 г.
Вообразите мир, в котором люди живут всего один день. Либо частота
сокращений сердца и дыхания убыстряется до такой степени, что весь жизненный
круг сожмется до протяженности одного оборота земли вокруг своей оси, либо
вращение земли замедлится до такой степени, что один ее кругооборот займет
весь срок человеческой жизни. Годится любое допущение. В любом случае люди
видят только один рассвет и один закат.
Живущим в этом мире не дано видеть смены времен года. Родившийся в
декабре европеец никогда не увидит гиацинтов, лилий, астр, цикламенов,
эдельвейсов, никогда не увидит багровых, а потом золотых кленовых листьев,
никогда не услышит сверчка и певчих птиц. Родившемуся в декабре живется
холодно. Так же родившийся в июне никогда не ощутит снежинки на щеке, не
увидит хрустально застывшего озера, не услышит скрипа ботинок на выпавшем
снегу. Родившийся в июне тепло проживает свою жизнь. О временах года
известно только из книг.
В этом мире жизнью распоряжается свет. Родившийся на закате проводит
первую половину жизни в потемках, изучает домашние ремесла, такие, как
ткачество и часовое дело, много читает, духовно растет, много ест, боится
неохватной тьмы за порогом, предпочитает сумерки. Родившийся с восходом
солнца учится работам на улице - в поле или на стройке, крепнет физически,
избегает книг и умствования, всегда весел и уверен в себе, ничего не боится.
Перемена света сбивает с толку как рассветных, так и закатных детей.
Когда наступает рассвет, родившиеся на закате ошеломляются неожиданным
видением деревьев, океанов, гор, их слепит дневной свет, они возвращаются в
дома, закрывают окна и остаток жизни проводят в полумраке. Когда наступает
закат, родившиеся на рассвете оплакивают пропажу птиц на небе, слоистой
морской синевы, завораживающего дрейфа облаков. Они отказываются осваивать
хмурые домашние занятия, лежат на земле, глядят вверх и тщатся увидеть
однажды виденное.
В мире, где человеческая жизнь ограничивается Одним-единственным днем,
люди осмотрительны с временем, как осторожная кошка, наставившая ухо в
потолок. Ибо терять время не из чего. Рождение, школа, любовные увлечения,
брак, работа, старость все должно уложиться в один солнечный переход, в одну
перемену света. Когда люди идут по улице, они трогают пальцами шляпы и
спешат дальше. Когда люди встречаются в домах, они обмениваются вежливыми
вопросами о здоровье и сразу переходят к делу. Когда люди сходятся в кафе,
они нервно следят за смещением тени и не засиживаются. Время огромная
ценность. Жизнь - это подгадавшее мгновение. Один снегопад. Один осенний
день. Отсекаемая дверью полоска света. Краткая судорога рук и ног.
Когда приходит старость - на свету ли, впотьмах, - человек
обнаруживает, что никого не знает. Не было времени узнать. Родители умерли в
полдень или в полночь. Братьев и сестер сманили дальние города, скоротечные
возможности. Друзья вслед за солнцем остыли. Дома, города, занятия,
любовники - все было приурочено к жизни в пределах одного дня. В старости
человек никого не знает. Он говорит с людьми, но он их не знает. Его жизнь
распалась на отдельные слова, уже забытые отдельными людьми. Его жизнь
дробится на быстрые эпизоды с малым числом очевидцев. Он сидит у ночного
столика, прислушивается к пущенной воде в ванной и не может решить,
существует ли что-нибудь вообще вне его сознания. Материнское объятье - это
было? Смешное соперничество со школьным другом -это было? Новизна первой
женщины - это было? Была у него любовница? Где они? Где они сейчас, когда он
сидит у ночного столика, прислушивается к пущенной воде в ванной, смутно чуя
перемену света?
5 июня 1905 г.
Описание рек, деревьев, зданий, людей на своем месте и в своем виде
придает им характер общезначимых. Аре сворачивает на восток, редкие баржи
везут картофель и сахарную свеклу. Предгорья Альп утыканы соснами, их ветви
в шишках загнуты кверху, как лапы канделябра. Трехэтажные, под красной
черепицей, со слуховыми окнами дома покойно стоят на Арштрассе, караулят
реку. Торговцы на Марктгассе, зазывно маша руками, навязывают прохожим
носовые платки, часы, помидоры, кислый хлеб, сладкий укроп. По улицам плывет
запах копченого мяса. У себя на балкончике на Крамгассе препираются мужчина
и женщина, улыбаясь своему препирательству. Девушка не спеша прогуливается в
парке на Кляйне Шанце. Массивная, красного дерева дверь Почтамта открывается
и закрывается, открывается и закрывается. Лает собака.
Однако всякая пара глаз видит все по-разному. К примеру, мимо женщины,
присевшей на берегу Аре, лодки снуют стремительно, как конькобежцы. Для
другого зрителя они едва ползут и чуть ли не за полдня одолевают излучину
реки. А мужчина на Арштрассе смотрит на реку и обнаруживает, что сначала
лодки плывут вперед, потом возвращаются назад.
Эти неувязки случаются сплошь и рядом. Вот, пообедав, возвращается к
себе в аптеку на Кохергассе фармацевт и видит такую картину: две женщины
проносятся мимо него, они сучат руками и говорят так быстро, что он не
разбирает слов. По своим делам спешит через улицу адвокат, дергая головой,
как птичка. Мяч, детской рукой запущенный с балкона, просвистывает в
воздухе, как пуля, и так же неуследим. Взгляд, мимоходом брошенный в окно
дома 82, выявляет, что жильцы мечутся из комнаты в комнату, присаживаются, в
минуту разделываются с обедом, исчезают, снова появляются. Облака над
городом сходятся, расходятся, снова сходятся в ритме сменяющих друг друга
вдоха и выдоха.
С противоположной стороны улицы эту сцену наблюдает пекарь. Он отмечает
неторопливый променад двух дам, остановившихся поговорить с адвокатом и
проследовавших дальше. Адвокат направляется в свою квартиру в доме 82,
садится за обед, подходит к окну, видит падающий на мостовую мяч.
Третьему очевидцу, подпирающему фонарный столб на Кохергассе, события
предстают вообще застывшими без движения: две женщины, адвокат, мяч,
ребенок, три баржи, интерьер квартиры словно запечатлены рукою художника в
яркий летний день.
Так обстоит дело с любой вереницей событий в мире, где время - чувство.
В мире, где время - чувство, подобно зрению или обонянию,
последовательность эпизодов может быть быстрой и медленной, вялой и живой,
кислой и сладкой, причинной и беспричинной, упорядоченной и случайной - в
зависимости от жизненного опыта наблюдателя. В кафе на Амтхаусгассе сидят
философы и рассуждают, впрямь ли существует время помимо восприятия его
человеком. Кто ответит, скоро или медленно, обусловленные причиной или
просто так совершаются события в прошлом или будущем? Кто ответит,
происходят ли они вообще - события? Философы сидят, щуря глаза, и
рассказывают друг другу красивые теории времени.
Малое число людей рождается вообще без чувства времени. Вследствие
этого у них до болезненной степени развито чувство места. Они лежат в
высокой траве, и со всего света к ним лезут с вопросами поэты и художники.
Глухих ко времени умоляют растолковать, как стоят деревья весною, как
выглядит снег на Альпах, как золотит церковь солнечный луч, как текут реки,
где водится мох, каким узором складывается птичья стая. Однако глухие ко
времени не способны высказать то, что они знают. Ибо речь - это
последовательность слов, и сказать их требует времени.
9 июня 1905
Допустим, люди живут вечно.
И странно, население каждого города разделяется на две категории:
люди-после и люди-сейчас.
После объясняют, что не к спеху начинать университетское образование,
учить второй язык, читать Вольтера или Ньютона, стараться продвинуться по
службе, влюбляться, поднимать семью. Для всего этого есть неисчерпаемый
запас времени. Располагая неограниченным временем, все это можно успеть
сделать. И посему все это может подождать. К тому же наспех делаются только
ошибки. Кто оспорит их логику? После выделяются в любой лавке, на улице. Они
ходят парящей походкой, на них просторная одежда. Они глотают любой журнал с
любого места, переставляют дома мебель, с легкостью падающего листа вступают
в разговор. После сидят в кафе, прихлебывая кофе, и рассуждают о видах на
будущее.
Сейчас замечают, что в бесконечной жизни они сумеют осуществить все,
что придет им в голову. Они сменят бесконечное множество поприщ, жен,
убеждений. Всякий побывает юристом, каменщиком, писателем, бухгалтером,
художником, врачом, фермером. Сейчас непрестанно читают новые книги, изучают
новые профессии, новые языки. Дабы изведать бесконечность жизни, они
начинают рано - и идут поспешая. Кто поставит под вопрос их логику? Сейчас
легко опознать. Это владельцы кафе, университетские профессора, врачи и
медицинские сестры, политики - эти люди, присев, начинают безостановочно
качать ногой. Они поочередно проживают одну жизнь за другой, стремясь ничего
не упустить. Когда двое сейчас случайно сходятся у шестигранного пилястра
фонтана Церингер, они сравнивают жизненные свершения, обмениваются
информацией и смотрят на часы. Когда на том же месте встречаются двое после,
они толкуют о будущем и сверху донизу провожают глазами падающую воду.
У сейчас и после есть и общее. К бесконечной жизни полагается
бесконечная череда родственников. Деды и бабки, прадеды и прабабки,
двоюродные бабки и двоюродные деды и так далее, поколение за поколением
вглубь - никто не умирает, все живы и все дают советы. Сыновья никогда не
выходят из-под опеки своих отцов, дочери - своих матерей. Никому не дано
существовать самостоятельно.
Когда мужчина начинает дело, он почитает себя обязанным обговорить его
с родителями, с родителями родителей и так до бесконечности, учась на их
ошибках. Ибо не бывает нового начинания. Какой-нибудь прародитель все это
уже начинал. И все благополучно завершалось, между прочим. Но дорогой ценой.
Ибо в таком мире прирост свершений отчасти тормозится ослабшим честолюбием.
Также дочь: когда требуется материнский совет, только им дело не
ограничивается. Мать должна спросить свою мать, га - свою, и конца этому не
будет. И как раз тогда, когда дети не могут сами принять решение, они не
обратятся к родителям за советом. Родители не истина в последней инстанции.
Таких истин миллион.
Коль скоро к любому делу надо миллион раз примериться, жизнь
превращается в опытную площадк