ось, что он чудовищно обманул свою жену, выдав себя за высокооплачиваемого каменщика. За такой аморальный поступок его тотчас уволили как человека, недостойного быть воспитателем юношества, он начал шаг за шагом спускаться по наклонной плоскости. Алкоголь не сыграл никакой роли в том, что он докатился до трущобы Бауэри, где случайно познакомился с жителями подвала двухэтажной деревянной халупы - Бродягой, Писателем и Змеей, которые приютили его и дали возможность ночевать лежа. Те, кто любил его, дали ему прозвище "Бобо". Джек Лондон создал когда-то образ лондонского Ист-Энда. Если бы он пожил года два в нью-йоркском Бауэри, он не поехал бы в Лондон искать материал. Бауэри - величайшая в мире трущоба! Последние лучи заходящего солнца еще отражались в тихо струящейся воде реки Гарлем. Воздух внезапно стал холодным. Зябкие старики, сидевшие в переулках, искали убежища под крышей. Но ребятишки продолжали свою беспечную возню на черных дворах и на берегу. Тихий прибой Национальной недели смеха немного стыдливо ударялся о берега Бауэри. С реки поднимался запах ила, гнилых водорослей и сточных вод. Несколько удильщиков сидели на лодочной пристани, поджидая, не клюнет ли рыбешка. Какой-то молодой человек, вернувшийся к естественной бедности, сидел на перевернутом ящике, пристально глядя на бегущую воду. Время от времени он наклонялся над записной книжкой и пытался заставить жизнь течь по бумаге. Он бежал от действительности в обманчивый мир поэзии. Полицейская радиофицированная машина крейсировала по узеньким переулочкам и призывала жителей трущобы уважать законность. Затем она направилась к площади Ривер Авеню, где местный комитет содействия Национальной неделе смеха бесплатно раздавал сосиски с булочками. Благородным делом руководил пожилой католический священник, ему ассистировали четыре молоденькие монахини. Какой-то коренастый детина не захотел стоять в очереди, протискался прямо к котлу, из которого шел ароматный пар сосисок, и крикнул священнику: - Эй, приятель! Мне надо поскорей. У меня жена при смерти. В очереди послышались недовольные возгласы. - А ты к нам в церковь ходишь? - спросил священник, запихивая разваренную сосиску в зияющий разрез булочки. - Сейчас нет, но вообще когда-то я, конечно, ходил. Моя жена и сейчас, наверно, ходит. - А молитву "Отче наш" знаешь? - осведомился ревностный брат во Христе. Детина почесал давно не бритый подбородок и сказал: - Я ее позабыл, но жена наверняка знает. Священник, все еще не отдавая булочку с сосиской, сказал отеческим тоном: - Если ты повторишь теперь за мною "Отче наш", я дам еду тебе и больной жене твоей. Ну, говори: "Отче наш"... Детина ошарашенно посмотрел на священника: - Это означает то же самое, что "наш отец"? - Да, конечно... - То есть мой и твой? Наш общий отец? - Именно так. Наш отец. Щетинистый подбородок верзилы весело затрясся. Парень оглянулся на своих соседей по очереди, подмигнул кротко улыбающимся монахиням и наконец, поглядев опять на доброго священника, воскликнул в совершенном восторге: - Черт побери! Так мы же с тобой, выходит, братья! Он выхватил у священника булку и весело зашагал к реке, где вечернее солнце гасило в воде свои последние замирающие отблески. Над Бауэри, как черное покрывало, опустился вечер. По узким закоулкам брели, пошатываясь, пьяные, стремясь уйти подальше от действительности в мир воображения и иллюзий. Откуда-то, доносился отчаянный плач ребенка и вопли женщины, за счет которой натерпевшийся унижений глава семьи пытался повысить свой авторитет. Далеко в небе пламенели огни Бродвея и Радио Сити. Писатель затопил чугунную печурку, которую интеллигентное общество подвала называло Жадным Попом, и засвидетельствовал, что обществу необходимо срочно раздобыть уголь. Бродяга ничего не сказал на это, а Змея прошипел: - Лучше переселиться в другое место. Они жил в доме, который не принадлежал никому. Он даже не значился на планах Бауэри. Его хозяин был типичным босяком, о наследстве которого никогда не будут спорить. Он гордо носил прозвище "Ангел", пока наконец не переселился к ангелам восемь лет назад. Впоследствии его домом завладели другие босяки. Жильцы приходили и уходили, героически воевали с клопами, тараканами и крысами и оставляли отпечаток своей индивидуальности на кухне и на стенах имевшейся против дома уборной. Подвальное помещение с самого начала было - отведено под мастерскую по ремонту обуви. Но так как для работы комната оказалась слишком холодной, то ее использовали под жилье. Змея нашел ее совершенно случайно в прошлом году, и с тех пор она дала приют бывшему профессору, бывшему писателю и бывшей кинозвезде. Полгода назад интеллигентное общество пополнилось Борисом Минвегеном, так что для пополнения мебели пришлось раздобыть несколько пустых упаковочных ящиков дополнительно к имевшимся ранее. Комната не была похожа не те красивые жилища "средних американцев", цветные фотографии которых помещали журналы. Это было обычное жилище в Бауэри, отапливаемое чугунной печуркой. Железная дымовая труба была выведена наружу сквозь стену, а в качестве склада угля служил ящик для перевозки пианино, притащенный откуда-то и установленный у самого входа. Жильцы не имели ни автомобиля, ни холодильника, ни телевизора, ни электрического утюга, ни облагаемых налогами доходов. Они не пользовались также кредитом или рассрочкой в магазинах Пятой авеню и не носили золотых искусственных зубов. Они не увеличивали национальный доход и не уменьшали безработицу. Кроме своих гражданских прав, они сообща имели один длинный стол, немножко постельного белья и сковороду, а каждый в отдельности - свои личные мнения, увлечения и мечты. В комнате была жилая атмосфера. Бродяга перелистывал толстый журнал, найденный им где-то в мусорном ящике. Писатель разжигал печурку, а Змея сидел в своем углу и штопал носки. Из топки вырывалась едкая горечь антрацита и облака сажи. Три бежавшие от действительности человеческие души стремились укрыться каждая в своей оболочке. Наконец молчание нарушил Бродяга. Он нашел в журнале подходящую тему для разговора: - Здесь интересная статистика, ребята. В Америке за истекший год было избрано более семнадцати тысяч королев красоты. Кто еще посмеет утверждать, что в наших жилах не течет голубая кровь? Писатель презрительно усмехнулся, а Змея прошипел: - Это значит, что миром правят женщины. Что думает Писатель по этому поводу? Писатель, отойдя от печки, пересел на скрипучее плетеное кресло, вытер слезившиеся от дыма глаза и ответил тихим голосом: - Я не вижу в этом ничего дурного. Это только указывает на тоску людей по прекрасному. Моя первая жена тоже была королевой красоты... - И ты скрывал это от нас, - заметил Бродяга. Змея состроил гримасу, и тут взоры друзей обратились к двери. Вошел Бобо в сопровождении Джерри и соответствующим образом представил его. - Джерри только что прибыл из Европы, - заметил психолог, бросая на стол бумажный кулек, в котором находилось святое причастие для всего интеллигентного общества. Писатель и Бродяга спешно стали исследовать содержимое кулька, но Змея не двинулся с места. Окинув Джерри подозрительным взглядом, он спросил немного насмешливо: - Ты тоже из тех стипендиатов, что приезжают сюда пялить глаза на небоскребы и восхищаться парадностью актовых залов университетов? - Джерри прибыл как переселенец, - ответил Бобо. - И прямо в Бауэри? - засмеялся Змея. - Не совсем прямо, - проговорил Джерри. - Ты сносно говоришь по-английски. Где ты учился? - В школе. И в Англии. - Неужели ты англичанин? - Нет, я финн... - Трам-тарарам! Я знал в Голливуде одну финку: Марион Никсон. - А я познакомился однажды с финским литератором, - сказал Писатель. - Я его встретил в Новой Англии. В кабаке, разумеется. Имя его было Конрад Лехтимяки. Но поскольку он не знал языка этой страны, то нам пришлось пить. - Для чего же пить? - спросил Бобо. - Это было единственное средство, чтобы оказаться на одном уровне. Некоторые имеют привычку жаловаться на несчастную семейную жизнь и пить с горя, другие пьют и без этого. Человек всегда стремится подняться повыше. И если алкоголь предлагает тебе лестницу на небо, почему не воспользоваться ею? Писатель вопросительно посмотрел на Бобо и прошептал: - Получил что-нибудь? - Бобо покачал головой. - Не везет. Сколько я ни ходил с твоей желтой повязкой на рукаве, люди посылали мне только улыбки. В эту неделю нищих на улице поднимают на смех. Бобо достал из кармана желтую повязку и отдал ее Писателю. Тот молча сел к столу и тихо начал жевать принесенные Бобо хлеб и копченую селедку, которые психолог достал у одного лавочника после долгих объяснений, оставив в залог свою авторучку. Другие тоже сели" за стол с довольно грустными лицами. Змея, все еще косо поглядывая на нового жильца, спросил: - Что ты собираешься делать на новой родине? - Еще не знаю, - смиренно ответил Джерри. - Надо бы найти какую-нибудь работу. - Джерри по профессии учитель, - заметил Бобо. - Очень жаль! - воскликнул Бродяга. Писатель сказал, внимательно вглядываясь в лицо Джерри и оценивая его довольно приличный внешний вид: - Наша страна испытывает острую нужду в учителях. В настоящий момент требуются сто пятьдесят тысяч новых учителей. Я верю, что у тебя имеются возможности. Змея выразил свою мысль мимикой и словами: - Исключительно большие возможности! Джерри вздрогнул, и его лицо приняло натянутое выражение. - Пусть тебя не смущают его слова, - сказал Бобо беспечно, похлопав Джерри по плечу. - Он ведь не назывался бы Змеей, если бы язык его не был так ядовит. А сейчас он просто зол, потому что на столе копченая селедка, которую он ненавидит. Пища вызывает у него слишком сильные эмоции. По аналогии чувств отвращение к селедке порождает у него тошнотворное ощущение... - Ну, начинается очередная лекция! - перебил его Змея. - Немножко эстетики, немножко поэзии и немножко психологии - так и нищета покажется блаженством, и ад - раем. - Ты прав, Джон, - сказал Бобо. - У горбатого - все горбатое. Но, по счастью, не все люди горбаты. Твоя злоба и горечь исходят от ощущения неполноценности. Ты ненавидишь звуковое кино, которое отняло у тебя хлеб, а теперь ты ненавидишь хлеб, который кто-то другой принес на стол. Ты видишь вокруг себя одну только нищету, и все равно ты испытываешь страстное желание убежать от нее. Твои мысли образуют нападающие и оборонительные механизмы. И все-таки ты мог бы спастись бегством. - Куда? - В мир воображения. Каждый человек, страдающий чувством неполноценности, создает себе новый мир, в котором нищета прекрасна и ад становится раем. - Ты прав, Бобо, - сказал Писатель. - Я всегда был того мнения, что прекрасная иллюзия лучше жестокой действительности. Мечтатели всегда равноправны. Змея рассмеялся леденящим хохотом. - Равенство бывает только на кладбище - в стране умерших, или в саду тления, как выражаются поэты. Я прожил пятьдесят шесть лет и никогда еще не видел равенства между живыми. Вздор все это! Бывший киноактер подкрепил свои слова и мимикой, и жестом. Затем он устремил свой впивающийся взгляд на Джерри, но тот молчал. Психолог продолжал свой процесс рассечения и анализа: - Слушай, Джон. Мы знаем, что ты зол на все и вся, поскольку звуковое кино прекратило как твое, так и Джона Джильберта хорошо обеспеченное существование. Ты и должен быть злым, ибо по учению о типах ты представляешь собою злонаправленный тип астеника. Мой учитель Юнг сразу же сказал бы, что ты интроверсивный тип, вечно недовольный существующими условиями и всегда готовый к нападению. Если я скажу, что эту неделю каждому американцу следует улыбаться, ты немедленно займешь противоположную позицию и начнешь отзываться презрительно об общественном мнении и о чувстве стадности. Если бы, допустим, завтра умер Бинт Кросби и Америка объявила национальный траур, ты первый наверняка весело засмеялся бы: мол, наконец-то прекратил свое мяуканье голливудский кот! Бродяга и Писатель прыснули со смеху, а Змея стиснул зубы. Кожа вокруг его глаз стянулась тысячей мелких складочек, и он попытался перейти в контрнаступление: - Я ни одного дня не занимался психологией. Я боюсь книг, потому что тысячи людей заучились до глупости. Единственная книжка, которая доставляла мне удовольствие, была чековая книжка, но ее я не держал в руках уже одиннадцать лет. Хотя я и не набрался книжной мудрости, осмелюсь, однако, утверждать, что Национальная неделя смеха - это ловкий рекламный трюк торговых палат и коммерческих предприятий нашей страны, придуманный для того, чтобы драть деньги с бедняков да и порастрясти банковские счета богатых. Я не имею ни малейшей причины для смеха. Если же какой-нибудь парень, поющий песенки, отправится на тот свет, не стоит проливать слезы, потому что через минуту на его могиле будут плясать два миллиона таких же парней, поющих песенки. Ты совершенно напрасно стараешься втиснуть меня в рамки какого-то типа. Я всего лишь обыкновенный безработный актер, который пытается найти выход из трудных обстоятельств жизни при помощи пробочника и держится за бутылку мертвой хваткой. Вы все трое - этого нового товарища я еще не знаю - слепы, безнадежно слепы. Вы не видите собственного унижения и живете в лунном сиянии фантазии. Вы глупцы, величайшие в Бауэри глупцы! У вас нет ни капли достоинства! - Довольно, Джон! - воскликнул Бродяга. - Мы вовсе не хотим с тобою спорить. Ты повсюду видишь только врагов, ненавистных и презренных врагов. А тебе следовало бы знать, что и врагов надо любить, потому что они указывают на твои слабости честнее и вернее, чем друзья. Бродяга встал из-за стола и многозначительно посмотрел на Писателя. - Мы с Максуэллом отправляемся в Радио Сити, - сказал он кротко. - Впереди долгая ночь, а у нас нечем настроить наши струны. Писатель Максуэлл Боденхейм достал из кармана повязку слепого, которую Бродяга тут же надел ему на руку. Затем Писатель закрыл глаза черными очками, взял в руку выкрашенную белой краской палку и вышел, опираясь на руку Бродяги. Когда дверь закрылась. Змея с горечью произнес: - Можно ли всему этому улыбаться, Бобо? Писатель и бывший профессор-литературовед идут в Радио Сити просить милостыню... Тысяча чертей! - Не бери ты чертей тысячами, - сказал Бобо спокойно. - С психологической точки зрения в этом нет ничего особенного. Писатель и Бродяга лишь подчиняются известным влечениям. Они думают не столько о смысле и последствиях пьянства, сколько о том минутном удовольствии, которое дает алкоголь в ближайший момент. - Хорошенькое объяснение пьянства! - воскликнул Змея. - Нет, я вам скажу, ребята, что скорее буду воровать, чем побираться. - И в один прекрасный день попадешься, - ответил Бобо. - За тобою уже следят. Змея ничего не ответил. Он не спеша надел свое пальто и старую дырявую шляпу и вышел. - Я пойду повидать одного знакомого, - сказал он не очень определенно. - Приятеля выпустили на днях из Синг-Синга... Джерри и Бобо остались вдвоем. Хиропрактик оглядел комнату и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. - Джон Фицджеральд - очень тонкий тип, - сказал немного погодя Бобо. - С первого взгляда он производит впечатление сварливого кверулянта, но в глубине души он добрый человек. Внутренняя неуверенность делает его агрессивным. - Неужели у него нет возможности получить хоть какую-нибудь работу? - Кто знает, но он хочет работать только по своей специальности. По его мнению, даже эпизодическая роль лучше постоянного куска хлеба. Он не понимает, что цель умственного и физического труда одна и та же: приспособление к внешней среде. Но он не единственный представитель этого типа... В артистической трущобе Гринвич Вилэдж имеются тысячи артистов, жизнь которых основана на таком же противоречии. Один за другим они впоследствии переселяются в Бауэри, где становятся босяками или бродягами-"хобо". Человек опускается постепенно. Джерри быстро взглянул на своего собеседника. Действительно, человек скатывается постепенно. Профессор Минвеген на замечал, что и сам он уж скатился. И все же до дна был только один шаг - длинный, скользящий по наклону, - но лишь один шаг. Джерри захотелось обратно, в Бруклин. Он принял молчаливое решение: "Если не сумею завтра же найти работу, вернусь к жене..." На лестнице послышались шаги, дверь медленно отворилась, и в комнату вошел господин средних лет, с треугольным лицом и тонкими пальцами пианиста. Он извинился за позднее вторжение и гладко, без запинки заговорил. - Если не ошибаюсь, вы постоянные жильцы этого дома, господа, не так ли? Мое имя Харрис Клейн. Вы, наверное, знаете меня? Меня хорошо знают все жители Бауэри. Вы также, я полагаю, знаете, в чем дело, не правда ли, господа? - К сожалению, мы не знаем, - ответил Бобо. - Если вы рассчитываете найти здесь ночлег, то ошибаетесь... - О нет, сэр, дело совсем не в этом. У меня есть собственное жилище. Но я нуждаюсь в вашей поддержке, господа, иначе говоря - в ваших голосах. - Вы говорите безукоризненно правильным языком, - сказал Бобо, - и все-таки я не понимаю, что вы имеете в виду. Господин подошел поближе, и лицо его засияло откровенностью и великим оптимизмом. - Прошу прощения, господа! Я был действительно убежден, что вы меня знаете. Вам ведь известно, что все общественные должности у нас выборные и что при выборах имеет место всеобщее голосование? Ведь у нас демократия, не так ли, господа? Если вы слушали радио - простите, у вас, по-видимому, нет даже радио! - или читали газеты, или хотя бы взглянули на большие предвыборные плакаты, вы должны были заметить мое имя, поскольку я являюсь кандидатом. Да, господа. Честь моя безупречна, репутация незапятнанна, и я обещаю делать все, что только в моих силах, чтобы послужить на благо общества. Итак, вы можете без всяких колебаний отдать ваши голоса мне. - Вы баллотируетесь в конгресс или в сенат? - поинтересовался Бобо. - На данном этапе пока еще нет, сэр. Возможно, впоследствии. - На какую же должность вы теперь претендуете? - О, сэр, неужели вы действительно не знаете, в чем дело? В третьем районе Бауэри открылась вакансия дворника народной школы, и выборы состоятся послезавтра. Я являюсь кандидатом от демократической партии, а репутация моя, господа, действительно без единого пятнышка, как я уже имел честь вам сообщить. Если вы проголосуете за меня, я обещаю поддерживать чистоту на участке вокруг школы и не дам ученикам курить в коридорах. Моим конкурентом является выдвинутый республиканцами Герберт С.Бромли. Мне не хотелось бы отзываться дурно о своих противниках, скажу только, что у мистера Бромли дурная слава, хоть он и бывший профессор университета. - Профессор Бромли, - медленно повторил Бобо. - Помнится, я слышал это имя и раньше. - Конечно, вы о нем слышали. Его исключили из государственного метеорологического института полгода назад. Он брал взятки. Большие взятки. А теперь он стремится к общественной деятельности! - Как же мог метеоролог брать взятки? - спросил, в свою очередь, Джерри. Мистер Клейн развел руками и сказал: - Взятки можно брать на любой должности. Это ведь совершенно обычное дело. Но профессор Бромли зашел чересчур далеко. В мае он два раза подряд объявил, что ожидаются страшные ливни, настоящий потоп, и что дождливая погода продержится три недели без перерыва. А что же оказалось? Как раз наоборот! Четыре недели над Нью-Йорком стояла жара, в небе ни облачка, и сушь такая, что городские власти стали ограничивать потребление воды. Неудивительно, что профессора Бромли уволили с работы и приговорили к штрафу. Бобо покачал головой. - Мистер Клейн, я все-таки не понимаю, какая связь между жарой в Нью-Йорке и взятками профессора Бромли? Мистер Клейн сочувственно усмехнулся: - Дело в том, господа, что склады фирм, производящих зонтики и калоши, были завалены готовыми изделиями. Фирмы обратились к профессору Бромли и попросили его предсказать длительный период дождей. Хотя профессор Бромли отлично знал, что впереди много солнечных дней, он предсказал дожди. Деловые люди воспользовались его прогнозом, и за полдня в Нью-Йорке, были распроданы все без остатка зонты, плащи и калоши. Таким образом, людей обманули, а за этот обман фирмы и компании заплатили профессору Бромли десять тысяч долларов. Вы только подумайте, господа, десять тысяч долларов чистоганом! И теперь этот аморальный ученый добивается места дворника народной школы третьего района Бауэри. Но это ему не удастся! Ни в коем случае. Если все жители Бауэри на выборах отдадут свои голоса мне. Мистер Клейн сделал маленькую передышку, а затем подвел итог: - Уважаемые господа! Не пренебрегайте вашим правом голоса. Боритесь за демократию и отдайте голоса мне. И заодно скажите всем друзьям и знакомым, что Харрис Клейн - единственный достойный кандидат на место дворника народной школы третьего района. А вот это, господа, это вам две маленькие листовочки, в которых говорится о моих деловых качествах. Я сам издал эти листовки. Прочтите, проштудируйте, и вам сразу станет ясно, что демократическая партия имеет все шансы на победу. Благодарю вас, господа! Если у вас имеются какие-нибудь вопросы, я готов ответить на них. Бобо отрицательно покачал головой. - У нас нет никаких вопросов, мистер Клейн. Или, погодите: какая у вас профессия? - Раньше или сейчас? - И то и другое. - Я был коммивояжером, а в настоящее время я женат. - Хорошо, мистер Клейн. Желаем вам счастья и успеха. - Тысячу раз спасибо, господа! Вы можете на меня положиться. Благодарю вас, благодарю... Мистер Клейн, пятясь, вышел из комнаты и в дверях еще воскликнул: - Итак, до послезавтра, господа! Пусть ваши голоса решают! Когда дверь закрылась, Бобо вздохнул с облегчением: - Счастье, что Змеи не было дома. Ему всегда становится дурно при слове "демократия". Беспечно заброшенный в сердце Нью-Йорка, Бауэри дремал в объятиях полуночи. По узким улочкам и переулкам бродило несколько веселых Магдалин с очень тяжелой походкой и безрадостными лицами. Откуда-то издалека послышался стук копыт. Это проехал отряд конной полиции. Ночь шла, прихрамывая и тяжело дыша. Сон Джерри был беспокоен и прерывист. Он спал возле психолога на расстеленном на полу тюфяке, и в голове его галопом проносились образы бессвязных сновидений. В этой сумятице снов четко выделялся лишь один, центральный образ: лицо Джоан. Все, что было по краям, тонуло в неясном тумане. То и дело он просыпался, вздрагивая и выкрикивая какие-то непонятные слова. Но Бобо спал спокойно. Его душевного равновесия не нарушали путаные шизофренические галлюцинации. Он и в трущобе Бауэри был так же счастлив, как некогда в своей комфортабельной профессорской квартире. Он приспособился к внешней среде и во всем видел относительно светлые и теневые стороны. Если, например, спишь на полу, то не приходится бояться, что упадешь с кровати. Десять месяцев он спал, не раздеваясь и не укрываясь, положив под голову какой-нибудь замусоленный печатный труд, был далек от физического порога раздражительности и вообще, по-видимому, не ощущал никаких неудобств. Под утро Джерри и Бобо проснулись от громких криков. Писатель и Бродяга прибыли в общее жилище, совершая обычный широкий вираж. Им привалило счастье. Какой-то пьяный господин бросил в протянутую шапку Писателя десятидолларовую бумажку. Бродяга тут же повел своего "слепого" товарища в кабак покупать лестницу на небо. Как люди доброго сердца, они не позабыли и о своих друзьях и принесли домой запечатанную бутылку райской атмосферы. Джерри не имел ни малейшего желания вставать ни свет ни заря для такой утренней зарядки, но не мог не подчиниться правилам интеллигентного общества. Он выпил и опьянел, а опьянев, позабыл о своем несчастье. Писатель говорил что-то, но так невнятно, словно кто-то наступил или сел ему на язык. Он вновь ощущал свое величие и неограниченное влияние своего таланта. Уступив настойчивым просьбам Бродяги, он достал из кармана кипу мятых; засаленных листков, испещренных каракулями, - плодами его вдохновения. - Правда, Максуэлл! Прочти нам что-нибудь из своих стихов, - поддержал Бобо. Дрожащие, давно немытые пальцы Писателя перебирали бумажки, а его кровоточащие глаза отыскивали слова. - Вот одно маленькое раздумье, которое не подошло для журнала Генри Люса, - сказал Писатель с горечью. - Оно показалось несколько темным... Все замолкли. Максуэлл Боденхейм, великий певец Бауэри и американский Золя, расправил скомканный листок и стал читать благодарной аудитории одно из последних творений гаснущего таланта: Горы так малы пред лицом небес. Горы так огромны в глазах людей. Горные вершины встречаются На великом поприще равенства. А река течет медленно-медленно, Бесконечною мутною лентой. Рвется вдаль река, чтоб очиститься. Вдаль уносится облако странное - Словно тень человека, что все потерял, Кроме бессмертной мечты... Голос Писателя задрожал, и вдруг он расплакался навзрыд. Он встал, пошатываясь, скомкал бумагу и швырнул свои стихи в печку. - Максуэлл! - закричал Бродяга. - Зачем ты сжигаешь стихи? Писатель горько засмеялся: - Они лучше согреют нашу комнату, чем журнал миллионера Генри Люса. Больше я не напишу ни строчки, ни строчки... Бобо, налей мне стакан, пожалуйста! Я погиб. Как поэт... Писатель залпом выпил целый стакан и бросился на свою скрипучую железную кровать. Через минуту он уже спал и во сне громко храпел с раскрытым ртом. Бродяга подошел к изголовью постели Писателя, снял у него с волос таракана и бросил в печку. Стало светать, и друзья заметили, что постель Змеи пуста. Бродяга встревожился, но психолог пытался, как всегда найти благополучное объяснение: - У Змеи большой круг знакомств. И спешить ему некуда. В начале дня друзья узнали, что бывший актер Джон Фицджеральд ночью был арестован. Он пытался совершить кражу со взломом в продовольственном магазине на Сорок третьей улице и был задержан на месте преступления. В коротеньком газетном сообщении упоминалось, что знаменитый во времена немого кино "человек, у которого тысяча лиц" последние годы жил в большой нужде в пользующемся дурной дурной славой трущобном квартале Бауэри. Новость породила долгое гнетущее молчание. Наконец Бобо сказал подавленно: - Он был слишком горд. Он не хотел просить милостыню и не желал браться за любую работу. - Джерри может теперь занять его постель, - сказал Писатель, растирая с похмелья виски. - Хорошо, когда у человека есть постоянное место. Это усиливает чувство социальной обеспеченности и любви к обществу. Джерри поблагодарил товарищей за внимание и доверие, хотя в душе решил: так больше продолжаться не может. Около полудня Бобо и Джерри отправились на поиски еды для всего интеллигентного общества. Джерри предложил пойти в "Кафе Джо", где он имел возможность получить завтрак с помощью хиропрактики. Но Бобо не согласился на это предложение: - Слишком далекий путь. Пошли лучше в "Оазис", там и выбор больше... 15. ДЖЕРРИ И БОБО ПОКИДАЮТ НЬЮ-ЙОРК И ВТЯГИВАЮТСЯ В
ВОДОВОРОТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ И РЕЛИГИОЗНОЙ РЕФОРМАЦИИ Был конец октября, время жарких идейных боев. Приближались выборы главы государства. Овощеводы смогли опять вывезти на рынок гнилые помидоры, а птицеводы распродали запасы старых тухлых яиц. Число акционеров интеллигентного общества уменьшилось до трех человек, потому что Максуэлл Боденхейм переехал обратно к своей жене в артистическую трущобу, где какой-то литературный агент обещал платить ему за каждое стихотворение по три глотка виски. Змея не вернулся. Ему дали шесть лет каторги за преднамеренное покушение на кражу со взломом и за неуважение к суду. Суд присяжных единогласно признал его закоренелым преступником, который нашел свое призвание в том, чтобы смущать окружающих анархическими идеями и ужасными гримасами. Услыхав приговор. Змея вежливо произнес: - Великолепно, господа! Не все бывшие актеры получают такую пенсию! Переезд Змеи на новое место жительства потрясающе подействовал на Бродягу, и он был особенно несчастен оттого, что не все люди были несчастны. Бобо тоже несколько дней ходил довольно подавленный. Что до Джерри, то он не видел основания горевать. Ему казалось вполне справедливым, что преступники находились в местах заключения, а фабриканты оружия - на дипломатических постах. Джерри ходил регулярно, раз в день, в бюро по найму рабочей силы и - в "Оазис". Новому переселенцу советовали поехать в северные штаты Среднего Запада, где возможности трудоустройства были лучше, а зима - холоднее. Его внешний вид за последний месяц значительно переменился: никто уже не пытался просить у него милостыню. Он похудел, осунулся, и его бледное лицо теперь напоминало мысли безработного: оно было таким же серым и безнадежным. Много раз он был так близок к отчаянию, что еще чуть-чуть - и вернулся бы к жене, но какая-то непостижимая сила удерживала его от переезда из Манхэттена в Бруклин. Попросту говоря, у него не было десяти центов на проезд. Он устал от своего окружения, которое напоминало воду горной реки: она вечно куда-то бежит и никогда не согревается. Бродяга давно уже созрел для отправки в больницу алкоголиков. Его психика находилась в состоянии распада. А Бобо надоедал своими вечными лекциями. В начале ноября горизонты стали проясняться. Предвыборная кампания пробудила все слои общества. Король государства "хобо" с неделю назад приказал долго жить, и на его место необходимо было срочно избрать нового. Из Чикаго пришло сообщение, что выборы короля бродяг состоятся в середине декабря в какой-то трущобе Чикаго. Детройт, Бостон, Нью-Йорк, Балтимор, Миннеаполис и Канзас-Сити заявили резкий протест, поскольку у них имелись свои кандидатуры. По этой причине представители всех центров созывались в Чикаго. Делегатом от "хобо" Бауэри был избран бывший профессор психологии Борис Минвеген, которого также уполномочили представительствовать и на церемонии коронации. Бобо сразу же начал готовиться в путь: он ходил по букинистам и выпрашивал книги, чтобы запастись на дорогу чтением. - Зачем ты собираешься ехать так рано? - спросил его Джерри. - Ведь до выборов еще полтора месяца. - Нужно добраться до Чикаго. - Поезд идет туда не больше суток. Бобо ласково улыбнулся: - Нашему брату нельзя ездить на поезде. По экономическим соображениям, видишь ли. И, кроме того, профессиональная организация "хобо" не одобрила бы такого способа передвижения. Разве что сумеешь проехать зайцем. В мозгу Джерри блеснула замечательная идея. Он предложил себя в попутчики Бобо. Ему хотелось вырваться на Средний Запад, в прерии, где летом волны бегут по маисовым нивам, а зимою бушуют снежные бураны, где фермеры жалуются то на засуху, то на разливы Миссисипи, - в прерии, где люди живут, получая дары щедрой земли и государственную дотацию. От Чикаго останется каких-нибудь шестьсот миль до берегов Миссисипи. Бродяга пытался удержать Джерри, расписывая трудности чудовищно длинного пути. - Я ходил однажды в Детройт. Путешествие заняло полтора года, - сказал бывший профессор литературоведения. - Как-то в пути я чуть было не умер от жажды: три дня не имел ни глотка виски. Я видел миражи, познал голод и, когда наконец вернулся обратно в Бауэри, свято решил не двигаться больше никуда за пределы Нью-Йорка. - Джерри надо увидеть свет, - заметил Бобо. - Если мы сейчас отправимся в путь, то в первых числах декабря будем в Чикаго. Так случилось, что гражданин вселенной Джерри Финн сделался попутчиком профессора Бориса Минвегена. Он стал учеником большой дороги, у которого вместо котомки с провизией были только легкие. Полный надежд, он поступил в самую большую школу на свете, в просторном классе которой было более шестисот тысяч учеников - вечных странников, руководимых беспокойством о завтрашнем дне и поощряемых неутомимой жаждой странствий. Бродяга не остался один, так как после ухода Бобо и Джерри на их место сразу явились два новых жильца. Один был итальянский скрипач, который теперь играл на губной гармошке, другой же был настоящим босяком, ибо никогда не знал никаких занятий. Так или иначе оба они умели читать и писать и обещали обслуживать Бродягу, который теперь волею обстоятельств оказался старостой общежития. В первый же вечер новые жильцы принесли домой пятьдесят фунтов угля для печки, шесть кувшинов пива и купленный в рассрочку телевизор. Событие было настолько из ряда вон выходящим, что Бродяга расплакался обыкновенными пьяными слезами. Теперь будущее казалось ему гораздо более светлым. Счастье все-таки, что Писатель, Бобо и Джерри съехали с квартиры. Эти ученые господа ни на что не годились: они были слишком образованны, чтобы просить милостыню, и слишком честны, чтобы воровать. Если бродяга имеет здоровый большой палец, он может поберечь свои ноги. В Америке самый дешевый способ путешествия - это поднять большой палец, и тебя подвезут на попутной машине. Поэтому все те, у кого большой палец растет не посередине ладони, пользуются этим блестящим средством передвижения. Средство это помогло Бобо и Джерри настолько, что они за три дня из штата Нью-Йорк добрались до Пенсильвании. Затем их сбросили на обочину дороги и пожелали счастливого продолжения пути. Бледное ноябрьское солнце лениво сгоняло ночной иней с ветвей придорожных деревьев и кустов. Желтоватое жнивье кукурузных полей блестело, как латунь. У дороги каркали вороны, музыкальные критики птичьего мира. Они собирали на асфальте обильный ночной урожай: задавленных машинами дикобразов и зайцев. Путники обнаружили, что они высажены на какой-то побочной дороге, потому что не было видно ни одной рекламы. Они выехали до восхода солнца из маленького городка, где ночевали в каком-то гараже. Теперь, судя по солнцу, было уже часов десять. Пройдя с полчаса, они вышли на магистральную дорогу, обрамленную гигантскими щитами реклам: пиво, паста для бритья, бензин, пудра и запальные свечи. Почувствовав себя в безопасности, друзья зашагали по широкой рекламной аллее, которая проходила через центр населенного пункта. На фронтоне одного торгового здания висел плакат: "ХОТИТЕ ЛИ ВЫ ЛЕГКО ЗАРАБОТАТЬ ДЕНЬГИ?" Разумеется, Джерри и Бобо хотели, так как они соскучились по завтраку и с тоской вспоминали объемистые железные бочки "Оазиса". Приободренные и полные надежд, они заглянули в маленькое помещение, стены которого были украшены предвыборными плакатами. За конторским столом сидели, покуривая сигары, двое мужчин средних лет. Они довольно сухо ответили на приветствие бродяг, в голосе которых слышались робость и смущение. - Чем можем вам служить? - поинтересовался один из куривших, закидывая ноги на стол. - Мы готовы заработать деньги, - сказал Бобо. Мужчина схватил карандаш и бумагу и начал расспрашивать: - Имя? - Борис Минвеген. - Профессия? - Профессор университета. - Задававший вопросы бросил карандаш на стол и переглянулся с товарищем. Тот утвердительно кивнул головой. Тогда первый задал те же самые вопросы Джерри и, выслушав его, встал, покусал сигару и вдруг спросил: - Вы оба члены нашей партии? - Ну разумеется, - ответил Бобо без запинки. - Хорошо. Вы можете приступить к работе немедленно? - А какого рода работа? - поинтересовался Бобо. - Работа очень простая, но открывающая широкую дорогу. Человек с сигарой взял стоявший у стены двойной щит - рекламу и, ловко надев его на плечи Бобо, удовлетворенно проговорил: - Вот так! - Затем он и Джерри запряг таким же образом, так что у обоих друзей на груди и на спине оказались довольно большие, достающие до середины голени картонные щиты, на которых яркими футовыми буквами значилось: "ОТТО РОТА - ШЕРИФОМ!" Наши странники и ахнуть не успели, как человек с сигарой начал их выпроваживать, подталкивая к двери и попутно давая деловые указания: - Уже одиннадцать часов. Если вы немедленно двинетесь в путь, то к часу дня будете в Новом Париже. Там вы погуляете часа два по центральным улицам и тем же путем вернетесь обратно; все это займет у вас шесть часов. Мы платим по доллару за час, но если вы пожелаете подарить свое вознаграждение в выборный фонд нашей партии, то мы в свою очередь премируем вас маленьким нагрудным значком. - Уважаемые господа! - вежливо начал Бобо ответное слово. - Мы полностью согласны с вашим мнением: это задача очень простая, но открывающая широкую дорогу. Как ученые, мы, однако, должны принять во внимание психологическую сторону задания. Речь ведь идет об известном рефлекторном процессе. Еще бывший мой учитель, профессор Джон Б.Уотсон, основоположник бихевиоризма, отбросил все старые методы исследования, поскольку мы ведь не можем ничем доказать объективно существование сознательности, и, стало быть, последняя отнюдь не может быть объектом психологического исследования. Во-вторых, интроспекция в качестве метода исследования совершенно бесперспективна и не может иметь положительного значения, поскольку она всегда непременно полностью субъективна. Поэтому нам необходимо взять в качестве предмета исследования объективно наблюдаемые жизненные явления: поведение людей, их внешние проявления, жесты, сознательные и неосознаваемые рефлексы и выражения... - Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите!" - воскликнул человек с сигарой. - Прошу прощения, - продолжал Бобо с легким поклоном. - Я имел в виду лишь то, что, поскольку наша задача психологически чрезвычайно значительна, мы должны получить хотя бы некоторое небольшое признание - один или два доллара. Когда мы понесем эти воззвания, наша деятельность будет состоять из последовательно включающихся рефлексов на определенные внешние раздражения. Например, вот эта веревка, на которой подвешены эти превосходные таблицы, натирает мое плечо. Таким образом, психологическое поле исследования становится своего рода физиологическим... - Я все еще не понимаю! - воскликнул человек с сигарой, начиная раздражаться. Джерри, робко извинившись, предложил свои услуги в качестве переводчика: - Профессор Минвеген говорит о том, что, коль скоро мы понесем эти плакаты, нам следовало бы получить и вознаграждение. - Совершенно верно, - подтвердил Бобо. - Именно это я имел в виду. И мы ведь не ограничимся одним лишь ношением плакатов, мы хотим также объяснять людям, насколько важно для наших мест получить нового шерифа. Итак, если мы снова коснемся психологии... - Не надо ее касаться! - закричал чиновник, доставая из кармана два доллара и протягивая их Бобо. - А теперь, господа, добавил он, выпроваживая путешественников, - ступайте в Новый Париж. Через два часа мы проверим по телефону, добрались ли вы туда. И помните: "Отто Рота - шерифом!" - Отто - шерифом! - разом ответили Бобо и Джерри и двинулись со своими вывесками по главной улице городка в поисках завтрака. Негнущиеся картонные щиты делали ходьбу затруднительной. - Знаешь, это занятие мне совсем не нравится, - сказал Джерри. - И мне тоже, - ответил Бобо, - но привередничать не приходится. Надо браться за то, что представляется. И потом: человек постепенно может всему научиться. Конечно, если обучение конкретно. Когда я занимался преподаванием, я не полагался целиком на моторный и слуховой компонент, а чче-ерт!.. Из-за угла какой-то полуразваленной хибарки вылетел гнилой помидор и шлепнулся о щит Бобо, испачкав весь выборный лозунг. Бобо вытирал с