к лопаткам, хотя дневной зной давно спал и было даже прохладно. Дул ветерок, вздымая невысокие волны, с неприятным шипением разбивавшиеся о кромку берега. "Чего боишься, Литума, - спросил он себя, - успокойся. - Снова возникло перед глазами изуродованное тело Паломино. - Сейчас узнаю, кто его убил". - Ну, соберись с духом и выкладывай, - теребил летчика лейтенант. - Легче станет, вот увидишь. Да не плачь. В эту минуту лейтенант, прильнув к плечу Сильвы, захныкал как грудной. - Я вовсе не потому плачу... - всхлипывал он, трясясь всем телом и задыхаясь от рыданий. - Я и напиваюсь-то потому, что эта тварь вонзила мне ноле в спину. Он запретил нам встречаться, он не пускает ее ко мне, а она тоже не хочет видеть меня. Есть у него такое право? Нет, ты ответь! - Разумеется, нет, - похлопал его лейтенант по плечу. - А кто эта тварь, которая не дает тебе видеться с ней? Полковник Миндро? Вот теперь-то летчик поднял голову, отлепился от плеча лейтенанта. В молочном сиянии луны Литума увидел его лицо - все в слезах, соплях и слюнях. Глаза с расширенными зрачками блестели безумной тревогой. Он беззвучно шевелил губами. - Почему же полковник Миндро запретил тебе встречаться со своей дочкой? - спросил лейтенант так непринужденно, словно осведомлялся, шел ли вчера дождь. - В чем ты провинился? Ребеночка ей сделал? - Тихо ты! - прошипел летчик. - Не называй его по имени. Под монастырь меня подвести хочешь? - Нет. Помочь тебе хочу. Грустно смотреть, как ты спиваешься, буянишь. Карьеру себе испортишь, как ты в толк не возьмешь? Ладно, обещаю, имен больше называть не буду. - Мы собирались обвенчаться на будущий год, как только звание получу, - залепетал летчик, снова склонив голову на грудь Сильвы. - Эта сволочь сказала, что он, мол, согласен. Свадьбу должны были сыграть в День Независимости, понимаешь? А теперь скажи мне: можно быть таким предателем, таким лгуном, гадом таким ползучим? Можно? - Нельзя, - сконфуженно ответил Литума. - А этот хмырь откуда взялся? - уставился на него летчик. - Он-то что тут делает? А? Зачем он? - Да не обращай внимания, это мой помощник, парень надежный и неболтливый, - успокоил его лейтенант. - Забудь о нем. И про полковника Миндро тоже забудь. - Тсс, чтоб тебя! Не называй имен! - Ладно, ладно, - похлопал его лейтенант. - Все отцы болезненно переживают замужества своих дочек - им не хочется с ними разлучаться. Пройдет время, полковник размякнет, все устроится, женишься ты на ней. Хочешь добрый совет? Пусть она забеременеет. Тогда старику волей-неволей придется благословить ваш брак. Понял? Ну а теперь расскажи мне про Паломино Молеро. "Он гений", - подумал Литума. - Никогда он не размякнет, потому что он вообще не человек. У него души нет, - зарыдал летчик. Его снова затошнило, и Литума представил себе, на что теперь похожа форменная рубаха лейтенанта. - Это чудовище. Он провел меня, в точности как того чоло. Понимаешь теперь, почему я надираюсь каждую ночь? - Конечно, понимаю. Тебя сбили с копыт, тебе не дают видеться с твоей милой. Ну а кто же это еще влюбился у нас в дочку полковника Миндро, тьфу, прости, в дочку этого старого самодура? Расскажи-ка мне про Паломино Молеро. - Очень умный, да? - Летчик с трудом поднял голову. Литума подумал даже, что он вдруг протрезвел, и поспешил придержать его за плечи, боясь, что он вмажет лейтенанту. Но нет: летчик был слишком пьян, выпрямиться не смог и снова повалился на лейтенанта. - Ну, давай, давай. За разговором позабудешь о своей беде, отвлечешься. Ну? Скажи: его убили за то, что спутался с женой какого-нибудь офицера? Да? - Слова не скажу, хоть зарежь! - выкрикнул лейтенант. - Экая ты скотина неблагодарная, - укорил его лейтенант. - Я тебя увел из притона, где тебе неминуемо оторвали бы яйца. Я привел тебя сюда, чтоб хмель из тебя выветрился, чтоб ты вернулся на базу свеженьким и не сел на "губу". На чьем плече ты выплакался? Кто тебе утирал слезы и сопли? Погляди, во что превратилась моя рубашка! И после всего этого ты не хочешь рассказать мне, за что убили Паломино Молеро. Боишься, что ли? Кого? "Ничего мы из него не вытянем", - пал духом Литума. Жаль потерянного времени, а еще больше - тешивших душу надежд. Нет, этот забулдыга не выведет их из потемок. - А она - дерьмо еще почище, чем ее папаша, - простонал летчик сквозь стиснутые зубы, пережидая очередной приступ тошноты. Справившись с собой, он продолжал: - И все-таки я ее люблю, несмотря на то что она так со мной поступила. Люблю! Вот и пойми! Она у меня здесь, в сердце, потаскуха такая... - А почему же ты так о ней отзываешься? - спросил лейтенант. - Ей пришлось покориться воле отца? Или потому, что она тебя разлюбила? Дала от ворот поворот? - Она сама не знает, кого любит, она, знаешь, как на пластинках пишут, "голос ее хозяина". Что старик ей скажет, то она и делает. Он велел меня отшить, она и отшила. Литума попытался представить, как выглядела полковничья дочка, влетевшая тогда на минутку в кабинет. Разговор-то их он слышал, а вот припомнить, красивая ли она, не мог. Тоненькая, хрупкая, но, судя по тому, как она разговаривала с отцом, характерец - будь здоров. Понимает о себе чересчур много. Глядит на всех как королева. Вон как измытарила бедного летчика, об него теперь ноги можно вытирать. - Ну расскажи мне про Паломино Молеро, - не отставал лейтенант. - Ну хоть что-нибудь. Ведь его убили за то, что спутался с замужней женщиной. А? Так это? - Я пью и буду пить, но обращаться с собой, как с тем чоло, не позволю, - лепетал летчик. Он замолк, а потом с горечью прибавил: - Он сам напросился. - Кто? Паломино Молеро? - прошептал лейтенант. - Да. Эта сволочь Паломино Молеро. - Пускай будет сволочь, - заворковал лейтенант, - поглаживая летчика по спине. - Так почему же он сам напросился? - Потому что не по себе дерево срубил, - с неожиданной яростью выкрикнул тот. - Зарвался - вот и нарвался. За все надо расплачиваться, вот и расплатился, пожалуй что и с процентами. Литума покрылся гусиной кожей. "Знает! Летчик знает, кто и за что убил Паломино". - Так-так, братец, понимаю: кто зарвался, тот нарвется, руби дерево по себе, - эхом откликнулся лейтенант, и голос его звучал приветливей и нежней чем когда-либо. - Так чье же деревце-то он срубил? - Чье бы ни было, тебя не касается. Уйди ты от меня! - Летчик отстранился, сделал попытку встать на колени, но не удержался и шлепнулся на четвереньки. - Нет, касается, братец, касается, и ты сам это знаешь, - дружелюбие лейтенанта было безгранично. - Дело было в Пиуре, на авиабазе, да? В одном из тех домиков возле аэропорта. Так? Летчик, по-прежнему стоя на четвереньках, поднял голову, и Литуме показалось, что он сейчас залает. Он глядел на полицейских тоскующими остекленевшими глазами, тщетно пытаясь одолеть хмель, и моргал без остановки. - Кто это тебе натрепал? Откуда ты знаешь? - Да вот знаю, - засмеялся лейтенант. - Не ты один у нас такой всеведущий, мы тоже слыхали кое о чем. Ну-ка, давай: я тебе - то, что я знаю, ты мне - то, что ты знаешь, и вместе мы отгадаем загадку не хуже чем Мандрейк-Волшебник. - Сперва выкладывай, что тебе известно про Пиурскую базу, - раздельно выговорил летчик, и Литума понял, что он, хоть и стоит на четвереньках, наконец-то протрезвел и всерьез напуган. - Да ради бога! - отозвался лейтенант. - Только ты сначала сядь по-человечески, закури. Я вижу, в мозгах у тебя прояснилось? Тем лучше. Он раскурил две сигареты, а пачку протянул Литуме. Тот тоже вытянул себе одну. - Так вот, мы знаем, что Паломино влюбился в какую-то бабу с Пиурской базы. Он пел ей серенады - голос-то у него был неземной, все говорят. Пел и играл на гитаре и время выбирал потемнее. Пел он болеро - это его коронный номер. Вот и все, что нам известно. Теперь давай ты: кому пел серенады Паломино Молеро? - Не знаю я ничего! - закричал летчик. Теперь он был сам не свой от страха, даже зубы у него лязгали. - Знаешь, знаешь, - подбодрил его лейтенант. - Все ты знаешь. Муж этой его красотки то ли заподозрил что-то, то ли накрыл их с поличным, и Паломино пришлось уносить из Пиуры ноги. Так? Так. Он подался в Талару, на авиабазу. Однако ревнивый муж выследил его, отыскал и расквитался. Ты же сам говорил: кто зарвется - тот нарвется, слишком высоко Паломино залетел. Ну, что ж ты молчишь? Кто его пристукнул? Летчика опять затошнило, и на этот раз он не смог удержать приступа рвоты. Хрипя и отплевываясь, он утерся ладонью, губы его задрожали, он расплакался совсем по-детски. Литуме было и противно, и жалко его: летчик страдал по-настоящему. - Ты спросишь, почему я к тебе пристаю, - вслух размышлял лейтенант, пуская кольца. - Да так просто, из любопытства. Если убийца Паломино - офицер с Пиурской авиабазы, что я могу с ним сделать? Ничего. У вас свои законы, свой суд, своя полиция. Мне на базу вход закрыт. Я из чистого любопытства спрашиваю, пойми ты. И еще тебе скажу: если б я женился на моей толстухе и кто-нибудь вздумал бы петь у нее под окном серенады, всякие там нежные болеро, я бы тоже не стерпел. Ну так кто же все-таки пришил Паломино? Далее в такую минуту вспомнил лейтенант донью Адриану. "Нет, это болезнь, ей-богу", - подумал Литума. Летчик отодвинулся, чтобы не выпачкаться в блевотине, и уселся на песок чуть выше полицейских. Уперся локтями в колени, а голову обхватил ладонями. Должно быть, она у него раскалывалась. Литума не так давно был членом ордена "непобедимых", он по себе отлично знал эту щекочущую пустоту во всем теле, когда тебя всего так и ломает, а где болит, почему неймется, понять нельзя. - Откуда ты знаешь, что он ездил на Пиурскую авиабазу? - вдруг спросил летчик. Он то с ума сходил от страха, то захлебывался от злобы, а сейчас оба эти чувства обуяли его разом. - Какой гад выболтал тебе? В эту минуту Литума заметил какие-то тени. Еще через минуту они приблизились и стали перед ними полукругом. Неизвестных было шестеро. У всех были карабины и дубинки, а когда луна выплыла из-за тучи, Литума разглядел и повязки на рукавах. Патруль военной полиции. По ночам они обходили все кафе, забегаловки и притоны, ища солдат и сержантов с авиабазы. - Я - лейтенант гражданской гвардии Сильва. В чем дело? - Нам приказано увести лейтенанта Дуфо, - ответил один из патрульных, должно быть сержант. - Вымой пасть, прежде чем произносить мое имя, - зарычал летчик. Ему удалось подняться на ноги, и он стоял покачиваясь, готовый в любую минуту потерять равновесие и сверзиться. - Никто и никуда меня не уведет! - У нас приказ полковника, господин лейтенант, - отвечал старший патрульный. - Очень извиняемся, но придется вам пойти с нами. Летчик что-то злобно пробормотал и, как в замедленной съемке, стал валиться наземь. Сержант скомандовал, и тени подошли вплотную. Солдаты подхватили летчика за руки и за ноги, подняли. Тот не сопротивлялся, только лепетал невразумительные слова. Литума и лейтенант видели, как они скрылись в темноте. Потом взревел мотор джипа. Ясное дело, патруль оставил машину у заведения китайца. Полицейские в задумчивости докурили. Первым поднялся лейтенант. Двинулись обратно. Из кафе вырывались голоса, музыка, смех. Веселье было в самом разгаре. - Здорово вы его раскололи, - сказал Литума. - Долбили, долбили в одну точку и своего добились. - Да ничего я не добился. Будь у нас побольше времени, глядишь, и доискались бы правды. - Лейтенант вздохнул и жадно, полной грудью вдохнул морской воздух. - Знаешь, Литума, что мне пришло в голову? - Что? - Думаю, вся Таларская авиабаза от дневального до самого полковника Миндро в курсе дела. - Похоже на то, - кивнул Литума. - Уж лейтенант-то Дуфо точно знает, кто убил Паломино. Они замолчали, шагая по спящей Таларе. Деревянные домики прятались во мраке, лишь кое-где в окне тускло мерцал огонек. За колючей проволокой в запретной зоне тоже все спало. Внезапно лейтенант изменившимся голосом сказал: - Будь другом, Литума, прогуляйся к берегу, посмотри, вернулся ли "Таларский лев". Если нет, можешь идти спать. А если да, сообщи. Я буду в харчевне. - Как? - поразился Литума. - Вы собираетесь?.. - Да, собираюсь, - с нервным смешком ответил лейтенант, - собираюсь попробовать. А вдруг сегодня ночью случится чудо? Скорей всего не случится, но попытка не пытка. Крепкий орешек эта донья Адриана, я даже не ожидал. Ну да ничего, будет наша! А знаешь почему, Литума? Мне на этом свете надо два дела сделать: натянуть донью Адриану и найти убийц Паломино Молеро. Это даже важней, чем получить очередное звание. Не веришь? Не надо. Отправляйся. "Как это он еще может думать о таких вещах?" - поразился Литума. Он представил себе, как донья Адриана мирно спит в своей постельке, видит сны и даже не подозревает, какой гость к ней собирается. Нет, лейтенант явно не в себе. Неужели донья Адриана уступит ему? Нет, пусть не надеется. Откуда-то из темноты выскочила собака, облаяла Литуму. Он отшвырнул ее ногой. В Таларе всегда пахло рыбой, но иногда - вот как сегодня, например, - вонь становилась нестерпимой. У Литумы даже голова закружилась. Он достал платок, зажал себе нос. Рыбаки уже вышли на промысел, у берега покачивалось только несколько лодок. "Таларского льва" среди них не было. Литума для верности обошел каждую, убедился, что дон Матиас еще не возвращался. Вдруг он увидел: привалившись к борту вытащенной на песок лодки, кто-то сидел. - Здравствуйте, - пробормотал Литума. - Здравствуйте, - ответила женщина так, словно была недовольна, что нарушили ее одиночество. - А, да это вы, донья Адриана? Что вы тут делаете в столь поздний час? - Хозяйка харчевни куталась в черную шаль. Ноги ее были, как всегда, босы. - Да вот еду Матиасу приносила. А когда он уплыл, захотелось посидеть, подышать. Не спится. А тебя, Литума, зачем сюда занесло? Что ты здесь потерял? Может, у тебя свидание, а? Полицейский засмеялся. Присел на корточки у ног доньи Адрианы и в неверном свете - луна в эту минуту как раз скрылась за тучей - оглядел могучее, изобильное тело, по которому так томился лейтенант Сильва. - Чего тебя разбирает? - спросила она. - Рехнулся, что ли? Или перебрал? А-а, ты ж идешь от китайца. Все понятно. - Нет, донья Адриана, - продолжал хохотать Литума. - Не рехнулся и не перебрал. Вы бы тоже померли со смеху, если б я вам рассказал. - Ну так расскажи, посмеемся вместе. А то ржет тут. Литума заметил, что она, всегда такая приветливая и благодушная, сегодня вроде бы чем-то огорчена. Руки скрестила на груди, а босым пальцем ноги ковыряет песок. - Что это вы такая хмурая, донья Адриана? - посерьезнел и Литума. - Я не хмурая. Я встревожена, Литума. Матиас ни за что не хочет сходить в больницу показаться. Уперся - и не сдвинуть. Помолчав, она вздохнула, а потом рассказала, что вот уже больше месяца как муж ее, дон Матиас, кашляет не переставая, а после особенно тяжких приступов харкает кровью. Она накупила в аптеке разных лекарств, чуть не силой впихнула их в него, но проку никакого. Наверно, у Матиаса что-нибудь серьезное и аптечными снадобьями его болезнь не вылечишь. Ему бы надо просвечивание сделать, а может, и на операцию лечь. А он и слышать об этом не хочет, само, говорит, пройдет и он с ума покуда не сошел, чтоб из-за пустякового кашля бегать по врачам. Ну да ведь она не слепая: разве ж она не видит, что он бодрится и храбрится, а самому все трудней выходить в море? Матиас запретил ей говорить детям, но, когда они в последнее воскресенье приезжали повидаться, она им все рассказала. Может, им удастся свести его в больницу? - Вы очень любите дона Матиаса, да? - Да ведь я с ним двадцать пять лет прожила, - улыбнулась донья Адриана. - Самой не верится. Я за него вышла совсем еще девчонкой, на шестнадцатом году. Поначалу боялась его: больно уж здоров. Однако он ходил за мной по пятам, я и уступила. Родители мои были против, говорили: зачем тебе за него, он тебя старше намного, и брак ваш - ненадолго. Ну, как видишь, Литума, они ошиблись. Живем до сих пор, всякое, конечно, бывало, но живем не хуже людей. А чего это ты вдруг спросил, люблю ли я Матиаса? - Да мне уж теперь совестно признаваться, зачем я сюда пришел. Нога доньи Адрианы, взрывавшая песок, замерла в миллиметре от сапог Литумы. - Не темни, Литума. Что ты загадками заговорил? - Лейтенант послал меня узнать, вышел ли дон Матиас на лов, - игриво зашептал Литума. Он помедлил, но донья Адриана молчала. - Он собирался навестить вас, ну и, ясное дело, не хотел нарваться на вашего супруга. Сейчас, наверно, стучится к вам в дверь. Стало тихо. Только шипели, бессильно распластываясь на песке, волны. Потом донья Адриана засмеялась - негромко и чуть сдавленно, словно не хотела, чтобы он слышал. Засмеялся и полицейский. Так они сидели рядом и хохотали все громче и веселей, заражая друг друга. - Очень нехорошо с вашей стороны, донья Адриана, смеяться над тем, что человека так разбирает. - Он сейчас скребется в двери, постукивает в окошко и жалобно просит, чтоб его впустили, - еле выговорила та. - Сулит мне золотые горы. Ой, не могу! Ха-ха-ха! А там нету никого! Ха-ха-ха! Еще посмеялись немного, потом замолчали, и Литума заметил, что палец хозяйки снова принялся упорно и настойчиво ковырять песок. Вдалеке, возвещая конец ночной смены, взвыл гудок сахарного завода, работали там круглосуточно. Загрохотали и грузовики по шоссе. - Ей-богу, донья Адриана, вы ведь моего лейтенанта с ума свели. Послушали бы, как он о вас отзывается. Как говорит и что говорит. На других женщин не смотрит. Королева, говорит, королева Талары. Польщенная донья Адриана снова рассмеялась. - Любит твой лейтенант руки распускать, когда-нибудь он у меня схлопочет за свои вольности, - в голосе ее не было никакого осуждения. - С ума, говоришь, свела? Не верь, Литума. Это ему вожжа под хвост попала: вбил себе в голову, что должен покорить меня, да не тут-то было. Вот его и заело. Неужели ж я поверю, что он влюбился в женщину, которая ему в матери годится? Не такая я дура. Это просто-напросто каприз, прихоть. Получи он, чего домогается, всю любовь как рукой снимет. - Так, может, вы, донья Адриана, приголубите его разочек? - Ни разочек, ни полразочка, Литума, - напустив на себя оскорбленный вид, ответила хозяйка, однако Литума понял, что это притворство. - Я, знаешь ли, не из этих. Кроме законного мужа, на меня никто прав не имеет. - Ну так вы лейтенанта погубите, донья Адриана. Я в жизни еще не видел, чтобы кто-нибудь по ком-нибудь так сох. Он ведь даже во сне вас видит и с вами разговаривает. - Что же он говорит? - Не могу повторить, донья Адриана. Неудобно. Она снова захохотала. Потом поднялась и пошла, по-прежнему держа скрещенные руки на груди. Литума поплелся следом. - Хорошо, что я тебя встретила, - сказала она. - Ты меня развеселил, я и позабыла про свою докуку. - И я рад, донья Адриана, - отвечал полицейский. - Я вот поговорил с вами и хоть на пять минут отделался от Паломино, а то он так и стоял у меня перед глазами. Каждую ночь кошмары снятся. Может, хоть сегодня этого не будет. У дверей харчевни он распрощался с доньей Адрианой и зашагал в участок. Там они с лейтенантом и жили: лейтенант в просторной комнате, примыкавшей к служебному помещению, а Литума - в каком-то чуланчике. Все остальные полицейские были люди семейные и жили своим домом. По дороге Литума воображал, как лейтенант скребется в окно харчевни и шепчет страстные признания. Вот уж точно - бросает слова на ветер. У входа Литума заметил листок бумаги, свернутый в трубочку и засунутый за дверную ручку с таким расчетом, чтобы он сразу бросился в глаза. Литума осторожно развернул его и, войдя в кабинет: два стола, на стене - щит с изображением перуанского герба, в углу - национальный флаг, в другом - плевательница, - включил свет. Письмо было написано синими чернилами, аккуратным, изящным почерком человека, привычного к перу и бумаге: "Те, кто убил Паломино Молеро, выманили его из дома доньи Лупе в Амотапе. Допросите ее. Она вам поможет". Анонимки - насчет супружеской измены и темных дел с контрабандой в портовой таможне - приходили в полицию часто. Но это письмецо было первым откликом на гибель Паломино Молеро. V  - Вот это названьице! - сказал лейтенант Сильва. - Неужели и впрямь оно происходит из этой истории про священника и его служанку? Вы, донья Лупе, какого мнения на сей счет? Амотапе лежит в полусотне километров к югу от Талары среди раскаленных дюн и обжигающей гальки. Вокруг пересохшие от зноя заросли кустарника, рощицы рожковых деревьев, один-два эвкалипта - бледно-зеленые пятна их листвы оживляют серое однообразие пейзажа. Деревья приноровились впитывать из воздуха капли влаги, и потому стволы их так скручены и скорчены, что издалека кажутся какими-то ведьмами, растопырившими костлявые руки. В блаженной прохладе под сенью их крон всегда пасутся тощие козы, обгладывая потрескивающие стручки; сидит пастушок или пастушка с дочерна загорелым лицом и живыми проворными глазками. - Так как вы полагаете, донья Лупе, история про священника и служанку - это правда? - повторил лейтенант. Деревня - беспорядочное нагромождение глинобитных, крытых тростником домиков с крошечными загонами для скота; вокруг площади с фонтаном, клумбой и памятником учителю Боливара - Симону Родригесу, окончившему свои дни в этом захолустье, - стоят несколько домов почище. Жители Амотапе, люди бедные и пропыленные, живут тем, что разводят коз, торгуют хлопком, привечают водителей грузовиков и пассажиров автобуса Талара - Сульяна, которые делают здесь остановку, чтобы хлопнуть стаканчик виноградной водки и закусить. Название свое городок получил, как гласит местная легенда, еще в колониальные времена и вот каким образом: некогда там жил чрезвычайно скаредный священник, который терпеть не мог кормить гостей. Служанка его, потакавшая этой слабости, увидев, что кто-нибудь приближается к их дому, кричала: "Амотапе, Амотапе!" {По-испански Амотапе (Amo, tape) - хозяин, прячьте.} - Кто его знает, - пробормотала наконец женщина. - Может, правда, а может, и брехня. Она была так худа, кто кости, казалось, вот-вот прорвут оливковую, пергаментно-сухую кожу. На полицейских она глядела недоверчиво. "Еще недоверчивей, чем на нас обычно смотрят люди", - подумал Литума. Женщина так и сверлила их глубоко запавшими, испуганными глазами и время от времени потирала руки, словно сильно зябла. Встречаясь с ними взглядом, она выдавливала улыбку - неискреннюю и кривую, больше похожую на гримасу. "Да ты, голубушка, перепугана насмерть, - подумал Литума. - Должно быть, тебе немало известно". Женщина подала им жареных бананов, салата и вина, а глядела все так же подозрительно и боязливо. "Когда же он начнет задавать ей вопросы?" - думал Литума, чувствуя, как от выпитого шумит в голове. Полдень, самое пекло. Кроме них с лейтенантом, в харчевне никого не было. В окне виднелась покосившаяся церковка святого Николая, героически сопротивлявшаяся натиску времени. А за нею, в нескольких сотнях метров, ползли по шоссе грузовики: одни - в Сульяну, другие - в Талару. Вот на таком грузовике, кузов которого был заставлен клетками с курами, приехали в Амотапе и лейтенант с Литумой. Все местные ребятишки с любопытством разглядывали полицейских, покуда те брели через поселок. Над крышами нескольких домиков полоскались на ветру белые полотнища. Лейтенант спросил, в каком из них помещается закусочная доньи Лупе, и ребятишки, окружившие их, хором указали дорогу. Литума с облегчением вздохнул: слава богу, донья Лупе существует на самом деле, не зря, значит, тряслись они по жаре в кузове, пропахшем птичьим пометом, поминутно отплевываясь от перьев, лезших в глаза и уши, полуоглохли от неумолчного кудахтанья своих спутниц, одурели от солнцепека. А потом еще возвращаться в Талару - снова плестись к шоссе и голосовать на обочине, пока какой-нибудь водитель не сжалится и не подвезет. - Здравствуйте, донья Лупе, - войдя, сказал лейтенант. - Вы, говорят, такая мастерица готовить, что и мы не утерпели, приехали проверить, не врут ли люди. Надеюсь, вы не обманете наших ожиданий и подтвердите свою славу. Судя по тому, каким взглядом окинула их донья Лупе, ни единому слову лейтенанта она не поверила. Да и как было поверить, размышлял Литума, если чича едкая как щелочь, а мясная начинка совершенно безвкусная? Поначалу местные ребятишки прилипли к окну, не сводя с посетителей глаз, но потом разбежались, явно заскучав, и теперь во дворе, возле очага и трех колченогих столиков остались двое-трое полуголых детей. Наверно, ребятишки доньи Лупе. Странно, однако, что у женщины ее возраста такие маленькие дети. А может, она только выглядит старухой? Все попытки завязать с ней беседу ни к чему не привели. О чем бы ни заводил речь лейтенант: о погоде, о засухе, о видах на урожай, о происхождении названия Амотапе, - она либо молчала, либо что-то односложно бурчала себе под нос, либо отделывалась недомолвками. - Сейчас я тебя, Литума, сильно удивлю. Ты ведь тоже, наверно, считаешь, что донья Адриана толстуха? А? Признайся. Так вот, Литума, это заблуждение. Она не толстая, а пышнотелая. Улавливаешь разницу? Когда же он начнет? Как подступится к донье Лупе? Литума сидел как на иголках, дивясь и восхищаясь. Ему ли не знать, как мечтает лейтенант размотать это убийство? Не он ли был свидетелем того, как вчера вечером подействовала на лейтенанта анонимка? Обнюхав бумагу не хуже ищейки, он изрек: "Нет, это не липа. Тут пахнет настоящим делом. Придется ехать в Амотапе". - Ты вправе спросить, друг мой Литума, в чем же разница? Отвечу тебе. Толстуха - вся мягкая, рыхлая, квелая, дряблая. Прикоснись к ней - рука по локоть уйдет, как в тесто. А пышнотелая - тугая, литая, у нее всего столько, сколько надо и даже чуточку больше. Избыток этот особенно тешит и радует. Сколько надо и там, где надо. Потребное количество на должном месте! Тронешь - и почувствуешь сопротивление, пальцы так и отскочат. Всю дорогу до Амотапе, невзирая на то, что солнце огненным буравом ввинчивалось прямо в темя, лейтенант не закрывал рта, рассуждая об анонимке, о лейтенанте Дуфо, о полковнике Миндро и о его дочери. Но чуть только переступили они порог этой забегаловки, он стал вести себя так, будто до Паломино Молеро ему нет решительно никакого дела. Толковал он только про странное название поселка, - ну разумеется! - о достоинствах доньи Адрианы, причем голос не понижал, присутствием хозяйки нимало не смущался. - Это разница между мускулом и жиром, друг Литума! Толстуха - это жир! Пышнотелая женщина - это туго сплетенные мышцы! Лучше тугих, мускулистых грудей нет ничего не свете! Не променяю их даже на кулинарные чудеса нашей доньи Лупе. Не смейся, Литума, я говорю истинную правду. Ты в этих делах ничего не смыслишь, так слушай и просвещайся! Мускулистый живот, мускулистый зад, мускулистые бедра - это яства, достойные только королей, князей, генералов! Ах, боже мой! Вот такова и владычица моего сердца, друг Литума! Она не жирная, нет! Она не толстуха! Она - пышнотела! Она - мускулиста, черт бы меня подрал. И за это я ее люблю. Литума из уважения к начальству посмеивался, но на донью Лупе рацеи лейтенанта никакого действия не оказывали. Она была невозмутима и, казалось, равнодушно принимает все это к сведению. "Выжидает лейтенант, - догадался Литума, - ему неймется так же, как и мне". Когда же он решится? Но лейтенант не спешил и совершенно не собирался слезать с облюбованной темы. - Ты вправе спросить, Литума: "Откуда это, мол, лейтенант решил, что донья Адриана не толста, а пышнотела? Проверял он ее, что ли?" Признаюсь тебе, Литума, да! Но чуть-чуть! Там прижмешь, тут ущипнешь мимоходом. Я знаю, что ты сейчас думаешь. Правильно думаешь. Детские игрушки, думаешь ты. Но ведь я кое-что видел, Литума. Я выдам тебе свою тайну. Я видел, как донья Адриана купалась. Знаешь, за маяком, где скалы и такая пропасть крабов? Ну, там всегда купаются старухи, боясь, как бы за ними не подглядели? Зачем, по-твоему, я каждый день исчезаю, прихватив бинокль, а тебе говорю, что иду пить кофе в отель "Ройаль"? Зачем я лезу на эту скалу, которая как раз над пляжем? Все затем, Литума. Затем, чтобы увидеть мою любовь в одной розовой нижней юбке, а когда эта юбка намокает, она делается почти прозрачной. Ради бога, донья Лупе, принесите мне воды! Я горю! Залейте во мне это пламя! Вот тогда я и понял, друг Литума, что значит "пышнотелая женщина"! Литые ягодицы, литая грудь, сплошной мускул - от шеи до пят! Я вот как-нибудь возьму тебя с собой, полюбуешься. Одолжу тебе бинокль. Увидишь, что я прав. Увидишь самое аппетитное тело во всей Таларе! Да, Литума, я не ревнив, по крайней мере, к моим подчиненным. Да, если будешь хорошо себя вести, отведу тебя к той скале. Увидев эту чудо-женщину, ты с ума сойдешь от счастья. Лейтенант, черт возьми, вроде бы забыл, зачем они приехали в Амотапе, но в ту минуту, когда Литума совсем было потерял надежду и терпение, тот вдруг замолк. Потом снял свои темные очки - Литума заметил, как колюче поблескивают его глаза, - протер стекла платком, снова водрузил очки на нос. Безмятежно раскурил сигарету и сладким голосом сказал: - Донья Лупе, а донья Лупе! Присядьте с нами на минуточку. У нас к вам дельце. - Какое еще дельце? - стуча зубами, проговорила женщина. Ее трясло как в лихорадке. Литума заметил, что и его бьет дрожь. - Поговорить с вами хочу о Паломино Молеро. О ком же еще? Не о возлюбленной же моей нам с вами беседы вести, сами посудите. Подойдите-ка. Ближе, ближе. Сядьте. - Не знаю, про кого вы толкуете, - сказала хозяйка, как автомат опускаясь на стул. Она показалась Литуме еще костлявей, словно ссохлась на глазах. - Клянусь вам, не знаю, - повторила она, кривя рот. - Вы прекрасно знаете, кто такой Паломино Молеро, - с легкой укоризной отвечал лейтенант. Он перестал улыбаться, и Литума, потрясенный его ледяной суровостью, подумал: "Ну, наконец-то мы все сейчас узнаем". - Солдатика с авиабазы, которого прикончили в Таларе. Того, которого прижигали сигаретами. Того, кого повесили, кому вогнали в задний проход здоровенный кол. Паломино Молеро, который так славно пел болеро. Он был здесь, на этом самом месте. Не припоминаете? Литума увидел: женщина широко раскрыла рот, выпучила глаза. Но ни слова в ответ. Так и застыла, дрожа всем телом. - Буду с вами откровенен, донья Лупе. - Лейтенант выпустил облачко дыма и, словно позабыв обо всем на свете, следил, как оно тает в воздухе. - Если вы нам не поможете, если станете запираться, окажетесь, донья Лупе, в такой заднице, откуда вам вовеки не выбраться, - вдруг заговорил он с прежней суровостью. - Вы уж простите за такое неделикатное выражение - я хочу, чтоб вы поняли, насколько серьезно дело. Я не хочу вас арестовывать, везти в Талару, сажать в тюрьму, где вы останетесь до конца дней своих как соучастница преступления и укрывательница убийц. Уверяю вас, донья Лупе, я этого вовсе не хочу. Ребенок продолжал возиться на горшке, и Литума поднес палец к губам. Малыш показал ему язык и улыбнулся. - Убьют меня, - со стоном вымолвила наконец женщина. Однако в глазах ее не было слез - только ненависть и животный ужас. Литума затаил дыхание: ему казалось, что, если он шевельнется, если скрипнет стулом, случится непоправимое. Лейтенант тем временем медленно расстегнул кобуру. Достал пистолет и брякнул им об стол, отодвинув тарелку с остатками обеда. - Ни один волос не упадет с вашей головы, донья Лупе. Расскажите нам честно и откровенно все, что знаете. Эта штука защитит вас, если потребуется. Где-то далеко прорезал тишину истошный крик осла. "Случка, должно быть", - подумал Литума. - Они мне грозили, они сказали: хоть слово пикнешь - убьем, - вскинув руки, завыла женщина. Закрыв лицо ладонями, она корчилась на стуле. Слышно было, как стучат у нее зубы. - В чем я-то виновата, сеньор полицейский, я-то что плохого сделала? Умру я, на кого детей покину? Мужа моего трактор задавил. Игравшие в песке ребятишки, услышав ее вопль, на минуту обернулись, но сразу же потеряли к ней интерес и снова занялись своим делом. Самый маленький, тот, что лепил куличики, пополз к дверям. Солнце вызолотило его кожу, пронизало светом кудряшки. Он сосал палец. - Они ведь тоже грозили мне оружием, - продолжала подвывать хозяйка. - Так кого же мне слушать - вас или их? Она пыталась заплакать, морщила лицо, заламывала руки, но глаза ее оставались сухи. Тогда она ударила себя в грудь, перекрестилась. Литума огляделся по сторонам. Нет, вопли доньи Лупе не привлекли внимания соседей. В полуоткрытую дверь он видел церковь, пустынную площадь. Исчезли даже ребятишки, совсем недавно гонявшие там тряпичный мяч. "Наверно, родители схватили их за шиворот, загнали по домам, чтобы они ничего не видели и не слышали", - подумал он. Значит, все знают о том, что случилось с Паломино Молеро, значит, все были свидетелями. Сейчас, сейчас тайное станет явным. - Вы успокойтесь. Разберемся не торопясь, шаг за шагом, - сказал лейтенант, но интонация, с которой произнесены были эти слова, должна была не успокоить женщину, а только усилить ее страх. - Даю вам слово, никто вас не убьет и не обидит, - с ледяной угрозой в голосе продолжал он. - Если, конечно, вы будете со мной откровенны. Если расскажете мне всю правду. - Не знаю, ничего я не знаю! Боюсь я, - пролепетала женщина, но по отчаянию ее видно было, что она знает все и что сил отрицать и запираться у нее уже нет. - Святой Николай, помоги мне! Она два раза подряд осенила себя крестным знамением, поцеловала скрещенные пальцы. - Начните с самого начала, - велел лейтенант. - Когда появился тут Паломино Молеро? Зачем? Давно ли вы его знаете? - Я и вовсе его не знала, я его и не видела никогда! - воскликнула женщина. Голос ее то срывался на крик, то звучал еле слышно, словно она потеряла власть над ним, глаза вращались. - Я бы ни за что не приютила его, если б не девушка. Они искали нашего священника, падре Эсекиеля. А его не было. Его почти никогда не бывает, вечно он в отъезде. - Девушка? - вырвалось у Литумы, но лейтенант так глянул на него, что он тотчас прикусил себе язык. - Девушка. Это все она. Умоляли меня, вот я и согласилась. Не на деньги я польстилась, хотя, видит бог, они мне не лишние. Мужа моего трактор задавил. Разве я вам не сказала? Клянусь вам господом всевышним, который все видит, все знает, небесным заступником нашим, святым Николаем клянусь! Да у них и не было денег. Еле-еле хватило за обед расплатиться. А переночевать я их пустила бесплатно. Они ведь собирались обвенчаться, вот я и сжалилась, такие они оба были молоденькие, совсем еще дети. И очень уж сильно влюблены, даже со стороны заметно. Откуда ж мне было знать, как все обернется?! За что же, господи боже, мне такое несчастье, чем я тебя прогневала? Лейтенант, пуская колечки дыма, неотрывно глядел на донью Лупе сквозь темные стекла своих очков, а она снова перекрестилась, заломила руки, с силой вцепилась пальцами в щеки, словно хотела расцарапать себе лицо. - Я знаю, что у вас доброе сердце, я сразу это понял, - все тем же тоном сказал он. - Вам нечего бояться. Рассказывайте дальше. Сколько же дней провели они у вас? Истошный ослиный крик снова прорезал благостную тишину утра, и Литума услышал бешеный стук копыт. "Кончили дело", - понял он. - Два дня, - ответила донья Лупе. - Они ждали священника, я ж вам сказала. А тот уехал. Его никогда не застанешь. Скажет, что поедет крестить младенцев и венчать молодых в дальних поместьях, - и поминай как звали. А правда, нет ли - кто его знает. Много чего толкуют об этих его отлучках. Я им говорила - не ждите, он и на неделю уезжает, и на десять дней. Известно: своя рука - владыка. Ну вот они и собрались наутро в Сан-Хасинто. Это было в субботу, я сама им и присоветовала: поезжайте, мол, туда. По воскресеньям священник из Сульяны служит там мессу, он вас и обвенчает в усадебной часовне. А здесь ничего не дождетесь, говорю я им. Поезжайте, поезжайте в Сан-Хасинто. - Однако уехать они в то воскресенье не успели? - перебил ее лейтенант. - Нет, не успели, - с непритворным ужасом сказала женщина. Замолчав, она взглянула на лейтенанта, потом на Литуму и снова на лейтенанта. Опять затряслась так, что залязгали зубы. - Не успели, потому что... - пришел к ней на помощь лейтенант. - Потому что в субботу к вечеру их нашли, - прошептала она. Еще не начинало смеркаться. Огненный шар солнца еще висел между стволами эвкалиптов, и закатное это зарево отражалось, как в зеркале, в сверкавших крышах, когда донья Лупе, стряпавшая у очага, увидела автомобиль. Он вылетел с шоссе, пересек Амотапе и, фырча, вздымая облака пыли, свернул прямо на церковную площадь. Донья Лупе не сводила с него глаз, и двое влюбленных тоже заметили, но никакого внимания не обратили, пока машина не затормозила прямо у самой церкви. Те двое сидели и целовались. Они целый божий день целовались. Уж лучше бы спели что-нибудь или поговорили, а то только и знают что целоваться, детей бы постыдились. - Он, говорят, дивно пел? - поощрил рассказчицу лейтенант. - Болеро в особенности, да? - И болеро, и вальсы, - кивнула та и вздохнула так глубоко, что Литума крякнул. - И тондеро, и эту "песенку кумовьев", знаете, где двое перекликаются. Все у него очень славно выходило. - Итак, машина въехала в поселок, вы ее увидели, - напомнил лейтенант. - А эта парочка? Бросилась бежать? Попыталась спрятаться? - Девушка хотела, чтобы Паломино укрылся где-нибудь. Стала ему говорить: "Беги, милый, укройся, спрячься, беги, нельзя тебе здесь оставаться, не хочу, чтобы..." А он ей: "Нет, милая, ты теперь моя, две ночи мы были вместе, ты жена мне теперь, и никто ничего не посмеет нам сделать, придется им согласиться. Никуда я не пойду. Я дождусь их и все им объясню". А та перепугалась и все уговаривала его: "Беги, беги, они с тобой расправятся, беги, а я их отвлеку, не хочу, чтобы тебя убили". И страх ее передался донье Лупе. "Кто они? - спросила она, показывая на запыленную машину, откуда вылезло двое мужчин, - силуэты их четко выделялись на багровом закатном небе, точно вырезанные из черной бумаги фигурки без лиц. - Кто они? Зачем приехали? Матерь божья, что же будет?" - Ну и кто же это был? - спросил лейтенант, окутываясь табачным дымом. - Кто был? - прошипела сквозь стиснутые зубы женщина с яростью, на миг одолевшей страх. - Как это "кто был"? Кому ж и быть, как не вашим? - Наши? Гражданская гвардия? Или военная полиция? Солдаты с Таларской авиабазы? Правильно я вас понял? - Ваши. Люди в военной форме, - снова сникла донья Лупе. - Разве вы все - не одно и то же? - Да не совсем, - улыбнулся лейтенант. - Впрочем, это несущественно. В этот миг, продолжая жадно вслушиваться в ее рассказ, Литума вдруг увидел их. Прячась от солнца под навесом из жердей, прижавшись друг к другу, сцепив пальцы, сидели они, и беда уже была готова обрушиться на них. Склонив черноволосую, коротко остриженную голову к ней на плечо, чуть щекоча ей ухо губами, он пел: "Наши души в этом мире воедино свел господь..." - а у нее от нежности выступили на глазах слезы, и, чтобы лучше слышать, она кокетливо приподнимала плечо и чуть-чуть хмурилась, сдвигая брови над детскими влюбленными глазами. Любовь смягчила ее че