рты, смыла высокомерное выражение. Литума почувствовал, как охватывает его бесконечная печаль, когда в реве мотора, в облаке желтоватой пыли неотвратимо возник впереди автомобиль с людьми в военной форме. Не задерживаясь, проскочит он через поселок на исходе дня и еще через несколько жестоких минут затормозит у этой лачуги без двери, где сейчас сидели они с лейтенантом. "Что ж, по крайней мере, хоть эти двое суток они были счастливы", - подумалось ему. - Как? Только двое? - спросил лейтенант, и Литума удивился его удивлению. Из какого-то неясного суеверного чувства он старался не встречаться с ним глазами. - Только двое, - словно сама сомневаясь, испуганно подтвердила женщина. Она заморгала, припоминая, силясь понять, не изменяет ли ей память. - Да нет. Только двое их было. Они вылезли, и в машине никого больше не осталось. Я запомнила - их было двое, я уверена. А что? - Да ничего. - Лейтенант раздавил в пепельнице сигарету. - Я думал, что за ним отправили наряд. Что ж, двое так двое. Это неважно. Продолжайте. Снова задрожал в знойном полдневном воздухе ослиный рев - ликующий, низкий, переливчатый рев зверя, извергнувшего семя, и тотчас возившиеся в пыли ребятишки - кто бегом, кто ползком - кинулись, хохоча, искать ослицу, поглядеть, как покрывает ее это ревущее чудовище. "Ты жива? - спросил один из приехавших - тот, кто казался старше, тот, у кого в руках не было револьвера. - Что он с тобой сделал? Как ты себя чувствуешь?" В считанные минуты стемнело: за то время, которое потребовалось приехавшим, чтобы дойти от джипа до лачуги доньи Лупе, сумерки стали ночью. "Если тронешь его, я покончу с собой, - сказала девушка: в спокойном ее голосе звучал вызов, ноги твердо упирались в землю, кулаки были сжаты. Однако подбородок у нее дрожал. - Если тронешь его, я покончу с собой. А сначала всем все расскажу о тебе. Все умрут от стыда и омерзения". Донья Лупе тряслась как овечий хвост. "Что происходит, господа, кто вы, чем могу служить, это мой скромный дом, я бедная женщина, я ничего плохого не сделала". Тень с револьвером - казалось, что при каждом взгляде на Паломино глаза у нее полыхают огнем - подошла к ней вплотную и уткнула дуло между иссохших грудей. "Нас здесь нет, мы тебе примерещились, - сказал он. Язык у него чуть заплетался, как у пьяного, но пьян он был от ярости и ненависти. - Сболтнешь кому-нибудь - застрелю как бешеную собаку своими руками. Поняла?" Хозяйка упала на колени. "Я ничего не знаю, ничего не понимаю. В чем я провинилась, сеньор? Что за преступление - пустить к себе переночевать двух молодых людей? Ради господа нашего, ради Пречистой Девы, не стреляйте, не доводите до беды!" - Младший не называл старшего "господин полковник"? - перебил ее лейтенант. - Не знаю, - отвечала донья Лупе неуверенно, пытаясь вспомнить. - "Господин полковник"? Вроде бы называл, а может, и нет. Не помню. Я бедная, невежественная женщина, сеньор. Тот, с пистолетом, сказал, что, если кому-нибудь проговорюсь, он всадит мне пулю в лоб, другую - в живот, а третью - не могу выговорить куда. За что? Чем я виновата? Мужа у меня трактором задавило. Шестеро детей у меня, я их кормлю-пою. Сейчас шестеро, а всего было тринадцать, да семерых бог прибрал. Если меня убьют, эти шестеро тоже помрут. Разве это справедливо? - Тот, кто грозил вам револьвером, был младший лейтенант? Была у него на плече такая нашивка? На околыше - одна звездочка? Литума подумал, что присутствует при сеансе передачи мыслей на расстоянии: его начальник спрашивал о том, что его самого только что осенило. У него даже дух захватило, голова пошла кругом. - Не разбираюсь я в этих делах, - заскулила женщина. - Не спрашивайте меня, не путайте, все равно я ничего в толк не могу взять. Какая еще звездочка? Какой околыш? Литума слышал ее голос, но отчетливо видел, как в синих сумерках, окутавших городок, донья Лупе стоит на коленях перед летчиком, яростно размахивающим пистолетом, а второй, постарше, горестно, страдальчески, недоуменно смотрит на девушку, своим телом закрывающую Паломино, не позволяющую ему ни приблизиться к незнакомцам, ни заговорить с ними. Видел Литума, как пронесшийся джип точно вымел с улиц, загнал по домам взрослых и детей, собак и коз - никто не хотел впутываться в эту историю. "А ты молчи, не смей ничего говорить, какое право ты имеешь, как ты смел сюда приехать, кто ты мне? - говорила она, удерживая, оттесняя, отталкивая Паломино, пресекая все его попытки шагнуть вперед и объясниться. И тут же повторяла тому, постарше: - Так и знай, я покончу с собой, но сначала все всем расскажу". "Я люблю ее, я порядочный человек, я всю жизнь положу на то, чтобы она была счастлива", - бормотал Паломино, не в силах одолеть заслон ее тела и приблизиться к приехавшим. Тот, постарше, даже не взглянул на него, не отрывая глаз от девушки, словно ни в этом городке, ни на всем белом свете никого больше не было. Однако после этих слов Паломино молодой, ругаясь сквозь зубы, двинулся к нему, замахнулся револьвером. Девушка бросилась между ними, и тогда тот, постарше, впервые открыв рот коротко приказал: "Тихо!" Молодой немедля подчинился. - Он только это и сказал? - спросил лейтенант. - Или назвал его по имени? Как-нибудь обратился к нему? Может быть, он сказал: "Тихо, Дуфо!"? Или: "Тихо, младший лейтенант Дуфо!"? Да это уж не передача мыслей, это просто чудо! Слово в слово все то, о чем сейчас подумал Литума. - Не знаю, - отвечала женщина. - Нет, вроде никакого имени он не произносил. Я узнала, что того паренька зовут Паломино Молеро, когда увидела его фотографии в газете, я сразу его признала. У меня чуть сердце не разорвалось! Он, он самый, тот, что девушку похитил и привез к нам. А как ее зовут, я не знала и сейчас не знаю. И тех двоих тоже. Не знаю и знать не хочу! А если вы знаете, то мне не говорите, прошу вас! Я ведь вам помогла? Вот и не надо мне знать этих имен! "Не бойся, не бойся, не кричи! - сказал тогда пожилой. - Доченька, доченька моя милая. Зачем ты мне грозишь? Ты мне грозишь, ты?" "Если хоть пальцем тронете, я убью себя!" - дерзко отвечала та. На потемневшем небе ярче засияли звезды. Кое-где в окнах и за тростниковыми стенами домов замерцали огоньки. "Уж скорей я протяну ему руку и от всего сердца скажу: "Прощаю тебя", - пробормотал пожилой. Он и в самом деле протянул Паломино руку, так, впрочем, и не взглянув в его сторону. Донья Лупе перевела дух, увидев, что они обменялись рукопожатием. Паломино от волнения едва мог говорить. "Клянусь вам, я сделаю все, - запинаясь, произнес он. - Она - лучшее, что есть у меня в жизни, она - божий свет..." "А теперь вы пожмите друг другу руки, - приказал пожилой, - забудьте прошлое. Нет больше офицера и рядового. Нет начальников и подчиненных. Просто двое, нет, трое мужчин на равных, как мужчинам и положено, покончили дело миром. Ну, ты довольна теперь? Ты успокоилась? Забудем все, что было. Поехали, здесь нам больше нечего делать". Он торопливо полез в задний карман за бумажником, и несколько влажных от пота купюр оказались в ладони доньи Лупе, и учтивый голос поблагодарил ее, и попросил извинения за причиненное беспокойство, и посоветовал поскорее все забыть. Потом приземистый силуэт пожилого двинулся к машине, стоявшей с открытыми дверцами. Но второй офицер, прежде чем уйти, снова ткнул ее стволом пистолета в грудь: "Держи язык за зубами. Если что, пощады не жди". - И что же, те двое покорно сели в джип? Уехали? - Судя по лицу лейтенанта, он не мог в это поверить, да и Литума тоже. - Девушка ехать не хотела и дружка своего попыталась удержать. "Давай, - говорила, - останемся. Не верь им, не верь!" "Поехали, поехали, доченька, - долетел к ним из машины ободряющий голос пожилого. - Он ведь дезертировал, не забывай об этом. Должен вернуться в часть. Чем скорей он вернется, тем меньше придется расхлебывать, тем проще будет замять это дело. Подумай о том, что его ждет, доченька. Едем". "Да, милая, он прав, он нас простил, надо ехать, - сказал Паломино. - Я ему доверяю. Как же мне ему не доверять?" "Как же не доверять?" Литума почувствовал, что по щеке до угла рта проползла слеза, соленая, как капля морской воды. Как шум прибоя, слышал он рассказ доньи Лупе, время от времени перебиваемый вопросами лейтенанта, и смутно сознавал, что ничего нового она уже не рассказывает, и дело, которое они приехали расследовать, проясняется все больше. Женщина плакалась на невезение и злосчастную свою судьбу, вопрошала небеса, за какие грехи послали они ей такую кару - впутали ее в такую ужасную историю. Иногда у нее прорывалось рыдание. Но ее слова уже не интересовали Литуму. Словно грезя наяву, снова и снова видел он счастливую пару, проводившую на убогих улочках Амотапе свой медовый месяц, опередивший свадьбу. Видел его - чоло с улицы Кастилии; видел ее - белую девушку из хорошей семьи. "Для любви нет преград", - поется в одном вальсе. В этом случае так оно и было: любовь их сумела сокрушить и расовые предрассудки, и неравенство положения, и разницу в достатке. Видно, сильно, страстно и безудержно любили они друг друга, если решились на нее. "Я такой любви не знал, - подумал Литума. - Я так сильно не любил даже Мече, невесту Хосефино". Ему случалось влюбляться, но стоило женщине уступить ему или слишком долго ломаться и артачиться, как дурь эта исчезала. Никогда любовь не приказывала ему с непререкаемой властностью, чтобы он рискнул из-за нее жизнью, как рискнул Паломино, или бросил вызов всему свету, как сделала девушка. "Может, не родилась такая, чтобы я узнал настоящую любовь, - думал он. - Может, слишком долго таскался я по девкам вместе с "непобедимыми", вот сердце-то и истаскал и любить, как любил Паломино, теперь не способен". - Что же мне теперь делать? - донесся до него рыдающий голос доньи Лупе. - Посоветуйте. Лейтенант, поднявшись, спрашивал, сколько с них причитается. "Ничего, ничего", - бормотала хозяйка, но лейтенант настаивал: так, мол, сударыня, не пойдет, он не из тех полицейских, что норовят пожрать и выпить задарма, он всегда платит за все, что съел и выпил, и неважно, при исполнении он или нет. - Так скажите же, по крайней мере, что мне делать? - с тоской вопросила донья Лупе, сложив ладони как для молитвы. - Со мной разделаются не хуже, чем с тем несчастным. Разве вы не понимаете? Куда мне бежать? Куда податься? Разве я не оказала вам содействия? Вот и скажите, как мне быть теперь? - Сидеть тихо, донья Лупе, - любезно отвечал лейтенант, кладя кредитки рядом со своим стаканом. - Сидеть тихо, помалкивать. Никто вас не убьет, никто не обидит. Живите как жили, а про все то, что видели, слышали и нам рассказали, забудьте. А пока до свиданьица. Привычным движением он поднес пальцы к козырьку. Литума, позабыв попрощаться с хозяйкой, вскочил и поспешил следом. Выйти в это пекло, принять на себя отвесные удары солнечных лучей, не смягченных ни кровлей, ни навесом, - все равно что в ад попасть. Не прошли и нескольких шагов, а рубаха на спине уже промокла, в висках зазвенело. Лейтенант шагал легко, а Литума еле переставлял глубоко увязавшие в рыхлом песке ноги. Они миновали извилистую улочку - центральную магистраль, - выбрались на пустырь, двигались к шоссе. По дороге Литума замечал, что их провожают беспокойные любопытные глаза - целые гроздья голов торчали у окон, прячась при появлении полицейских. Литума был уверен, что лишь только они с лейтенантом уберутся из городка, все ринутся к донье Лупе и станут жадно выспрашивать у нее, что да как. Шли молча, о чем-то размышляя: впереди - лейтенант, шагах в трех за ним - Литума. На самой окраине шелудивая собака заворчала на них, ощерилась. На пустыре проворно сновали между камнями ящерицы - то прятались, то снова появлялись. Литума подумал, что по ночам сюда забредают и лисы. Должно быть, Паломино со своей возлюбленной слышали, как они воют и плачут, кружа у курятников и козьих загонов. Испугалась ли девушка, услыхав глубокой ночью этот голодный вой? Наверно, обняла Паломино, покрепче прижалась к нему, ища защиты, а он успокоил ее, нашептал на ухо что-нибудь нежное. А может, любовный столбняк был так силен, что им ни до чего не было дела и никакие звуки до них не доходили? Здесь ли, в Амотапе, впервые познали они друг друга? Или это случилось где-нибудь в окрестностях Пиурской авиабазы? Когда вышли к шоссе, Литума был мокр как мышь, словно искупался в чем был. Он видел, что зеленые брюки и кремовая форменная рубаха на лейтенанте покрыты влажными разводами, а лоб вызвездили крупные капли пота. Ни одной машины. Лейтенант, покорствуя судьбе, пожал плечами, пробормотал "подождем". Достал пачку сигарет, угостил Литуму, закурил сам. Некоторое время они молча пускали дым, поджариваясь на солнцепеке, думали думу, глядели на посверкивание миражей - озера, ручьи, моря - в этой бесконечной песчаной пустыне. Грузовик, шедший в сторону Талары, не остановился, как ни махали они ему руками и фуражками. - Когда я только-только кончил училище и служил в Абанкае, был у меня начальник, с которым такие вот шутки не проходили. Он бы на нашем месте достал пистолет да продырявил ему скаты. - Лейтенант с тоской поглядел вслед удаляющемуся грузовику. - Мы его прозвали Капитан Кобелио, очень уж был лют до баб. А тебе не хотелось бы притормозить этого мерзавца? - Хотелось бы, господин лейтенант, - рассеянно отозвался "непобедимый". Тот с любопытством оглядел своего подчиненного. - Я вижу, эта история произвела на тебя сильное впечатление? Литума кивнул. - Все никак поверить не могу, хотя своими ушами слышал. Лейтенант щелчком отправил окурок на противоположную обочину, мокрым платком обтер лицо и шею. - Да, от такого рассказа и спятить недолго. - Никогда бы не подумал, - сказал Литума. - Много чего я себе навоображал, да только не это. - Ты хочешь сказать, что теперь досконально знаешь, как погиб Паломино? - Более или менее, - пробормотал Литума и спросил с опаской: - А что? Вы - нет? - А я пока что нет. Запомни на будущее, друг мой Литума: простых вещей на свете не бывает. Иногда кажется: вот она истина, истинней не бывает, а покрути ее так и эдак, рассмотри вблизи - и дай бог, чтобы от нее хоть половина осталась. - Это конечно, - согласился Литума. - Но в нашем с вами случае все вроде бы ясно? - Для начала скажу тебе, хоть ты и сильно удивишься, что вовсе не поручусь за то, что убийцы - полковник Миндро и младший лейтенант Дуфо, - задумчиво проговорил лейтенант без обычной своей насмешливости. - Пока мы знаем лишь, что это они разыскали и увезли Паломино. - Честно признаться, - заморгал Литума, - меня даже не гибель его так огорошила. А знаете что? Я теперь только понял, почему он пошел в армию добровольцем - чтобы попасть на авиабазу, чтоб быть поближе к своей милой. Это ни в какие ворота не лезет! Чтобы парень, не подлежащий призыву, из-за любви на службу пошел?! - Почему же это так тебя удивляет? - засмеялся лейтенант. - Не верится мне, - стоял на своем Литума. - Я лично такого не видывал. Вдали показался грузовик, и лейтенант отчаянно замахал рукой. - Выходит, ты ничего не понимаешь в любви, - прежним, привычным, насмешливым тоном сказал он. - Я бы не то что в солдаты - в священники пошел, в мусорщики, я бы, если надо, навоз жрал, только бы быть поближе к моей толстухе. Так-то, друг Литума. VI  - Вот она! Говорил я тебе! Вот она идет! - воскликнул лейтенант Сильва, крепче прижимая к глазам окуляры бинокля и по-жирафьи вытягивая шею. - Точна, как англичанка. Добро пожаловать, кр-расавица моя. Давай, давай разоблачайся, дай взглянуть на себя еще разок. Пригнись, Литума, если повезет, она повернется к нам лицом. Литума притулился за обломком скалы. Они сидели здесь полчаса, не меньше. Вот это облако пыли там, вдалеке, - это и есть донья Адриана, или лейтенант от похоти с ума сошел и грезит наяву? Так называемая "Крабья скала", где они сидели, - дозорная вышка, выстроенная самой природой, - торчала над каменистым пляжем, на который накатывала тихая морская вода: пакгаузы нефтяной компании задерживали буйство ветра. За спиной у них дугой протянулась бухта - два причала, трубы нефтеперегонки, металлические башни, сплетение конструкций. Дальше беспорядочно теснились домишки Талары. Как пронюхал лейтенант, что именно сюда в предвечерний час, когда солнце становится багровым, а жара немного спадает, приходит купаться донья Адриана? Да вот пронюхал, однако же: Литума в самом деле различал теперь в облаке пыли плавно покачивающееся телесное изобилие хозяйки. - Это высшее отличие, Литума, я покуда никого еще им не удостаивал, - бормотал лейтенант, не отнимая глаз от бинокля. - Увидишь толстуху во всей красе. Увидишь все ее тайные прелести. Приготовься к этому зрелищу, Литума, а не то ослепнешь. Это мой тебе подарок ко дню рождения, это все равно что производство в чин. Бога тебе надо молить за такого начальника, как я. Повезло тебе, дураку. Лейтенант болтал как попугай, но Литума слушал его вполуха, обращая на крабов больше внимания, чем на шутки и на появление доньи Адрианы. Скала оправдывала свое название: крабы тут водились сотнями, а может, тысячами. Литума, позабыв про все, смотрел, как появляются они, сливаясь по цвету с песком, из бесчисленных норок, а оказавшись снаружи, раздуваются, удлиняются, обретают свою невероятную форму и неторопливо пускаются в путь - то ли вперед, то ли назад, понять нельзя. "Точно как мы с Паломино Молеро", - подумал полицейский. - Пригнись, пригнись пониже, - вполголоса приказал лейтенант. - Ага! Она начала раздеваться! Тут Литума заметил, что скала сплошь изъедена крабами, прогрызшими в ней бесчисленные пересекающиеся галереи. А вдруг рухнет? Тогда ему и лейтенанту предстоит падение в эти темные, душные песчаные глубины, где копошатся, шевеля цепкими клешнями, полчища этих тварей. Их ждет верная и притом мучительная смерть. Литума пощупал под собой. Ничего, прочно. - Да дайте же и мне взглянуть, - пробурчал он. - Позвали глядеть, а смотрите один. - Мне положено, я - начальство, - ухмыльнулся лейтенант, но все же протянул ему бинокль. - Смотри, только недолго. Тебе еще рано: скажут, что я тебя развращаю. Литума настроил бинокль по глазам и увидел внизу донью Адриану. Она безмятежно стягивала с себя платье. Может, она знает, что за ней подглядывают? Может, она нарочно дразнит лейтенанта? Да нет, движения ее были так ленивы, так небрежны, что было ясно - она считает себя недосягаемой для посторонних взглядов. Сложив платье, донья Адриана стала на цыпочки - положить его на выступ скалы, куда не долетали брызги. Как и говорил лейтенант, хозяйка носила короткую розовую нижнюю юбку, и взгляду Литумы предстали бедра, могучие, как лавровые комли, и открытые едва не до сосков груди. - Кто бы подумал, что она так хорошо сохранилась, - удивился он. - Довольно, оставь и мне, - сказал лейтенант и отобрал у него бинокль. - Самое интересное начнется, когда она зайдет в воду. Юбочка намокнет и станет прозрачной, и зрелище это не для рядовых, Литума. Это только от лейтенанта и выше. Литума засмеялся - из вежливости, а не потому, что счел шутку начальства удачной. Ему было как-то не по себе, он маялся, неизвестно почему. Может, это Паломино Молеро виноват? Может быть. С тех пор как он увидел его обезображенный труп, уже ни на минуту не мог позабыть это распятое, обожженное, проткнутое острым суком тело. Раньше он еще надеялся, что, когда они выяснят, кто и за что расправился с пареньком, он сумеет выбросить страшную картину из головы. Как бы не так: тайна более или менее проясняется, а Паломино день и ночь стоит перед глазами. "Испоганил ты мне жизнь, заморыш чертов", - подумал он. В эту же субботу, когда получит жалованье, отпросится у лейтенанта и смотается в Пиуру. Там разыщет "непобедимых", угостит их в заведеньице Чунги, а кончат вечер в "Зеленом доме", у "курочек". Такая встряска пойдет ему на пользу. - Донья Адриана принадлежит к высшей женской расе, - прошептал лейтенант. - Представительницы ее трусиков не носят. Гляди, Литума, примечай, какими преимуществами обладают женщины, которые идут по жизни без штанов. Он сунул ему бинокль, но Литума, как ни напрягал глаза, ничего особенного не увидел. Донья Адриана шумно плескалась в заводи, колотила руками по воде, брызги и пена летели во все стороны, и, хотя юбка ее в самом деле стала прозрачной, разглядеть мало что удалось. - Мне бы ваши глаза, господин лейтенант, а еще бы лучше - вашу фантазию, - возвращая бинокль, сказал он. - Честно признаюсь, кроме пены, ничего стоящего внимания не обнаружил. - Ну и черт с тобой, - лейтенант снова приник к окулярам. - А я вот вижу все. Сверху вниз и снизу вверх вся красота как на ладони. А-а, нет ли в нашей толстухе африканской крови - ишь как завились! Если желаешь знать, сколько их, - спроси меня, я тебе скажу. Донья Адриана ничего не смогла от меня утаить. - Ну и долго еще?.. - раздался вдруг у них за спиной девичий голос. Литума осел на землю, а потом так резко повернулся, что чуть не вывихнул себе шею. Он понял, что первая его мысль была ошибочна, но ему продолжало казаться, что это говорит не женщина, а краб. - Ну и долго еще намерены вы похабничать? - повторила девушка. Сжатыми кулачками она упиралась в бедра и позой своей напоминала тореро, ожидающего быка. - Долго ли собираетесь болтать всякие гадости? Еще не исчерпали весь свой запас? Я давно наблюдаю за вашим свинством. Какая мерзость! Лейтенант Сильва подобрал бинокль, выпавший у него из рук, когда вдруг прозвучал ее голос. Литума, продолжавший сидеть на земле, видел, что его начальник не вполне еще оправился от изумления и отряхивает брюки, стараясь выиграть время. Потом с поклоном заговорил: - Опасные шутки, сеньорита! Разве можно так незаметно подкрадываться? Мы ведь при исполнении служебных обязанностей. А если бы я от неожиданности выстрелил в вас? - Служебных обязанностей? - саркастически рассмеялась девушка. - С каких это пор полицейских обязали подглядывать за купальщицами? Только в эту минуту Литума узнал дочку полковника Миндро, Алисию. Да, это была она. Сердце у него заколотилось. Снизу доносился крик разъяренной доньи Адрианы. Она их засекла. Литума, как во сне, видел: согнувшись и прикрываясь, она выскочила на берег, бросилась к своему платью, грозя им кулаком. - Хорошо вы охраняете порядок, - продолжала девушка. - Хорошо, нечего сказать! Какое свинство! Вполне оправдываете свою репутацию. Вы, пожалуй, еще хуже, чем про вас говорят. - Сеньорита, с этой скалы мы наблюдали за баркасами контрабандистов, которые пытаются уйти в Эквадор, - ответил лейтенант, и слова его прозвучали так убедительно, что Литума воззрился на него с восхищением. - Вам это позволительно не знать, а кроме того, из ваших уст любое оскорбление - награда. Продолжайте, прошу вас. Краем глаза Литума видел, что донья Адриана, кое-как натянув на себя платье, удаляется по направлению к Пунта-Арене. Идет скорым шагом, энергично раскачивая бедрами и гневно размахивая руками. Без сомнения, кроет их с лейтенантом последними словами. А девушка, разглядывая обоих, вдруг замолчала, точно возмущение ее внезапно испарилось. С ног до головы она была в пыли. Нельзя было понять даже, какого цвета ее блузка и брючки - и то, и другое, и мокасины, и ленточка в стриженых волосах приобрели желтовато-серый оттенок окрестных пустырей. Литуме показалось, что она стала еще тоньше, чем в тот день, когда он видел ее в кабинете полковника, - хрупкая, с едва заметной грудью, узкобедрая. Доска - пренебрежительно называл таких женщин его начальник. Вздернутый, брезгливо принюхивающийся носик придавал лицу особенно надменное выражение. Их с лейтенантом она тоже словно обнюхала и явно осталась недовольна. Сколько ей лет? Шестнадцать? Восемнадцать? - А что привело девушку вашего круга в столь безлюдное место? - со всей изысканностью осведомился лейтенант, показывая, что инцидент исчерпан. Он спрятал бинокль в футляр и стал протирать платком свои темные очки. - Пожалуй, для прогулок это место далековато от авиабазы. А что, если одна из этих тварей укусит вас? Что тогда? А что случилось с вашим велосипедом? Шина спустила? Тут и Литума заметил метрах в двадцати внизу, у подножия скалы велосипед, тоже покрытый пылью. Литума смотрел на девушку и пытался представить рядом с ней Паломино Молеро. Вот они идут, взявшись за руки, глядя друг на друга хмельными от нежности глазами, ласково перешептываются. Девушка, взмахивая ресницами, точно бабочка - крыльями, тихо просит: "Спой мне, спой еще что-нибудь". Нет, картина рассыпалась, у Литумы не хватало воображения представить это. - Папа знает, что вы сумели вытянуть из Рикардо все сведения, - отрывисто и резко сказала она вдруг, вскинув голову и проверяя взглядом, произвели ли ее слова должное впечатление. - В ту ночь, когда он так напился. Однако лейтенант и бровью не повел. Он аккуратно надел очки и начал спуск с холма, скользя как на санках. Внизу отряхнулся. - Младшего лейтенанта Дуфо зовут Рикардо? - спросил он. - Я слышал, его называли Ричардом. - И про то, что вы ездили в Амотапе и допрашивали донью Лупе, он тоже знает, - с оттенком издевки сказала девушка. Теперь Литума рассмотрел ее как следует: да, она была маленькая, тоненькая, хрупкая, с полудетскими очертаниями фигуры. Так, ничего особенного. Может, Па-ломино влюбился в нее оттого только, что знал, кто она? - Папа в курсе всех ваших дел. Почему она так говорила с ними? Почему взяла такой странный тон? Почему не угрожала, а скорее насмехалась, словно в глубине души забавляясь всей этой историей? Словно проказничала и шалила? Литума прыжками спускался по склону следом за ней, и крабы причудливыми зигзагами отползали подальше от его башмаков. Вокруг не было ни души. Даже рабочие со складов ушли - ворота были заперты, не доносилось ни звука. Внизу, в бухте, полз буксир, выпуская густой серый дым и через каждые несколько минут гудя сиреной. На берегу копошились, как муравьи, какие-то люди. Добрались наконец до тропинки, которая, беря начало у скалы, вела к проволочному заграждению, отделявшему территорию компании от остального городка. Лейтенант поднял с земли велосипед и покатил его, придерживая за руль. Шли медленно, гуськом. Под ногами то и дело трещали пустые крабьи панцири. - Я шла за вами от самого участка, а вы и не замечали, - сказала девушка все с той же полунасмешливой, полугневной интонацией. - У заграждения меня хотели остановить, но я пригрозила, что пожалуюсь папе, и тогда пропустили. Вы и тут прохлопали. Я слышала, как вы сыпали непристойностями, а вы и не подозревали, что я тут. Могла бы и дальше следить за вами. Лейтенант, посмеиваясь, кивнул, признавая ее правоту. - В чисто мужском обществе всегда ведутся вольные разговоры, - извиняющимся тоном сказал он. - Мы караулили бухту, чтобы пресечь попытку контрабанды, и не наша вина, если кто-то из местных дам в это самое время захотел выкупаться. Просто совпадение, правда, Литума? - Истинная правда, господин лейтенант. - Как бы там ни было, мы к вашим услугам, сеньорита Миндро. - Голос лейтенанта сделался медовым. - Слушаю вас. Или, может быть, вы предпочитаете поговорить не здесь, а в участке? Там прохладно, можно выпить чего-нибудь холодного и шипучего, беседа пойдет легче. Хотя должен вас предуведомить: у нас далеко не так комфортабельно, как в кабинете вашего отца на авиабазе. Девушка промолчала. Литуме казалось, что он ощущает, как течет у него по жилам медленная, густая, темно-красная кровь, как стучит в висках, пульсирует в запястье. Миновали проволочную изгородь, и дежурный полицейский - Лусио Тиноко из Гуанкабамбы - откозырял лейтенанту. Рядом стояли еще трое из охраны компании. Они удивились, увидав девушку рядом с полицейскими. Неужели уже прошел слух о происшествии в Амотапе? По крайней мере, он, Литума, держал язык за зубами, неукоснительно соблюдал приказ лейтенанта: никто не должен знать ни единого слова из рассказа доньи Лупе. Они миновали деревянное, сверкавшее свежей зеленой краской здание больницы - она, как и все здесь, принадлежала компании. У дверей в Управление порта прохаживались с карабинами на плече двое матросов. Один из них подмигнул Литуме. Низко над землей с пронзительными криками пронеслась стая чаек. Вечерело. Через перила галереи отеля "Ройаль" - единственной в городке гостиницы - Литума видел солнце, готовое вот-вот погрузиться в море. Благословенная отрадная прохлада сменяла дневной зной. - А полковник Миндро знает о том, что вы собирались к нам? - как бы между прочим поинтересовался лейтенант. - Не будьте идиотом, - резко ответила девушка. - Конечно, нет! "Не знает, так узнает", - подумал Литума. Все прохожие глядели на них с удивлением, оборачивались им вслед, перешептывались. - Так, значит, вы пришли к нам сообщить, что полковник осведомлен о наших беседах с Дуфо и с доньей Лупе? - настойчиво спросил лейтенант. Он глядел прямо перед собой, не поворачиваясь к девушке, и чуть отставший Литума видел, что и она избегает его взгляда. - Да, - услышал он ее ответ и подумал: "Врет". Что она собирается сообщить им? Может быть, ее прислал полковник? Так или иначе, это нелегко ей далось. Или она просто пала духом, и оттого было так искажено ее лицо, так трепетали ноздри надменного носика, так жадно вдыхал воздух полуоткрытый рот? Кожа у нее была белоснежная, а ресницы - длинные-длинные. Может быть, эта-то ее хрупкость, слабость балованного ребенка и свели с ума Паломино? За чем бы ни пришла она к полицейским, теперь она явно раскаивается в своем поступке и ничего больше не скажет. - С вашей стороны это очень похвально, - все слаще продолжал лейтенант, - и я вам весьма благодарен, поверьте. В молчании прошли еще полсотни шагов, слушая гомон чаек и рокот прибоя. У порога одного из деревянных домиков женщины чистили и проворно потрошили рыбу. Вокруг в ожидании подачки крутились и скалились собаки. Пахло сильно и скверно. - Что за человек был Паломино Молеро? - вдруг спросил Литума и сам несказанно удивился. Как это у него вырвалось? Ни лейтенант, ни девушка не обернулись к нему. Литума, спотыкаясь, брел в полуметре от них. - Он был не человек, а ангел господень, - отвечала она. Голос ее не дрожал, в нем не чувствовалось ни нежности, ни скорби. Ни тоски. Она произнесла эти слова все тем же безразличным, невинно-насмешливым тоном, в котором вдруг проскальзывали искорки гнева. - Да, все, кто его знал, тоже так говорят, - сказал Литума, сочтя, что молчание слишком затянулось. - Добрейшей души был паренек. - Несчастье, случившееся с ним, причинило вам много горя, сеньорита Алисия? - спросил лейтенант. - Не правда ли? Алисия Миндро ничего не ответила. Теперь они шли мимо строящихся домов: у одних еще не было крыши, у других - стены возведены наполовину. Каждый домик был окружен террасой, поднятой на сваях, между которыми длинными языками накатывал прибой. Начинался прилив. На ступенях сидели старики в нижних рубашках, полуголые дети собирали улиток; перекликались женские голоса. Звучал смех, и нестерпимо воняло рыбой. - Приятели говорят, что однажды в Пиуре и я слышал, как он поет, - сказал Литума. - Не могу вспомнить. Болеро, говорят, у него замечательно выходили. - Креольские песни тоже, - сказала девушка, стремительно обернувшись. - И на гитаре играл удивительно. - Да, на гитаре, - сказал Литума. - То-то мать все не может позабыть про нее. Донья Асунта с улицы Кастилии. Во что бы то ни стало верните, говорит, гитару. Пропала куда-то. - Она у меня, - сказала Алисия Миндро и запнулась, словно вдруг пожалела, что произнесла эти слова. Снова замолчали, и теперь уже надолго. Шли по самому центру Талары, дома стояли гуще, люди попадались чаще. За проволочным ограждением на холме, где высился маяк, и в Пунта-Арене, где жили американцы и служащие нефтяной компании высшего разбора, зажглись фонари, хотя был еще белый день. В дальней оконечности бухты над нефтяной кишкой метался язык золотисто-красного пламени. Казалось, будто исполинский краб растопырил клешни. - Бедная женщина все повторяла: "Когда гитару найдете, тогда и убийц отыщете", - негромко говорил Литума. - Я не думаю, что она о чем-нибудь догадывалась. Наитие. Сердце - вещун. Он поймал на себе взгляд лейтенанта и прикусил язык. - Кто она? - Девушка обернулась, и Литума увидел ее бледное, припудренное охристой пылью лицо, на котором любопытство боролось с гневом. - Вы про кого? Про донью Асунту, мать Паломино Молеро? - Она - метиска? - нетерпеливо отмахнувшись, допытывалась девушка. Литуме почудилось, будто лейтенант издал смешок. - Ну, она, так сказать, женщина из народа. Простая женщина, как все вокруг, как я сам, - говорил Литума и сам удивлялся закипавшему в нем раздражению. - Разумеется, она не чета вам или полковнику Миндро. Это вы хотели узнать? - Он не похож на чоло, - мягко, словно говорила сама с собой, произнесла Алиса. - Кожа тонкая, с чуть красноватым отливом. И очень хорошо воспитан: я таких прежде никогда не встречала. Ни Рикардо, ни даже папа не идут с ним ни в какое сравнение. Невозможно поверить, что он родился на улице Кастилии и ходил в муниципальную школу. Выдает его только имя: Паломино. А второе еще хуже: Темистоклес. Снова Литуме послышался смешок, слетевший с губ лейтенанта. Но ему самому было не до смеха. Он был сбит с толку и запутан вконец. Что она, скорбит, сердится? Никак в толк не взять. Полковничья дочка говорит про него как про живого, словно он не умер такой жуткой смертью. Может, она того... спятила, повредилась немного? - Как вы познакомились с Паломино Молеро? - спросил лейтенант. В эту минуту они как раз вышли к задам церкви. Ее белая стена служила экраном передвижному кинотеатру Теотонио Калье-Фриасо, кинотеатру, в котором не было ни крыши, ни стульев, и если кто желал смотреть картину сидя, должен был приносить сидение с собой. Впрочем, большинство жителей усаживались на корточки или растягивались на земле. Вход за веревку, ограждавшую подразумеваемый кинозал, стоил пять реалов. Литума с лейтенантом проходили бесплатно. Те, кто жалел полсоля, могли смотреть из-за веревки: правда, оттуда было видно плохо и шея болела. В ожидании темноты у стены собралось уже довольно много народу. Дон Теотонио налаживал свой проектор. Аппарат у него был один-единственный, и работал он благодаря тому, что дон Теотонио додумался присоединить его к уличному фонарю. После каждой части приходилось делать перерыв, чтобы перезарядить аппарат. Пленка часто рвалась, и из-за всего этого сеансы затягивались допоздна. Тем не менее от желающих отбою не было, особенно летом. "После этого убийства я и в кино-то не ходил, - подумал Литума. - А что показывали в тот вечер? Что-то мексиканское, кажется, с Долорес дель Рио и Колумбой Домингес". - В Пиуре, на дне рождения Лалы Меркадо, - сказала вдруг девушка. Она так долго молчала, что Литума позабыл о вопросе лейтенанта. - Его наняли, чтобы он пел на празднике. Все девчонки говорили: он удивительно поет, и голос у него редкостный, и вообще он очень славный, совсем не похож на чоло. Он и вправду оказался не похож. "Ох, эти белые", - возмутился мысленно Литума. - Он, должно быть, посвятил одну из песен вам? - с невероятной учтивостью спросил лейтенант. Литума обнаруживал, что его начальник то и дело меняет тактику. Вот теперь он действовал благовоспитанностью. - Целых три, - кивнула девушка. - "Последняя ночь", "Лунный свет" и "Хорошенькая кукла". "Да нет, конечно, она с приветом", - решил Литума. Велосипед, который лейтенант вел левой рукой, через равные промежутки времени издавал пронзительный скрежет, действовавший Литуме на нервы. - Еще мы танцевали. Один раз. Он со всеми танцевал по разу. Только Лалу Меркадо пригласил дважды. Но не потому, что она так уж ему понравилась, - она ведь была хозяйкой, и к тому же это у нее был день рождения. Никому не показалось странным, что он танцевал с нами, все хотели, чтобы он нас пригласил. Он держался как человек нашего круга. И очень хорошо танцевал. "Человек нашего круга", - повторил про себя Литума, перешагивая через высохшую морскую звезду, облепленную муравьями. Лейтенанта Алисия Миндро тоже, наверно, считает человеком своего круга. А его, скорей всего, нет. "Чоло на все сто, - подумал он, - из квартала Мангачерия". Глаза его были полуприкрыты, и поэтому он видел не то, как стремительно сменился ночью таларенский вечер, а зал и сад, наполненные говором и смехом юных и элегантных пар - обитателей белого квартала, примыкавшего к тому пустырю, где помещался бар Чунги, - гостей Лалы Меркадо. Юноша и девушка, неотрывно глядевшие друг на друга, переговаривавшиеся глазами, были Алисия Миндро и Паломино Молеро. Нет, не могло этого быть. Тем не менее девушка продолжала. - Он пригласил меня и сказал, что влюбился в меня с первого взгляда, - слышал Литума. Она говорила быстро, и в голосе ее не звучало ни малейшего волнения, точно она пересказывала некое сообщение. - Еще он сказал, что всегда верил в любовь с первого взгляда, а теперь убедился, что что она на самом деле существует. Потому что он влюбился в меня в тот самый миг, как увидел. И что я вольна посмеяться над ним, но это чистая правда. И что никогда никого не будет любить так, как любит меня. И что, даже если я не стану и смотреть в его сторону, он все равно будет любить меня до самой смерти. "Так оно и вышло", - подумал Литума. Что она, плачет? Нет, показалось. Полицейский шел сзади и не мог заглянуть ей в лицо, но голос ее не дрожал, а был сух, тверд, суров. Литуме все время казалось, что она рассказывает не про себя, что все это не трогает ее, будто история эта не кончилась кровью и смертью. - Еще он сказал, что хочет спеть мне серенаду. Что будет петь мне каждый вечер и сделает так, что я полюблю его, - чуть помолчав, продолжала она. Скрежет железного обода по песку вселял в Литуму необъяснимую тоску: он ждал, когда раздастся этот звук, а дождавшись, покрывался мурашками. Он прислушался к тому, что говорил лейтенант. А лейтенант ворковал как голубь: - Да? Ну и как же? Выполнил он свое обещание? Пел серенады в Пиуре? Влюбились ли вы в него? - Не знаю, - ответила девушка. "Не знает? Как это можно не знать?" - подумал Ли-тума. Он стал припоминать, в кого был сильней всего влюблен. Может быть, в Мече, невесту Хосефино, русоволосую пышнотелую красотку, которой он так и не осмелился открыть свое сердце? Да, ее он любил взаправду. Как же можно не знать, любишь ты человека или нет? Вздор какой-то. Нет, она явно ненормальная. У нее не все дома. Или же она прикидывается, чтобы запутать их? Может, ее подучил полковник? Ни одно из этих объяснений Литуму не устроило. - Так все-таки Паломино пел вам на Пиурской авиабазе? Не правда ли? И довольно часто? - нежно ворковал лейтенант. - Каждый вечер. Это началось сразу после того дня рождения и продолжалось до тех пор, пока папу не перевели сюда. Ватага мальчишек обстреливала из рогаток кота, принадлежавшего вместе с пивной китайцу Тангу. Кот, жалостно мяукая, в ужасе метался по крыше. Китаец со шваброй наперевес бросился к нему на выручку, и мальчишки с хохотом разбежались. - А как относился к этим с