тях! Ты должен надеть фрак! - Ты хочешь сказать - смокинг. До чего мне надоели эти собачьи выдумки, все эти парады, фокусы... Но через три минуты Бэббит таким тоном буркнул: "Не знаю, стану ли я переодеваться", - что было ясно - переоденется он непременно, и разговор перешел на другую тему. - А главное, Джордж, не забудь заехать по дороге домой к Веккии и взять там мороженое. У них сломался грузовик, а я не надеюсь, что они доставят мороженое на... - Ну, хватит! Ты мне уже перед завтраком говорила! - Но я боюсь, что ты забудешь! Я тут буду весь день мучиться, учить новую прислугу, как подавать к обеду... - Все твои дурацкие затеи, - нечего было нанимать специальную прислугу из-за одного обеда. Матильда отлично справилась бы... - ...и мне еще надо пойти заказать цветы, расставить их, накрыть на стол, купить соленый миндаль, посмотреть, готовы ли цыплята, приготовить детям ужин наверху, да мало ли что. Нет, ты должен обещать, что заедешь за мороженым к Веккии. - Ла-аа-дно!!! Заеду, заеду! - Тебе только надо зайти и сказать: "Дайте мне мороженое, которое миссис Бэббит вчера заказала по телефону", - там, наверное, все готово. В десять тридцать она позвонила ему в контору, чтобы он не забыл взять мороженое от Веккии. И тут его неожиданно расстроила неприятная мысль: стоят ли званые обеды на Цветущих Холмах всей этой противной суеты и спешки? Но он раскаялся в кощунственном вольнодумстве, когда поехал покупать все необходимое для коктейлей. Вот как доставали алкогольные напитки в добродетельные времена сухого закона. Со строгих прямых улиц заново отстроенного делового центра Бэббит поехал путаными переулками через Старый город, мимо грязных, закопченных складов и амбаров, и дальше в "Рощу", где когда-то действительно был славный лесок, а теперь громоздились трущобы - доходные дома и притоны. По спине у него пробегала дрожь, в желудке ощущался приятный холодок, и на каждого полисмена он смотрел с невинным видом, словно желая показать, как он почитает закон и обожает полицию и как ему хочется остановиться и перекинуться шуткой с постовым. Он оставил машину за целый квартал от салуна Хили Хэнсона, и все же на душе у него было неспокойно: "Ну, ни черта, если меня видели, подумают, что я тут по делу". Он вошел в помещение, до странности похожее на все кабаки, существовавшие до сухого закона: та же засаленная стойка, опилки на полу, на стене зеркало в потеках, тот же некрашеный столик, за которым грязный старикашка клевал носом над чем-то похожим на виски, те же посетители, пившие у стойки что-то весьма похожее на пиво, то же ощущение толпы, которое всегда бывает в кабаках, как только в них собирается больше двух человек. Бармен, высокий бледный швед с алмазной булавкой в лиловом галстуке, в упор посмотрел на Бэббита, когда тот неловкими шажками просеменил к стойке и шепнул: - Я... м-ммм... меня, так сказать, прислал приятель Хэнсона. Мне бы немножко джину... Бармен посмотрел на него с видом оскорбленного епископа: - Боюсь, что вы ошиблись, приятель. Мы продаем только безалкогольные напитки. Он стал стирать пиво со стойки тряпкой, которая сама нуждалась в стирке, и сердито покосился на Бэббита, непрестанно двигая рукой. Старик, дремавший у столика, умоляюще сказал: - Оскар, я тебя прошу, послушай... Но Оскар слушать не стал. - Да ну же. Оскар, послушай! Ну послушай же! Дребезжащий, сонный голос пьяницы, приятный запах пивных дрожжей словно загипнотизировали Бэббита. Бармен угрюмо придвинулся к толпе из двух человек. Бэббит подобрался к нему осторожно, как кот, и вкрадчиво попросил: - Послушайте, Оскар, я хочу поговорить с мистером Хэнсоном. - На что он вам? - Надо поговорить. Вот моя карточка. Карточка была великолепная, гравированная, на ней ослепительно черными и ослепительно красными буквами было обозначено, что мистер Джордж Ф.Бэббит представляет Недвижимость, Страхование, Аренду. Бармен держал ее, словно она весила десять фунтов, и читал так, словно на ней было сто слов. Не теряя своего епископского достоинства, он пробасил: - Посмотрю, тут ли он. Из задней комнаты он привел чрезвычайно старообразного молодого человека, спокойного, остроглазого, в песочной шелковой рубахе, расстегнутом клетчатом жилете и ярко-рыжих брюках, - самого мистера Хили Хэнсона. Мистер Хэнсон протянул только: "Да?" - и бесстрастным наглым взглядом проник в самую душу мистера Бэббита, даже не замечая нового темно-серого костюма, за который Бэббит (как он признавался каждому знакомому в Спортивном клубе) заплатил сто двадцать пять долларов. - Рад познакомиться, мистер Хэнсон. М-мм... видите ли, я Джордж Бэббит, из конторы по продаже недвижимости "Бэббит и Томпсон". Я близкий друг Джека Оффата. - Ну и что? - Мм-мм... видите ли, у меня сегодня гости, и Джек сказал, что вы можете снабдить меня джином. - И в подобострастном испуге, видя, что глаза Хэнсона становятся совсем скучающими, он торопливо добавил: - Можете позвонить Джеку, спросить обо мне, если хотите... Вместо ответа Хэнсон мотнул головой, показывая на дверь в заднюю комнату, и вышел. Бэббит с таинственным видом пробрался в помещение, где обнаружил четыре круглых столика, одиннадцать стульев, рекламу пива и некий запах. Он стал ждать. Трижды Хили Хэнсон, засунув руки в карманы, проходил мимо, напевая что-то под нос и совершенно игнорируя Бэббита. За это время клятва, которую дал себе Бэббит утром: "Ни цента сверх семи долларов за кварту!" - уже превратилась в утверждение: "Я бы заплатил и десять". При следующем появлении Хэнсона он умоляюще спросил: "Ну как, можете меня выручить?" - но Хэнсон в ответ нахмурился и прохрипел: "Минуту, черт возьми, одну минуту!" И Бэббит стал ждать со все возрастающей робостью, пока Хэнсон не появился, небрежно держа в длинных белых пальцах кварту джина - вернее, то, что условно называется квартой. - Двенадцать монет! - бросил он. - Послушайте, да как же так, милейший! Джек сказал - вы достанете за восемь-девять долларов, не больше. - Ни-ни. Двенадцать. Настоящий, контрабанда из Канады. Это вам но разбавленный спирт с можжевеловой водичкой! - с добродетельным видом заявил честный торговец. - Двенадцать кругляшей - если, конечно, вам нужно. Сами понимаете, только ради Джека! - Да, да, понимаю! - Бэббит с благодарностью отсчитал двенадцать долларов. Он чувствовал себя польщенным таким общением с великим мира сего, когда увидел, как Хэнсон зевнул, не считая сунул бумажки в свой ослепительный жилет и враскачку удалился. Бэббит испытал приятную дрожь, вынося бутылку под пальто и потом пряча ее в свой письменный стол. Весь день он фыркал, посмеивался и пыхтел от сознания, что сможет за обедом "угостить ребят настоящей штукой"! Он был в таком возбуждении, что только подъезжая к дому вспомнил, что жена ему что-то поручила, да, поручила привезти мороженое от Веккии! "А, черт!" - буркнул он и повернул обратно. Веккиа был не просто кондитер - он был Главный кондитер Зенита. Почти все балы для дебютанток давали в белой с золотом зале ресторана "Мэзон Веккиа". Почти на всех светских чаепитиях гости узнавали пять сортов сандвичей от Веккии и семь сортов его пирожных, и все по-настоящему шикарные обеды заканчивались последним аккордом - неаполитанским мороженым от Веккии в одной из трех его форм: в виде дыни, в виде слоеного торта или в виде длинного брикета. Кондитерская Веккии была украшена бледно-голубыми панелями, гирляндой гипсовых роз, официантками в плоеных фартучках и стеклянными полками с пирожными "безе", воплотившими всю воздушность, какая таится во взбитых белках. Среди этой кондитерской изысканности Бэббит показался себе неуклюжим и толстым и, дожидаясь заказа, вдруг понял по колючему ощущению в затылке, что какая-то девчонка-посетительница над ним смеется. Он вернулся домой в раздраженном состоянии. И первое, что он услышал, был взволнованный голос жены: - Джордж! А ты не забыл заехать к Веккии за мороженым? - Слушай, да разве я когда-нибудь забываю? - И даже очень часто! - Чушь какая! Никогда я ничего не забываю! Конечно, устанешь тут бегать после работы по всяким тошнотворным заведениям, вроде твоего Веккии, и торчать там среди полуголых девчонок, накрашенных, как шестидесятилетние старухи, - сидят там я портят себе желудки всякой дрянью... - Ах, бедный ты, несчастный! Давно заметила, что ты терпеть не можешь хорошеньких барышень! Бэббита кольнуло, что его жена слишком занята, чтобы оценить его возмущенную добродетель - сильнейшее оружие, с помощью которого мужчины правят миром, и, смирившись, он пошел наверх одеваться. Мельком он заглянул в столовую, увидел ее во всем великолепии хрусталя, свечей, полированного дерева, кружев, серебра, роз. С замиранием сердца, приличествующим столь важному делу, как устройство званого обеда, он устоял перед искушением в четвертый раз надеть фрачную рубашку, вынул ослепительно свежее белье, завязал галстук бабочкой и потер лакированные туфли носовым платком. С удовольствием он полюбовался запонками - гранаты в серебряной оправе. Он тщательно разгладил и подернул шелковые носки, от которых коренастые лапы Джорджа Бэббита превратились в элегантные конечности высшего существа, величаемого "членом клуба". В трюмо отразился его отлично сшитый фрак, красивые с тройной отстрочкой брюки, и в лирическом экстазе Бэббит пробормотал: - Клянусь честью, неплохой вид! Никогда не скажешь, что я из Катобы! Увидели бы меня в таком наряде тамошние провинциалы - с ними бы родимчик приключился! Он величественно сошел вниз и занялся коктейлями. И когда он колол лед, выжимал апельсины и составлял у раковины в буфетной невероятное количество использованных бутылок, стаканов и ложек, он чувствовал себя не менее важным, чем бармен в салуне Хили Хэнсона. Правда, миссис Бэббит попросила его не болтаться под ногами, а Матильда и прислуга, нанятая на этот вечер, непрестанно толкали его локтями и визжали: "Пжалста, ткройте двери!" - когда им нужно было пронести подносы, но в эти священные минуты он не обращал на них внимания. Кроме новой бутылки джина, его "погреб" состоял из полбутылки бурбонского виски, четвертинки итальянского вермута и примерно из ста капель апельсинной горькой. Шейкера у него не было. Шейкер был доказательством распущенности, символом запойного пьянства, а Бэббит хоть и любил выпить, но не хотел, чтобы его считали пьяницей. Он смешивал коктейли, наливая виски из старого соусника в кувшин без ручки, он лил спиртное с благородным достоинством, подымая свои колбы и реторты к электрической лампе, и лицо его горело, крахмальная рубашка сверкала белизной, а медная раковина отливала червонным золотом. Наконец он попробовал божественную влагу. - Нет, провались я на месте, настоящий, старинный коктейль! Не то "Бронкс", не то "Манхэттен"! М-ммммм! Слушай, Майра, хочешь глоточек, пока народ не собрался? Миссис Бэббит то суетливо переставляла в столовой стаканы на четверть дюйма правее или левее, то с решительным и неумолимым видом, в сером с серебром парадном платье, повязанная суровым полотенцем вместо фартука, влетала в буфетную. В ответ она только сердито покосилась на мужа и с упреком сказала: - Разве можно! - Ну-с, - развязно и шутливо сказал он, - а твой старичок, пожалуй, отведает еще! Коктейль наполнил его головокружительным восторгом, он ощутил непреодолимое желание лететь с сумасшедшей скоростью в машине, целовать девушек, петь, острить. Он пытался вернуть себе прежнее достоинство, важно объявив Матильде: - Сейчас я поставлю кувшин с коктейлем в холодильник, вы, пожалуйста, не опрокиньте. - Угу. - Понимаете, поосторожнее! Ничего не ставьте на верхнюю полку! - Угу. - Поосторожнее. - У него кружилась голова. Голос стал тонким, слабым. - У-ууффф... - С безгранично важным видом он еще раз приказал: - Вы поосторожнее! - и мелкими шажками проследовал в гостиную - там было безопаснее. Он подумал - можно ли будет "уговорить этих тихонь, вроде Майры и Литтлфилдов, прокатиться после обеда, поднять, что называется, пыль столбом, может, раздобыть еще горячительного". Он обнаружил, что в нем пропадает настоящий кутила. Но к тому времени, как собрались гости, включая и ту неизбежно опаздывающую чету, которую все ждут с притворной любезностью, огненный вихрь сменился в мозгу Бэббита бездонной серой пустотой, и он с усилием заставил себя бурно приветствовать гостей, как полагалось хорошему хозяину на Цветущих Холмах. Пришел Говард Литтлфилд, доктор философии, который составлял рекламы и утешительные финансовые отчеты для Городской Транспортной компании, Верджил Гэнч, торговец углем, одинаково влиятельный и в ордене Лосей, и в клубе Толкачей, затем Эдди Свенсон, агент автомобильной фирмы Джевелин, живший напротив Бэббитов, и, наконец, Орвиль Джонс, владелец прачечной "Лилейная белизна", о которой справедливо писалось в рекламе как о самом большом, самом известном, самом шикарном прачечном заведении в Зените. Но, разумеется, самым почетным гостем был Т.Чамондли Фринк. Он являлся не только автором так называемых "поэмореклам", которые ежедневно распространялись газетными синдикатами в шестидесяти семи ведущих газетах, что давало ему такую обширную аудиторию, какой не имел ни один поэт в мире, - он еще был проповедником оптимизма и творцом нового типа реклам: "Зри не зря!" Несмотря на проникновенную философию и глубокую мораль его стихов, они были написаны в шутливой форме и понятны даже двенадцатилетнему ребенку; стихи казались еще забавнее, потому что печатались, как обычно печатают прозу. Вся Америка запросто называла мистера Фринка "Чам". С мужчинами явились и шесть жен, все они были более или менее... впрочем, сейчас, в начале вечера, трудно было что-нибудь про них сказать, так как на первый взгляд они все были похожи одна на другую и все говорили одинаково весело и убежденно: "Как у вас тут мило!" С виду мужчины меньше походили друг на друга: Литтлфилд - типичный ученый, высокий, с лошадиным лицом; Чам Фринк - маленький человечек с мягкими, мышиного цвета волосами, подчеркивавший свою поэтическую профессию моноклем на шелковом шнурке; Верджил Гэнч - широкоплечий, с черным ежиком волос; Эдди Свенсон - рослый лысоватый молодой человек, чей изысканный вкус выразился в черном муаровом жилете со стеклянными пуговицами; Орвиль Джонс - солидный, коренастый, очень значительного вида мужчина с льняными усиками. Но все они были такие упитанные, такие вымытые, все так бодро кричали: "Здорово, Джорджи!" - что казались если не родными, то двоюродными братьями; и как ни удивительно, но чем больше ты знакомился с женщинами, тем меньше они казались похожими друг на друга, а чем больше узнавал мужчин, тем больше казалось, что они все на один образец. Питье коктейлей было такой же церемонией, как и приготовление. Гости ждали их с затаенным беспокойством и с надеждой, натянуто соглашаясь, что погода действительно теплая, но в то же время довольно холодно, а Бэббит все еще и не заикался о выпивке. Но когда пришла запоздавшая чета - на этот раз опоздали Свенсоны, - Бэббит позволил себе намек: - Ну, как, друзья, способны вы кой в чем нарушить закон? Все взглянули на Чама Фринка, признанного властителя дум. Фринк дернул шнур монокля, как звонок, откашлялся и сказал то, чего от него и ждали: - Знаете, Джордж, я человек законопослушный, но, говорят, Верджил Гэнч - настоящий бандит, а он, конечно, сильнее меня, и я просто не представляю, что делать, если он меня заставит пойти на преступление! Гэнч сразу загрохотал: "Что ж, попробую!" Но Фринк поднял руку и продолжал: - Так что, если вы с Верджем будете настаивать, Джорджи, я поставлю мою машину там, где не положено, я ни минуты не сомневаюсь, что вы именно об этом преступлении и говорите! Поднялся смех, шутки. Миссис Джонс уверяла, что "мистер Фринк - умора! Можно подумать, что он - невинный младенец!". Бэббит шумел больше всех: - И как вы только угадали, Чам? Ну, погодите, сейчас я пойду принесу... ключи от ваших машин! Среди общего веселья он внес долгожданные дары: сверкающий поднос с бокалами и в центре - мутно-желтый коктейль в громадном графине. Мужчины наперебой говорили: "Ого, посмотрите-ка!" - или: "Ох, прямо дрожь берет!" - или: "Ну-ка, пропустите меня!" Но Чам Фринк, человек многоопытный и привыкший к превратностям судьбы, вдруг испугался, что в графине просто фруктовый сок, сдобренный разведенным спиртом. Он робко ждал, пока Бэббит, весь в поту от восторга, протянет ему стакан от своих щедрот, но, пригубив коктейль, восторженно пропищал: - О, боже, не будите меня! Все это сон, но я не хочу просыпаться! Дайте помечтать во сне! Часа за два до этого Чам сочинил стихи для газеты, которые начинались так: Сидел я хмур и одинок, глядел угрюмо в потолок и думал: есть же дураки, которых тянет в кабаки. Они салун вернуть хотят, дыру, в которой грязь и смрад; а там любой мудрец - болван, когда бывает в стельку пьян. Нет, я не стану пить вина, мне их отрава не нужна. Я воду чистую, друзья, пью из прозрачного ручья, и голова моя свежа, как у грудного малыша. Вместе со всеми выпил и Бэббит: временная депрессия прошла, он понимал, что лучше этих людей нет никого на свете. Он готов был дать им тысячу коктейлей. - Ну как, выдержите еще по одному? - крикнул он. Жены захихикали, но отказались, зато мужья расплылись в широких, восторженных улыбках: - Ну, разве только чтобы не обидеть тебя, Джорджи! - Вам еще полагается прибавка! - говорил каждому Бэббит, и каждый рокотал: "Выжимай, Джорджи, выжимай до капли!" А когда графин безнадежно опустел, начался разговор о сухом законе. Покачиваясь на пятках, засунув руки в карманы, мужчины выражали свои взгляды с тем громогласным глубокомыслием, с которым преуспевающие господа повторяют самые пошлые суждения о том, в чем они совершенно не разбираются. - Я вам вот что скажу, - заявил Верджил Гэнч, - по-моему, - и я могу об этом говорить с уверенностью, потому что мне приходилось беседовать с врачами и вообще с понимающими людьми, - по-моему, правильно, что закрыли кабаки, но надо дать человеку возможность выпить пива или легкого вина. Говард Литтлфилд философически заметил: - Обычно упускают из виду, что весьма опасно ограничивать свободу личности. Возьмите такой пример: король баварский - да, кажется, баварский... По-моему, это было в Баварии, вот именно в Баварии, в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, да, в марте тысяча восемьсот шестьдесят второго года, - король издал эдикт: запретить общественный выпас скота. И крестьяне, терпевшие тяжкие налоги без единой жалобы, вдруг взбунтовались против этого эдикта. Впрочем, возможно, что дело было в Саксонии. Во всяком случае, это доказывает, как опасно нарушать свободу личности. - Правильно, - сказал Орвиль Джонс, - нельзя нарушать свободу личности! - Однако не следует забывать, что для рабочих сухой закон - чистое благодеяние. Не дает им тратить деньги впустую и снижать производительность труда, - заявил Верджил Гэнч. - Это верно. Но плохо, если закон навязывают насильно, - продолжал Говард Литтлфилд. - Конгресс пошел неправильным путем. Будь на то моя воля, я сделал бы так, чтоб каждый пьющий должен был получать лицензию на выпивку. Тогда мы могли бы ограничивать неустойчивых рабочих, не давать им пить, а вместе с тем мы бы не нарушали права других, то есть свободу личности таких людей, как мы с вами. Все закивали, с восхищением переглянулись и подтвердили: "Да, конечно, так было бы правильней!" - Одно меня беспокоит, - вздохнул Эдди Свенсон, - как бы эти люди не стали нюхать кокаин! Все закивали еще усиленней, заворчали: "Верно, верно, есть и такая опасность!" Но тут поднял голос Чам Фринк: - Слушайте, мне вчера дали изумительный рецепт домашнего пива. Берется... - Погодите, - прервал его Гэнч. - Я скажу свой. Литтлфилд фыркнул: "Пиво! Ерунда! Лучше всего дать сидру перебродить!" Джонс настаивал: "Нет, у меня рецепт настоящий" Тут вмешался Свенсон: "Слушайте, я вам расскажу такой анекдот!" Но Фринк не сдавался: - Берется шелуха от гороха, на бушель шелухи - шесть галлонов воды, кипятить эту смесь, пока... Миссис Бэббит подошла к ним с умоляющей сладкой улыбкой. Фринк поторопился досказать про рецепт пива, и она весело объявила: - Прошу к столу! В дружеском споре - кому из мужчин пройти последнему - они наконец перешли из гостиной в столовую, и по дороге Верджил Гэнч всех рассмешил, крикнув громовым голосом: - Если мне нельзя сидеть рядом с Майрой Бэббит и пожимать ей ручку под столом, я не играю и ухожу домой! В столовой все немного растерялись, пока миссис Бэббит хлопотала: - Погодите - ах, мне так хотелось приготовить для каждого карточку с рисунком, но не вышло - погодите, сейчас: мистер Фринк, вы сядьте сюда... Обед был сервирован в лучшем стиле женских журналов, когда салат подается в выдолбленных яблоках, и все блюда, кроме неизменных жареных цыплят, напоминают что-нибудь другое. Обычно мужчинам не о чем было разговаривать со своими дамами: флирт - искусство неизвестное на Цветущих Холмах, а царства контор и кухонь меж собой не соприкасаются. Но под воздействием коктейля беседа разгорелась вовсю. У каждого из мужчин накопилось множество важнейших соображений насчет сухого закона, и теперь, заполучив внимательного слушателя в лице соседки, они пустились в рассуждения: - Нашел место, где можно достать сколько угодно спиртного по восьми за кварту... - Читали, как один человек заплатил тысячу долларов за десять ящиков "вырви-глаза", а потом оказалось, что там одна вода? Говорят, он стоял на углу, и вдруг к нему подходит какой-то тип... - Говорят, в Детройт контрабандой пригнали целый пароход этого самого... - Может попасться всякая ядовитая штука - древесный спирт, да мало ли что... - Конечно, я принципиально с этим согласен, но я не желаю, чтобы меня учили думать и жить! Ни один американец этого не потерпит... Но всем показалось, что Орвиль проявил дурной вкус - и никто не улыбнулся его шутке, - когда он ляпнул: - Главное в сухом законе - не разводить вокруг него столько сырости. И только после того, как эта тема была исчерпана, разговор стал общим. Знакомые часто с восторгом говорили о Верджиле Гэнче: "Ну, этому все на свете сходит с рук! Он может отмочить такую штуку при дамах, что небу станет жарко, и все будут только хохотать, а если я скажу что-нибудь хоть чуточку рискованное, с меня голову снимут!" И сейчас Гэнч привел всех в восторг, крикнув миссис Свенсон - самой молоденькой из дам: - Луэтта! Я спер из кармана у вашего Эдди ключ от двери, может, мы с вами удерем потихоньку, чтоб никто не видел? Мне нужно, - тут он расплылся в хитрейшей улыбке, - сказать вам что-то очень важное! Женщины захихикали, и Бэббит тоже почувствовал себя способным на шалости: - Слушайте, друзья! Хочется мне показать вам одну книжечку, но не решаюсь. Мне ее дал док Паттен. - Джордж! Как тебе не стыдно! - остановила его миссис Бэббит. - Да, вот это книжка! С перцем - не то слово! Антропологический доклад насчет - ну, насчет всяких обычаев тихоокеанских дикарей, чего там только нет! Купить ее, конечно, нельзя. Вердж, хочешь, дам почитать? - Чур, я первый! - потребовал Эдди Свенсон. - Наверно, ядовитая вещь! - А я вчера слышал отличный анекдот, - объявил Орвиль Джонс. - Идут два шведа с женами... Он рассказал "отличный" анекдот с еврейским акцентом, слегка продезинфицировав конец. Гэнч тут же его поправил. Но вскоре влияние коктейлей ослабело, искатели истины вернулись к трезвой реальности. Чам Фринк недавно разъезжал с лекциями по маленьким городам и сейчас со смешком рассказывал: - До чего приятно вернуться к цивилизации! Навидался я этих провинциальных городишек, хватит с меня! Нет, я ничего не говорю, таких хороших людей, как там, в целом свете поискать, но, понимаете, эти городишки с их главной улицей до того сонные, что... Нет, хорошо вернуться к живым людям! - Я думаю! - обрадовался и Орвиль Джонс. - Верно, таких хороших людей в целом свете не найдешь, но мамочка моя! О чем они разговаривают! Ей-богу, они только и знают, что говорить о погоде да о новых фордах, провались я на месте! - Правильно! - подтвердил и Эдди Свенсон. - Они все разговаривают об одном и том же! - Вот именно! - подхватил Верджил Гэнч. - Повторяют одно и то же без конца! - Да, удивительное дело! Они совсем лишены способности смотреть на вещи объективно. Просто повторяют одни и те же разговоры про погоду, про форды и так далее, - заметил и Говард Литтлфилд. - Ну, за это их осуждать нельзя! Нет у них интеллектуальных стимулов, какие получаешь здесь, в большом городе, - сказал Чам Фринк. - Ей-богу, верно! - поддержал его Бэббит. - Я, конечно, не хочу, чтобы вы, наша ученая братия, стали задаваться, но должен отметить, что каждый старается стать головой выше, когда сидит в компании с таким знаменитым поэтом или с таким докой в экономике, как Говард. А этим провинциальным дурачкам и поговорить не с кем, кроме как друг с другом, не удивительно, что они и разговаривают некультурно, малограмотно, да и думать разучаются! Орвиль Джонс добавил: - И потом возьмите другие наши преимущества - кино, например. Эти мужички-серячки думают, что им бог знает как повезло, если у них каждую неделю новая программа! А у нас в городе в любой вечер можно выбирать хоть из дюжины картин! - Ясно, а сколько пользы получаешь, когда трешься весь день среди дельцов высшей марки, - им пальца в рот не клади! - сказал Эдди Свенсон. - А вместе с тем, - начал Бэббит, - нечего особенно оправдывать эти захолустные городишки. Люди там сами виноваты, что не проявляют инициативы, - взяли бы и уехали в большой, город, как мы с вами! И скажу вам по секрету, как друзьям, - завидуют они нашему брату, просто ужас! Каждый раз, как я приезжаю в Катобу, я как будто должен просить прощения у своих друзей детства за то, что я более или менее преуспел в жизни, а они - нет. А разговоришься с ними, вот как мы с вами, проявишь какую-то тонкость мысли, то, что называется широкий кругозор, они сразу подумают - это он нарочно выставляется! Возьмите моего сводного брата Мартина, он хозяин того самого универсального магазинчика, которым владел еще мой папаша. Честное слово, готов пари держать, что он даже не знает про такую штуку, как полный парад, - я хочу сказать, фрачный костюм. Если бы он сейчас сюда вошел, он бы подумал, что мы с вами бог знает кто, - не представляю, за кого он принял бы нас! Да, братцы, завидуют они нам, вот что! - Верно! - согласился Чам Фринк. - Но главное, что меня в них раздражает, это полное отсутствие культуры, недооценка красоты - простите, что я так высокопарно выражаюсь! Я, знаете, люблю прочесть хорошую лекцию, почитать лучшие свои стихи, - не те, что для газет, а те, что для журналов. Пробуешь пронять их чем-нибудь таким, возвышенным, а их ничто не берет, кроме старых анекдотов с предлинной бородой, грубых шуток и всякой такой чепухенции, за которую любого из нас выставили бы в два счета за дверь, посмей он только рассказать... - В общем, наше счастье, что мы живем среди цивилизованных людей, у которых есть и художественный вкус, и деловой нюх, - подытожил Верджил Гэнч. - Скучновато нам было бы, если б мы застряли на какой-нибудь их Главной улице и стали рассказывать этим старым бобрам про нашу здешнюю жизнь. Но в одном надо им отдать справедливость: каждый, самый маленький, американский город стремится расти, достигнуть современного уровня. И растут, черт их подери, растут! Кто-нибудь начнет крыть такую захолустную дыру, рассказывать, как он заехал туда в тысяча девятисотом году, и ничего там, кроме одной грязной улицы, не было, понимаете, одной на девятьсот жителей, похожих на улиток. А приедешь туда в девятьсот двадцатом году, смотришь - асфальт, чудная гостиница, первоклассный магазин дамского готового платья - просто красота! Нельзя смотреть только на то, какие они сейчас, эти городишки, надо разобраться, чем они хотят стать, а у них у всех есть свой идеал, оттого они и станут когда-нибудь отличнейшими городами. А идеал у них - стать такими, как наш Зенит, вот что! Хотя все они и жили в самом близком соседстве с Т.Чамондли Фринком и он часто брал у них на время косилки для газона и гаечные ключи для машины, каждый помнил, что Фринк - знаменитый поэт и выдающийся деятель рекламы и что за его простотой и доступностью кроются знойные джунгли литературных тайн, куда никому из них нет доступа. Но сегодня, разоткровенничавшись под влиянием джина, он сам допустил их в свою святая святых. - Меня страшно мучит одна литературная проблема. Сейчас я занят составлением серии реклам для автомобильной фирмы Зико, и мне хотелось бы из каждой рекламы сделать этакую поэтическую жемчужину - в хорошем стиле, понимаете. Я целиком и полностью придерживаюсь теории, что весь фокус - в совершенстве формы, без этого и писать не стоит, но такой крепкий орешек мне еще никогда не приходилось раскусывать. Вы, может быть, думаете, что мне труднее писать стихи, я хочу сказать - на лирические темы: семья, очаг, счастье и прочее, но это, в общем, легче легкого. Тут никаких просчетов быть не может; отлично знаешь, чем дышит каждый порядочный человек, если он действительно наш, и выражаешь именно эти чувства. Но индустриальная поэзия - такой литературный жанр, где нужно открывать новые, неизведанные области. А знаете, кто но этой части наш, американский гений? Вы даже имени его не слыхали, и я не слыхал, но его творчество надо сохранить для будущих поколений, чтобы они могли судить о силе американской мысли наших дней, об ее оригинальности. Я говорю о человеке, который пишет рекламы табака "Принц Альберт". Нет, вы только послушайте: "Сплошная радость и восторг - П.А. в хорошей трубке! Скажи, слыхал ли ты, как хвастают шоферы: рвануть с пяти на пятьдесят единым духом, дать газу, чтобы небу стало жарко! Да, в этом что-то есть, не спорю, но, между нами, милый друг, проверь-ка сам любым спидометром, как быстро с уныния от скверных табаков на скорость высшую блаженства переключишься ты, усевшись с трубкой, где тлеет вкусный и душистый "Принц Альберт". "Принц Альберт" попадает в точку, он словно весело поет своим чудесным ароматом: "Давай еще!" Всегда прохладный и душистый! Нет, никогда куренье никому не доставляло такой бодрящей, крепкой радости мужской! Закуривай, дружок! Берись за трубку сразу - не упускай момент! "Принц Альберт" - сам пойми! - вольет в тебя такую силу, что ты всем сразу дашь и шах и мат. Уж мы-то знаем оба, о чем я говорю!" - Ого! - восхищенно протянул агент автомобильной компании Эдди Свенсон, - вот это настоящая мужская литература, честное слово! Ну и молодчага этот малый - впрочем, что я! Не может быть, чтобы один человек так здорово писал! Наверно, там целая комиссия классных писак. Впрочем, это неважно! И пишет-то он не для каких-нибудь длинноволосых нюнь, он пишет для настоящих парней, для меня - и я снимаю перед ним кепку. Вот только одно: поможет такое объявление продаже товара или нет? А не завела ли фантазия этого альбертовского сочинителя неизвестно куда, - все они такие, эти поэты! Читаешь - классная штучка, но о товаре она мне ничего не говорит! Прочесть-то я прочту, а покупать "Принц Альберт" все равно не стану, потому что тут ничего толком про самый табак не написано! Одни выдумки! Фринк воззрился на него с возмущением: - Нет, ты, брат, спятил! Неужели мне надо объяснять тебе, что такое стиль? Во всяком случае, мне очень хотелось написать рекламу для Зико именно в таком роде. Но не могу - хоть тресни! Пришлось придерживаться чистой поэзии, написал для Зико очень утонченную штучку. Послушайте, не знаю, понравится ли: "Далекий путь зовет-манит, он там, вдали, за горной цепью, он далеко, и ждет того, в ком кровь кипит, как пламень алый, на чьих устах звенит-поет всех храбрецов призыв старинный. Прочь, будничная, цепь забот, долой, постылая тревога! Лететь и мчаться - наш девиз; в нем наше счастье - не на миг, в нем наша жизнь: лететь вперед! И эту истину постигли создатели машины Зико. Они обдумывали все - не только красоту и цену. Машина - легче антилопы, скользит, как ласточка в полете, но сила, сила в ней - слоновья! В ней дышит все изяществом и мощью, машина эта - первый класс. Послушай, друг мой! Никогда не знать тебе высокого искусства путешествий, если не приобретешь ты ЗАЛОГ ЗЕМНОГО СЧАСТЬЯ - ЗИКО". - Да, - задумчиво добавил Фринк, - могу сказать, что я сумел вложить какую-то элегантность в эти строки, но оригинальности, этакой рекламной зазывности тут все-таки не хватает! В ответ на это все гости вздохнули с сочувствием и с восхищением. 9 Бэббит любил своих друзей, обожал играть роль хозяина и кричать: "То есть как это вы не хотите больше цыпленка - что за выдумки!" - и преклонялся перед талантом Т.Чамондли Фринка, но подъем от коктейлей уже пропал, и чем больше он ел, тем меньше веселился. Кроме того, дружеская атмосфера обеда была нарушена ссорой четы Свенсонов. На Цветущих Холмах и в других зажиточных кварталах Зенита, особенно среди "молодоженов", было много женщин, которые ничего не делали. Хотя прислуги они держали мало, но при газовом отоплении, электрических плитах с мойками для посуды и пылесосами в выложенных кафелем кухнях квартиры у них были настолько удобные, что домашней работы делать почти не приходилось, а кроме того, их стол главным образом состоял из полуфабрикатов и готовых закусок. Редко у них бывало больше одного-двух детей, чаще браки были бездетными, и хотя существовала легенда, будто мировая война приучила людей считать всякую работу респектабельной, их мужья не позволяли им "тратить время зря и забивать себе голову дурацкими идеями", занимаясь бесплатно общественной деятельностью, и еще больше возражали против платной работы, чтобы не было повода для разговоров, будто мужья их плохо обеспечивают. Забот по дому им хватало часа на два, не больше, а в остальное время они объедались шоколадом, ходили в кино, разглядывали витрины магазинов, собирались по двое, по трое сплетничать и играть в карты, робко мечтали о любовниках, которых и в помине не было, и накопляли невероятную энергию, находившую выход в грызне с мужьями. Классический образец супружеской грызни являла чета Свенсонов. В течение всего обеда Эдди Свенсон во всеуслышание ворчал по поводу нового платья жены. Он говорил, что платье слишком короткое, до неприличия прозрачное и чересчур дорогое. Он искал сочувствия у Бэббита: - Скажите честно, Джордж, какого вы мнения об этой тряпке, которую отхватила Луэтта? Наверно, и вы считаете, что дальше идти некуда? - Да что вам взбрело в голову, Эдди? По-моему, чудное платьице! - Конечно, мистер Свенсон! - поддержала мужа миссис Бэббит. - Платье просто прелесть! - Что, съел, умник? Много ты понимаешь в платьях! - вскинулась Луэтта, а гости задумчиво жевали и поглядывали на ее плечи. - Перестань! - оборвал ее Свенсон. - Настолько-то я понимаю, чтоб видеть, когда бросают деньги на ветер, и вообще - надоело! У тебя полный шкаф платьев, а ты их не носишь! Я уж тебе высказывал мое мнение, но ты, ясное дело, ни малейшего внимания не обращаешь! Пока от тебя чего-нибудь добьешься, лопнуть можно. Они ссорились без умолку, и все принимали в этом участие - все, кроме Бэббита. Он был как в тумане, ничего не чувствовал, кроме своего желудка; внутри все горело и жгло. "Поел лишнего, а вот сладкое совсем уже ни к чему!" - мысленно простонал он, глотая скользкие холодные куски пломбира с ореховым тортом, липким, как мыльный крем для бритья. Ему казалось, что желудок набит глиной, его распирало, подперло к самому горлу, мозг превратился в раскаленную жижу, и с мучительной натугой он продолжал улыбаться и что-то выкрикивать, как подобало хозяину на Цветущих Холмах. Если бы не гости, он вышел бы на улицу, и на воздухе прошла бы эта хмельная сытость, но в тумане, наполнявшем комнату, гости трещали, трещали без умолку, казалось, этому конца не будет, а он сидел и мучился: "Дурак я, что столько съел, хватит, больше ни кусочка!" - и тут же ловил себя на том, что снова ест тошнотворно сладкий подтаявший пломбир. Присутствие друзей потеряло всю прелесть, и на него не произвело ни малейшего впечатления, когда Говард Литтлфилд извлек из своей научной сокровищницы сообщение о том, что химическая формула каучука-сырца - C10H16 и что он превращается в изопрен, то есть в 2C5H8, и вдруг, без всякой причины, Бэббит не только ощутил скуку, но и сознался себе, что ему невыносимо скучно. Какое счастье, что можно наконец встать с неудобного жесткого стула и развалиться на диване в гостиной! Судя по бессвязным, вялым репликам гостей, по их лицам, болезненно-напряженным, словно их кто-то медленно душил, они не меньше своего хозяина страдали от тягот светской жизни и ужасов обильной пищи. Все облегченно вздохнули, когда было предложено сесть за бридж. У Бэббита стало проходить ощущение, что его варят заживо. Ему повезло в игре. Он снова терпеливо выносил неистребимую бодрость Верджила Гэнча. А мысленно он отдыхал с Полем Рислингом на берегу озера, в Мэне. Это ощущение было сильным, острым, как тоска по родине. Он никогда не бывал в Мэне и все же представлял себе горы в тумане, спокойную вечернюю гладь озера. "Поль лучше всех этих умников, вместе взятых, - подумал он. - Хоть бы уехать подальше от всего на свете". Даже Луэтта Свенсон не вывела его из оцепенения. Миссис Свенсон была женщина хорошенькая и кокетливая. Бэббит в женщинах не разбирался, он интересовался только их вкусами, сдавая им меблированные квартиры. Всех женщин он делил на Настоящих Леди, на Работающих Женщин, Старых Чудачек и Веселых Курочек. Он мог расчувствоваться перед женскими прелестями и был того мнения, что все женщины (кроме женщин из его семьи) "особенные" и "непонятные". Но он безотчетно чувствовал, что к Луэтте Свенсон можно найти подход. У нее были влажные глаза и влажные губы. От широкого лба лицо ее сужалось к остренькому подбородку, рот у нее был тонкий, но твердый и жадный, а между бровями лежали две привлекательные изогнутые морщинки. Ей было лет тридцать, а то и меньше. Сплетня никогда не касалась ее, но все мужчины с первой же встречи начинали за ней ухаживать, а все женщины поглядывали на нее со сдержанной неприязнью. Сидя на диване рядом с Луэттой, Бэббит в перерывах между партиями обращался к ней с той подчеркнутой галантностью, принятой на Цветущих Холмах, которая была не столько ухаживанием, сколько испуганной попыткой воздержаться от всякого флирта. - Вы сегодня хороши, как новенький табачный киоск, Луэтта. - Правда? - Наш Эдди что-то брюзжит. - Да! О, как мне это надоело! - Что ж, если вам надоест муженек, можете сбежать с дядей Джорджем. - Уж если бы я сбежала... Впрочем, это я так... - А вам кто-нибудь уже говорил, что у вас замечательно красивые руки? Она посмотрела на свои руки, спустила кружевной рукав пониже, но в общем не обращала на Бэббита внимания, погрузившись в невысказанные мечты. Бэббит слишком раскис в этот вечер, чтобы выдерживать роль неотразимого (хотя и строго добродетельного) мужчины. Он вернулся к карточным столам. Никакого восторга в нем не вызвало и предложение миссис Фринк, маленькой пискливой дамочки, попробовать заняться спиритизмом и столоверчением: "Знаете, мой Чам умеет по-настоящему вызывать духов - честное слово, он меня даже иногда пугает!" Дамы весь вечер не участвовали в беседе, но тут, поскольку известно, что женский пол бо