излияний, обед бывших студентов выпуска 1896 года был организован как нельзя лучше. Устроительный комитет все время бил в одну точку, как хорошая рекламная контора. Каждую неделю рассылались напоминания: "ШПИЛЬКА В БОК НОМЕР ТРИ Слушай, приятель, ты не забудешь прийти на наш обед - самый веселый, вольный вечер, какой только знали выпускники доброго старого У. Выпускницы 1908 года собрались почти все - 60%! Так неужто мы, мальчики, окажемся хуже каких-то юбок? Собирайтесь, ребята, проявите настоящий, горячий энтузиазм, давайте устроим отличный обед! Пусть у нас будут изысканные блюда, краткие, острые речи и обмен воспоминаниями о лучших днях нашей жизни". Обед был устроен в зале клуба Юнион. Помещался этот клуб в мрачном здании, перестроенном из трех претенциозных старинных домов, и хотя вестибюль напоминал погреб для хранения картошки, Бэббит, которому было доступно все великолепие Спортивного клуба, вошел сюда с трепетом. Он кивнул швейцару - престарелому важному негру в синей ливрее с золотыми пуговицами, и торжественно проследовал в зал, делая вид, что он - полноправный член клуба. На обед собралось шестьдесят человек. Они растеклись по холлу, образуя островки и течения, толпились в лифте и в уголках уютного зала. Они старательно проявляли бурный восторг и сердечность. Друг другу они казались совершенно такими же, как в студенческие времена - зелеными юнцами, которые нацепили на себя усы, лысины, животики и нарисовали морщины просто ради развлечения, на один вечер. "Да ты ни капли не изменился!" - изумлялись они. Тем, кого они не узнавали, они говорили: "Да, да, старина, как приятно опять с тобой встретиться. А что ты - наверно, все тем же занимаешься?" Кто-то все время пытался затянуть университетский гимн или веселую песню, но его никто не поддерживал, и он наконец умолк окончательно. И хотя все твердо решили вести себя демократично, группы образовались сами собой - те, кто был в смокингах, и те, кто пришел в пиджаках. Бэббит, в изысканнейшем смокинге, переходил от одной группы к другой. Несмотря на то, что он, почти не скрывая этого, старался втереться в высшее общество, он первым делом все же отыскал Поля Рислинга. Поль сидел в одиночестве, как всегда, тщательно одетый и молчаливый. Поль со вздохом сказал: - Не умею я как-то заниматься всей этой чепухой: пожимать руки, кричать: "Кого я вижу!" - Брось, Полибус, встряхнись, будь компанейским парнем! Таких славных ребят свет не видал! Слушай, почему ты такой мрачный? В чем дело? - Да все то же. Поссорились с Зиллой. - Пустое! Пойдем в компанию, забудем все неприятности! Он не отпускал Поля от себя, но все же старался пробраться туда, где от Чарльза Мак-Келви, как от огромной печки, шла теплота на его поклонников. Чарльз Мак-Келви был героем и любимцем выпуска девяносто шестого года. Он был не только капитаном футбольной команды и лучшим гранатометчиком, но участвовал в дискуссиях и даже преуспевал в академических занятиях. Он сделал карьеру, став во главе строительной компании, когда-то принадлежавшей Додсвортам - знаменитой семье первых поселенцев Зенита. Теперь он строил административные здания, небоскребы и вокзалы узловых станций. Широкоплечий и широкогрудый, он сохранил подвижность. Глаза у него были насмешливые, и говорил он вкрадчиво и гладко, так что политиканы терялись, а репортеры настораживались, и в его присутствии самые ученые профессора, самые талантливые художники чувствовали себя какими-то неполноценными, неотесанными и немного жалкими. Но он умел быть очень обходительным, очень обязательным и щедрым, когда ему приходилось обрабатывать чиновников или нанимать шпиков для слежки за рабочими. Он держался настоящим феодалом: он был пэром новой, столь быстро выросшей американской аристократии, и выше него стояли только высокомерные "старинные" семьи. (Старинными семьями в Зените считались те, кто поселился в городе до 1840 года.) Мак-Келви забрал такую силу еще и потому, что был начисто лишен всякой совести и свободен как от пороков, так и от добродетелей старых пуританских времен. В данную минуту Мак-Келви был сдержанно весел, окруженный "великими мира сего" - фабрикантами, банкирами, землевладельцами, адвокатами и врачами, которые держали шоферов и ездили в Европу. Бэббит втиснулся между ними. Он любил Мак-Келви не только потому, что его дружба могла помочь продвинуться, но и за его улыбку. И если в обществе Поля он казался себе могучим покровителем, то в обществе Мак-Келви чувствовал себя робким обожателем. Он слышал, как Мак-Келви сказал Максу Крюгеру, банкиру: "Да, сэр Джеральд Доук остановится у нас", - и демократическая любовь Бэббита к титулованным особам сразу расцвела пышным цветом. - Знаешь. Макс, он один из крупнейших тузов английской металлургии. Сказочно богат... Ага, Джорджи, старина, здорово! Смотри, Макс, Джорджи Бэббит растолстел больше, чем я! - Рассаживайтесь друзья! - крикнул председатель. - Пойдем, пожалуй, Чарли? - небрежно спросил Бэббит у Мак-Келви. - Пойдем! Привет, Поль! Как поживает наш скрипач? Ты где сидишь, Джордж? Давай-ка сядем рядом. Пойдем, Макс! Джорджи, я читал про твои выступления. Ты молодец! После такого одобрения Бэббит окончательно был готов пойти за Чарли в огонь и воду. Весь обед он был невероятно занят: то добродушно покрикивал на Поля, то заговаривал с Мак-Келви: "Слыхал, что ты собираешься строить какие-то плотины в Бруклине?" - то отмечал про себя, с какой завистью неудачники его выпуска, уныло сидящие в сторонке, смотрят, как он общается с аристократией, то просто наслаждался светским разговором Мак-Келви и Макса Крюгера. Они разговаривали о том, как Мона Додсворт для "бала в джунглях" украсила свой дом сотнями орхидей. С великолепной, но явно напускной небрежностью они упоминали о званом обеде в Вашингтоне, на котором Мак-Келви познакомился с сенатором, английским генерал-майором и балканской принцессой. Мак-Келви запросто называл принцессу "Дженни" и довел до всеобщего сведения, что танцевал с пей. Бэббит был восхищен и потрясен, хотя не настолько, чтобы самому молчать. Пусть они не приглашают его к себе на обеды, но он тоже привык разговаривать с банкирами, членами конгресса и председательницами клубов, где выступают поэты. Он острил и даже ударился в воспоминания: - А помнишь, Чарли, как мы с тобой на первом курсе наняли шлюпку и поехали в Ривердейл, где мадам Браун показывала своих девочек? Помнишь, как ты избил этого дурака полисмена, который пытался нас арестовать, и как мы потом украли вывеску "Здесь гладят брюки" и повесили ее на дверь профессора Моррисона? Веселые были деньки, ей-богу! Мак-Келви согласился, что деньки и впрямь были веселые. Бэббит уже заговорил было о том, что "дело не в книжках, которые ты зубришь в колледже, а в друзьях, которых там приобретаешь", когда сидевшие во главе стола затянули песню. Но Бэббит пристал к Мак-Келви: - Жалко, право, жалко, что мы так мало встречаемся только потону, что наша... м-мм, как бы сказать... деловая жизнь проходит в разных областях. А так приятно было вспомнить старину, Вы с женой непременно должны прийти к нам пообедать. - Ну что ж... - Ответ прозвучал неопределенно. - Хотелось бы поговорить с тобой о застройке участков за твоим грентсвилским складом. Мог бы тебе кое-что посоветовать! - Отлично! Непременно надо вместе пообедать, Джорджи! Ты только позови - мы придем. И вас с женой будем рады видеть у себя! - На этот раз Мак-Келви говорил гораздо определенней. Но тут голос председателя - тот самый оглушительный голос, который в студенческие дни не раз подстегивал их, когда надо было орать на футбольных матчах всякие оскорбительные слова по адресу команд из Огайо, Мичигана или Индианы, - вдруг загремел на весь зал: - А ну-ка, вы, кисляи! Давайте все вместе дружно! Затягивай нашу, студенческую! И Бэббит чувствовал, что никогда жизнь не будет так прекрасна, как сейчас, когда он вместе с Полем Рислингом и вновь обретенным героем, Мак-Келви, вопит изо всех сил: По-орра! Эй, ура! Не жалей топора! Уррра-аа! Бэббиты пригласили чету Мак-Келви к обеду в начале декабря, и чета Мак-Келви не только приняла приглашение, но и действительно в конце концов явилась, хотя этот обед откладывался из-за них раза два. Бэббиты подробнейшим образом обсудили все детали - от марки шампанского до количества соленого миндаля, которое следует положить перед каждым гостем. Особенно трудно было решить, кого еще позвать. Бэббит до конца настаивал, чтобы дать и Полю Рислингу возможность побыть в обществе Мак-Келви. - Наш Чарли - славный старик, ему куда приятнее посидеть с Полем и Верджем Гэнчем, чем с какими-нибудь высокоумными чучелами, - утверждал он, но миссис Бэббит обычно прерывала его рассуждения, не слушая их: - Да... да, конечно... Знаешь, пожалуй, я возьму линхэйвенских устриц. - А потом перед самым обедом она пригласила доктора Д.-Т.Ангуса, специалиста по глазным болезням, и мрачного, но весьма респектабельного адвоката по фамилии Максвелл вместе с их ослепительно шикарными женами. Ни Ангус, ни Максвелл не были членами ордена Лосей или Спортивного клуба, никто из них не звал Бэббита "братец" и не спрашивал его мнения о карбюраторах. Бэббит очень сердился на жену. Хорошо, что она хотя бы пригласила Литтлфилдов - единственные живые люди! Да и то Говард Литтлфилд иногда до того погружался в свою статистику, что Бэббит начинал мечтать о бодром окрике Гэнча: "Ну, лимонная образина, что скажешь хорошенького?" Сразу после второго завтрака миссис Бэббит начала накрывать стол к обеду - Мак-Келви были званы к половине восьмого, а Бэббиту было приказано вернуться домой к четырем. Но для него никакого дела не нашлось, и три раза миссис Бэббит сердито говорила: "Не мешай ты мне, бога ради!" Он стоял в дверях гаража, надув губы, и ему ужасно хотелось, чтобы Литтлфилд или. Сэм Доппелбрау, словом, хоть кто-нибудь вышел поговорить с ним. Тут он увидел, что по двору как неприкаянный слоняется Тед. - Что с тобой, старина? - спросил Бэббит. - А-а, и ты тут, несчастный мученик! Да, мамаша нынче воинственно настроена! Я проговорился, что нам с Роной вовсе неохота участвовать в сегодняшней фиесте, так она мне чуть голову не откусила! Да еще говорит - прими ванну! Знаешь, сегодня мужчины семейства Бэббит зададут шику! Подумай, крошка Теодор - и тот в смокинге! Выражение "мужчины семейства Бэббит" очень понравилось Бэббиту - здорово сказано! Он обнял сына за плечи. Эх, если бы у Поля Рислинга была дочка и Тед мог на ней жениться! - Да, наша мама сегодня вьюном вьется! - сказал он, и оба засмеялись, вздохнули и послушно пошли одеваться. Чета Мак-Келви опоздала всего на пятнадцать минут. Бэббит втайне надеялся, что Доппелбрау увидят, как лимузин Мак-Келви с шофером в форменной куртке ждет у его дома. Обед был отлично приготовлен и необыкновенно обилен, миссис Бэббит даже поставила на стол серебряные подсвечники своей бабушки. Бэббит старался вовсю. Он вел себя отлично. Он не рассказал ни одного анекдота, хотя ему и очень этого хотелось. Он слушал других. Он заставил говорить Максвелла, громогласно объявив: "Расскажите-ка нам о вашей поездке в Йеллоустон". Он всем сумел польстить как следует. При первой возможности он заявил, что доктор Ангус - благодетель человечества, Максвелл и Литтлфилд - выдающиеся ученые, Чарльз Мак-Келви - пример для подрастающего поколения, а миссис Мак-Келви - украшение светского общества Зенита, Вашингтона, Нью-Йорка, Парижа и ряда других городов. Но он никак не мог поднять настроение своих гостей. Обед прошел без всякого воодушевления. Бэббит не понимал, отчего всем так тягостно, отчего разговор идет вяло, с трудом. Он устремил все свое внимание на Люсиль Мак-Келви, усердно стараясь не смотреть на ее напудренные красивые плечи и золотистую ленту, поддерживавшую шелковое платье. - Вы, наверно, скоро опять поедете в Европу? - начал он. - Да, очень хочется прокатиться в Рим на недельку-другую! - Должно быть, вы там смотрите много картин и всяких древностей, слушаете музыку? - Нет, я, главным образом, езжу вот из-за чего: на виа делла Скрофа есть малюсенькая траттория, и там подают лучшие макароны в мире! - А где это... О, да, да... Наверно, это очень приятно. Да, конечно! Без десяти десять мистер Мак-Келви с глубоким прискорбием обнаружил, что у его жены болит голова. Он снисходительно бросил Бэббиту, когда тот помогал ему надевать пальто: - Надо бы нам вместе позавтракать, поболтать о старине... Когда все остальные гости, досидев до половины одиннадцатого, наконец ушли, Бэббит сообщил жене умоляющим голосом: - Знаешь, Чарли сказал, что мы должны с ним позавтракать... сказал, что он скоро пригласит нас с тобой к обеду. Она через силу выжала из себя несколько слов: - О, вечер вышел очень милый, так приятно посидеть спокойно, гораздо приятнее, чем эти шумные сборища, когда все говорят разом и никто не может как следует отдохнуть и развлечься. Но, лежа в своей кровати на веранде, он слышал, как она тихо, безнадежно плачет. Целый месяц они следили за светской хроникой и ждали ответного приглашения. После званого обеда у Бэббитов имя Мак-Келви всю неделю не сходило с первых страниц газет - у них гостил сэр Джеральд Доук. Зенит принял сэра Джеральда с распростертыми объятиями (он приехал в Америку закупать уголь). Газетчики интервьюировали его по поводу сухого закона, событий в Ирландии, безработицы, морской авиации, обменного курса валюты, спрашивали его мнение о том, что лучше - пить чай или виски, о психологии американских женщин, о будничной жизни английской знати. Сэр Джеральд как будто имел некоторое представление обо всех этих предметах. Чета Мак-Келви дала в его честь сингалезский обед, и мисс Эльнора Пэрл Байте, репортер светской хроники "Адвокат-таймса", заливалась по этому поводу соловьиной трелью. Бэббит читал вслух за завтраком: "Никогда еще оригинальное восточное убранство, необыкновенно изысканный стол, знаменитые гости, очаровательная хозяйка дома и всеми уважаемый его хозяин не создавали столь исключительной атмосферы, как та, в какую мы попали на балу, данном мистером и миссис Мак-Келви в честь сэра Джеральда Доука. И мнится нам, счастливцам, которые имели честь созерцать эту экзотически сказочную обстановку, что ни в Монте-Карло, ни при лучших посольствах в иностранных столицах не бывало таких очаровательных балов. Недаром Зенит приобретает все более широкую известность в светских кругах как один из самых рафинированных городов нашего штата. Несмотря на то, что скромность мешает ему признать это, лорд Доук придает нашему аристократическому кварталу такое cachet [своеобразие (франц.)], какого не было со времени памятного посещения герцога Ситтингбурнского. Лорд Доук не только принадлежит к британской знати, но также, on dit [говорят (франц.)], является одним из крупнейших деятелей британской металлургической промышленности. Родом он из Ноттингема, любимого убежища Робина Гуда, и хотя теперь там, по словам лорда Доука, вырос оживленный, вполне современный город, где 275 тысяч 573 жителя и значительное производство кружев, а также и другие отрасли промышленности, нам хочется думать, что в жилах нашего гостя течет мужественная, алая и вместе с тем благородная голубая кровь его предка, хозяина дремучих лесов, доброго и лукавого Робина Гуда. Очаровательная миссис Мак-Келви никогда еще не была так прелестна, как в этот вечер, в платье из черных кружев, изящно отделанном серебряными кружевами и с букетом алых роз у безукоризненно тонкой талии". Бэббит мужественно сказал: - Надеюсь, они не станут приглашать нас знакомиться с этим самым лордом Доуком. Ей-богу, гораздо приятнее спокойно пообедать с Чарли и его хозяюшкой. В зенитском Спортивном клубе это событие обсуждалось со всех сторон. - Небось теперь нам придется звать Мак-Келви "Лорд Ча-аальз", - сказал Сидни Финкельштейн. - Удивительная безграмотность! - изрек ученый муж, Говард Литтлфилд. - До чего некоторым людям трудно усвоить самые простые вещи. Называют этого человека "лорд Доук", когда следовало бы сказать "сэр Джеральд". Бэббит был потрясен: - Да неужели? Вот так штука! Значит, надо говорить "сэр Джеральд"? Так их называют, что ли? Ну, дорогой мой, спасибо, что вы мне это сказали! Потом он сообщил своим агентам: - Просто животики надорвешь, как подумаешь, что иные люди, только оттого что у них набиты карманы, принимают у себя знатных иностранцев, а как обращаться к ним, чтобы те себя чувствовали не хуже, чем дома, понятия не имеют, - кролик и тот, наверно, больше понимает! В тот же вечер, по дороге домой, он обогнал лимузин Мак-Келви и увидел сэра Джеральда, большого, краснолицего, пучеглазого англичанина, похожего на немца, которому обвислые рыжие усы придавали унылый и растерянный вид. Бэббит медленно вел машину, угнетенный мыслями о тщетности всех своих попыток. Он вдруг, непонятно почему, с ужасом почувствовал, что Мак-Келви над ним смеются. Он выдал свою обиду в разговоре с женой. - Занятым людям нечего тратить время на всяких Мак-Келви, - сердито сказал он. - Светская жизнь - такое же дело, как всякое другое: только тогда чего-нибудь добьешься, если посвятишь себя этому целиком. Но мне гораздо приятнее посидеть в гостях с тобой, с детьми, а не крутиться в этом идиотском водовороте. Больше они о Мак-Келви не разговаривали. Как на грех, в такое невеселое время приходилось думать об Овербруках. Эд Овербрук, товарищ Бэббита по университету, оказался неудачником. У него была огромная семья и плохонькая страховая контора на окраине Зенита - в Дорчестере. Сам он был седой, изможденный, незаметный. Таких людей обычно забывают познакомить с другими гостями, а спохватившись, знакомят особенно настойчиво. В университете Эд восхищался общительностью Бэббита, а потом всю жизнь восхищался его успехами в делах, его чудным домом, прекрасно сшитыми костюмами. Бэббиту это было приятно, хотя и налагало на него своего рода ответственность. На товарищеском обеде он увидел бедного Овербрука в потертом синем костюме, скромно сидевшего в уголке с тремя другими неудачниками. Бэббит подошел к нему, сердечно поздоровался: - А, Эд, дружище! Слыхал, что ты ведешь все страховые дела у себя в Дорчестере. Ты молодец! Они вспомнили доброе старое время, когда Овербрук писал стихи. Но Овербрук смутил Бэббита, стыдливо забормотав: - Слушай, Джорджи, обидно подумать, что наши пути разошлись. Хотелось бы, чтобы вы с миссис Бэббит пришли как-нибудь пообедать к нам. - Отлично! - загудел Бэббит. - Непременно! Только скажи, когда. А мы с женой рады будем видеть вас у себя! Бэббит совсем забыл об этом разговоре, но Эд Овербрук, к сожалению, не забыл. Несколько раз он звонил Бэббиту, приглашая его на обед. - Придется пойти, иначе от него не отвяжешься! - ворчливо сказал Бэббит жене. - И ты только обрати внимание, до чего этот горемыка не разбирается в самых простых правилах хорошего тона. Звонит мне без конца но телефону, вместо того чтобы жена села и написала нам настоящее приглашение. В общем, мы влипли! Беда с этими однокашниками, нянчись теперь с ним! Наконец он внял жалобным просьбам Овербрука и принял приглашение пообедать через две недели. Даже семейный обед, если он предстоит через две недели, не кажется таким страшным, но эти две недели пролетают с невероятной быстротой, и вдруг с ужасом видишь, что незаметно подкрался роковой час. Пришлось переменить день, потому что у Бэббитов обедали Мак-Келви, но в конце концов они нехотя отправились в Дорчестер к Овербрукам. С самого начала все было ужасно. Овербруки обедали в шесть тридцать, тогда как Бэббиты не садились за стол раньше семи. Бэббит позволил себе опоздать на десять минут. - Давай не засиживаться, - предложил он жене. - Постараемся удрать поскорее. Скажу, что мне завтра надо очень рано быть в конторе. Квартира Овербруков производила угнетающее впечатление. Она помещалась на втором этаже деревянного двухквартирного дома. Везде стояли детские коляски, в коридоре висели старые шляпы, пахло капустой, на столе в гостиной лежала фамильная Библия. У Эда Овербрука и его жены был все тот же забитый, жалкий вид, и к обеду были приглашены еще какие-то две жуткие семьи, чьи фамилии Бэббит не расслышал, да и не желал слышать. Но он был растроган и сконфужен похвалами Овербрука: - Мы гордимся, что наш дорогой Джордж сегодня с нами! Вы все, конечно, читали в газетах о его речах, обо всех его выступлениях, смотрите, какой он красавец! Но я-то всегда вспоминаю университетские годы: какой он был тогда компанейский парень, как замечательно плавал - лучше всех на нашем курсе! Бэббит пытался быть душой общества, он из кожи лез, но не мог найти ничего интересного в робком Овербруке, его тупых гостях и болезненно-глупой миссис Овербрук с ее большими очками, увядшей кожей и стянутыми в узел волосами. Он рассказал свой лучший ирландский анекдот, но анекдот провалился, как корка недопеченного пирога. Бэббит почувствовал, что его обволакивает какая-то муть, когда миссис Овербрук, выбиваясь из мрака вечной заботы о восьмерых ребятах, стряпни и уборки, вдруг попыталась завести светский разговор: - Наверно, вы скоро опять поедете в Чикаго и Нью-Йорк, мистер Бэббит? - Да, я частенько езжу в Чикаго! - Должно быть, там очень интересно. Вы, вероятно, ходите во все театры? - Нет, говоря по правде, миссис Овербрук, мне больше всего по душе хорошие сочные бифштексы в одном голландском ресторанчике на Лупе. Больше им говорить было не о чем. Бэббит немного расстроился, но ничего не поделаешь: обед не удался. В десять часов, с трудом стряхивая сонливость, навеянную пустым разговором, он сказал: - Боюсь, что нам пора идти, Эд. Завтра у меня с самого утра клиенты. - А когда Овербрук помогал ему надевать пальто, Бэббит сказал: - Приятно вспомнить старые времена! Надо нам с тобой вместе позавтракать не откладывая в долгий ящик! На обратном пути миссис Бэббит тяжело вздохнула: - Ужасная скука! Но как мистер Овербрук тобой восхищается! - Да! Бедняга думает, что я сусальный ангелочек и самый красивый мужчина в Зените. - Ну конечно, это преувеличение, но все ж... Кстати, Джорджи, неужто нам придется пригласить их обедать? - О-ох! Надеюсь, что нет! - Я тебя всерьез спрашиваю, Джордж! Неужели ты как-нибудь намекнул мистеру Овербруку, что мы их позовем? - Да нет же! Господи! Конечно, нет! Я нарочно сказал, что мы с ним вдвоем где-нибудь позавтракаем. - Ах, так... Боже мой! Мне очень не хочется их обижать! Но я просто не представляю себе, как можно еще раз выдержать такой вечер! И представь себе, вдруг к нам зайдет доктор Ангус с женой, когда у нас будут эти Овербруки, еще, чего доброго, подумают, что они наши друзья! Целую неделю Бэббиты беспокоились: - Право, следовало бы пригласить этого несчастного Эда с женой! Но, никогда не встречаясь с Овербруками, они совсем забыли о них, и через месяц-другой сказали друг другу: - Так лучше: просто не подымать разговора! И по отношению к ним было бы жестокостью звать их к себе. Они чувствовали бы себя такими лишними, такими нищими в нашем доме! Больше об Овербруках не вспоминали. 16 Когда Бэббит окончательно убедился, что Мак-Келви не принимают его в свой круг, он почувствовал себя в чем-то виноватым, попавшим в нелепое положение. Но он стал регулярнее посещать собрания ордена Лосей, выступил на завтраке в Торговой палате с красноречивым разоблачением всей гнусности забастовок и снова почувствовал себя Выдающимся Гражданином. Эти клубы и общества давали ему подлинную духовную пищу. Всякий порядочный человек в Зените должен был принадлежать хотя бы к одному - а то и к двум-трем из бесчисленных орденов и клубов, двигавших жизнь вперед: к клубу Ротарианцев, Кивани или Толкачей, к орденам Независимых Одиночек, Оленей, Лосей, Масонов, Краснокожих, Лесовиков, Сычей, Орлов, Маккавеев, Рыцарей Пифии, Рыцарей Колумба, - словом, к одной из многочисленных тайных организаций, где процветала сердечная доброжелательность, строгая мораль и полное уважение к конституции. В эти общества вступали по четырем причинам: во-первых, это было принято. Во-вторых, это было полезно для дела, так как собратья по ордену часто становились клиентами. В-третьих, американцы, которые не имеют возможности именоваться "Geheimrate" [тайные советники (нем.)] или "commendatori" [командоры (итал.)], получали в этих орденах такие благозвучные титулы, как "достопочтенный летописец Ордена" или "Великий Вождь", наряду со званиями профессора, полковника и судьи, которые они носили в обыденной жизни. И, наконец, принадлежность к ордену позволяла американскому мужу, связанному по рукам и ногам, отлучаться из дому хотя бы на один вечер в неделю. Орден был для него как площадь для итальянца, уличное кафе для француза. Там он мог играть на бильярде, вести мужской разговор и храбро сквернословить. Именно по этим причинам Бэббит, как он сам говорил, "вступал, куда только можно". За пурпуром и златом победного стяга, завоеванного его общественной деятельностью, скрывались бесцветные будни конторской работы: арендные договоры, контракты, списки сдающихся домов и квартир. По вечерам его опьяняли выступления и всяческие заседания лож и комитетов, но утром он еле шевелил языком. Изо дня в день раздражение накапливалось. Он открыто ссорился со своим разъездным агентом, Стэнли Грэфом, и даже как-то зарычал на мисс Мак-Гаун за то, что она перепутала письма, хотя обычно ее прелести побуждали его быть с ней игриво вежливым. И только в компании Поля Рислинга он отдыхал. Хоть раз в неделю они оба становились прежними юнцами. По субботам играли в гольф, издеваясь друг над дружкой: "Что касается гольфа, то ты, как видно, хороший теннисист", - уезжали кататься на все воскресное утро, останавливались в деревенских харчевнях и, сидя на высоких табуретках, пили кофе из толстых чашек. Иногда Поль приходил по вечерам со своей скрипкой, и даже Зилла молча слушала, как этот одинокий человек, который безнадежно заблудился и теперь всю жизнь осужден бродить по глухим незнакомым дорогам, изливает свою душевную тоску в музыке. Но больше всего Бэббит очистился и прославился своей деятельностью при воскресной школе. Он принадлежал к пресвитерианской церкви на Чэтем-роуд - одной из самых больших и богатых, самых изукрашенных мореным дубом и бархатом церквей Зенита. Пастора звали достопочтенный Джон Дженнисон Дрю, Б.И., Д.Б., Д.П. (степень бакалавра искусств и доктора богословия он получил в Эльбертском университете, в Небраске, а степень доктора прав - в колледже Уотербери, в Оклахоме). Дрю был чрезвычайно красноречив, деловит и общителен. Он председательствовал на собраниях, посвященных разоблачению профсоюзов или улучшению обслуживания, и сообщал присутствующим, что рос в бедности и, будучи мальчишкой, торговал газетами. Для субботних вечерних выпусков "Адвоката" он писал передовицы "Религия настоящего мужчины" или "Доллары и здравый смысл в свете Христова учения", - и эти статьи печатались крупным шрифтом, в затейливой рамке. Он любил говорить, что "гордится своей репутацией дельца" и что он, конечно, "не позволит старому сатане взять монополию на деловую хватку и сметку". Он был худощав, грубоват с виду, носил золотые очки и длинные лохматые волосы неопределенно каштанового цвета, но когда его захватывало собственное красноречие, его слова дышали незаурядной силой. Признавая, что он слишком учен и слишком поэтически одарен, чтобы пользоваться лексиконом евангелиста Майка Мондея, он все-таки однажды при случае подстегнул свою паству и побудил ее к более щедрым даяниям, объявив: "Братья, самый жалкий скупердяй и сквалыга тот, кто отказывает в лепте господу богу!" Его церковь стала настоящим культурным центром. Там было все, кроме бара: детская комната, ужины по четвергам с короткой беседой на религиозные темы, гимнастический зал, раз в две недели - кино, библиотека технических справочников для молодых рабочих, - хотя, к сожалению, ни один молодой рабочий в эту церковь и не заглядывал, разве только когда надо было вымыть окна или починить отопление, - и, наконец, кружок кройки и шитья, где дамы шили штанишки бедным детям, в то время как миссис Дрю читала вслух солидные романы. Хотя мистер Дрю исповедовал пресвитерианское учение, его церковь носила изысканно епископальный характер. По словам самого пастора, "она воплотила наиболее устойчивые черты тех благородных церковных памятников великой старой Англии, которые до сей поры стоят как символ бессмертной веры, веры в бога и в гражданский долг". Церковь эта была выстроена из веселого сероватого кирпича в ложноготическом стиле, и главный придел освещался электрическими лампами, скрытыми в роскошных алебастровых чашах. В один из декабрьских дней, когда семейство Бэббитов посетило утреннюю службу, доктор Дженнисон Дрю превзошел в красноречии самого себя. Церковь была переполнена. Десять ловких молодых людей в элегантных костюмах, с белой розой в петлице, носили складные стулья из подвала. Обширную музыкальную программу вел Шелдон Смийс, руководитель воспитательной части ХАМЛ, и он же пел соло. Бэббиту все это не очень понравилось, потому что кто-то по недоразумению научил молодого мистера Смийса без конца улыбаться, улыбаться и улыбаться во время пения. Зато, будучи сам выдающимся оратором, Бэббит высоко оценил проповедь мистера Дрю. В ней была та интеллектуальная изысканность, которая и отличала всю паству церкви на Чэтем-роуд от убогой паствы на Смит-стрит. - Дни изобильной жатвы - лучшие дни года! - вещал доктор Дрю. - Сколь ни туманно небо, сколь ни труден путь утомленному путнику, но бесплотный, бестелесный дух, паря над трудами и чаяниями истекших двенадцати месяцев, пребывает во всем, и мнится мне, что златоустый хор тех, кто преуспел, заглушает стенания неудачников, и явных и тайных, - и уже отчетливо зримы за тучами отчаяния величественные вершины гор - вершины певучей песни, вершины радости, вершины силы! - Да, приятно послушать проповедь культурную, вдумчивую! - отметил про себя Бэббит. И он был в восторге, когда после окончания службы пастор, горячо пожимая ему руку у выхода из церкви, пропищал: - О, брат Бэббит, уделите мне минутку! Хочу с вами посоветоваться! - Охотно, доктор! Всегда готов! - Зайдите ко мне в кабинет. Вам понравятся мои сигары. Бэббиту очень понравились сигары. Понравился ему и кабинет, где обычные настенные изречения были заменены остроумным плакатом: "Господь принимает круглосуточно". За Бэббитом вошел Чам Фринк, за ним - Уильям В.Иторн. Семидесятилетний мистер Иторн был президентом Первого Государственного банка в Зените. Он все еще носил небольшие изящные бакенбарды, которые для банкиров 1870 года были своего рода формой. И если Бэббит завидовал светскому окружению Мак-Келви, то перед Уильямом Вашингтоном Игорном он преклонялся. Мистер Иторн не принадлежал к светским кругам. Он был выше их. Правнук одного из той пятерки поселенцев, которые основали Зенит в 1792 году, мистер Иторн принадлежал к третьему поколению банкиров. Он мог в два счета проверить кредитоспособность, дать заем, поддержать или погубить делового человека. В его присутствии Бэббит дышал учащенней и чувствовал себя моложе. Достопочтенный доктор Дрю влетел в кабинет и разразился речью: - Я просил вас, джентльмены, зайти ко мне, чтобы сделать вам одно предложение. Воскресной школе нужна помощь. У нас - четвертая по величине школа в Зените, и нет никаких оснований плестись в хвосте и глотать чужую пыль. Нам надо выйти на первое место! У меня к вам просьба: образовать при воскресной школе комитет содействия и популяризации, проинспектировать занятия, посоветовать, как улучшить работу, а потом, может быть, и постараться, чтобы в печати больше освещали нашу деятельность, чтобы читателям давали действительно интересные и полезные сведения вместо сообщений об убийствах и разводах. - Превосходно! - сказал банкир. И Бэббит с Фринком восторженно поддержали его. Если бы задать Бэббиту вопрос - каковы его религиозные убеждения, - он, наверно, ответил бы, как подобает члену клуба Толкачей, выспренне и красноречиво: "Моя религия - служить человечеству, любить ближнего, как самого себя, и вносить свою лепту в построение лучшей жизни для всех". Если бы вы настаивали на более четком ответе, он заявил бы: "Я принадлежу к пресвитерианской церкви и, естественно, признаю все ее доктрины". Если бы, наконец, вы все же бестактно продолжали настаивать, он, несомненно, запротестовал бы: "Бесполезно спорить и пререкаться насчет религии - это ведет лишь к ссорам". На самом деле вся его вера сводилась к тому, что есть какое-то Высшее Существо, которое пыталось создать нас совершенными, но, по всей вероятности, потерпело неудачу; что если ты Хороший человек, то попадешь в место, называемое раем (Бэббиту оно представлялось чем-то вроде номера в первоклассном отеле с садом), но если ты - Плохой человек, то есть убиваешь, воруешь, нюхаешь кокаин, имеешь любовниц или, наконец, продаешь несуществующие земельные участки, то ты будешь наказан. Бэббит не совсем представлял себе, что такое, как он говорил, "этот самый ад". Он объяснял Теду: - Конечно, я человек, так сказать, свободомыслящий, и не то чтоб я буквально верил в адский огонь и кипящую серу. Но само собой ясно, что не может человек предаваться всяким порокам и думать, будто ему все сойдет с рук безнаказанно - ты меня понимаешь? Но сам он редко вдавался в эти теологические тонкости. Главной, практической стороной его религии было то, что посещение церкви придает человеку респектабельность и приносит пользу в делах и что церковь удерживает грешников от еще большего погрязания в грехах, а в проповедях пастора, какими бы скучными они ни казались на слух, таится какая-то колдовская власть, которая тоже "благодетельна для человека - связывает его с Высшей Силой". Первое обследование, которое он провел, как член Комиссии содействия воскресной школе, сильно разочаровало Бэббита. Ему понравился "Кружок по изучению Библии для занятых людей" - там слушатели были взрослые и руководил кружком старый врач, доктор Т.Аткинс Джордан, который вел беседу в легком остроумном тоне, напоминавшем манеру какого-нибудь тонкого и умного оратора, выступающего на банкетах. Но, зайдя в класс для подростков, Бэббит очень огорчился. Он слушал, как Шелдон Смийс, руководитель воспитательной части ХАМЛ и регент церковного хора - бледный, но энергичный юноша с каштановыми кудрями и неизменной улыбкой - беседовал с шестнадцатилетними юнцами. Смийс вкрадчиво уговаривал их: - Так вот, мальчики, в следующий четверг, у меня дома, побеседуем с вами по душам. Посидим своей компанией и откровенно поговорим о всяких тайных сомнениях. Можете рассказать старику Шельди все самое сокровенное, как мои мальчики из ХАМЛ. И я вам так же откровенно расскажу о тех ужасных тайных пороках, которым ребята подвержены, если у них нет руководителя, старшего брата, расскажу обо всех опасностях и обо всех радостях половой жизни. "Старик Шельди" совсем расплылся в маслянистой улыбке, мальчикам было нестерпимо стыдно, а Бэббит не знал куда глаза девать от смущения. Менее противно, но еще более скучно было в младших классах, где серьезные старые девы читали лекции по философии и восточной культуре. Кружки по большей части собирались в заново отремонтированном помещении воскресной школы, но за недостатком места некоторые группы занимались в подвале, где проходили трубы водяного отопления, похожие на варикозные вены, и свет падал через высокие окошечки в сырой стене. Бэббиту казалось, что он снова попал в первую конгрегационалистскую церковь в Катобе, в воскресную школу своего детства. Опять он ощутил удушливую атмосферу учтивости, какая царит во всех приемных при церквах, узнал шкафчик с унылыми книжками для воскресного чтения: "Незаметная героиня Хетти" и "Иосиф, мальчик из Палестины", - снова перебирал стопку ярко раскрашенных открыток с текстами из Священного писания, - мальчики терпеть их не могли, но выбрасывать боялись, - снова слушал ту же монотонную долбежку, как тридцать пять лет назад: - Теперь ты, Эдгар, прочти следующий стих. Что значит: "Легче верблюду пройти в игольное ушко"? Чему это нас учит? Кларенс! Пожалуйста, сиди смирно! Если бы ты выучил урок, ты бы так не вертелся! Скажи, Эрл, чему же Христос учил своих апостолов? Прошу вас, мальчики, особенно запомните слова: "Господь всемогущ и всевидящ". Всегда помните это - Кларенс, слушай, пожалуйста! - и когда вы падаете духом, повторяйте: "Господь всемогущ и всевидящ", - и тогда - Алек, читай следующий стих, если бы ты был повнимательнее, ты бы не потерял эту строчку в книге! "Бу-бу-бу-ууу!" Словно огромный шмель жужжит в сонной одури... Бэббит стряхивал с себя дремоту, благодарил преподавательницу "за разрешение послушать такой превосходный урок" и, пошатываясь, шел в следующую группу. Он инспектировал воскресную школу две недели, но никаких советов достопочтенному доктору Дрю придумать не мог. Но как-то он натолкнулся на множество газет и журналов, посвященных воскресным школам. Это была целая отрасль печати - еженедельники, ежемесячники, очень деловые, очень специальные и прогрессивные, не хуже журналов по вопросам недвижимости или каталогов обувной промышленности. В лавке, где торговали религиозными книгами, Бэббит купил с полдесятка этих изданий и с восхищением читал их до полуночи. Он нашел много дельных советов о том, "как составлять воззвания", "как вербовать новых членов" или "как выпускать проспекты для привлечения слушателей в воскресные школы". Особенно ему понравилось слово "проспекты" и пришелся по душе следующий раздел: "Моральный двигатель общественной жизни заложен в воскресных школах - школах, где помогают и наставляют в духовных вопросах. Пренебречь ими в молодости - значит потерять в будущем духовную закалку и моральную силу... Именно эти факты, сопровождаемые прямым призывом, доходят до людей, которых нельзя ни шуткой, ни увещаниями привлечь к посещению воскресных школ". - Как это верно, - соглашался Бэббит. - Взять хотя бы меня - под любым предлогом старался удрать из нашей воскресной школы в Катобе, но уверен, что никогда не достиг бы такого положения в обществе, если бы во мне не воспитали... ну... высокие моральные качества! А взять Библию. Интереснейшее чтение. Надо будет на днях кое-что перечитать. О том, как научно организовать воскресную школу, Бэббит прочел в статье журнала "Вестминстерский вестник библейских школ для взрослых": "Второй вице-президент ведает укреплением товарищеских отношений в классе. Он выбирает группу помощников. Эти помощники принимают и рассаживают приходящих. Всякий вновь прибывший встречает дружеский прием. Никто не чувствует себя чужим. Один из членов группы стоит у входа и приглашает прохожих зайти". Но больше всего Бэббиту полюбились заметки некоего Уильяма Х.Риджуэя в "Сандей скул таймсе". Если ваш класс в воскресной школе лишен рвения и пыла, то есть не проявляет никакого интереса, плохо посещает занятия, вял, как больной насморком, послушайте совета старого доктора Риджуэя; вот вам рецепт: пригласите всю компанию поужинать! "Вестники воскресных школ" содержали не только сведения по всем вопросам, они давали практические советы. Ни один из видов искусства не оставался в пренебрежении. Например, в области музыки "Сандей скул таймс" рекомендовал "новый шедевр С.Гар