- Отлично, как только надумаете, вывесьте в окне чердака полотенце, и я помчусь за джином! Все смеялись этим шалостям. Эдди Свенсон с довольным видом сказал, что заставит врача ежедневно делать анализы своего кофе. Остальные увлеклись разговором о наиболее сенсационных убийствах, случившихся в последнее время, но Бэббит вовлек Луэтту в интимную беседу. - Никогда в жизни не видел такого прелестного платья! - Вам действительно нравится? - Нравится? Да я заставлю Кеннета Эскотта написать в газетах, что лучше всех в Америке одевается миссис Луэтта Свенсон! - Зачем вы меня дразните! - Но она вся сияла. - Давайте потанцуем. Нет, Джорджи, вы непременно должны со мной потанцевать! Он запротестовал: - О, вы знаете, как я плохо танцую! - но сам уже неуклюже подымался с места. - Я вас научу. Я кого хотите могу научить! Глаза ее увлажнились, голос возбужденно звенел. Он был убежден, что покорил Луэтту. Крепко обняв ее, чувствуя ее нежную теплоту, он важно пошел кругами в тяжелом уанстепе. Всего раз или два он натолкнулся на других танцующих. "Ей-богу, не так уж плохо у меня выходит, смотрите, веду вас как настоящий танцор!" - ликовал он, а она деловито отвечала: "Да, да, - я вам говорю - я кого хотите могу научить, только не делайте таких больших шагов!" На миг он потерял уверенность, даже испугался и напряженно попробовал двигаться в такт музыке. Но его снова захватило очарование Луэтты. "Она должна меня полюбить, я ее заставлю!" - мысленно клялся он. Он даже попытался поцеловать локон над ушком. Она машинально отвела головку и так же машинально шепнула: "Не надо!" На миг она стала ему неприятна, но тут же в нем вспыхнула прежняя страсть. Танцуя с миссис Орвиль Джонс, он следил, как Луэтта летает по всей комнате в объятиях мужа. "Берегись! Не валяй дурака!" - предостерег он сам себя, подпрыгивая и сгибая толстые коленки в паре с миссис Джонс и бормоча этой достойной даме: "Фу, как жарко!" Неизвестно почему он подумал, что Поль сейчас в таком мрачном месте, где никто не танцует. "Я совсем спятил сегодня, надо бы уйти домой", - подумал он с беспокойством, но, оставив миссис Джонс, поторопился к прелестной Луэтте и потребовал: - Следующий - со мной! - О, мне так жарко! Я пропущу этот танец. - Тогда... - Он осмелел. - Тогда выйдем на веранду, посидим, отдохнем в прохладе. - Пожалуй... В ласковой темноте, под грохот и смех, доносившийся из комнат, он решительно взял ее руку. В ответ она сжала его пальцы и сразу же отпустила. - Луэтта! Вы лучше всех на свете! - Вы тоже хороший! - Правда? Вы должны меня полюбить! Я так одинок! - Ну, ничего, это пройдет, когда ваша жена вернется! - Нет, я всегда так одинок! Она подняла руку к подбородку, и он не решался до нее дотронуться. Он вздохнул: - Знаете, когда мне очень скверно и я... - Он чуть было не рассказал о Поле, о его трагедии, но даже ради любовных ухищрений нельзя было касаться таких священных чувств. - И когда я устаю от работы, от всего на свете, я люблю смотреть в окно, через улицу, и думать о вас. Знаете, однажды я видел вас во сне! - Хороший был сон? - Очаровательный! - А говорят, сны никогда не сбываются! Ну, мне надо идти! - Она встала. - Не уходите, прошу вас! Луэтта! - Нет, нельзя! Надо занимать гостей! - А, пусть они сами себя занимают! - Ну, как же можно! - Она беззаботно потрепала его по плечу и ускользнула. Минуты две он испытывал стыд и ребячливое желание удрать домой, но потом сказал себе: "Да я и не старался! Знал заранее, что ничего у меня не выйдет!" - и тут же побрел в зал и пригласил на танец миссис Орвиль Джонс, стараясь с подчеркнутой добродетельностью не смотреть на Луэтту, 24 Свидание с Полем в тюрьме казалось таким же нереальным, как та ночь, в тумане и путанице нерешенных вопросов. Ничего не видя, Бэббит прошел по тюремным коридорам, где воняло карболкой, в помещение, уставленное светло-желтыми деревянными скамьями, с дырочками в виде розеток, совсем как скамейки в сапожных лавках, где Бэббит бывал в детстве. Тюремщик ввел Поля - грязно-серая одежда, бледное, застывшее лицо. Он робко повиновался приказам тюремщика, покорно подал ему для осмотра табак и журналы, которые принес Бэббит. Он ни о чем не рассказывал, только проговорил: "Ничего, привыкаю!" - и еще: "Работаю в портняжной мастерской. Пальцы болят". Бэббит понял, что в этом мертвом доме и Поль омертвел. В поезде, по дороге домой, он подумал, что и в нем самом что-то умерло: умерла честная, непоколебимая вера в то, что мир хорош, умер страх перед общественным мнением, гордость своими успехами. Он был рад, что жена уехала. Он признался в этом себе, не оправдываясь. Ему было все равно. На ее визитной карточке стояло: "Миссис Дэниэл Джудик". Бэббит слышал о ней: вдова крупного торговца бумагой. Вероятно, ей было лет сорок с лишним, но в тот день она показалась Бэббиту много моложе. Пришла она узнать насчет квартиры, и, отстранив неопытную секретаршу, он сам занялся ею. Его тревожило и привлекало ее изящество, стройная фигура, черное полотняное платье в белую крапинку - такое легкое, элегантное. Широкая черная шляпа затеняла ее лицо. У нее были блестящие глаза, нежный округлый подбородок, гладкие розовые щеки. Бэббит гадал, накрашена она или нет, но в женских уловках он разбирался хуже любого мужчины. Она села, вертя в руках лиловый зонтик. Голос у нее был мягкий, но без всякого кокетства. - Не знаю, сможете ли вы мне помочь. - С наслаждением! - Я везде искала, по... Знаете, мне нужна небольшая квартира, одна - или, может быть, две спальни, гостиная, кухонька и ванная, но главное, хочется найти что-нибудь приятное, не в этих унылых старых домах, но и не в самых новых, там обычно такие ужасные, крикливые канделябры. И платить слишком дорого я тоже не в состоянии. Меня зовут Танис Джудик. - Кажется, у меня есть одна подходящая квартирка. Хотите проехаться, посмотреть? - Хорошо, у меня есть часа два свободных. В новом доме на Кэвендиш-стрит у Бэббита была квартира, которую он придерживал для Сидни Финкельштейна, но при мысли, что можно проехаться с этой приятнейшей дамой, он изменил своему другу Финкельштейну и галантно сказал: - Посмотрим, чем я могу быть вам полезен! Он вытер для нее сиденье в машине и дважды рисковал жизнью, хвастая своими шоферскими талантами. - А вы отлично правите! - сказала она. Ему нравился ее голос. "Такой музыкальный, - подумал он, - чувствуется культура, не то что у Луэтты Свенсон, - сплошной визг и хохот". Он гордо сказал: - Знаете, многие боятся и ведут машину так медленно, что только всем мешают. Самый надежный, водитель тот, кто умеет владеть машиной и вместе с тем, когда надо, не боится скорости. Вы со мной согласны? - Ода! - Ручаюсь, что вы правите как бог! - О нет, по правде говоря - не очень хорошо... Конечно, у нас была своя машина, - я хочу сказать, при покойном муже, и я иногда делала вид, будто правлю, но я не верю, что женщина может научиться водить машину не хуже мужчины! - Как сказать, некоторые женщины отлично правят! - Да, конечно, те, кто подражает мужчинам, играет в гольф и вообще портит себе цвет лица, не бережет руки... - Это верно. Я сам никогда не любил мужеподобных женщин. - Нет, я хочу сказать - я их, конечно, очень уважаю, по сравнению с ними чувствуешь себя такой беспомощной, ненужной. - О, какая чепуха! Ручаюсь, что вы играете на рояле как бог! - О нет, по правде сказать, - не очень хорошо... - А я уверен, что играете! Он взглянул на ее гладкие руки, на кольца с бриллиантом и рубином. Она перехватила его взгляд, мягким кошачьим движением сплела тонкие белые пальцы, что окончательно привело его в восхищение, - и грустно протянула: - О, я люблю играть, вернее, люблю побренчать на рояле, но я никогда не училась по-настоящему. Мистер Джудик всегда говорил, что из меня вышла бы прекрасная пианистка, если я бы только училась, но, по-моему, он мне просто льстил! - А по-моему - нет! Я уверен, что у вас есть темперамент. - О-оо... А вы любите музыку, мистер Бэббит? - Еще бы! Только, пожалуй, я не очень люблю всякую эту классику! - Что вы! Я обожаю Шопена! - Неужели? Ну конечно, я тоже хожу на всякие серьезные концерты, но больше всего я люблю хороший джаз, знаете, когда они разойдутся и контрабасист как завертит свою бандуру, как заколотит по ней смычком! - Ах да! Я тоже люблю танцевальную музыку. Люблю танцевать, а вы, мистер Бэббит? - Еще бы! Но, по правде говоря, танцую я не очень хорошо. - О, я уверена, что вы научитесь. Хотите, я поучу вас? Я кого хотите могу научить. - И вы согласитесь дать мне когда-нибудь урок? - Ну конечно! - Берегитесь, не то поймаю вас на слове! Вот погодите, приду к вам на новую квартиру и заставлю меня учить! - Ну что ж... - Она не обиделась, но и не проявила особой радости. Он мысленно предостерег себя: "Опомнись, балда! Не сваляй опять дурака!" - и снисходительно стал объяснять своей спутнице: - Конечно, мне хотелось бы танцевать, как танцует молодежь, но я вам скажу вот что: я считаю, что каждый человек должен принимать полное, я бы сказал, творческое участие в созидании жизни, изменять мир, да и чего-то достигнуть для себя лично. Вы со мной согласны? - О, безусловно! - Потому-то мне и приходится жертвовать многим, чем я с удовольствием занялся бы, хотя должен сказать, что в гольф я играю ничуть не хуже других. - О, я так и думала!.. Вы женаты? - М-мм... да... и мм-ммм... у меня много общественных обязанностей. Я вице-председатель клуба Толкачей и ведаю одной из комиссий Всеобщего объединения посредников по реализации недвижимости, а это влечет за собой большую работу и ответственность - хотя фактически дело это весьма неблагодарное! - О, я знаю! Общественные деятели никогда не получают должного признания! Они посмотрели друг на друга с величайшим уважением, а на Кэвендиш-стрит он рыцарски помог ей выйти, широким жестом обвел дом, словно преподнося ей подарок, и внушительно приказал лифтеру поторопиться с ключами. В лифте они стояли совсем близко друг к другу, и он был взволнован, но сдержан. Квартира оказалась прелестной, с белыми дверными и оконными наличниками и серо-голубыми стенами. Миссис Джудик в полном восхищении согласилась взять ее, и, когда они возвращались к лифту, она тронула Бэббита за рукав и проворковала: - Ах, я так счастлива, что обратилась к вам! Так приятно встретить человека с настоящим Пониманием. О, вы не представляете себе, какие квартиры мне показывали _некоторые_ люди! Он инстинктивно, но отчетливо ощутил, что мог бы обнять ее за талию, но воздержался, с преувеличенной вежливостью подсадил ее в машину и отвез домой. Возвращаясь в контору, он всю дорогу ругательски ругал себя: - Слава богу, очухался... А, черт, и почему я не попытался... Чудо, а не женщина! Очарование! Настоящая фея! Чудные глаза, губы - просто прелесть, и эта тонкая талия - никогда не расплывется, как у других женщин!.. Нет, нет, нет! Она - настоящая культурная леди! И умница какая, удивительно, я таких никогда не видел. Все понимает - и общественные вопросы, и все... Эх, черт бы меня подрал, ну почему было не попытаться... О, Танис!!! Он был расстроен, он недоумевал, но ему стало ясно, что его влечет молодость, именно молодость как таковая. И особенно смущала его одна девушка - хотя с ней он не сказал ни слова. Она работала маникюршей за крайним столиком справа в парикмахерской "Помпея". Девушка была маленькая, черненькая, быстрая и веселая. Ей было лет девятнадцать, от силы двадцать. Она всегда носила прозрачные розовые блузки, сквозь которые просвечивали ее плечи и черные ленточки рубашки. В обычный день он отправился стричься в парикмахерскую "Помпея". Как всегда, он чувствовал себя предателем по отношению к соседней с ним парикмахерской в Ривс-Билдинг. Но впервые он тут же отбросил всякие угрызения совести: "К черту, не стану ходить туда, раз мне неохота! Кто они мне, эти парикмахеры? Буду стричься, черт возьми, там, где мне, черт подери, захочется! И не желаю больше об этом думать! Хватит покровительствовать кому попало против собственного желания! Ничего это не дает! Кончено!" Парикмахерская "Помпея" помещалась в нижнем этаже отеля "Торнлей", самого большого и самого вызывающе модного отеля в Зените. Покатые мраморные ступени с изогнутыми медными перилами вели из холла отеля вниз в парикмахерскую. Она была отделана черными, белыми и красными плитками, с потрясающим вызолоченным потолком и фонтаном, куда дебелая нимфа без конца лила воду из малинового рога изобилия. Сорок парикмахеров и девять маникюрш работали без передышки, а у дверей шестеро цветных швейцаров встречали посетителей, почтительно отбирали у них шляпы и воротнички и провожали в зал ожидания, где на ковре, расстилавшемся, как тропический остров, среди белизны пола, стоял десяток кожаных кресел и стол, заваленный журналами. Швейцар, встретивший Бэббита, услужливый седовласый негр, оказал ему честь, высоко ценившуюся в городе Зените: он приветствовал его по имени. Но Бэббит сразу огорчился: его хорошенькая маникюрша была занята. Она делала ногти какому-то расфуфыренному франту, пересмеиваясь с ним. Бэббит возненавидел этого человека. Он подумал - не переждать ли, но немыслимо было остановить мощную машину парикмахерской, и Бэббит был тут же посажен в кресло. Вокруг него все дышало роскошью, утонченностью, богатством. Один из посвященных подвергался облучению ультрафиолетовыми лучами, другому мыли голову шампунем. Подмастерья подкатывали чудодейственные электромашины для вибрационного массажа. Парикмахеры хватали горячие салфетки из какой-то никелированной гаубицы и, приложив их на секунду к щеке клиента, небрежно отшвыривали прочь. Напротив кресел на широкой мраморной полке стояли сотни лосьонов - янтарных, рубиновых, изумрудных. Бэббиту льстило, что ему лично прислуживают два раба - парикмахер и чистильщик ботинок. Он был бы совершенно счастлив, если бы при нем была еще и маникюрша. Парикмахер подстригал ему волосы и спрашивал его мнение о скачках в Гавр-де-Грасе, о бейсбольном сезоне и мэре Прауте. Мальчик-негр мурлыкал: "Прощайте, летние встречи!" - и в такт песенке полировал башмаки вытертой до блеска бархаткой, натягивая ее с такой силой, что она щелкала, как струна банджо. Парикмахер отлично знал, как угождать клиентам, Бэббит чувствовал себя богатым и знатным от одних только почтительных вопросов: "Какой лосьон вы предпочитаете, сэр? Есть ли у вас сегодня время, сэр, для массажа лица? У вас кожа на голове суховата, разрешите, я вам сделаю также массаж головы". Больше всего Бэббит любил мыть голову. Парикмахер взбил у него на волосах пышную, как крем, пену и потом, когда Бэббит, укутанный полотенцами, нагнулся над чашкой, облил его горячей водой, щекотавшей кожу, и под конец окатил ледяной струей. От неожиданного ощущения ледяного холода у Бэббита заколотилось сердце, дыхание перехватило, по спине пробежал электрический ток. Такие ощущения вносили разнообразив в жизнь. Бэббит поднял голову и величественно обвел взглядом парикмахерскую. Мастер с особым старанием вытер его мокрые волосы и обернул голову полотенцем в виде тюрбана, так что Бэббит сразу стал похож на пухлого калифа, сидящего на превосходно сконструированном передвижном троне. Тоном доброго малого, который, однако, потрясен величием калифа, парикмахер спросил: - Разрешите протереть лосьоном "Эльдорадо", сор? Чрезвычайно полезно для кожи. Кажется, в прошлый раз я протирал вам волосы именно этим составом? Хотя этого и не было, но Бэббит согласился: - Что ж, давайте! И тут у него екнуло сердце: его маникюрша освободилась. "Пожалуй, надо сделать маникюр!" - прогудел он и с волнением смотрел, как она подходила, черненькая, улыбающаяся, такая маленькая и нежная. Маникюр придется кончать за ее столиком, можно будет поговорить так, чтобы парикмахер не подслушивал. Он ждал, довольный, стараясь не смотреть на нее, пока она подпиливала ему ногти, а мастер брил его и потом натирал его горящие щеки теми диковинными смесями, которые парикмахеры начали изобретать еще с незапамятных времен. Когда парикмахер кончил свое дело и Бэббит пересел за столик девушки, он с восхищением осмотрел мраморную доску с вделанной в нее чашкой для воды и крохотными серебряными кранами и остался очень доволен, что ему доступна такая роскошь. Когда она вынула из чашки его мокрую руку, кожа на ладони стала настолько чувствительной от теплой мыльной воды, что он особенно остро почувствовал прикосновение крепких девичьих пальчиков. Его умиляли ее розовые блестящие ноготки. Вся рука показалась ему прелестней, даже изящней, чем тонкие пальцы миссис Джудик. С каким-то мучительным восторгом переносил он боль от острого ножичка, которым девушка отодвигала кожицу на ногтях. Он старался не смотреть на линию очень юной груди, на тонкие плечи, особенно выделявшиеся под прозрачным розовым шифоном. Вся она казалась ему очаровательной безделушкой, и, когда он заговорил, стараясь произвести на нее впечатление, голос его прозвучал робко, как у провинциального парня на первой вечеринке: - Что, жарко сегодня работать, а? - Да, страшно жарко. Вы в последний раз, видно, сами стригли себе ногти? - М-да, кажется, сам. - Надо всегда делать маникюр. - Да, пожалуй, надо... Я... - Нет ничего приятнее хорошо отделанных ногтей. Я считаю, что по ногтям сразу можно узнать настоящего джентльмена. Вчера тут у нас был один агент по автомашинам, так он говорит, что сразу можно оценить человека по его машине, а я ему прямо сказала: "Глупости, умному человеку стоит только глянуть на ногти, он сразу скажет, джентльмен перед ним или деревенщина". - Да, пожалуй, это верно. А особенно... я хочу сказать, у такой хорошенькой девчушки всякому захочется почистить когти. - Что ж, может, я еще молодая, но я стреляный воробей, порядочного человека отличу с первого взгляда - я всех насквозь вижу! Никогда бы не стала так откровенно говорить с человеком, если бы не видела, что он - славный малый. Она улыбнулась. Ее глаза казались Бэббиту ласковыми, как апрельская капель. Он внушительно и серьезно сказал себе: есть, конечно, грубияны, которые могут подумать, что если девушка служит маникюршей и мало чему училась, так она уже бог знает кто, но он. Бэббит, демократ, он в людях разбирается! Он старался уверить себя, что она славная девушка, хорошая девушка - хорошая, но, слава богу, не ханжа. Он спросил с глубочайшим сочувствием: - Наверно, вам попадаются страшные нахалы? - Ох, да еще какие! Слушайте, ей-богу, есть такие франты, которые считают, - раз девушка работает в парикмахерской, значит, им все с рук сойдет. И чего они только не наговорят, кошмар! Но можете мне поверить, я-то знаю, чем отвадить этих котов! Как гляну на пего, как спрошу: "Вы что ж, не знаете, с кем разговариваете?" - и он тут же смывается, исчезает, как сон любви молодой. Не хотите ли баночку пасты для ногтей? Придает блеск, безвредна в употреблении, сохраняется очень долго! - Конечно, отчего не попробовать. Скажите... скажите, я тут бываю с самого открытия и до сих пор... - С деланным удивлением: - До сих пор не знаю, как вас зовут! - Правда? Вот потеха! А я тоже не знаю, как вас звать! - Нет, кроме шуток! Как ваше прелестное имя? - О, не такое уж оно прелестное! Что-то в нем есть жидовское. Но мы-то не жиды. Папаша моего папы был каким-то знатным типом в Польше, а здесь ко мне как-то заходил один джентльмен, он что-то вроде графа... - Вроде графина, наверно! - Кто рассказывает - вы или я? Какой умный! Так вот этот клиент сказал, что он знал папиных родичей там, в Польше, и у них был роскошный большой дом. Прямо на берегу озера. - С сомнением: - Может, вы мне не верите? - Нет. То есть да, конечно, конечно, верю! Что ж тут такого? Я вам вот что скажу, крошка, и не думайте, будто я вас разыгрываю, но, честное слово, каждый раз, как я вас видел, я говорил себе: "В этой девочке течет голубая кровь!" - Ей-богу, не врете? - Конечно, не вру! Ну, говорите же - мы ведь с вами друзья, - как ваше прелестное имечко? - Ида Путяк. Не особенно красиво, верно? Я всегда говорю матери: "Мама, почему вы не назвали меня Долорес или еще как-нибудь пошикарней?" - А по-моему, расчудесное имя - Ида! - А я угадала, как вас зовут! - А может, и не угадали! Конечно, нет! Не такой уж я известный человек... - Ведь вы - мистер Зондгейм, коммивояжер фирмы "Дивная посуда" - угадала? - Ну нет! Я - мистер Бэббит, посредник по недвижимому имуществу! - О, простите, пожалуйста! Да, конечно! И вы живете в Зените? - Да-с! - коротко отрезал он, как человек, оскорбленный в лучших своих чувствах. - Ах, да, да! Я читала ваши объявления. Очень красивые! - М-мм... Н-да... А может быть, вы читали и о моих выступлениях? - Ну конечно, конечно! Правда, читать мне особенно некогда, но... наверно, вы меня считаете за дурочку! - Нет, вы - душечка! - Что вы! Знаете, в нашей работе есть одна хорошая сторона. Встречаешься с ужасно интересными людьми, с настоящими джентльменами, и от разговоров становишься такой развитой, потом прямо с первого взгляда определяешь человека! - Послушайте, Ида, прошу вас, не считайте меня нахалом... - Ему стало жарко при мысли, как унизительно получить от этой девочки отказ, и как опасно, если она согласится. Он отведет ее пообедать, но что, если его друзья увидят их, осудят... Но он уже не мог удержаться: - Не сочтите меня нахалом, но как было бы чудно, если б мы с вами как-нибудь вечерком вместе пообедали... - Право, не знаю, можно ли... Один джентльмен меня тоже всегда приглашает. Ко как раз сегодня я свободна. А почему, собственно говоря, уверял он себя, почему бы и не пообедать с бедной девушкой, для которой истинное благо - общаться с таким зрелым и образованным человеком, как он. Но чтобы не попасться на глаза тем, кто этого не поймет, он решил свезти ее в ресторан Биддлмейера, на окраине города. В такой тихий жаркий вечер приятно прокатиться, может быть, он пожмет ей ручку - нет, он даже этого не станет делать! Правда, девушка, как видно, покладистая, стоит только взглянуть на ее голые плечики, но пусть его повесят, если он начнет приставать к ней только потому, что она этого ждет. Но в этот день его машина вдруг испортилась: что-то случилось с зажиганием. А ему до зарезу нужна была машина к вечеру! Со злостью он проверил свечи, долго осматривал распределительный щит. Однако даже от самых свирепых его взглядов упрямая машина не тронулась с места, и ее пришлось со стыдом волочить в гараж. Бэббит снова ожил при мысли о такси. В такси было что-то шикарное и вместе с тем заманчиво грешное. Но когда они встретились на углу, в двух кварталах от отеля "Торнлей", девушка сказала: - Ах, такси?.. А я думала, у вас своя машина! - Ну конечно! Конечно, у меня своя машина. Но сегодня она в ремонте. - Ага... - протянула она таким тоном, будто не в первый раз слышала эти сказки. Всю дорогу до ресторана Биддлмейера он пытался завести дружеский разговор, но все попытки как об стену разбивались об ее болтовню. С бесконечным возмущением она рассказывала во всех подробностях, как она осадила этого наглеца, старшего мастера, и как она с ним расправится, если он еще раз осмелится сказать, что она "лучше умеет трепать языком, чем чистить людям копыта". В ресторане Биддлмейера нельзя было достать ничего спиртного. Метрдотель не желал понять, кто такой Джордж Ф.Бэббит. Они сидели, обливаясь потом, перед огромным блюдом жаркого и разговаривали о бейсболе. Когда он попытался взять Иду за руку, она весело и дружелюбно сказала: "Осторожней! Этот официант подсматривает!" Но когда они вышли, их встретила лукавая летняя ночь, недвижный воздух и молодой месяц, плывущий над неузнаваемо преображенными кленами. - Поедем куда-нибудь, где можно выпить и потанцевать, - настаивал он. - С удовольствием, только не сегодня! Обещала маме вернуться пораньше! - Глупости! Кто же в такую чудную ночь сидит дома! - Мне и самой хочется, но мама меня заругает! Его пробирала дрожь. В ней воплотилась для него вся молодость, вся прелесть... Он обнял ее за талию. Она бесстрашно прижалась к его плечу, и он торжествовал. Но она тут же сбежала по ступенькам ресторана, щебеча: - Поедем, Джорджи, прокатимся, может быть, станет не так жарко. То была настоящая ночь для влюбленных. У обочин, по всему шоссе до самого Зенита, под ласковым невысоким месяцем, стояли машины, и в каждой смутно виднелись мечтательные пары. Бэббит жадно протянул руки к Иде и, когда она погладила их, замер от благодарности. Никаких подходов, никакой борьбы, - он поцеловал ее, и она ответила непринужденно и просто за неподвижной спиной шофера. У нее упала шляпка. Ида высвободилась из объятий Бэббита, чтобы поднять ее. - Не надо, брось! - умолял он. - Что? Бросить шляпу? Дудки! Он ждал, пока она приколет шляпку, потом его рука снова прокралась к ней. Она отстранилась и сказала наставительно-материнским голоском: - Не шали, мой дружок! Не огорчай мамочку. Сядь как следует, будь умницей, смотри, какая хорошая ночь! Если будешь пай-мальчиком, я тебя, может быть, поцелую на прощание! А теперь дай-ка мне сигаретку! Он заботливо зажег сигарету, спросил, удобно ли ей сидеть. Потом отодвинулся от нее как можно дальше. Он весь похолодел от такой неудачи. Никто не мог точнее, яснее и неоспоримее, чем сам Бэббит, сознавать, какой он дурак. Он подумал, что с точки зрения почтенного доктора Джона Дженнисона Дрю он нехороший человек, а с точки зрения мисс Иды Путяк - старый зануда, которого приходится терпеть ради того, чтобы хорошо пообедать. - Миленький, да ты, никак, вздумал дуться? Голосок у нее был нахальный. Больше всего ему хотелось выпороть ее. Он мрачно подумал: "Еще смеет так со мной разговаривать, оборвыш несчастный! Эмигрантское отродье! Нет, надо поскорей от нее отвязаться, вернуться домой, а там можно поносить себя за глупость сколько душе угодно!" Он фыркнул вслух: - Я? Дуться? Глупышка, чего мне на тебя дуться? Но вот что я тебе скажу, Ида, послушай дядю Джорджа внимательно. Я хочу сказать, что нехорошо все время ссориться со старшим мастером. У меня огромный опыт в обращении с подчиненными, и я тебе скажу - нельзя восстанавливать против себя старших. Около убогого деревянного домишка, где она жила, он торопливо и вежливо распрощался с ней, но, отъезжая, мысленно взмолился: "О господи боже мой!.." 25 Он проснулся, блаженно потягиваясь и слушая, как чирикают воробьи, и тут же вспомнил, что все плохо, что он решил было сойти с пути истинного, но это занятие ничуть его не прельщает. А зачем, подумал он, надо бунтовать? И против чего? Почему не взяться за ум, не прекратить эту идиотскую беготню, жить спокойно для своей семьи, для дела, для друзей по клубу? Что для него этот бунт? Одни терзания и стыд - стыд оттого, что всякая нищенка, вроде Иды Путяк, обращается с ним, как с нашкодившим мальчишкой! И все же... Вечно он возвращался к этому "и все же"! Несмотря на терзания, он уже не мог примириться с миром, в котором усомнился, с миром, который казался ему нелепым. И только в одном он поклялся себе: "Кончена эта беготня за юбками!" Правда, к середине дня он уже и в этом не совсем был уверен. Если ни в мисс Мак-Гаун, ни в Луэтте Свенсон, ни в Иде Путяк он не нашел той единственной - прекрасной и нежной, это еще не значит, что ее нет на свете. Его преследовало старое наваждение, что где-то существует вполне реальная "она", которая поймет его, оценит и осчастливит. Миссис Бэббит вернулась в августе. Раньше, когда она уезжала, он скучал без ее успокоительного голоса и устраивал праздник по случаю ее приезда. А теперь, хотя он и не решался огорчить ее даже отдаленным намеком в письмах, он жалел, что она возвращается, прежде чем он пришел в себя, и его смущало, что надо ехать встречать ее на вокзал, делая веселое лицо. Не спеша он приехал на вокзал и начал пристально изучать объявления разных курортов, лишь бы не разговаривать со знакомыми и не выдать свое беспокойство. Но он был человек привычный. Когда поезд с грохотом подкатил к перрону, он был уже там, заглядывал во все окна и, увидев жену среди пассажиров, двигавшихся к выходу, замахал шляпой. Подойдя к ней, он поцеловал ее и воскликнул: - Ну, здравствуй, здравствуй! А ты чудесно выглядишь, ей-богу, чудесно! Тут же стояла Тинка. Вот это настоящее - эта смешная курносая девчонка с веселыми глазами, она любит его, она в него верит, - и он обнял Тинку, подхватил на руки и так стиснул, что она запищала. В эту минуту он стал опять таким, как прежде, - уравновешенным, спокойным. Тинка уселась рядом с ним в машину, держась одной рукой за руль и делая вид, что помогает править, а он громко кричал жене: - Честное слово, девочка будет водить машину лучше нас всех! Держит руль, как заправский шофер! И все время он боялся той минуты, когда останется с женой наедине и она терпеливо будет ждать проявлений страсти. В семье было молчаливо принято решение, что отпуск он должен провести один, съездить на недельку-другую в Катобу, но его мучили воспоминания о том, как год назад он был с Полем в Мэне. Он представлял себе, как он возвращается туда и там обретает мир в воспоминаниях о Поле, в жизни простой и мужественной. Словно молнией пронзила его мысль, что теперь он и вправду может поехать один. И все-таки как ему поехать? Как оставить контору, - да и Майре покажется странным, чего это он вдруг поехал туда один. Конечно, он давно решил делать все, что ему вздумается, - какого черта, в самом деле... Но как это вдруг уехать в Мэн! После долгих раздумий он все же уехал. Так как невозможно было объяснить жене, что он едет в лесную глушь искать призрак Поля, он пустил в ход ложь, подготовленную еще в прошлом году и до сих пор практически не использованную. Он сказал, что ему надо повидать по делу одного человека в Нью-Йорке. Но даже самому себе он не сумел бы объяснить, почему он взял из банка на несколько сот долларов больше, чем могло понадобиться, и почему так нежно поцеловал на прощание Тинку, приговаривая: "Господь с тобой, крошка!" Он махал ей из окна поезда, пока она не стала казаться маленьким алым пятнышком рядом с большим коричневым пятном, в которое превратилась миссис Бэббит, стоявшая в конце длинного бетонного перрона с широкими решетчатыми воротами. С грустью он смотрел на убегающие предместья Зенита. Всю дорогу на север ему мерещились мэнские проводники: простые, сильные и смелые, веселые за игрой в покер, в хижинах под бревенчатым потолком, опытные охотники на лесных дорогах и переправах через стремнины. Особенно вспоминался ему Джо Пэрадайз - полуянки-полуиндеец. Если б только можно было купить дальнюю делянку в лесу и вместе с таким человеком, как Джо, заняться тяжелой физической работой, жить на приволье, носить фланелевые рубашки и никогда не возвращаться к скучным приличиям и условностям! А не то стать траппером, каких показывают в канадских фильмах, врубаться в чащу, ночевать в Скалистых горах, превратиться в молчаливого, сурового пещерного человека! Почему бы и нет? Он _может_ так жить! У семьи хватит денег, а потом Верона выйдет замуж, Тед станет самостоятельным. Старый Генри Т. о них позаботится. Честное слово! Почему бы и не жить так? _Жить по-настоящему!.._ Ему очень хотелось этого, он признался себе, что ему только этого и хочется, и вдруг сам почти поверил, что непременно так и сделает. И когда здравый смысл ворчал: "Чепуха! Порядочные люди не убегают от семьи, от компаньонов, это не полагается - и все!" - Бэббит с мольбой ответил себе: "Неужто это труднее, чем Полю пойти в тюрьму, - о господи, какая бы это была жизнь! Мокасины - шестистволка - пограничный городок - азартная игра - ночевки под звездами - стать настоящим мужчиной с настоящими людьми, вроде Джо Пэрадайза - о черт!" И снова он очутился в Мэне, снова стоял на той же пристани у лесной гостиницы, снова храбро сплевывал в подернутую тонкой рябью воду, и над ним шумели сосны, сияли вершины гор, и форель выскакивала из воды и падала, оставляя расходящиеся круги. Он поспешил в хижину проводников, как в родной дом, к родным людям, по которым давно стосковался. Они так ему обрадуются! Вскочат, крикнут: "Ого! Мистер Бэббит приехал! Он не из этих городских франтов! Настоящий парень!" В дощатой, тесно заставленной хижине, у засаленного стола, играли засаленными картами проводники: их было человек шесть, все немолодые, в старых штанах и просторных старых шляпах. Они мельком взглянули на Бэббита, кивнули ему. Джо Пэрадайз, загорелый старик с огромными усами, проворчал: "Здорово! Приехали?" Наступило молчание, прерываемое только стуком фишек. Бэббит сиротливо стоял около них. Понаблюдав их сосредоточенную игру, он робко спросил: - Можно и мне, Джо? - Чего ж. Садитесь. Сколько вам фишек? Вы, что ли, в прошлом году приезжали сюда с женой? - пробурчал Джо. Вот как было встречено возвращение Бэббита в родной дом! Целых полчаса он играл молча. Голова у него трещала от дыма трубок и дешевых сигар, и ему надоели флеши и пары, надоело, что никто не обращает на него внимания. Он заговорил с Джо: - Заняты? - Нет. - Хотите ко мне в проводники? - Ну что ж. Я до следующей недели свободен. Особой радости по поводу предложенной ему дружбы Джо не проявил. Бэббит уплатил свой проигрыш и вышел из хижины в какой-то ребяческой обиде. Джо высунул голову из клубов дыма, как тюлень из прибрежной пены, проворчал: "Завтра зайду!" - и снова углубился в созерцание своих трех тузов. Ни в безмолвии охотничьего домика, пахнущего свежеоструганной сосной, ни на озере, ни в красоте закатных облаков, выплывших из-за фиолетовой дымки гор, Бэббит не мог ощутить рядом с собой Поля, почувствовать его успокоительное присутствие. Он был так одинок, что после ужина разговорился у камина в холле гостиницы с древней старушкой, очень восторженной и очень болтливой. Он рассказывал ей о будущих успехах Теда в университете и о том, как умно разговаривает Тинка, пока от этих воспоминаний его не охватила тоска по дому, откуда он уехал навсегда. Сквозь тьму, сквозь северную сосновую тишь он пробрался к озеру и нашел лодку. Весел не было, но он взял доску и, неловко примостившись на середине скамьи, не греб, а скорее тыкал в воду этой доской, пока не выбрался на простор озера. Освещенные окна гостиницы и охотничьих хижин стали желтыми точками, роем светляков у подножья горы Сэчем. Сама гора казалась еще выше, еще невозмутимее в усеянной звездами темноте, озеро блестело, словно выложенное черным мрамором, и конца ему не было видно. Бэббит чувствовал себя ничтожным, безгласным, слегка запуганным, но это сознание собственного ничтожества заставило его забыть, что он - мистер Джордж Ф.Бэббит, важный гражданин города Зенита. На душе стало грустно и легко. Теперь ему казалось, что Поль с ним, он представлял себе, как его друг, свободный от тюрьмы, от Зиллы и от деловой спешки, играет на скрипке, сидя на корме. "Так и буду жить! - клялся Бэббит. - Ни за что не вернусь! Поля нет, а больше я не хочу никого видеть, надоели! Дурак я, что обиделся на Джо за то, что он не вскочил, не бросился мне на шею. Он человек лесной, себе на уме, не станет он гоготать и трещать без умолку, как городские люди. Надо уйти с ним в горы, на лесные тропы! Вот где настоящая жизнь!" Джо явился в охотничью хижину к Бэббиту в девять часов утра. Бэббит встретил его, как пещерный житель - пещерного жителя. - Ну как, Джо, хочется уйти в леса, подальше от этих дурацких сопляков-дачников, от всяких баб и прочен ерунды? - Как угодно, мистер Бэббит. - Что, если мы отправимся на озеро Бокс-Кар - говорят, там хижина пустует - и поживем в ней? - Да как хотите, мистер Бэббит, до озера Скаутвит будет поближе, а рыбалка там тоже хороша. - Нет, хочется в настоящую глушь. - Как угодно. - Навьючим на спину тюки, пойдем лесом, побродим как следует! - А не проще ли водой, через озеро Чог? До самого места на моторке - там есть плоскодонка с новым мотором. - Нет уж, слуга покорный! Нарушать тишину грохотом мотора? Ни за что на свете! Захватите пару носков и рюкзак да скажите в отеле, какой харч нам дать с собой. Я вас не задержу. - Туристы как-то больше любят на моторке. Больно далеко идти. - Слушайте, Джо, неужто вы не любите ходить? - Не то что не люблю, могу и пойти. Только я так далеко уж лет шестнадцать не ходил. Туристы больше на лодке ездят. Но раз вам угодно, - что ж, могу и пойти. - Джо ушел в очень плохом настроении. Бэббит позабыл эту жестокую обиду еще до того, как Джо вернулся за ним. Он представлял себе, как Джо разойдется и начнет рассказывать занятнейшие истории. Но Джо не разошелся даже в лесу. Он упорно тащился сзади Бэббита, и как Бэббиту ни резал плечи рюкзак, как ни пыхтел он на подъемах, он все время слышал, что его проводник пыхтит ничуть не меньше. Но дорога оказалась приятной: тропа, усыпанная коричневой хвоей, с торчащими везде корневищами, вилась между лиственниц, папоротников, неожиданных березовых рощиц. К Бэббиту вернулась прежняя вера, он радовался, что пот льет с него градом. Остановившись передохнуть, он с довольным смешком сказал: - Для таких старикашек мы неплохо справляемся, верно? - Угу! - согласился Джо. - А как тут красиво! Смотрите, вон, за деревьями, видно озеро. Клянусь честью, Джо, вы сами не цените, какой вы счастливый, что живете в лесу, а не в городе, где трамваи грохочут, машинки трещат и от людей житья нет! Вот если б я знал лес, как вы! Скажите, как называется этот алый цветочек? Джо сердито посмотрел на цветок, потирая натруженную спину. - А кто его знает! Одни так зовут, другие - иначе. А я называю его "красный цветок" - и все. К счастью, Бэббит совершенно потерял способность мыслить, когда ходьба превратилась в слепое спотыканье. Его одолевала усталость. Казалось, его толстые ножки идут сами по себе, помимо воли, и он машинально вытирал пот, застилавший глаза. От усталости он даже не обрадовался, когда, прошагав целую милю под палящим солнцем по гати через болото, где над низким кустарником жужжали тучи мух, они наконец добрались до прохладного берега озера Бокс-Кар. Когда Бэббит снял со спины рюкзак, он зашатался, теряя равновесие, и чуть не упал. Улегшись под широкогрудым кленом около охотничьей хижины, он блаженно почувствовал, как сон разливается по усталому телу. Проснулся он в сумерках, когда Джо ловко стряпал к ужину яичницу с ветчиной и оладьи, и в нем снова воскресло восхищение этим сыном лесов. Он сел на пень, чувствуя себя настоящим мужчиной. - Скажите, Джо, а что бы вы сделали, если бы у вас была куча денег? Что было бы лучше - остаться проводником или взять делянку в самой глухомани и жить вольной птицей? Впервые Джо несколько оживился. Он пожевал табачную жвачку и проворчал: - Я сам часто об этом думаю. Были бы у меня деньги, поехал бы в Тинкерс-Фоллз и открыл там хороший обувной магазин! После ужина Джо предложил сыграть в покер, но Бэббит решительно отказался, и Джо с удовольствием лег спать в восемь часов. Бэббит сидел на пне, глядя на темное озеро и отгоняя комаров. Кроме храпящего проводника, на десять миль - ни живой души. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким сильным. И его мысли снова перенеслись в Зенит. Снова он забеспокоился - не переплачивает ли мисс Мак-Гаун за копирку. Его снова обижали и радовали упорные насмешки за столом "дебоширов". Он подумал - а что сейчас делает Зилла Рислинг? Подумал и о том, будет ли Тед, после "взрослой" летней работы в гара