то и найдется. Мне было бы очень лестно, если бы вы у меня работали. Так Нийл стал продавцом в цветочном магазине, хотя в цветах и обращении с ними знал толк меньше, чем кто бы то ни было, кроме разве Хэка Райли с Майо-стрит. Но он очень старался, и покупатели, казалось, не приходили в ужас оттого, что их обслуживает негр. Влажная жара, золоченая фольга, стопки гладкой папиросной бумаги - все это давало отдохновение после многомильных хождений по заводам и жестких стульев перед дверью хозяйского кабинета. Целыми днями он вел дружелюбные споры с мистером Брандлем, который поносил всякие предрассудки и нетерпимость и сам, как выяснилось, относился терпимо ко всему на свете, кроме англичан, евреев, бразильцев, ирландцев, мормонов, жевательной резинки, цветов подсолнуха, Генриха Гейне и двухместных автомобилей. Но на свою пенсию и на жалованье, которое ему предстояло получать у Брандля, Нийл не мог содержать дом, ставший для него последним символом независимости и самоуважения. Нужно было заняться - чем? И тут его предали в собственном доме. Последнее время он совсем перестал понимать, как ему быть с родственниками, и в его отношении к ним своеобразно мешались юмор и глубокое сознание вины. Раза два-три в неделю он навещал мать и Джоан и видел, что они превращаются в отшельниц. Он говорил себе, что не он, глупые предрассудки сделали их неграми, но для него это было слабым утешением, а для них и подавно. Сестра Китти Сэйворд теперь не находила для него других слов, кроме: "Да, что такое?" Из всей семьи только в кузине Пат Саксинар великое событие пробудило задор, а может быть, и радость. Она переселилась в учительское общежитие в Саутвест-энд, много работала и, видимо, не жаловалась на судьбу - она была хорошая женщина - только порядочная женщина может быть такой хорошей. А брата Роберта ему приходилось избегать - очень уж враждебно относилась к Нийлу Элис, во всем слушавшаяся своего брата Харолда В.Уиттика. Она была скверная женщина - только порядочная женщина может быть такой скверной. В марте она начала дело о разводе, обвинял Роберта в жестокости, оскорблении и обмане, поскольку он до женитьбы не сообщил ей, что он "цветной". Когда Нийл пришел с этой новостью к Вестл, та отозвалась не сразу. С мужской точки зрения она была недостаточно возмущена, но все же высказалась: - Эта Элис всегда искала в браке только выгоды. И все ее родственники донимают ее, чтобы она от него ушла. Я-то знаю. Послушать моего отца и сестру, так я их предала тем, что не хочу от тебя уйти. Но до сих пор мне удавалось от них отбиваться. Не могу я вырвать тебя из сердца, из души, из тела. Ох, Нийл! Так бывало в начале их брака, когда их внезапно, посреди разговора, бросало друг к другу. Он чувствовал, что она натянута, как струна, ее глаза улыбались ему, ничего, кроме него, не видя, губы были полуоткрыты, дыхание прерывалось. Он шагнул вперед, и они приникли друг к другу, словно их тела жили своей особой жизнью, над которой они не были властны. Он понял, что бессознательно она впитала в себя легенду о том, что все негры, даже конторские служащие и усталые, нервные мужи науки, наделены исключительной мужской силой, и что эта новая вспышка страсти - плод самовнушения, будто ее сжимает в объятиях потомок Ксавье Пика, к тому же никогда не существовавшего. Но сейчас психологические изыскания были не ко времени, и он поцеловал ее, а она глубоко вздохнула. Раз она решила остаться с ним, подумал он, ей следует занять свое место рядом с Мартой Дэвис и Коринной Брустер. Преданность жены, обожание дочки, дружба Аша, да если Вестл подружится с Мартой, - чего еще желать человеку? Он сказал, что хотел бы пригласить Аша и Марту к обеду. Вестл поморщилась: - Ты думаешь, это будет правильно? Я не сомневаюсь, что они прекрасные люди, но, может быть, им будет неловко? Может, это нетактично по отношению к ним? - Аш - известный химик, в Париже они обедали у Рица с профессорами Сорбонны, так, авось, как-нибудь выдержат нашу роскошную обстановку! - Не кричи на меня. Пожалуйста, приглашай их, если тебе так хочется. Но откуда ты знаешь, что они обедали с профессорами у Рица? Они что, хвастаются такими вещами? - Аш и Марта никогда ничем не хвастаются! А насчет Рица я просто думаю... - Что за интерес сорбоннским профессорам приглашать на обед доктора Дэвиса? Разве он такой уж знаменитый химик? А если так, что ему за интерес обедать у нас? Мы-то из химии только и знаем, что в кофе лучше не класть соли. - Я говорил тебе, для меня он не только химик. - Ты этого не говорил, но пусть будет так. - Для меня он прежде всего - самый обаятельный человек, какого я знаю. - Ты забываешь, что я с ним знакома. Он как будто очень приятный и воспитанный, но никакой такой особой обаятельности я в нем не заметила. - Заметила бы, если б посмотрела внимательно. - Возможно, возможно. Что ж, пригласим их сюда, и я на них обоих посмотрю очень внимательно. Нет, добра этот разговор не предвещал. И Аш в ответ на приглашение сказал по телефону: - А вы уверены, что миссис Кингсблад это будет по душе? Дэвисы явились - прекрасно одетые, безупречно любезные, но до того сдержанные, словно присутствовала только их внешняя оболочка. Почти все время они ограничивались ответами на замечания Вестл, а поскольку замечаний было мало, то и отвечать почти не требовалось. Нийлу одному пришлось поддерживать разговор, а он не отличался изобретательностью. Вестл была ужасна. Ее вежливость не знала границ, она соглашалась со всем, не слушая того, с чем соглашается. - Вероятно, президенту доставляют немало хлопот все эти забастовки, - начал Нийл. - Ну, конечно... Ты что сказал - забастовки? - пробормотала Вестл. - Да, уж эти забастовки... - заключил Аш. Перед обедом Аш и Марта послушно взяли по коктейлю, но так и не допили. "Точно бедные родственники, подлаживаются", - злобно шепнула Вестл Нийлу. Он сам обдумал меню и накрыл на стол, но обед сготовила Вестл, и хотя Марта робко предложила ей свою помощь, подавала одна, взглядом говоря Нийлу: - Ну что, мой господин, довольны вы тем, как смиренно я прислуживаю этим темнокожим втирушам? Когда разговор совсем замер и никто не подхватил реплик Нийла относительно воздушных сообщений и студенческой баскетбольной команды, Аш встрепенулся и со знанием дела заговорил о будущем пластмасс. - В быту они находят себе почти безграничное применение, - сказал он. - Скоро появятся пластмассовые спальни, как для сказочных принцесс, - скрытый свет, прозрачные кровати и шкафчики, - по сравнению с этим нынешняя кричащая роскошь покажется мещанской. - Вам, значит, не нравится, когда у людей есть красивые вещи? - сказала Вестл, и эта тема разговора тоже отпала. Когда они пили кофе в гостиной и все мучились, нетерпеливо ожидая конца неудачного фарса, в нарушение всех запретов появилась Бидди в пижаме. Она остановилась перед Ашем и протянула вежливо и озабоченно: - Ой, у вас лицо грязное! Даже Вестл вздрогнула, но Аш только улыбнулся: - Нет, дружок, это у меня просто загар. - Вы ездили загорать во Флориду? Мои куклы только что вернулись из Флориды. Они жили в Палм-Бич, они говорят, что там очень дорого. А может, вы пили слишком много кофе? Мама говорит, если я буду пить кофе еще до шестнадцати лет, я тоже вся стану коричневая. А мне не хочется. Вам ничего, что вы весь коричневый? Она спросила это с живейшим интересом, а потом, не замечая укоризненной мимики матери, забралась на колени к Марте и прилегла головкой ей на плечо. Вестл ничего не осталось, как изобразить на лице умиление. Аш посмотрел на нее внимательнее, чем прежде, потом бросил на Бидди взгляд, в котором светилась настоящая любовь, и сказал: - Нет, малышка, я бы ничего не имел против моего загара, если б не было на свете стольких людей, которые не выносят солнца. Они предпочитают погреб и анемию. - Что такое немия? - спросила Бидди. С игривостью, достойной венской оперетты, Вестл прощебетала: - Ну, деточка, беги в постельку и не приставай к доктору и миссис... мм... Дэвис. Гости сумели распрощаться до кровопролития. Вестл рыдала: - Я знаю, знаю, что держала себя безобразно, но я просто не могу, Нийл. Что ты негр - это мне ничего, потому что я все-таки не совсем в это верю, наверно, тут что-то не так. Но этих людей и вообще цветных я не перевариваю, и лучше мне не стараться. - Послушай, ты! - Не ори! - Ты сама виновата. Таких умных и воспитанных людей, как Аш и Марта, редко встретишь, если бы ты только дала им возможность... - В том-то и горе! Меня с детства приучили считать, что негры смешные, всегда танцуют, улыбаются и говорят: "Ах, дай вам бог здоровья, мисс Вестл, вы, белые господа, так добры к нам, черным". Но этот Дэвис видит во мне только глупую бабу, которая ничего не смыслит в химии и в экономике. Погреб и анемия, скажи пожалуйста! Ох, я знаю, что говорю не то, но не лежит у меня к ним душа. А раз не лежит душа, я сейчас ничего не могу, потому что у меня опять будет ребенок. Когда неумеренные восторги Нийла ясно показали всю глубину его тревоги, Вестл сказала очень серьезно: - Не будем притворяться, что появление этого нового человека мы встретим с радостью. Для меня это ужасно, просто ужасно! Мне сегодня весь день хотелось убежать куда-нибудь, где меня никто не знает. Думать не могу о том, что произведу на свет негритянского младенца! Бидди - совсем другое дело, я почему-то уверена, что она не такая. Но черный ребенок - нет, это выше моих сил. Я хочу аборт, и не хочу, и не буду делать, и - я с ума сойду! Она проплакала всю ночь. Испуганная Билли приходила узнать, "чем полечить бедную мамочку", а Нийл лежал на своей кровати, провожая глазами скользящие по потолку полосы света от проезжающих автомобилей. 50 То была Маленькая Женщина Всех Времен, очень милая и добрая женщина, помощница мужу и сыновьям во всех их честолюбивых начинаниях, среди которых было очень много вредных. Она пекла булочки для соседских ребят и любила слушать по радио глупые рассказы с продолжениями, она была доброй прихожанкой и приветливой соседкой. Она верила всему, что ей говорили ее священник, ее депутат и тот безымянный оракул, что выдумывает моды на обувь и косметику, и не кто иной, как она, испокон веков санкционировала и оправдывала существование всех прожорливых армий, всех пышных церквей, судов, университетов и "хорошего общества", все войны и бедствия на земле. Маленькая Женщина Всех Времен заговорила и сказала так: "Я ничего не смыслю в антропологии, этнологии, биологии и прочей скучной ученой материи, и что бы вы ни утверждали, сколько бы ни ссылались на всякие толстые книги, я скажу одно: в конце нашей улицы, в том доме, где козы, живет негритянская семья, так вот я знаю и вам говорю, что негры безусловно хуже нас, и я не потерплю, чтобы они работали в тех магазинах, конторах и банках, где мне приходится бывать. Я, конечно, желаю им всяческих благ, лишь бы они знали свое место. А если кто и говорит, что цветные точно такие же люди, как мы с вами, так стоит ли слушать этот безграмотный вздор, - они сами не верят ни одному своему слову! Я - Маленькая Женщина Всех Времен, и под моим изящным каблучком пребывают все троны, и сабли, и митры; для моего приятного голоска слагаются все песни, и все сказки сочиняются для того, чтобы мне не было скучно по вечерам; везде, где народ собирается на совет, а мужчины и женщины любят и трудятся, властвуют узы, обряды и толкования, одобренные священными законами, которые поведал мне отец - весьма достойный человек; будь он жив, он не потерпел бы всей этой чепухи, которую распространяют всякие безответственные люди, а ему эти законы поведала его мать, а ей - ее пастор, а ему - его епископ, а ему - его мать, а ей - медиум, узнавший о них во время спиритического сеанса из разговора с самим господом богом. Что ни говорите, а итальянцы - жулики, безработные - лентяи, негры - бездельники, евреи - ловкачи, а всемирное государство противно человеческой природе и принципам, которые провозгласил Джордж Вашингтон, и не хочу я больше слушать этот вредный вздор, и я - Герта, Изида, Астарта и технический секретарь ДАР - утверждаю, что когда всякую цивилизацию сгладит всеобъемлющая благопристойность смерти, тогда повсюду все будет мило и прилично и никто больше не будет задаваться и умничать, а сейчас давайте выпьем еще чашечку кофе и кончим этот разговор". 51 Аш сказал по телефону: - Нет, что вы, ваша жена очень тронула меня вчера, она так старалась держать себя с нами непринужденно. Вы будьте готовы к тому, что она еще не скоро увидит в неграх обыкновенных людей. Я вот сорок лет стараюсь, а до сих пор не совсем свыкся с мыслью, что я не американский гражданин, не отец семейства, не химик, а негр. А теперь забудьте об этом, потому что затевается нечто очень серьезное. Так Нийл впервые узнал от Аша про Сант Табак. Он примчался с работы домой, расспросил, как себя чувствует Вестл (она чувствовала себя вполне нормально и рассердилась, что ей предлагают чувствовать себя как-то особенно), потом позвонил Ивену Брустеру и Коупу Андерсону и собрал следующие сведения. Организация Сант Табак была только что создана в Гранд-Рипаблик и имела все шансы распространиться на другие города Севера. Ее тайной целью было прогнать возможно больше негров обратно на Юг. Будущим ее членам, полагавшим, что она похожа на Ку-клукс-клан, основатели разъясняли: "Нет, никаких насилий не будет. Напротив, мы хотим защитить цветных от их же безответственных вожаков, которые подстрекают их к беспорядкам по указанию Кремля. Мы не допустим линчеваний и даже избиений, разве что эти идиоты сами умудрятся обозлить полицию. Наша программа вполне благожелательная и конструктивная: добиться, чтобы всех негров, захвативших на Севере работу белых людей, уволили, а новых не нанимали". В эту пропаганду экономического убийства было вложено много остроумной выдумки. Название Сант Табак было составлено из первых букв девиза "Сомнем авангард негритянского террора, трави агитаторов, бей агентуру красных". Руководящие должности распределили между собой мистер Уилбур Федеринг - "Большая Гавана", мистер Уильям Стопл - "Малая Гавана", мистер Рэнди Спрюс - "Панатела"; казначеем был "Кожаный кисет" - мистер Нортон Трок из Национального Банка "Блю Окс". В правление входили мэр Эд Флирон, доктор Кортес Келли и его преподобие доктор Джет Снуд. Вдохновителем крестового похода был Федеринг, но шутливые титулы изобретали Рэнди и поборник Рекламы как Новейшего Искусства мистер Харолд В.Уиттик, которым пришла в голову забавная мысль - выдумать португальский остров Сант Табак, где были впервые найдены кусты табака и не разрешалось жить ни одному цветному. Многие из крестоносцев носили жетон с изображением монаха, курящего трубку, однако деятельность их была серьезнее, чем их ритуал, потому что все они были солидные дельцы, а местная аристократия, представленная членами Федерального клуба, хоть и считала ниже своего достоинства вступать в организацию, охотно помогала ей деньгами. Во главе ее стояли надежные, энергичные люди, умеющие молчать, понимающие толк в стратегии, и тем не менее каждый их шаг становился известным в негритянском мире раньше, чем о нем узнавали участники. Контора Рэнди Спрюса, где разрабатывались планы, помещалась в здании банка "Блю Окс", а Клот Уиндек, отец Фила, служил в этом заведении лифтером и ведал очисткой всех корзин для бумаг. Ивен Брустер высказал Рэнди Спрюсу соображение, что негров выгоднее принимать на работу, чем бесплатно содержать в больницах и тюрьмах, но Рэнди было некогда слушать какого-то горлана-проповедника. Нельзя сказать, чтобы Сант Табак, при всем его размахе, явился единственным виновником увольнений негров в Гранд-Рипаблик. Большую роль здесь сыграло возвращение демобилизованных, забастовки, переход военных заводов на изготовление подтяжек и распространенное мнение, усердно подогреваемое комиксами и радио, будто негры забавны, но непроходимо глупы; все это вместе, в полной гармонии, привело к эпидемии увольнений рабочих-негров, которая вспыхнула 1 апреля. Началось с Уоргейта, где выбросили на улицу двести темнокожих рабочих. Администрация объяснила им, что их оставляют без куска хлеба исключительно потому, что с прекращением военного производства несколько цехов на заводе Уоргейта закрываются на неопределенное время. Две-три недели спустя некоторые из этих цехов снова заработали под новыми названиями и целиком укомплектованные белыми рабочими. В Файв Пойнтс не сомневались, что к концу года Уоргейты не оставят у себя ни одного негра. Увольнение не вызвало демонстраций протеста. Безработные собирались кучками на углах улиц, стояли бездомные, испуганные, рассказывали друг Другу о каком-то мифическом городе, где - "мне один тут говорил - берут на работу нашего брата". Среди шестисот негров, работавших у Уоргейта, был и химик по имени Аш Дэвис. Аш весело сказал Марте и Нийлу: - Если меня уволят, двадцать монет в неделю я, наверно, смогу заработать - буду живой рекламой какого-нибудь средства для выпрямления вьющихся волос. Простодушный Нийл изумился: - Не отпустят они вас. Да ваши открытия дадут им сотни тысяч долларов! - Верно, только они этого не понимают. Они думают, что я просто развлекаюсь чистой наукой. Юг нажил десятки миллионов на работах Карвера о земляном орехе, а Карвера все же не пустили с парадного хода. Вы, белые, идеалисты. Вы ставите принцип выше наживы, принцип ненависти ко всему неизвестному. Впрочем, как знать. Меня могут оставить у Уоргейта мести помещения. Я очень чисто подметаю пол. - Или еще, - весело подхватила Марта, - ты можешь стать рассыльным, как большинство наших, у кого есть высшее образование. - Ну, это едва ли. Доктора философии, которых берут на должность рассыльных, должны говорить по крайней мере на семи языках, а я говорю только на трех. Тут к ним зашел Дрексель Гриншо. - Слышали об увольнениях у Уоргейта? - спросил Аш. Дрексель принял важный вид. - Слышал, конечно, но я не так волнуюсь, как вы, молодежь. Наш народ много чего пережил, даже на моей памяти. Да точно ли это несчастье, как некоторые говорят? Вспомните, ведь те, кого увольняют, - это по большей части цветные батраки, прямо с Юга, из захолустья - грубые неучи, деньгам цену не знают, я бы сказал - типичные иммигранты. Здешним старожилам, вроде Альберта Вулкейпа и меня, очень повредило, что белые _нас_ равняют с этой скотиной. Жаль их, конечно, но лучше пусть уезжают к себе на Юг. - Я ведь тоже иммигрант, - заметил Аш. - Вы другое дело. Вы здесь нужны. - Кому, хотел бы я знать? Дрексель горделиво поднял голову. - Таких цветных джентльменов, как мы с вами, белые рады держать на работе. Мистер Тартан мне часто говорит: "Мистер Гриншо, просто не знаю, как бы мы без вас справлялись тут, в "Физолии", и обслуживали наших лучших клиентов". А я ему говорю: "Делаю все, что могу, сэр", - а он говорит: "Знаю, и мы это ценим". Да у меня среди белых сколько угодно друзей. Только я-то не какой-нибудь дядя Том. Мною помыкать нельзя. Вы, нынешняя молодежь, не понимаете белых. Сумеете вы быть им полезны, так и обращение с вами будет хорошее, а если у них появилось вроде как предубеждение против вас, так виновата вся эта черная сволочь. Мы вот здесь в прежнее время как хорошо жили с белыми. Дочки мои росли вместе с самыми приличными белыми детьми, и в церкви меня встречали не хуже других прихожан. А теперь белым опротивело, что всякие скандалисты и нахалы держат себя так, будто они не хуже белых. От нас одного хотят - смирения, а смирение - главная добродетель, ведь так и в библии сказано. Они не слушали: они слышали рассуждения Дрекселя Гриншо уже много раз. Им был дорог этот представительный старик, отец их приятельницы Синтии Вулкейп; благородный лакей благородных господ, южный денщик полковника-южанина. В те дни на Крайнем Юге подвергся линчеванию демобилизованный негр. С низовьев Миссисипи к Хауордскому юридическому колледжу, к ночным клубам Гарлема бежала волна ужаса: "В другой раз это может случиться и со мной", - и по ночам негры - будь они коммунисты или ревностные католики - с опаской озирались на улице. Аш Дэвис и Шутар Гауз, Дрексель Гриншо и доктор Дариус Мелоди, так же как и Хэк Райли, услышали страшную новость в тот же день, и в их стоне "Доколе, о господи?" звучала не только жалоба. А негр по имени Нийл Кингсблад растерянно смотрел на свою жену и содрогался: "Это могло бы случиться с нами, вот здесь, сейчас". Увольнения негров с заводов Уоргейта и с других более мелких предприятий продолжались изо дня в день. С каждым днем все больше народу толпилось на углах Майо-стрит, все громче раздавался ропот, и власти предусмотрительно направляли туда больше полисменов - и время от времени в полисменов летели камни - тогда полисменов посылали еще больше - и одного негра пристрелили, а четверых арестовали - и тогда с третьего этажа на голову полисмену свалился кирпич - и Федеринг сказал: "Что я говорил? Вступайте в Сант Табак", - и негров стали быстрее увольнять с заводов Уоргейта, из коксовой компании "Аврора", с трикотажной фабрики Киппери, с элеваторов, из железнодорожного депо - и толпы на углах становились все беспокойнее - и на Майо-стрит посылали еще и еще полисменов per omnia saecula saeculorum [и так до скончания века (лат.)]. Среди лидеров белых профсоюзов одни протестовали, другие помалкивали, третьи бурно радовались. Потом Аш Дэвис получил от Дункана Браулера прекрасную характеристику и сообщение, что он уволен. Ему ничего не сказали заранее. В пятницу вечером он вернулся с работы и нашел у себя дома письмо. Прочитав его, Аш на целый час потерял выдержку светского скептика и превратился в растерянного и воинственного безработного. Он послал запросы в несколько фирм в восточных штатах, где знали его квалификацию. В ответах говорилось, что с фронта возвращается очень много белых химиков, а кроме того, есть опасения, что нынешний персонал откажется работать с неарийцем. Ну что ж, доказывал он Марте, пожалуй, лучше ему заняться преподаванием, чем снова работать на какого-нибудь хозяина. Он не получил работы ни в одном белом колледже, даже в том, где ему когда-то собирались дать почетную степень. Среди университетских преподавателей попадались негры, пожалуй, даже чаще, чем раньше, но Ашу это счастье не досталось. Ректоры колледжей ласково отвечали - если вообще удосуживались ответить, - что, хотя сами они свободны, абсолютно свободны от предрассудков, весь их штат просветителей, вероятно, откажется работать с темнокожим. Через много месяцев, уже после отъезда в Нью-Йорк, Аш продался в рабство захудалому негритянскому колледжу на Крайнем Юге, оклад 1800 долларов в год и дом для жилья, только дома еще не было. Потом Фила Уиндека уволили из гаража. Потом уволили Дрекселя Гриншо. 52 Глен Тартан вызвал к себе Дрекселя Гриншо и забубнил: - У меня для вас плохие новости, друг мой, но предупреждаю: моей вины тут нет. Хозяева решили изменить курс и впредь держать в ресторанах только белый персонал, так что вы понимаете... Но мы все от души желаем вам счастья, и я продиктовал такое рекомендательное письмо, что у вас прямо-таки дух захватит. Если многоречивый Дрексель и сказал что-нибудь в ответ, никто этого не слышал. Он хотел повидать владельцев отеля "Пайнленд", но у них не нашлось для него времени. Это были доктор Генри Спаррок и миссис Уэбб Уоргейт, широко известная как Искренний Друг Негров. Доктор Спаррок был по горло занят сбором средств в пользу Красного Креста, а миссис Уоргейт - в пользу лиги "Пустите детей приходить ко мне". Дрексель забился в трехкомнатный домик, где он жил со своей дочерью Гарнет, и от стыда неделю не выходил на улицу. Он знал, что неучи из Техаса и Арканзаса, вышвырнутые с заводов Уоргейта и слоняющиеся возле закусочной, будут смеяться над ним. Гарнет простилась с Филом Уиндеком и уехала работать в Чикаго. Дрексель продал дом и перебрался к другой своей дочери, жене Эмерсона Вулкейпа. Ему все не нравилось: как она готовит, как стелет постели, ухаживает за ребенком, - и он не мог удержаться от замечаний. Он решил - без подсказки с ее стороны, - что днем ему лучше не бывать дома. Он поступил лакеем в скверный ресторанчик, откуда его через неделю уволили, потому что он критиковал решительно все, вплоть до непомерно высоких цен. Альберт Вулкейп предложил помочь ему открыть собственную столовую, но Дрексель вдруг убоялся ответственности. Несколько месяцев он просидел на крыльце у Эмерсона, размышляя о том, запомнят ли безмозглые белые лакеи, которые теперь работают в "Фьезоле", что мистер Рэнди Спрюс кладет в кофе четыре куска сахару и прочие вещи в том же роде, понятные только ему, Дрекселю. Дрексель умер один, скоропостижно, во время летней грозы. Гарнет приезжала на похороны и окончательно отказалась от мысли вступить в брак с Филом Уиндеком, который теперь в компании с Шугаром Гаузом переправлял в Оклахому виски. Сейчас Гарнет - стенографистка в Чикаго и живет одиноко и целомудренно, - это она-то, женщина, созданная для любви! Когда последнего лакея-негра в "Фьезоле" заменили белым, Рэнди Спрюс с довольным смешком сделал новую запись в сант-табакских анналах. Бедный скудоумный Рэнди, который вскоре после того попал в скверную историю с молоденькой телефонисткой и скрылся из города. Он стольким людям причинил вред, и все по недомыслию. Если б он хоть раз спросил себя, за что он ненавидит негров, вероятно, оказалось бы, что он их вовсе не ненавидит. Он ни одного негра не знал лично. У него были самые благие намерения. Сейчас он, говорят, занимает отличное место в парфюмерной фирме "Атомная бомба". В тот год в апреле выдавались дни, которые даже в Гранд-Рипаблик можно было назвать весенними. Нийл, насвистывая, возводил в витрине пирамиды из горшков с ранними нарциссами и чувствовал себя так, будто всю жизнь был энтузиастом-садоводом. Лицо мистера Брандля выражало тревогу, когда он просматривал утреннюю почту и вел по телефону таинственные разговоры, во время которых отвечал только: "Да" и "Понимаю". Потом он долго тер руки, ерошил свою седую шевелюру и наконец решился: - Нийл, я слышал, что вы дружите с неким доктором Дэвисом, а он опасный агитатор, негр. Не хочется мне обижать вас, но я со времени войны знаю, к чему приводят сплетни и слухи. Все мое дело может пойти прахом, а у меня на руках старуха жена. Нийл вздохнул: - Хорошо, Ульрих, я ухожу. Дайте знать в Сант Табак, что вы меня уволили. Мистер Брандль горевал: - Я вам напишу прекрасную рекомендацию для представления на новое место. - Какое?.. Вестл не очень удивилась, когда он вернулся домой около одиннадцати часов утра, безработный отец семейства. - Не грусти. Я этого ждала. Теперь я сама поступлю на работу и буду работать до самого рождения Букера Т. - Где? - Я уже говорила с Леви Тарром, в "Эмпориуме". Сначала я буду не за прилавком, а в подсобной. И не вздумай разыгрывать оскорбленную мужскую гордость и отговаривать меня. Нам деньги нужны. - Я и не собираюсь ничего разыгрывать. Я знаю, что нужны. Во время войны он видел стольких женщин в военной форме и в комбинезонах, что отпускал жену на работу без того чувства стыда, какое испытал бы на его месте отец, но все же он заботливо осведомился, как подобает белому джентльмену: - А Букеру Т. это не повредит? (Они не сговаривались об этом условном обозначении для будущего младенца, и, в сущности, оба были против такого эксцентричного имени. Оно выбралось само и держалось крепко.) - Нет, он у меня здоровущий. И у них там при магазине есть врач. - Продавцы будут изводить тебя как жену цветного. - Не будут. Я их сама изведу. Я не такая терпеливая, как вы, капитан! А твоя мама - она, когда нужно, герой-женщина - обещала брать Билли из детского сада и оставлять у себя до моего возвращения. Ничего, будет не так плохо. А когда-нибудь... Я все думаю: эта свистопляска вокруг тебя не может не прекратиться. Разве мы не живем в Стране Свободных? Мне так говорили. Пройдет год-другой, ты опять будешь зарабатывать кучу денег, а я смогу оставаться дома с Билли и Букером и, полулежа на новой тахте, очень томно говорить моей горничной: "Анзолетта, принесите мне лак для ногтей и, будьте добры, взгляните в окно, как там маленький мистер Букер играет со своим вертолетом". Ах, Нийл, ведь когда все это кончится, он будет белый-белый, правда? Она и в самом деле пошла работать к Тарру. Очевидно, она работала быстро и с умом, потому что вскоре уже продавала мебель, по которой считалась специалистом - в масштабах Сильван-парка. Очевидно, никто не решался дразнить ее (больше одного раза). Нийл вставал до семи, готовил ей завтрак, энергично внушал Билли, что пора взваливать на плечи бремя дневных забот, провожал до порога нового кормильца семьи, мыл посуду, убирал комнаты, отводил Бидди в детский сад. Но это не казалось ему унизительным и позорным, напротив, он был доволен, что хоть чем-нибудь помогает Вестл, доволен, что есть на свете место, где он может работать, не слыша попреков за свою черную кожу. Зато когда он выбирался на поиски работы, более достойной мужчины, - например, вписывать цифры в толстые книги и говорить: "Учетная ставка - 1 1/4 процента", - его охватывало уныние; когда родственный долг выгонял его из-под защиты его дома к кому-нибудь из членов семьи, им овладевало чувство беспомощности. Брат Роберт ненавидел его, он ушел из хлебопекарной компании и собирался, не дожидаясь развода, покинуть город и затеряться среди многомиллионного населения Чикаго. Иногда Нийлу в порядке самозащиты удавалось разжечь в себе немножко злости. Почему его родичи не могут признать, что, по их же собственному критерию, они негры, и смотреть в лицо жизни с мужеством негров, а не пережевывать сказки белых о прелестях изысканных клубов, аристократических церквей и приглашений в скучные дома? Неужели этот мирок мелких интриг, это "приличное общество" так уж им нужно, что изгнание из него оказалось для всей семьи трагедией? Иногда все родные, кроме матери, казались ему совершенно чужими. Несравненно ближе были ему не только Аш, Фил, Софи, но и юнец Уинтроп Брустер, который изучал в университете электричество, правила хорошего тона и музыку Сибелиуса, преуспевал в телеологии, баскетболе и танцах с девушками всех оттенков, а на диспутах выступал так же смело, как любой студент, будь он священным потомком норфолкских землевладельцев, ирландских огородников, уэльских горняков или французских скупщиков пушнины. Почему Китти и Чарли Сэйворд не могут смотреть на вещи так же трезво, как этот мальчик? Но как ни трезво он смотрел на вещи сам, он не мог настаивать, чтобы Вестл примирилась с тем, что оба ее ребенка будут "цветные", и научилась в каждом "цветном" видеть человека. Он воспрянул духом, когда однажды в воскресенье утром Вестл сказала оживленно: - Знаешь, что я надумала? Я схожу с Бидди в гости к доктору и миссис Дэвис (Ашем и Мартой она их так и не стала называть). Я хочу, чтобы их девочка пришла как-нибудь поиграть с Бидди. - Но ведь Нора чуть не на десять лет старше. Вестл обиделась: - Ну, если ты не хочешь, чтобы я бывала у твоих... - Да нет же, что ты, я страшно рад, я так надеюсь, что ты их полюбишь. Ты, конечно, знаешь, что Аша уволили? Она явно не представляла себе, что для Аша увольнение означало больше, чем для любого белого химика. Аша удерживала в городе только продажа дома, на которой его либо должен был обмануть Фрэнк Брайтвинг, либо объегорить Уильям Стопл - по его собственному выбору. Он вполне мог оказаться не в настроении принимать покровительство Вестл, но она так радовалась своей затее, что Нийл решил поддержать ее. Ему она велела сидеть дома. Она была полна энергии и доброй воли, хоть и не могла скрыть легкого раздражения, когда Бидди слишком уж восторженно заявляла, что идет в гости "к дяде Ашу, тете Марте и душечке, душечке Норе". Бидди успела придумать, что летом Нора (которую она никогда не видела) будет представлять с ней пьесу и оперу, и когда Нийл заметил, что к лету Нора уже уедет, Бидди пропустила это несущественное возражение мимо ушей с надменной беззаботностью, достойной ее матери. "Вероятно, это к лучшему. Бидди будет такая же, как Уинтроп. Она будет говорить: "Конечно, я цветная. И один палец на ноге у меня кривой. Ну, а дальше что?" В тот холодный апрельский день после второго завтрака Вестл бодро двинулась к автобусной остановке, а Бидди, как собачонка, носилась вокруг нее под голыми кленами. Они обещали быть дома в пять. В четверть пятого они вернулись молчаливые, словно воды в рот набрали. - Ты уже не маленькая, снимай сама пальто и беги наверх играть, - приказала Вестл, и Нийл сжался. Его "Ну как?" прозвучало очень осторожно. - Если уж тебе обязательно надо знать, было не очень хорошо. То есть они были очаровательны, и дом у них интересный, но... Может, это не потому, что они цветные, может, они просто слишком умные для меня, но мне вдруг ужасно захотелось посидеть у Джада Браулера, поговорить об огородах. И Нора была просто до противности добра и снисходительна к нашему бедному отсталому ребенку. Нийл, тебе, правда, нужно, чтобы я старалась освоиться с твоими сверхинтеллектуальными друзьями - всеми этими индусами, корейцами, сионистами, неграми? Я не выношу пропаганды. Боюсь, что это не для меня, милый. Боюсь, что ничего не получится. Очень боюсь. Нийл и сам этого боялся. Аш еще не получил места учителя (он уже не называл это кафедрой в колледже), но дом свой продал через Фрэнка Брайтвинга, который отнесся к "черномазому клиенту" очень благосклонно и охотно уговорил покупателя заплатить почти половину настоящей цены. Аш рассчитывал быстрее найти работу на педагогическом невольничьем рынке в Нью-Йорке и теперь покидал Гранд-Рипаблик - вероятно, навсегда, думал Нийл с болью в сердце. Вестл нахмурилась - нет, ей что-то не хочется ехать с ним провожать Дэвисов. Да и неудобно отлучаться с работы! Хотела она того или нет, Нийл услышал в ее словах намек, что она, несчастная белая женщина, трудится от зари до зари, чтобы содержать безработного негра, и что надолго у нее такого стеснительного героизма не хватит. Гранд-Рипаблик гордился своим новым вокзалом, особенно огромным, отделанным серым известняком залом ожидания, со стен которого смотрели знаменитые пионеры Радиссон и Грозелье, Дэвид Томпсон, Ле Сюэр, лейтенант Пайк и сеньор Дулут. Нийл мысленно хорохорился: "Такой же был и Ксавье Пик. Нам с Бидди эти герои ближе, чем Пратты и Уоргейты - жалкие выскочки!" В толпе негров, собравшейся на вокзале, у Аша и то не было столько добрых знакомых, как у Нийла. Вот они, все, с кем он успел сдружиться за эти шесть месяцев: Вулкейпы в полном составе, Дэвисы, Тэрустеры, Фил Уиндек - одетый с дешевым шиком, подобающим бутлегеру, - Аксель Скагстром, Борус Багдолл, Уош, Хэк Райли, доктор Дариус Мелоди, Шугар Гауз. Что касается Софи, то Нийл и сам не заметил, как взял ее под руку, до того это казалось естественным. Дэвисам кричали: "Будем по вас скучать, профессор!", "Привет от меня Гарлему, Аш!", "Марта, милая, как жаль, что вы уезжаете!", "Возвращайся скорее. Нора!" Но когда Аш двинулся от них прочь, к выходу на перрон, к воротам, которые уже никогда не впустят его обратно, в глазах его не было надежды. Он покидал не только друзей, но единственное место - в Америке, - где белые на короткое время разрешили ему считать себя полноправным гражданином и ученым. Держа за руку Нору, Аш стал спускаться по лестнице к поезду, и последнее, что запомнилось Нийлу, было виноватое выражение его лица, когда какая-то белая толстуха обругала его за то, что сама же его толкнула. За спиной у Нийла один белый объяснял другому: - Этот тип, которого провожали, это тот образованный ниггер, что служил у Уоргейта - чертежником или еще кем-то, не помню. Значит, одним ниггером меньше стало в городе - все-таки легче будет дышать. Оба засмеялись, потому что не чувствовали, как под ними колеблется земля. В тот же вечер он услышал по телефону незнакомый женский голос: - Нийл? - Да. - Итак, ваш друг Аш смылся из города, а вашему другу Гриншо дали по шее. Скоро и ваша очередь, мое золото! - Кто это говорит? - А вам ужасно хочется знать? Ну, нет, мне неинтересно, чтобы всякие ниггеры и дегенераты знали мое имечко. Скажите, а правда, что в Вестл тоже есть черная кровь - с материнской стороны? И чего вы, подлые обманщики, не уезжаете отсюда? Никому вы здесь не нужны! Нийл положил трубку; Вестл он ничего не сказал. Позже, когда они оба читали в гостиной, Вестл вдруг сказала тихо и тревожно: - Не поднимай голову, кто-то смотрит с улицы в окно. Он вскочил с места, вприпрыжку выбежал на крыльцо, но никого не увидел. Мистер Седрик Стаубермейер спросил своего соседа, доктора Кортеса Келли: - Вы не согласны со мной, что Кингсблад попросту убил отца своим безобразным поведением? Тот самый Келли, который в свое время опровергал эту остроумную гипотезу, ответил: - Да, пожалуй, вы правы. Долголетняя ненависть к евреям воспитала в мистере Стаубермейере опытного и самозабвенного Специалиста по Распусканию Слухов. Каждый вечер, когда другие жители Сильван-парка говорили: "Не вижу, что в этом Кингсбладе плохого, - как будто славный, тихий человек", - мистер Стаубермейер заводил свое: - Вы разве не знаете, его не только выгнали из банка за растрату, он на родного отца поднял руку и так бессовестно кричал на него, что бедный старик тут же умер от разрыва сердца. Мне это говорила ассистентка старого дока Кингсблада - она сама видела. - Да ну? Неужели? Ай-яй-яй! 53 Эпидемия увольнений продолжалась, но не все было худо для Израиля в земле Египетской. Нашлись среди ветеранов такие, которые утверждали, что если человек мог идти с ними на смерть в Европе, он может сесть с ними за стол в Миннесоте, и их усилиями Фил Уиндек был избран в Американский легион. Однако они проявляли меньше сочувствия, чем проявили бы в подобных обстоятельствах их отцы. Тридцать лет назад казалось, что неграм кое в чем удалось добиться своего, - вероятно, потому, что добивались они гораздо меньшего. В то время они требовали только крыши над головой, солонины на обед и чтобы их не линчевали. Теперь они требовали всех человеческих прав, и те же белые, которые, умиляясь собственной добротой, давали им миску холодной картошки, отнюдь не склонны были дать им место у станка или у избирательной урны и ворчали: "Избаловали мы их. Нужно стукнуть этих обезьян по голове, не то они, чего доброго, заявят, что могут работать не хуже нас". Никогда еще агитация в пользу негров не была связана с таким риском, но зато каждая удача была действительно победой человеческого достоинства, а не розовым бантом, нацепленным на кандалы. Нийл мог бы порадоваться скромным лаврам Фила Уиндека - он не знал, как мало они прельщали самого Фила, - но Нийла мучили домашние неурядицы. Вестл так успешно подвизалась у Тарра, что с полным основанием стала считать себя не скромной помощницей мужа, а женщиной, самостоятельно делающей карьеру в "искусстве коммерции", как она выражалась. Из приятной молодой дамы она превращалась в человека. Она с увлечением сообщала Нийлу свои планы: после рождения Букера Т. она наймет няню, а сама станет у Тарра агентом по закупкам или заведующей отделом, у нее будет свой кабинет, командировки в Нью-Йорк в сало