а назад, -- толстый и красный, как кровяная колбаса, потом опять подтягивает на себе штаны и пристально смотрит Тоотсу в лицо. -- С земляка -- двенадцать. -- Много, -- улыбается Тоотс. -- Кроме того, двести рублей мне маловато. -- Ну можно бы еще сотнягу подбросить. Но процент процентом и остается. Тут ничего не поделаешь. Время сейчас дорогое, за все плати чистоганом -- шутка ли! Скажем, к примеру, этот самый Плууту -- он за двоих мужиков жрет. Совсем меня обожрал. Теперь на старости лет научился еще и яйца есть, цыплят тоже жрет, дьявол. Скажем, к примеру... Когда-нибудь и меня самого слопает, это как пить дать, -- тогда конец роду Сабраков на земле. Заткни глотку, Плуту! -- Зачем же такого обжору держать. -- Да, попробуй не держать! Скажем, к примеру, сейчас лето и бояться нечего. А осенью, когда темно? Разве услышишь, ежели кто через ворота или через забор полезет? -- И то правда, -- поддакивает Тоотс. -- Значит, в поручители вы ни под каким видом не пойдете? -- Нет. В жизни такими делами не занимался. Денег можете получить рублей триста, когда хутор будет на ваше имя записан. -- Ладно, я подумаю. Не раздобуду нигде подписи -- тогда вернусь сюда. Тоотс отступает к воротам, в последний раз окидывая взглядом двор. Под забором валяется яичная скорлупа, селедочные головки и еще какие-то объедки. Рядом с сараем сушится грубое, словно сшитое из мешковины белье. Ванапаган, наверное, сам его выстирал и залатал: кажется, будто заплаты эти словно издалека брошены на разорванные места. Из сарая струится вонючая жижа -- по-видимому, последний представитель рода Сабраков держит там поросят. -- Ну что ж, тогда -- будьте здоровы, до свидания! Управляющий слышит, как у него за спиной запирают на засов ворота, и весь вздрагивает. Действительно, страшно здесь все -- и усадьба, и ее хозяин. Если Плууту в самом деле намерен когда-нибудь сожрать своего хозяина, то, по мнению Тоотса, пусть делает это хоть сегодня; Тоотс ничего не имеет против того, чтобы род Сабраков навсегда исчез с лица земли. Ванапаган уверяет, что за все должен "платить чистоганом", -- а во дворе полно кур и петухов, в загородке хрюкает свинья, на огороде картофель и капуста -- хорош чистоган! Но, в конце концов, все это его, Тоотса, не касается, ему нужно раздобыть поручительство. Уже в третьем месте он терпит неудачу. Черт его знает, почему все -- и хорошее и плохое -- случается по три раза? Почему три? В четвертом месте все же должно повезти, не то сегодняшний день совсем пойдет насмарку. Но где же это четвертое место? -- Боже милосердный! -- раздается в эту минуту чей-то голос со двора волостного правления. -- Мне, видимо, померещилось? Это, наверное, не вы, Тоотс, а ваш дух? Погодите, остановитесь, а то боюсь, что вы мгновенно превратитесь в воздух, пар или синий дымок! -- А-а, -- оборачивается управляющий, -- это вы, Тээле! А я уж подумал... Здравствуйте! -- Здравствуйте! -- говорит девушка, проворно выходя на шоссе и протягивая ему руку. -- Ну, слава богу, теперь я вижу, что это в самом деле вы, мой соученик Йоозеп Тоотс из Заболотья. Вы сказали: "А я уж подумал..." -- Да, я подумал было, что это опять Кийр за мной гонится. Он сегодня весь день меня преследует: куда ни пойду, везде он передо мной. -- Как же это получается? Нечего ему делать, что ли? Ах да, между прочим: он все еще ходит к вам учиться? -- Нет! Он побыл в Заболотье всего один день. -- Вот как. А я думала, он уже скоро станет настоящим опманом. Управляющий с улыбкой качает головой. Глаза его встречаются с пристальным взглядом девушки -- этот взгляд он все время чувствовал на себе. -- Так, так... -- Тээле чуть краснеет и опускает глаза. -- А теперь разрешите поблагодарить вас за страничку из Книги откровения. Я прочла ее от начала до конца, все искала какое-нибудь слово или фразу, которые относились бы ко мне, но не нашла. Не знаю, послали вы эту страничку с какой-нибудь скрытой мыслью или нет, я ничего в ней не нашла. Теперь уже краснеет и управляющий. -- Простите меня! Надеюсь, вы не обиделись? Никакой скрытой мысли нет, и вообще это была довольно глупая выходка -- я и сам потом понял. Какая там скрытая мысль могла быть: в комнате уже стало так темно, что я и сам не видел, что на листке написано. -- Ах, да ну вас, -- смеется хозяйская дочь. -- Чего я буду обижаться. Не такая уж я нежненькая, как вы думаете. Сначала я, конечно, была очень удивлена: что бы это могло значить? А потом вспомнила, что я написала, когда была в Заболотье, и все стало ясно. Нет, это ничего, это просто милый ответ на мою записочку. Но разрешите спросить, откуда вы сейчас идете и куда направляетесь? Вас давно нигде не видно. Я собиралась на днях сходить в Заболотье поглядеть, не заболели ли вы, не случилось ли какое несчастье. А сегодня мне почему-то пришло в голову, что вы, может быть, уехали обратно в Россию. Извините мое любопытство -- женщины все любопытны, -- не идете ли вы сейчас оттуда... от Ванапагана? Со двора конторы было слышно, как он гремел, открывая ворота; вообще-то он так легко к себе во двор не пускает. -- Да-а, -- запинаясь отвечает Тоотс. -- Я... действительно был там. -- Ну да, так я и думала. Но странно, что вас туда привело? -- Так просто... -- Тоотс пытается ответить как можно непринужденнее. -- По делам ходил. На это девушка сперва ничего не отвечает. Она чертит зонтиком по песку большака и бросает недоумевающий взгляд на хутор Ванапагана. После небольшой паузы хозяйская дочь спрашивает: -- И куда вы сейчас идете? -- Сейчас... сейчас... пойду дальше. Путь далекий. -- Куда же именно? Не будьте таким загадочным, дорогой соученик. -- Туда... туда, -- говорит Тоотс, указывая в направлении Каньткюла и мучительно ломая себе голову -- как бы сейчас более или менее правдоподобно соврать. -- Туда-а... в эту самую... как ее... ну да, туда... к Тыниссону, -- придумывает он наконец хоть одно имя. -- Так далеко? -- удивляется Тээле.-- И тоже по делам? -- Да, почти. -- Ну хорошо, если вы ничего не имеете против, я чуточку провожу вас. Можно? -- Отчего же нет, -- улыбается управляющий. -- Будьте так любезны... Очень приятно. -- Да-а, -- начинает по дороге Тээле, -- что я хотела сказать... значит, Заболотье теперь почти в полном порядке. Смотрите, как быстро. -- О нет! -- усмехается Тоотс. -- Заболотье далеко еще не в порядке. Это только начало. Там еще добрых несколько лет придется потрудиться, пока все наладим. Сделано лишь то, что поважнее. Но, -- добавляет он медленно, -- потихоньку все сбудется, если сил и здоровья хватит. Теперь это уже вроде бы свое собственное... постараюсь. -- Как это -- свое собственное? Оно же всегда было свое? -- Ну да... это верно. Но сейчас -- еще больше. Теперь вроде бы сам полный хозяин... Старик собирается хутор на мое имя переписать, так что... -- В самом деле? Поздравляю! Ну, тогда вам пора жениться, дорогой соученик. Не теряйте времени. Женитесь поскорее, а то меня иногда страх берет -- так же, как сегодня, -- что вы здесь заскучаете и снова отправитесь в чужие края. Нет, в самом деле, теперь вам самая пора жениться. -- Ну, -- усмехается управляющий, поглядывая в сторону леса, -- это не к спеху... Да и где так сразу возьмешь жену. Поблизости нет никого... Вот и... -- Ну что вы! Неужели перевелись в Паунвере девушки на выданье? Вы сами не искали, никого себе не присматривали, -- вот в чем дело. Живете в своем Заболотье, как рак в норе, даже не показываетесь на людях -- разве так молодой человек подыскивает себе невесту... которая полюбила бы его! Не думаете ли вы, что какая-нибудь девица сама сделает вам предложение? -- Да нет... -- Управляющий хочет возразить, но его школьная подруга только перевела дух и собирается продолжать свои наставления. -- А если вы и впрямь в этих делах такой беспомощный и неумелый, то позвольте хотя бы дать вам добрый совет и порекомендовать кого-либо. А? -- Да кто его знает... Ну хорошо, так и быть -- рекомендуйте. Тоотс закуривает папиросу и с интересом ждет -- кого же ему собираются предложить в жены. -- Да-а,-- говорит школьная подруга, чуть потупив взор.-- Обещать легче, чем советовать. Но ладно. Только не смейтесь и не издевайтесь, если услышите нечто совсем неожиданное. Дело, видите ли, в том, что... я рекомендую вам прежде всего себя. Услышав эти слова, управляющий поперхнулся -- он так неудачно глотнул дыма, что его, опытного курильщика, начинает долго и мучительно душить кашель. Он швыряет папиросу на землю, вытирает выступившие слезы, пытается улыбнуться и произносит: -- Я думал, вы после такого вступления скажете что-нибудь серьезное, а вы... вы только шутите. Кх, кх... проклятый дым! -- Отчего вы думаете, что это штука? Я совсем не шучу, просто я чуть смелее других девушек и прямо говорю то, что думаю. Но если вы не хотите ко мне свататься, я могу посоветовать и другую. -- Да нет... Кх, кх, кх... ведь вы... Ну да, как же не шутка -- не можете же вы сразу за двоих выйти замуж, вы же невеста Кипра. -- Я -- невеста Кийра! Кто вам сказал? -- Кийр. Ваш будущий муж. -- Ха-ха-ха! -- звонко хохочет хозяйская дочь. -- Мой будущий муж! Кийр -- мой будущий муж! Знаете, Тоотс, все, что относится к Кийру, в самом деле шутка, но то, что я сейчас вам сказала, -- это серьезно. Можете мне верить. Но я уже вам говорила -- если вы не захотите ко мне свататься, я охотно посоветую вам другую. Почему вам не быть таким же прямым и откровенным, как я? Это же так просто: да или нет. По-моему, среднего пути тут быть не может. Ну, видите -- вы уже смеетесь. Так я и думала. Удивительная вещь: когда шутишь или лжешь, верят каждому твоему слову, а скажешь правду -- принимают ее за шутку. -- Нет, нет, -- отвечает Тоотс, в первый раз за все время разговора внимательно взглянув в лицо девушке. -- Постойте, Тээле, дайте опомниться, у меня голова кругом идет. Дайте, как говорится, прийти в себя. Минутку, одну минутку. Позвольте раза два затянуться, и я вам отвечу, по-настоящему, как следует. Не умею говорить без папиросы, такая уж привычка. -- Ну, -- возражает Тээле. -- Раз вам, чтобы ответить, надо еще закурить да поразмыслить, -- тогда ясно, что я вам не по душе. У вас просто не хватает мужества сразу сказать. Никогда бы не подумала, что мой школьный товарищ Тоотс такой трус. -- Гм... А я никогда б не подумал, что моя соученица Тээле так нетерпелива. Только две-три затяжки... Вот... Раз и... кх, кх... два. Так... Управляющий забавно сжимает рот "в сборочку", проводит по губам тыльной стороной ладони и пытается выжать из себя хоть какую-нибудь фразу. -- Ну, ну? -- Девушка смотрит на него испытующим взглядом. -- Да, да, одну минутку. Черт... гм... гм... Забыл начало. Очень милое словечко в голове промелькнуло и пропало. Поди поймай. Видите, и папироса не помогает -- это уже третья затяжка. -- Ну, что ж, -- вздыхает Тээле. -- Садитесь у канавы л курите, пока не выкурите всю коробку. А я сяду около другой канавы и буду ждать, к какому решению вы придете... скажем, к вечеру... -- Постойте, Тээле, скажите мне сначала, в каком ухе звенит? -- Да ну вас! В левом. -- Правильно! Теперь скажите мне скорее, как объясняются в любви. -- Для чего вам это знать? -- Хочу объясниться... но начало забыл. -- Кому же вы хотите объясниться в любви? -- Да пропади я пропадом! Пропади я трижды пропадом! Конечно, вам! Тебе! -- Так бросьте дурачиться, но и не будьте таким высокопарным, как Кийр. Скажите просто: да или нет. -- Кх-кх-кх! Дым проклятый, до чего же сегодня в глотку лезет! Хм-хм! Тээле! Да! Если вы не шутите, то это замечательно, а если шутите, то... на свете одной шуткой больше стало. Тогда мы с Кийром два сапога -- пара и только на свалку годимся. -- Славу богу! -- снова вздыхает Тээле, на этот раз уже с облегчением. -- Наконец-то добилась от вас... нет, теперь уж -- от тебя, окончательно -- от тебя... добилась от тебя этого несчастного "да"! -- Нет, Тээле, -- смеется Тоотс, -- это "да" было совсем не несчастное, это "да" было счастливое. Я готов был сказать его тебе в первый же день приезда в Паунвере, но... Правда, старик, подручный аптекаря, говорил мне... а это очень умный человек... он сказал: верь, люби и надейся, но... Я, значит, любить-то любил, но надеяться не смел, особенно после того, как приятель Кийр заявил во всеуслышание, что вы... что ты достанешься ему. Да ну, хорошо, что так обошлось! Теперь улыбается и Тээле, она снимает с пиджака только что завоеванного жениха белую ниточку, которая где-то к нему прицепилась. Тоотс глядит вслед уносимой ветром ниточке, потом бросает почти испуганный взгляд в сторону Паунвере и говорит: -- Хорошо, но почему, черт возьми, мы так далеко отошли от Паунвере? -- Ты же сам хотел идти туда... к Тыниссону. -- Верно. -- Управляющий хлопает себя по лбу. -- Сказал же я, что у меня голова идет кругом. Ну ясно, к Тыниссону! А ты как -- пойдешь дальше или повернешь назад? -- Это не важно. Главное -- что за дела такие у тебя с Ванапаганом и Тыниссоном? -- А, просто так... Как-нибудь расскажу. Вообще, это длинная история, сейчас не стоит начинать. Когда-нибудь потом... -- Ну ладно. Тогда иди. Но смотри теперь каждый день показывайся в Рая, чтобы не приходилось мне опять за тобой бегать. -- По вечерам, по вечерам, -- отвечает Тоотс. -- Днем некогда, сама знаешь. -- Ладно, ладно. -- Тогда до свидания! -- До свидания! Они кивают друг другу головой и обмениваются почти холодным рукопожатием. Но отойдя несколько шагов, оба разом оборачиваются и густо краснеют. -- Да... -- говорит Тоотс, лицо его выражает беспомощность. -- Я-то буду приходить. Что я еще хотел сказать... Ах да... Нет, я ничего не хотел сказать, просто так оглянулся. При этом Тоотс еще больше смущается и делает несколько неуверенных шагов к Тээле. Тээле стоит на месте, опустив глаза, и чертит зонтиком по земле. -- Да, да, -- снова повторяет Тоотс, приближаясь к девушке еще на два-три шага. Тээле тоже делает шаг вперед и выжидающе смотрит на Тоотса. Несколько неловких мгновений они стоят друг против друга, не произнося ни слова. Потом гость из России словно испытывает какой-то толчок и, сам не отдавая себе отчета, что с ним происходит, с силой обнимает девушку за плечи и запечатлевает на ее губах крепкий, мужественный поцелуй. -- Наконец-то! -- восклицает Тээле после всего этого и добавляет по-русски: -- Догадался! -- Догадался, да, -- с улыбкой отвечает Тоотс и быстро удаляется. Но не успевает он сделать несколько десятков шагов, как его снова окликают. Хозяйская дочь торопливо догоняет его и машет ему зонтиком. -- Стой! Стой! Подожди! -- Что такое? -- Спрашивает управляющий, раздувая ноздри. -- Что случилось? -- Подожди, Йоозеп, я должна тебе что-то сказать, Это, правда, прямо меня не касается, но все-таки... Дело, видишь ли, в том, что... Ты, правда, сказал, что идешь по делам, но... Если тебе нужно занять денег, то не давайся в руки таким грабителям, как Ванапаган. Это же известный ростовщик. Вот это я и хотела тебе сказать, чтобы предостеречь от такого человека. А кроме того... если тебе понадобятся деньги, ты можешь в любое время получить их в Рая -- столько, сколько нужно. Будь умницей, не делай глупостей -- ты ведь уже не в приходской школе. -- Нет, нет! -- яростно протестует управляющий. -- Это совсем другие дела. Нет, черт возьми, этого еще не хватало! Спасибо, очень благодарен, но... нет... Иди себе спокойненько домой, не вчера же я родился, не дам любому дураку меня околпачить. -- Ладно, иди тогда, но будь умницей. -- Непременно! Безусловно! XXI Слегка сгорбившись и наклонившись вперед, управляющий прибавляет шагу и, не оглядываясь больше, устремляется по дороге в Каньткюла. Время от времени он закуривает новую папиросу, пожимает плечами и делает до того глупое лицо, что другого такого не сыщешь. Значит, это и было четвертое место! Черт его знает, сегодняшний день чуть было совсем не пошел прахом, как сенокос у того выруского мужика. Ой, ой, ой, он же теперь вдруг стал женихом, как Кийр в свое время! Конечно, на Тээле жениться можно, лишь бы тут не было какого-нибудь подвоха, как в истории со сватовством Кийра. На Тээле жениться можно, даже больше чем "можно". Однако отупелый мозг его не в состоянии сразу оценить, какой сладкий кусок сегодня ему прямо с неба свалился. Более того -- в этой одурелой голове словно бы еще живет страх перед будущим. Безнадежный болван! Болван из болванов. Ага-а, верно, она уже и деньги предложила... Эх-хе, не так-то это просто. Он скорее пойдет к тому же самому Ванапагану и займет денег хоть и под тридцать шесть процентов, чем станет просить помощи в Рая. Во всяком случае, со стороны Тээле было очень мило проявить такое сочувствие и заботу о нем, это еще больше сблизило их... у них уже появились общие интересы... И все-таки -- не годится! Снова попасться паунвереским на язык, чтобы злорадствовали: Тоотсы из Заболотья "опять" деньги занимают? Жених он Тээле или не жених, но одна хорошая сторона у сегодняшнего их свидания все же есть: он может теперь воспользоваться своей вынужденной ложью. Удивительное дело, как это ему сразу Тыниссон не пришел в голову! Именно с Тыниссона надо было начинать, а не кончать им. Этот толстяк сидит себе на своем давно выкупленном хуторе и знай загребает денежки; ничего с ним не сделается, если он поможет своим бедным товарищам по школе, Тыниссон сидит на пороге амбара и чинит зубья граблей. Красное лицо его от загара еще больше покраснело, нос шелушится. Соломенная шляпа сдвинута на затылок, на ней повис кусок паутины. -- Здорово, мешок с деньгами! -- восклицает Тоотс. -- Бог в помощь! -- Здорово, здорово! Спасибо. Гляди-ка, паунвереские пожаловали, может, на подмогу -- сено убирать? -- Еще чего -- сено убирать. Будто у меня дома возни мало. Развязывай-ка опять свою мошну и проветривай свои сотенные, а то моль в них заведется и все погрызет. У Лесты уже книга готова, он их продает, с него ты скоро долг получишь. Теперь будь добр, вызволи и меня из беды. -- Что же с тобой? приключилось? Садись-ка, расскажи толком. -- Чего там садиться да рассказывать, дело простое: денег нету. -- Куда же ты свои деньги девал, милый человек? Ты ведь из России добрую пачку их привез, как же они так скоро кончились? -- Ничего не поделаешь, за все приходится чистоганом платить, как говорит Ванапаган. Да и какую уж такую пачку я из России привез! А Заболотье -- сам знаешь, такая прорва, знай только пихай в нее, а обратно ни копейки не получаешь. -- Скажи на милость! Ну, а что вообще нового? -- Нет ничего нового. Какие там еще новости в такую жару. Ах да, был я в городе, бродил там по всем углам и закоулкам, даже в университетской библиотеке побывал и в "Ванемуйне". -- Ну, и что ты там видел? -- Все, что видел, было очень интересно. Леста всюду меня водил, все устраивал -- приятно ходить было. Сейчас Леста приехал вместе со мной в деревню отдохнуть. Скоро принесет тебе книгу. -- Вот как. -- Так, так, дорогой мой однокашник. А теперь будь молодцом и дай мне поручительство, хочу в кредитной кассе немного денег занять. Вот тут подпишешься -- и дело в шляпе, и не надо будет долго рассуждать и торговаться. -- Да-а, -- отвечает Тыниссон, продолжая возиться с зубьями граблей, -- оно, конечно, так, но... не нравятся мне такие дела. -- Черт побери, ты думаешь -- мне они нравятся? Но ничего не поделаешь. Сейчас на хуторе трое наемных, кроме постоянного батрака -- один пни корчует, другой канаву копает, третий дом чинит, -- и всем платить надо. И рассчитать никого нельзя: все работы до зарезу нужные. -- Н-да, так оно так, но... Знал бы, что ты придешь, так я из дому ушел бы. -- Вот чудак, уйти сможешь и тогда, когда подпишешь, Тыниссон с минуту озадаченно смотрит на школьного приятеля и, поняв наконец шутку, начинает громко хохотать. -- На кой же шут мне тогда из дому уходить, раз я уже подписал? -- говорит он. -- Однако ты и жук! Бес тебя знает, ты такой же точно, как в школе был. Ну, конечно, повыше стал да в плечах раздался. Но проделки и шуточки те же, что в школе. -- Ну, а ты чудак, разве переменился? Дай тебе сейчас в руки добрый кусок мяса -- подбородок так же заблестит от жира, как и в школьные годы. -- Не городи чушь, никогда у меня подбородок не блестел. -- Хэ-э! Да чего мы попусту спорим, бравые парни мы оба, только я чуть победнее, лучше давай подписывай, скорее от меня избавишься. Я все равно без подписи не уйду, об этом и не помышляй. -- Ты же слышишь -- не буду я подписывать. Боюсь таких дел. Я лучше денег дам, тогда хоть буду знать, что счет ясный. -- Ладно, давай денег. -- Гм... Денег тоже вроде бы не хочется давать. По правде говоря, и нету их. Немного, конечно, есть, но мне и самому понадобятся. -- Не болтай ерунду. Не греши! Бог тебя накажет, если будешь такие вещи говорить. Видишь ли, я завтра со стариком в город еду, в крепостное. Если хочешь, опять привезу тебе салаки. Вообще, если ты дашь подпись, я берусь тебе круглый год салаку возить. Тогда у тебя только и будет заботы, что передать в Заболотье: "Тоотс, салаку!" И я уже, как на крыльях, несусь в город, бочку -- на плечи и мигом сюда, прямо к воротам твоего амбара. -- Сколько же, ты думаешь, мне нужно этой салаки? -- Много, много. Или, может быть, тебе коса понадобится, серп, или сеялка, или... Все тебе доставлю, хоть памятник Барклая. -- Нет, я бы и впрямь удрал, кабы знал, что такой искуситель явится. Вообще-то я не прочь с тобой повидаться, поговорить, но вот то, что ыт вечно денег клянчишь, мне совсем не по нутру. -- Вечно денег клянчишь! Побойся бога, Тыниссон, не греши против восьмой заповеди, пузан несчастный. Единственный раз ты Лесте дал сотенную -- и это значит, что я вечно денег клянчу? Сейчас ты молодой, а что из тебя еще получится, когда постарше станешь, -- черт знает. Будешь, наверное, настоящий Плюшкин, из которого никакая сила и копейки не вытянет. Не жадничай, не то прежде времени состаришься. Будь порядочным человеком, живи сам и жить давай другим, чтоб и овцы были целы и волки сыты, как старики говорят. -- Да-а, говорить ты умеешь -- это точно, тебе адвокатом быть, а не землеробом. Ну так вот, велю накормить тебя и дам хорошего свежего квасу, только брось ты этот разговор насчет подписи. -- Хм-хм-хм... Ты большой шутник, Тыниссон. Уж на что Кийр шутник, а ты дашь ему этак... очков десять вперед. Если б ты только знал, как сейчас обстоят мои дела, ты не дал бы мне говорить и пяти минут -- сразу сделал бы то, о чем прошу, но... Жаль, что сейчас еще не могу тебе ничего сказать. Жизнь меня крепко обломала и научила не выбалтывать все с пылу -- с жару. Но ты еще услышишь обо мне, еще услышишь... Время бежит, а счастье не минует. Проходит порядочно времени, пока наконец, как говорится, доброе слово вражью силу ломит. В конце концов Тыниссон уступает нажиму и, кряхтя и охая, дает свою подпись. После этого Тоотс быстро заканчивает беседу, кладет долговое обязательство себе в записную книжку и молниеносно исчезает. "Везет, везет, везет! -- говорит он себе по дороге в Паунвере. -- Раньше не везло, а потом повезло и везет до сих пор. Гм, теперь и шагается как-то увереннее. Человек никогда не должен отчаиваться! Верно, Йоозеп Андреевич, гм, а?" В Паунвере на мельничном мосту встречаются ему два однокашника -- Леста и Кийр. Георг Аадниэль уже переоделся в воскресный костюм и, по-видимому, тоже занят какими-то делами. -- Опять кийр! Ох черт! -- восклицает управляющий еще издалека. -- ВУсюду, куда ни пойдешь, перед тобой Кийр. Ты словно побывал у Лаакмана и дал себя отпечатать в тысяче экземпляров, как Леста свою книгу. Кийр да Кийр! Нцу прямо-таки спасения нет от Кийра! -- А тебе-то что, дорогой соученик? Разве я тебе так мешаю и везде тебя беспокою? Скажи-ка лучше, раздобыл подпись? -- Да, -- отвечает Тоотс, скривив шею. -- Раздобыл, раздобыл, женишок! -- Ну, тогда хорошо. -- Конечно, неплохо, женишок. -- Что за женишок такой? Затвердил свое. Я тебе уже сказал, что не позволю собой играть. -- Ты и не знаешь, Леста, -- упрямо твердит свое Тоотс. -- Ведь это жених. Ездил в Москву сельскому хозяйству обучаться... Потом еще у меня доучивался... Земледелец хоть куда, только пуп да кости слабые. -- Судишь обо мне, как о быке или лошади, -- презрительно бросает Кийр. -- Да-а, женихов в Паунвере хоть пруд пруди, -- замечает Леста. -- Я только что был у одной своей школьной подруги, там тоже речь шла о женихе, о замужестве и... -- У какой школьной подруги ты был? -- настороженно спрашивает рыжеволосый. -- Да у раяской Тээле. О-о, это чудесная девушка, тот, кто на ней женится, может благодарить судьбу. Между прочим, я отнес ей свою "знаменитую" книгу. Леста улыбается и обменивается с Тоотсом многозначительным взглядом. Но их приятеля Кийра охватывает вдруг страшное волнение. -- Ах так, ах так? -- допытывается он. -- Ах, значит, там уже заговорили о замужестве? Хю-хю... Вот видишь, я же тебе говорил, Тоотс, чем больше ты показываешь характер, тем больше тебя уважают. Хи-хи-и, девчонка перепугалась, как бы я совсем ее не бросил. А я и не собирался бросать, я только так... постращал ее чуточку, чтоб немножко поумнела. Ах так, значит? Ну вот, а то пляши под ее дудку и выкидывай всякие штуки... Теперь сама видит. -- Да нет, ведь... -- Лесте хочется что-то сказать, но Тоотс трогает его за плечо, покашливает и, подмигивая, подает знак, чтобы он не спорил с Кийром; пусть рыжеволосый уверяет себя, что своим грозным выступлением он отчаянно испугал Тээле, ибо лажены те, кто не видят и все же веруют. В это время из аптеки выходит аптекарь; держа в руках трость и завернутый в газетную бумагу пакетик, он медленно направляется к мосту. Подойдя к приятелям, он пристально смотрит на Тоотса, снимает шляпу, кланяется и говорит: -- Будьте здоровы, господин Тоотс, я желаю вам всяческого благополучия! -- Как? -- удивляется управляющий, протягивая старому господину руку. -- Куда же вы? -- Куда... -- отвечает аптекарь. -- Этого я никак не могу сказать. Разве вы уже забыли историю о человеке, который шел по улице с куском мыла и веником под мышкой? -- Но вы еще вернетесь в Паунвере? Не уходите же вы отсюда навсегда? -- Все может быть, но по моим собственным расчетам я, видимо, вернусь сюда нескоро. Во всяком случае, моя служба здесь кончилась. -- Вот как! Жаль! Очень жаль. Ну, а ваши вещи, ваше имущество остается пока здесь? -- Почему вы так думаете? Я никогда своих вещей не разбрасываю. У меня хозяйство не такое большое, чтобы я не мог держать его в порядке. Взгляните! Omnia mea mecum porto!12 Если вы учили латынь, то должны знать, что это значит. Аптекарь вертит завернутым в газету пакетиком и тростью перед самым лицом Тоотса. -- Вот это, -- добавляет он, -- это трость, а в газете -- табак и гильзы. Так какую же из этих вещей мне следовало бы, по-вашему, оставить здесь, чтобы потом за ней вернуться? -- Ах, ну тогда -- конечно, -- извиняется Тоотс. -- Я не знал, что у вас так мало вещей. -- Мало? -- переспрашивает аптекарь, подняв свои седые брови. -- Мало? Как на чей взгляд. Для меня этого на первых порах больше чем достаточно. А вообще, чем меньше у человека разного хлама и рухляди, тем он счастливее; это особенно чувствуешь в поездках. Обратите внимание и запомните, молодой человек: на любом вокзале всегда найдется какой-нибудь ребеночек, какая-нибудь там малышка Индерлин, которую мне придется взять на руки и внести в вагон: а таща большой чемодан, я, чего доброго, мог бы нечаянно толкнуть этого ребеночка к стенке вагона и сделать ему больно. Кроме того, мне не нужно возиться с багажными квитанциями и бояться, что поезд уйдет как раз тогда, когда я пью на вокзале свою бутылку пива. Я хочу путешествовать и пить свое пиво в полном покое, в полком покое... а покой -- самое главное в этом мире. Или, может быть, я не прав, а? -- Нет, против этого мне нечего возразить. -- Ну, вот видите. Если у вас сейчас нет каких-либо планов, как тогда на поле в Заболотье, неплохо было бы нам пойти распить рюмку-другую на прощанье. Не бойтесь, я не опоздаю на поезд, я никогда никуда не опаздываю. -- Это можно, -- соглашается управляющий, поглядывая на Лесту и Кийра. -- Я не пойду, мне некогда, -- говорит портной, втягивая голову в плечи. -- У меня сегодня еще много дел. -- Да-да, -- невозмутимо отвечает управляющий, -- беги да смотри принеси мои пять рублей, иначе я подам на тебя в суд и велю продать с молотка свою швейную машину, если добром не уплатишь. -- Хи-и! -- насмешливо попискивает Кийр. -- А где у тебя свидетели? Кто знает, что мы держали пари на пять рублей? Теперь можешь что угодно врать, можешь выдумать даже, что я тебе сто рублей проиграл. -- Вот как? Ну что ж, делать нечего. Тогда доставь мне хоть одно удовольствие -- не попадайся мне сегодня больше на глаза. Черт знает, у меня правая рука чешется, а это всегда предвещает приличную потасовку... почти дружеский разговор, примерно такой, как тогда на раяском лугу. С этими словами Тоотс поворачивается к рыжеволосому спиной и представляет старому господину Лесту. -- И не надо, -- говорит он, -- пусть друг Рафаэль отправляется куда хочет. Вместо него с нами пойдет мой школьный товарищ Леста... Ваш коллега и писатель. -- Вот как? Коллега? -- снова приподнимает брови аптекарь. -- Очень приятно! Хотелось бы на прощанье и вам сказать несколько назидательных слов. -- Я полагаю, -- говорит Тоотс, беря на себя почин, -- лучше всего нам пойти к подручному мельника, это мой старый знакомый. Там и каннель есть, Леста потешит нам душу музыкой. А-а, вот и он сам, парень с мельницы. Здравствуй! Как живешь? Компания направляется в комнату Мельникова ученика и здесь рассаживается за столом и на кровати. Парень, разумеется, готов выполнить все, что пожелают господин аптекарь и господин Тоотс. Сию минутку! Не успевают они сосчитать до ста, как он уже снова здесь. Вскоре к обществу присоединяется и арендатор с церковной мызы; при виде старых знакомых и друзей его удивлению и радости нет границ. И в этот предвечерний час на паунвереской мельнице снова произносится немало назидательных слов, немало припоминается давних, милых сердцу воспоминаний. x x x В это время Кийр, полный радужных мыслей, семенит но дороге в Рая. Ага-а! Так-так! Девица, значит, уже всполошилась! Да-да, в другой раз пусть будет умнее, пусть не ломает комедию с солидным мужчиной. Хи-хии, Тоотс! Тоотс "опять" в беду попал, как цыган в лужу, пускай бродит теперь по деревне и подписи собирает! Да кто такому мошеннику и пропойце даст поручительство! Не жаль, что ли, паунвереским людям своих денежек, чтобы давать подпись и одалживать свои кровные рублики какому-то прохвосту, явившемуся из России! Как знать... может быть, хутор Тоотса скоро пойдет с молотка... Да-а, а что если взять да и откупить его? Двести рублей у него, Георга Аадниэля, положены на свое имя в банке, у старика есть еще около пятисот... С такими широкими планами в голове Кийр добирается до Рая и врывается прямо в горницу с видом победителя. -- Ну, Тээлечка, -- начинает он, снимая свою узкополую шляпу, -- как поживаешь? Здравствуй! Давно с тобой не виделись, так можно и совсем друг от друга отвыкнуть. Так когда же мы собираемся замуж выходить и свадьбу справлять? Несколько минут Тээле молча, испуганно смотрит на Кийра, потом, медленно чеканя слова, спрашивает: -- Что с вами? Вы пьяны, что ли? -- Хи-хии, -- смеется рыжеволосый. -- Пьян, конечно, но пьян от счастья, а не от водки и пива. Да, Тээле, теперь ты сама видишь, много ли ты выиграла от этой канители, все равно получилось то же самое. -- Ничего не понимаю, -- покачивает головой хозяйская дочь. -- Если вы не пьяны, то, наверно, стукнулись, и притом довольно крепко. -- Нет, нет, -- мило улыбается Кийр. -- И не стукнулся я. Я принес весточку... -- Опять весточку! Вы все время приносите весточки, целое лето приносите весточки. Что за весточка? Откуда? От кого? -- Хи-хии, конечно же, от самого себя, от кого же еще мне приносить. Да ну, не будь такой сердитой, Тээле, я пришел с тобой мириться. Давай поговорим по-серьезному: когда ты думаешь справлять свадьбу? Забудем наши прежние ссоры, давай жить дружно. Чего нам цапаться! Я, правда, во многом мог бы тебя упрекнуть -- ну да ладно! У каждой девчонки свои фокусы, но мы, мужчины, должны быть умнее и вовремя уступать. Давай по-деловому -- когда ты хочешь играть свадьбу? Тээле снова покачивает головой. -- Нет, вы все-таки стукнулись. Вы так крепко стукнулись, что и сами не помните. Но.... если вас так уж интересует, когда я собираюсь справлять свадьбу, то... может быть, очень скоро. -- Ну вот! -- весело произносит Кийр, выпрямляясь. -- Да, но только не с вами, Кийр. -- Н-не... н-не... не со мной? А с кем же? -- Это мое дело. На несколько мгновений рыжеволосый совсем немеет. Потом он смахивает с бровей муху, глядит на стенные часы и запинаясь спрашивает: -- Не... не с Тоотсом же? -- Именно с Тоотсом. Он -- земледелец. -- Х-хэ! -- с невыразимым презрением восклицает Кийр. -- Тоже мне -- земледелец! Тоотс сейчас ловит по всей деревни копейки и клянчит подписи, чтобы опять занять денег, не то хутор с молотка пойдет. -- Ну, из этой беды его выручу я. -- Да, выручите! Гм... Кроме того, он еще я мошенник. Мы с ним сегодня пошли на пари, он проиграл мне пятерку, а теперь отказывается, не хочет платить. -- Тогда я заплачу. Постойте, вот вам пять рублей, -- Ну да... пятерка пятеркой, но... он ведь еще и пьяница. Что вы будете с таким забулдыгой делать? Сначала Заболотье пропьет, а потом и Рая. Идите посмотрите, что он там творит на мельнице, в каморке у батрака. Пьют, буянят с аптекарем, прямо смотреть страшно. -- Такие привычки он скоро бросит, дорогой Кийр. Долго это не продлится. И все-таки он -- земледелец, а не чучело гороховое, как вы. -- Как вы смеете так говорить! Кийр выпячивает грудь и таращит глаза. -- А как вы смеете бранить моего жениха? -- Так он же мошенник и вор. Не помните разве, что он в школе с моими пуговицами проделал? Лицо девушки заливается пунцовой краской и, подыскивая слова для ответа, ока беспомощно озирается вокруг. -- Лийде, иди ты наконец сюда, -- зовет она обернувшись к дверям, -- избавь меня от этого субъекта! --Что случилось? -- испуганно спрашивает младшая сестра Тээле, появляясь на пороге. -- Ничего не случилось, -- бурчит себе под нос Кийр, хватает со стола пятирублевку и удаляется, с треском захлопнув за собой дверь. -- Боже милостивый! -- всплескивает руками Тээле. -- И откуда только такой взялся! XXII Письмо Арно Получил, Вирве, твой короткий привет и каждый день перечитываю эти строки. И у меня такое чувство, будто я каждый день получаю от тебя все новые письма, все новые приветы. Несколько дней подряд я страстно ждал от тебя новых вестей и, видя, что не приходит ни единой строки, ощущал острую душевную боль. Теперь я уже не жду -- ничего больше не придет. Я не хочу в этом письме допустить ни одной фальшивой нотки, ведь ты все равно рано или поздно увидела бы, как я теряю пестрые перья, которыми украсил себя, страстно стремясь к чему-то. Я теперь вижу яснее, чем когда-либо раньше: я обречен страдать всю жизнь. Правда, одна частица моего "я" понимает, что на свете есть дорогие тебе существа, ради которых стоит жить, близость которых даже доставляет радость; я люблю, например, своих родителей, еще нежнее люблю свою бабушку, которая мне рассказывает чудесные сказки; но другую, более требовательную частицу моего "я" это не удовлетворяет, она жаждет большего счастья, которое вознесло бы мою душу к солнечным высотам. Тщетность исканий и ожиданий и составляет трагедию моей жизни; впрочем, это могли бы сказать о себе и многие другие. Я совсем не рисуюсь, говоря: возможно, я кончу свою жизнь очень печально. Это у меня совсем не показное, я не собираюсь ничего доказывать, не думаю ни в чем винить ни людей, ни обстоятельства, и если это действительно так случится, то пусть это отнесут полностью на мой собственный счет, так же, как я сам это отношу на свой собственный счет. Часто гляжу я на заходящее солнце, которое золотит березы на лугу, -- это всегда была близкая моей душе картина, ею я любовался еще ребенком. Теперь я любуюсь ею, как милым воспоминанием детских лет, и чувствую, как вместе с заходящим солнцем исчезает надежда, так же, как с годами исчезла радость жизни. Иногда, как бы в утешение, я говорю себе: "Быть может, солнце закатилось лишь для того, чтобы с восходом принести тебе неожиданное счастье". Иной раз мне кажется -- малейшая нежность с твоей стороны могла бы отогнать мою печаль, но тут же охватывает меня предчувствие: капля эта утолила бы мою душевную жажду лишь на одно мгновение, а потом снова ждали бы меня разочарование и муки. Так и живу я -- тяжелый крест для самого себя, а возможно, и для окружающих. Иногда вспоминаются мне дни, когда мы мечтали о будущем, вернее, мечтал один я, а ты слушала, улыбаясь мягко, а порой и насмешливо. Помнишь, мы хотели отправиться в далекое путешествие, повидать чужие страны к. народы, пожить на берегу Средиземного моря, побывать на родине Жан-Жака Руссо, повинуясь только собственным настроениям. Наш багаж мы представляли себе таким же легким, как легко было у нас на сердце. Нам ничего не стоило бы в течение десяти минут покинуть место, где мы поселились на десять лет. Эта последняя мысль принадлежала тебе, и ты очень часто ее повторяла. А потом, помнишь, мы воображали, что ты -- знаменитая певица, которую я сопровождаю в ее триумфальном шествии по свету. С той поры я растерял немало своих пестрых перьев. Может быть, придется их терять и в будущем. Я не мечтаю больше о далеком путешествии вместе с тобой, но часто думаю, о еще более дальнем пут и... где я буду один. Много всяких мыслей бродит у меня в голове в последние дни, но зачем говорить обо всех, выскажу лучше одну, наиболее ясную, причем нисколько не хочу тебя в чем-либо упрекать. Предположим, наступит день, когда мы пойдем по жизненному пути вместе... Не буду ли я и тогда шагать рядом с тобой, неся тот же крест, что и до сих пор? Ты же знаешь, я презираю те маленькие радости, к которым ты так стремишься. Тебе это было известно и раньше, но ты не в силах была отказаться от них ради меня. Так расходятся наши пути. Повторяю, я далек от мысли упрекать тебя в чем-либо; может быть, здесь ясно заявляет о себе мой собственный эгоизм. Я не в силах жить ни с тобой, ни без тебя. Вирве. Я знаю, что для меня значит расстаться с тобой, но я чувствую: еще ужаснее было бы мучиться бесконечно, следуя за тобой, как тень. Что мне еще сказать тебе, Вирве? Или тебе уже из этих строк понятно мое душевное состояние? Я не хотел превращать это письмо в последнюю исповедь или рассказывать свою биографию; чтобы выяснить наши отношения, достаточно и того, что уже сказано, а мою жизнь ты знаешь с моих слов. Как видишь, характер мой в своем развитии не делал внезапных скачков, а повторял все тот же мотив, который помнится мне еще со школьных лет. И все-таки... закончить это письмо мне труднее, чем было его начать. Мне кажется, будто