вместе с последней написанной строчкой я расстаюсь п с тобой. Снова, вижу я березы, сияющие в лучах заходящего солнца, и чувствую, как словно коварный паук, приближается ко мне тяжелая меланхолия. Раньше я сказал: я больше ничего не жду... Нет! Все-таки жду. Хотя бы твоего последнего привета. Только что скрипнула дверь, кто-то вошел в дом, мне послышались знакомые шаги. Мое шальное воображение шепнуло мне на ухо: "Это пришла она! Именно поэтому она и не писала тебе больше, она хотела прийти сама и звонким, шаловливым смехом отогнать твои тяжелые мысли". Конечно, ты не пришла и не придешь никогда. Я не знаю, откуда послышались шаги; в доме нет никого, кроме меня, и дверь, очевидно, не открывалась. Лишь последний луч солнца играет на полу, как резвое дитя, которому неведомы ни печали, ни мучительные раздумья. Скоро наступит ночь -- все короче становятся летние дни, -- тогда я уйду на межу, на край ржаного поля и буду смотреть на сверкающие звезды. Иногда я спрашиваю их, не видят ли они оттуда с высоты, где сейчас моя Вирве; иногда обманываю их, зову спуститься пониже и говорю: "Я только что получил от Вирве письмо, не посветите ли вы мне, пока я прочту его; я не стану долго вас беспокоить, здесь всего несколько коротких строчек..." Потом я вынимаю из кармана твое письмо, твой привет, и лгу звездам, лгу самому себе: "Это письмо и правда прибыло только сейчас, очень интересно, что пишет Вирве теперь". Как-то раз я взял с собой в поле скрипку и долго играл твою любимую мелодию. Моими единственными слушателями были звезды, ржаное поле и коростель. Может быть, слушателей было и больше, но я их не видел; ночи делаются все темнее. Я снова и снова повторял мелодию, которую ты так охотно слушала, и у меня было одно желание, чтобы ты тоже услышала меня. Может быть, ты услышала, Вирве? Я не вернусь больше в город, как возвращался каждую осень. Хочу уехать подальше от родных краев; может быть, новые впечатления заглушат боль, которую здесь я не в силах терпеть. Может быть, когда-нибудь вернусь и жизнь моя растворится в серой обыденщине, и не будет никакого трагического конца. Все возможно, ибо я наверняка растеряю в странствиях свои пестрые перья. Но что бы со мной ни случилось, пусть это считают только моим личным делом. Не думай, что этим письмом я хочу вызвать в тебе сочувствие. Нет, письмо это не просит о сочувствии ко мне, так же, как и не упрекает ни в чем тебя; оно лишь должно правдиво рассказать тебе о том, что происходит сейчас в моей душе. Вот и все. Сожги это письмо, Вирве, все равно - прочтешь ты его до конца или нет. Это письмо - только для тебя. Будь здорова! А. Т. XXIII Хозяева Заболотья -- старый и молодой -- отправляются в город, переписывают хутор на имя Йоозепа, получают ссуду и покупают сеялку, которую младший Тоотс уже заранее присмотрел. Между прочим, управляющий покупает также некую золотую вещицу для Тээле. "Вроде бы пригодится", -- говорит он себе с усмешкой и бережно прячет подарок во внутренний карман. Навестить Киппеля ему в этот раз некогда, зато он проводит часок со стариком в пивной, толкует с ним о том, о сем и как бы мимоходом говорит: -- Ну, если попутный ветерок еще продержится и никакой штуки не выкинет, скоро приведу тебе в дом сноху. -- Откуда ты ее раздобыл? -- резко спрашивает отец, отставляя недопитый стакан с пивом. -- Да оттуда же... с горки... из Рая. -- Так, так... Уже и уговор, значит, есть? -- Почти. -- Хм, хм. Девушка славная, ничего не скажешь. У старика деньжата тоже водятся. Постой-ка, возьмем еще бутылку, оно ведь все едино -- выехать на полчаса раньше или позже. Дайте-ка нам, хозяюшка, еще одну... Н-да, Тээле эта или как ее там... она девка хоть куда. С этим делом я согласен. Но она же, кажется, просватана за сына старого Кийра... бабы говорили. -- Была просватана, а теперь уже нет. -- Гм-гм... Быстро же у девчат это делается -- то одно, то другое. Ничего не скажешь. Матери тоже расскажи эту новость, когда домой вернемся. -- Ну да, матери можно, а другим ни слова не скажу, пока дело совсем не уладим. Дома Тоотс принимается за работу с еще большим рвением, чем раньше. От загара он становится черным, как бес, и о России больше и не помышляет. Теперь он в Заболотье полный хозяин, приказания отдает уже без колебания, работу ведет твердо и уверенно. С сенокосом давно покончено, сейчас убирают хлеб, и урожай обещает быть если и не очень богатым, то во всяком случае приличным. Породистые поросята выросли и отъелись. Правильный уход сделал свое: коровы стали давать больше молока; не один жестяной бидон катится теперь в "молочную крутилку" в Рая, принося добавку в хозяйскую кассу. Вообще Тоотс может быть вполне доволен своими летними трудами. Соседи уже не поглядывают в сторону Заболотья с презрительной усмешкой, а покачивают головой, говоря: -- Да-а, там работают как полагается. Из этого парня со временем будет толк. Так приближается осень. Старый хозяин день ото дня все больше дряхлеет и в дождливую погоду даже, во двор не выходит. Теперь он сидит целыми днями на толстом березовом чурбаке, посасывая свою трубку и подбрасывая в плиту хворост. Иногда берет со стены доску и режет на ней листовой табак. Вот и почти вся его работа. А молодой хозяин, как только выпадет свободное время, корчует вместе с Либле пни. Время от времени из Рая приходят "страшные" письма, в которых угрожают прекратить с ним всякое знакомство, если он сегодня же не покажется па горизонте. Таких писем у него уже собралось в записной книжке немало. Иногда в обеденный перерыв он вытаскивает их из кармана, раскладывает на столе в своей комнатушке и загадочно усмехается. -- Чудачка! Только мне и дела, что бегать в Рая. Однажды молодой хозяин -- так теперь в Заболотье называют Йоозепа -- трудится вместе с Либле на лесной вырубке. Звонарь закуривает от костра цигарку и хитро подмигивает Тоотсу. Молодой хозяин это прекрасно видит, но продолжает, тяжело отдуваясь, работать. Через некоторое время повторяется та же история. -- Что это значит? -- спрашивает наконец управляющий. -- Ну, -- отвечает Либле, -- кое-что да значит. А молодой хозяин сам все скромничает да помалкивает, будто ничего и не случилось. -- А что ж такое случилось? -- Н-да... время бежит, а счастье не минует. -- Ладно, не минует, ну и что?.. -- Новостей в Паунвере -- хоть отбавляй, по всей деревне звон идет, а сам-то молодой хозяин как в рот воды набрал. -- Это почему? -- спрашивает улыбаясь Тоотс. -- Откуда я знаю, почему. Может, загордился. Не верится, правда, чтобы господин Тоотс чваниться стал, но... поди знай! Да-аа... Ну что ж, дело-то обернулось так, как ему и следовало. Разве я... Разве зря я столько раз говорил... -- Очень интересно, -- с невинным видом произносит Тоотс, -- что это за новость такая? Вечно у тебя такой разговор -- вокруг да около, не поймешь, что ты, собственно, хочешь сказать. -- Да чего там понимать, -- посмеивается Либле. -- Дело простое, ясное. Вот женка моя никогда не верит тому, что я говорю. Сама болтает всякое, мелет что попало, а как я чего-нибудь такое же скажу -- так только и слышишь: вранье! Сегодня утром схватился было за хворостину -- терпенье лопнуло, дай, думаю, всыплю ей разок, А она сразу на попятный: "Все может быть, и чего тебе из-за этого драться". -- Смешно! -- Ничего смешного тут нету. Есть другие дела, и впрямь смешные. Вот хоть насчет барышни Эркья или Эрнья, той, что здесь на нашем поле зонтик свой сломала... -- Ас ней что? -- Никак ее из Паунвере не вытащить, сам папаша за ней из России приехал. Сперва было ей все скучно да скучно, а как с тыукреским Имеликом подружилась, так скучать и забыла. Черт его знает, вон какая силища у этой самой любви! -- Ну хорошо, а далеко ли это дело двинулось? -- Далеко! Все в том же самом Паунвере. Девушка уперлась -- и ни в какую, об отъезде в Россию больше и слышать не хочет. Пускай, мол, старик берет с собой Имелика -- тогда и она поедет. -- Гм... Это и в самом деле смешно. -- Ну, а старик-то, старый господин Эрнья, пошел, говорят, один раз в Тыукре. "Оставь, -- говорит, -- девчонку в покое!" А Имелик ему: "Не оставлю! Выдавай дочь за меня!" -- Ну, ну? -- Да ничего. Долго они будто бы меж собой толковали, да я же при том не был, не знаю. А дома -- это кистерова кухарка рассказывала, -- так вот, дома как обхватила барышня папашу за шею, и плачет, и просит, и ластится к нему! Даже кухарку за дверью слеза прошибла: и чего. Думает, старик этот так ее мучает! Барышня ведь хорошая такая: то на чай даст, то другим чем одарит кухарку, все готова отдать, что есть за душой. Ну, тут кухарка одним духом -- к кистерше: "Подите хоть вы помогите барышне, пусть бы исполнилось ее, бедненькой, желание. Чего вы ее мучаете, послушайте, до чего жалостно плачет". Ну, у кухарки после этого глядишь, опять новое платье, и все такое. -- Уломали, значит, старика? -- Видать, что так. Барышня потом, говорят, и прыгала и визжала, как ошалелая, и папашу своего целовала, и тетку, а больше всего -- кухарку. -- Да, да, -- покачивает головой Тоотс, -- Имелик -- парень крепкий. Славный парень, ничего не скажешь! -- Парень, известно, крепкий, гляди, как сумел барышню в свои сети заманить, -- только держись! Вот я и говорю -- как пойдут здесь в Паунвере все эти свадьбы, так мне с ними со всеми и не справиться. В колокол звони без передышки, пей да гуляй без конца, без краю! А впрочем, как знать -- все ли меня на свадьбу-то позовут, этакого старого крота... Н-да... что это я хотел сказать... Ну, уж господин Тоотс, думаю, позовет, по старому знакомству и дружбе. -- Гм-гм, -- бурчит Тоотс, -- вот куда ты метишь все время. Ему уже, видите ли, все известно. -- Господи боже мои, все Паунвере гудит, так как же мне не знать! Пасторова Лийза да служанка из корчмы мечутся по деревне, как собаки, снуют туда-сюда, будто ткацкие челноки, всех пытают: "Слышали, слышали?" Эх, молодой хозяин, да разве в Паунвере что-нибудь утаишь! В Паунвере разведают тайну даже там, где ее вовсе и не было! А этого ведь надо было ожидать. С Имеликом могло по-всякому обернуться, а ваше дело было верное. -- Думаешь, верное. Ну, если уж в Паунвере все как на ладони, не скажешь ли мне, что поделывает теперь Георг Аадниэль Кийр? -- Георг Аадниэль Кийр... -- покачивает головой Либле. -- Этого парня наши глаза, пожалуй, и не увидят больше. Как этакий стыд да горе пережить? Кому этот погорелый жених посмеет на глаза показаться? Я его давно уже не видел и, может, до самой смерти так и не увижу. -- Н-да... -- бормочет Тоотс, окидывая взглядом вырубку. На несколько минут воцаряется тишина, затем молодой хозяин вытягивает шею, пристально смотрит в сторону хутора и вдруг разражается смехом: -- Хм-хм, пум-пум-пум, смотри, кто идет. Либле сдвигает шапку на затылок, вытаскивает изо рта цигарку и смотрит. -- Тьфу, пропасть! -- сплевывает он. -- Это же Кийр. Вот тебе -- до смерти не увижу! А он тут как тут! Ну, теперь прямо не терпится узнать, что ему тут надобно. Смотри-ка, даже на вырубку за нами приперся. Дело, видно, спешное. -- Ну, здравствуйте! -- неожиданно звонким голосом восклицает рыжеволосый, подходя к ним. -- Бог в помощь! -- Спасибо, дорогой портняжных дел мастер. Вы, верно, опять нам помогать пришли, как летом, камни катать? -- Нет, -- улыбается Кийр. -- Нет, дорогой звонарь. Корчуйте сами свои пни и делайте с ними что хотите, мне теперь некогда. Мне бы немного с дорогим однокашником потолковать. -- Чего тебе еще? -- угрюмо спрашивает Тоотс. -- Как это -- еще? -- хихикает Кийр. -- Когда это мне "еще" чего-нибудь от тебя было нужно? И сейчас мне ничего не нужно, наоборот, я сам тебе принес... хорошую штуку. Вот, возьми, дорогой мой соученик Йоозеп Тоотс. Здесь, в этой книжке, описаны все твои похождения в школьные годы. Всего тут, конечно, не найдешь, но если я когда-нибудь встречусь с этим самым Лутсом, расскажу ему еще немало всяких вещей -- пусть запишет. На, возьми, дорогой мой соученик, читай! Один экземпляр я послал в Рая. -- В Рая! -- восклицает молодой хозяин, робко беря в руки книгу. -- А туда зачем? -- Хи-хии! -- усмехается Кийр. -- Пусть все Паунвере читает и знает, какой пакостник ты был в школе. Хи-и, у меня их тут еще штук пять, все раздам по деревне. -- Чертов подлец, -- злится Тоотс. -- Либле, будь добр, дай ему хорошенько головешкой. -- Ну-у, зачем же? -- пятится Кийр. -- Зачем? Тут же очень забавные историйки... Кентукский Лев... История с пуговицами... Как плот затонул... Как Тээле заманили в речку... хи-хи... насчет Либле тоже там есть. Почитайте, почитайте, сами увидите. Больше всего там про Тали, но о нем -- только хорошее. Про Тыниссона тоже гворится.... Но самый главный -- Кентукский Лев. Хи-хи, Кентукский Лев! Посмотрим, что Тээле об этой штуке скажет. -- Верно, черт его дери, есть тут мое имя, -- говорит Тоотс, перелистывая книгу. -- Гляди, Либле! Читай: "История с Йоозепом Тоотсом кончилась тем, что его все же оставили в школе, но с условием, что он бросит свои приказы, сколько бы их у него ни было в запасе и будет вести себя по-человечески". Видишь, видишь, смотри-ка дальше! "Тоотс обещал сделать все, что будет в его силах. На другой день в школе он не смог как следует сидеть па парте". Вот черт, ну и рассказ! Постой, постой, час от часу не легче. "Он вертелся и извивался, словно червяк на крючке. И когда товарищи стали расспрашивать его, в чем дело, он сказал им, что на заду у него вскочил здоровенный чирей". Смотри, смотри, Либле! А вообще-то интересно... хоть бери да сам читай. Ну да, я знал, что такая книга печатается, но не думал, что там такое наворочено. А ты Кийр, пес этакий, рад стараться -- разносишь их повсюду. Кидай сейчас же всю связку в огонь! -- Хи-хи, -- отскакивает подальше Кийр. -- Не брошу, они стоят шестьдесят копеек штука. -- Смотри, Либле, -- читает Тоотс дальше. -- "Но тут нашлись злые языки -- кое-кто готов был даже поклясться, положив руку на индейский лук, что чирей этот -- не что иное, как узоры, которыми старик Тоотс разукрасил зад своего сына. Как бы там ни было..." Ой, ой, ой! Ну его к лешему, этого Лаакмана и все это печатное дело! "...разукрасил зад своего сына!" Сейчас же брось связку в огонь, Кийр! -- Хи-хи-хи! -- прыгает Кийр вокруг костра со связкой книг. -- Узор! Узор! Посмотрим, что Тээле скажет? -- Вот, вот, вот! -- Тоотс, перелистывая книжку, наталкивается на другую главу: -- Хм-хм-пум-пум-пум... "Звонарь паунвереской церкви был довольно странный человек. Вечно он что-нибудь продавал; если нечего было продавать, разыгрывал что-нибудь в лотерее". Хм, хм, пум-пум! "...а когда и для лотереи ничего под рукой не оказывалось, он уходил в кабак, напивался и лез в драку. Один глаз ему во время драки уже выбили, другой, правда, был еще цел, но кое-кто говорил: "Долго ли он у Либле удержится, скоро вылетит и этот. Либле дай хоть сотню глаз, все равно через год ни одного не останется". Ой, ой, ой! Ну, Либле, вот так книжка! Я и не знаю, что нам теперь делать. Не знаю, поможет ли это, если мы тут же убьем Кийра. Как ты думаешь? -- Да что вы! -- говорит Кийр, продолжая прыгать. -- Зачем меня убивать, не я же эту книгу написал. Подите убейте Лутса. Либле берет книгу и рассматривает ее со всех сторон. -- "Весна", часть первая... Книжка как книжка... Часть первая... Вот как, часть первая... Значит, он еще и вторую напишет, дорогой хозяин. -- А ну покажи! -- Да, да, часть первая, -- поясняет Кийр, -- мы прочли ее дома от корки до корки. Интересно, успела уже Тээле ее прочесть? -- Пропали мы с тобой, Либле, -- грустно покачивая головой, замечает Тоотс. -- Ну-ну, как же это мы пропали, когда мы уже в книге пропечатаны, -- рассуждает Либле. -- Мы, значит, довольно-таки важные люди вроде Яннсена и Якобсона, ежели про нас уже книги пишут. Ничего, пускай пишет, только бы не очень завирался. Узоры... Ну и что ж такого? Узоры-то у нас у всех на заду когда-то были. А что одного глаза у меня нет -- это правда. И выпиваю я тоже -- и тут никакого вранья. Насчет драки -- так в последнее время я особенно в драку не лезу. Ну да ладно, пускай пишет! Вскоре Кийр, хихикая и выпячивая один бок, удаляется, то и дело оглядываясь на остающихся: рассерженный Кентукский Лев, чего доброго, может и впрямь запустить ему в спину горящей головешкой. Но опасения его напрасны, Тоотс с озабоченным видом сидит на пне и даже не смотрит вслед школьному приятелю. Ух, дьявольщина! Сейчас, когда дело уже, так сказать, на мази, именно сейчас припуталась эта трижды проклятая книга со своими узорами! Так вот она, седьмая книга Моисеева, которую он разыскивал! Кто знает, что Тээле скажет и как поступит, когда прочтет все эти двадцать три главы; весьма возможно, что она в последнюю минуту откажется от этакого разрисованного узорами жениха. Тогда и будут они -- Тоотс да Кийр -- два сапога пара. И смогут они друг над другом подтрунивать и злорадствовать сколько душе угодно. Но, разумеется, он, Тоотс, не вынесет такой комедии. Тут же навострит лыжи, подается в Россию и больше никогда уже не покажется в Паунвере. x x x Сказав, что у него есть дела дома, Тоотс оставляет звонаря на вырубке, а сам быстрым шагом направляется в Заболотье. Но в Заболотье он не задерживается, шагает прямо в Паунвере, а оттуда дальше, через кладбищенский холм, по дороге, ведущей к хутору Рая. Здесь ему начинают лезть в голову самые мрачные мысли: а может быть, он вообще в последний раз идет сейчас на хутор Рая. С сильно бьющимся сердцем останавливается он перед дверью горницы и несколько секунд прислушивается. В комнате кто-то читает вслух, и чтеца то и дело разбирает смех; кто-то другой, видимо, слушатель, тоже все время фыркает. -- Будь что будет, -- бормочет Тоотс и распахивает дверь. Его встречают раскаты звонкого смеха. Тээле сидит на диване и читает своей сестре "Весну", часть первую. -- Ну! -- смеясь восклицает Тээле. -- Ты вовремя поспел, Йоозеп! Мы как раз сейчас читали такую смешную книгу, что... -- Знаю... -- нехотя отвечает Тоотс. -- Знаешь? Откуда ты так быстро узнал? Неужели Кийр... -- А то кто же, конечно, Кийр. Кийр раздает эту книгу бесплатно по всему Паунвере. -- Вот дурак! -- Хозяйская дочь снова прыскает со смеху. -- Неужели он и в самом деле думает, что этим кому-нибудь насолит? Ха-ха-ха! Я ему очень благодарна за этот подарок. Иди сюда, Йоозеп, что ты такой надутый? Подумай, Лийде, Кентукский Лев недоволен, что о нем пишут! Ха-ха-ха! Не будь чудаком! Иди сюда, садись рядом со мной, я тебе почитаю. Мы уже почти всю книгу прочли, но готовы начать сначала. Иди сюда! Тээле усаживает своего все еще хмурого жениха рядом с собой, кладет левую руку ему на плечо и, держа книгу в правой, начинает заново с первой страницы: -- "Когда Арно с отцом вошли в школу, оказалось, что уроки уже начались..." Примечания: 1 - Опманами называли в народе управляющих баронскими имениями. 2 - Народное поверье гласит: измученные непосильным трудом, эстонские крестьяне от усталости засыпали в церкви во время молитвы; сатана пытался возможно большее число спящих записать в свой список, а так как их было много, то черту приходилось растягивать лошадиную шкуру, на которой он записывал имена "грешников". 3 - Таара - божество древних эстонцев. Городом Тары называли Тарту. 4 - А карбл (еврейск.) - рубль. 5 - Искаженное немецкое ganze - вся. 6 - Здесь Тоотс, видимо, перепутал эпоху, в которую жил и творил известный эстонский писатель Юхан Лийв, с эпохой религиозного писателя Георга Мюллера (он же Моллер, 1575-1608). 7 - Jawohl (нем.) - да, так точно. 8 - Auflage (нем.) - издание. 9 - В Тарту на Каменном мосту, ныне не существующем, была надпись на латинском и немецком языках: "Река, укроти свой бег, Екатерина II тебе повелевает. Ею построен сей первый каменный мост на нашей земле, граду и краю на пользу". 10 - Эмайыги в переводе значит "мать-река". 11 - Г. Кадельбург и О. Блументаль - немецкие драматурги, авторы легких комедий. 12 - Все свое ношу с собой (лат.).